Андрей Посняков
Новая Орда

Глава 1
Две пары в сапоге

   Осень нынче выдалась слякотной, холодной – с конца сентября нескончаемой пеленой шли дожди, а на Покров даже выпал со всей щедростью снег, правда, не здесь, на границе Верховских земель, что по реке Оке, а севернее, к Твери ближе. Полежал, побелел, да вскорости весь растаял, и теперь, в середине ноября, погода установилась теплая, причем даже не особенно влажная – сквозь разрывы жемчужно-белесых облаков то тут, то там проглядывало лазоревыми заплатками небо. Блестело и солнышко, не все дни, конечно, но выходило, вырывалось из облачного плена, улыбалось радостно, словно наверстывая упущенное за длинную и хмурую осень.
   – Ох ты, Господи, чай, весна! – прищурившись от попавшего в глаз озорного луча, сдвинул на затылок шапку кудлатобородый широконосый мужик лет тридцати – в справном кафтане доброго немецкого сукна, какое опытный глаз ни за что не перепутает с местным, в юфтевых, испачканных в бурой болотной грязи сапогах, при висевшей на широком поясе сабле.
   Мужик стоял, упираясь рукой в могучий ствол дуба, выросшего на небольшом холме, и старательно всматривался вдаль, словно бы поджидал кого-то. Рядом, у дуба, на небольшой, уже успевшей порасти свежей зеленой травкой поляне, паслись две стреноженные лошади, одна – с черной мохнатой гривой, другая – куда более изящная и, судя по виду, никогда не ходившая под ярмом. Боевой скакун, еще бы!
   Хозяин скакуна – молодой статный красавец с чувственными, чуть скривленными будто в вечной насмешке губами и тоненькими усиками с ухмылкой покосился на своего напарника, или – вернее сказать – слугу:
   – Весна? Ты так любишь весну, Оженя?
   Мужик неожиданно озадачился:
   – Да не так чтоб уж очень, господине Яндыз. Однако ж дед-то мой крестьянствовал, это потом уж батюшка в вои попал, а я уж совсем в люди выбился…
   – Хм… в люди… – тонкоусый прищурил левый глаз. – Неужели?
   – А так и есть! – Судя по всему, Оженя убежденно стоял на своем, да и разговор этот меж этими двумя не впервые уже заводился, все больше – Оженей, а Яндызу было приятно, хоть и насмешник, а все ж…
   – Так и есть! – Повторив, напарник-слуга пригладил растрепавшуюся бороду, ловко прикрыв рукой скользнувшую улыбку – о, он-то знал, что господину эта беседа – заместо меда. – Так и есть! Был – никто и звать никак, а ныне – при самом царевиче состою! Шутка ли?
   Белолицый красавчик расхохотался и хлопнул напарника по плечу:
   – Хитер ты, оглан, хитер!
   Оженя ухмыльнулся:
   – Чего ж хитер-то? Все, господине, знают, что ты – самого Тохтамыша-царя сын, пусть и не старший… пусть и при Москве, при Василии-князе… пока…
   Пока, пока…
   Верно сказал, гяур, собака! И верный слуга – преданный, хоть и урус, да таких еще поискать. Эх, Оженя, до чего ж ты прав-то, до чего прав! Знает, иблис, чем уесть… и как о старом думать заставить… и о новом мечтать!
   Качнув головой, Яндыз нервно сплюнул: все так и есть, чего уж. Он, чингизид, сын самого Тохтамыша, нынче вот – в служилых человечках у князька московского! Докатился, позор-то какой! А куда было деваться, ежели такая резня пошла – еле ушел, еле ускакал от братца двоюродного Булата, не предупредила бы верная нянька, так и не было б уж давно в живых царевича! Спасся тогда, повезло, а вот нянька… Ее отрезанную голову прислали беглому чингизиду с нарочным – намек яснее ясного. Ах, Булат, Булат, братец… Ничего, у покойного батюшки Тохтамыша – да будет ему вечная жизнь на небесах – сыновей много осталось, а Булат – не самый удачливый хан. Ну и что, что на престол Орды уселся? Сел, да не сам, старый эмир Едигей посадил – лиса та еще и шакал, каких мало! Захочет – другого хана посадит… ежели до него самого другой братец – Джелал-ад-Дин (змей ядовитейший!) прежде не доберется, – а дело, по слухам, к тому идет. А еще хитрый волчина Керимбердей – тоже брат – в Кафе прячется. Видать, и он что-то замышляет, а как же – всей Великой Ордой повелевать кому ж неохота? Вот и Яндызу – охота, а как же, разве ж он не чингизид? Ничего, посмотрим еще, чья возьмет да как кости судьбы лягут – московский князь, конечно, нищий (после того как его какой-то лесной ватажник-атаман потрепал), но войско у него есть, а раз есть войско…
   – Господине! – Оженя встрепенулся, посмотрев сквозь голые кусты на черневшую узкой грязной лентой дорогу. – Кажись, едет кто-то… вона, за вербами.
   – Не «кажись», а едет. – Щурясь от вновь вышедшего из-за синей тучи солнца, царевич прикрыл глаза рукой. – Не слышишь, что ли, как грязь под копытами чавкает?
   Слуга поспешно согласился:
   – И правда. А вон и всадник… Ага – один… Послать воинов, господин?
   Яндыз резко мотнул головой:
   – Нет! Я встречу его один…
   – Но…
   – Коня мне, и живо!
   Махнув рукой, Оженя со всей поспешностью бросился исполнять приказание, знал – царевич в гневе может и плеткой по спине приласкать, с него станется.
   Миг, и Яндыз, подгоняя коня, уже мчался к дороге. Молодой, красивый, в легкой походной кольчужице с небольшим серебристым зерцалом, он сидел в седле, как влитой… еще бы. На кольцах кольчуги, на усыпавших рукоять тяжелой боевой сабли камнях-самоцветах играло солнце. Не сбавляя хода, царевич перемахнул широкой овраг и оказался у самой дороги, однако дальше уже не поехал, осадив коня сразу за вербами. Остановился, подбоченился гордо – не дело чингизида к кому-то там спешить, пусть тот, кому надо, сам с подобающей честью подъедет! Ну да, сам… а как же?
   Думая так, лукавил молодой царевич Яндыз, сам перед собой лукавил – как раз именно ему-то больше всего этот вот всадник, неприметный такой человечишка, и нужен был в первую голову! Именно ему, Яндызу – не Василию-князю. Впрочем, и Василию – нужен, но… У царевича насчет своей московской службы имелось собственное, в корне отличное от княжьего, мнение, о котором Яндыз, впрочем, предпочитал благоразумно помалкивать, ибо, кроме броской внешности и отваги, природа наделила его еще и умом.
   Юный чингизид не сделал более ни одного движения, просто застыл в седле, словно статуя, а приблизившийся всадник, заметив – попробуй такого не заметь! – сразу же заворотил лошадь к вербам, едва не ухнув в огромную черную лужу, в которой отражалось веселое смеющееся солнце.
   – От так осень, ядри ее… – Выругавшись, путник встретился взглядом с Яндызом и, спешившись, поклонился: – Не скажешь ли, батюшка воевода, далеко ль отсель до Смоленска?
   Яндыз скривил губы:
   – По заполошью – к вечеру будешь…
   Царевич нарочно произнес лишь половину тайных слов, наслаждаясь явным замешательством посланца, и, лишь увидев в его глазах явную готовность убежать прочь со всех ног, небрежно добавил:
   – Ежели на Соловья-разбойника не нарвешься.
   – А Соловушка-то в Смоленске, чай?
   – Соловушка-то в Смоленске, а вот ты кто?
   Яндыз говорил по-русски чисто и правильно, словно этот язык был для него родным… впрочем, вторым родным – в Орде-то? Запросто!
   – А я Кузьма, Якшам Кудяма-гостя приказчик, смоленские Ордынцем кличут.
   Все правильно, все без подвоха… вроде бы. Царевич все же окинул подозрительным взглядом округу. И сам себе ухмыльнулся – чего так переживать-то? Какой тут подвох, когда с одной стороны купцы – ордынские гости, а с другой… с другой – под его, Яндыза, командованием нынче три с половиной сотни не самых последних рубак, набранных Василием из Верховских княжеств, где никогда не поймешь, чья земля – то ли русская, то ли литовская, одно слово – пограничье, никакой толком власти нет, и повадки у всех соответствующие. Нет, вообще-то эти парни Яндызу нравились – по сути, он и сам был такой же, как они – изгой, и всего за душой – верный конь да острая сабля. Конкистадор! Воитель!
   – Что-то ты припозднился, приказчик Кузьма, – не сходя с коня, покачал головой царевич.
   Посланец захлопал глазами и снял порядком замусоленную шапку, кажется, беличью, а может, и из собаки, кто его знает? Вообще Ордынец одет был простенько, неприметненько, как при его делах и положено: армячок, грубого сукна полукафтан, сапоги дегтем – чтоб воду не пропускали – смазаны.
   Яндыз не удержался, съязвил, нос поморщив:
   – Ну и запах же! Ты, Кузьма, словно бы не в приказчиках – в углежогах. Так что скажешь?
   – А… – приказчик опасливо огляделся по сторонам и, никого не заметив, привязал коня к вербе.
   – Ты глазами-то не стреляй – я заплачу, как уговаривались. Ну? – сощурив карие глаза, чингизид пытливо взглянул на собеседника.
   – Припозднились нынче мы, – поспешно, но как-то издалека начал тот. – Растаяло все, поплыло – дороги нету, вот и пробирались шляхами еле-еле, да чрез болота – по гатям, а гати те…
   – Хватит про гати, – не выдержал Яндыз. – Дело говори! Какие с Орды вести?
   – Дак я и говорю…
   Посланник несколько раз поклонился и дернулся, отчего стал напоминать тряпичную куклу, коей по праздникам тешили народ кощунники-скоморохи, потом шмыгнул носом и, понизив голос, поведал о том, что к каравану уважаемого сарайского купца, работорговца Якшам Кудяма, прибились какие-то непонятные люди, и вовсе ни на каких торговцев непохожие.
   – Чем непохожие? – тут же перебил царевич. – Повадками? Одеждой? Обликом?
   – Да нет, – Кузьма махнул рукой. – По одежке да облику – татарва и татарва, чего ж…
   Тут Яндыз покривился, подумав: а не рубануть ли наглеца саблей? Почему б и нет? Какой от такого малахольного толк? Сколько времени уже говорит – а толком-то еще ничего не сказал… но и не признал в Тохтамышевом сыне татарина – значит, и возможные, подосланные братцем Булатом убийцы не признают… хотя они ведь и просто выспросить могут – кто есть кто при князе московском Василии?
   Между тем приказчик, по всей видимости, угадал во взгляде молодого «воеводы» нечто такое, что заставило его наконец говорить внятно и четко:
   – Двое их, один – старик в белой чалме, Асраил-хаджи, главный, второй – молодой – Каюм-бек – в помощниках, но тоже по нраву гордый, не купцы оба – точно. С ними слуги – все дюжие молодцы, один к одному, оружны, товаров никаких не везут, и сам господин Якшам Кудям их почитает.
   – Та-ак, – выслушав, задумчиво протянул царевич. – И что, больше ты про них ничего такого не знаешь?
   – Точно не знаю. – Ордынец неожиданно усмехнулся: – А поразмыслить могу – есть с чего, господине.
   – Ну-ка, ну-ка! – Наплевав на весь свой гонор, Яндыз тут же спешился и нетерпеливо потер руки – посланник-то оказался с головой, а ведь этакой тюрей прикидывался. – Говори, с чего там поразмыслить?
   – Хозяин мой, Якшам Кудям, путь за Окою-рекой сменил. Раньше все северами ходили, Смоленским шляхом, а теперь, вишь ты, по-иному – на Тракайскую дорогу свернули. Смекай, господине, куда?
   – Да в Литву, – нервно усмехнулся «воевода». – Куда еще-то?
   – Еще я вызнал – путями разными, – эти двое, Асраил-хаджи с Каюм-беком, богатые подарки с собою везут, да не просто богатые, а… У меня знакомец в Новом Сарае, златокузнец, так он много чего про каменья да золото порассказывал.
   – Так что везут-то?
   – Шлем с золотой вязью работы изысканной, к нему – доспех наборный, пластинчатый, тоже весь в узорочье – истинно ханский! Такой только одному подарить можно…
   – Витовту! – Яндыз зло щелкнул пальцами, что в тишине прозвучало выстрелом из ручницы, согнав усевшихся на вербе ворон.
   Лениво захлопав крыльями, серые птицы закружили, закаркали, словно недовольные шумом.
   – К Витовту едут – да! – оглянувшись, прошептал посланник. – Мыслю – хан Булат к нему послал или сам Едигей-эмир… Да неважно, кто, важно – зачем?
   Царевич удивленно моргнул:
   – Вижу, ты и об этом поразмыслить можешь?
   – Могу, – быстро кивнул Кузьма. – Да тут и размышлять нечего, ясно все: помощи у Витовта просить эмир хочет. Против Джелал-ад-Дина… Или Керимбердея – все одно. Нету уж у эмира былой силы, а Булат-хан – так, тряпица…
   – Вороны… – зримо представив братьев, зашептал Яндыз. – Как же я вас всех ненавижу, как…
   Подняв голову, царевич посмотрел в жемчужно-серое небо… и вдруг вздрогнул, отпрянул, едва не упав в грязь. Показалось, будто сквозь облака смотрит на него отрезанная голова старой няньки. Если б не она…
   – Вороны! – сплюнув, ощерился Яндыз. – Вороны…
   Постоял, поругался и как ни в чем не бывало вновь повернулся к посланнику:
   – А что за караван, сколько в нем охраны?
   – Больше, чем обычно, – негромко пояснил Ордынец. – Из-за тех двоих. Сотня будет.
   Царевич презрительно прищурился и ухмыльнулся:
   – Путь ваш мне обскажи обстоятельно – где обычно ночуете, сколько караулов да где…
   – Обскажу, господине, что знаю. – Кузьма неожиданно улыбнулся… так, как, наверное, улыбался бы серийный убийца, вонзая нож в сердце очередной жертвы. – К Якшаму-купцу у меня тоже свой счет есть. Ты его не трожь, господине, а? Пусть моим будет.
   – Пусть.
   Первое желание Яндыза было – убить! О, знал он хорошо обоих, правда, виду не показал – зачем? Асраил-хаджи, Каюм-бек – все с Булатом к власти пришли, он – к большой, они – к той, что поменьше. Асраил – хитер и коварен, Каюм-бек – решителен, храбр… и глуп. Ну зачем сабле мозги? За нее хозяин думать должен. Если б не та задержка на охоте, если б не посланный старой нянькой вестник, вполне возможно, полетела бы с плеч голова несчастливого царевича Яндыза, срубленная острым клинком Каюм-бека! Его воины – отъявленные головорезы, надо принять в расчет… так и сотни Яндыза не в чистом поле найдены! Тем более, их ведь и больше, так что… Убить! Убить! Придушить смрадных гадов, срубить обоим головы, как они ему хотели когда-то… убить… убить… Убить? Нет! Сперва пытать надо! А потом к Василию-князю доставить – вдруг да выйдет что-то в Орде замутить в своих интересах? Вдруг да получится? И тогда он, Яндыз, очень может быть…
   О-о-о! Пришпорив коня, чингизид застонал, закусил губу, прогоняя только что взлелеянную самим собою мечту, прогоняя не потому, что мечта эта несбыточная, а лишь по одной причине – не упустить, не сглазить! И тогда да поможет Всевышний!
   Воины царевича нагнали купцов быстро – на полном скаку взлетев на вершину поросшего редколесьем холма, Яндыз увидал внизу вереницу серых, приплюснутых жемчужно-свинцовым небом кибиток, перемежавшихся вьючными лошадьми и всадниками в шлемах и с копьями. Белая чалма маячила где-то за первой повозкой… или просто так показалось, ведь с такого расстояния сложно было рассмотреть все подробности, тем более – узнать человека. И все же царевич чувствовал – вот они, оба врага – там! Асраил в белой чалме и – рядом, на вороном коне – Каюм-бек.
   Оглянувшись, Яндыз поднял вверх руку в расшитой золотой нитью перчатке:
   – Лучники – вперед. Во-он по тому овражку. Как мы подскачем ближе, начинайте метать стрелы. Да! Сначала огонь – из ручниц и гаковниц – по первой телеге. Пусть встанет намертво – ясно?
   Кивнув, командир лучников – высокий нескладный парень со сломанным носом и нехорошим взглядом меленьких, глубоко посаженных глаз – молча поворотил коня. Лучники помчались к оврагу, словно стая волков, почуявших добычу, стоившую того, чтоб поскорей вонзить в нее клыки. Проводив воинов взглядом, Яндыз улыбнулся и надвинул пониже шлем, высокий, с золоченой полумаской и стальными полосками вместо кольчужной сетки – бармицы. Обернулся:
   – Ну, едем. Оженя, твоя сотня пусть обходит слева. Там болото, похоже. Смотрите, не утоните.
   – Ниче! – ухмыльнувшись, кудлатобородый кивнул своим: – За мной, парни.
   Еще один отряд помчался к дороге, сливаясь с низким небом, тускло светившимся палевым цветом. Царевич выдержал паузу и, тронув поводья, пустил лошадь по склону холма вниз, чувствуя позади хриплое дыхание коней и лязг доспехов.
   Голые ветки ольхи и рябины хлестнули по шлему, зачавкала под копытами не по-ноябрьски сырая земля. Вот и вербы, вот – справа – овраг, а вот и дорога – и последний воз, и воины…
   – Ау-у-а-а-а!!! – выхватывая саблю, хрипло закричал Яндыз, кидая коня вперед, на враз ощетинившихся копьями стражей.
   Ну, конечно, нападавших уже заметили – трудно было бы не заметить подобное воинство, и опытный в таких делах царевич ничего иного не ждал… Где-то впереди истошно затрубил рог, и тут же, словно в ответ ему, рявкнула небольшая пушчонка – гаковница – с полпуда весом, стрелявшая ядрышками размерами с грецкий орех. Со всех сторон со свистом полетели стрелы.
   Дзынь!
   Удар вражеской сабли пришелся по шлему Яндыза, но это был первый и последний пропущенный (специально пропущенный!) чингизидом удар – изогнувшись вперед, царевич ловко поразил противника в шею, и тот, обливаясь кровью, повалился с коня в дорожную грязь.
   Яндыз тут же взялся за следующего, в глазах зарябило от мельканья клинков, копий, шестоперов и палиц. Ржали кони, хрипели раненые, многие бойцы что-то орали, а кто-то бился молча, стиснув зубы – как сам царевич.
   Удар! И выбитая из рук врага сабля, улетев было к небу, уныло шлепнулась в грязь. Бах! Снова рявкнула гаковница… или ручница – пушчонка совсем маленькая, с рук можно стрелять. За то так и названа.
   Арьергардный заслон был опрокинут вмиг, видать, не слишком-то умелых воинов туда выставили. Смяв их почти с ходу, дружинники Яндыза бросились дальше, пока не обращая внимания на обоз, и вот тут многим пришлось спешиться – кони вязли в грязи. Бросил коня и царевич – пришлось, что поделать. Снова закипела схватка, а справа, из зарослей, наконец-то послышался дружный вопль – то добрался наконец со своей сотней Оженя.
   Караванщики, похоже, не ожидали подобного натиска – кто-то из стражников еще сражался, большинство же купцов и приказчиков бросились на колени:
   – Не убивайте! Мы простые купцы. Возьмите все.
   Яндыз цинично прищурился – все и возьмем… не сейчас, чуть погодя, когда придет время. Сплюнув, отбросил следовавшему за ним по пятам дюжему парню – оруженосцу – небольшой круглый щит, богато украшенный сверкающими металлическими накладками, наклонился, схватил за ворот первого попавшегося приказчика – совсем юного, трясущегося от страха парня:
   – Где ваш хозяин и те, кто с ним?
   – Там, – бедолага показал рукой. – Они все там, у первых возов. С ними воины… много.
   Яндыз покусал ус, прислушался:
   – Уже немного.
   Пора было пробираться вперед, к главной цели. Пора!
   – Господин!
   Царевич обернулся на оклик, сурово глянув на только что подбежавшего молодого воина в заляпанной пятнами грязи кольчуге:
   – Чего тебе, Ваньша?
   Кажется, так этого парня звали – Ваньша – из сотни лучников. Судя по вспыхнувшим от гордости и счастья глазам – еще бы, сам командир помнил его имя! – именно так.
   – Мы в охранении, впереди… Так вот – там, за лесом, чужие вои! Идут сюда, пока не торопятся.
   – И много их? – быстро соображая, спросил Яндыз.
   Ваньша тряхнул головой:
   – Много. Уж по меньшей мере – тысяча!
   – Тысяча? Однако.
   – Все с копьями, с мечами, в доспехах, со щитами червлеными.
   Царевич зло сплюнул:
   – Литовцы!
   – Оно так, господине.
   – А лес-то рядом… Так! Живо трубить отход! Уходим наметом, вкруг того болотца – литовцы туда вряд ли сунутся.
   Вот за это Яндыза в отряде уважали! Заносчивый в быту (еще бы, все-таки чингизид!), в боевой обстановке царевич преображался и всегда действовал цинично и хитро, частенько предпочитая лихой атаке засаду, а полному (но по воинской чести) разгрому – поспешное, но тщательно продуманное отступление. Вот и вчера он не зря присматривался к болотцу да посылал по местным деревням своих людей – узнавать гати да броды. Пригодилось!
   Гавкнула напоследок ручница. Снова затрубил рог. Прихватив с собой убитых и раненых, четким порядком – один за другим – воины Яндыза убрались с дороги, без остатка растворяясь в диких – вкруг болота – лесах, в которых давно уже присмотрели все удобные тропы.
   Были, были, конечно, погибшие, да и раненые имелись – как без этого? Но Яндыз своих людей не бросал – об этом тоже все знали, как и о том, что предательства никогда не прощал, всегда мстил – если уж не удавалось самому переветнику, так его близким.
   Погони не было. То ли литовское (а чье же еще-то?) войско, высланное Витовтом для встречи ханских посланцев, еще не успело до них дойти, а скорее всего, литовские воеводы просто плохо знали здешние места и соваться в болота не решились. Да и к чему? Караванщиков разгромили – да и черт с ними, главные-то люди – целы!
   – И-и-и, шайтан! – не выдержав, выругался царевич.
   Жаль, конечно, что не удалось поквитаться с давними недругами, однако ж – и пес пока что с ними. Главное-то вызнали, есть о чем доложить Василию-князю – Булат-хан с Едигеем-эмиром посланников к Витовту заслали! Зачем – даже соглядатаю Кузьме Ордынцу ясно – помощи просить в замятне. Против Джелал-ад-Дина, Керимбердея и прочих.
 
   – А вдруг Едигей вновь на Москву пойдет? Что тогда скажете?
   Князь московский Василий Дмитриевич, сутулый, не старый еще мужчина с темной бородой и неприветливым взглядом, прихрамывая (по осени всегда сильно суставы болели, особенно – в этакую вот сырую непогодь), уселся в высокое резное кресло и, бросив посох проворно подбежавшему слуге, недовольно взглянул на толпившихся вокруг бояр и дьяков.
   – Так, княже, на Москву-то Едигей и без Витовта может, было уж так недавно.
   Князь скривился, услыхав бодрый молодецкий голос молодого боярина Ивана Хряжского. Нет, ну всем пригож боярин – и роду знатного, и верен, и статен, силен – вот только глуп изрядно, и все свои глупости любит первым же изрекать – умом хвастается! Мол, все вы тут, князья-бояре, молчите, а я… Так кто тут самый умный? А кто говорит, кто голос подал.
   – Не может он без Витовта, Ваня, – поморщившись от боли в ногах, терпеливо пояснил Василий не столько для тупого боярина, сколько для всех остальных, внимательно ловивших сейчас каждое княжье слово. – Раньше мог, а теперь – нет. Желальдин там у него, Керимбердей и прочие Тохтамышевы дети. Все власти хотят, ордынского трона ищут. Того и гляди – сам Едигей и поставленник его, Булат, на престоле не удержатся. Одначе ж… – Чуть помолчав, князь задумчиво сдвинул кустистые брови: – Одначе ж на Москву – ежели с Витовтом сговорятся – пойти могут. Победный поход силу власти в несколько раз увеличивает, о том еще древние знали. Ась?
   Приставив руку к уху, Василий с прищуром посмотрел на бояр – мол, чего это тут я один говорю, а вы отмалчиваетесь? Что за совет такой? Нехорошо, непорядок.
   – То верно ты молвишь, пресветлый княже, – отозвался за всех «дубинушка» Иван Хряжский. – Тогда и нам надобно войско собрать да накрепко границы сторожить.
   – Да ведь собирается уже войско, – презрительно покосившись на молодого боярина, негромко произнес воевода – сорокалетний князь Можайский. – Ты ж, княже Василий Дмитриевич, сам указание давал. Теперя вижу – поступил мудро.
   Василий спрятал усмешку – польстил, польстил воевода, ну да ладно, как государю без лести подданных его? Тогда он как и не государь вовсе, ежели не боятся, не трепещут, не льстят. Пусть. В меру только. А войско московский князь и в самом деле приказал потихонечку собирать, после того письма наглого, писанного самозваным заозерским князьком Егоркой… Мхх!!! Вот-то гад еще! Прошлолетось Москву, собачина, взял да разграбил – хитрова-а-ан, да и людишек воинских – ватажников клятых – у него полно. Хорошо, хоть сам князь упасся, Бог миловал, а вот супругу, Софьюшку, в монастырь Вознесенский подстригли, инокиня теперь. На Москве монастырь-то, рядом, одначе – близок локоть, да не укусишь, обратного – в мир – ходу нет. Да и нужен ли, ход-то? Софья, конечно, супругой была неплохой, да уж больно горда, обидчива, властна! Сама хотела заместо князя править, помыкать мужем – потому-то Василий, честно сказать, не сильно-то по ней и печалился, тем более – жениться замыслил – а что? Раз уж теперь холостой! Смотрины назначить, невест… он ведь еще крепок, вот только суставы, ноги… Ну да с хворью лекари справятся, а жену молодую иметь – ух! – кому ж не любо? Только что вот тестюшка-то бывший – Витовт – обидится, уже обиделся, да покуда с немцами орденскими у него дела были. А теперь вот – еще и ордынцы послов шлют. И этот еще, заозерский выскочка, письмишко наглое прислал…
   Василий закрыл глаза, припоминая. Предлагал князек Заозерский (хоть и князек, да силен, силен, собака!) на Орду походом ратным вместе пойти, мол, тогда и ему победа легче достанется, и князю московскому доля серебра, у басурман взятого, прежний достаток вернет.
   Великий князь еще тогда подумал, если победят – будет в ханах… ну, не друг, а не враг хотя бы, а если разгромят – одной головной болью меньше. Всегда можно сказать, дескать, Егорка этот сам против моей воли в набег пошел. Хотел, собирался было уже часть войска Орду пограбить отправить, и отправил бы, коли не явился бы вчера с докладом татарский царевич Яндыз, посланный с отрядом своим границу литовскую караулить.
   Нынче ж, на совет, великий князь московский Яндыза-царевича не позвал – пусть, мол, отдыхает с дороги. А и нечего ему на совете делать – хоть и хороший воин, и верен вроде бы, а все ж – горд несусветно, и – это уж точно! – себя куда выше Василия-князя считает. Чингизид потому что! Укоротить бы рога… да пока рано – кто знает, как там, в Орде, сложится? А теперь… теперь-то что? Отправлять войско – не отправлять? Никто не подскажет, про все самому думать нужно. Эх, была бы Софья, она б… Тьфу ты, вот ведь вспомнил, м-да-а-а…
   Задумчиво забарабанив пальцами по резному подлокотнику кресла, князь снова посмотрел на бояр: