Страница:
Геннадий недовольно нахмурил брови:
– Смотря про кого говоришь.
– Про Игоря Игнатьева, из второго отряда.
– А, – улыбнулся начальник. – Этого забирай, он вообще не наш, пронский. Но помни, все равно – несешь полную ответственность за его жизнь и здоровье.
– Само собой, – со всей серьезностью заверил Иван. – Да, Евдокия картон просила и краски.
– В пионерской возьмите.
– Да там нет уже, кончились.
– Опять кончились? Да что они их, едят, что ли? Ладно, пошли ко мне, дам. Так сказать – из личных запасов.
Они вышли засветло – до города было километров пятнадцать – вроде, кажется, и немного, да смотря как идти. Оба одеты, как следует, – кирзовые сапоги, плащевки, за плечами котомки защитного цвета. Неподалеку от моста спрятали удочки – к чему лишний груз? – да и пошли себе дальше. Поначалу шагали бодро, Раничев, подбадривая пацана, даже насвистывал какой-то мотив. Примерно на середине пути, у речки, сделали привал. Перекусили прихваченными бутербродами, пошли дальше. Теперь шагалось тяжело – солнце всетило все сильней, злее, так что когда впереди показался Угрюмов, путники уже исходили потом.
– Ну, можешь переодеться, – останавливаясь, глухо произнес Иван, с завистью глядя, как Игорь шустро сменил тяжелые сапоги и штаны на спортивные тапочки и синие сатиновые трусы, повязал поверх блузы галстук. В город вошли вместе, а затем ненадолго расстались. Начинался, вернее – уже давно начался – понедельник, начало рабочей недели. Впрочем, в музее понедельник считался выходным днем. Оставив Игоря в сквере на лавочке, Раничев достал из котомки заранее припасенную брезентовую куртку с надписью «Угрюмэнерго», старательно выполненную по его просьбе Евдоксей. Ничего себе получилась надпись – яркая, заметная издалека. Накинув куртку на плечи, Иван прихватил котомку и уверенною походкой зашагал к частным домам. Как раз к той улице, что примыкала к музею, где и постучался в первую же калитку:
– Эй, мамаша, живые в доме есть?
Возившаяся в огороде женщина бросила тяпку:
– Че надо?
– Из «Угрюмэнерго» я, электрик, – облокотившись на забор, громко отозвался Раничев. – Вот, собираемся на вашу улицу новую ветку бросить, старая-то небось вся гнилая?
– Ой, не то слово. Почитай каждый день свет гаснет. То ветер подует, то еще что… Может, в дом, да молочка?
– Спасибо, мамаша, некогда. Вижу, лестница у вас на дому висит – воспользуюсь ненадолго, а то провод провис, а аварийку вызывать ни к чему – работы тут минуты на две.
– Бери, бери, милай. Погоди вот, калитку открою… А новые провода-то кто тянуть будет, немцы аль наши?
– Немцы, мамаша, пленные.
– Вот и хорошо, уж эти-то на совесть сделают.
Прихватив лестницу, Иван приставил ее к нужному столбу, на который повесил картонную табличку с надписью «Осторожно! Ремонт!» и, как ни в чем не бывало, полез вверх, не привлекая к себе ни малейшего внимания редких прохожих. Аккуратно перекусил провода кусачками, ту же процедуру проделал и на соседнем столбе, скрутив упавшие на землю провода в круги, повесил их на плечо, и, вернув хозяйке лестницу, быстро зашагал к скверу. От проводов избавился по пути, зашвырнув их в какую-то яму, туда же полетела и табличка. Обнаружив в сквере терпеливо дожидающегося Игоря, подозвал его, и направился к музею.
Уютно дремавший в кресле усатый милиционер, приоткрыв глаза, заметил, как на пульте погасла красная лампочка сигнализации. Одновременно с ней перестала гореть и настольная лампа.
– Опять электричество отключили, – лениво буркнул охранник. – Что ж, бывает. Хорошо хоть чайник успел вскипятить.
Вообще-то, пользоваться электроприборами в подобных заведениях запрещалось в целях пожарной безопасности, однако, по мнению усатого, такие ничтожные цели явно не стоили крепкого свежезаваренного чайка. Кому она мешает, плитка-то? Трофейная, немецкая, не какой-нибудь там керогаз, понимать надо! Да и пользовались ею лишь по ночам или вот, как сейчас, в выходной для музея день – понедельник.
Милиционер едва успел заварить чаек в кружке, как вдруг из дальнего зала послышался звук разбившегося стекла. Что такое?
На всякий случай вытащив наган, охранник направился к источнику шума. Вроде бы стекла в полном порядке – сквозняком не несет. Хотя, кто его знает – шторы кругом, занавески. Придется отдергивать каждую.
Отбежав в сторону от только что разбитых, специально захваченных с собою, стекол, Раничев внимательно следил за шторами. Первое окно, второе, третье… Кажется, пора.
Иван жестом подозвал Игоря. Пацан, кивнув, подбежал. Раничев, подойдя к зданию, с силой толкнул фрамугу:
– Ну, Игорек, с Богом!
– Вы точно не вор? – оглянулся на него пацан.
– Точно… Главное, со щеколдой справься. И – побыстрее.
Тонкая мальчишеская фигурка исчезла в проеме. Звякнул засов…
Обрадованный Раничев хлопнул мальчика по плечу:
– Ну, Игорь, теперь жди в скверике.
Пацан кивнул, облизав пересохшие губы.
Войдя в фойе, Иван, стараясь не шуметь, задвинул засов и, с удовольствием увидев дымящуюся кружку, от всей души сыпанул туда снотворное.
– Достаточно одной таблэтки, – пошутил он и, захлопнув фрамугу, на цыпочках поднялся на второй этаж, где пока и затаился.
Услышал тяжелые шаги милиционера, дребезжание чайной ложечки и наконец мощный богатырский храп. Ну, наконец-то! Теперь – за дело. Вот она, витрина с заветным перстнем. Раничев вытащил стеклорез, аккуратно вырезал стекло ровным прямоугольником, взяв перстень, положил на его место другой, с аметистом, и так же аккуратно закрыл его принесенным с собою обрезком стекла, замазав кое-где щели замазкой. А вроде – и ничего себе получилось. По крайней мере, до ближайшей ревизии точно не заметят. Раничев горделиво улыбнулся:
– Ну, Иван Петрович – ты просто настоящий взломщик. Теперь бы еще Игорек не подвел…
Игорек не подвел – все так же сидел на скамейке в сквере. Снова проник через фрамугу в фойе, косясь на спящего милиционера, задвинул на входной двери засов и тем же путем – через фрамугу – выбрался наружу. Раничев помог ему спуститься, и, подтащив на себя, на сколько мог, захлопнул фрамугу.
– Ну – все, – он подмигнул мальчишке. – Теперь – домой. Впрочем, есть еще немного времени отведать мороженого и пива. Ты как?
– Мороженое буду, – чуть улыбнувшись, кивнул пацан.
– А пива тебе никто и не предлагает, – Раничев несильно щелкнул его по носу и предупредил: – Болтать не советую – посадят.
– Что я, маленький, что ли?
– А сколько тебе лет?
– Двенадцать.
– В самый раз, – с усмешкой заверил Иван.
Они добрались в лагерь к позднему вечеру, по пути ловили рыбу – надо ведь было отчитаться. Игорю везло – поймал и щуку, и окуней, и даже голавля. Раничев лишь завистливо следил за мальчишкой, у самого-то ну совсем не клевало, и все тут. Даже Игорь заметил:
– Что, не везет вам?
– Мне, Игорек, считай, уже повезло, – со всей серьезностью отозвался Раничев.
Проводив пацана до барака второго отряда, Иван бегом бросился к флигелю, тяжело дыша, уселся на койку, разбудил Евдоксю.
– Рада, что ты вернулся! – улыбнулась та и тут же встревоженно спросила: – Что-то случилось, любый?
– Только хорошее, – с улыбкой отозвался Раничев, надевая на палец оба перстня, один за другим. – Ну, иди ближе, любимая… Ва мелиск ха ти Джихари…
Иван даже закрыл глаза – показалось вдруг, будто пахнуло песчаной бурей – а когда открыл… все было на месте. Та же маленькая комнатуха, узкие, составленные вместе койки с казенным бельем, бьющийся за стеклом мотылек. Не получилось!
Раничев попробовал еще раз, в подробностях представив родной, до боли знакомый Угрюмов:
– Ва мелиск ха ти Джихари…
Нет, не действовало!
Иван тяжело уставился в пол. Евдокся приникла к нему:
– Что-то и в самом деле случилось, милый?
– Да так, пустяки…
Раничев не имел права раскисать! Ну, не получилось сейчас, и что? Может быть, выйдет потом? А даже если и не выйдет – прожить в этом времени жизнь нужно достойно, в конец концов, не так уж сильно и отличается она от привычной, к тому же уже появились друзья – хоть тот же Геннадий с супругой – эх, выправить документы да… К тому же через четыре года умрет Сталин, прижмут хвост госбезопасности, а чуть позже начнется то, что многие интеллигенты называют – «оттепель».
– Так что, ложимся спать, милый?
– А пожалуй что и спать, – неожиданно засмеялся Иван. – Хотя, вообще-то – рано, еще ведь и одиннадцати нет. Может, сходим на речку, купнемся?
– Ночью?
– А что? Слабо?
– Мне? Ах ты…
За окном послышался треск мотоцикла. Раничев и Евдокся совсем не обратили на него внимания, полностью поглощенные друг другом. Очнулись лишь от требовательного стука в дверь:
– Гражданин Раничев?
– Да, я, – встрепенулся Иван. – А что такое?
– Откройте, милиция!
Ну, вот и все…
– Подождите, мы хотя бы оденемся.
Сигануть в окно? А Евдокся? Или, впустив милиционера, резко ударить его в висок, завладеть оружием…
– Ну что, оделись?
– Да, войдите.
Возникший на пороге молодой круглолицый парень в синем кителе и серебристых погонах приложил руку к козырьку:
– Участковый уполномоченный старший лейтенант Ластиков. Можно пару вопросов?
– Здесь?
– Ну, не в город же вас везти?
– Что ж. – Раничев развел руками: – Спрашивайте.
– Поступил тут на вас один материал, – участковый извлек из полевой сумки сложенный вчетверо листок. – Гражданин Раничев, Иван Петрович, будучи худруком пионерского лагеря, систематически проявляет низкополо… нисколо… низко-по-клон-ство перед западными капстранами и оголтелый космопо… космоли…
– Космополитизм, – подсказал Иван.
– Во-во, он самый, – с облегчением кивнул участковый и с интересом взглянул на Раничева. – Стишки – сегодня слушает он джаз, а завтра Родину продаст – выходит, про вас, что ли?
– Не, не про меня, – засмеялся Иван. – Разве я детей плохому научу?
– Не знаю, не знаю, – старший лейтенант покачал головой. – Ну, что тут говорить. Собирайтесь. И вы, гражданочка, тоже.
Кивнув, Иван нагнулся, стараясь подобраться поближе к ногам…
Глава 4
…милиционера. Вот сейчас резко рвануть… ага, он как раз отвлекся. На раз-два… И… р-раз… И…
Старший лейтенант Ластиков действительно отвлекся – на шум чьих-то шагов, которых поглощенный своими мыслями Раничев как-то не услышал вовремя. Лишь краем глаза увидел, как отворилась дверь.
– О-ба! Василий! Так и знал, что ты здесь – мотоцикл увидел. Бегает еще?
– А чего ему сделается, Гена? Трофейная техника!
Иван поднял глаза, увидев вошедшего начальника. Тот вполне доброжелательно, но с небольшим недоумением смотрел на старшего лейтенанта. Тут же и спросил:
– Ты чего здесь?
– Да по сигналу.
Начальник лагеря насторожился:
– По чьему сигналу? Ты б сначала ко мне зашел, Василий. Потолковали б сперва.
– Да я так и хотел, – к удивлению Раничева, участковый заметно сконфузился. – Да тебя не было.
– В колхозе был, у Иваныча. Только вот приехал, смотрю – мотоцикл. Ну, давай, давай, рассказывай.
Иван вдруг приложил палец к губам, многозначительно кивнув на стену.
– Ах да, – Артемьев понизил голос, вспомнив, что в соседней комнате проживает Вилен. – Вот что, други, лучше пойдемте-ка ко мне.
Раничев встал и успокоительно погладил по плечу Евдоксю:
– Ты спи, пожалуй.
– Красивая у вас супруга, – улыбнулся старший лейтенант и вежливо козырнул Евдокии. – Извиняйте, гражданочка.
Девушка проводила Ивана до порога:
– Ничего не случилось?
– Опасного – нет, – подмигнул тот. – Спи, спи… Я, наверное, не скоро. Может, и выпить еще придется.
– Смотрите там, не очень… Пианство – грех ести.
– Вот спасибо, разъяснила, – расхохотавшись, Раничев чмокнул девушку в щеку и, стараясь не очень топать, спустился по лестнице вниз.
Начальник и участковый ждали его у мотоцикла – черного, заляпанного в грязи «БМВ».
– Поедем? – старший лейтенант любовно погладил машину по баку.
– Ну, вот еще, – отмахнулся Артемьев. – Будешь тут стрекотать. Идти-то два метра.
У себя в кабинете он тут же накрыл стол старой газетой, разложил полкраюхи хлеба, колбасу, сыр и гостеприимно кивнул:
– Сейчас вот, разожгу керогаз – чайку выпьем. А ты, Василий, пока рассказывай.
– Да чего там рассказывать, – пожал плечами участковый. – Был сегодня в отделе, материалы получал – два по браконьерству, три по мордобоям, и один вот – сигнал. Некто, себя не назвавший, накатал телегу на твоего работника… На вот, полюбуйся.
Артемьев развернул листок и зашевелил губами:
– Худрук пионерского лагеря… неустойчивые идейные позиции… преклонение перед чуждым образом жизни, выражающееся в джазе… воспитание подрастающего поколения в буржуазном духе… игнорирование линии партии… Ого! В общем, как всегда, ничего конкретного, – начальник нехорошо улыбнулся и посмотрел в глаза участковому. – А ведь, Василий, это не против него сигнал, – он кивнул на Раничева, – это – против меня сигнал, понимаешь ты? Ведь, если что – я во всем виноват, недоглядел, на работу принял. Помнится, раньше ты подобных писаний вообще не рассматривал, а сейчас?
– Дак расписал начальник, куда деваться?
– А раньше что ж не расписывал? – Артемьев постепенно наливался гневом, словно это он, а не участковый являлся полномочным представителем исполнительной власти района. А вообще-то, учитывая местный расклад сил, так оно и выходило. – Раньше не расписывал, а теперь – на тебе! Случилось что? Ну, погодите, приедет товарищ Рябчиков…
– Да вы что, ничего не знаете?! – удивленно воскликнул участковый. – Не приедет товарищ Рябчиков, ясно? Нет его больше.
– Как это – нет? – Артемьев побелел и, схватившись за сердце, шепотом спросил: – Неужели – сняли?
– Хуже, – милиционер сглотнул слюну. – Умер на обратном пути, в поезде. Скоропостижно скончался – инфаркт.
– Умер, говоришь? Так вот чего все хвосты подняли! – Начальник лагеря возбужденно захромал по кабинету. – Это хорошо, что умер, значит, не сняли, значит – сам… Ну, тогда еще поборемся, еще посмотрим, кто кого! А Тихон Иваныч-то, верно еще не знает?
Участковый кивнул:
– Конечно, не знает – почта-то только завтра будет. Да и не сообщали еще никому, чтоб панику не поднимать – мне вот замполит шепнул… в связи с сигналом.
– Панику, говоришь? – Аретемьев подошел к телефону. – Нет, тут дело похуже – все казанцевские интриги… Он уж, поди, себя в кресле первого видит?
Тут вдруг зазвонил телефон, требовательно и резко. Начальник поднял трубку:
– Тихон Иваныч? Знаешь уже? И что делать будем, соберем городской партактив? Понимаю, что не по телефону… Да не надо машину, сейчас и приеду, вместе вон с участковым… А машину ты лучше в город пошли, к Красикову. Нет, не в отпуске он, вернулся уже… Конечно, поборемся, Тихон Иваныч, а как же?!
Положив трубку, Артемьев обвел всех тяжелым взглядом и, пошарив в несгораемом шкафу, вытащил оттуда початую бутылку водки и три граненых стакана. Быстро разлил:
– Ну, товарищи, помянем хорошего человека.
Раничев с участковым встали и молча, как и положено – не чокаясь – выпили. Иван закашлялся – водка обожгла горло.
– В общем, Иван, – начальник повернулся к нему, – мы сейчас уедем, вернусь, дай бог, к утру. Сообщу, что да как. За Виленом присматривай, мало ли, учудит что.
– Уже учудил, – усмехнулся Иван.
– Да? – взяв из шкафа портфель, Артемьев заинтересованно вскинул глаза. – Ладно, сейчас некогда. После расскажешь.
Они вместе вышли и молча зашагали к воротам. Ночь стояла ясная, звездная, лишь от реки клубился туман. Тихо было кругом, лишь где-то за лесом, в деревне, приглушенно лаяли собаки. Бросив портфель в коляску, начальник лагеря уселся позади участкового. Затрещал двигатель, и тяжелая машина, ярко светя фарой, быстро унеслась в ночь.
Иван постоял немного у флигеля, покурил, подумал и отправился спать. Душа его была полна самых нехороших предчувствий.
Артемьев вернулся к обеду – на колхозной «Победе» – раскрасневшийся и необычайно деятельный. Не отпуская машину, быстро переоделся – надел парадный китель со споротыми погонами, новые галифе, фуражку. Выйдя на улицу, подозвал Ивана, тот глянул ему на грудь и присвистнул:
– Вот это иконостас!
Еще бы… Ордена, медали… Красная Звезда, «За оборону Москвы», «За отвагу»… и прочая, и прочая, и прочая.
– В Москву срочно едем, – пояснил он. – Я, Тихон Иваныч, Красиков – ну, директор химзавода, тоже наш человек. Даже на похороны не остаемся, некогда. Казанцев, гад, уже врио – успел провести на бюро, наверное, ночью собрались. Поэтому и спешим, промедление смерти подобно – враги, сам видишь, ухом не вялят. В Москву, в Москву, к Суслову. Миша… Впрочем, какой Миша? Михаил Андреевич – член ЦК! С покойным Рябчиковым когда-то работал на Ставрополье. Поможет, не даст своих в обиду – власти хватит.
– А товарищ Сталин? – осторожно заметил Раничев.
– А что товарищ Сталин? Он в такие мелочи вникать не будет, Угрюмовский горком – вопрос как раз на уровне Михал Андреича, не выше. А ты говоришь – Сталин!
– Что ж, ни пуха ни пера, – напутствовал садящегося в машину начальника Иван.
– К черту! – весело отозвался тот. – Да, вот еще что… – Артемьев высунулся в окошко. – Я тут вместо себя Вилена оставил, хотел тебя, но, сам понимаешь, как у тебя с документами, – вдруг проверят? Так ты держись, стисни зубы – и держись. А уж мы постараемся как можно быстрее вернуться.
Раничев проводил отъехавшую «Победу» невеселым взглядом и отправился в клуб, репетировать с пацанами. Дошел до крыльца, обернулся – мимо, с газетой в руках, сияя лицом, промчался Вилен. Ему было чему радоваться – кто знает, как там все в Москве сложится? Может – процентов, наверное, на восемьдесят – первым секретарем станет его покровитель Казанцев, тогда Вилен – точно лагерь под себя подомнет, а может – и все городские профсоюзы, Артемьев ведь лагерем только в летнее время руководил, а вообще – профсоюзный лидер.
Что ж, посмотрим, как все обернется. А анонимку наверняка Вилен написал, больше некому. Ну, сволочь… Ладно…
Временно исполняющий обязанности начальника лагеря Вилен Александрович Ипполитов вечером лично соизволил посетить репетицию. Ребята играли от души, если и не виртузно, то с большим энтузиазмом. Исходил от их игры какой-то особый драйв, не хардовый, конечно, но где-то рядом.
Вилен смотрел на все это со скептической улыбкой. Не дослушав до конца, выгнал из клуба детей, пожевал губами:
– Поймите меня правильно, Иван Петрович, некоторые из исполняемых здесь произведений… гм… идейно незрелы и, не побоюсь этого слова, за версту разят буржуазным душком. Понятно, что к родительскому дню, вы вряд ли успеете что-либо переделать… Я, правда, еще не видел пьес. Надеюсь, там все в порядке?
– В полнейшем, – Раничев усмехнулся. – Все отрывки идеологически выдержаны в свете решений постановлений ЦК ВКП(б).
– Посмотрим, посмотрим, – неопределенно произнес Вилен. – А пока – работайте, что уж с вами поделать.
Поправив очки, он покинул клуб. Иван сплюнул – бывают же наглые люди! Впрочем, а чего Вилену бояться? Мальчика, который запуган так, что сам всего боится? Или его, Раничева? А кто он такой-то? Особенно, если первым секретарем станет Казанцев. Интересно, Вилен помнит про якобы утерянные документы? Наверное, помнит – ишь, как ухмыляется, пес. Хоть бы Геннадий поскорей возвратился. Иван хорошо понимал: случись что с Артемьевым, и все, приплыли. Новая метла по новому метет, особенно, такая, как тайный извращенец Вилен. Зря, наверное, Раничев вступился тогда за мальчишку, сейчас бы спокойнее было. Впрочем, не зря – парень-то все же здорово помог ему с музеем. Да и Вилен, ручаться можно, все равно бы стал интриговать против него, как человека из рябчиковской когорты. Ладно, будем надеяться на лучшее… Хотя некоторые меры безопасности предусмотреть нужно. Иван давно уже сошелся с ночным сторожем Пахомом, угощал того папиросами, хотел бы и водкой, да забыл купить – в последнее посещение Угрюмова не до водки было. Знал дед в мордовских лесах какие-то заброшенные деревни, до которых только летом и доберешься – весной дорог нет, а зимой волки. До Мордовии-то не так и далеко было, выспросить бы Пахома подробнее…
Ну, конечно же, начальник лагеря к родительскому дню не вернулся: у ворот гостей встречал его временный заместитель Вилен – в светло-сером костюме и белой сорочке с галстуком. Стоял, заложив руки за спину, милостиво кивая здоровающимся работягам, коих привезли специальным автобусом, а кого – и просто в кузове старого «ЗиСа». Вовсе не их поджидал Вилен Александрович, вовсе не ради них надел он свою лучшую выходную пару – всматривался в даль, на дорогу, ждал главного гостя. Неужели, не приедет, не почтит хозяйственным взглядом? Тем более, такой случай…
Время уже близилось к полудню, а мероприятия все не начинались – родители разбрелись кто куда со своими детьми, однако все – на территории лагеря, за ворота, по указанию врио начальника, никого не пускали – вдруг да приедет милостивец? И приехал-таки, не зря ждали!
Углядев вынырнувший из-за кустов просторный «ЗиМ», Вилен со всех ног бросился к машине, самолично открыл дверцу:
– Рад, очень рад вас приветствовать, уважаемый Константин Федорович!
Вилен аж лучился радостью, помогая вылезти из машины сановному гостю. Тот – рыхлый, несколько обрюзгший мужчина с круглым остроносым лицом, лысиной и маленькими глазенками неопределенного цвета – держался самоуверенно-барски, как и положено немаленькому начальству. Одернув серый, в полоску, пиджак, благостно кивнул:
– Ну, Вилен, показывай, чего тут у тебя делается?
Вилен чуть не подпрыгнул от такого обращения, да и не скрывал радость. Сказано-то было как? «Показывай», «у тебя» – то есть, не за временщика держал его гость, уже – за хозяина. От того и захолонуло сердце.
– Быстро, – обернувшись к вожатым, просипел Вилен. – Быстро всех на сцену, да забегите к поварам, скажите – приехал сам товарищ Казанцев!
На летней сцене уже во всю кучковались дети в парадной пионерской форме, на скамейках деловито рассаживались приехавшие родители – на ближних местах интеллигенция, работяги подальше. Первый ряд скамеек был приготовлен для товарища Казанцева и его свиты, ответработников в серых костюмах с такими же блеклыми серыми глазками, цепко шныряющими вокруг.
– Сюда, пожалуйста, Константин Федорович, – указывая путь, Вилен изогнулся в полупоклоне и, обернувшись к сцене, махнул рукой – мол, начинайте.
На край сцены вышла пионерка с косичками, в белой блузке и серой плиссированной юбке:
– Дорогой товарищ Казанцев, уважаемые гости, примите от лица совета дружины и всех пионеров лагеря наш пламенный пионерский привет!
Заиграли горнисты. Вышедшие на сцену хористы дружно отдали салют.
– Песня о пионерском отряде! – громко объявила ведущая. Дети запели.
Просидев около часа – за это время хор спел несколько песен и успели показать смешную раничевскую сценку – вальяжный гость повернул голову к Вилену:
– Ну, нам, пожалуй, пора. Еще в пару колхозов заедем.
– Может, пообедаете? – с гостеприимной улыбкой предложил врио начальника. – Повара старались.
Казанцев обернулся к свите:
– А что, и пообедаем. Как, товарищи?
Товарищи согласились. Сановник вновь посмотрел на Вилена:
– Ты вот что, объяви-ка меня. Неудобно так уходить.
– Сделаем, Константин Федорович!
Вилен опрометью бросился на сцену, едва дождавшись конца номера.
– Уважаемые товарищи, сейчас перед нами выступит наш дорогой гость, второй секретарь городского комитета партии товарищ Казанцев.
Раздались громкие аплодисменты.
Товарищ Казанцев, не торопясь, вышел на сцену, откашлялся:
– Ну, что сказать, товарищи? Хорошо подготовились дети. Пионеры – это наше будущее. Завидую вам – к сожалению, мне не удастся досмотреть весь этот прекрасный концерт – партийные дела не дают покоя и в выходной. Поэтому вынужден покинуть праздник. Желаю вам всем успехов, здоровья, а пионерам – вырасти достойными гражданами нашей социалистической Родины!
Краткая речь секретаря потонула в громе оваций.
– Ну, вот теперь можно и пообедать, – спускаясь со сцены, тихо произнес тот.
После обильной трапезы за счет сэкономленных на детях продуктов Казанцев, садясь в машину, похлопал Вилена по плечу:
– Молодец. Неплохо все организовал. Думаю, и с профсоюзами у тебя получится.
– Константин Федорович, да я…
– Просьбы, пожелания есть? – секретарь пытливо посмотрел на своего молодого сторонника. – Ну, говори, не таи.
– Да, как бы вам сказать… Человек тут у нас один есть, подозрительный, товарищ Артемьев его пригревает. Незрелый, прямо скажем, товарищ…
– Кто незрелый – Артемьев или этот твой человек? – хохотнул товарищ Казанцев. – Ладно, готовь материалы… и на того, и на другого. Посмотрим, что за звери?
– Смотря про кого говоришь.
– Про Игоря Игнатьева, из второго отряда.
– А, – улыбнулся начальник. – Этого забирай, он вообще не наш, пронский. Но помни, все равно – несешь полную ответственность за его жизнь и здоровье.
– Само собой, – со всей серьезностью заверил Иван. – Да, Евдокия картон просила и краски.
– В пионерской возьмите.
– Да там нет уже, кончились.
– Опять кончились? Да что они их, едят, что ли? Ладно, пошли ко мне, дам. Так сказать – из личных запасов.
Они вышли засветло – до города было километров пятнадцать – вроде, кажется, и немного, да смотря как идти. Оба одеты, как следует, – кирзовые сапоги, плащевки, за плечами котомки защитного цвета. Неподалеку от моста спрятали удочки – к чему лишний груз? – да и пошли себе дальше. Поначалу шагали бодро, Раничев, подбадривая пацана, даже насвистывал какой-то мотив. Примерно на середине пути, у речки, сделали привал. Перекусили прихваченными бутербродами, пошли дальше. Теперь шагалось тяжело – солнце всетило все сильней, злее, так что когда впереди показался Угрюмов, путники уже исходили потом.
– Ну, можешь переодеться, – останавливаясь, глухо произнес Иван, с завистью глядя, как Игорь шустро сменил тяжелые сапоги и штаны на спортивные тапочки и синие сатиновые трусы, повязал поверх блузы галстук. В город вошли вместе, а затем ненадолго расстались. Начинался, вернее – уже давно начался – понедельник, начало рабочей недели. Впрочем, в музее понедельник считался выходным днем. Оставив Игоря в сквере на лавочке, Раничев достал из котомки заранее припасенную брезентовую куртку с надписью «Угрюмэнерго», старательно выполненную по его просьбе Евдоксей. Ничего себе получилась надпись – яркая, заметная издалека. Накинув куртку на плечи, Иван прихватил котомку и уверенною походкой зашагал к частным домам. Как раз к той улице, что примыкала к музею, где и постучался в первую же калитку:
– Эй, мамаша, живые в доме есть?
Возившаяся в огороде женщина бросила тяпку:
– Че надо?
– Из «Угрюмэнерго» я, электрик, – облокотившись на забор, громко отозвался Раничев. – Вот, собираемся на вашу улицу новую ветку бросить, старая-то небось вся гнилая?
– Ой, не то слово. Почитай каждый день свет гаснет. То ветер подует, то еще что… Может, в дом, да молочка?
– Спасибо, мамаша, некогда. Вижу, лестница у вас на дому висит – воспользуюсь ненадолго, а то провод провис, а аварийку вызывать ни к чему – работы тут минуты на две.
– Бери, бери, милай. Погоди вот, калитку открою… А новые провода-то кто тянуть будет, немцы аль наши?
– Немцы, мамаша, пленные.
– Вот и хорошо, уж эти-то на совесть сделают.
Прихватив лестницу, Иван приставил ее к нужному столбу, на который повесил картонную табличку с надписью «Осторожно! Ремонт!» и, как ни в чем не бывало, полез вверх, не привлекая к себе ни малейшего внимания редких прохожих. Аккуратно перекусил провода кусачками, ту же процедуру проделал и на соседнем столбе, скрутив упавшие на землю провода в круги, повесил их на плечо, и, вернув хозяйке лестницу, быстро зашагал к скверу. От проводов избавился по пути, зашвырнув их в какую-то яму, туда же полетела и табличка. Обнаружив в сквере терпеливо дожидающегося Игоря, подозвал его, и направился к музею.
Уютно дремавший в кресле усатый милиционер, приоткрыв глаза, заметил, как на пульте погасла красная лампочка сигнализации. Одновременно с ней перестала гореть и настольная лампа.
– Опять электричество отключили, – лениво буркнул охранник. – Что ж, бывает. Хорошо хоть чайник успел вскипятить.
Вообще-то, пользоваться электроприборами в подобных заведениях запрещалось в целях пожарной безопасности, однако, по мнению усатого, такие ничтожные цели явно не стоили крепкого свежезаваренного чайка. Кому она мешает, плитка-то? Трофейная, немецкая, не какой-нибудь там керогаз, понимать надо! Да и пользовались ею лишь по ночам или вот, как сейчас, в выходной для музея день – понедельник.
Милиционер едва успел заварить чаек в кружке, как вдруг из дальнего зала послышался звук разбившегося стекла. Что такое?
На всякий случай вытащив наган, охранник направился к источнику шума. Вроде бы стекла в полном порядке – сквозняком не несет. Хотя, кто его знает – шторы кругом, занавески. Придется отдергивать каждую.
Отбежав в сторону от только что разбитых, специально захваченных с собою, стекол, Раничев внимательно следил за шторами. Первое окно, второе, третье… Кажется, пора.
Иван жестом подозвал Игоря. Пацан, кивнув, подбежал. Раничев, подойдя к зданию, с силой толкнул фрамугу:
– Ну, Игорек, с Богом!
– Вы точно не вор? – оглянулся на него пацан.
– Точно… Главное, со щеколдой справься. И – побыстрее.
Тонкая мальчишеская фигурка исчезла в проеме. Звякнул засов…
Обрадованный Раничев хлопнул мальчика по плечу:
– Ну, Игорь, теперь жди в скверике.
Пацан кивнул, облизав пересохшие губы.
Войдя в фойе, Иван, стараясь не шуметь, задвинул засов и, с удовольствием увидев дымящуюся кружку, от всей души сыпанул туда снотворное.
– Достаточно одной таблэтки, – пошутил он и, захлопнув фрамугу, на цыпочках поднялся на второй этаж, где пока и затаился.
Услышал тяжелые шаги милиционера, дребезжание чайной ложечки и наконец мощный богатырский храп. Ну, наконец-то! Теперь – за дело. Вот она, витрина с заветным перстнем. Раничев вытащил стеклорез, аккуратно вырезал стекло ровным прямоугольником, взяв перстень, положил на его место другой, с аметистом, и так же аккуратно закрыл его принесенным с собою обрезком стекла, замазав кое-где щели замазкой. А вроде – и ничего себе получилось. По крайней мере, до ближайшей ревизии точно не заметят. Раничев горделиво улыбнулся:
– Ну, Иван Петрович – ты просто настоящий взломщик. Теперь бы еще Игорек не подвел…
Игорек не подвел – все так же сидел на скамейке в сквере. Снова проник через фрамугу в фойе, косясь на спящего милиционера, задвинул на входной двери засов и тем же путем – через фрамугу – выбрался наружу. Раничев помог ему спуститься, и, подтащив на себя, на сколько мог, захлопнул фрамугу.
– Ну – все, – он подмигнул мальчишке. – Теперь – домой. Впрочем, есть еще немного времени отведать мороженого и пива. Ты как?
– Мороженое буду, – чуть улыбнувшись, кивнул пацан.
– А пива тебе никто и не предлагает, – Раничев несильно щелкнул его по носу и предупредил: – Болтать не советую – посадят.
– Что я, маленький, что ли?
– А сколько тебе лет?
– Двенадцать.
– В самый раз, – с усмешкой заверил Иван.
Они добрались в лагерь к позднему вечеру, по пути ловили рыбу – надо ведь было отчитаться. Игорю везло – поймал и щуку, и окуней, и даже голавля. Раничев лишь завистливо следил за мальчишкой, у самого-то ну совсем не клевало, и все тут. Даже Игорь заметил:
– Что, не везет вам?
– Мне, Игорек, считай, уже повезло, – со всей серьезностью отозвался Раничев.
Проводив пацана до барака второго отряда, Иван бегом бросился к флигелю, тяжело дыша, уселся на койку, разбудил Евдоксю.
– Рада, что ты вернулся! – улыбнулась та и тут же встревоженно спросила: – Что-то случилось, любый?
– Только хорошее, – с улыбкой отозвался Раничев, надевая на палец оба перстня, один за другим. – Ну, иди ближе, любимая… Ва мелиск ха ти Джихари…
Иван даже закрыл глаза – показалось вдруг, будто пахнуло песчаной бурей – а когда открыл… все было на месте. Та же маленькая комнатуха, узкие, составленные вместе койки с казенным бельем, бьющийся за стеклом мотылек. Не получилось!
Раничев попробовал еще раз, в подробностях представив родной, до боли знакомый Угрюмов:
– Ва мелиск ха ти Джихари…
Нет, не действовало!
Иван тяжело уставился в пол. Евдокся приникла к нему:
– Что-то и в самом деле случилось, милый?
– Да так, пустяки…
Раничев не имел права раскисать! Ну, не получилось сейчас, и что? Может быть, выйдет потом? А даже если и не выйдет – прожить в этом времени жизнь нужно достойно, в конец концов, не так уж сильно и отличается она от привычной, к тому же уже появились друзья – хоть тот же Геннадий с супругой – эх, выправить документы да… К тому же через четыре года умрет Сталин, прижмут хвост госбезопасности, а чуть позже начнется то, что многие интеллигенты называют – «оттепель».
– Так что, ложимся спать, милый?
– А пожалуй что и спать, – неожиданно засмеялся Иван. – Хотя, вообще-то – рано, еще ведь и одиннадцати нет. Может, сходим на речку, купнемся?
– Ночью?
– А что? Слабо?
– Мне? Ах ты…
За окном послышался треск мотоцикла. Раничев и Евдокся совсем не обратили на него внимания, полностью поглощенные друг другом. Очнулись лишь от требовательного стука в дверь:
– Гражданин Раничев?
– Да, я, – встрепенулся Иван. – А что такое?
– Откройте, милиция!
Ну, вот и все…
– Подождите, мы хотя бы оденемся.
Сигануть в окно? А Евдокся? Или, впустив милиционера, резко ударить его в висок, завладеть оружием…
– Ну что, оделись?
– Да, войдите.
Возникший на пороге молодой круглолицый парень в синем кителе и серебристых погонах приложил руку к козырьку:
– Участковый уполномоченный старший лейтенант Ластиков. Можно пару вопросов?
– Здесь?
– Ну, не в город же вас везти?
– Что ж. – Раничев развел руками: – Спрашивайте.
– Поступил тут на вас один материал, – участковый извлек из полевой сумки сложенный вчетверо листок. – Гражданин Раничев, Иван Петрович, будучи худруком пионерского лагеря, систематически проявляет низкополо… нисколо… низко-по-клон-ство перед западными капстранами и оголтелый космопо… космоли…
– Космополитизм, – подсказал Иван.
– Во-во, он самый, – с облегчением кивнул участковый и с интересом взглянул на Раничева. – Стишки – сегодня слушает он джаз, а завтра Родину продаст – выходит, про вас, что ли?
– Не, не про меня, – засмеялся Иван. – Разве я детей плохому научу?
– Не знаю, не знаю, – старший лейтенант покачал головой. – Ну, что тут говорить. Собирайтесь. И вы, гражданочка, тоже.
Кивнув, Иван нагнулся, стараясь подобраться поближе к ногам…
Глава 4
Угрюмовский район. Родительский день
– Берите большую сумку и езжайте в Москву. Обязательно на прием к министрам.Л. И. БрежневВозрождение
…милиционера. Вот сейчас резко рвануть… ага, он как раз отвлекся. На раз-два… И… р-раз… И…
Старший лейтенант Ластиков действительно отвлекся – на шум чьих-то шагов, которых поглощенный своими мыслями Раничев как-то не услышал вовремя. Лишь краем глаза увидел, как отворилась дверь.
– О-ба! Василий! Так и знал, что ты здесь – мотоцикл увидел. Бегает еще?
– А чего ему сделается, Гена? Трофейная техника!
Иван поднял глаза, увидев вошедшего начальника. Тот вполне доброжелательно, но с небольшим недоумением смотрел на старшего лейтенанта. Тут же и спросил:
– Ты чего здесь?
– Да по сигналу.
Начальник лагеря насторожился:
– По чьему сигналу? Ты б сначала ко мне зашел, Василий. Потолковали б сперва.
– Да я так и хотел, – к удивлению Раничева, участковый заметно сконфузился. – Да тебя не было.
– В колхозе был, у Иваныча. Только вот приехал, смотрю – мотоцикл. Ну, давай, давай, рассказывай.
Иван вдруг приложил палец к губам, многозначительно кивнув на стену.
– Ах да, – Артемьев понизил голос, вспомнив, что в соседней комнате проживает Вилен. – Вот что, други, лучше пойдемте-ка ко мне.
Раничев встал и успокоительно погладил по плечу Евдоксю:
– Ты спи, пожалуй.
– Красивая у вас супруга, – улыбнулся старший лейтенант и вежливо козырнул Евдокии. – Извиняйте, гражданочка.
Девушка проводила Ивана до порога:
– Ничего не случилось?
– Опасного – нет, – подмигнул тот. – Спи, спи… Я, наверное, не скоро. Может, и выпить еще придется.
– Смотрите там, не очень… Пианство – грех ести.
– Вот спасибо, разъяснила, – расхохотавшись, Раничев чмокнул девушку в щеку и, стараясь не очень топать, спустился по лестнице вниз.
Начальник и участковый ждали его у мотоцикла – черного, заляпанного в грязи «БМВ».
– Поедем? – старший лейтенант любовно погладил машину по баку.
– Ну, вот еще, – отмахнулся Артемьев. – Будешь тут стрекотать. Идти-то два метра.
У себя в кабинете он тут же накрыл стол старой газетой, разложил полкраюхи хлеба, колбасу, сыр и гостеприимно кивнул:
– Сейчас вот, разожгу керогаз – чайку выпьем. А ты, Василий, пока рассказывай.
– Да чего там рассказывать, – пожал плечами участковый. – Был сегодня в отделе, материалы получал – два по браконьерству, три по мордобоям, и один вот – сигнал. Некто, себя не назвавший, накатал телегу на твоего работника… На вот, полюбуйся.
Артемьев развернул листок и зашевелил губами:
– Худрук пионерского лагеря… неустойчивые идейные позиции… преклонение перед чуждым образом жизни, выражающееся в джазе… воспитание подрастающего поколения в буржуазном духе… игнорирование линии партии… Ого! В общем, как всегда, ничего конкретного, – начальник нехорошо улыбнулся и посмотрел в глаза участковому. – А ведь, Василий, это не против него сигнал, – он кивнул на Раничева, – это – против меня сигнал, понимаешь ты? Ведь, если что – я во всем виноват, недоглядел, на работу принял. Помнится, раньше ты подобных писаний вообще не рассматривал, а сейчас?
– Дак расписал начальник, куда деваться?
– А раньше что ж не расписывал? – Артемьев постепенно наливался гневом, словно это он, а не участковый являлся полномочным представителем исполнительной власти района. А вообще-то, учитывая местный расклад сил, так оно и выходило. – Раньше не расписывал, а теперь – на тебе! Случилось что? Ну, погодите, приедет товарищ Рябчиков…
– Да вы что, ничего не знаете?! – удивленно воскликнул участковый. – Не приедет товарищ Рябчиков, ясно? Нет его больше.
– Как это – нет? – Артемьев побелел и, схватившись за сердце, шепотом спросил: – Неужели – сняли?
– Хуже, – милиционер сглотнул слюну. – Умер на обратном пути, в поезде. Скоропостижно скончался – инфаркт.
– Умер, говоришь? Так вот чего все хвосты подняли! – Начальник лагеря возбужденно захромал по кабинету. – Это хорошо, что умер, значит, не сняли, значит – сам… Ну, тогда еще поборемся, еще посмотрим, кто кого! А Тихон Иваныч-то, верно еще не знает?
Участковый кивнул:
– Конечно, не знает – почта-то только завтра будет. Да и не сообщали еще никому, чтоб панику не поднимать – мне вот замполит шепнул… в связи с сигналом.
– Панику, говоришь? – Аретемьев подошел к телефону. – Нет, тут дело похуже – все казанцевские интриги… Он уж, поди, себя в кресле первого видит?
Тут вдруг зазвонил телефон, требовательно и резко. Начальник поднял трубку:
– Тихон Иваныч? Знаешь уже? И что делать будем, соберем городской партактив? Понимаю, что не по телефону… Да не надо машину, сейчас и приеду, вместе вон с участковым… А машину ты лучше в город пошли, к Красикову. Нет, не в отпуске он, вернулся уже… Конечно, поборемся, Тихон Иваныч, а как же?!
Положив трубку, Артемьев обвел всех тяжелым взглядом и, пошарив в несгораемом шкафу, вытащил оттуда початую бутылку водки и три граненых стакана. Быстро разлил:
– Ну, товарищи, помянем хорошего человека.
Раничев с участковым встали и молча, как и положено – не чокаясь – выпили. Иван закашлялся – водка обожгла горло.
– В общем, Иван, – начальник повернулся к нему, – мы сейчас уедем, вернусь, дай бог, к утру. Сообщу, что да как. За Виленом присматривай, мало ли, учудит что.
– Уже учудил, – усмехнулся Иван.
– Да? – взяв из шкафа портфель, Артемьев заинтересованно вскинул глаза. – Ладно, сейчас некогда. После расскажешь.
Они вместе вышли и молча зашагали к воротам. Ночь стояла ясная, звездная, лишь от реки клубился туман. Тихо было кругом, лишь где-то за лесом, в деревне, приглушенно лаяли собаки. Бросив портфель в коляску, начальник лагеря уселся позади участкового. Затрещал двигатель, и тяжелая машина, ярко светя фарой, быстро унеслась в ночь.
Иван постоял немного у флигеля, покурил, подумал и отправился спать. Душа его была полна самых нехороших предчувствий.
Артемьев вернулся к обеду – на колхозной «Победе» – раскрасневшийся и необычайно деятельный. Не отпуская машину, быстро переоделся – надел парадный китель со споротыми погонами, новые галифе, фуражку. Выйдя на улицу, подозвал Ивана, тот глянул ему на грудь и присвистнул:
– Вот это иконостас!
Еще бы… Ордена, медали… Красная Звезда, «За оборону Москвы», «За отвагу»… и прочая, и прочая, и прочая.
– В Москву срочно едем, – пояснил он. – Я, Тихон Иваныч, Красиков – ну, директор химзавода, тоже наш человек. Даже на похороны не остаемся, некогда. Казанцев, гад, уже врио – успел провести на бюро, наверное, ночью собрались. Поэтому и спешим, промедление смерти подобно – враги, сам видишь, ухом не вялят. В Москву, в Москву, к Суслову. Миша… Впрочем, какой Миша? Михаил Андреевич – член ЦК! С покойным Рябчиковым когда-то работал на Ставрополье. Поможет, не даст своих в обиду – власти хватит.
– А товарищ Сталин? – осторожно заметил Раничев.
– А что товарищ Сталин? Он в такие мелочи вникать не будет, Угрюмовский горком – вопрос как раз на уровне Михал Андреича, не выше. А ты говоришь – Сталин!
– Что ж, ни пуха ни пера, – напутствовал садящегося в машину начальника Иван.
– К черту! – весело отозвался тот. – Да, вот еще что… – Артемьев высунулся в окошко. – Я тут вместо себя Вилена оставил, хотел тебя, но, сам понимаешь, как у тебя с документами, – вдруг проверят? Так ты держись, стисни зубы – и держись. А уж мы постараемся как можно быстрее вернуться.
Раничев проводил отъехавшую «Победу» невеселым взглядом и отправился в клуб, репетировать с пацанами. Дошел до крыльца, обернулся – мимо, с газетой в руках, сияя лицом, промчался Вилен. Ему было чему радоваться – кто знает, как там все в Москве сложится? Может – процентов, наверное, на восемьдесят – первым секретарем станет его покровитель Казанцев, тогда Вилен – точно лагерь под себя подомнет, а может – и все городские профсоюзы, Артемьев ведь лагерем только в летнее время руководил, а вообще – профсоюзный лидер.
Что ж, посмотрим, как все обернется. А анонимку наверняка Вилен написал, больше некому. Ну, сволочь… Ладно…
Временно исполняющий обязанности начальника лагеря Вилен Александрович Ипполитов вечером лично соизволил посетить репетицию. Ребята играли от души, если и не виртузно, то с большим энтузиазмом. Исходил от их игры какой-то особый драйв, не хардовый, конечно, но где-то рядом.
Вилен смотрел на все это со скептической улыбкой. Не дослушав до конца, выгнал из клуба детей, пожевал губами:
– Поймите меня правильно, Иван Петрович, некоторые из исполняемых здесь произведений… гм… идейно незрелы и, не побоюсь этого слова, за версту разят буржуазным душком. Понятно, что к родительскому дню, вы вряд ли успеете что-либо переделать… Я, правда, еще не видел пьес. Надеюсь, там все в порядке?
– В полнейшем, – Раничев усмехнулся. – Все отрывки идеологически выдержаны в свете решений постановлений ЦК ВКП(б).
– Посмотрим, посмотрим, – неопределенно произнес Вилен. – А пока – работайте, что уж с вами поделать.
Поправив очки, он покинул клуб. Иван сплюнул – бывают же наглые люди! Впрочем, а чего Вилену бояться? Мальчика, который запуган так, что сам всего боится? Или его, Раничева? А кто он такой-то? Особенно, если первым секретарем станет Казанцев. Интересно, Вилен помнит про якобы утерянные документы? Наверное, помнит – ишь, как ухмыляется, пес. Хоть бы Геннадий поскорей возвратился. Иван хорошо понимал: случись что с Артемьевым, и все, приплыли. Новая метла по новому метет, особенно, такая, как тайный извращенец Вилен. Зря, наверное, Раничев вступился тогда за мальчишку, сейчас бы спокойнее было. Впрочем, не зря – парень-то все же здорово помог ему с музеем. Да и Вилен, ручаться можно, все равно бы стал интриговать против него, как человека из рябчиковской когорты. Ладно, будем надеяться на лучшее… Хотя некоторые меры безопасности предусмотреть нужно. Иван давно уже сошелся с ночным сторожем Пахомом, угощал того папиросами, хотел бы и водкой, да забыл купить – в последнее посещение Угрюмова не до водки было. Знал дед в мордовских лесах какие-то заброшенные деревни, до которых только летом и доберешься – весной дорог нет, а зимой волки. До Мордовии-то не так и далеко было, выспросить бы Пахома подробнее…
Ну, конечно же, начальник лагеря к родительскому дню не вернулся: у ворот гостей встречал его временный заместитель Вилен – в светло-сером костюме и белой сорочке с галстуком. Стоял, заложив руки за спину, милостиво кивая здоровающимся работягам, коих привезли специальным автобусом, а кого – и просто в кузове старого «ЗиСа». Вовсе не их поджидал Вилен Александрович, вовсе не ради них надел он свою лучшую выходную пару – всматривался в даль, на дорогу, ждал главного гостя. Неужели, не приедет, не почтит хозяйственным взглядом? Тем более, такой случай…
Время уже близилось к полудню, а мероприятия все не начинались – родители разбрелись кто куда со своими детьми, однако все – на территории лагеря, за ворота, по указанию врио начальника, никого не пускали – вдруг да приедет милостивец? И приехал-таки, не зря ждали!
Углядев вынырнувший из-за кустов просторный «ЗиМ», Вилен со всех ног бросился к машине, самолично открыл дверцу:
– Рад, очень рад вас приветствовать, уважаемый Константин Федорович!
Вилен аж лучился радостью, помогая вылезти из машины сановному гостю. Тот – рыхлый, несколько обрюзгший мужчина с круглым остроносым лицом, лысиной и маленькими глазенками неопределенного цвета – держался самоуверенно-барски, как и положено немаленькому начальству. Одернув серый, в полоску, пиджак, благостно кивнул:
– Ну, Вилен, показывай, чего тут у тебя делается?
Вилен чуть не подпрыгнул от такого обращения, да и не скрывал радость. Сказано-то было как? «Показывай», «у тебя» – то есть, не за временщика держал его гость, уже – за хозяина. От того и захолонуло сердце.
– Быстро, – обернувшись к вожатым, просипел Вилен. – Быстро всех на сцену, да забегите к поварам, скажите – приехал сам товарищ Казанцев!
На летней сцене уже во всю кучковались дети в парадной пионерской форме, на скамейках деловито рассаживались приехавшие родители – на ближних местах интеллигенция, работяги подальше. Первый ряд скамеек был приготовлен для товарища Казанцева и его свиты, ответработников в серых костюмах с такими же блеклыми серыми глазками, цепко шныряющими вокруг.
– Сюда, пожалуйста, Константин Федорович, – указывая путь, Вилен изогнулся в полупоклоне и, обернувшись к сцене, махнул рукой – мол, начинайте.
На край сцены вышла пионерка с косичками, в белой блузке и серой плиссированной юбке:
– Дорогой товарищ Казанцев, уважаемые гости, примите от лица совета дружины и всех пионеров лагеря наш пламенный пионерский привет!
Заиграли горнисты. Вышедшие на сцену хористы дружно отдали салют.
– Песня о пионерском отряде! – громко объявила ведущая. Дети запели.
Просидев около часа – за это время хор спел несколько песен и успели показать смешную раничевскую сценку – вальяжный гость повернул голову к Вилену:
– Ну, нам, пожалуй, пора. Еще в пару колхозов заедем.
– Может, пообедаете? – с гостеприимной улыбкой предложил врио начальника. – Повара старались.
Казанцев обернулся к свите:
– А что, и пообедаем. Как, товарищи?
Товарищи согласились. Сановник вновь посмотрел на Вилена:
– Ты вот что, объяви-ка меня. Неудобно так уходить.
– Сделаем, Константин Федорович!
Вилен опрометью бросился на сцену, едва дождавшись конца номера.
– Уважаемые товарищи, сейчас перед нами выступит наш дорогой гость, второй секретарь городского комитета партии товарищ Казанцев.
Раздались громкие аплодисменты.
Товарищ Казанцев, не торопясь, вышел на сцену, откашлялся:
– Ну, что сказать, товарищи? Хорошо подготовились дети. Пионеры – это наше будущее. Завидую вам – к сожалению, мне не удастся досмотреть весь этот прекрасный концерт – партийные дела не дают покоя и в выходной. Поэтому вынужден покинуть праздник. Желаю вам всем успехов, здоровья, а пионерам – вырасти достойными гражданами нашей социалистической Родины!
Краткая речь секретаря потонула в громе оваций.
– Ну, вот теперь можно и пообедать, – спускаясь со сцены, тихо произнес тот.
После обильной трапезы за счет сэкономленных на детях продуктов Казанцев, садясь в машину, похлопал Вилена по плечу:
– Молодец. Неплохо все организовал. Думаю, и с профсоюзами у тебя получится.
– Константин Федорович, да я…
– Просьбы, пожелания есть? – секретарь пытливо посмотрел на своего молодого сторонника. – Ну, говори, не таи.
– Да, как бы вам сказать… Человек тут у нас один есть, подозрительный, товарищ Артемьев его пригревает. Незрелый, прямо скажем, товарищ…
– Кто незрелый – Артемьев или этот твой человек? – хохотнул товарищ Казанцев. – Ладно, готовь материалы… и на того, и на другого. Посмотрим, что за звери?