Несмотря на свое положение, Алексей с удивлением всматривался в происходящее.
Господи! Да что ж тут такое делается-то? Очередной татарский набег? Похоже.
Да, но, кроме татар, среди беспредельщиков полно и русских! Да вот хоть взять тех молодцов, что сейчас тащили Алексея. Впрочем, предателей хватало во все времена.
Изба, куда привели пленника, стояла у самой околицы, где еще вчера так весело пела песни деревенская молодежь. В низенькой закопченной горнице, несмотря на теплый день, было душно – исходила жаром недавно протопленная печь, рядом с которой была устроена дыба – палаческое приспособление, на которой, вздернутый за вывернутые руки к поддерживавшей крышу балке, был подвешен вчерашний пастушонок – бледный, окровавленный, жестоко избитый кнутом.
Палач – красивый кудрявый парень с перекатывавшимися под рубахою буграми мышц, обернувшись, хмуро взглянул на вошедших:
– Ну? И пошто вы его сюда притащили? Не, где это видано-то? Еще с одним не закончили, а они уже другого тянут!
– Так Офоний велел.
– Офоний… – Палач усмехнулся. – Не ему, чай, работать-то. Ладно, помогите-ка этого снять, а то еще окочурится раньше времени.
Двое парней бросились палачу на помощь.
– Сказал что-нибудь? – спросил один.
– Сказал, куда ж ему деться?
По крыльцу тяжело застучали сапоги, и в избу вбежал юркий, небольшого росточка, парень в кольчуге и с саблей у пояса:
– Ты, Емеля, погоди энтого пытать. Офоний сказал, чтоб его дождался.
– Дождался-дождался, – недовольно передразнил палач. – Ну и где его черти носят?
– Сказал – посейчас и придет.
– Хм, посейчас… Ну сади тогда этого на лавку – не пытать, так пирогами угощать будем! – Емеля сам же и засмеялся над собственной шуткою, а потом даже вполголоса запел:
– А я так рыбники больше люблю, – неожиданно улыбнулся палач. Хорошая у него оказалась улыбка, широкая, немного застенчивая даже. – С луком. Вот, кажется, не такое уж и сложное дело – пироги печь. Замесил себе тесто, поставил квашню, приготовил рыбицы – ан нет! Ко всему свой подход нужон!
– Да, лучок-то сначала прожарить надобно. – Алексей тут же подхватил беседу. – Да лучше на коровьем маслице, да с морковочкой, да смотреть, чтобы не пригорел!
Емеля уселся рядом на лавку:
– Можно и не жарить – в печке, в горшке, потомить малость, а как зазолотится, доспеет – так и в пирог его, в пирог!
– А рыбу лучше почистить. Сазан хорош на пирог, осетр иль белорыбица.
– А я со щукой люблю, – скромно заметил палач. – Хоть и мягковата рыбина.
– Да уж, что и говорить, мягковата. – Пленник улыбнулся. – А вот если ее с куриным яйцом потушить, да в оливковом масле – пальчики оближешь!
– В оливковом? – переспросив, Емеля вздохнул. – Инда дороговато будет. О! Кажись, дьяк идет! Посейчас, паря, тебя пытати зачнем. Ну, вставай, подымайся… руки-от продень в веревочки… Ой, приятно с тобой поговорить было!
– И мне приятно…
Алексей уже давно прикинул, как ему отсюда выбраться, выжидал только удобный момент… вот, сейчас развяжут руки и…
– Погодь с дыбой! – войдя в избу, грозно распорядился тот самый главарь в темно-красном кафтане, Офоний.
Так вот кто он, оказывается – дьяк! Куратор или протокуратор, говоря привычными словами ромейской чиновничьей лестницы. Интересно, кому служит и чего хочет?
– Ну, человече? – усевшись за стол, Офоний потер руки. – Может и так, без дыбы кой-что нам расскажешь?
– А чего ж не рассказать? – громко хохотнул Алексей. – Ежели пирогами с белорыбицей угостите – расскажу, только успевайте лапшу с… тьфу… Только успевайте слушать!
– Пирогами? – несколько растерялся дьяк. – А при чем тут пироги?
– Он пироги вельми любит, – пояснил из своего угла палач. – С белорыбицей!
– Где ж мы ему белорыбицу-то найдем? Ладно, – дьяк деловито вытащил из поясной сумы канцелярские принадлежности – гусиное перо, чернильницу и листок серой бумаги. – Значит, говоришь, хочешь нам кое-что поведать?
– Без лишних ушей бы, – кивнув на палача и парней, хитро осклабился протокуратор.
– Выйдите! – тут же распорядился Офоний. – Да, допрежь проверьте, надежно ль сей тать связан?!
– Надежно! – кто-то из парней пощупал стягивавшие руки веревки. – Не думай, Офоний Карасич ужо, не сбежит.
– Да и не думаю я бежать! Я пирогов хочу!
– От заладил! – рассмеялся дьяк. – Извиняй, не напек я еще тебе пирогов-то. Ну? Давай говори!
Пленник льстиво улыбнулся:
– Я б и рад. Да осмелюсь спросить – об чем? Что ты услышать-то хочешь, отец родной?
– А все! – Офоний хитро улыбнулся. – Все, мил человече. Кто послал, зачем, почему, к кому… Впрочем – к кому – мы уже знаем.
– А, вот вы про что… – задумчиво протянул Алексей. – Что ж, отпираться не буду – послан!
– Я так и знал! – весело подмигнул дьяк. – Ишь, как хорошо у нас беседа-то началась. Так бы и дальше. Значит, послал тебя… кто?
– Подьячим Федулом назвался, – на ходу придумывал пленник. – Высокий такой, коренастый, сутулый…
– Высокий… коренастый… – старательно записывал дьяк. – Погоди! Так высокий или коренастый?
– Высокий… И широкоплечий – во! Плечищи, что у церкви притворы. Сказал мне, что подьячий, но я ж не такой дурак, вижу – никакой он не подьячий, боярин или, уж, по крайней мере, из детей боярских – точно.
– Боярин, говоришь? Так-так… А родинки у него вот тут, у носа, ты не приметил? – Офоний показал пальцем – где.
– Родинки? А ведь была! Была родинка-то!
– Я так и думал! – Офоний хлопнул в ладоши…
И тут же в избу ворвались парняги с саблями наголо.
– Звал, господине?
– Тьфу на вас! – вызверился дьяк. – Чего приперлись?
– Так в ладоши ж…
– Это я не вам. Прочь пошли! Ну? Что стоите?
– Осподине дьяк, там это… Мурза татарский Есигей, весь полон себе забрал – уводит.
– Ну и пущай уводит, мы не для-ради полона здесь.
– Так он еще и это, – кольчужник захлопал глазами. – Серебра требует. Говорит, обещали, так дайте, иначе Василью-князю пожалуюсь, мол.
– Пущай жалуется. – Офоний раздраженно хмыкнул. – Впрочем, ладно. Скажи, путь обождет чуть. Расплачусь!
Парни, поклонившись, вышли, и дьяк продолжил допрос:
– И что тебе велел тот боярин? Погоди-погоди. – Офоний наморщил нос и сам же продолжил: – Наверное, подбивать народишко на бунт, речи крамольные говорить, так?
– Подбивать народишко на бунт, так, – охотно согласился протокуратор. – И речи говорить крамольные… Ой, такие крамольные, такие… аж скулы сводит!
– Ясно! – записав очередную порцию показаний, дьяк потер руки. – Значит, боярин тот князя великого, осподаря Василия поносить велел?
– Его, Василия, велел. Поносить!
– Ай, славно! – довольно прищурился Офоний. – Все, как я и предполагал, выходит. А ты, я сморю, не дурак, паря, – выгоду свою понимаешь. Скажи-ка теперь, кто за боярином этим стоит? А?
– Князь стоит, а кто же? – Молодой человек хохотнул. – Кому как не князю за боярином-то стояти?
– Вот! Вот! – радовался дьяк. – Князь! Иван Можайский, так?
– Так! – выпучил глаза пленник. – Он! Он, подлюка!
– Ну это ясно. – Офоний пожал плечами. – В том, что Иван Можайский зло замыслил, ничего удивительного нет – он завсегда Шемяку поддерживал. А вот не стоит ли за ним еще кто-нибудь? Ничего боярин тот не говорил? А ведь должен бы, должен – иначе как доказать свою силу? А?
– Да говорил, – досадливо скривился молодой человек. – Только я малость запамятовал. Мм… Подожди, подожди, сейчас вспомню…
Как бывший студент-историк, Алексей в числе прочего когда-то назубок учил и русский феодализм… который теперь напряженно вспоминал. Эх, время бы… Знать бы! Все бы вспомнил, все, что надо – выложил. А так…
Итак… Быстренько, эпизоды феодальной войны… Нет! Война-то уже кончилась. Василий Темный победил, его соперник, Дмитрий Шемяка, отравлен… кстати, как раз недавно. И что теперь будет делать победитель? А расправится со своими ближайшими родственниками и друзьями! Поступок вполне логичный и в русле московско-татарской традиции. Кто там был против Шемяки-то? Ага, кажется, еще один Василий, серпуховский князь. Который скоро будет Василием Темным схвачен и заточен в Углич!
– Вспомнил! Вспомнил! Василий Серпуховский – вот кем еще боярин тот хвастал!
– Василий? – дьяк, как показалось пленнику, несколько разочарованно, почмокал губами и прищурился. – А про сына его, Ивана, ничего сказано не было?
– Почему не было? Было!
– Так что ж ты, паря, молчишь?! – вскочив на ноги, Офоний в возбуждении забегал по горнице. – Сколь всего сказал, а главное-то, главное-то чуть не запамятовал!
– Эй, дьяче! – зыркнул глазами допрашиваемый. – Что ж ты про местные дела не спрашиваешь?
– Еще спрошу! – Офоний и не скрывал собственной радости – шутка ли, только что практически в одиночку раскрыл такое политически важное дело! Заговор! Целый заговор!
– Ты б послал людишек к ручью, за поскотиной.
Дьяк остановился:
– А что?
– Оружье там припрятано. Мечи, копья, кольчужки. Староста-то убег – не успели бы вывезти.
– Это верно!
Офоний выбежал на крыльцо, закричал, потом, довольный, вернулся обратно в горницу…
И притаившийся у двери Алексей со всего размаха ударил его головой в нос!
Хрясь!
Хороший вышел удар!
Дьяк только хрюкнул и рухнул под стол, словно сжатый сноп. Не теряя времени даром, пленник повернулся спиной к печке и сунул связанные руки в угли.
Пришлось потерпеть… Но недолго – обретя наконец долгожданную свободу, Алексей выхватил из-за пояса лежавшего в беспамятстве дьяка кинжал и осторожно выглянул на крыльцо.
А никого там и не было! Точно не было! Вот дурни. Что же, они побежали к ручью все? И даже палач Емеля?
Покачав головой, беглец вышел со двора и быстро бросился к лесу…
И не добежал, увидев стоявших на пожне вражин – человек десять окольчуженных воинов, со смехом внимающих что-то увлекательно рассказывающему палачу!
Позади вдруг тоже послышались голоса. Алексей обернулся – там тоже были враги! Вооруженные саблями воины приближались, вот сейчас подойдут, увидят, вот сейчас… И, главное, деться-то некуда – ни назад, ни вперед, да в стороны уже не побежишь – заметят. Засада!
– Эй-гей, Емеля-а-а!!! – выбравшись на пожню, громко закричал беглец. – Эгей!!! – Он замахал руками.
– Чего тебе? – изумленно обернулся палач.
– Дьяк Офоний меня за пирогами послал! Со щуками! Велел и тебя с собой прихватить.
– За пирогами?! – оживился палач. – А их тут что, пекли, что ли?
– Как раз вчера бабка Аксинья пекла! Пошли скорее, пока не съели!
– Идем… Э, вы тут подождите, парни. Вернусь, историю доскажу.
– Ужо подождем, ведь недолго вы.
– Да недолго… Эх! Пироги вы, пироги, пироги-калачики…
Переходя на бег, Алексей ухмыльнулся, чувствуя позади быстрые шаги палача. Избавиться от него – дело не такое уж и сложное. Ну а дальше…
Пироги вы, пироги…
Глава 6
…Пироги-калачики…
И куда теперь? Да заманить любителя пирогов во-он хоть в те кусточки на берегу ручья. Там и отоварить – а больше делать нечего.
– Куды идтить-то? – догнав Алексея, озабоченно выкрикнул палач.
Ох, и здоровенный же парняга! Ну да ничего, и не таких обламывали.
Пряча ухмылку, протокуратор кивнул на кусты:
– Вона, там тропка. Наберем пирогов – и назад. Дьяк Офоний поживее наказывал!
– Эк! Быстро вы с ним договорились!
– А с умным-то человеком – чего же долго-то?
Алексей оглянулся – похоже, никто за ними не шел…
– Чу! – палач Емеля вдруг ухватил его за рукав. – Кажись, скачет кто-то!
– Скачет? – беглец прислушался.
И в самом деле…
– Наши, войско московское должно бы к завтрему быть, – задумчиво произнес Емельян. – Отряд Ивана Стельмы. Так им еще вроде рано… А ну-ко, друже, схоронимся – что-то уж больно быстро скачут.
Не дожидаясь ответа, парняга бросился в ближайший овраг, не обращая никакого внимания на буйно разросшуюся там крапиву. Алексей последовал его примеру, не особо раздумывая, да и некогда было раздумывать – вылетевший из перелеска большой отряд всадников в лисьих шапках и малахаях, визжа и размахивая саблями, бросился к догоравшей деревне.
– Ишь ты… – ощерившись, Емеля проводил их глазами. – Есигеевы татары обратно вернулись, суки! Видать, мало обещанного показалось – порешили все взять!
– Так надо бежать, помочь!
– Сиди уж, помочь! Татар с полсотни, а наших десяток едва наберется! Посейчас всех перебьют, тут и гадать нечего! Эх, – палач неожиданно хлопнул протокуратора по плечу. – Хорошо, хоть мы с тобой схорониться успели!
Алексей усмехнулся:
– Вижу, не очень-то ты за своих печалишься.
– Какие они мне свои?! – неожиданно зло вызверившись, Емеля презрительно сплюнул. – Вражины-московиты! Я сам-то тверской, с полона татарского убег, скитался, потом в Москве пристал вот, к дьяку – им палач нужен был, а я-то хотел бы кашеваром – завсегда кашеварил, а тут… Тьфу! Позор один!.. Ин ладно. Куда с тобой теперь подадимся, друже Олексий?
Протокуратор качнул головой – ну надо же, уже и имя запомнил! Друг, блин… Таких друзей душить надобно прямо в колыбели. Однако выбора, похоже, нет – вдвоем-то куда легче.
– Ты же сказал – московский отряд на подходе?
– Сказал. – Палач шмыгнул носом. – Да только, думаю, Есигей их вперед нас с тобой встретит – обо всем расскажет… как сам придумает.
– А ты свое слово скажешь! Мол, так и так – гад этот Есигей, каких мало – на своих налетел, порубал, алчности ради.
– Да ну, – насмешливо хмыкнул Емеля. – Кто Есигей, союзник московский, и кто – я? Кому поверят-то?
– Неужто этой гнусной татарской роже?! – делано возмутился Алексей.
– Вот именно, друже, вот именно! Ему – а уж никак не нам. – Палач высунулся из крапивы, напряженно всматриваясь вдаль.
Алексей тоже всмотрелся, пока отложив намеченные было насчет любителя пирогов планы.
Судя по всему, с каким-либо сопротивлением – если оно вообще было – Есигеевы татары уже покончили: лихие всадники в лисьих шапках, не суетясь, довольно слаженно сгоняли к церкви небольшие группы людей – в основном детей и женщин.
– Полон собирают, – тихо прокомментировал палач. – Тех, кто еще остался. Спешат!
Из разоренного селения доносились стоны и плач. Конные татары с визгом и глумливым хохотом гнали пленников кнутами, приговаривая:
– Хэй, бачка, хэй!
Протокуратор вздохнул.
– Ты чего? – обернулся к нему Емеля. – Людишек жалко?
– И это тоже, – не стал отнекиваться Алексей. – А пуще того татарве насолить охота! Чтоб не очень радовались.
– Это бы хорошо бы… – мечтательно протянул палач.
И вдруг хлопнул своего спутника по плечу:
– Вижу, ты унывать не приучен! Еще тогда заметил, в избе. Насолить, говоришь, татарам? Как?
– А так…
Хмыкнув, Алексей в нескольких словах изложил буквально только что пришедший в голову план, вызвавший самое искреннее восхищение.
– Ах, умная у тебя голова, Олексий! Я это сразу приметил. Ну, что стоять? Пошли делать.
Протокуратор улыбнулся: новый спутник его, оказывается, оказался человеком весьма даже решительным. И это было неплохо.
Словно змеи, оба неслышно выскользнули из овражка и околицею подобрались в деревню со стороны дороги, выходившей на Брянский шлях, который еще иногда называли Литовским, поскольку Брянск-то давно уж был литовским городом, отчего ни капельки не страдал, а, скорее, наоборот – поднимался.
Здесь, на пригорке у небольшой дубравы, парни остановились: палач Емеля остался, а Алексей, таясь, пробрался в селение.
Вопли, крики и плач слышались уже совсем рядом, и так же рядом носились на неподкованных приземистых коньках – бакеманах – татары:
– Хэй, бачка, хэй!
Затаившись за чьей-то банькой возле еще не сгоревшей избы, протокуратор внимательно следил за всадниками. Вот сразу трое из них подскочили к крыльцу, спешились, обнажив сабли, ворвались в избу – словно бы ожидали наткнуться там на чье-то сопротивление. Ага, как же – максимум, что там могло быть, так это испуганные, спрятавшиеся где-нибудь за печкой дети.
Ну так и есть!
Сквозь распахнутую дверь и оконца из избы донесся визг. Затем послышался звук удара, плач… вот все стихло… Мародеры конечно же уходить не спешили, надеясь на хоть какую-то поживу. Надеяться можно было – изба казалась просторной, зажиточной: хоть сундуки, пожалуй, уже и были вывернуты допрежь, а все ж лучше поискать повнимательней – печку проверить, подклеть… Это и делали, выставив у дверей копье с бунчуком – показать другим, что местечко занято. Чтоб не мешали!
Проезжавший мимо татарин – смешной кривоногий парень, губастик с оттопыренными ушами – завистливо посмотрел на избу и облизнулся. И такая тоска стояла в его взгляде, что можно было подумать – не простая крестьянская изба перед ним, а дворец, доверху набитый несметными сокровищами Шахерезады! Впрочем, для этого губошлепа, похоже, и медная монетка – сокровище.
Ишь, сидит, облизывается, шакал! Ремеслу б лучше какому-нибудь полезному обучился, волчина позорная, так ведь нет! Уж конечно, разбоем-то куда веселей промышлять, ни пахать, ни сеять не надобно.
Хороший парень! И появился вовремя!
– Эй, друг! – возникнув, словно тень отца Гамлета, протокуратор с широкой улыбкой поманил татарчонка пальцем. – Там, в избе, Ахмет с Бахтияром… Тебя зовут – помочь надо!
Естественно, говорил Алексей по-татарски. Язык этот он освоил еще четырнадцать лет тому назад, находясь в рабстве в Крыму, откуда бежал в Константинополь с рыжим пройдохой Владосом Костадиносом.
– Помочь? Ва, алла! – Узкие глаза татарчонка вспыхнули самым искренним счастьем!
Спешившись, он быстро привязал коня к плетню.
– Только ты это, тихо… – подмигнув, предупредил Алексей. – Не надо тут лишних.
– Ага, ага, не надо, – радостно согласился парень.
Настороженно зыркнув по сторонам, протокуратор ловко, без замаха, ударил его кулаком в живот. Татарчонок округлил глаза и, широко раскрыв рот, начал хватать воздух, словно вытащенная на берег рыба. Алексей пожалел его, не стал убивать, просто треснул кулаком в лоб, и охотник за чужим добром, закатив глаза, повалился в крапиву.
Быстро оттащив татарина за избу, протокуратор проворно связал его поясом и, сунув в рот наскоро скрученный из обрывка рубахи кляп, нахлобучил себе на голову лисью шапку и, прихватив саблю, побежал к коню.
Отвязал, вскочил в седло и, объехав избу, поскакал к церкви, вроде как со стороны Литовского шляха.
Немного не доскакав до шмыгавших у церкви воинов, осадил коня на пригорке, заорал, размахивая саблей:
– Литовцы! Литовцы! Там, там, за лесом!
Он показал рукой на дубраву, вполне справедливо полагая, что сей жест оттуда очень хорошо виден. Так и есть! Почти сразу же из дубравы послышались громкие крики.
– Окружают! Окружают! – поднимая панику, громко закричал Алексей. – Спасаться надо! Спасаться!
И сам первый поскакал наперерез площади, той, что у церкви… Оглянулся, с удовлетворением увидев, как бросились следом остальные татары, не все, но многие. Как, увидев такое дело, побежали к лесу полоняники.
Алексей счастливо улыбнулся и, поворотив в ольховник, спешился, пропустил скачущих татар и, бросив коня, оврагами и перелесками побежал к дубраве. Слышал, как, крича и ругаясь, скакал за бегущими татарами их предводитель:
– Стойте! Стойте, трусы! Куда? Ради Аллаха, стойте!
Вот остановился один, другой…
Алексей этого уже не видел – добежав до дубравы, прислонился к высокому дубу, устало утерев со лба пот.
– Ну как? – выбрался из молодой поросли палач Емельян.
Протокуратор улыбнулся:
– Ускакали! Не знаю, надолго ли. Но полон разбежался – теперь уж не сыщешь его по здешним лесам!
– Да, леса здесь знатные, до самой Эрьзи тянутся, – Емеля согласно кивнул и вопросительно посмотрел на своего спутника. – Ну а мы-то куда сейчас? Предлагаю в Мценск.
– А кто там сейчас?
– А черт его знает! Вроде бы, под Казимиром Литовским город.
– Хорошо, пойдем. – Алексей усмехнулся и запрокинул голову.
Густо-голубое, еще по сути своей, летнее небо темнело от наползающей откуда-то с запада огромной фиолетово-черной тучи, озаряемой синими сполохами молний. Ветер доносил отдаленные раскаты грома.
Это было здорово, черт побери, здорово!
Словно как по заказу! Словно будто бы рояль в кустах!
Замечательно! Отлично! Классно!
Уж теперь-то…
Теперь-то можно уйти! Успеть бы только к грозе на болото.
– В Литву так в Литву, – протокуратор повернулся к приятелю – наверное, палача Емельяна можно уже было именовать именно так. – Я согласен. Только вот хорошо бы чуть выждать, пересидеть, покуда все уляжется. Знаю тут одно надежное место – туда сейчас и пойдем, если не против.
– Да не против, – ухмыльнулся палач. – Все ж таки хорошо, что мы с тобой вместе.
Пройдя по Литовскому шляху версты две, беглецы свернули в лес и долго пробирались буреломами вдоль узкого бурного ручья. Лес вокруг становился все непроходимее, гуще, а почти незримо скользящая берегом тропка скоро совсем скрылась, растворяясь в черно-зеленом мрачном подлеске среди кустов и папоротников.
Палач Емельян бросал на своего спутника тревожные взгляды, но, надо отдать ему должное, вслух ничего не говорил, не спрашивал – доверял, видел, что Алексей держался вполне уверенно, как человек, в здешних глухих местах уже бывавший, знающий.
На редких полянах попадались красные россыпи брусники, а под деревьями, на кочках, путники не раз и не два замечали уже крепенькие аппетитные боровики. Голодная смерть им сейчас в лесу не грозила – начало осени, самое благодатное время. И тепло было пока, даже жарко. Единственно, что досаждало – комары, злобные, словно оголодавшие волки. Последние осенние комарики. И хорошо, что уже не было мошки.
Емельян не спрашивал – долго ль еще? – шагал молча, упрямо, лишь посапывал и, казалось, ничуточки не устал.
Наконец, впереди, за деревьями, показался просвет – резануло по глазам яркое солнце, вспыхнуло и исчезло, поглощенное наползавшей тучей.
– Верно, гроза будет, – подняв голову, наконец подал голос палач. – И как бы не дождь. Надобно шалаш ладить.
– Давай, – покосившись на болото, кивнул протокуратор.
И, взяв саблю, принялся рубить ею лапник, сбрасывая его в кучу. Емельян бросился помогать, и вдвоем беглецы быстро соорудили укрытие.
Резко стемнело. В небе над головой громыхнуло, тяжело ударили по кронам деревьев первые капли. Емеля поспешно полез в шалаш.
– Пойду, водички попью, – усмехнулся Алексей.
– Водички?! – высунув голову наружу, удивленно переспросил палач. – Так ее вон, сейчас, и с неба накапает – только подставляй ладони. Эй, эй, ты куда? Там же трясина!
– Я гать знаю, – не оглядываясь, отозвался протокуратор. – Вернусь скоро. Ты жди.
И тут ливануло, да так, что буквально за каких-то пару секунд молодой человек вымок до нитки, насквозь. И грянул гром, и яростно сверкнула молния, ударив в росшую неподалеку сосну-сушину – дерево вспыхнуло с сухим треском. А гром загремел снова, и гремел уже, не переставая, и лил дождь, и хлестали молнии, яростно и гулко, словно желая угробить в этом лесу все живое.
– Пусть! Пусть сильнее грянет буря! – углядев наконец старый пень, радостно закричал Алексей.
Вот, сейчас… Вот, еще чуть-чуть…
Спрямляя путь, он почти до пояса ухнул в трясину, но выбрался, уцепился за гать – и вот он пень! Родной, близкий… Дверь в свой мир.
В свой? Молодой человек усмехнулся – лучше сказать: в мир, который раньше был своим. Теперь – впрочем, не теперь, а давно уже – для него свой мир – это мир ромеев, империя, Константинополь. А там, в другом, мире, в мире двадцать первого века, имеется свой Алексей Смирнов. Такие вот дела, да-а-а…
Затянутое тучею небо с грохотом взорвалось прямо над головою. И сверкающая синяя молния ударила прямо в пень. И все вокруг померкло.
Наконец-то! Наконец!
Падая в трясину, улыбнулся…
Глава 7
…Протокуратор.
И снова грохотали турецкие бомбарды! И, размахивая саблями, лезли на городские стены янычары султана Мехмеда.
– Алла! Алла!
– С нами Бог и Святая София!
Метнув в янычара дротик, Алексей махнул рукою артиллеристам:
– Огонь! Огонь! Целься в осадную башню!
И взмахнул мечом… И отрубленная пучеглазая голова турка, ухмыляясь, покатилась прямо под ноги. Чего ж она ухмыляется-то? Протокуратор склонился и в ужасе закричал, узнав в только что отрубленной голове голову своего собственного сына.
– А-а-а-а!!!
Алексей распахнул глаза – он сидел на болотных кочках, обняв обгорелый пень, а вокруг все так же неутомимо поливал дождь, вот только молнии сверкали все реже. Молодой человек потряс головой и улыбнулся: получилось! Черт побери, получилось! Теперь – быстро в Касимовку, к бабке Федотихе, а уж там… А там пусть выручает! В конце концов, золота и драгоценных камней ей можно обещать немерено. Чай, найдутся!
Улыбаясь, Алексей выбрался из болота и, дождавшись под деревьями, пока закончится дождь, зашагал – ориентируясь по выглянувшему солнцу и мху – на север. Где-то там, не очень далеко, должно быть шоссе.
Ласковое солнышко быстро сушило мокрую землю. Парило, и над окрестностями Черного болота повис искрящийся желтый туман. Радостно защебетали птицы, из тех еще, кто не успел улететь на зиму в более теплые края. Засверкало, заголубело небо, стало тепло, и молодой человек, раздевшись, с наслаждением подставил солнечным лучам плечи, справедливо рассудив, что, прежде чем куда-то идти, неплохо бы подсушить одежду. Одежду… Вот, кстати, о ней. Штаны… Ладно, штаны еще ничего, пойдут. Рубаха? Рубаха, гм-гм… тоже, за неимением другой. А вот кафтан придется оставить – слишком уж он вызывающий – небесно-голубой, с оторванными пуговицами и грязными шелковыми шнурками – канителью.
Так… Заправить рубаху в штаны – вроде и ничего, этакий стиль а ля рюс. Кафтан – черт уж с ним – бросить, сапоги… Черт! Тоже не пойдут – с загнутыми-то носами. А ведь придется их надевать, не босиком же переться – это еще подозрительней будет выглядеть, и так-то ни один водила-лесовозник подбросить не возьмется, а уж босого… Скажут, иди себе, бомжара, куда шел, подвозить тут тебя еще!
Ладно, до Касимовки не столь уж и далеко, запросто можно и пешком вдоль реки дойти. Если рыбаки заметят – в том ничего страшного, сами не лучше одеты – главное, на участкового не нарваться! Тот ведь и узнать может, участковый уполномоченный капитан милиции Иван Иваныч Бобриков – молодой смешливый парень. Смешливый, это да, но ведь и въедливый! Привяжется, не отпустит.
Так что, по здравому размышлению, шоссе отпадает. Только вдоль реки, по рыбачьим тропам.
Рассудив таким образом, Алексей быстро оделся и зашагал вдоль болота – где-то через полчасика должна была показаться река. И тропинка.
Показалась!
Заблестела, зазолотилась отраженным солнцем реченька-речка! Вот и тропинка, узенькая, неудобная, тянувшаяся какими-то колючими, цепляющимися за одежку зарослями. Ничего! Скоро расширится! Сколько отсюда до деревни? Километра четыре? Пять? Да, должно быть где-то так. Кстати, меньше, чем по дороге.
Алексей стиснул зубы и вдруг замедлил шаг, увидев впереди мост. Очень странным казался мостик. Да не казался – он таковым и был! Странным – это на взгляд современного человека, а вот для середины пятнадцатого столетия – в самый раз, мост как мост. Горбатый, сложенный из сереньких бревнышек. По такому не то что лесовоз, мотоцикл с коляской – и тот вряд ли проедет.
Интере-е-есно… Что-то не помнил здесь Алексей такого мостика. Интере-е-есно…
Подойдя к мосточку, молодой человек с осторожностью выглянул из кустов. Взгляд его уперся в грязную, с объемистыми коричневыми лужами, дорожку, тоже для сельской местности несколько необычную. Чем вот только? Молодой человек даже нагнулся пониже, всмотрелся… Ну конечно! Тракторной-то колеи нету! Ни следов протекторов ведущих колес, ни отпечатков гусеничных траков. Что тут тогда ездило-то? Колея-то чья, тележная, что ли? Ну да, похоже. А вот еще и следы лошадиных копыт! Черт… ничего не понятно. Неужели…
Где-то рядом вдруг послышался скрип колес и громкий голос погонщика:
– Но, милая, но!
Алексей бросился обратно в кусты, увидев, как на дорожку выбралась обычная… обычная для пятнадцатого века… телега – груженный сеном воз. Скрипели колеса. Идущий впереди мужичок в стареньком армяке и круглой кожаной шапке деловито вел под уздцы неказистую каурую лошаденку, время от времени оборачиваясь и подгоняя:
Господи! Да что ж тут такое делается-то? Очередной татарский набег? Похоже.
Да, но, кроме татар, среди беспредельщиков полно и русских! Да вот хоть взять тех молодцов, что сейчас тащили Алексея. Впрочем, предателей хватало во все времена.
Изба, куда привели пленника, стояла у самой околицы, где еще вчера так весело пела песни деревенская молодежь. В низенькой закопченной горнице, несмотря на теплый день, было душно – исходила жаром недавно протопленная печь, рядом с которой была устроена дыба – палаческое приспособление, на которой, вздернутый за вывернутые руки к поддерживавшей крышу балке, был подвешен вчерашний пастушонок – бледный, окровавленный, жестоко избитый кнутом.
Палач – красивый кудрявый парень с перекатывавшимися под рубахою буграми мышц, обернувшись, хмуро взглянул на вошедших:
– Ну? И пошто вы его сюда притащили? Не, где это видано-то? Еще с одним не закончили, а они уже другого тянут!
– Так Офоний велел.
– Офоний… – Палач усмехнулся. – Не ему, чай, работать-то. Ладно, помогите-ка этого снять, а то еще окочурится раньше времени.
Двое парней бросились палачу на помощь.
– Сказал что-нибудь? – спросил один.
– Сказал, куда ж ему деться?
По крыльцу тяжело застучали сапоги, и в избу вбежал юркий, небольшого росточка, парень в кольчуге и с саблей у пояса:
– Ты, Емеля, погоди энтого пытать. Офоний сказал, чтоб его дождался.
– Дождался-дождался, – недовольно передразнил палач. – Ну и где его черти носят?
– Сказал – посейчас и придет.
– Хм, посейчас… Ну сади тогда этого на лавку – не пытать, так пирогами угощать будем! – Емеля сам же и засмеялся над собственной шуткою, а потом даже вполголоса запел:
– А я не отказался бы от пирогов, – усмехнулся посаженный на лавку пленник. – Особенно – с капустою или с грибами.
Пироги, пироги,
Пироги-калачики!
– А я так рыбники больше люблю, – неожиданно улыбнулся палач. Хорошая у него оказалась улыбка, широкая, немного застенчивая даже. – С луком. Вот, кажется, не такое уж и сложное дело – пироги печь. Замесил себе тесто, поставил квашню, приготовил рыбицы – ан нет! Ко всему свой подход нужон!
– Да, лучок-то сначала прожарить надобно. – Алексей тут же подхватил беседу. – Да лучше на коровьем маслице, да с морковочкой, да смотреть, чтобы не пригорел!
Емеля уселся рядом на лавку:
– Можно и не жарить – в печке, в горшке, потомить малость, а как зазолотится, доспеет – так и в пирог его, в пирог!
– А рыбу лучше почистить. Сазан хорош на пирог, осетр иль белорыбица.
– А я со щукой люблю, – скромно заметил палач. – Хоть и мягковата рыбина.
– Да уж, что и говорить, мягковата. – Пленник улыбнулся. – А вот если ее с куриным яйцом потушить, да в оливковом масле – пальчики оближешь!
– В оливковом? – переспросив, Емеля вздохнул. – Инда дороговато будет. О! Кажись, дьяк идет! Посейчас, паря, тебя пытати зачнем. Ну, вставай, подымайся… руки-от продень в веревочки… Ой, приятно с тобой поговорить было!
– И мне приятно…
Алексей уже давно прикинул, как ему отсюда выбраться, выжидал только удобный момент… вот, сейчас развяжут руки и…
– Погодь с дыбой! – войдя в избу, грозно распорядился тот самый главарь в темно-красном кафтане, Офоний.
Так вот кто он, оказывается – дьяк! Куратор или протокуратор, говоря привычными словами ромейской чиновничьей лестницы. Интересно, кому служит и чего хочет?
– Ну, человече? – усевшись за стол, Офоний потер руки. – Может и так, без дыбы кой-что нам расскажешь?
– А чего ж не рассказать? – громко хохотнул Алексей. – Ежели пирогами с белорыбицей угостите – расскажу, только успевайте лапшу с… тьфу… Только успевайте слушать!
– Пирогами? – несколько растерялся дьяк. – А при чем тут пироги?
– Он пироги вельми любит, – пояснил из своего угла палач. – С белорыбицей!
– Где ж мы ему белорыбицу-то найдем? Ладно, – дьяк деловито вытащил из поясной сумы канцелярские принадлежности – гусиное перо, чернильницу и листок серой бумаги. – Значит, говоришь, хочешь нам кое-что поведать?
– Без лишних ушей бы, – кивнув на палача и парней, хитро осклабился протокуратор.
– Выйдите! – тут же распорядился Офоний. – Да, допрежь проверьте, надежно ль сей тать связан?!
– Надежно! – кто-то из парней пощупал стягивавшие руки веревки. – Не думай, Офоний Карасич ужо, не сбежит.
– Да и не думаю я бежать! Я пирогов хочу!
– От заладил! – рассмеялся дьяк. – Извиняй, не напек я еще тебе пирогов-то. Ну? Давай говори!
Пленник льстиво улыбнулся:
– Я б и рад. Да осмелюсь спросить – об чем? Что ты услышать-то хочешь, отец родной?
– А все! – Офоний хитро улыбнулся. – Все, мил человече. Кто послал, зачем, почему, к кому… Впрочем – к кому – мы уже знаем.
– А, вот вы про что… – задумчиво протянул Алексей. – Что ж, отпираться не буду – послан!
– Я так и знал! – весело подмигнул дьяк. – Ишь, как хорошо у нас беседа-то началась. Так бы и дальше. Значит, послал тебя… кто?
– Подьячим Федулом назвался, – на ходу придумывал пленник. – Высокий такой, коренастый, сутулый…
– Высокий… коренастый… – старательно записывал дьяк. – Погоди! Так высокий или коренастый?
– Высокий… И широкоплечий – во! Плечищи, что у церкви притворы. Сказал мне, что подьячий, но я ж не такой дурак, вижу – никакой он не подьячий, боярин или, уж, по крайней мере, из детей боярских – точно.
– Боярин, говоришь? Так-так… А родинки у него вот тут, у носа, ты не приметил? – Офоний показал пальцем – где.
– Родинки? А ведь была! Была родинка-то!
– Я так и думал! – Офоний хлопнул в ладоши…
И тут же в избу ворвались парняги с саблями наголо.
– Звал, господине?
– Тьфу на вас! – вызверился дьяк. – Чего приперлись?
– Так в ладоши ж…
– Это я не вам. Прочь пошли! Ну? Что стоите?
– Осподине дьяк, там это… Мурза татарский Есигей, весь полон себе забрал – уводит.
– Ну и пущай уводит, мы не для-ради полона здесь.
– Так он еще и это, – кольчужник захлопал глазами. – Серебра требует. Говорит, обещали, так дайте, иначе Василью-князю пожалуюсь, мол.
– Пущай жалуется. – Офоний раздраженно хмыкнул. – Впрочем, ладно. Скажи, путь обождет чуть. Расплачусь!
Парни, поклонившись, вышли, и дьяк продолжил допрос:
– И что тебе велел тот боярин? Погоди-погоди. – Офоний наморщил нос и сам же продолжил: – Наверное, подбивать народишко на бунт, речи крамольные говорить, так?
– Подбивать народишко на бунт, так, – охотно согласился протокуратор. – И речи говорить крамольные… Ой, такие крамольные, такие… аж скулы сводит!
– Ясно! – записав очередную порцию показаний, дьяк потер руки. – Значит, боярин тот князя великого, осподаря Василия поносить велел?
– Его, Василия, велел. Поносить!
– Ай, славно! – довольно прищурился Офоний. – Все, как я и предполагал, выходит. А ты, я сморю, не дурак, паря, – выгоду свою понимаешь. Скажи-ка теперь, кто за боярином этим стоит? А?
– Князь стоит, а кто же? – Молодой человек хохотнул. – Кому как не князю за боярином-то стояти?
– Вот! Вот! – радовался дьяк. – Князь! Иван Можайский, так?
– Так! – выпучил глаза пленник. – Он! Он, подлюка!
– Ну это ясно. – Офоний пожал плечами. – В том, что Иван Можайский зло замыслил, ничего удивительного нет – он завсегда Шемяку поддерживал. А вот не стоит ли за ним еще кто-нибудь? Ничего боярин тот не говорил? А ведь должен бы, должен – иначе как доказать свою силу? А?
– Да говорил, – досадливо скривился молодой человек. – Только я малость запамятовал. Мм… Подожди, подожди, сейчас вспомню…
Как бывший студент-историк, Алексей в числе прочего когда-то назубок учил и русский феодализм… который теперь напряженно вспоминал. Эх, время бы… Знать бы! Все бы вспомнил, все, что надо – выложил. А так…
Итак… Быстренько, эпизоды феодальной войны… Нет! Война-то уже кончилась. Василий Темный победил, его соперник, Дмитрий Шемяка, отравлен… кстати, как раз недавно. И что теперь будет делать победитель? А расправится со своими ближайшими родственниками и друзьями! Поступок вполне логичный и в русле московско-татарской традиции. Кто там был против Шемяки-то? Ага, кажется, еще один Василий, серпуховский князь. Который скоро будет Василием Темным схвачен и заточен в Углич!
– Вспомнил! Вспомнил! Василий Серпуховский – вот кем еще боярин тот хвастал!
– Василий? – дьяк, как показалось пленнику, несколько разочарованно, почмокал губами и прищурился. – А про сына его, Ивана, ничего сказано не было?
– Почему не было? Было!
– Так что ж ты, паря, молчишь?! – вскочив на ноги, Офоний в возбуждении забегал по горнице. – Сколь всего сказал, а главное-то, главное-то чуть не запамятовал!
– Эй, дьяче! – зыркнул глазами допрашиваемый. – Что ж ты про местные дела не спрашиваешь?
– Еще спрошу! – Офоний и не скрывал собственной радости – шутка ли, только что практически в одиночку раскрыл такое политически важное дело! Заговор! Целый заговор!
– Ты б послал людишек к ручью, за поскотиной.
Дьяк остановился:
– А что?
– Оружье там припрятано. Мечи, копья, кольчужки. Староста-то убег – не успели бы вывезти.
– Это верно!
Офоний выбежал на крыльцо, закричал, потом, довольный, вернулся обратно в горницу…
И притаившийся у двери Алексей со всего размаха ударил его головой в нос!
Хрясь!
Хороший вышел удар!
Дьяк только хрюкнул и рухнул под стол, словно сжатый сноп. Не теряя времени даром, пленник повернулся спиной к печке и сунул связанные руки в угли.
Пришлось потерпеть… Но недолго – обретя наконец долгожданную свободу, Алексей выхватил из-за пояса лежавшего в беспамятстве дьяка кинжал и осторожно выглянул на крыльцо.
А никого там и не было! Точно не было! Вот дурни. Что же, они побежали к ручью все? И даже палач Емеля?
Покачав головой, беглец вышел со двора и быстро бросился к лесу…
И не добежал, увидев стоявших на пожне вражин – человек десять окольчуженных воинов, со смехом внимающих что-то увлекательно рассказывающему палачу!
Позади вдруг тоже послышались голоса. Алексей обернулся – там тоже были враги! Вооруженные саблями воины приближались, вот сейчас подойдут, увидят, вот сейчас… И, главное, деться-то некуда – ни назад, ни вперед, да в стороны уже не побежишь – заметят. Засада!
– Эй-гей, Емеля-а-а!!! – выбравшись на пожню, громко закричал беглец. – Эгей!!! – Он замахал руками.
– Чего тебе? – изумленно обернулся палач.
– Дьяк Офоний меня за пирогами послал! Со щуками! Велел и тебя с собой прихватить.
– За пирогами?! – оживился палач. – А их тут что, пекли, что ли?
– Как раз вчера бабка Аксинья пекла! Пошли скорее, пока не съели!
– Идем… Э, вы тут подождите, парни. Вернусь, историю доскажу.
– Ужо подождем, ведь недолго вы.
– Да недолго… Эх! Пироги вы, пироги, пироги-калачики…
Переходя на бег, Алексей ухмыльнулся, чувствуя позади быстрые шаги палача. Избавиться от него – дело не такое уж и сложное. Ну а дальше…
Пироги вы, пироги…
Глава 6
Сентябрь 1453 г. Окрестности Мценска
Судьба играет человеком,
Она изменчива всегда,
То вознесет его высоко,
То бросит в бездну без стыда.
Николай Соколов
…Пироги-калачики…
И куда теперь? Да заманить любителя пирогов во-он хоть в те кусточки на берегу ручья. Там и отоварить – а больше делать нечего.
– Куды идтить-то? – догнав Алексея, озабоченно выкрикнул палач.
Ох, и здоровенный же парняга! Ну да ничего, и не таких обламывали.
Пряча ухмылку, протокуратор кивнул на кусты:
– Вона, там тропка. Наберем пирогов – и назад. Дьяк Офоний поживее наказывал!
– Эк! Быстро вы с ним договорились!
– А с умным-то человеком – чего же долго-то?
Алексей оглянулся – похоже, никто за ними не шел…
– Чу! – палач Емеля вдруг ухватил его за рукав. – Кажись, скачет кто-то!
– Скачет? – беглец прислушался.
И в самом деле…
– Наши, войско московское должно бы к завтрему быть, – задумчиво произнес Емельян. – Отряд Ивана Стельмы. Так им еще вроде рано… А ну-ко, друже, схоронимся – что-то уж больно быстро скачут.
Не дожидаясь ответа, парняга бросился в ближайший овраг, не обращая никакого внимания на буйно разросшуюся там крапиву. Алексей последовал его примеру, не особо раздумывая, да и некогда было раздумывать – вылетевший из перелеска большой отряд всадников в лисьих шапках и малахаях, визжа и размахивая саблями, бросился к догоравшей деревне.
– Ишь ты… – ощерившись, Емеля проводил их глазами. – Есигеевы татары обратно вернулись, суки! Видать, мало обещанного показалось – порешили все взять!
– Так надо бежать, помочь!
– Сиди уж, помочь! Татар с полсотни, а наших десяток едва наберется! Посейчас всех перебьют, тут и гадать нечего! Эх, – палач неожиданно хлопнул протокуратора по плечу. – Хорошо, хоть мы с тобой схорониться успели!
Алексей усмехнулся:
– Вижу, не очень-то ты за своих печалишься.
– Какие они мне свои?! – неожиданно зло вызверившись, Емеля презрительно сплюнул. – Вражины-московиты! Я сам-то тверской, с полона татарского убег, скитался, потом в Москве пристал вот, к дьяку – им палач нужен был, а я-то хотел бы кашеваром – завсегда кашеварил, а тут… Тьфу! Позор один!.. Ин ладно. Куда с тобой теперь подадимся, друже Олексий?
Протокуратор качнул головой – ну надо же, уже и имя запомнил! Друг, блин… Таких друзей душить надобно прямо в колыбели. Однако выбора, похоже, нет – вдвоем-то куда легче.
– Ты же сказал – московский отряд на подходе?
– Сказал. – Палач шмыгнул носом. – Да только, думаю, Есигей их вперед нас с тобой встретит – обо всем расскажет… как сам придумает.
– А ты свое слово скажешь! Мол, так и так – гад этот Есигей, каких мало – на своих налетел, порубал, алчности ради.
– Да ну, – насмешливо хмыкнул Емеля. – Кто Есигей, союзник московский, и кто – я? Кому поверят-то?
– Неужто этой гнусной татарской роже?! – делано возмутился Алексей.
– Вот именно, друже, вот именно! Ему – а уж никак не нам. – Палач высунулся из крапивы, напряженно всматриваясь вдаль.
Алексей тоже всмотрелся, пока отложив намеченные было насчет любителя пирогов планы.
Судя по всему, с каким-либо сопротивлением – если оно вообще было – Есигеевы татары уже покончили: лихие всадники в лисьих шапках, не суетясь, довольно слаженно сгоняли к церкви небольшие группы людей – в основном детей и женщин.
– Полон собирают, – тихо прокомментировал палач. – Тех, кто еще остался. Спешат!
Из разоренного селения доносились стоны и плач. Конные татары с визгом и глумливым хохотом гнали пленников кнутами, приговаривая:
– Хэй, бачка, хэй!
Протокуратор вздохнул.
– Ты чего? – обернулся к нему Емеля. – Людишек жалко?
– И это тоже, – не стал отнекиваться Алексей. – А пуще того татарве насолить охота! Чтоб не очень радовались.
– Это бы хорошо бы… – мечтательно протянул палач.
И вдруг хлопнул своего спутника по плечу:
– Вижу, ты унывать не приучен! Еще тогда заметил, в избе. Насолить, говоришь, татарам? Как?
– А так…
Хмыкнув, Алексей в нескольких словах изложил буквально только что пришедший в голову план, вызвавший самое искреннее восхищение.
– Ах, умная у тебя голова, Олексий! Я это сразу приметил. Ну, что стоять? Пошли делать.
Протокуратор улыбнулся: новый спутник его, оказывается, оказался человеком весьма даже решительным. И это было неплохо.
Словно змеи, оба неслышно выскользнули из овражка и околицею подобрались в деревню со стороны дороги, выходившей на Брянский шлях, который еще иногда называли Литовским, поскольку Брянск-то давно уж был литовским городом, отчего ни капельки не страдал, а, скорее, наоборот – поднимался.
Здесь, на пригорке у небольшой дубравы, парни остановились: палач Емеля остался, а Алексей, таясь, пробрался в селение.
Вопли, крики и плач слышались уже совсем рядом, и так же рядом носились на неподкованных приземистых коньках – бакеманах – татары:
– Хэй, бачка, хэй!
Затаившись за чьей-то банькой возле еще не сгоревшей избы, протокуратор внимательно следил за всадниками. Вот сразу трое из них подскочили к крыльцу, спешились, обнажив сабли, ворвались в избу – словно бы ожидали наткнуться там на чье-то сопротивление. Ага, как же – максимум, что там могло быть, так это испуганные, спрятавшиеся где-нибудь за печкой дети.
Ну так и есть!
Сквозь распахнутую дверь и оконца из избы донесся визг. Затем послышался звук удара, плач… вот все стихло… Мародеры конечно же уходить не спешили, надеясь на хоть какую-то поживу. Надеяться можно было – изба казалась просторной, зажиточной: хоть сундуки, пожалуй, уже и были вывернуты допрежь, а все ж лучше поискать повнимательней – печку проверить, подклеть… Это и делали, выставив у дверей копье с бунчуком – показать другим, что местечко занято. Чтоб не мешали!
Проезжавший мимо татарин – смешной кривоногий парень, губастик с оттопыренными ушами – завистливо посмотрел на избу и облизнулся. И такая тоска стояла в его взгляде, что можно было подумать – не простая крестьянская изба перед ним, а дворец, доверху набитый несметными сокровищами Шахерезады! Впрочем, для этого губошлепа, похоже, и медная монетка – сокровище.
Ишь, сидит, облизывается, шакал! Ремеслу б лучше какому-нибудь полезному обучился, волчина позорная, так ведь нет! Уж конечно, разбоем-то куда веселей промышлять, ни пахать, ни сеять не надобно.
Хороший парень! И появился вовремя!
– Эй, друг! – возникнув, словно тень отца Гамлета, протокуратор с широкой улыбкой поманил татарчонка пальцем. – Там, в избе, Ахмет с Бахтияром… Тебя зовут – помочь надо!
Естественно, говорил Алексей по-татарски. Язык этот он освоил еще четырнадцать лет тому назад, находясь в рабстве в Крыму, откуда бежал в Константинополь с рыжим пройдохой Владосом Костадиносом.
– Помочь? Ва, алла! – Узкие глаза татарчонка вспыхнули самым искренним счастьем!
Спешившись, он быстро привязал коня к плетню.
– Только ты это, тихо… – подмигнув, предупредил Алексей. – Не надо тут лишних.
– Ага, ага, не надо, – радостно согласился парень.
Настороженно зыркнув по сторонам, протокуратор ловко, без замаха, ударил его кулаком в живот. Татарчонок округлил глаза и, широко раскрыв рот, начал хватать воздух, словно вытащенная на берег рыба. Алексей пожалел его, не стал убивать, просто треснул кулаком в лоб, и охотник за чужим добром, закатив глаза, повалился в крапиву.
Быстро оттащив татарина за избу, протокуратор проворно связал его поясом и, сунув в рот наскоро скрученный из обрывка рубахи кляп, нахлобучил себе на голову лисью шапку и, прихватив саблю, побежал к коню.
Отвязал, вскочил в седло и, объехав избу, поскакал к церкви, вроде как со стороны Литовского шляха.
Немного не доскакав до шмыгавших у церкви воинов, осадил коня на пригорке, заорал, размахивая саблей:
– Литовцы! Литовцы! Там, там, за лесом!
Он показал рукой на дубраву, вполне справедливо полагая, что сей жест оттуда очень хорошо виден. Так и есть! Почти сразу же из дубравы послышались громкие крики.
– Окружают! Окружают! – поднимая панику, громко закричал Алексей. – Спасаться надо! Спасаться!
И сам первый поскакал наперерез площади, той, что у церкви… Оглянулся, с удовлетворением увидев, как бросились следом остальные татары, не все, но многие. Как, увидев такое дело, побежали к лесу полоняники.
Алексей счастливо улыбнулся и, поворотив в ольховник, спешился, пропустил скачущих татар и, бросив коня, оврагами и перелесками побежал к дубраве. Слышал, как, крича и ругаясь, скакал за бегущими татарами их предводитель:
– Стойте! Стойте, трусы! Куда? Ради Аллаха, стойте!
Вот остановился один, другой…
Алексей этого уже не видел – добежав до дубравы, прислонился к высокому дубу, устало утерев со лба пот.
– Ну как? – выбрался из молодой поросли палач Емельян.
Протокуратор улыбнулся:
– Ускакали! Не знаю, надолго ли. Но полон разбежался – теперь уж не сыщешь его по здешним лесам!
– Да, леса здесь знатные, до самой Эрьзи тянутся, – Емеля согласно кивнул и вопросительно посмотрел на своего спутника. – Ну а мы-то куда сейчас? Предлагаю в Мценск.
– А кто там сейчас?
– А черт его знает! Вроде бы, под Казимиром Литовским город.
– Хорошо, пойдем. – Алексей усмехнулся и запрокинул голову.
Густо-голубое, еще по сути своей, летнее небо темнело от наползающей откуда-то с запада огромной фиолетово-черной тучи, озаряемой синими сполохами молний. Ветер доносил отдаленные раскаты грома.
Это было здорово, черт побери, здорово!
Словно как по заказу! Словно будто бы рояль в кустах!
Замечательно! Отлично! Классно!
Уж теперь-то…
Теперь-то можно уйти! Успеть бы только к грозе на болото.
– В Литву так в Литву, – протокуратор повернулся к приятелю – наверное, палача Емельяна можно уже было именовать именно так. – Я согласен. Только вот хорошо бы чуть выждать, пересидеть, покуда все уляжется. Знаю тут одно надежное место – туда сейчас и пойдем, если не против.
– Да не против, – ухмыльнулся палач. – Все ж таки хорошо, что мы с тобой вместе.
Пройдя по Литовскому шляху версты две, беглецы свернули в лес и долго пробирались буреломами вдоль узкого бурного ручья. Лес вокруг становился все непроходимее, гуще, а почти незримо скользящая берегом тропка скоро совсем скрылась, растворяясь в черно-зеленом мрачном подлеске среди кустов и папоротников.
Палач Емельян бросал на своего спутника тревожные взгляды, но, надо отдать ему должное, вслух ничего не говорил, не спрашивал – доверял, видел, что Алексей держался вполне уверенно, как человек, в здешних глухих местах уже бывавший, знающий.
На редких полянах попадались красные россыпи брусники, а под деревьями, на кочках, путники не раз и не два замечали уже крепенькие аппетитные боровики. Голодная смерть им сейчас в лесу не грозила – начало осени, самое благодатное время. И тепло было пока, даже жарко. Единственно, что досаждало – комары, злобные, словно оголодавшие волки. Последние осенние комарики. И хорошо, что уже не было мошки.
Емельян не спрашивал – долго ль еще? – шагал молча, упрямо, лишь посапывал и, казалось, ничуточки не устал.
Наконец, впереди, за деревьями, показался просвет – резануло по глазам яркое солнце, вспыхнуло и исчезло, поглощенное наползавшей тучей.
– Верно, гроза будет, – подняв голову, наконец подал голос палач. – И как бы не дождь. Надобно шалаш ладить.
– Давай, – покосившись на болото, кивнул протокуратор.
И, взяв саблю, принялся рубить ею лапник, сбрасывая его в кучу. Емельян бросился помогать, и вдвоем беглецы быстро соорудили укрытие.
Резко стемнело. В небе над головой громыхнуло, тяжело ударили по кронам деревьев первые капли. Емеля поспешно полез в шалаш.
– Пойду, водички попью, – усмехнулся Алексей.
– Водички?! – высунув голову наружу, удивленно переспросил палач. – Так ее вон, сейчас, и с неба накапает – только подставляй ладони. Эй, эй, ты куда? Там же трясина!
– Я гать знаю, – не оглядываясь, отозвался протокуратор. – Вернусь скоро. Ты жди.
И тут ливануло, да так, что буквально за каких-то пару секунд молодой человек вымок до нитки, насквозь. И грянул гром, и яростно сверкнула молния, ударив в росшую неподалеку сосну-сушину – дерево вспыхнуло с сухим треском. А гром загремел снова, и гремел уже, не переставая, и лил дождь, и хлестали молнии, яростно и гулко, словно желая угробить в этом лесу все живое.
– Пусть! Пусть сильнее грянет буря! – углядев наконец старый пень, радостно закричал Алексей.
Вот, сейчас… Вот, еще чуть-чуть…
Спрямляя путь, он почти до пояса ухнул в трясину, но выбрался, уцепился за гать – и вот он пень! Родной, близкий… Дверь в свой мир.
В свой? Молодой человек усмехнулся – лучше сказать: в мир, который раньше был своим. Теперь – впрочем, не теперь, а давно уже – для него свой мир – это мир ромеев, империя, Константинополь. А там, в другом, мире, в мире двадцать первого века, имеется свой Алексей Смирнов. Такие вот дела, да-а-а…
Затянутое тучею небо с грохотом взорвалось прямо над головою. И сверкающая синяя молния ударила прямо в пень. И все вокруг померкло.
Наконец-то! Наконец!
Падая в трясину, улыбнулся…
Глава 7
Окрестности Мценска
Золотая волюшка
Мне милей всего!
Не хочу я с волюшкой
В свете ничего!
Николай Цыганов
…Протокуратор.
И снова грохотали турецкие бомбарды! И, размахивая саблями, лезли на городские стены янычары султана Мехмеда.
– Алла! Алла!
– С нами Бог и Святая София!
Метнув в янычара дротик, Алексей махнул рукою артиллеристам:
– Огонь! Огонь! Целься в осадную башню!
И взмахнул мечом… И отрубленная пучеглазая голова турка, ухмыляясь, покатилась прямо под ноги. Чего ж она ухмыляется-то? Протокуратор склонился и в ужасе закричал, узнав в только что отрубленной голове голову своего собственного сына.
– А-а-а-а!!!
Алексей распахнул глаза – он сидел на болотных кочках, обняв обгорелый пень, а вокруг все так же неутомимо поливал дождь, вот только молнии сверкали все реже. Молодой человек потряс головой и улыбнулся: получилось! Черт побери, получилось! Теперь – быстро в Касимовку, к бабке Федотихе, а уж там… А там пусть выручает! В конце концов, золота и драгоценных камней ей можно обещать немерено. Чай, найдутся!
Улыбаясь, Алексей выбрался из болота и, дождавшись под деревьями, пока закончится дождь, зашагал – ориентируясь по выглянувшему солнцу и мху – на север. Где-то там, не очень далеко, должно быть шоссе.
Ласковое солнышко быстро сушило мокрую землю. Парило, и над окрестностями Черного болота повис искрящийся желтый туман. Радостно защебетали птицы, из тех еще, кто не успел улететь на зиму в более теплые края. Засверкало, заголубело небо, стало тепло, и молодой человек, раздевшись, с наслаждением подставил солнечным лучам плечи, справедливо рассудив, что, прежде чем куда-то идти, неплохо бы подсушить одежду. Одежду… Вот, кстати, о ней. Штаны… Ладно, штаны еще ничего, пойдут. Рубаха? Рубаха, гм-гм… тоже, за неимением другой. А вот кафтан придется оставить – слишком уж он вызывающий – небесно-голубой, с оторванными пуговицами и грязными шелковыми шнурками – канителью.
Так… Заправить рубаху в штаны – вроде и ничего, этакий стиль а ля рюс. Кафтан – черт уж с ним – бросить, сапоги… Черт! Тоже не пойдут – с загнутыми-то носами. А ведь придется их надевать, не босиком же переться – это еще подозрительней будет выглядеть, и так-то ни один водила-лесовозник подбросить не возьмется, а уж босого… Скажут, иди себе, бомжара, куда шел, подвозить тут тебя еще!
Ладно, до Касимовки не столь уж и далеко, запросто можно и пешком вдоль реки дойти. Если рыбаки заметят – в том ничего страшного, сами не лучше одеты – главное, на участкового не нарваться! Тот ведь и узнать может, участковый уполномоченный капитан милиции Иван Иваныч Бобриков – молодой смешливый парень. Смешливый, это да, но ведь и въедливый! Привяжется, не отпустит.
Так что, по здравому размышлению, шоссе отпадает. Только вдоль реки, по рыбачьим тропам.
Рассудив таким образом, Алексей быстро оделся и зашагал вдоль болота – где-то через полчасика должна была показаться река. И тропинка.
Показалась!
Заблестела, зазолотилась отраженным солнцем реченька-речка! Вот и тропинка, узенькая, неудобная, тянувшаяся какими-то колючими, цепляющимися за одежку зарослями. Ничего! Скоро расширится! Сколько отсюда до деревни? Километра четыре? Пять? Да, должно быть где-то так. Кстати, меньше, чем по дороге.
напевая, молодой человек улыбался, время от времени посматривая в высокое голубое небо. Казалось, теперь все будет хорошо. Да по другому просто и не могло быть. Сейчас вот, явится к Федотихе, та ему поможет – ей прямая выгода – отправит обратно… То есть нет, не обратно. Не в тысяча четыреста пятьдесят третий год, а тремя годами раньше. В тот самый вертеп мессира Чезини, где он, Алексей, должен был умереть, но почему-то не умер. Зато погибли другие!
Жанна из тех королев,
Что любит роскошь и ночь! —
Алексей стиснул зубы и вдруг замедлил шаг, увидев впереди мост. Очень странным казался мостик. Да не казался – он таковым и был! Странным – это на взгляд современного человека, а вот для середины пятнадцатого столетия – в самый раз, мост как мост. Горбатый, сложенный из сереньких бревнышек. По такому не то что лесовоз, мотоцикл с коляской – и тот вряд ли проедет.
Интере-е-есно… Что-то не помнил здесь Алексей такого мостика. Интере-е-есно…
Подойдя к мосточку, молодой человек с осторожностью выглянул из кустов. Взгляд его уперся в грязную, с объемистыми коричневыми лужами, дорожку, тоже для сельской местности несколько необычную. Чем вот только? Молодой человек даже нагнулся пониже, всмотрелся… Ну конечно! Тракторной-то колеи нету! Ни следов протекторов ведущих колес, ни отпечатков гусеничных траков. Что тут тогда ездило-то? Колея-то чья, тележная, что ли? Ну да, похоже. А вот еще и следы лошадиных копыт! Черт… ничего не понятно. Неужели…
Где-то рядом вдруг послышался скрип колес и громкий голос погонщика:
– Но, милая, но!
Алексей бросился обратно в кусты, увидев, как на дорожку выбралась обычная… обычная для пятнадцатого века… телега – груженный сеном воз. Скрипели колеса. Идущий впереди мужичок в стареньком армяке и круглой кожаной шапке деловито вел под уздцы неказистую каурую лошаденку, время от времени оборачиваясь и подгоняя:
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента