Страница:
В шатре, рядом с ложем и жаровней, покрытой синими догорающими углями, стояло два больших котла из начищенной до золотого сияния бронзы. В котлах плескалось какое-то питье. Не долго думая, Хаснульф схватил валяющийся на ложе корец резного дерева. Зачерпнул и, сделав блаженный глоток, протянул Хельги:
– Пей, ярл! Хороша бражка, пахучая.
– Я уж чую – смердит на весь шатер… А они сюда не ворвутся?
– Не, пока кричат, не ворвутся, ты уж мне поверь, я уж эту братию знаю, – приложив руку к груди, заверил воевода.
Снаружи по-прежнему раздавались крики, кажется, они стали еще громче. И еще громче и как-то потерянно звучал нежный девичий голосок:
– Вижу своего господина сидящим в красивом саду, с ним мужи и отроки. Он зовет меня… Зовет меня… Зовет!
Толпа взвыла в экстазе.
– Все, нам пора, – тронул ярла за рукав Хаснульф. – Сейчас ворвутся… Эй, что ты делаешь?
С холодной усмешкой на устах Хельги вылил остатки пахучей браги в котел с каким-то подозрительным варевом, видно тем, что опаивали несчастную деву.
Они едва успели покинуть шатер, как откинулся полог и внутрь одновременно вошли – а скорей, влетели – волхв Малибор и Кармана. За ним вошли полуобнаженные воины.
– Пейте, вой! – зачерпнула корец Кармана. – Сейчас вам понадобятся силы.
Выпила и сама, скривилась:
– Какой пес смешал напитки? – Потом махнула рукой. – А, теперь все равно…
Пошатываясь, вышла из шатра, прихватив с собою широкий нож и веревки.
А обнаженную деву уже подняли на ладью, провели в устроенный на корме шалаш с покойным князем. Рядом, у мачты, ждали связанные наложницы. Кармана с широким ножом в руках подошла к одной из несчастных дев и уверенным движением всадила нож в сердце. Дернувшись, девушка завалилась на покрытые парчою доски, и в этот момент жрица перерезала ей горло. Подошла к следующей… И тут промахнулась, всадив кинжал в живот. Выгнувшись, наложница закричала от боли.
– Кричи, кричи, дева! – подняв к небу окровавленный нож, возопила Кармана. – Твой господин ждет тебя!
Затем жрица хладнокровно зарезала третью девушку и четвертую… словно баранов или кур, отрезанные головы которых, впрочем, тоже уже валялись в ладье. Рюрик собирался отъезжать в загробный мир пусть и раньше положенного ему времени, зато со всем возможным комфортом.
– Четыре, – пьяно пересчитала мертвых наложниц Кармана. – А Еффинда обещала-то пятерых. Одну, видно, зажилила, курва скупая! Ух, гадина… Однако где ж парни? Эй, вой! Воины! Прекрасная вдова ждет вас в ладье для таинства любви. Помогите же ей предстать перед мужем достойно – радостной и возбужденной!
Трое воинов, обнажившись, взбежали по снегу в ладью. Один по пути запнулся о мачту и чуть было не грохнулся навзничь. Жрица придержала его за локоть:
– Ух, змеи! А я-то думаю – кто вылакал в шатре всю бражку?! Что, не могли подождать немного? У, отродье, чтоб вас взяла Мокошь. Ну, иди же, чего стоишь… Да не на меня пялься, чучело, в шатер иди… Туда, туда, иди же!
Жрица – чернявая, морщинистая, с длинным, похожим на вороний клюв носом и без передних зубов – вытерла окровавленный нож о парчу. Слава богам, несмотря на возраст, силенки еще были. Ну, что там, в шатре, натешились воины? Впрочем, ждать некогда, чай, хоть и оттепель, да зима – вполне и замерзнуть можно.
Прихватив веревку, Кармана решительно вошла в шатер – молодой воин, тот, самый последний, доделывал свое любовное дело. Постанывая, мерно колыхалась дева, на груди ее, маленькой, совсем еще девичьей, позвякивало золотое ожерелье, длинные светлые волосы закрывали лицо. На все это невозмутимо смотрел мертвый Рюрик.
– Ну, хватит, хватит, отползай, – подняв нож, Кармана похлопала воина по ягодицам и взглянула на остальных. – Нате вам веревку. Все, приступаем!
Воины накинули веревку на тонкую шею девушки и по знаку волхвицы принялись разом душить. Несчастная захрипела, выгнулась… Кармана примерилась и несколько раз вонзила ей под ребро нож. Потекла кровь…
– Начинайте, – выйдя из шалаша, Кармана кивнула Малибору. Жрец подал знак – и в краде полыхнуло пламя!
Вообще-то, погребальный костер должен был зажечь близкий родственник мужского пола – за неимением у Рюрика такового (кроме отнюдь не близкого Хельги) перед тризной специально приняли в род сильного молодого парня. Он и зажег краду.
– Се сва оне иде! – отшатнувшись от жаркого пламени, возопил жрец, и воины в такт его словам забили палками о щиты.
– А тут же отверзятся врата она, А войдешь – се есть красен Ирий, А тамо Pa-река тече…
Хельги не особенно прислушивался к словам Малибора, честно говоря, его больше заботил Ирландец. А того что-то совсем не было видно… хотя нет – появился. Как раз уже и начиналась собственно тризна – принесли столы с хмельным и закусками, и молодые воины приготовились к ристалищу.
За дымом погребального костра клонилось к закату солнце – именно за ним и спешил сейчас покойный князь со своими наложницами.
– Не хочешь ли принять участие в тризне, брат мой? – неслышно подошла к Хельги Еффинда, старшая жена Рюрика, а теперь – свободная, как птица, вдовица. Располнела Еффинда за последние годы, однако ж не потеряла былой красоты – лицо по-прежнему было белым, а щеки – румяными, лишь наполнилась округлостью стать.
Улыбнувшись, Хельги взглянул на живот сестрицы.
– Когда родится сын, назови – Ингвар, – тихо сказал он.
– Мы все сделали, как надо, ярл, – подойдя к Хельги, украдкой шепнул Ирландец. – Тем более слуги не управились вовремя с дровишками, все время подтаскивали, так что, выходит, мы и им помогли.
– А где взяли девку?
– Там же, в ладье, – цинично усмехнулся Ирландец. – Наложница, ей так и так умирать. Надели ей на шею ожерелье, волосы на лицо начесали, а ту, настоящую, одели по-быстрому в мужское платье – делов-то! Тем более в этакой-то суматохе… Чу? Кажется, тебя зовут принять участие в тризне, ярл?
– Отлично! – Хельги потер руки.
Ирландец взглянул на него, как на полного идиота.
– Ты что, в самом деле собираешься сражаться с этими опившимися полудурками? – Он кивнул на молодых воинов, уже звеневших мечами по краям догорающего костра.
– Я что, похож на умалишенного берсерка? – оскорбился ярл. – Конечно нет. Сражаться я вовсе не собираюсь, а вот попить пива, меду и браги… Ты видишь, нам уже машет наш друг Хаснульф!
– Воевода Хаснульф – наш друг? – Ирландец восхищенно присвистнул.
– А как же? – расхохотался ярл. – Идем же скорей, он, видно, уже утомился ждать.
– Постой-ка немного, ярл, – подергал губу Ирландец. – Что нам делать с той, настоящей?
– А где она сейчас? Надеюсь, не брошена голой в лесу?
– Нет, мы спрятали ее в твоих покоях и приставили верную стражу.
– И правильно поступили, Конхобар. Вот пусть она там и посидит, в себя придет немного. Тем более что ее безутешный дед, боярин Всетислав, похоже, топит горе в вине. Вот ему в этом и поможем. Заодно поговорим.
Усмехнувшись, ярл потер виски и быстро направился к столам, чувствуя, как кто-то внутри активно не принимает всего происходящего, протестуя против страшной смерти невинных девушек жуткой головной болью.
– Что поделаешь, – сам себе тихо сказал ярл. – Это тризна, и всё равно кто-то обязательно должен был умереть.
Вокруг уже звенели мечи и звучали погребальные речи. Кто-то плакал, кто-то, наоборот, смеялся, в погребальном костре бушевало пламя, и удушливый черный дым закрывал клонившееся к закату солнце.
Глава 4
– Не тот! Не тот! Зря я доверился глупой твари, все перепутавшей, лучше бы послал кого-нибудь. – Князь Дирмунд злобно пнул подвернувшуюся под ногу кошку. Жалобно мяукнув, та юркнула в приоткрытую дверь горницы. Кликнув слугу, Дирмунд велел позвать волхва Вельведа, что давно уже дожидался в гостевой зале.
– Звал, княже? – войдя, низко поклонился волхв – среднего роста, с узким морщинистым лицом и темными маленькими глазками, недобро смотревшими из-под кустистых бровей. Сейчас, правда, глазки излучали полнейшее подобострастие и любовь.
– Звал, звал, Вельвед. – Дирмунд указал вошедшему на лавку. – Наше новое колдовство не вполне удалось, – почесав длинный нос, честно признался он. – Верные люди донесли – на берегу Волхова-реки недавно справили тризну по могучему князю.
Вельвед вскинул глаза:
– Так разве не этого мы и хотели, мой повелитель?
– Нет, – князь усмехнулся. – Тризну справили по князю Рюрику, а недоносок Хельги жив и здравствует. И мы сами, с помощью заклинаний и жертв, расчистили ему дорогу к власти!
– Так, может, стоит попытаться еще раз? – Волхв испытующе взглянул на друида. – Не вышло один раз, выйдет в другой. Снова направить змея…
– Да-да, змея… – задумчиво кивнул Дирмунд. – Я точно знаю – именно от змея примет смерть Хельги, – он вздохнул, – ну, вот послали змея, вытащили колдовством из снегов – и что? Этот безмозглый летучий червяк погубил совсем не того! Ты советуешь попытаться еще раз? Снова словить дев, принести в жертву, снова вызвать змея, направить его – а теперь это будет куда труднее – и что дальше? Вдруг и на этот раз тварь промахнется? Я даже не знаю, может, она вообще уже давно сдохла от холода, ведь мои заклятья не вечны… – Друид помолчал и добавил, подумав: – И не стоит недооценивать Хельги. Я уже сталкивался с ним однажды и не смог убить. Это не говоря о попытках, предпринятых моими людьми, тем же Лейвом и Истомой. Нет, думаю, не просто так промахнулся змей… Хельги силен, очень силен, и сила его все возрастает.
– Неужто никак нельзя с ним справиться? – недоверчиво почмокал губами волхв. – Видал я этого Хельги – варяг как варяг, ничего особенного. Вот дружок его, Конхобар Ирландец, мыслю, куда как хитрее.
– Конхобар? – Дирмунд с горечью рассмеялся. – Да, Конхобар опасен. Проклятый предатель, он был когда-то моим первым помощником, а потом изменил мне.
– И до сих пор жив? – изумился Вельвед.
– Жив до поры до времени. – Друид сверкнул своими черными очами так яростно, что у волхва отпали всяческие сомнения насчет дальнейшей судьбы несчастного Ирландца.
– Погубив Хельги, я достану и отступника Конхобара, – зловещим шепотом произнес Дирмунд. – Никуда он от меня не денется, а смерть его будет страшной. Главное – победить ярла. Признаюсь, наших способностей не хватило, чтобы его погубить… думаю, он пользуется покровительством Белеса, ведь Велес – бог северных болот и туманов.
– Да, Велес могуч. – Вельвед пошевелил кустистыми бровями. – В ильменских и ладожских землях он может тягаться могуществом с самим громовержцем Перуном, не говоря уже о других богах. И варяжские боги – они ведь тоже с севера. А вот если выманить князя Хельги сюда, к нам?
– Был он уже здесь. И ничего… Хотя, ты прав, могущество северных богов здесь сильно ослабнет. Но ему помогают не только боги, но и некто из далекой земли, которой еще нет.
– Как это – «которой еще нет»? – осмелился переспросить волхв.
Не удостоив его ответом, друид поднялся с резного деревянного кресла и принялся ходить по горнице из угла в угол. Длинный нос его смешно выдавался вперед, рыжеватая редкая бороденка подрагивала в такт шагам, лишь пронзительные черные очи резко контрастировали с затрапезным обликом князя – в них сверились недюжинный ум, коварство и злоба. Друид думал. Выманить Хельги на юг, к восстановленным святилищам древних богов? Да, сила ярла здесь заметно уменьшится, уменьшится и заступа богов… Правда, Хельги уже был здесь, и тогда попытка расправиться с ним не удалась. И все равно, стоит попытаться еще. В конце концов, тогда здесь не было столько волхвов. Заманить Хельги в святилище, снова принести в жертву сто дев, и… И ярл вполне может уйти, словно бы он вообще неуязвим… неуязвим… он… часть его. Да! Друида вдруг осенило. Глаза его вспыхнули темным огнем, тонкие губы растянулись в улыбке. Ну да, как же он раньше не догадался? Ведь какая-то часть ярла, несомненно, находится не в нем самом, а… скажем, в той далекой стране, где пряталась Магн дуль Бресал, отступница Магн, когда-то подававшая большие надежды молодая жрица. И теперь ясно, почему Хельги с такой непоколебимой яростью встал на его пути к власти. Конечно же, это интриги Магн! Надо убрать ее, впрочем – не только ее, но и того, кто стал частью ярла и чье присутствие можно было бы давно угадать, если б только хватило времени немного подумать. Итак, волхв прав – нужно заманить сюда Хельги! Заманить и нанести удар… Два удара! Два одновременных удара, один – здесь, в жертвеннике, а другой… – друид усмехнулся. – Другой – в той далекой стране, куда уже не раз проникало его колдовство и откуда был столь удачно вытащен помощник – недавно погибший Варг. Может, лучше б было оставить его там? Нет, вряд ли он справился бы, тут нужно действовать самому. И не сразу, а тщательно подготовившись.
– Надеюсь, никто не пронюхал про наш новый храм? – обернувшись к Вельведу, резко спросил Друид.
– Что ты, князь, – испуганно замахал руками тот. – Дороги к нему неведомы.
– Тогда скоро принесем новые жертвы. – Дирмунд улыбнулся.
– А вот, боюсь, это не удастся, мой господин, – тихо возразил волхв. – Весна, чай, распутица. Вряд ли мы сможем туда добраться до того, как просохнет земля.
Выслушав его, друид согласно кивнул – о распутице он что-то и не подумал. Да-а… Что ж, выходит, несколько месяцев в году боги будут обходиться без жертв? Тогда как же рассчитывать на их благоволение, и это в то время, когда оно столь нужно? И как посеять в жителях страх? А страх нужен обязательно – ведь только из людей, изведавших всепроникающий страх, получаются хорошие рабы, преданные до глубины души своему господину, которого они боятся и уважают. Человек – животное, и чем сильнее его ударить, тем больше уважения он будет испытывать к бьющему. Но стоит только ослабить хватку – все, пиши пропало, весь авторитет придется восстанавливать снова. Вот как сейчас… Дирмунд вздохнул.
– Пусть волхвы поставят идолов здесь, в Киеве, – неожиданно повелел он.
Вельвед вздрогнул:
– Боюсь, киевляне не примут их, княже!
– Ты не понял меня, волхв. – Дирмунд презрительно прищурил глаза. – Разве жители Киева не поклоняются Перуну, Даждь-богу, Мокоши, да тому же Велесу? Вот и пусть волхвы поставят везде, где можно, идолы Перуну и Мокоши – Грозе и Смерти. А уж кому пойдут жертвы – другой вопрос. Может, и этим достойным богам достанется тоже?! – Друид хрипло рассмеялся. – Пусть волхвы ходят по улицам и пророчествуют о жутких знамениях, предвещающих конец света. Пусть не устают повторять это всегда и везде, и пусть каждый человек знает – спасти гибнущий мир может только кровь! Красная человеческая кровь, которую так любят боги. И пусть так же потихоньку привечают к себе молодых дев. Пусть не шатаются по улицам косматые и немытые, пусть имеют вид добрый и приятный, а речи – медоточивые и обволакивающие, пусть каждая пришедшая к жертвеннику дева почувствует в волхве своего самого лучшего друга! Это тяжело, я знаю. Но когда придет время… Эти девы понадобятся нам уже летом. Ступай же, волхв, и поторопись! И помни – я буду встречаться с тобою лишь иногда – не стоит без нужды дразнить Хаскульда-князя.
– Исполню все, что велел, – уходя, низко поклонился Вельвед.
Друид проводил его взглядом. Кажется, Истома Мозгляк присоветовал ему неплохого помощника – умного, хитрого и, похоже, верного. Впрочем, никогда не стоит слишком доверять людям.
Март-протальник выдался хмурый. То, бывало, с утра выглянет ласковое солнышко, позолотит крыши, а к обеду, глянь, – и уже затянула небо серая хмарь, посыпался мокрый снежок с дождиком, засвистел ветер, бросая в лица прохожих мокрые льдинки, а к вечеру – раз – и тишина, безветрие, и ясное звездное небо с полной золотистой луною. Такой вот март выпал.
Таким вот звездным вечером, почти что уже ночью, девки пряли в горнице, что на постоялом дворе Зверина. Две подружки-хохотушки – Любима и рыжая смешливая Речка, на которую посмотришь – волей-неволею улыбнешься – до чего задорница девка: улыбчивая, яркая, словно пылающее закатом солнце, а уж веснушек – больше, чем колосков в поле!
– Ну, вот, – поправив веретено, продолжала рассказывать Речка. – А другой волхв там – совсем молодой парень, ну, как наш Порубор, даже, может, и помоложе…
– Да помоложе-то – уж совсем дите! – не выдержав, фыркнула Любима.
– А красивый какой, – не слушая ее, мечтательно говорила Речка. – Темненький, но не как Пору-бор, а чуть посветлее, волосы длинные, мягкие, узким ремешочком связаны, глаза нездешние, светлые… Велимором кличут.
– Ты за пряжей-то следи, Речка! – нагнувшись, Любима подняла уроненную подружкой прялку, красивую, с резным изображением солнышка и русалок.
Речка вздохнула и вдруг подсела к подруге близко-близко, заглянула в глаза:
– Любима, а вот скажи без утайки – красивая я… или так, не очень?
– Тьфу ты, – рассмеявшись, Любима обняла подругу. – Ну, конечно, красивая, Реченька, о чем говорить-то? А тебе, видно, понравился тот молодой волхв, о котором рассказываешь, ну, признайся!
Речка зарделась. Круглые щеки ее покраснели и напоминали два наливных августовских яблока. Посмотрев на подружку, Любима снова не выдержала – рассмеялась, да и кто другой выдержал бы, слишком уж смешная была девчонка.
– А мне Ярил нравится, – погладив Речку по волосам, призналась Любима. – Да вот только не хочет батюшка отпускать за него, голь-шмоль, говорит, ни богатства у него, ни представительности. Ну, да богатство дело наживное… Много чего замыслил Ярил, глядишь, что и выйдет – ума-то ему не занимать, ну, да ты и сама знаешь.
– Знаю, – кивнул Речка и, замолчав, принялась сучить пряжу. На губах ее играла мечтательная улыбка.
– Вот, с Порубором в дальнюю дорожку ушли, к Роси-реке, местечко под дворище присматривать, – тихо говорила про суженого Любима. – Скоро уже и вернуться должны, чай, присмотрели.
– А Порубор, что ж, не присмотрел еще себе невесту? – отвлеклась от своих мыслей Речка.
Любима отмахнулась:
– Да рановато ему еще.
– Чего ж рановато? Парень красивый, видный.
– Серьезный он слишком, – пожаловалась Любима. – Сама знаешь, девы таких не очень-то любят. Так, верно, и проживет в бобылях, коли не попадется такая, что силком скрутит.
– Ой, а к нам на волхвование много всяких дев ходит! – всплеснув руками, поведала Речка. – И Сам-вина, кузнеца Панфила дочка, и Радислава с Подола, и многие… Слушай-ка, а давай и ты сходишь! Увидишь, как весело. В пятницу вечерком и пойдем.
– Не выйдет в пятницу-то, – с видимым сожалением отозвалась Любима. – Батюшка не отпустит, в пятницу вечером да в субботу самая работа, народу много – купцы на торжище приедут, людины… Вот если б как-нибудь днем.
Речка расхохоталась вдруг, показывая крупные ослепительно белые зубы:
– Так завтра мы как раз днем собираемся. Не все, правда… Пойдем, а?
– А и сходить, что ли? – Любима задумалась. – Все равно, когда еще Ярил с Порубором вернутся. И чего днями дома сидеть?
– Верно. Так пойдешь?
– Инда пойдем завтра, – наконец решилась Любима. – И в самом-то деле!
Назавтра нарядились девки. Речка – в белую, с вышивкою, рубаху, поверх – варяжский сарафан, темно-синий, сборчатый, заколотый двумя бронзовыми фибулами, начищенными так, что больно глазам, и не скажешь, что бронзовые, – золотые, как есть золотые! Поверх этой одежки накинула шубку бобровую, желтым немецким сукном крытую, на ноги постолы кожаные, обмотки белые, льняные, узким золоченым ремешком перевитые, – ух и дева-краса, пухленькая, толстощекая, а в шубке-то этой еще и шире, чем есть, казалась. Смешная! Любима тоже с утра принарядилась, очаг затопив да слуг пошпыняв для порядку, – видя такое усердие, дедко Зверин уступил, отпустил днем на прогулку, строго-настрого наказав, чтоб ужо к вечеру возвернулась. Еле дождалась подружку дева, все по двору бегала, в ворота выглядывала. А уж Речка-то издали еще рукой замахала, бежала – подпрыгивала:
– Ну, что, отпустил батюшка?
– Отпустил, – обняла подружку Любима. – Сказал, хоть до темноты гулять можно. Ну, идем, что ли?
– Идем! Ух, и красива ж ты, Любимка! – Речка беззлобно ущипнула подружку за бок. Любима засмеялась. И в самом деле, по улице шли – парни встречные шеи свернули. Еще бы! Этакая-то краса – Любима. Волосы воронова крыла из-под шапки бобровой по плечам распущены – старухи пусть плюются, а молодые завидуют. Зеленая туника – узкая шерстяная, до самых пят, поверх – небрежно плащик наброшен, не бобровый, беличий, ветер распахнет полы – вся фигурка видна, вот и посворачивали головы парни, поразевали рты, а кто и в лужу свалился.
– Эй, девы, орешками угостить? – это уж на Подоле, в виду Градка, повстречался молодой парень. Подружки переглянулись, отнекиваться не стали, подставили ладошки:
– Ну, угости.
Парень насыпал орехов, заглянул в глаза Любиме:
– Как хоть звать-то тебя, дева?
– Пафнония, ромейского гостя женка.
– Ой, врешь, поди?
– Да ладно, не верь!
Со смехом девчонки пошли дальше. А солнце, переменчивое весеннее солнце, так и сияло, выпорхнув из-за облачка, снег таял, и в лужах отражалось голубое небо. Мимо проскакал отряд грилей – в кольчугах, на сытых конях, с красными, обитыми по крагам медью щитами. Гриди тоже свернули шеи, а кое-кто и помахал девкам, невзначай пустив коня в лужу.
– Вот ведь, обрызгали, змеи! – погрозила им кулаком Речка.
– Да не сердись ты, день-то какой хороший сегодня!
– И вправду…
– Ну, где твое капище? Небось, за тридевять земель, на Щековице?
– А вот и не угадала! На Подоле, только ближе к Глубочице.
– Тоже не близехонько. Говоришь, весело там?
– Да уж, не грустно.
На самом краю Подола, в березовой рощице, уже собрался народ – все больше молодые девчонки и парни. Посреди небольшой вытоптанной полянки был вкопан украшенный ленточками идол – похоже, Перун, рядом с ним кругом стояли идолы поменьше. Двое одетых в длинные балахоны волхвов – высокий носатый и пухленький, с круглым лицом – периодически воздевая руки к небу, неспешно прохаживались рядом с идолами и что-то вполголоса напевали. Молодежь переговаривалась и смеялась. Кто-то окликнул Речку, та обернулась, помахала рукою…
– Вельвед! – вдруг пролетел в толпе шепоток. – Вельвед-волхв.
Все расступились, давая дорогу приехавшему на гнедом коне волхву – бровастому, морщинистому, с темными, глубоко посаженными глазками-щелочками. В пегую бороду жреца были вплетены алые ленточки. Опираясь на посох с позолоченным навершьем в виде человеческого черепа, Вельвед важно прошествовал к идолам. За ним поспешал красивый юноша, темноволосый и светлоглазый, с большим беглым петухом под мышкой.
– Это и есть твой любимчик? – обернулась к подружке Любима. – Красив, ничего не скажешь.
– Велимор-волхв, – тихо пояснила Речка. – Самый молодой из всех. Смотри, что дальше будет. Сам Вельвед здесь – кудесник изрядный.
Любима с любопытством вытянула шею. Бровастый Вельвед, дойдя наконец до главного идола, повернулся и три раза ударил посохом в снег. Собравшиеся притихли.
– Злые вести принес я вам, люди, – громко возвестил волхв. – Вчера на Подоле родился двухголовый козленок, а еще раньше – телятя о трех главах. Не к добру то, люди, ой, не к добру. Чую, дуют над Киевом черные ветра, шевелят под снегом траву-одолень, задувают под крыши. Зло, зло летит над вашими головами, бойтесь же и паситеся! И травень месяц стоит – видите? – то дождь, то солнце ясное, а то ветра буранные. Никогда такого не было, нынче – есть. Смерть, смерть крыла свои черные растопырила, чуя я ее, чую…
Отбросив в сторону посох, Вельвед упал лицом в снег, завыл, раздирая в кровь щеки:
– Горе нам, горе!
– Горе нам! Горе! – эхом подхватили волхвы. В толпе кто-то завизжал, кто-то заплакал.
– Не бойтеся, люди, – вдруг вскочил на ноги Вельвед. Звякнуло на его морщинистой шее ожерелье из золотых черепов. – Боги хотят жертвы! И будут милостивы, если мы будем их чтить… – Он обернулся к отроку, и тот с поклоном передал ему трепыхающегося белого петуха.
Вельвед вытащил из-за пояса нож:
– Прими же, Перун, нашу жертву! Отрубленная петушиная голова упала в снег, кровь брызнула прямо на идола. Волхвы – и снова кто-то в толпе – громко запели:
– Славься, славься!
Вдруг главный жрец, размахнувшись, стукнул порохом по березе. Все замолкли, волхвы – и многие из собравшихся – с рыданиями повалились в снег, терзая себе ногтями лица.
Речка, поглядев вокруг пустыми глазами, тоже сделала попытку упасть… и упала бы, кабы ее не поддержала Любима.
– Пей, ярл! Хороша бражка, пахучая.
– Я уж чую – смердит на весь шатер… А они сюда не ворвутся?
– Не, пока кричат, не ворвутся, ты уж мне поверь, я уж эту братию знаю, – приложив руку к груди, заверил воевода.
Снаружи по-прежнему раздавались крики, кажется, они стали еще громче. И еще громче и как-то потерянно звучал нежный девичий голосок:
– Вижу своего господина сидящим в красивом саду, с ним мужи и отроки. Он зовет меня… Зовет меня… Зовет!
Толпа взвыла в экстазе.
– Все, нам пора, – тронул ярла за рукав Хаснульф. – Сейчас ворвутся… Эй, что ты делаешь?
С холодной усмешкой на устах Хельги вылил остатки пахучей браги в котел с каким-то подозрительным варевом, видно тем, что опаивали несчастную деву.
Они едва успели покинуть шатер, как откинулся полог и внутрь одновременно вошли – а скорей, влетели – волхв Малибор и Кармана. За ним вошли полуобнаженные воины.
– Пейте, вой! – зачерпнула корец Кармана. – Сейчас вам понадобятся силы.
Выпила и сама, скривилась:
– Какой пес смешал напитки? – Потом махнула рукой. – А, теперь все равно…
Пошатываясь, вышла из шатра, прихватив с собою широкий нож и веревки.
А обнаженную деву уже подняли на ладью, провели в устроенный на корме шалаш с покойным князем. Рядом, у мачты, ждали связанные наложницы. Кармана с широким ножом в руках подошла к одной из несчастных дев и уверенным движением всадила нож в сердце. Дернувшись, девушка завалилась на покрытые парчою доски, и в этот момент жрица перерезала ей горло. Подошла к следующей… И тут промахнулась, всадив кинжал в живот. Выгнувшись, наложница закричала от боли.
– Кричи, кричи, дева! – подняв к небу окровавленный нож, возопила Кармана. – Твой господин ждет тебя!
Затем жрица хладнокровно зарезала третью девушку и четвертую… словно баранов или кур, отрезанные головы которых, впрочем, тоже уже валялись в ладье. Рюрик собирался отъезжать в загробный мир пусть и раньше положенного ему времени, зато со всем возможным комфортом.
– Четыре, – пьяно пересчитала мертвых наложниц Кармана. – А Еффинда обещала-то пятерых. Одну, видно, зажилила, курва скупая! Ух, гадина… Однако где ж парни? Эй, вой! Воины! Прекрасная вдова ждет вас в ладье для таинства любви. Помогите же ей предстать перед мужем достойно – радостной и возбужденной!
Трое воинов, обнажившись, взбежали по снегу в ладью. Один по пути запнулся о мачту и чуть было не грохнулся навзничь. Жрица придержала его за локоть:
– Ух, змеи! А я-то думаю – кто вылакал в шатре всю бражку?! Что, не могли подождать немного? У, отродье, чтоб вас взяла Мокошь. Ну, иди же, чего стоишь… Да не на меня пялься, чучело, в шатер иди… Туда, туда, иди же!
Жрица – чернявая, морщинистая, с длинным, похожим на вороний клюв носом и без передних зубов – вытерла окровавленный нож о парчу. Слава богам, несмотря на возраст, силенки еще были. Ну, что там, в шатре, натешились воины? Впрочем, ждать некогда, чай, хоть и оттепель, да зима – вполне и замерзнуть можно.
Прихватив веревку, Кармана решительно вошла в шатер – молодой воин, тот, самый последний, доделывал свое любовное дело. Постанывая, мерно колыхалась дева, на груди ее, маленькой, совсем еще девичьей, позвякивало золотое ожерелье, длинные светлые волосы закрывали лицо. На все это невозмутимо смотрел мертвый Рюрик.
– Ну, хватит, хватит, отползай, – подняв нож, Кармана похлопала воина по ягодицам и взглянула на остальных. – Нате вам веревку. Все, приступаем!
Воины накинули веревку на тонкую шею девушки и по знаку волхвицы принялись разом душить. Несчастная захрипела, выгнулась… Кармана примерилась и несколько раз вонзила ей под ребро нож. Потекла кровь…
– Начинайте, – выйдя из шалаша, Кармана кивнула Малибору. Жрец подал знак – и в краде полыхнуло пламя!
Вообще-то, погребальный костер должен был зажечь близкий родственник мужского пола – за неимением у Рюрика такового (кроме отнюдь не близкого Хельги) перед тризной специально приняли в род сильного молодого парня. Он и зажег краду.
– Се сва оне иде! – отшатнувшись от жаркого пламени, возопил жрец, и воины в такт его словам забили палками о щиты.
– А тут же отверзятся врата она, А войдешь – се есть красен Ирий, А тамо Pa-река тече…
Хельги не особенно прислушивался к словам Малибора, честно говоря, его больше заботил Ирландец. А того что-то совсем не было видно… хотя нет – появился. Как раз уже и начиналась собственно тризна – принесли столы с хмельным и закусками, и молодые воины приготовились к ристалищу.
За дымом погребального костра клонилось к закату солнце – именно за ним и спешил сейчас покойный князь со своими наложницами.
– Не хочешь ли принять участие в тризне, брат мой? – неслышно подошла к Хельги Еффинда, старшая жена Рюрика, а теперь – свободная, как птица, вдовица. Располнела Еффинда за последние годы, однако ж не потеряла былой красоты – лицо по-прежнему было белым, а щеки – румяными, лишь наполнилась округлостью стать.
Улыбнувшись, Хельги взглянул на живот сестрицы.
– Когда родится сын, назови – Ингвар, – тихо сказал он.
– Мы все сделали, как надо, ярл, – подойдя к Хельги, украдкой шепнул Ирландец. – Тем более слуги не управились вовремя с дровишками, все время подтаскивали, так что, выходит, мы и им помогли.
– А где взяли девку?
– Там же, в ладье, – цинично усмехнулся Ирландец. – Наложница, ей так и так умирать. Надели ей на шею ожерелье, волосы на лицо начесали, а ту, настоящую, одели по-быстрому в мужское платье – делов-то! Тем более в этакой-то суматохе… Чу? Кажется, тебя зовут принять участие в тризне, ярл?
– Отлично! – Хельги потер руки.
Ирландец взглянул на него, как на полного идиота.
– Ты что, в самом деле собираешься сражаться с этими опившимися полудурками? – Он кивнул на молодых воинов, уже звеневших мечами по краям догорающего костра.
– Я что, похож на умалишенного берсерка? – оскорбился ярл. – Конечно нет. Сражаться я вовсе не собираюсь, а вот попить пива, меду и браги… Ты видишь, нам уже машет наш друг Хаснульф!
– Воевода Хаснульф – наш друг? – Ирландец восхищенно присвистнул.
– А как же? – расхохотался ярл. – Идем же скорей, он, видно, уже утомился ждать.
– Постой-ка немного, ярл, – подергал губу Ирландец. – Что нам делать с той, настоящей?
– А где она сейчас? Надеюсь, не брошена голой в лесу?
– Нет, мы спрятали ее в твоих покоях и приставили верную стражу.
– И правильно поступили, Конхобар. Вот пусть она там и посидит, в себя придет немного. Тем более что ее безутешный дед, боярин Всетислав, похоже, топит горе в вине. Вот ему в этом и поможем. Заодно поговорим.
Усмехнувшись, ярл потер виски и быстро направился к столам, чувствуя, как кто-то внутри активно не принимает всего происходящего, протестуя против страшной смерти невинных девушек жуткой головной болью.
– Что поделаешь, – сам себе тихо сказал ярл. – Это тризна, и всё равно кто-то обязательно должен был умереть.
Вокруг уже звенели мечи и звучали погребальные речи. Кто-то плакал, кто-то, наоборот, смеялся, в погребальном костре бушевало пламя, и удушливый черный дым закрывал клонившееся к закату солнце.
Глава 4
ГРОМ ГРЕМИТ
Март 866 г. Киев
По всей вероятности, общественные магические действия производили мужчины-волхвы…
Б. А. Рыбаков. Язычество Древней Руси
– Не тот! Не тот! Зря я доверился глупой твари, все перепутавшей, лучше бы послал кого-нибудь. – Князь Дирмунд злобно пнул подвернувшуюся под ногу кошку. Жалобно мяукнув, та юркнула в приоткрытую дверь горницы. Кликнув слугу, Дирмунд велел позвать волхва Вельведа, что давно уже дожидался в гостевой зале.
– Звал, княже? – войдя, низко поклонился волхв – среднего роста, с узким морщинистым лицом и темными маленькими глазками, недобро смотревшими из-под кустистых бровей. Сейчас, правда, глазки излучали полнейшее подобострастие и любовь.
– Звал, звал, Вельвед. – Дирмунд указал вошедшему на лавку. – Наше новое колдовство не вполне удалось, – почесав длинный нос, честно признался он. – Верные люди донесли – на берегу Волхова-реки недавно справили тризну по могучему князю.
Вельвед вскинул глаза:
– Так разве не этого мы и хотели, мой повелитель?
– Нет, – князь усмехнулся. – Тризну справили по князю Рюрику, а недоносок Хельги жив и здравствует. И мы сами, с помощью заклинаний и жертв, расчистили ему дорогу к власти!
– Так, может, стоит попытаться еще раз? – Волхв испытующе взглянул на друида. – Не вышло один раз, выйдет в другой. Снова направить змея…
– Да-да, змея… – задумчиво кивнул Дирмунд. – Я точно знаю – именно от змея примет смерть Хельги, – он вздохнул, – ну, вот послали змея, вытащили колдовством из снегов – и что? Этот безмозглый летучий червяк погубил совсем не того! Ты советуешь попытаться еще раз? Снова словить дев, принести в жертву, снова вызвать змея, направить его – а теперь это будет куда труднее – и что дальше? Вдруг и на этот раз тварь промахнется? Я даже не знаю, может, она вообще уже давно сдохла от холода, ведь мои заклятья не вечны… – Друид помолчал и добавил, подумав: – И не стоит недооценивать Хельги. Я уже сталкивался с ним однажды и не смог убить. Это не говоря о попытках, предпринятых моими людьми, тем же Лейвом и Истомой. Нет, думаю, не просто так промахнулся змей… Хельги силен, очень силен, и сила его все возрастает.
– Неужто никак нельзя с ним справиться? – недоверчиво почмокал губами волхв. – Видал я этого Хельги – варяг как варяг, ничего особенного. Вот дружок его, Конхобар Ирландец, мыслю, куда как хитрее.
– Конхобар? – Дирмунд с горечью рассмеялся. – Да, Конхобар опасен. Проклятый предатель, он был когда-то моим первым помощником, а потом изменил мне.
– И до сих пор жив? – изумился Вельвед.
– Жив до поры до времени. – Друид сверкнул своими черными очами так яростно, что у волхва отпали всяческие сомнения насчет дальнейшей судьбы несчастного Ирландца.
– Погубив Хельги, я достану и отступника Конхобара, – зловещим шепотом произнес Дирмунд. – Никуда он от меня не денется, а смерть его будет страшной. Главное – победить ярла. Признаюсь, наших способностей не хватило, чтобы его погубить… думаю, он пользуется покровительством Белеса, ведь Велес – бог северных болот и туманов.
– Да, Велес могуч. – Вельвед пошевелил кустистыми бровями. – В ильменских и ладожских землях он может тягаться могуществом с самим громовержцем Перуном, не говоря уже о других богах. И варяжские боги – они ведь тоже с севера. А вот если выманить князя Хельги сюда, к нам?
– Был он уже здесь. И ничего… Хотя, ты прав, могущество северных богов здесь сильно ослабнет. Но ему помогают не только боги, но и некто из далекой земли, которой еще нет.
– Как это – «которой еще нет»? – осмелился переспросить волхв.
Не удостоив его ответом, друид поднялся с резного деревянного кресла и принялся ходить по горнице из угла в угол. Длинный нос его смешно выдавался вперед, рыжеватая редкая бороденка подрагивала в такт шагам, лишь пронзительные черные очи резко контрастировали с затрапезным обликом князя – в них сверились недюжинный ум, коварство и злоба. Друид думал. Выманить Хельги на юг, к восстановленным святилищам древних богов? Да, сила ярла здесь заметно уменьшится, уменьшится и заступа богов… Правда, Хельги уже был здесь, и тогда попытка расправиться с ним не удалась. И все равно, стоит попытаться еще. В конце концов, тогда здесь не было столько волхвов. Заманить Хельги в святилище, снова принести в жертву сто дев, и… И ярл вполне может уйти, словно бы он вообще неуязвим… неуязвим… он… часть его. Да! Друида вдруг осенило. Глаза его вспыхнули темным огнем, тонкие губы растянулись в улыбке. Ну да, как же он раньше не догадался? Ведь какая-то часть ярла, несомненно, находится не в нем самом, а… скажем, в той далекой стране, где пряталась Магн дуль Бресал, отступница Магн, когда-то подававшая большие надежды молодая жрица. И теперь ясно, почему Хельги с такой непоколебимой яростью встал на его пути к власти. Конечно же, это интриги Магн! Надо убрать ее, впрочем – не только ее, но и того, кто стал частью ярла и чье присутствие можно было бы давно угадать, если б только хватило времени немного подумать. Итак, волхв прав – нужно заманить сюда Хельги! Заманить и нанести удар… Два удара! Два одновременных удара, один – здесь, в жертвеннике, а другой… – друид усмехнулся. – Другой – в той далекой стране, куда уже не раз проникало его колдовство и откуда был столь удачно вытащен помощник – недавно погибший Варг. Может, лучше б было оставить его там? Нет, вряд ли он справился бы, тут нужно действовать самому. И не сразу, а тщательно подготовившись.
– Надеюсь, никто не пронюхал про наш новый храм? – обернувшись к Вельведу, резко спросил Друид.
– Что ты, князь, – испуганно замахал руками тот. – Дороги к нему неведомы.
– Тогда скоро принесем новые жертвы. – Дирмунд улыбнулся.
– А вот, боюсь, это не удастся, мой господин, – тихо возразил волхв. – Весна, чай, распутица. Вряд ли мы сможем туда добраться до того, как просохнет земля.
Выслушав его, друид согласно кивнул – о распутице он что-то и не подумал. Да-а… Что ж, выходит, несколько месяцев в году боги будут обходиться без жертв? Тогда как же рассчитывать на их благоволение, и это в то время, когда оно столь нужно? И как посеять в жителях страх? А страх нужен обязательно – ведь только из людей, изведавших всепроникающий страх, получаются хорошие рабы, преданные до глубины души своему господину, которого они боятся и уважают. Человек – животное, и чем сильнее его ударить, тем больше уважения он будет испытывать к бьющему. Но стоит только ослабить хватку – все, пиши пропало, весь авторитет придется восстанавливать снова. Вот как сейчас… Дирмунд вздохнул.
– Пусть волхвы поставят идолов здесь, в Киеве, – неожиданно повелел он.
Вельвед вздрогнул:
– Боюсь, киевляне не примут их, княже!
– Ты не понял меня, волхв. – Дирмунд презрительно прищурил глаза. – Разве жители Киева не поклоняются Перуну, Даждь-богу, Мокоши, да тому же Велесу? Вот и пусть волхвы поставят везде, где можно, идолы Перуну и Мокоши – Грозе и Смерти. А уж кому пойдут жертвы – другой вопрос. Может, и этим достойным богам достанется тоже?! – Друид хрипло рассмеялся. – Пусть волхвы ходят по улицам и пророчествуют о жутких знамениях, предвещающих конец света. Пусть не устают повторять это всегда и везде, и пусть каждый человек знает – спасти гибнущий мир может только кровь! Красная человеческая кровь, которую так любят боги. И пусть так же потихоньку привечают к себе молодых дев. Пусть не шатаются по улицам косматые и немытые, пусть имеют вид добрый и приятный, а речи – медоточивые и обволакивающие, пусть каждая пришедшая к жертвеннику дева почувствует в волхве своего самого лучшего друга! Это тяжело, я знаю. Но когда придет время… Эти девы понадобятся нам уже летом. Ступай же, волхв, и поторопись! И помни – я буду встречаться с тобою лишь иногда – не стоит без нужды дразнить Хаскульда-князя.
– Исполню все, что велел, – уходя, низко поклонился Вельвед.
Друид проводил его взглядом. Кажется, Истома Мозгляк присоветовал ему неплохого помощника – умного, хитрого и, похоже, верного. Впрочем, никогда не стоит слишком доверять людям.
Март-протальник выдался хмурый. То, бывало, с утра выглянет ласковое солнышко, позолотит крыши, а к обеду, глянь, – и уже затянула небо серая хмарь, посыпался мокрый снежок с дождиком, засвистел ветер, бросая в лица прохожих мокрые льдинки, а к вечеру – раз – и тишина, безветрие, и ясное звездное небо с полной золотистой луною. Такой вот март выпал.
Таким вот звездным вечером, почти что уже ночью, девки пряли в горнице, что на постоялом дворе Зверина. Две подружки-хохотушки – Любима и рыжая смешливая Речка, на которую посмотришь – волей-неволею улыбнешься – до чего задорница девка: улыбчивая, яркая, словно пылающее закатом солнце, а уж веснушек – больше, чем колосков в поле!
– Ну, вот, – поправив веретено, продолжала рассказывать Речка. – А другой волхв там – совсем молодой парень, ну, как наш Порубор, даже, может, и помоложе…
– Да помоложе-то – уж совсем дите! – не выдержав, фыркнула Любима.
– А красивый какой, – не слушая ее, мечтательно говорила Речка. – Темненький, но не как Пору-бор, а чуть посветлее, волосы длинные, мягкие, узким ремешочком связаны, глаза нездешние, светлые… Велимором кличут.
– Ты за пряжей-то следи, Речка! – нагнувшись, Любима подняла уроненную подружкой прялку, красивую, с резным изображением солнышка и русалок.
Речка вздохнула и вдруг подсела к подруге близко-близко, заглянула в глаза:
– Любима, а вот скажи без утайки – красивая я… или так, не очень?
– Тьфу ты, – рассмеявшись, Любима обняла подругу. – Ну, конечно, красивая, Реченька, о чем говорить-то? А тебе, видно, понравился тот молодой волхв, о котором рассказываешь, ну, признайся!
Речка зарделась. Круглые щеки ее покраснели и напоминали два наливных августовских яблока. Посмотрев на подружку, Любима снова не выдержала – рассмеялась, да и кто другой выдержал бы, слишком уж смешная была девчонка.
– А мне Ярил нравится, – погладив Речку по волосам, призналась Любима. – Да вот только не хочет батюшка отпускать за него, голь-шмоль, говорит, ни богатства у него, ни представительности. Ну, да богатство дело наживное… Много чего замыслил Ярил, глядишь, что и выйдет – ума-то ему не занимать, ну, да ты и сама знаешь.
– Знаю, – кивнул Речка и, замолчав, принялась сучить пряжу. На губах ее играла мечтательная улыбка.
– Вот, с Порубором в дальнюю дорожку ушли, к Роси-реке, местечко под дворище присматривать, – тихо говорила про суженого Любима. – Скоро уже и вернуться должны, чай, присмотрели.
– А Порубор, что ж, не присмотрел еще себе невесту? – отвлеклась от своих мыслей Речка.
Любима отмахнулась:
– Да рановато ему еще.
– Чего ж рановато? Парень красивый, видный.
– Серьезный он слишком, – пожаловалась Любима. – Сама знаешь, девы таких не очень-то любят. Так, верно, и проживет в бобылях, коли не попадется такая, что силком скрутит.
– Ой, а к нам на волхвование много всяких дев ходит! – всплеснув руками, поведала Речка. – И Сам-вина, кузнеца Панфила дочка, и Радислава с Подола, и многие… Слушай-ка, а давай и ты сходишь! Увидишь, как весело. В пятницу вечерком и пойдем.
– Не выйдет в пятницу-то, – с видимым сожалением отозвалась Любима. – Батюшка не отпустит, в пятницу вечером да в субботу самая работа, народу много – купцы на торжище приедут, людины… Вот если б как-нибудь днем.
Речка расхохоталась вдруг, показывая крупные ослепительно белые зубы:
– Так завтра мы как раз днем собираемся. Не все, правда… Пойдем, а?
– А и сходить, что ли? – Любима задумалась. – Все равно, когда еще Ярил с Порубором вернутся. И чего днями дома сидеть?
– Верно. Так пойдешь?
– Инда пойдем завтра, – наконец решилась Любима. – И в самом-то деле!
Назавтра нарядились девки. Речка – в белую, с вышивкою, рубаху, поверх – варяжский сарафан, темно-синий, сборчатый, заколотый двумя бронзовыми фибулами, начищенными так, что больно глазам, и не скажешь, что бронзовые, – золотые, как есть золотые! Поверх этой одежки накинула шубку бобровую, желтым немецким сукном крытую, на ноги постолы кожаные, обмотки белые, льняные, узким золоченым ремешком перевитые, – ух и дева-краса, пухленькая, толстощекая, а в шубке-то этой еще и шире, чем есть, казалась. Смешная! Любима тоже с утра принарядилась, очаг затопив да слуг пошпыняв для порядку, – видя такое усердие, дедко Зверин уступил, отпустил днем на прогулку, строго-настрого наказав, чтоб ужо к вечеру возвернулась. Еле дождалась подружку дева, все по двору бегала, в ворота выглядывала. А уж Речка-то издали еще рукой замахала, бежала – подпрыгивала:
– Ну, что, отпустил батюшка?
– Отпустил, – обняла подружку Любима. – Сказал, хоть до темноты гулять можно. Ну, идем, что ли?
– Идем! Ух, и красива ж ты, Любимка! – Речка беззлобно ущипнула подружку за бок. Любима засмеялась. И в самом деле, по улице шли – парни встречные шеи свернули. Еще бы! Этакая-то краса – Любима. Волосы воронова крыла из-под шапки бобровой по плечам распущены – старухи пусть плюются, а молодые завидуют. Зеленая туника – узкая шерстяная, до самых пят, поверх – небрежно плащик наброшен, не бобровый, беличий, ветер распахнет полы – вся фигурка видна, вот и посворачивали головы парни, поразевали рты, а кто и в лужу свалился.
– Эй, девы, орешками угостить? – это уж на Подоле, в виду Градка, повстречался молодой парень. Подружки переглянулись, отнекиваться не стали, подставили ладошки:
– Ну, угости.
Парень насыпал орехов, заглянул в глаза Любиме:
– Как хоть звать-то тебя, дева?
– Пафнония, ромейского гостя женка.
– Ой, врешь, поди?
– Да ладно, не верь!
Со смехом девчонки пошли дальше. А солнце, переменчивое весеннее солнце, так и сияло, выпорхнув из-за облачка, снег таял, и в лужах отражалось голубое небо. Мимо проскакал отряд грилей – в кольчугах, на сытых конях, с красными, обитыми по крагам медью щитами. Гриди тоже свернули шеи, а кое-кто и помахал девкам, невзначай пустив коня в лужу.
– Вот ведь, обрызгали, змеи! – погрозила им кулаком Речка.
– Да не сердись ты, день-то какой хороший сегодня!
– И вправду…
– Ну, где твое капище? Небось, за тридевять земель, на Щековице?
– А вот и не угадала! На Подоле, только ближе к Глубочице.
– Тоже не близехонько. Говоришь, весело там?
– Да уж, не грустно.
На самом краю Подола, в березовой рощице, уже собрался народ – все больше молодые девчонки и парни. Посреди небольшой вытоптанной полянки был вкопан украшенный ленточками идол – похоже, Перун, рядом с ним кругом стояли идолы поменьше. Двое одетых в длинные балахоны волхвов – высокий носатый и пухленький, с круглым лицом – периодически воздевая руки к небу, неспешно прохаживались рядом с идолами и что-то вполголоса напевали. Молодежь переговаривалась и смеялась. Кто-то окликнул Речку, та обернулась, помахала рукою…
– Вельвед! – вдруг пролетел в толпе шепоток. – Вельвед-волхв.
Все расступились, давая дорогу приехавшему на гнедом коне волхву – бровастому, морщинистому, с темными, глубоко посаженными глазками-щелочками. В пегую бороду жреца были вплетены алые ленточки. Опираясь на посох с позолоченным навершьем в виде человеческого черепа, Вельвед важно прошествовал к идолам. За ним поспешал красивый юноша, темноволосый и светлоглазый, с большим беглым петухом под мышкой.
– Это и есть твой любимчик? – обернулась к подружке Любима. – Красив, ничего не скажешь.
– Велимор-волхв, – тихо пояснила Речка. – Самый молодой из всех. Смотри, что дальше будет. Сам Вельвед здесь – кудесник изрядный.
Любима с любопытством вытянула шею. Бровастый Вельвед, дойдя наконец до главного идола, повернулся и три раза ударил посохом в снег. Собравшиеся притихли.
– Злые вести принес я вам, люди, – громко возвестил волхв. – Вчера на Подоле родился двухголовый козленок, а еще раньше – телятя о трех главах. Не к добру то, люди, ой, не к добру. Чую, дуют над Киевом черные ветра, шевелят под снегом траву-одолень, задувают под крыши. Зло, зло летит над вашими головами, бойтесь же и паситеся! И травень месяц стоит – видите? – то дождь, то солнце ясное, а то ветра буранные. Никогда такого не было, нынче – есть. Смерть, смерть крыла свои черные растопырила, чуя я ее, чую…
Отбросив в сторону посох, Вельвед упал лицом в снег, завыл, раздирая в кровь щеки:
– Горе нам, горе!
– Горе нам! Горе! – эхом подхватили волхвы. В толпе кто-то завизжал, кто-то заплакал.
– Не бойтеся, люди, – вдруг вскочил на ноги Вельвед. Звякнуло на его морщинистой шее ожерелье из золотых черепов. – Боги хотят жертвы! И будут милостивы, если мы будем их чтить… – Он обернулся к отроку, и тот с поклоном передал ему трепыхающегося белого петуха.
Вельвед вытащил из-за пояса нож:
– Прими же, Перун, нашу жертву! Отрубленная петушиная голова упала в снег, кровь брызнула прямо на идола. Волхвы – и снова кто-то в толпе – громко запели:
– Славься, славься! – подхватили в толпе, кто-то опять завизжал. Собравшиеся, по знаку волхвов, обряди друг друга за плечи и, ритмично покачиваясь, продолжали петь, все громче и громче:
Славься, славься, Перун-громовержец!
Славься, славься!
Казалось, в небе померкло солнце и весенний день превратился в темный осенний вечер. Не было уже видно ни ясного голубого неба, ни белых веселых облачков, ни березок – один лишь ритмичный мотив:
Славься, славься!
Славься…
– Славься, славься!
Вдруг главный жрец, размахнувшись, стукнул порохом по березе. Все замолкли, волхвы – и многие из собравшихся – с рыданиями повалились в снег, терзая себе ногтями лица.
Речка, поглядев вокруг пустыми глазами, тоже сделала попытку упасть… и упала бы, кабы ее не поддержала Любима.