– А, с русским ударником. Так он в фонтан свалился. Или в водопад. В общем, с тех пор в госпитале.
– Да не может человек просто так в фонтан свалиться!
Аксель, не выдержав, вступил в спор.
– Русские, ребята, всё могут, – со знанием дела произнес он. – Особенно когда выпьют. А пьют они много.
Мальчишки замолкли. Так и молчали минут пять, пока Нильс что-то не прошептал ерзавшему на сиденье товарищу. Тот просительно заглянул таксисту в глаза:
– А можно... ну, это... остановиться ненадолго? Нам пописать надо...
– Меньше пива пейте! – притормаживая, хохотнул Аксель.
Весело переговариваясь, мальчишки сбежали с дороги в лес... Холодало. На темном небе ярко сверкали звезды и красные огоньки самолета. Какая-то радиостанция передавала «Лестницу в небо». Аксель сделал звук погромче. Ребята что-то задерживались. И гомон вроде бы стих. Не случилось бы чего?
Они выбежали на дорогу в стороне от машины. Замахали руками в лучах фар.
– Там!
– В лесу!
– Девушка! Лежит, прямо на земле.
– И вроде живая.
– Так вроде или живая? – выходя из машины, поинтересовался Аксель. – Сейчас посмотрим. – Он прихватил из салона мощный фонарик.
Втроем они вошли в лес...
Она сама вышла навстречу. Молодая темноволосая девушка с пронзительно синими глазами, одетая в рваную мешковину.
– Мадемуазель, синьора, фройляйн, фрекен! – подхватил ее под руку Аксель.– Не ходите в лесу полуголой – простудитесь. Вас куда-нибудь отвезти?
– Кто... вы? – чуть слышно произнесла девушка.
– Я Аксель Йоргенсон, таксист, а это – мои пассажиры, вполне безопасные ребята, можете не волноваться. Ханс, уступи даме переднее место.
– Ханс... – словно механическая кукла, повторила девушка. – Где... я?
– В лесу, около Тронхейма. Точнее – между Намсусом и Гронгом. Вам-то куда надо?
– Мне... надо? Мне... надо... туда! – Она вдруг ткнула пальцем в рисунок на майке Нильса.
– Ах, на концерт? Так он уже закончился. Вы опоздали, э... К сожалению, не знаю, как вас зовут.
– Меня... зовут... Магн...
– Магн! – Нильс хлопнул в ладоши. – А я-то думаю, где вас видел? Вы пели с «Троллями» летом. Жаль, что вас сейчас не было, «Тролли» без вас много потеряли.
– Так, короче! – Аксель решительно прекратил дискуссию. – Время позднее, куда вас везти? У вас есть здесь поблизости друзья, родственники?
– Друзья... Друг... Да! Он упал, упал в водопад, в схватке с... Что с ним сейчас?
– А! Так ваш друг – русский барабанщик! – заулыбался Нильс. – Он жив. Жив. Только в госпитале.
– Ты говоришь про ту клинику, что на окраине Намсуса? – перебил Аксель. – Я вез сегодня одного профессора оттуда, так он говорил про этого парня. Не хочу вас пугать, Магн, но, похоже, дела его не очень-то хороши. Хотите, отвезу вас туда?
Магн молча кивнула.
– И мы, и мы тоже туда поедем!
– А вас, думаю, давно заждались родители, на месте которых... – Аксель махнул рукой и запустил двигатель.
Уже больше трех недель русский музыкант Игорь Акимцев лежал в коме в реанимационной палате частной клиники, что располагалась в семи милях к западу от Снольди-Хольма. Попал он туда благодаря басисту Йоргу. Жизнерадостный весельчак Йорг принял участие в судьбе несчастного барабанщика, так некстати свалившегося в водопад. Да и чего ж, честно говоря, и не поучаствовать, если владелец клиники Норденшельд приходился Йоргу родным дядькой по матери. Сам господин Норденшельд увлечение племянника музыкой не одобрял, считая, что из того мог бы получиться классный хирург, однако всегда помогал родственничку, и не только финансово. Помог и на этот раз, тем более что случай с этим русским оказался весьма интересным – временами тот открывал глаза, вполне осмысленно осматривая оборудование палаты и врачей, а потом сознание пропадало, словно исчезало куда-то, чтобы вернуться через пару дней. И никакие препараты не могли вывести г-на Акимцева из этого состояния, хоть доктора и старались. Прямо мистика какая-то! Иногда и самому доктору Норденшельду казалось, что, если бы не частые отлучки сознания, пациент бы давно выздоровел, ну, если и не до конца, то хотя бы пришел в себя. Однако ничего подобного покуда не происходило, скорее, наоборот... Доктор хмурился, глядел на исписанные кривыми синусоидами энцефалограммы и недоуменно пожимал плечами. Интересный случай. Очень интересный.
Марина Левкина, дежурная медсестра, принятая в клинику год назад с большим испытательным сроком, выполнив все оставленные лечащими врачами указания, устало опустилась в кресло комнаты отдыха. Сняв туфли, протянула руку к телевизионному пульту, настроила на петербургский «Пятый канал» – шел какой-то немецкий фильм, старый и нестерпимо нудный, городские новости, к сожалению, уже закончились, что и понятно – уж миновала полночь. Вздохнув, Марина взяла с тумбочки русско-норвежский разговорник – изучение языка было одним из пунктов контракта.
Хорошо хоть английским неплохо владела, потому и смогла устроиться, через знакомых конечно, сначала в обычную муниципальную больницу – санитаркой, – затем, чисто случайно, встретилась в баре с Арендтом, молодым хирургом, практикующим в клинике Норденшельда. Переспали, конечно. Потом еще пару раз встречались, хотя доктор Арендт и был женат, да и вообще не нравился Марине, даже чисто внешне, – маленький, тощий, длинноносый, с белесой, вечно растрепанной шевелюрой. Единственное, что привлекало в нем Левкину, – место работы. Клиника Норденшельда была бы для нее вариантом из волшебной сказки. Цинично – но иначе не скажешь. Впрочем, не следовало считать Марину такой уж циничной – растить одной ребенка на зарплату медсестры в России вещь тоже довольно-таки циничная, тем более что нужно было еще и помогать матери, одинокой пенсионерке, вместе с внуком Димой проживающей в коммунальной квартире на Петроградке. А зарплаты в частной клинике вполне хватило бы, чтобы забрать Димку сюда, хотя бы на лето, до школы. Да, хорошо бы было...
Марина улыбнулась. Никогда прежде не баловавшая ее судьба, похоже, решила повернуться к ней лицом. Вообще, работать здесь ей нравилось: тихо, пристойно, хоть иногда и бывали напряги, как в случае с поступившим месяц назад пациентом – русским музыкантом из Питера, земляком Марины, красивым молодым парнем. Игорю Акимцеву – так звали русского – было двадцать шесть лет, и раньше (а приехал он еще в начале лета) Марина его в городе не видала. А если б видела, то обязательно запомнила бы: Игорь был в ее вкусе – высокий мускулистый блондин с длинной вьющейся шевелюрой, небольшими усиками и бородкой, скорее даже – просто с элегантной небритостью. Иногда, оставшись в палате одна, Марина даже украдкой касалась рукою волос недвижно лежавшего пациента. Касалась – и мечтала. Ждала, когда же он наконец придет в сознание. Хотя ничего особенного, никаких таких благ для себя Марина от Акимцева не ожидала. Он ей просто нравился. Даже такой – неподвижный. Да и характер... Насколько Марина знала по рассказам того же Арендта, Акимцев вовсе не свалился в водопад по русской традиции – упившись вдрызг, нет, он заступался за девушку, местную сумасшедшую по имени Магн. Что там и как конкретно произошло, Арендт не знал – история была темная. Впрочем, Левкиной и того было достаточно, чтобы вообразить практически незнакомого ей человека рыцарем без страха и упрека, Мужчиной с большой буквы. И надо сказать, этот придуманный ею образ почти во всём соответствовал действительности.
Внизу, за окнами, послышался шум подъезжающего автомобиля. Марина выглянула в окно, – галантно открыв дверцу, водитель выпустил из машины (да, это было такси) темноволосую девушку в каком-то ужасном рубище, бледную, растрепанную и босую.
В холле раздался звонок, и Марина, сама не зная еще почему, поспешила туда, на ходу привычно оглядывая себя в зеркале. Стройная голубоглазая шатенка, длинноногая, в светло-зеленом фирменном халате... Этот халат, доходящий лишь до половины бедер, был очень к лицу Марине, и она это знала.
– Что случилось? – спросила она охранника Макса. Макс, широкоплечий крепыш в строгом черном костюме с галстуком, был человеком приличным, обожал собственную жену и не лез, как прочие мужики, с разными глупостями. За эти качества женский персонал клиники Макса очень уважал, ну и, конечно, почти все женщины его хотели. А как же без этого?
– Вот эта девушка, – Макс кивнул на босоногую, – говорит, что она родственница нашего пациента из реанимации, того русского.
– Вы тоже русская? – спросила Левкина, но не получила вразумительного ответа.
– Я встретил ее на дороге, между Гронгом и Намсусом, – пояснил таксист – вислоусый симпатичный дядька лет сорока с небольшим. – Похоже, ей и самой требуется медицинская помощь.
– Как вас зовут? – вежливо поинтересовался охранник.
– Меня – Аксель, а ее... ее, кажется, Магн.
– Да, – неожиданно кивнула девушка. – Магн.
– Магн? – Макс улыбнулся, незаметно подмигивая Марине. – Тогда я, кажется, знаю, в какую клинику вам нужно. – Охранник потянулся за мобильником.
– Постойте, Макс. – Марина схватила его за рукав пиджака. – Может быть, и мы сможем помочь ей? Ведь она как-то связана с нашим пациентом.
– Я. Хочу. Его. Видеть! – глядя Марине в глаза, отрывисто произнесла Магн.
– И всё?
– Да. – Девушка кивнула. – Увидеть. И уйти.
– Ну, если так, то... – Марина вопросительно посмотрела на Макса.
– Если только под вашу ответственность, – протянул тот. Видно было, что и его тоже снедало любопытство.
Марина повернулась к ночной гостье:
– Вы говорите по-английски?
– Похоже, не говорит, – подал голос таксист. – Но если надо, я могу перевести.
– Это и я смогу, – хохотнул Макс. – В палату ее пускать не стоит, – шепнул он на ухо медсестре. – Пусть посмотрит через стекло в двери.
Марина молча кивнула. Они поднялись на второй этаж и, пройдя по узкому коридору, украшенному картинами местных художников, оказались перед дверью палаты Акимцева. Магн потянулась к ручке...
– Туда нельзя, – мягко отстранил ее Макс. – Смотрите отсюда.
Ночная гостья подошла поближе к стеклу, прижалась лицом и зашептала что-то, быстро и яростно.
«Друид», «Гардар», «Ты должен», «Только ты» – расслышала Марина несколько слов. Макс вряд ли услышал больше. Окончив речь, Магн заплакала, затем согнулась, словно старуха, постояла так немного, закрыв лицо руками, и вдруг, выпрямившись и выкрикнув: «Ты должен!», с размаху ударила по стеклу кулаками. Со звоном полетели осколки, и темная кровь брызнула на светлые больничные стены...
Прядали ушами кони, бил в лицо ветер, и вечернее оранжевое солнце отражалось в уголках глаз. Всадники – небольшой отряд Хельги-ярла, – весело переговариваясь, свернули на горную дорогу. Остался последний этап пути. Теперь-то уж скоро и Бильрест-фьорд, во-он за той скалой уже можно будет разглядеть крыши. Лошади радостно ржали, предчувствуя близкий отдых. К ночи должны были успеть. Должны были... Вот, если проедут до захода солнца мостик над узким ущельем, тогда точно успеют, уж там-то останется совсем немного, совсем чуть-чуть. А во-он он, мостик, уже видать!
Хельги обернулся, ободряюще крикнул что-то, улыбаясь во весь рот. Засмеялась Сельма, и в глазах остальных тоже сквозила радость.
– Ну наконец-то мы почти на месте! – довольно выкрикнул Снорри, как и положено викингу не обращавший никакого внимания на раненую руку. Он повернулся в седле: – Скоро ты увидишь мою родину, Радимир.
Радимир кивнул, поправил плащ и пришпорил коня.
Все припустили к мосту с радостным смехом и прибаутками – сказывалось спавшее напряжение трудного пути, люди радовались этому, веселясь, словно дети. Так, гурьбой, они и двигались, беспечно шутя. Вот и мост. Узкий, деревянный, а под ним – бездонная пропасть, уходящая, казалось, в самые мрачные глубины подземного мира.
Хельги, щурясь от яркого солнца, готовился въехать на мост – по традиции – первым, вместе с супругой. За ним должны были последовать ближайшие друзья, а потом и все остальные. Мост был рубежом. До моста – чужбина, а за мостом – родная земля.
Хельги-ярл улыбнулся... И вдруг...
Вдруг почувствовал звенящий удар откуда-то изнутри, прямо в мозгу. В голове словно рассыпался на куски ледяной оползень, из тех, что срываются по весне с горных кряжей. Разлетелся на тысячи холодных осколков... На миг Хельги охватила жуткая боль... И с этой болью пришло знание. Он точно знал теперь, что обязательно должен ехать в Гардар – страну русов, ибо именно там замыслил Черный друид продолжить свое злобное дело.
– Я должен! – тихо сказал Хельги. – Должен. И я остановлю друида, чего бы мне это ни стоило.
Он посмотрел вокруг словно бы чужими глазами... глазами Того... И сразу заметил то, чего раньше почему-то не замечал. Как протянулись на дороге за мостом длинные черные тени от взрыхленного снега, словно прошло там уже несколько человек, а ведь навстречу никто не попадался. Как неестественно громко орут за краем пропасти весенние птицы – спугнул кто? Как блеснул на той стороне за черным камнем солнечный луч. Отразился в льдинке или кусочке слюды? Или отпрянул от вражьего шлема? Давно уже не ощущал себя Хельги-ярл таким подозрительным, лет шесть уже, и вот... А ведь и в самом деле, там, на той стороне, кто-то прячется. Ведь – и следы на дороге, и потревоженные кем-то птицы громко кричат, и шлемы бликуют. А от балок моста, если присмотреться (что ярл незаметно и сделал), тянутся куда-то за камни узкие ременные петли... Знакомое дело... Чуть потянуть, и...
Хельги резко поднял коня на дыбы, повернул его в сторону от моста.
– Мы поедем в обход, – приказал он и, не слушая возражений, быстро поскакал прочь.
Слуги и воины, недоуменно пожимая плечами и ругаясь, вынуждены были последовать за своим ярлом. А ведь дом был так близко!
– Радимир! – обернулся ярл, остановив коня за лесом. – Сейчас мы с тобой незаметно вернемся к мосту. Лошадей оставим здесь. Вы же... – он бросил взгляд на остальных, – готовьтесь к ночлегу. И выставьте трех часовых. Идем, Радимир.
– Я с вами, ярл!
– Нет, друже Снорри! Не обижайся, но ты можешь оказаться не слишком ловок. Лучше организуй охрану здесь. Сельма, ты тоже посматривай.
– Мог бы и не говорить, – улыбнулась та. – Думаю, ты знаешь, что делаешь.
Покончив с распоряжениями, Хельги-ярл и Радимир из народа кривичей исчезли в лесу и, дождавшись темноты, подползли к самому мосту. Ветер утих, вызвездило. Ночь выдалась тихой, было слышно, как от небольшого морозца трещит уже успевший подтаять снег. Треск, однако, становился всё ближе, и у самого края моста замаячили наконец чьи-то черные тени.
– Почему они повернули? – спросил кто-то. – Может, вы плохо замаскировали веревки?
– Нет, хорошо замаскировали, хозяин. Может, этому Хельги что-нибудь нашептали тролли? Ведь не зря же некоторые прозывают его Вещим?
– Да, может, и так, – согласился первый, как показалось Хельги, с видимым облегчением.
– Что ж, поскачем обратно – и доложим, что ничего не вышло.
– Может, подождать до утра?
– Зачем? Они же сказали, что поедут в обход. Видно, не судьба нам с ними здесь поквитаться.
Тени исчезли, послышалось конское ржание, и Хельги с Радимиром, переглянувшись, медленно пошли к своим.
А на той стороне осторожно пробирались в ночи люди Скъольда Альвсена. И первым – Лейв Копытная Лужа. Трусоват был Лейв и откровенно спешил убраться подальше от заподозрившего неладное бильрестского ярла. Одно дело – угробить ярла с женой в пропасти, и совсем другое – сразиться с ним в открытом бою. Убитым быть ох как не хотелось. Лейв, честно говоря, уже давно жалел, что согласился на предложение Скъольда, и поэтому рад был убраться подальше.
Глава 5
Богат и славен город Альдегьюборг – Альдейга – Ладога, что стоит у седого Волхова, недалеко от впадения его в озеро-море Нево. Раздольно раскинулись по левому берегу усадьбы из серых, рубленных в лапу бревен, с частоколами, амбарами, кузницами. У причалов, на волне волховской, покачиваются корабли – пузатые кнорры, острогрудые морские ладьи, большие, красивые, настоящие скакуны пучины! Рядом с ним – ладейки поменьше, плоскодонные, речные, такие и на порогах удобнее, и волоком их тащить легче. Некоторые купцы – гости заморские – и не рискуют на своих кноррах волховские пороги пройти, даже и с лоцманом ладожским, уж больно своенравен да лют в тех местах батюшка Волхов, оборонился мелями, валунами замшелыми обложился, ощетинился камнями острыми, поди-ка сунься, заморский гость! Да и зачем добрый морской корабль на порогах гробить? Куда как лучше перегрузить товар на плосокодонные речные ладейки, – пусть и заплатить придется грузчикам да ладейным, так ведь не очень-то и много, всего-то одну куну на всех. Куна – то по-местному серебряная монета, арабская либо древняя, римская, что купцы «кунеус» – «кованой» – называют, отсюда и куна, а не от «куницы», как многие бестолочи заморские в гордыне своей думают.
– Всё, господин Лейв. Гони куну! – вытерев мокрые ладони о подол рубахи, произнес Бутурля Окунь – артельный староста ладейных. Работники под его руководством только что закончили перегружать товары из высокого кнорра в маленькие речные ладейки. В три таких суденышка как раз и уместился весь товар с кнорра. Товар знатный: сельдь в бочонках, китовый жир, сукна разноцветные, фризские, да прочего – фибул узорчатых да товару кузнецкого – по мелочи.
Для Ладоги товар обычный, так ведь купчина-то, похоже, не совсем дурак – ниже по реке собирается, то ли в Киев, то ли к кривичам, а может, и в Белоозеро. Ему б, конечно, попробовать на реку Итиль, к болгарам да хазарам, – уж взял бы наварец изрядный. Ежели б дошел не разграбленным да живым. А ведь может и дойти – воинов-то хватает. Впрочем, и конкурентов тоже. Бутурля Окунь скосил глаза на ладьи хазарского купца Вергела. Вот же смелый человек этот хазарин, добрался-таки до Ладоги! А ведь не прямая дорожка плыть-то, через болгар, а те, известно, всех проплывающих на Русь стращают, россказнями разными потчуют: дескать, в лесах ладожских одни людоеды живут, путь туда трудный, опасный, только болгарским купцам под силу, они с людоедами ладят, так что болгарина-то к торговле пропустят, а вот какого-нибудь хазарина или араба – бабушка надвое сказала. Редко, редко приходили в Ладогу из далеких южных краев хазарские гости, арабы – и то чаще, а больше болгары, уж те-то почти рядом – соседушки. Все на великой реки Итиль жили. А от Волхова к Итилю путь хорошо известен. Сначала по Нево-озеру, затем – по Сяси, комариной реке, потом волоком, да по малым рекам – Колпи, Лиди, Чагоде, ну а те как раз в Итиль и несут свои воды.
Варяжский купец Лейв – совсем еще молодой парень, не купец – купчонок, на вид противный – слюнявый, сытомордый, упитанный, – важно почмокал губами и, пошарив в прицепленной к поясу мошне, вытащил серебряную монету. Да не куну, а – то Бутурля враз приметил – ногату! Из нового серебра, еще не истершуюся, что арабы так и прозывают– «нагу», что значит «хорошая, отборная». Отсюда и «ногата». Хоть по виду и схожи – несведущий человек и не отличит почти, – да зато по весу разные – за гривну двадцать ногат дают, а кун – двадцать пять. Ничего не сказал Бутурля Окунь купчонку, словил на лету ногату, сунул за щеку и, поклонившись, быстро спустился по крутым сходням кнорра.
– А гость-то, однако, не беден,—усмехнулся Всеслав Сушина – мужик из артели, сухой, худющий, длинный, словно иссохшее дерево, вот уж точно – Сушина. – Вот бы к такому наняться. Я чаю, люди ему понадобятся, варягов-то с ним не так и много. Заработать можно, потом всю зиму у огня кости греть, это не то что с нашим жуком Бутурлей. А, Найден?
Найден вздрогнул. Закончив погрузку, он сидел на длинном полусгнившем бревне, брошенном почти у самой воды неизвестно для каких целей, и задумчиво смотрел на противоположный берег – холмистый, густо поросший угрюмыми елями и сосняком.
– Что, дядько Сушина?
– Я говорю, хорошо б к тому варягу наняться.
– А, это можно. – Найден пожал плечами.
В принципе, к зиме подработать, конечно, нужно, да вот только срываться сейчас с Ладоги не особо хотелось. И так после побега из южных земель едва на ноги встал, к артели прибился, и ведь, удивительное дело, взяли его, чужака. Хотя, если разобраться, какой же он, Найден, чужак? Да, то место на берегу Волхова, где когда-то белоглазая чудь спалила его деревеньку, давно уж заросло молодым лесом, однако кое-кто из артельных ее помнил, ну, не саму деревеньку, а мужиков. Старосту, Хромого Неждана, многие знали – частенько нахаживал Неждан в Ладогу с медом, воском, с рухлядью мягкой. А Неждан Хромой приходился Найдену дедом, вот, видно, потому и махнул рукой Бутурля Окунь, когда решал, взять ли, нет, в артель чужого незнакомого парня. Взяли. Всё ж таки не совсем чужой – остались еще такие в Ладоге, что деда помнили, хоть и помер он давненько, тому уж лет двадцать будет.
Как стал Найден артельным – а то в березозоле-месяце случилось, – жизнь веселее пошла. Да, работы много было, отдыхать некогда, иной раз и пот глаза застит, и гнус-комар ест, а всё ж не один, всё при деле. И голову преклонить есть где – построили артельные себе шалашик, просторный, ельником крытый, изба целая, а не шалашик, там и стол, и лавки из березовых стволиков сложены, лыком связаны, рядом с шалашиком, на полянке, – кострище, аккуратно булыжниками обложенное; дрова есть, река рядом, – уж хоть и не баловал Бутурля кормлением, да белорыбица на ушицу завсегда была. Так вот и жил Найден, спокойно да размеренно, правда, мыслишка нехорошая грызла – а что ж зимой-то? Зимой-то гостей-купчишек заморских нету, не нужны никому артельные. Остальным-то парням – из взрослых, в возрасте, мужиков тут, почитай, только двое и было – Сушина да Бутурля Окунь, староста, – всё равно. Их-то в родных деревнях ждут, – как закончится август-серпень, наступит хмурень-сентябрь, так и уйдут по домам ребятки, до следующего сезона. У Бутурли давно в самой Ладоге домик выстроен, с печью-каменкой да дощатым полом. И хозяйка в доме имеется, хоть и неказиста – Найден ее как-то видел, мужу блины приносила, – рябая, мелкорослая, а всё ж какая-никакая женщина, как же без женщины-то? Вот и сам Найден подумывал, что неплохо б жениться, – срок подошел, уж весной двадцать лет стукнет, и собой пригож – крепок, лицом чист, над очами серыми кудри русые вьются, – да ведь только кто ж пойдет за него, безродного? Кто ж свою дщерь отдаст?
Найден вздохнул, украдкой взглянув на противоположный берег. Там – знал – на полянке, что близ лесного озерка, собираются время от времени девки – песни попеть, да поболтать, да в озере искупаться. Найден их там видел, когда шалашик строили, – подходящее лыко искал. Вот и сегодня, наверное, соберутся ближе к ночи. Хорошие девки – хохотуньи, насмешницы, – ну, куда от таких уйти? Однако ж к зиме тоже что-то придумывать надо. С Бутурлей-жучилой не больно-то заработаешь. В лучшем случае – пару затертых монетин-дирхемов. Можно, конечно, попробовать и собственный домишко справить – ребята помогут, ежели что. Небольшой сруб и надобен, леса вокруг навалом, печку-очаг сложить – дядько Сушина знает как, хвастал. А ведь и правда, чем плоха мысль? И незачем по чужедальним краям горе-злосчастие мыкать, хватит, намыкался уже – рабом-челядином, – да еще чуть в жертву не принесли в Перуновом капище. Найден до сих пор вздрагивал, когда слышал волчий вой, – после того случая в полянской земле стоял у него в ушах страшный крик отрока Бажена. Крик боли и ужаса. Нет уж, хватит. Никаких больше чужих краев.
Лучше тут, со своими. А построит дом – можно и жену поискать. Чем Бутурля Окунь не сват, а Сушина не дружка? Пусть и жучила артельщик, однако на такое дело наверняка согласится – не корысти, так почета ради.
– Не, дядько Сушина, наверное, не поеду с варягами, – поразмыслив, покачал головой Найден. – Избу построю лучше.
– Избу?! Тю-у-у... – Сушина присвистнул. – Дело хорошее. Только и не дешевое, однако. О том ведаешь?
– Да знаю, – досадливо махнул рукою Найден. – Осенью придумаю что-нибудь.
– Ну, думай, думай. Смотри быстрей только думай, а то уже страдник кончается, там и серпень, и хмурень, не заметишь, как и грудень наступит, да посыплются с небес белые мухи.
– Ладно, дядько Сушина, не каркай. Спросил бы лучше у Бутурли – будет еще сегодня работа?
– Вряд ли, – пожал плечами Сушина. – Не будет боле, то я и без Бутурли знаю, вон, гостей-то у причала – раз-два и обчелся. Сегодня уж точно раненько закончим.
– То и славно бы... – под нос себе прошептал Найден, поглядев на дальний берег. Интересно, собрались ли уже девки?
Сушина оказался прав – работы в тот день больше не было. Артельные – кто из ближних селищ – отпросились домой, некоторые ушли с бродцом за рыбой, а Найден, зайдя в шалаш, вытащил с притолочной лесины белую холстинную рубаху с вышивкой-оберегом по подолу и горловине, вымылся до пояса, надел ее, подпоясался красным поясом с узорочьем, кудри частым гребешком расчесал, им же бородку пригладил – ну, хоть куда парень, жених женихом. На ногах – лапти новые, лыковые, к поясу браслетки цветного стекла привязаны, местные браслетки, ладожские, у стекольных дел мастера Твердислава недавно на три щуки выменянные. Браслетки эти Найден не зря взял – девкам дарить, мало ли... Посмотрелся в кадку с водой, лицо ополоснул и, довольный, побежал вниз, к Волхову.
– Эй, дядько Нихряй, как рыбка?
– Да плоховато пока, парень.
– На тот берег не перевезешь ли, за лыком?
– Хо? За лыком?! Ну, садись... Хе-хе... Знаю я твое лыко... Да осторожней, лодку не переверни. Чай, обратно сам доберешься?
– Да запросто, хоть и вплавь.
– Ну, дело твое, молодое...
Истома Мозгляк не напрасно шлялся сегодня с утра по торговым рядам, что тянулись у пристаней, сразу за частоколом. Ко всему приценивался, пробовал, рассматривал, мерял – сукна на зуб пробовал, мед вместе с сотами трескал, аж по усам текло, после еле отмылся, так ничего толком и не купил, зато массу новостей вызнал. И про хазарина Вергела, купца, и про Рюрика-конунга, сразу опосля Купалы вверх по реке с дружиной ушедшего, и про девок, что тайком от родителей хороводы у сопок водят, и про растяпистого варяжского гостя, господина Лейва, что куну от ногаты не отличает, а туда ж – торговать собрался. Нечего ему торговать – молод еще. И про Вадима Храброго – родичем Рюрику приходившегося – тоже узнал Истома. Бесшабашный был Вадим, страшненький, жизнь человеческую, ни свою, ни чужую, ни во что не ставил. Впрочем, то повсеместно было, однако Вадим больше других подвигами безрассудными прославился, да кровью, да удалой злобной лихостью.
Волк – одно слово. И всё этот Вадим воду мутил у словен ильменских, не одно уж побоище вызвал, не одну деревню спалил, и даже не десяток – куда как больше. Правда, Рюрик от него не особенно-то отличался, да ведь Рюрик-то вроде как за порядок стоял, для того его и пригласили, чтоб между собой снова не перегрызться, власть да славу деля: знамо дело – чужой князь, он никому особенно не обязан и ни к чьему роду в сторону большую не склонится. Пусть уж лучше он, чужак, всеми правит, нежели сосед! А вот Вадиму-то это не по нраву пришлось. Правда, и сам Вадим не многим-то был тут люб, всё б ему жечь да грабить, волк – он и есть волк. Про Вадима вполуха послушал Истома, также и про молодого варяжского купца Лейва, исподволь, умело и про других варягов выспрашивал. Тут и вызнал про некоего Олега – Хельги, – молодого варяжского воина, недавно пришедшего из-за моря с небольшой дружиной. Видать, к Рюрику стремился Олег, да запоздал немного. Или – не очень-то и звал его Рюрик, кто знает? Во всяком случае, уходить из Ладоги вслед за Рюриком Хельги-Олег не торопился – жил себе у Торольва Ногаты, местного варяга, видно, решал – то ли податься за Рюриком, то ли самому чем заняться. Ладья у него была небольшая, да справная – ходкая, на пятнадцать пар гребцов, под парусом из красно-белых полос, на носу – чудище, по обычаю варяжскому, правда, чудище это, как к берегу ладожскому пристали, быстрехонько убрали – местных богов не гневить, да и уважение выказать.
– Значит, в раздумьях пока этот Олег-Хельги? – задумчиво сказал Истома Мозгляк. – Ну, стало быть, и нам торопиться некуда. Можно и о себе подумать, не всё о хозяине...
Мозгляк зябко передернул плечами. Хозяин – варяг Дирмунд – был зловещ и страшен. Не внешне – внешность-то у него была самая обычная – рыжий длинноносый парень, – а внутренне. Чувствовалась в нем какая-то злобная нездешняя сила, и силы этой боялся Мозгляк, да и напарник его, Альв Кошачий Глаз, тоже побаивался, хоть и бахвалился, что варяжские викинги никого не боятся.
Значит, можно и своей выгодой покуда заняться. Намечалось тут кое-что... Пройдя городские ворота, Истома Мозгляк прошел мимо детинца, чьи грозные стены из толстых, в три обхвата, бревен внушительно возвышались на вершине холма, обогнул просторную, в несколько домов, да с изгородью, усадьбу кузнеца Изяслава (было слышно, как стучит по наковальне молот), прошел мимо приземистой избы Вячки-весянина и, не доходя до подворья варяга Ульфа Сломанной Стрелы, свернул к невысокому холму, на полуденном склоне которого, в зарослях можжевельника и чертополоха, располагался постоялый двор Ермила Кобылы.
На том постоялом дворе остановился и проживал уже около месяца хазарский купец Вергел со слугами и помощниками. Впрочем, не он был сейчас нужен Истоме. Зайдя в длинный большой дом, освещаемый чадящими светильниками и тусклым пламенем очага, Мозгляк поклонился хозяину и, повинуясь его знаку, молча уселся за стол. Прямо над столом нависала закопченная притолочная балка, увешанная сушеными травами и птичьими черепами, с торца располагался очаг, над которым в огромном котле аппетитно булькало варево.
– Да не может человек просто так в фонтан свалиться!
Аксель, не выдержав, вступил в спор.
– Русские, ребята, всё могут, – со знанием дела произнес он. – Особенно когда выпьют. А пьют они много.
Мальчишки замолкли. Так и молчали минут пять, пока Нильс что-то не прошептал ерзавшему на сиденье товарищу. Тот просительно заглянул таксисту в глаза:
– А можно... ну, это... остановиться ненадолго? Нам пописать надо...
– Меньше пива пейте! – притормаживая, хохотнул Аксель.
Весело переговариваясь, мальчишки сбежали с дороги в лес... Холодало. На темном небе ярко сверкали звезды и красные огоньки самолета. Какая-то радиостанция передавала «Лестницу в небо». Аксель сделал звук погромче. Ребята что-то задерживались. И гомон вроде бы стих. Не случилось бы чего?
Они выбежали на дорогу в стороне от машины. Замахали руками в лучах фар.
– Там!
– В лесу!
– Девушка! Лежит, прямо на земле.
– И вроде живая.
– Так вроде или живая? – выходя из машины, поинтересовался Аксель. – Сейчас посмотрим. – Он прихватил из салона мощный фонарик.
Втроем они вошли в лес...
Она сама вышла навстречу. Молодая темноволосая девушка с пронзительно синими глазами, одетая в рваную мешковину.
– Мадемуазель, синьора, фройляйн, фрекен! – подхватил ее под руку Аксель.– Не ходите в лесу полуголой – простудитесь. Вас куда-нибудь отвезти?
– Кто... вы? – чуть слышно произнесла девушка.
– Я Аксель Йоргенсон, таксист, а это – мои пассажиры, вполне безопасные ребята, можете не волноваться. Ханс, уступи даме переднее место.
– Ханс... – словно механическая кукла, повторила девушка. – Где... я?
– В лесу, около Тронхейма. Точнее – между Намсусом и Гронгом. Вам-то куда надо?
– Мне... надо? Мне... надо... туда! – Она вдруг ткнула пальцем в рисунок на майке Нильса.
– Ах, на концерт? Так он уже закончился. Вы опоздали, э... К сожалению, не знаю, как вас зовут.
– Меня... зовут... Магн...
– Магн! – Нильс хлопнул в ладоши. – А я-то думаю, где вас видел? Вы пели с «Троллями» летом. Жаль, что вас сейчас не было, «Тролли» без вас много потеряли.
– Так, короче! – Аксель решительно прекратил дискуссию. – Время позднее, куда вас везти? У вас есть здесь поблизости друзья, родственники?
– Друзья... Друг... Да! Он упал, упал в водопад, в схватке с... Что с ним сейчас?
– А! Так ваш друг – русский барабанщик! – заулыбался Нильс. – Он жив. Жив. Только в госпитале.
– Ты говоришь про ту клинику, что на окраине Намсуса? – перебил Аксель. – Я вез сегодня одного профессора оттуда, так он говорил про этого парня. Не хочу вас пугать, Магн, но, похоже, дела его не очень-то хороши. Хотите, отвезу вас туда?
Магн молча кивнула.
– И мы, и мы тоже туда поедем!
– А вас, думаю, давно заждались родители, на месте которых... – Аксель махнул рукой и запустил двигатель.
Уже больше трех недель русский музыкант Игорь Акимцев лежал в коме в реанимационной палате частной клиники, что располагалась в семи милях к западу от Снольди-Хольма. Попал он туда благодаря басисту Йоргу. Жизнерадостный весельчак Йорг принял участие в судьбе несчастного барабанщика, так некстати свалившегося в водопад. Да и чего ж, честно говоря, и не поучаствовать, если владелец клиники Норденшельд приходился Йоргу родным дядькой по матери. Сам господин Норденшельд увлечение племянника музыкой не одобрял, считая, что из того мог бы получиться классный хирург, однако всегда помогал родственничку, и не только финансово. Помог и на этот раз, тем более что случай с этим русским оказался весьма интересным – временами тот открывал глаза, вполне осмысленно осматривая оборудование палаты и врачей, а потом сознание пропадало, словно исчезало куда-то, чтобы вернуться через пару дней. И никакие препараты не могли вывести г-на Акимцева из этого состояния, хоть доктора и старались. Прямо мистика какая-то! Иногда и самому доктору Норденшельду казалось, что, если бы не частые отлучки сознания, пациент бы давно выздоровел, ну, если и не до конца, то хотя бы пришел в себя. Однако ничего подобного покуда не происходило, скорее, наоборот... Доктор хмурился, глядел на исписанные кривыми синусоидами энцефалограммы и недоуменно пожимал плечами. Интересный случай. Очень интересный.
Марина Левкина, дежурная медсестра, принятая в клинику год назад с большим испытательным сроком, выполнив все оставленные лечащими врачами указания, устало опустилась в кресло комнаты отдыха. Сняв туфли, протянула руку к телевизионному пульту, настроила на петербургский «Пятый канал» – шел какой-то немецкий фильм, старый и нестерпимо нудный, городские новости, к сожалению, уже закончились, что и понятно – уж миновала полночь. Вздохнув, Марина взяла с тумбочки русско-норвежский разговорник – изучение языка было одним из пунктов контракта.
Хорошо хоть английским неплохо владела, потому и смогла устроиться, через знакомых конечно, сначала в обычную муниципальную больницу – санитаркой, – затем, чисто случайно, встретилась в баре с Арендтом, молодым хирургом, практикующим в клинике Норденшельда. Переспали, конечно. Потом еще пару раз встречались, хотя доктор Арендт и был женат, да и вообще не нравился Марине, даже чисто внешне, – маленький, тощий, длинноносый, с белесой, вечно растрепанной шевелюрой. Единственное, что привлекало в нем Левкину, – место работы. Клиника Норденшельда была бы для нее вариантом из волшебной сказки. Цинично – но иначе не скажешь. Впрочем, не следовало считать Марину такой уж циничной – растить одной ребенка на зарплату медсестры в России вещь тоже довольно-таки циничная, тем более что нужно было еще и помогать матери, одинокой пенсионерке, вместе с внуком Димой проживающей в коммунальной квартире на Петроградке. А зарплаты в частной клинике вполне хватило бы, чтобы забрать Димку сюда, хотя бы на лето, до школы. Да, хорошо бы было...
Марина улыбнулась. Никогда прежде не баловавшая ее судьба, похоже, решила повернуться к ней лицом. Вообще, работать здесь ей нравилось: тихо, пристойно, хоть иногда и бывали напряги, как в случае с поступившим месяц назад пациентом – русским музыкантом из Питера, земляком Марины, красивым молодым парнем. Игорю Акимцеву – так звали русского – было двадцать шесть лет, и раньше (а приехал он еще в начале лета) Марина его в городе не видала. А если б видела, то обязательно запомнила бы: Игорь был в ее вкусе – высокий мускулистый блондин с длинной вьющейся шевелюрой, небольшими усиками и бородкой, скорее даже – просто с элегантной небритостью. Иногда, оставшись в палате одна, Марина даже украдкой касалась рукою волос недвижно лежавшего пациента. Касалась – и мечтала. Ждала, когда же он наконец придет в сознание. Хотя ничего особенного, никаких таких благ для себя Марина от Акимцева не ожидала. Он ей просто нравился. Даже такой – неподвижный. Да и характер... Насколько Марина знала по рассказам того же Арендта, Акимцев вовсе не свалился в водопад по русской традиции – упившись вдрызг, нет, он заступался за девушку, местную сумасшедшую по имени Магн. Что там и как конкретно произошло, Арендт не знал – история была темная. Впрочем, Левкиной и того было достаточно, чтобы вообразить практически незнакомого ей человека рыцарем без страха и упрека, Мужчиной с большой буквы. И надо сказать, этот придуманный ею образ почти во всём соответствовал действительности.
Внизу, за окнами, послышался шум подъезжающего автомобиля. Марина выглянула в окно, – галантно открыв дверцу, водитель выпустил из машины (да, это было такси) темноволосую девушку в каком-то ужасном рубище, бледную, растрепанную и босую.
В холле раздался звонок, и Марина, сама не зная еще почему, поспешила туда, на ходу привычно оглядывая себя в зеркале. Стройная голубоглазая шатенка, длинноногая, в светло-зеленом фирменном халате... Этот халат, доходящий лишь до половины бедер, был очень к лицу Марине, и она это знала.
– Что случилось? – спросила она охранника Макса. Макс, широкоплечий крепыш в строгом черном костюме с галстуком, был человеком приличным, обожал собственную жену и не лез, как прочие мужики, с разными глупостями. За эти качества женский персонал клиники Макса очень уважал, ну и, конечно, почти все женщины его хотели. А как же без этого?
– Вот эта девушка, – Макс кивнул на босоногую, – говорит, что она родственница нашего пациента из реанимации, того русского.
– Вы тоже русская? – спросила Левкина, но не получила вразумительного ответа.
– Я встретил ее на дороге, между Гронгом и Намсусом, – пояснил таксист – вислоусый симпатичный дядька лет сорока с небольшим. – Похоже, ей и самой требуется медицинская помощь.
– Как вас зовут? – вежливо поинтересовался охранник.
– Меня – Аксель, а ее... ее, кажется, Магн.
– Да, – неожиданно кивнула девушка. – Магн.
– Магн? – Макс улыбнулся, незаметно подмигивая Марине. – Тогда я, кажется, знаю, в какую клинику вам нужно. – Охранник потянулся за мобильником.
– Постойте, Макс. – Марина схватила его за рукав пиджака. – Может быть, и мы сможем помочь ей? Ведь она как-то связана с нашим пациентом.
– Я. Хочу. Его. Видеть! – глядя Марине в глаза, отрывисто произнесла Магн.
– И всё?
– Да. – Девушка кивнула. – Увидеть. И уйти.
– Ну, если так, то... – Марина вопросительно посмотрела на Макса.
– Если только под вашу ответственность, – протянул тот. Видно было, что и его тоже снедало любопытство.
Марина повернулась к ночной гостье:
– Вы говорите по-английски?
– Похоже, не говорит, – подал голос таксист. – Но если надо, я могу перевести.
– Это и я смогу, – хохотнул Макс. – В палату ее пускать не стоит, – шепнул он на ухо медсестре. – Пусть посмотрит через стекло в двери.
Марина молча кивнула. Они поднялись на второй этаж и, пройдя по узкому коридору, украшенному картинами местных художников, оказались перед дверью палаты Акимцева. Магн потянулась к ручке...
– Туда нельзя, – мягко отстранил ее Макс. – Смотрите отсюда.
Ночная гостья подошла поближе к стеклу, прижалась лицом и зашептала что-то, быстро и яростно.
«Друид», «Гардар», «Ты должен», «Только ты» – расслышала Марина несколько слов. Макс вряд ли услышал больше. Окончив речь, Магн заплакала, затем согнулась, словно старуха, постояла так немного, закрыв лицо руками, и вдруг, выпрямившись и выкрикнув: «Ты должен!», с размаху ударила по стеклу кулаками. Со звоном полетели осколки, и темная кровь брызнула на светлые больничные стены...
Прядали ушами кони, бил в лицо ветер, и вечернее оранжевое солнце отражалось в уголках глаз. Всадники – небольшой отряд Хельги-ярла, – весело переговариваясь, свернули на горную дорогу. Остался последний этап пути. Теперь-то уж скоро и Бильрест-фьорд, во-он за той скалой уже можно будет разглядеть крыши. Лошади радостно ржали, предчувствуя близкий отдых. К ночи должны были успеть. Должны были... Вот, если проедут до захода солнца мостик над узким ущельем, тогда точно успеют, уж там-то останется совсем немного, совсем чуть-чуть. А во-он он, мостик, уже видать!
Хельги обернулся, ободряюще крикнул что-то, улыбаясь во весь рот. Засмеялась Сельма, и в глазах остальных тоже сквозила радость.
– Ну наконец-то мы почти на месте! – довольно выкрикнул Снорри, как и положено викингу не обращавший никакого внимания на раненую руку. Он повернулся в седле: – Скоро ты увидишь мою родину, Радимир.
Радимир кивнул, поправил плащ и пришпорил коня.
Все припустили к мосту с радостным смехом и прибаутками – сказывалось спавшее напряжение трудного пути, люди радовались этому, веселясь, словно дети. Так, гурьбой, они и двигались, беспечно шутя. Вот и мост. Узкий, деревянный, а под ним – бездонная пропасть, уходящая, казалось, в самые мрачные глубины подземного мира.
Хельги, щурясь от яркого солнца, готовился въехать на мост – по традиции – первым, вместе с супругой. За ним должны были последовать ближайшие друзья, а потом и все остальные. Мост был рубежом. До моста – чужбина, а за мостом – родная земля.
Хельги-ярл улыбнулся... И вдруг...
Вдруг почувствовал звенящий удар откуда-то изнутри, прямо в мозгу. В голове словно рассыпался на куски ледяной оползень, из тех, что срываются по весне с горных кряжей. Разлетелся на тысячи холодных осколков... На миг Хельги охватила жуткая боль... И с этой болью пришло знание. Он точно знал теперь, что обязательно должен ехать в Гардар – страну русов, ибо именно там замыслил Черный друид продолжить свое злобное дело.
– Я должен! – тихо сказал Хельги. – Должен. И я остановлю друида, чего бы мне это ни стоило.
Он посмотрел вокруг словно бы чужими глазами... глазами Того... И сразу заметил то, чего раньше почему-то не замечал. Как протянулись на дороге за мостом длинные черные тени от взрыхленного снега, словно прошло там уже несколько человек, а ведь навстречу никто не попадался. Как неестественно громко орут за краем пропасти весенние птицы – спугнул кто? Как блеснул на той стороне за черным камнем солнечный луч. Отразился в льдинке или кусочке слюды? Или отпрянул от вражьего шлема? Давно уже не ощущал себя Хельги-ярл таким подозрительным, лет шесть уже, и вот... А ведь и в самом деле, там, на той стороне, кто-то прячется. Ведь – и следы на дороге, и потревоженные кем-то птицы громко кричат, и шлемы бликуют. А от балок моста, если присмотреться (что ярл незаметно и сделал), тянутся куда-то за камни узкие ременные петли... Знакомое дело... Чуть потянуть, и...
Хельги резко поднял коня на дыбы, повернул его в сторону от моста.
– Мы поедем в обход, – приказал он и, не слушая возражений, быстро поскакал прочь.
Слуги и воины, недоуменно пожимая плечами и ругаясь, вынуждены были последовать за своим ярлом. А ведь дом был так близко!
– Радимир! – обернулся ярл, остановив коня за лесом. – Сейчас мы с тобой незаметно вернемся к мосту. Лошадей оставим здесь. Вы же... – он бросил взгляд на остальных, – готовьтесь к ночлегу. И выставьте трех часовых. Идем, Радимир.
– Я с вами, ярл!
– Нет, друже Снорри! Не обижайся, но ты можешь оказаться не слишком ловок. Лучше организуй охрану здесь. Сельма, ты тоже посматривай.
– Мог бы и не говорить, – улыбнулась та. – Думаю, ты знаешь, что делаешь.
Покончив с распоряжениями, Хельги-ярл и Радимир из народа кривичей исчезли в лесу и, дождавшись темноты, подползли к самому мосту. Ветер утих, вызвездило. Ночь выдалась тихой, было слышно, как от небольшого морозца трещит уже успевший подтаять снег. Треск, однако, становился всё ближе, и у самого края моста замаячили наконец чьи-то черные тени.
– Почему они повернули? – спросил кто-то. – Может, вы плохо замаскировали веревки?
– Нет, хорошо замаскировали, хозяин. Может, этому Хельги что-нибудь нашептали тролли? Ведь не зря же некоторые прозывают его Вещим?
– Да, может, и так, – согласился первый, как показалось Хельги, с видимым облегчением.
– Что ж, поскачем обратно – и доложим, что ничего не вышло.
– Может, подождать до утра?
– Зачем? Они же сказали, что поедут в обход. Видно, не судьба нам с ними здесь поквитаться.
Тени исчезли, послышалось конское ржание, и Хельги с Радимиром, переглянувшись, медленно пошли к своим.
А на той стороне осторожно пробирались в ночи люди Скъольда Альвсена. И первым – Лейв Копытная Лужа. Трусоват был Лейв и откровенно спешил убраться подальше от заподозрившего неладное бильрестского ярла. Одно дело – угробить ярла с женой в пропасти, и совсем другое – сразиться с ним в открытом бою. Убитым быть ох как не хотелось. Лейв, честно говоря, уже давно жалел, что согласился на предложение Скъольда, и поэтому рад был убраться подальше.
Глава 5
ПОЖАР
Лето 862 г. Альдегьюборг
Мы – первенцы предвещанного блага,
Чье имя – Свет,
Теперь во тьме; нам не ступить ни шага
Без новых бед.
Гертрул фон Ле Форт. «Лишенные отчизны»
Богат и славен город Альдегьюборг – Альдейга – Ладога, что стоит у седого Волхова, недалеко от впадения его в озеро-море Нево. Раздольно раскинулись по левому берегу усадьбы из серых, рубленных в лапу бревен, с частоколами, амбарами, кузницами. У причалов, на волне волховской, покачиваются корабли – пузатые кнорры, острогрудые морские ладьи, большие, красивые, настоящие скакуны пучины! Рядом с ним – ладейки поменьше, плоскодонные, речные, такие и на порогах удобнее, и волоком их тащить легче. Некоторые купцы – гости заморские – и не рискуют на своих кноррах волховские пороги пройти, даже и с лоцманом ладожским, уж больно своенравен да лют в тех местах батюшка Волхов, оборонился мелями, валунами замшелыми обложился, ощетинился камнями острыми, поди-ка сунься, заморский гость! Да и зачем добрый морской корабль на порогах гробить? Куда как лучше перегрузить товар на плосокодонные речные ладейки, – пусть и заплатить придется грузчикам да ладейным, так ведь не очень-то и много, всего-то одну куну на всех. Куна – то по-местному серебряная монета, арабская либо древняя, римская, что купцы «кунеус» – «кованой» – называют, отсюда и куна, а не от «куницы», как многие бестолочи заморские в гордыне своей думают.
– Всё, господин Лейв. Гони куну! – вытерев мокрые ладони о подол рубахи, произнес Бутурля Окунь – артельный староста ладейных. Работники под его руководством только что закончили перегружать товары из высокого кнорра в маленькие речные ладейки. В три таких суденышка как раз и уместился весь товар с кнорра. Товар знатный: сельдь в бочонках, китовый жир, сукна разноцветные, фризские, да прочего – фибул узорчатых да товару кузнецкого – по мелочи.
Для Ладоги товар обычный, так ведь купчина-то, похоже, не совсем дурак – ниже по реке собирается, то ли в Киев, то ли к кривичам, а может, и в Белоозеро. Ему б, конечно, попробовать на реку Итиль, к болгарам да хазарам, – уж взял бы наварец изрядный. Ежели б дошел не разграбленным да живым. А ведь может и дойти – воинов-то хватает. Впрочем, и конкурентов тоже. Бутурля Окунь скосил глаза на ладьи хазарского купца Вергела. Вот же смелый человек этот хазарин, добрался-таки до Ладоги! А ведь не прямая дорожка плыть-то, через болгар, а те, известно, всех проплывающих на Русь стращают, россказнями разными потчуют: дескать, в лесах ладожских одни людоеды живут, путь туда трудный, опасный, только болгарским купцам под силу, они с людоедами ладят, так что болгарина-то к торговле пропустят, а вот какого-нибудь хазарина или араба – бабушка надвое сказала. Редко, редко приходили в Ладогу из далеких южных краев хазарские гости, арабы – и то чаще, а больше болгары, уж те-то почти рядом – соседушки. Все на великой реки Итиль жили. А от Волхова к Итилю путь хорошо известен. Сначала по Нево-озеру, затем – по Сяси, комариной реке, потом волоком, да по малым рекам – Колпи, Лиди, Чагоде, ну а те как раз в Итиль и несут свои воды.
Варяжский купец Лейв – совсем еще молодой парень, не купец – купчонок, на вид противный – слюнявый, сытомордый, упитанный, – важно почмокал губами и, пошарив в прицепленной к поясу мошне, вытащил серебряную монету. Да не куну, а – то Бутурля враз приметил – ногату! Из нового серебра, еще не истершуюся, что арабы так и прозывают– «нагу», что значит «хорошая, отборная». Отсюда и «ногата». Хоть по виду и схожи – несведущий человек и не отличит почти, – да зато по весу разные – за гривну двадцать ногат дают, а кун – двадцать пять. Ничего не сказал Бутурля Окунь купчонку, словил на лету ногату, сунул за щеку и, поклонившись, быстро спустился по крутым сходням кнорра.
– А гость-то, однако, не беден,—усмехнулся Всеслав Сушина – мужик из артели, сухой, худющий, длинный, словно иссохшее дерево, вот уж точно – Сушина. – Вот бы к такому наняться. Я чаю, люди ему понадобятся, варягов-то с ним не так и много. Заработать можно, потом всю зиму у огня кости греть, это не то что с нашим жуком Бутурлей. А, Найден?
Найден вздрогнул. Закончив погрузку, он сидел на длинном полусгнившем бревне, брошенном почти у самой воды неизвестно для каких целей, и задумчиво смотрел на противоположный берег – холмистый, густо поросший угрюмыми елями и сосняком.
– Что, дядько Сушина?
– Я говорю, хорошо б к тому варягу наняться.
– А, это можно. – Найден пожал плечами.
В принципе, к зиме подработать, конечно, нужно, да вот только срываться сейчас с Ладоги не особо хотелось. И так после побега из южных земель едва на ноги встал, к артели прибился, и ведь, удивительное дело, взяли его, чужака. Хотя, если разобраться, какой же он, Найден, чужак? Да, то место на берегу Волхова, где когда-то белоглазая чудь спалила его деревеньку, давно уж заросло молодым лесом, однако кое-кто из артельных ее помнил, ну, не саму деревеньку, а мужиков. Старосту, Хромого Неждана, многие знали – частенько нахаживал Неждан в Ладогу с медом, воском, с рухлядью мягкой. А Неждан Хромой приходился Найдену дедом, вот, видно, потому и махнул рукой Бутурля Окунь, когда решал, взять ли, нет, в артель чужого незнакомого парня. Взяли. Всё ж таки не совсем чужой – остались еще такие в Ладоге, что деда помнили, хоть и помер он давненько, тому уж лет двадцать будет.
Как стал Найден артельным – а то в березозоле-месяце случилось, – жизнь веселее пошла. Да, работы много было, отдыхать некогда, иной раз и пот глаза застит, и гнус-комар ест, а всё ж не один, всё при деле. И голову преклонить есть где – построили артельные себе шалашик, просторный, ельником крытый, изба целая, а не шалашик, там и стол, и лавки из березовых стволиков сложены, лыком связаны, рядом с шалашиком, на полянке, – кострище, аккуратно булыжниками обложенное; дрова есть, река рядом, – уж хоть и не баловал Бутурля кормлением, да белорыбица на ушицу завсегда была. Так вот и жил Найден, спокойно да размеренно, правда, мыслишка нехорошая грызла – а что ж зимой-то? Зимой-то гостей-купчишек заморских нету, не нужны никому артельные. Остальным-то парням – из взрослых, в возрасте, мужиков тут, почитай, только двое и было – Сушина да Бутурля Окунь, староста, – всё равно. Их-то в родных деревнях ждут, – как закончится август-серпень, наступит хмурень-сентябрь, так и уйдут по домам ребятки, до следующего сезона. У Бутурли давно в самой Ладоге домик выстроен, с печью-каменкой да дощатым полом. И хозяйка в доме имеется, хоть и неказиста – Найден ее как-то видел, мужу блины приносила, – рябая, мелкорослая, а всё ж какая-никакая женщина, как же без женщины-то? Вот и сам Найден подумывал, что неплохо б жениться, – срок подошел, уж весной двадцать лет стукнет, и собой пригож – крепок, лицом чист, над очами серыми кудри русые вьются, – да ведь только кто ж пойдет за него, безродного? Кто ж свою дщерь отдаст?
Найден вздохнул, украдкой взглянув на противоположный берег. Там – знал – на полянке, что близ лесного озерка, собираются время от времени девки – песни попеть, да поболтать, да в озере искупаться. Найден их там видел, когда шалашик строили, – подходящее лыко искал. Вот и сегодня, наверное, соберутся ближе к ночи. Хорошие девки – хохотуньи, насмешницы, – ну, куда от таких уйти? Однако ж к зиме тоже что-то придумывать надо. С Бутурлей-жучилой не больно-то заработаешь. В лучшем случае – пару затертых монетин-дирхемов. Можно, конечно, попробовать и собственный домишко справить – ребята помогут, ежели что. Небольшой сруб и надобен, леса вокруг навалом, печку-очаг сложить – дядько Сушина знает как, хвастал. А ведь и правда, чем плоха мысль? И незачем по чужедальним краям горе-злосчастие мыкать, хватит, намыкался уже – рабом-челядином, – да еще чуть в жертву не принесли в Перуновом капище. Найден до сих пор вздрагивал, когда слышал волчий вой, – после того случая в полянской земле стоял у него в ушах страшный крик отрока Бажена. Крик боли и ужаса. Нет уж, хватит. Никаких больше чужих краев.
Лучше тут, со своими. А построит дом – можно и жену поискать. Чем Бутурля Окунь не сват, а Сушина не дружка? Пусть и жучила артельщик, однако на такое дело наверняка согласится – не корысти, так почета ради.
– Не, дядько Сушина, наверное, не поеду с варягами, – поразмыслив, покачал головой Найден. – Избу построю лучше.
– Избу?! Тю-у-у... – Сушина присвистнул. – Дело хорошее. Только и не дешевое, однако. О том ведаешь?
– Да знаю, – досадливо махнул рукою Найден. – Осенью придумаю что-нибудь.
– Ну, думай, думай. Смотри быстрей только думай, а то уже страдник кончается, там и серпень, и хмурень, не заметишь, как и грудень наступит, да посыплются с небес белые мухи.
– Ладно, дядько Сушина, не каркай. Спросил бы лучше у Бутурли – будет еще сегодня работа?
– Вряд ли, – пожал плечами Сушина. – Не будет боле, то я и без Бутурли знаю, вон, гостей-то у причала – раз-два и обчелся. Сегодня уж точно раненько закончим.
– То и славно бы... – под нос себе прошептал Найден, поглядев на дальний берег. Интересно, собрались ли уже девки?
Сушина оказался прав – работы в тот день больше не было. Артельные – кто из ближних селищ – отпросились домой, некоторые ушли с бродцом за рыбой, а Найден, зайдя в шалаш, вытащил с притолочной лесины белую холстинную рубаху с вышивкой-оберегом по подолу и горловине, вымылся до пояса, надел ее, подпоясался красным поясом с узорочьем, кудри частым гребешком расчесал, им же бородку пригладил – ну, хоть куда парень, жених женихом. На ногах – лапти новые, лыковые, к поясу браслетки цветного стекла привязаны, местные браслетки, ладожские, у стекольных дел мастера Твердислава недавно на три щуки выменянные. Браслетки эти Найден не зря взял – девкам дарить, мало ли... Посмотрелся в кадку с водой, лицо ополоснул и, довольный, побежал вниз, к Волхову.
– Эй, дядько Нихряй, как рыбка?
– Да плоховато пока, парень.
– На тот берег не перевезешь ли, за лыком?
– Хо? За лыком?! Ну, садись... Хе-хе... Знаю я твое лыко... Да осторожней, лодку не переверни. Чай, обратно сам доберешься?
– Да запросто, хоть и вплавь.
– Ну, дело твое, молодое...
Истома Мозгляк не напрасно шлялся сегодня с утра по торговым рядам, что тянулись у пристаней, сразу за частоколом. Ко всему приценивался, пробовал, рассматривал, мерял – сукна на зуб пробовал, мед вместе с сотами трескал, аж по усам текло, после еле отмылся, так ничего толком и не купил, зато массу новостей вызнал. И про хазарина Вергела, купца, и про Рюрика-конунга, сразу опосля Купалы вверх по реке с дружиной ушедшего, и про девок, что тайком от родителей хороводы у сопок водят, и про растяпистого варяжского гостя, господина Лейва, что куну от ногаты не отличает, а туда ж – торговать собрался. Нечего ему торговать – молод еще. И про Вадима Храброго – родичем Рюрику приходившегося – тоже узнал Истома. Бесшабашный был Вадим, страшненький, жизнь человеческую, ни свою, ни чужую, ни во что не ставил. Впрочем, то повсеместно было, однако Вадим больше других подвигами безрассудными прославился, да кровью, да удалой злобной лихостью.
Волк – одно слово. И всё этот Вадим воду мутил у словен ильменских, не одно уж побоище вызвал, не одну деревню спалил, и даже не десяток – куда как больше. Правда, Рюрик от него не особенно-то отличался, да ведь Рюрик-то вроде как за порядок стоял, для того его и пригласили, чтоб между собой снова не перегрызться, власть да славу деля: знамо дело – чужой князь, он никому особенно не обязан и ни к чьему роду в сторону большую не склонится. Пусть уж лучше он, чужак, всеми правит, нежели сосед! А вот Вадиму-то это не по нраву пришлось. Правда, и сам Вадим не многим-то был тут люб, всё б ему жечь да грабить, волк – он и есть волк. Про Вадима вполуха послушал Истома, также и про молодого варяжского купца Лейва, исподволь, умело и про других варягов выспрашивал. Тут и вызнал про некоего Олега – Хельги, – молодого варяжского воина, недавно пришедшего из-за моря с небольшой дружиной. Видать, к Рюрику стремился Олег, да запоздал немного. Или – не очень-то и звал его Рюрик, кто знает? Во всяком случае, уходить из Ладоги вслед за Рюриком Хельги-Олег не торопился – жил себе у Торольва Ногаты, местного варяга, видно, решал – то ли податься за Рюриком, то ли самому чем заняться. Ладья у него была небольшая, да справная – ходкая, на пятнадцать пар гребцов, под парусом из красно-белых полос, на носу – чудище, по обычаю варяжскому, правда, чудище это, как к берегу ладожскому пристали, быстрехонько убрали – местных богов не гневить, да и уважение выказать.
– Значит, в раздумьях пока этот Олег-Хельги? – задумчиво сказал Истома Мозгляк. – Ну, стало быть, и нам торопиться некуда. Можно и о себе подумать, не всё о хозяине...
Мозгляк зябко передернул плечами. Хозяин – варяг Дирмунд – был зловещ и страшен. Не внешне – внешность-то у него была самая обычная – рыжий длинноносый парень, – а внутренне. Чувствовалась в нем какая-то злобная нездешняя сила, и силы этой боялся Мозгляк, да и напарник его, Альв Кошачий Глаз, тоже побаивался, хоть и бахвалился, что варяжские викинги никого не боятся.
Значит, можно и своей выгодой покуда заняться. Намечалось тут кое-что... Пройдя городские ворота, Истома Мозгляк прошел мимо детинца, чьи грозные стены из толстых, в три обхвата, бревен внушительно возвышались на вершине холма, обогнул просторную, в несколько домов, да с изгородью, усадьбу кузнеца Изяслава (было слышно, как стучит по наковальне молот), прошел мимо приземистой избы Вячки-весянина и, не доходя до подворья варяга Ульфа Сломанной Стрелы, свернул к невысокому холму, на полуденном склоне которого, в зарослях можжевельника и чертополоха, располагался постоялый двор Ермила Кобылы.
На том постоялом дворе остановился и проживал уже около месяца хазарский купец Вергел со слугами и помощниками. Впрочем, не он был сейчас нужен Истоме. Зайдя в длинный большой дом, освещаемый чадящими светильниками и тусклым пламенем очага, Мозгляк поклонился хозяину и, повинуясь его знаку, молча уселся за стол. Прямо над столом нависала закопченная притолочная балка, увешанная сушеными травами и птичьими черепами, с торца располагался очаг, над которым в огромном котле аппетитно булькало варево.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента