Посняков Андрей. Ладожский ярл

Андрей ПОСНЯКОВ
ЛАДОЖСКИЙ ЯРЛ

Глава 1
ЗАПАХ СМЕРТИ
Февраль 865 г. Восточное Приладожье

   Привык по дебрям он скитаться,
   И лыжи добрые под ним;
   Но начал часто спотыкаться,
   Жестоким голодом томим.

Дмитрий Давыдов. «Тунгус»

 
   Выбравшись из оврага, Дивьян осмотрелся – и занес же леший! И как он этот овраг не заметил? Ведь всю же округу знал как свои пять пальцев с самого раннего детства. И вот – на тебе! Называется – спрямил путь, скатился с горушки. Больно уж не хотелось объезжать урочище, но и по болотцу, Палицкий Мох прозываемому, тоже вкруголя тащиться не очень хотелось, вот и… Дивьян досадливо сплюнул и на всякий случай потрогал широкий нож, висевший на поясе в кожаных ножнах, – мало ли, зверь какой? Места тут глухие, дикие, до родной усадьбы почти полдня пути на закат солнца, если не очень спешить. А как тут спешить – урочищами да оврагами? Ну, по лыжне-то, конечно, можно и пораньше вернуться, если не замело лыжню. Не должно бы – денек сегодня неплохой зачинался. Запрокинув голову, Дивьян посмотрел в небо, ярко-голубое, высокое, с редкими прожилками облаков, подсвеченных солнцем. Тихо было в лесу, темные ели стояли, усыпанные снегом. Снега нынче выпало много, не как в прошлый год – едва-едва до колена – вот и урожай был плох, ни полба не уродилась, ни ячмень, ни лен, пришлось старому Конди – деду Дивьяна, главе давно поредевшего весянского рода – расширять к зиме охотничьи угодья, хорошо хоть, было куда – от усадьбы и до глубокого озера на востоке – никакого жилья, а до озера того – два дня топать. Вот и Дивьян эти места – ну, не сказать, чтоб вообще не знал – знал, конечно, но так, плоховато. Никогда раньше у Черной реки не ставил силков старый Конди, а вот в эту зиму пришлось. С утра пораньше Дивьян и отправился их проверять, а кому еще? Сам Конди не пойдет – ноги почти не ходят, старый уже, несмотря что с виду крепок, кряжист, разлапист – и в самом деле, чем-то похож на конди – так весяне называли медведя. Кроме старика, в роду из мужиков один Дивьян остался, остальные сгинули назад тому третье лето, когда изничтожали в ляхтегских болотах неведомо как забредшую в те места шайку жестокосердных колбегов. Колбегов тогда всех изничтожили, но те дрались отчаянно – почти все мужчины в роду Конди полегли в Ляхтеге, только он сам остался да тяжело раненный Кайв – отец Дивьяна. Кайв до зимы не дожил – умер, сгорел в лихоманке, что вспыхнула от глубоких ран, Дивьян тогда едва десятое лето видел. С тех пор два мужика в роду остались – он да старик Конди, остальные, не считая уж совсем малых Калива с Малгом, все бабы. Сестры – Вайса, Либедза, Шуйга – девки смешливые, уж на что старая Вазг их шпыняет, а им все одно – смех да хохот. Вот и вчера, так же, со смехом, уговаривали Вазг отпустить их поутру с Дивьяном. Не уговорили, куда там – замахала старуха клюкой, заплевалась – а кто завтра прясть будет? А корзины плесть? А белье стирать в проруби? Не говоря уже о том, чтоб со скотиной управиться – стадо у Конди большое – коровы, бычки, нетель. Работы хватало на всех, даже малые Калив с Малгом – и те нет-нет да и покормят бычков сеном, смешные такие, глупые – и ребята, и бычки.
   Дивьян усмехнулся, представив, как, смешно переваливаясь в снегу, тащат Калив с Малгом малую кадку. Малая-то малая, да для них и та – тяжесть, почти неподъемная, а ведь ничего, упираются, тащат, только сопят громко. Мужики… Вообще, в роду Конди почему-то почти одни девки рождались, взять хоть самого Конди или покойного Кайва. Семь сестер у Дивьяна – все старшие, четыре, правда, в младенчестве померли, вот, три осталось – скоро выдавать замуж, известно – девки в роду чужие, все одно к мужу уйдут. Другое дело парни… Вот как родился у Кайва от второй жены парень – для всех в роду радость была великая, так и назвали – Дивьяном – от слова «дивья» – «хорошо, замечательно». А уж потом, через восемь лет после рождения Дивьяна, появились и Калив с Малгом. Так что ничего, жить можно. Девки, правда, уже давно на сторону смотрят, женихов приглядывают – говорят, в Куневичах на усадьбах работящих парней много… Не раз и не два замечал Дивьян, взгрустнув, нет-нет да и посмотрят девчонки в закатную сторону, туда, где за болотами и лесом – Куневичи. Посмотрят да, переглянувшись, вздохнут. Конди со старухой Вазг их понимали, знали: уж летом обязательно надобно девкам замуж – в самую пору вошли. Работниц, правда, в дому поубавится, так ведь и с куневичскими породниться неплохо, хотя роднились, говорят, и раньше – с кем тут еще родниться-то? А хорошо будет как-нибудь в Куневичи податься – навестить новых родичей, да на девок взглянуть, не на своих, что замуж выйдут, на других, на куневичских… В соседнем Наволоке, что, как и Куневичи, на Капше-реке, тоже, говорят, хороши девки. Демьян зарделся вдруг, оглянулся зачем-то, словно опасался – не подслушал ли кто его нескромные мысли? Что-то белое вдруг шмыгнуло в сугробе под елкой. Заяц! Дивьян вмиг сдернул с плеча лук, шагнул вперед осторожненько… И провалился в глубокий снег чуть не по пояс! Лыжи-то в овраге остались. Отличные лыжи, широкие, беличьим мехом – чтоб с горы в обрат не скользили – подбитые.
   Поминая лешего, парень полез обратно в овраг. Зарылся в снег с головой, скинул и меховые рукавицы-дянки, сыскал-таки, нащупал лыжи. Вот они… вот одна, вот другая – сломана. Ничего, поясом перевязать – до усадьбы дойти можно. Не так быстро, правда, как рассчитывал, да уж хоть так. Дивьян потянулся было к поясу, потом треснул себя ладонью по лбу, снял с плеча котомку, вытащил завязки, подвязал лыжину – ничего, идти можно. Как раз на обратном пути, меж озерами, глухарь в силки попался, жирный, то-то вкусно будет варево, не забыть бы только его взять, да не добрался б какой зверь – лиса вряд ли достанет, а вот куница вполне может допрыгнуть. Потому поспешать надо!
   Выбравшись из урочища, парень поднялся на залитый солнцем холм, откуда открывался вид на всю округу. Дивьян прищурился, приложил ко лбу ладонь ребром. Вон там, на восходе, – лес, урочище, болотце, вон и Черная река – узенькая, заметенная голубым снегом полоска, к югу от нее река пошире – Паша, по ней ездят за данью важные люди из самой Ладоги, в граде том, говорят, домов больше, чем с полета, – Дивьян, правда, тому не верил, кто ж поверит-то? Это ж надо так врать – полета домов! А людей в них тогда сколько? Это где ж на всех напасешься угодий? Нет, врут, поди, люди про Ладогу… Отрок снова взглянул на юг, пряча глаза от солнца, – уж больно красивый вид открывался там! Смешанный лес, окутанный блистающим золотом снега, березовая рощица, свисающие с берегов заросли ивы – от того холма, где находился Дивьян, местность полого спускалась к реке, и сменявшие друг друга деревья – елки, березы, ивы – были хорошо видны. А за ними сверкала на солнце река. Ослепительно белая, с темно-синими вкраплениями теней, она казалась широкой дорогой, зовущей в неведомые дали, каковой на самом деле и была. По ней можно было добраться почти до самой Ладоги, града, о котором рассказывали всяческие небылицы… Вот бы самому посмотреть! Побывать там хотя б один разочек – вдруг не врут люди, и впрямь там полета домов? Уж тогда разговоров хватит до конца жизни. Дивьян опять усмехнулся и вздрогнул. Показалось, будто на белой ленте реки появились черные точки. Люди? Охотники с хуторов, что на Паше-реке? Или – хуже – жестокосердные колбеги вновь пришли за добычей? Дивьян потер веки снегом, снова взглянул… Нет, показалось. Так бывает, когда долго смотришь на снег – появляются в глазах какие-то черточки, точки, кружочки. Вот как сейчас… Показалось…
   Отрок почесал затылок, взлохматив густые темно-русые волосы, третьего дня аккуратно подстриженные в кружок сестрицей Шуйгой. Лицо у Дивьяна круглое, румяное, нос – любопытный – вздернутый кверху, глаза узковатые или даже скорее прищуренные, непонятного зеленовато-серого цвета. Да и все в роду Конди такие, круглоголовые да румяные, и сам старик, и девчонки; только вот статью Дивьян не в своих уродился – те все ширококостные, кряжистые, а он в костях тонок, худ даже, и роста невысокого. Правда, в роду все невысоки были.
   Почесал Дивьян голову, улыбнулся чему-то – может быть, солнцу, яркому и по-весеннему радостному, может, пронзительно синему небу с белыми облаками, а может, и укутанным сверкающим снегом деревьям, красивым, словно в тех дивных сказках, что рассказывала ему мать, когда еще была жива. Так, неизвестно чему улыбаясь, и стоял отрок на пологой вершине холма, залитой блестящим солнечным золотом, смотрел в даль, на ближний лес, зеленый и снежный, на темно-голубой – дальний, на небо – высокое, синее, на облака, похожие на волшебные горы. Стоял так, смотрел… И вдруг, в который раз уже, озаботился чем-то, словно что-то было не совсем в порядке, словно не хватало чего-то… Лыжи? Вот они. За плечами – котомка, лук, колчан на десяток стрел, на поясе нож. Теплая куртка из медвежьей шкуры, штаны, на ногах – лосиные постолы с обмотками из толстой шерсти. Все вроде на месте… Добыча? Так зайца же упустил, а до глухаря еще топать и топать. Главное, не забыть бы… Не забыть бы… Шапка! Дивьян схватился за голову. Ну, конечно же, там, в овраге, и потерял, где ж еще-то? Хорошая шапка, круглая, теплая, из бобровых шкур. Негоже такую шапку в лесу оставлять, хоть и тепло вроде б. Делать нечего – неохота, а все ж возвернуться придется. Как же без шапки-то? Вдруг да вернутся морозы, да и вообще…
   Так вот, пока за шапкой ходил, пока с силками возился, потом еще заяц на пути встретился, уж его-то враз поразил стрелою – и провозился Дивьян почти до вечера. Когда завиднелось по левую руку небольшое лесное озерко – не то чтоб уже стемнело, однако и не день уже был: и солнце не так глаза слепило, и тени стали длиннее, и в небе облаков поприбавилось. Да и воздух вокруг словно бы стал гуще, синее. Однако недолго и до дома осталось. Вон оно, озерко – малое, лесное, а впереди – озеро чуть побольше, длинное, а за ним, за холмом – тоже уже виднеется! – озеро большое, глубокое, там такие щуки водятся – с человеческий рост. Сам-то Дивьян таких не видал, но старик Конди рассказывал. Врал, наверное. А может, и не врал – озеро-то глубоким было, мало ли, кто там у самого дна водится? Вот меж теми озерами, большим и длинным, на склоне холма, пряталась за лесочком усадьба. Поди, разложили уже очаг, пекут на угольях рыбу – старик собирался сегодня к проруби с малыми. Уж всяко, поймал что-нибудь, рыбы во всех трех озерах – что травы летом. Лещ, форель, щука. Щука, правда, Дивьяну не нравилась – костиста уж больно, как и окунь. То ли дело форель – но та не в озерах, больше в ручьях да мелких речках водится…
   Почувствовав, как собирается во рту слюна, отрок прибавил шагу. Можно было б, конечно, перекусить вяленым лосиным мясом да черствой лепешкой – да к чему? Когда – чуть ходу – и вот она, белорыбица, ешь – не хочу!
   Вот уже и затерялось за холмом малое озерко, лыжня круто пошла вниз – тянулась дальше через длинное озеро. Вон и мостки уж видать, и проруби… Там, за зарослями ольхи, и усадьба, с озера не видать, низко. А дым должен уже быть виден… Да и рыбой что-то не пахнет, и собаки не бегут, не лают, встречая, радостно…
   Чувствуя смутную тревогу, Дивьян снял лыжи и быстро побежал вверх по расхоженной тропе. Вот и ольха, заснеженная, густая, за ней уже виден и дом, окруженный посеревшим от времени частоколом. Распахнутые ворота – как же, ждут, наверное, – вот только где собаки? А может, старик на ближнюю охоту пошел? Тогда ясно – прихватил собак с собою, то-то ему, Дивьяну, не разрешил взять… Леший вас всех задери!
   Споткнувшись о брошенную кадку, отрок полетел лицом в снег. Вылившаяся из кадки вода уже подмерзла – как раз на этом льду он и поскользнулся у самых ворот, вот смеху-то сейчас будет… Дивьян поспешно поднялся на ноги, стряхнул снег и, подобрав выпавшие лыжи, вошел во двор… И замер там, прямо в воротах, не в силах еще осмыслить увиденное!
   Прямо на него, страшно и строго, смотрели головы малых – Калива и Малга. Одинаковые, круглые, светлоглазые. Именно – головы… Отрезанные от туловищ и насаженные на воткнутые в снег шесты. Тела валялись в сугробе рядом… рядом со старым Конди. Голова старика была пробита, черная кровь уже запеклась на снегу, а широко раскрытые глаза смотрели в небо. Тут же, напротив Конди, валялись и проткнутые стрелами собаки. Так вот почему не лаяли… Холодея от ужаса, Дивьян вошел в дом, чуть не споткнувшись о распластанный на пороге труп старухи Вазг. Было уже темно, и отрок от углей в очаге возжег светец… И вскрикнул, увидев сестер, пришпиленных к стенам узкими кривыми ножами! Двоих – Вайсу с Либедзой. У каждой под обнаженной грудью запеклась кровь. Там, где сердце. Младшая из сестер, Шуйга, обнаженная, лежала в углу на спине, на ворохе сорванной с нее же одежды, густо пропитавшейся кровью. Горло девушки было перерезано от уха до уха. Густой пряно-сладковатый запах стоял в доме, запах крови и смерти.
   «Колбеги…» – молнией пронеслось в голове Дивьяна, и ноги его перестали держать тело…
   Совсем рядом, в лесу, послышался тоскливый вой волка.
 
   – Успеем до темноты? – придержав коня, молодой варяг в богатом темно-голубом плаще нетерпеливо обернулся к развалившемуся в низких санях погонщику – худющему простоватому парню, длинному, словно жердь, оттого и прозвище – Жердяй.
   – Должны успеть. – Жердяй быстро подобрался и, подгоняя лошадь, чмокнул губами. – Недалеко уж.
   Пожав плечами, варяг погнал коня вперед, где, у запорошенной глубоким снегом излучины, дожидались его всадники в кольчугах и с копьями. Дружина…
   – Где заночуем, ярл? – Один из воинов – светлоглазый, с небольшой бородкой, щегольски заплетенной в косички, – выехал навстречу предводителю. – Я предлагаю в лесу. Говорят, здесь видели кюльфингов.
   – Кюльфингов? – Ярл усмехнулся. – И кто ж тебе об этом сказал, уважаемый Снорри? Не Жердяй ли? Слышал, вы вчера долго о чем-то шептались у костра.
   – Жердяй рассказывал о местных колдунах, – заметно смутился Снорри. – Думаю, что тут все волки – оборотни. Слышишь, как воют?
   Ярл покачал головой, остановился рядом с дружиной, ожидая, когда по замерзшей реке подтянется обоз – десяток саней, запряженных крепкими низкорослыми лошадками. Кто-то из дружинников заметил, что о кюльфингах лучше спросить знающего мужика Трофима Онучу, что, как самый опытный и бедовый, ехал в последних санях.
   – Колбеги? – переспросил он, придержав лошадь. Плотненький, крепко сбитый, в плаще из волчьей шкуры, Трофим напоминал небольшой стожок сена. Голени его были смешно перевязаны двойными обмотками-онучами, отчего Трофим и получил свое прозвище.
   – Бывали тут и они. – Он махнул рукой и зашевелил губами, что-то подсчитывая. – Года три прошло с последнего раза. Ну, о том старый Конди лучше расскажет, у него от колбегов все сыновья полегли… Эй, Жердяй! – Трофим Онуча вдруг замахал руками. – Сворачивай, сворачивай! Куды ж тебя несет-то, жердину?!
   – Что такое? – вскинул глаза ярл.
   – Так вон, вон, повертка! – Трофим показал кнутом на пологий, поросший кустами мыс, блестевший в лучах заходящего солнца. – Узковата, правда, да зато прямиком к усадьбе. К ночи будем.
   Ярл задумчиво поскреб бородку. Не очень-то хотелось ему тащиться лесом, куда лучше по реке – и широко, и удобно, да и быстро – ни деревьев, ни кустов, ни бурелома – одна наезженная колея – своя же, тут, по Паше-реке, к Паш-озерскому погосту и ехали, утомились, в глубоком снегу путь пробивая, да вот зато теперь – в обрат – уж как хорошо! Удобная была дорога.
   – А что, по реке никак нельзя попасть к этому Конди? – поинтересовался ярл.
   Трофим Онуча кивнул:
   – Можно. По Шуйге-реке до озера, а еще и до нее сколько… С полдня точно будет. А тут… Чтоб тебе, князь, понятней было – две ромейские мили.
   – Всего-то? – удивился ярл. – Так чего ж тогда мы тут стоим? Сворачиваем.
   Дорога стала трудней. Не шибко наезженная колея вилась меж лесистых холмов и урочищ, кое-где средь упавших деревьев был прорублен путь, в иных местах приходилось рубить самим – хорошо, мужиков в обозе хватало, а уж обращаться с топором да секирой – каждый был обучен. Уже заметно стемнело, и скрывшееся за черными деревьями солнце посылало прощальный привет тусклыми рубиновыми лучами.
   – Как бы не заплутать в лесу-то! – оттаскивая в сторону упавшую лесину, шепнул Онуче Жердяй.
   – Не бойсь, ужо не заплутаем, – ухмыльнулся Трофим. – Вон на деревах метки. Вишь – тут ветка пригнута, тут – кора стесана, а там – и вообще вершины на сосенке нет.
   – Где? – Кинув лесину, Жердяй завертел головой. – А, теперь вижу. Стало быть – нынче в тепле заночуем! – Он обрадованно потер ладони. – А хорошо б и баньку, верно, дядько Онуча?
   – А девку тебе под бочок не нать? – глухо засмеялся Трофим. – А то попроси князя, может, и сосватает тебе кого.
   – Скажешь тоже, дядько, – уныло отозвался Жердяй. – Будто у князя других дел нету.
   Расчистили дорогу, и обоз тронулся дальше.
   Ярл ехал впереди, выслав перед собой двух гридей -младших дружинников – разведывать путь. С обеих сторон колею – местами совсем пропадающую, еле видную – обступал густой смешанный лес: ели, осины, сосны, заросли ольхи и орешника, лишь иногда деревья расступались, давая простор скрытым сейчас снегом болотам, а за болотами вновь начинался лес.
   – Чем-то напоминает лес у Радужного ручья, верно, Хельги? – незаметно подъехав, произнес Снорри. – Еще бы горы – и совсем как у нас… – Он вздохнул, вспомнив далекую родину – Норд Вегр – «Северный путь» – страну лесов, гор и фьордов.
   – Как у нас… – машинально отметил ярл и тоже вздохнул. Все ж таки воспоминания детства и ранней юности сильны в каждом. Хотя вроде и ничего такого не было там, в Халогаланде, что тянуло бы, притягивало бы мысли: семью – законную жену Сельму и маленькую Сигрид, дочь, – Хельги-ярл еще в прошлое лето перевез в Альдегьюборг – Ладогу, полноправным наместником которой он теперь являлся, верно служа великому князю Рюрику – конунгу Рюрику Ютландцу, женатому на Еффинде, сестре молодого ярла. Но не только потому, что Хельги-ярл приходился родственником, Рюрик оставил на него Альдегьюборг и округу, а сам уехал вверх по Вохову-реке и основал там хорошо укрепленное городище, нет, не только поэтому. Несмотря на молодость, давно уже славился Хельги-ярл как знаменитый воин, и даже не столько воин, сколько хевдинг – воинский предводитель – умелый и опытный, бесстрашный и осторожный, надежный и верный. Как раз такому и можно поручить богатый Альдегьюборг, не так давно отстроившийся после пожара. Под надежным присмотром теперь град, а вся округа – пожалована в вотчину Хельги, и вся дань с нее – его дань. Пусть, правда, и не так много людишек в местных лесах, да и дань невелика, не в этом суть – в чести! Немногие имеют власть над целой округой, по площади примерно равной всему Халогаланду вместе с Трендалагом. А Хельги-ярл такую власть имел. И знал четко: будет спокойствие – будет и дань, и уважение, и почет. Он старался быть хорошим правителем, как того требовали понятия чести. Правда, вот, опыта пока не было. Что ж… У многих легендарных правителей Инглингов тоже не было такого опыта. А какой опыт был у того же Хаскульда, когда он начинал княжить в Кенугарде-Киеве? Но ведь княжит. И не только он… Дирмунд, Дир… Черное колдовское отродье, возмечтавшее о власти над миром. Киев, да и вся здешняя земля от озера Нево на севере и до теплого моря на юге – это лишь ступень к власти. Важная, следует отметить, ступень. Изгнанный из Ирландии друид Форгайл Коэл – с помощью черного колдовства и волшебного камня Лиа Фаль нацепивший личину непутевого Дирмунда Заики – тоже хорошо знал это. А ведь было время, когда он пытался заменить своей черной душой душу Хельги. Не вышло! Благодаря кузнецу Велунду и тому, чьи мысли ярл давно уже привык считать своими. Хельги не знал ничего о том, кто исподволь вторгается в его мозг, ведал только одно – это тоже противник друида. И играет на стороне ярла. Сам не замечая того, Хельги жил и действовал так, как подсказывала ему чужая душа – да полноте, чужая ли уже? – так, как жил бы и действовал человек далекого мира – питерский рок-музыкант Игорь Акимцев, чье тело вот уже около трех месяцев лежало в коме в частной клинике доктора Норденшельда, а душа… душа все больше роднилась с северным ярлом. Три месяца прошло для Акимцева с их первой «встречи» еще в Бильрестской усадьбе, три месяца – а для Хельги – больше девяти лет… И молодой ярл четко сознавал, для чего все это, – он единственный, кто может остановить путь черного друида к власти над миром! Ибо только он, Хельги – вернее, Тот, Другой, – не подвластен злым чарам злобного кельтского жреца. И только он может… Он – Хельги-ярл! И не только может, но и должен, как сказала когда-то Магн дуль Бресал – молодая ирландская жрица, сумасшедшая Магн – как ее называли в Норвегии… Не в той, где родился Хельги, а в той, где лежал Акимцев…
   Хельги помотал головой, следя, как темные силуэты всадников поднимаются на пологую вершину поросшего редколесьем холма. Он понял вдруг, почему исчезла из Альдегьюборга красавица Ладислава, юная девушка с чистыми васильковыми глазами, на долю которой выпало так много всего. Ведь сам же он, Хельги, перевез в город семью, не мог не перевезти – фьорды Халогаланда, пользуясь отсутствием сильного конунга, терзали набегами все, кому не лень, а много ли сможет сделать против разбойников женщина, даже такая, как Сельма? К тому же, как впоследствии узнал ярл, подняли головы и старые его враги – жадюга Скъольд Альвсен, брат которого, рыжий беспредельщик Бьярни, был когда-то убит Хельги на поединке; и Свейн Копитель Коров. Оба зарились на землю Бильрест-усадьбы, но и не только на нее -их алчные корявые лапы тянулись уже и к дальнему Снольди-Хольму, родовой усадьбе Сельмы! Уже таились по дальним хуторам подкармливаемые Скъольдом бродячие шайки, уже посматривали на усадьбу Сельмы… Как узнал потом Хельги, возглавлял врагов давний его соперник, красавчик Фриддлейв, сын Свейна Копителя Коров… А ведь Фриддлейв когда-то посматривал на Сельму… В общем, молодой ярл вернулся вовремя. С верным Снорри они забрали все, что могло поместиться на двух драккарах и кнорре. Сельма была счастлива, хоть иногда и плакала – грустно было расставаться с родной стороной. Хельги хорошо помнил, как встретила его супруга. Их драккары были приняты за суда врагов! Воины – какие уж были – стояли на стенах, ими командовала сама Сельма – высокая, в короткой серебристой кольчуге, с развевающимися на ветру волосами, она казалась валькирией, сошедшей с небес по приказу самого Одина. Грозная и неприступная, с плотно сжатыми губами и двумя мечами в руках… Она вскрикнула и побледнела, узнав Хельги, и тот внес ее в дом на руках. Сняв кольчугу с туникой, положил на ложе, лаская взглядом белое, как морская пена, тело… Широко распахнув глаза – темно-голубые, как воды фьорда, – молодая женщина призывно протянула руки… Такая родная, любимая…
   Хельги часто спрашивал себе – любил ли он Ладиславу так же, как жену? И не мог ответить… И все чаще думал о юной девушке с глазами как васильки, с которой было связано так много… Ладислава, Ладия… Ярл искал ее после возвращения из Халогаланда. Искал напрасно – девушки не было в городе, а ее родственник – кузнец Онфим Лось – пожав крутыми плечами, ответил лишь, что девчонка подалась куда-то в леса, к дальним родичам, зачем так поступила – не сказала.
   – Ей бы замуж, – вздыхал кузнец. – Да, видно, не захотела, ушла. Своевольная стала девка, упертая. Ну, да в нашем роду все такие…
   Хельги тогда вдруг почувствовал облегчение. Ну, была бы Ладислава – и что? А вошла б она в его дом? Законы викингов дозволяли знатным людям иметь несколько жен. Дозволяли… Только вот Хельги почему-то не хотел поступать так. Почему? Любимая должна быть одна… А если две вместе – и рядом – это как-то нехорошо… Нехорошо не по меркам Хельги, а по меркам Того, Другого… И ярл не мог рассуждать иначе!
   Значит, наверное, и к лучшему, что Ладислава исчезла, ушла, неизвестно куда. Даже не оставила знака – а ведь оставила бы, если б захотела.
   Ярл сглотнул слюну. Он вдруг понял, что терзало его последнее время. Мысль о Ладиславе… Вернее – мысли…
   Густой лес с обеих сторон постепенно стал реже, а потом и совсем исчез. Из-за кустов высветлилась длинная пустая поляна – заснеженное озеро.
   – Эй, дядько Трофим! – озаботился Жердяй. – А выдержит лед-то?
   Трофим Онуча усмехнулся в усы:
   – Выдержит, паря, не сомневайся. Не таких выдерживал.
   Сначала на лед вышла дружина, за воинами потянулся обоз – девять саней, шесть из которых уже были загружены данью – медом и воском, мехами, мясом и рыбой – остальные четыре еще нужно было загрузить. Впереди, над холмами и лесом, заползали темные тучки, закрывая желтые, выкатившиеся было на небо звезды. Теплело, видно, к метели или уж, по крайней мере, к обильному снегопаду, такому, что заметает все стежки-дорожки так, что ни пешему не пройти, ни конному не проехать. Плохо это, что снег. Не шел бы лучше. Ну, может, не такой и сильный будет? Трофим Онуча с тревогой посмотрел на небо и подогнал лошадь. Сани его были нагружены полностью. Хорошо Жердяю – у того пока пусты. Если будет такой снег – хорошо б и перегрузить часть всего на пустые, надо будет сказать князю. Трофим вдруг улыбнулся – первый раз он встречал знатного варяга, который бы прислушивался к чужим советам, даже к советам смердов. И, по мнению Трофима, правильно делал, что прислушивался. В чужой-то земле прежним умом не проживешь – надобно и местных слушать. Редко такое бывало, чтоб слушали. Но бывало все-таки. Вот и сейчас послушал князь, и хорошо, что послушал, – эвон, пилили бы в пургу по реке да по озеру, за тридевять земель киселя хлебали б. А так… Вон, уже и прорубь, и тропинка. Скоро, совсем скоро – усадьба.