Один дукат Раничев разменял – хватило, чтобы заплатить воинам и Аврааму, Софроний же что-то из Москвы так и не появился. Хватило и вновь нанять слуг – те быстро привели гнилые хоромы Ивана в более-менее божеский вид, вообще же, конечно, нужно было строиться, но уж ближе к лету, сейчас сговориться о помолвке, а уж к Покрову, как и принято, свадьба. Раничев и не ждал бы так долго, если б не опекун Евдокси, воевода Панфил Чога. Не то чтобы тот был жутким ревнителем старины, просто хотел, чтоб все было, как он выражался, – «по-людски». Ну по-людски, так по-людски, жаль, ждать долгонько! С нового года – с первого марта – почитай больше шести месяцев. Ладно, дольше терпели оба, теперь-то, считай, дорожка накатана. Теперь он не просто Ванька Раничев – Иван Петрович, сын боярский! Хоть и невелика вотчинка – да все ж его, родовая! Надо бы туда съездить, посмотреть, что там за селения, что за мужики. Тиуна толкового назначить, чтоб и мужиков зря не забижал, но и порядок бы блюл твердой рукою. Где вот такого тиуна сыскать? Аль сманить у кого? Чьи раньше-то были пожалованные деревеньки? Ах ясно, княжьи. Похоже, порядка там и не было – слишком уж далеко от княжеского пригляду, а управители, известно, все больше воры.
Раничев расхохотался на скаку. Эвон, до чего дошел! Здрасьте, наше вам с кисточкой, именитый вотчинник, Иван Петрович Раничев. Крепостных девок тоже будете пользовать? В баньке прикажете аль в опочивальню привесть? Впрочем, какие к чертям собачьим, крепостные? До отмены Юрьева дня… Ха! Какой тут еще Юрьев день? Похоже, пока дворовые людишки в любой момент уйти могут, это через сто лет их Юрьевым днем – двадцать шестое ноября – ограничат и пожилого уплатой. Интересно, много ль в деревнях дворовых – холопов обельных? Может так случится, что и совсем нет никого – те, кто там живет, ведь княжьи холопы, не его, Ивана. Так за счет чего ж тогда жить-то? Самому земельку пахать? Многие, кстати, так и делают. Ну нет, князь говорил, всех испольщиков да издольщиков на нового владельца переведет. Хотел было уж Феоктисту-тиуну повелеть выправить грамотки, да Иван вовремя настоял, чтоб – Авраамке. Тот человек верный, зря не напакостит, в отличие от Феоктиста… Обидово, Гумново, Чернохватово, – повторял про себя Раничев названия деревенек. Не забыть бы и съездить, срочно съездить, пока никаких дел нет. Да и деревни-то почти в той стороне, что и Почудово – сельцо боярыни Евдокии, вот на обратном пути и заехать. А допрежь того – сватов. Может, и согласится Панфил Чога ускорить свадьбу? Чего до Покрова ждать-то? Они ж не крестьяне все-таки, от сельхозработ не зависят! Главное, сватов авторитетных послать. Кого вот только? Авраамку? Можно – старший дьяк, человек не последний. Лукьян? Слишком молод, еще молоко на губах не обсохло. Нифонта – так не знает его никто. Вот бы боярина какого сговорить, важного. О том с Нифонтом и перетереть на днях, устроить мальчишник. Завтра же и поговорить, всех позвать – Авраамку, Лукьяна, Нифонта… Интересно, забросил он свою идею с пиратством или все же вынашивает, экипаж подбирает? Рыцарь удачи, едрена корень! Прямо, как в песне:
«Жаннета» набивала такелаж…
В кейптаунском порту,
С пробоиной в борту
Как бы Лукьяна не сманил, тот по малолетству может польститься. Жаль, одним верным человеком меньше. Хоть и молод еще парень, однако не глуп, и, ежели в бою каком не убьют, вполне может достичь степеней известных, и довольно быстро. Год-два – воевода не воевода, а сотней командовать будет.
Ладно, хватит на сегодня дум, уважаемый господин Иван Петрович, сын боярский, вотчинник именитый. Герб не хотите себе придумать? С серебряной по лазоревому полю табличкой – «И.о. директора». Жаль, не приняты здесь гербы-то, это надо было в Европу податься. Так что уж придется потерпеть без герба, Иван, свет, Петрович, рыцарь, блин, ненаглядный. А вот, кстати, и дом – ворота покосившиеся поправлены, сараюха дальняя, что уж и не починить никак, поленницей свеженарубленных дровишек прикрыта, по крыльцу, чтоб ступеней не видно было, холстина грубая пущена, серенькая, с зеленым узором. Такой же и дверь обита, внутри – изба с горницей, сени, светлица, амбар – и впрямь хоромы – все прибрано, печи натоплены жарко. Завидев хозяина, слуги в горнице у порога встали, кланяются – как мол? Видно, денег жаждут.
– Ничего, ничего. – Раничев перекрестился на киот да чуть посмурнел ликом. – Божницу-то могли б и подкрасить, аспиды.
– Да мы ж и хотели, батюшка, да того серебра, что ты оставил, едва на остальное хватило.
– Ну хоть кисеей какой завесьте.
– Сполним, батюшка, со всем нашим удовольствием. Нам бы это… деньжат бы.
– Деньжат им. – Иван сунул руку в калиту, дал каждому по серебряхе, пользуйтесь!
Слуги вновь закланялись. Ишь, злыдни, как беден был, так их и не дозовешься, не то сейчас: «Чего откушать изволите, боярин батюшка?»
– Откушать – потом, ближе к вечеру, а посейчас пошли-ка все вон, после придете! Заедки только на столе оставьте, да мальвазии-вина, что купить было велено. Купили ли? – Иван строго оглядел слуг.
– Купили, батюшка. И ткани, что ты заказывал: аксамит, парча, камка, бархат лазоревый, штука сукна немецкого – все купили, портняжка за дверью ждет – становой кафтан шить, позвать ли?
– Некогда сейчас. – Раничев махнул рукою. – Завтра с утра пущай явится. – Потянулся. – Эх, пошью себе костюм с отливом – и в Ялту… Сиречь – в гости.
Выпроводив слуг, уселся на крыльце, накинув на плечи синюю потертую однорядку, подставил весеннему солнышку усталое лицо, глаза чуть прикрыл – ждал. Рыжий цепной кобель Аксютка – откуда-то притащенный слугами – дрых у ворот, обожравшись вчерашнею кашей, и во сне ласково махал хвостом. Иван тоже расслабился, откинулся спиной к двери, похрапывать начал…
В ночном баре «Явосьма» творился самый настоящий бардак! Во-первых, кто-то вырубил свет, а во-вторых, кто-то кого-то явно колошматил у самой сцены, так что тряслись комбики, а на ударной установке жалобно позвякивали тарелки.
– Дай ему, дай ему, Васяня! Дай! – подзуживал кто-то – в темноте не было видно кто.
– Счас я его, козлину, ножиком!
– Эй, парни, не надо ножиком, – нагнувшись со сцены, предупредил Раничев и что есть силы заорал: – Макс! Мать твою, ты где есть-то? Звони в милицию, сейчас поножовщина будет… Да где ж ты…
– Убивают! – заверещали внизу.
Больше не раздумывая, Иван схватил за гриф бас-гитару и с ужасным воплем ринулся в темноту бара. Оба! Народ так и прыснул в стороны. А Иван уж разошелся, эх-ма! Размахивал тяжелой гитарой, словно былинный богатырь палицей.
Вокруг раздавались звуки ударов, чьи-то приглушенные вопли и девчачий визг. Отчаянно пахло потом, табаком и консервированными оливками.
Косил Ясь конюшину,
Косил Ясь конюшину…
Поглядал на дивчину!
– Менты!!! – вдруг заорали рядом. – С собакой приехали. Сваливаем, ребята!
– Я вот вам свалю! – осерчал Раничев. – А ну стой, падлы! А ты не лай… – Он оглянулся на огромную овчарищу, светившуюся в темноте, что твоя собака Баскервилей. – Не лай говорю…
А собака все лаяла, аж изошлась вся, да так что Иван проснулся и едва не упал с крыльца.
– Ох, мать твою, Аксютка, и почто разлаялся?
Напрасно Иван кричал на собаку – лаять-то было с чего! В ворота колотились. И кого черт принес? Хотя… как это, кого? Ведь договаривался же, и вот те раз – заснул.
– Иду, иду, – поспешая к калитке, заорал Раничев. – Сейчас, отопру уже.
Вот и распахнулась наконец небольшая, у самых ворот, дверца. Боярский возница Прошка, поклонившись Ивану, отошел в сторону. Бабочкой – в нарядной беличьей шубке, крытой золотистой парчою – выпорхнула из возка Евдокся, растянула в улыбке губы, сверкнула глазищами изумрудными:
– Любый мой, любый…
Вбежав на двор, бросилась Ивану на шею, поцеловала, потом обернулась, крикнула в калитку вознице:
– К вечерне меня заберешь, понял?
– Как не понять, боярыня-краса? – лукаво прищурился Прохор – молодой цыганисто-курчавый парень в овчинном полушубке и армяке. Стегнул запряженных в возок гнедых, развернулся лихо, умчался, присвистывая, только его и видали.
– Прошу в дом, – поклонился Иван. – Слуг отпустил до вечера, не хочу, чтоб нам кто-то мешал.
– Ништо. – Боярышня смущенно опустила веки. – Говорят, ты разбогател изрядно?
Иван усмехнулся, распахнув перед гостьей дверь:
– Не то чтобы сильно разбогател, однако у князя теперь в чести!
– Вот славно! – совсем по-детски хлопнула в ладоши Евдокся. – А жарко-то как у тебя, Иване.
– Жарко – не холодно, пар костей не ломит. Шубку-то сними, люба…
Улыбнувшись, девушка сбросила шубу Ивану на руки, оставшись в накинутой поверх длинного алого саяна распашнице белого атласа, украшенной ярко-синими кусочками ткани – вошвами – и множеством блестящих серебряных пуговиц.
– К столу? – Раничев кивнул на закуски с вином. – Или нет, пойдем-ка, покажу тебе опочивальню.
– Пойдем, – почему-то шепотом отозвалась гостья. Поднялась вслед за Иваном в узкую опочивальню с выстланным мягкими шкурками ложем, скинула на лавку распашницу, с улыбкою расстегнула саян почти до самого пояса.
– Помоги, милый, – усевшись на лавку, тихо попросила она.
Раничева не надо было долго упрашивать. Расстегнув, снял с Евдокси саян, обнял за шею, нащупав застежку жемчужного ворота… расстегнул, почувствовав под белым шелком рубашки напрягшуюся грудь… Миг – и прильнул к уже обнаженной деве…
– Я так ждала тебя, – целуя, шептала боярышня. – Так ждала тебя, любый…
На следующий день, с утра, явился портняжка. С иглами, нитками, тканью. Слуга постучал осторожненько, разбудил, гад… Ну да ладно, все равно вставать. А ведь проспал заутреню-то! Ничего, замолим грешок… Раничев весело перекрестился на икону и вошел в горницу.
Поклонившись, слуга пригласил туда же портняжку – ушлого мужичка с седоватой бородкою и аккуратно подстриженными волосами.
– Ого, да тут и в самом деле есть, из чего шить. – Поклонившись, портняжка бросил взгляд на разложенные по лавкам ткани. – Чего надобно-то, боярин?
– Надобно все, – подумав, ответил Раничев. – Кроме исподнего и шубы.
– Ясненько, – кивнул мужичок. – Тогда, кормилец, стань-ка эвон к окну – обмерю… Угу… – Обмерив Ивана, портной подошел к лавке. – Значит, так… Нужен тебе кафтан… даже два – один зимний, с подкладкой, другой легкий, в избе носить да летом. Вот этот вот узорчатый байберек как раз подойдет для летнего, а вот тот кусок сукна – во-он, темно-синий, как раз для зимы. Украшать как будем, каменьями драгоценными, жемчугом, канителью?
– Лучше бы пуговицами…
– Одних пуговиц маловато будет, хозяин. Давай канители немного подпустим – хоть не из золотой, хоть из серебряной проволочки.
– Давай, – махнул рукой Раничев, лихорадочно подсчитывая, хватит ли оставшихся золотых для того, чтобы прилично одеться. Как-то не рассчитывал он на украшения, позабыл. А не надо было, украшения здесь – важная часть одежды и много чего про хозяина сообщить могут, особенно – по части финансовой дееспособности.
– Так, с кафтаном определились, теперя… э, нет. – Портняжка вдруг хлопнул себя по лбу. – Зад-то у кафтана короче переда будем делать?
– Зад? Э-э… А как носят?
– Кто помоложе и у кого средства есть – укороченный, чтоб задники сапог видны были. Сапоги-то у тебя красны, боярин?
– Да, пожалуй…
– Ну вот, – портной кивнул. – Теперя – опашень и ферязь. Оба – из бархата лазоревого, с серебряным узорочьем. Однорядка нужна?
– Пожалуй, – согласился Иван. – От непогоди всякой, да и так… Только украшений поменьше.
– Из немецкого сукна пошьем, с завязками шелковыми, – успокоил портняжка. – Пояс шить ли? Шелковый, желтый, с иззолоченьем?
– Валяй… Хотя есть у меня татаур ременный.
– То из кожи, а этот – шелковый.
– Валяй, валяй… Как пошьешь, скажешь – сколько чего.
– Ну все тогда, господине. К Благовещению Богородицы готово будет.
– К Благовещению… – Раничев зашевелил губами. – Ага, двадцать пятое марта… через неделю. Быстро шьешь, портняга!
– Так ведь сколь пошью, столь и заработаю. Семья-то большая, шевелиться надоть.
– Давай шевелись. – Иван потянулся. – Забыл спросить – кличут-то тебя как?
– А так и кличут – Онфим-портняжка. На Забытьей улице всякий знает. Прощевай, господине… К Благовещению зайду.
С полудня пришли гости – Авраам, Лукьян, Нифонт – ближе людей у Ивана покуда и не было. Дед Ипатыч с Иванкою да Анфиской жили в Москве, друзья-скоморохи – Авдотий Клешня, Селуян да Ефим Гудок – подались заколачивать деньгу в Новгород, Тайгай – в почетном плену у железного хромца Тимура, а Салим-ургенчец… где его носит теперь по земле – известно одному только Богу.
Ничего – зато из этих трех каждому довериться можно.
Первым пришел Авраам, уселся за прихваченную с собой книжицу – «Повесть о Макарии Римском» – про то, как три монаха усердно искали рай. Уселся, поклонившись вежливо, уткнулся носом в книгу. Тут же и Лукьян явился – в новом кафтане красного бархата, с золочеными пуговицами – и сам-то никак не мог привыкнуть к богатой одежке, скинув полушубок да старую однорядку, все осматривал исподтишка кафтанец – не порвал ли.
– Красив, красив, гусь, – обняв парня за плечи, расхохотался Иван. – Хватит на себя смотреть, давай-ко к столу, друже… А кафтан у тебя знатный. Молодец, я ж думал, ты все деньги на девок спустил или на книги, как вон Авраамий, а ты – нет, молодец, о себе подумал. И правильно – по одежке встречают. Чего такой радостный?
– Воевода вызывал, Макарий. – Лукьян шмыгнул носом и, не выдержав, покраснел. – Сказал, скоро десятником стану. А ежели и дале так служить буду, князюшка деревеньку в кормленье пожалует.
– С чего бы это такие милости? – удивленно вскинул брови Иван.
– Так и тебя завтра государь видеть хочет!
– Стоп… Неужто… Неужто – грамотца из Москвы пришла?
– Пришла, а как же! – еле сдерживая довольную улыбку, важно кивнул отрок. – Да не одна, несколько. И от Руфины-боярыни, и от содомита того, дьяка…
– Что еще за содомит? – оторвался от книги Авраам, бывший несколько не в курсе всех московских операций Раничева.
– Да так, – махнул рукою Иван. – Был такой на Москве-граде.
– В Москве содомитов хватает, – важно кивнул молодой дьяк.
Иван с Лукьяном, переглянувшись, заржали.
– Гость к тебе, батюшка, – заглянув в дверь, доложился слуга.
– Ну вот и Нифонт. – Раничев потер руки. – Жаль, на дворе Пост Великий, иначе б я вас получше попотчевал. Инда изопьем мальвазеицы – невелик грех, чай, не первая неделя, да не последняя, замолим. Вы как?
– Я не буду, – мелко перекрестился Авраам. – Грех все же…
– А мы замолим, – храбро улыбнулся Лукьян. – Чай, мясом заедать не будем?
– А какая сейчас неделя, мясопустная?
– Знамо, мясопустная.
– Так вот и нет на столе мяса. – Иван встал с лавки и подошел к двери, встретить последнего гостя. – Входи, входи, Нифонте… Знакомься… Впрочем, что это я? Ты тут и так всех знаешь.
Поздоровавшись со всеми, Нифонт – черноволосый, с узкой бородою, мужчина, поджарый и стройный, несмотря на свои сорок, одетый в немецкое платье, скинув шубу, уселся за стол, поправив серебряную цепь поверх короткого камзола из черного бархата.
– Ты-то хоть, Нифонт, греха не боишься? Мы ж тут с мальвазеею…
– Да я б и мяса с удовольствием сейчас съел, – к неподдельному ужасу Авраамки, рассмеялся гость. – Бог простит, думаю… И слава Господу, сюда еще не добралась Святая инквизиция.
– И не доберется, будь уверен, – скривился Раничев. – Ну угощайтесь, гостюшки дорогие.
В связи с постом стол был накрыт скромно: кислые щи с капустою, пироги с солеными грибами да с той же капустою, соленые же огурцы, репа, просяная каша с шафраном, блины, калачи, заедки, несколько видов ягодных киселей… в общем, все, что успели наготовить да купить на торгу слуги. Выпили – кроме Авраамки, потекла неспешно беседа.
– Сваты? – переспросил Ивана Нифонт. – Хорошее дело, давно пора. Ростислава-боярина в этом смысле хвалят, познакомлю. Еще Никифор-гость да старший дьяк Георгий – Авраам его знает.
– Знаю, как не знать. – Авраам наконец подал голос. – Человек уважаемый, худого не скажешь.
– Ну вот, считай, с главными сватами определились, – улыбнулся Нифонт. – Да не журись, человече! И что с того, что пост? Мы ведь не свадьбу играем, сговариваемся просто. А в таком деле нечего медлить… – Улучив момент, он наклонился к Ивану, шепнул: – Ну что, не передумал насчет моего предложения?
Раничев покачал головой:
– Нет.
– Ну как знаешь… А я вот соберусь, наверное, к теплым морям… Слишком уж доставать стали.
– Да кто же?
– Феоктист-тиун да архимандрит с чернецами… В общем, до тепла подожду, а дальше – с первым же купеческим караваном.
– В Кафу?
– В Кафу, куда же еще-то?
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента