Страница:
Лодка с «Семгина Глаза» с пятью охотниками и зуйком Ваней, опередив остальных, медленно вошла в заводь. Птицы здесь было полно, другие лодки тоже повернули, что никак не входило в планы Олель-ки. Впрочем, выбирать не приходилось. Лодка подошла к самому берегу, так, что хорошо заметна стала небольшая фигурка зуйка на носу.
Так… Еще…
Олелька Гнус наложил на тетиву самоедскую стрелу. Прицелился… Пора!
Просвистев, стрела впилась в шею Никодиму Ребро. Захрипев, он повалился в воду, чуть было не перевернув лодку. Остальные заволновались, заоглядывались.
И снова просвистела стрела! На этот раз Олелька не промахнулся. Увидел, как взмахнул рукой зуек.
Дальше смотреть не стал — сейчас быстро определят, откуда стреляли, да вон, уже стрелы посыпались туда, где только что был. Нет уж, нечего тут больше высматривать — ноги в руки — ив путь! Где-то там должен поджидать Игнат с лодкой… Да где же он, черт? А, вот…
— Ну, как? — выгребая на середину реки, справился конопатчик.
— Сделано, — ухмыльнулся Олелька.
— Тогда греби. Что там за шум, ребята? — бросив весло, прокричал Игнат встречной лодке.
— Убили… Самоеды наших убили.
Ну, славненько. Игнат Греч обернулся к напарнику и весело подмигнул:
— Наделаем еще делов, паря!
В кормовую каюту «Святой Софии» ворвался гонец:
— Беда, батюшка воевода! Немирная самоедь стрелами наших людей постреляла!
Не раздумывая долго, Олег Иваныч выбежал на палубу. Для начала хорошо бы выяснить, требуется ли помощь. Ведь самоедов — как называли русские люди местные племена за любовь к строганине — сырому мясу — не могло быть много. Тем более все ушкуйники вооружены. Так что, скорее всего, сами давно сорганизовались — люди битые — и от бедных самоедов давно уже ничего не осталось.
А похоже, так и случилось! Посланные разведчики вскорости возвратились, не встретив ни единого самоеда.
— Да откуда слух-то такой?! — допытывался Олег Иваныч.
— На «Семгином Глазу» двоих убило, — пояснил Гриша, принимавший активное участие в охоте, а потому более осведомленный.
— Что это еще за «Семгин Глаз» такой?
— Коч. А убиты — самоедскими стрелами. Уж это ушкуйники, кто рядом был, враз определили, людишки бывалые.
— Пусть сюда эти стрелы тащат, посмотрим…
Олег Иваныч ушел в каюту. Предстояло еще распланировать завтрашний день для всех капитанов. Софья неслышно подошла сзади, обняла, поцеловала в шею, уселась за стол напротив, взяв в руки гусиное перо и разложив перед собой бумагу. Секретарь из нее получился классный.
— Пиши… — Олег Иваныч задумался. В дверь постучали. Вошел Гриша, молча положил перед воеводой обломок стрелы со странным оперением.
— Ну, и из чего видать, что она самоедская?
— Из перьев, господин адмирал. Видишь, крепленье-то ненашенское.
Олег Иваныч недовольно буркнул, что хорошо бы взглянуть и на наконечник.
— Да, и почему только одна?
Гришаня пожал плечами:
— Одна утопла вместе с ушкуйником да обломилась, а наконечник другой — в теле зуйка.
— Кого?
— Местные поморы юнгу так называют, — пояснил Гриша. — Есть такая небольшая верткая птичка — зуек.
— Так вытащите стрелу-то!
— Невозможно пока. Зуек-то еще жив, от боли воет. Геронтия бы послать.
— Пошлем. Ты ему и передай, он у себя должен быть. Да приходите вместе на ужин.
— Исполню, Олег Иваныч. Благодарствую за приглашенье.
Они пришли вечером, Геронтий и Гриша с Ульянкой. Дымилась на столе уха, в бокалах плескалось рейнское, коего взят был с собой некоторый запасец. Вино особо не берегли, чего его беречь — в уксус чтоб превратилось?
— Ты чего такой бледный, Геронтий? — приглашая гостей за стол, поинтересовался Олег Иваныч.
— Зуек.
— Что зуек? Умер?
— Что ты, прости, Господи, не умер! — Геронтий перекрестился. — Ваня — тот зуек-то, боярина Епифана сын.
Глава 3
Шла третья неделя плавания по Студеному морю, остались позади два суровых, усеянных обломками лодей, мыса — Канин и Лайденный. От Лайденного повернули на северо-запад, к большому острову, обозначенному еще в старых новгородских лоциях. На острове, опять же судя по лоциям, имелся скит и небольшой острожек, кроме того, за счет озер и скапливающейся в расщелинах дождевой воды можно было пополнить корабельные запасы, чтоб идти дальше напрямик, к Вайгачу-острову, не сворачивая к Печоре, к Пустозерскому острогу. Тут, правда, мнения разделились: Грише, к примеру, уж очень хотелось посетить острог: сделать чертеж да записать беседы с жителями, а если повезет, так и обнаружить какие-нибудь древние книжицы. Значительная часть ушкуйников поддерживала Гришу, не из-за книжиц, конечно, а из желания вновь поохотиться на гусей да иную какую птицу. Олег Иваныч их понимал, но знал и другое: лишь одна восьмая часть пути пройдена, даже и того меньше, да и то — не самая трудная, плавали тут новгородцы и раньше, — карты и подробные описания берегов имелись вплоть до Вайгача да полуострова Югорского, а вот потом описания становились все более куцыми, карты — все менее верными, и должен был наступить такой момент, когда единственным источником сведений о неведомом пути останется карта покойного ушкуйника Федора. Олег Иваныч желал бы скорейшего наступления этого момента — чем больше будет пройдено, тем легче будет в следующий сезон, после зимовки, а что зимовки не избежать — о том Олег Иваныч и сам знал, и карта на то же указывала — даже несколько мест на подбор, все в дельтах больших сибирских рек, вот только Олег Иваныч не слишком хорошо представлял себе, каких — то ли Лены, то ли Колымы, то ли Индигирки. Реки-то обозначены были, и даже довольно подробно, вплоть до указания мест наибольшего количества птицы в какой-то Гусиной губе, однако названия вовсе не были привычно знакомыми — видимо, составители карты указывали их на местных самоедских наречиях. Ну, вот, пожалуй, Индигирка-река, кажется, знакома, а уж остальные…
Еще одно тревожило — погода. Пока везло — что-то удивительно долго, следовало этим пользоваться.
— Так что никаких тебе, Григорий, острогов! — посмотрев на вошедшего Гришу, строго сказал Олег Иваныч. — Ни Пустозерских, никаких иных. Время, время! На вес золота время сейчас. И у острова этого, что по правую руку виден, задерживаться тоже не будем. До Вайгача воды хватит, а там… Вон, смотри. — Олег Иваныч подвинул Грише карту, провел пальцем по стрелкам: — Вот Вайгач, идем к нему, входим в пролив Югорский Шар и сворачиваем к Югре — ежели что, нас Вайгач от северного ветра прикроет. А у Югры вон, реки — Ою и какая-то Хэйяха, вот эта Ою нам как раз подойдет, там водой и затаримся, не проблема. Но тоже долго ждать не будем — вон, впереди какая махина. Там, к северу, тоже речка имеется, Яхадыяха — к ней тоже кочи отправим, а дальше строго на восток, встречь солнышку. Землица рядом, рек впереди много, рыбы да птицы, да зверя морского — навалом, если и с погодой так, как сейчас будет, — на зимовке поставим Господу крест узорчатый.
— Лучше уж скит или часовню.
— Тоже верно.
— Рыбу-то уж солить пора, — вмешалась в разговор Софья. — Зима в здешних краях ранняя, не заметим, как и наступит.
Олег Иваныч согласно кивнул, добавив, что в Югорском Шаре хорошо б разделиться: часть кораблей повернет на юг, к югорской реке Ою, а часть — к Вайгачу, на зверье поохотиться, впрочем там, кажется, узко — так что друг друга даже из виду терять не придется.
— Как там наш юный герой? — вспомнил вдруг Олег Иваныч про Ваню, закашлялся, увидев осуждающий взгляд Гриши. Ну, понятно, неделю уж про парня не спрашивал, не до того было — все заботы адмиральские одолели. Хотя, конечно, понимал Олег Иваныч, что не дело это, о болезных да выздоравливающих забывать — на то он и отец-адмирал, чтоб каждого своего ушкуйника в несчастье подбадривать, а уж тем более Ваню.
— На поправку идет Ваня, — встав с резного кресла, сообщила Софья. — Только скучает — Геронтий не очень-то его выпускает по кораблю бегать. Поклон вон тебе передавал третьего дня.
Олег Иваныч почувствовал укол совести. Хорошо бы, конечно, навестить мальчика, тем более на одном-то корабле. Вот сейчас и зайти, заодно несение службы лично проверить.
— Проверь, проверь, — кивнула Софья — А мы с Ульянкой на «Николая Угодника» съездим, соленьями рыбными займемся. Отвезешь нас, Гриша?
Григорий кивнул.
Выйдя на палубу, Олег Иваныч помог спуститься вниз Софье с Ульянкой — в шлюпке их принимал Гриша с матросами. Помахал на прощанье рукой, усмехнулся — уж больно забавно выглядели девчонки в толстых куртках из нерпичьих шкур и высоких бахилах. По знаку Гришани, матросы оттолкнулись веслами от борта каравеллы, и шлюпка, тяжело переваливаясь на волнах, направилась к «Николаю Угоднику», большому трехмачтовому кочу — одна мачта основная и две съемных, — приспособленному адмиральским указом под плавучую рыболовецкую базу.
В блекло-голубом небе по-прежнему светило солнце. Даже, может быть, жарило — ежели б не ветер, северный, довольно студеный даже сейчас, летом. Олег Иваныч поднялся на верхнюю кормовую палубу, оперся на парапет, приложив к правому глазу длинную подзорную трубу, изготовленную по специальному заказу на мануфактуре боярина Заовражского, если говорить когда-то привычными для Олега Иваныча словами — «по голландской лицензии». Впрочем, и сами голландцы не были оригинальными в подобном ремесле: шлифовать стекла в вогнутые и выпуклые линзы начали еще лет двести назад флорентийские мастера Армат и Спини, с них и пошли сначала очки да лорнеты, а потом и подзорные трубы. В окуляр трубы были хорошо видны все одиннадцать каравелл и кочи. Даже удавалось разглядеть лица матросов, лезущих по вантам убирать лишние паруса — ветер раздулся к обеду, и кочи за каравеллами не поспевали. Олег Иваныч поначалу злился, жалел, что не воспользовался одними каравеллами, но в последнее время оценил и мелкосидящие кочи — с них было куда как удобнее заниматься охотой на морского зверя.
Опустив трубу, Олег Иваныч задумался вдруг, усмехнулся. Видели б его сослуживцы по Петроградскому РУВД! Ботфорты, шпага, развевающийся на ветру плащ — Христофор Колумб чисто отдыхает! А ведь и вправду… Какой сейчас год? Одна тысяча четыреста семьдесят шестой, до открытия Америки Колумбом еще целых шестнадцать лет, а новгородцы ведь именно туда плывут, в будущую Америку. Интересно, может ее как-нибудь по-другому обозвать, пока время есть? Скажем — Земля Святой Софии или Новая Новгородчина. Америка… Северный морской путь… Даже не верилось во все это, однако ж вот — плыли. Олег Иваныч иногда спрашивал себя (с Софьей на эту тему не говорил, опасаясь поубавить у нее оптимизма), а правильно ли он поступил, ввязавшись в подобную авантюру? Сидел бы сейчас в Новгороде, в усадьбе на Прусской, разводил бы кур или еще каким полезным делом занялся. Раз в неделю посещал бы Совет Господ, как пожизненный сенатор, говорил бы умные речи, смотрел, как постепенно хиреют заведенные предприятия от катастрофической нехватки капиталов. Вспоминал бы иногда об ушедшей к неведомым берегам экспедиции — ее б ведь и без него отправили, правда, гораздо труднее это было б сделать. Да и пункт назначения — он ведь его один, из всех европейцев, знал. Ну, если и не очень хорошо знал, то хоть имел представление. А одно это уже большое дело: далекие неведомые земли никакими неведомыми для новгородского адмирал-воеводы не были! Знал, представлял, готовился!
Олег Иваныч внезапно почувствовал гордость: как он быстро все организовал, буквально за считанные недели! А ведь когда ехали к морю Гандвик, на Онеге еще, был момент, затосковал, испугался — куда ж я? Зачем? В какую, блин, еще авантюру? И вот, на поверку, вовсе не авантюрой экспедиция оказалась! Вон, корабли-то, плывут, мать их за ногу! И какие корабли! Мощные, изящные, быстрые. Как сказал кто-то в рок-опере Рыбникова «„Юнона" и „Авось"» — ходил с первой еще женой в ДК Ленсовета: «Да будет судьба России крылата парусами!» А кто у нас сейчас «Республика Русия», как не Господин Великий Новгород? Выходит, это его судьба крылата… Вернее — их. Новгорода и его, Олега Иваныча Завойского, бывшего милицейского майора и пожизненного сенатора Великой Русской Республики.
— Ну, как ты, герой? — Олег Иваныч зашел в лазарет, размещающийся в носовой надстройке.
Лежащий на узком ложе отрок улыбнулся. Бледный, лицо худое, темнорусые волосы разметались, одни глаза — не поймешь какие, голубые, зеленые, серые, в общем, светлые — светятся радостью.
Олег Иваныч присел рядом, запоздало пожалел, что не принес хоть немудреный гостинец, мельком взглянул на стоящий у изголовья, впритык к стенке, стол. Батюшки! Никак, латынь!
— Учу помаленьку, — тихо сообщил Ваня. — Гриша со мной занимается да супружница твоя, Софья.
— Правильно. — Олег Иваныч погладил отрока по голове. — В будущем пригодится.
— Почему в будущем? — Ваня приподнялся на локте. — Я тут думал, пока лежал. Зря с вами навязался. Не игрушки тут. Всяк в каком-то деле полезен. А я… Что я умею? Ну, из лука стрелять, даже из аркебузы — так все равно, со взрослыми-то мужиками не тягаться. — Отрок тяжело задышал, потянулся к стоявшей рядом с латинскими книгами кружке. — Так вот, надумал я, в чем пользу приносить. — Сделав несколько длинных глотков, продолжал он: — Буду Геронтию помогать людей лечить. Силы для этого не надо, ум только — так я ведь не дурак, ну, и крови не бояться, конечно. Я не боюсь, Олег Иваныч!
Олег Иваныч сглотнул слюну, взял со стола книгу, прочел по-латыни:
— «Авиценна. Канон врачебной науки: о простых лекарствах». Надо же! «Издано в году одна тысяча четыреста семьдесят третьем от Рождества Христова в славном городе Милане».
— И много вычитал?
— А как же! — Отрок снова взбодрился. — Вот, к примеру, утиный жир — он от боли, а медь с мышьяком — от язвы, а пупок ящерицы варана…
От чего помогает пупок варана, Олег Иваныч не дослушал — с одного ив кочей вернулся Геронтий.
— Слава Господу, обошлось. — Он с улыбкой поклонился, снимая мокрый плащ, все такой же стремительный, худощавый, элегантный — не скажешь, что когда— то был палачом в Москве, если выражения глаз не увидишь в особо значимые моменты, а Олег Иваныч такие моменты помнил.
— Думал — черная смерть, — пояснил он. — Ан нет, просто лихорадка. Ты, Олег Иваныч, велишь ли корабельным отвар еловый пить?
— Велю, — рассмеялся Олег Иваныч. — Да ведь не пьют, заразы, говорят — хуже перевара, а толку никакого, ни в голове не шумит, ни песен петь не тянет, горечь одна.
— Надобно заставлять, — строго сказал Геронтий. — Иначе быстро зубы потеряют да десны кровоточить будут. Ну, как… — Он повернулся к Ване: — Много ль сегодня выучил?
— О лекаре греческом Гиппократе, что четыре сока в теле человеческом выделил, — прикрыв глаза, скороговоркой выпалил Ваня. — Соки те: слизь, кровь и желчь, черная и желтая. Окромя того, о лекарях римских, Авле Корнелии Цельсе и Клавдии Галене тоже рассказать могу… Только вот повторю сначала маленько.
— Выпей-ко сначала.
Геронтий налил в кружку какого-то дурно пахнущего варева из серебряного кувшина, корабль качало на волнах, и варево расплескалось по столу, хорошо, не задело книги.
Ваня сморщился и, закрыв глаза, выпил.
— Ну, выздоравливай, — простился Олег Иваныч. — Завтра снова зайду, послушаю. Про этих… Цельса с Галеном. Друже Геронтий, выйди-ка со мной.
На палубе, возле грот-мачты, они остановились у парапета по левому борту. Один вопрос беспокоил Олега Иваныча, все тот же — стрела. Извлек ее Геронтий — действительно, каменный наконечник, явно самоедов стрела. Да вот только не верилось почему-то в это адмирал‑воеводе. Сказывалось милицейское прошлое. Ну скажите, пожалуйста, с чего бы это нескольким — ну два-три, вряд ли больше — самоедам взять да обстрелять ни за что ни про что большой охотничий отряд? А потом исчезнуть, да так резко, словно сквозь землю провалились, сгинули. Так ведь и не нашли никого. Но, рассуждая здраво, ежели б самоеды хотели войны — напали бы всем племенем, а не баловались стрелами по одному. А были ли вообще самоеды? Чем больше размышлял об этом Олег Иваныч, тем больше сомневался. Эх, допросить бы всех участников, да с очными ставками, да… Жаль вот, обстановка пока не позволяет. Может быть, позже, на зимовке? Позже ли, раньше — но прояснить этот вопрос нужно было обязательно. Ладно, если и вправду самоеды, а если нет? Значит, среди ушкуйников есть и тайные враги — нормальное, в общем-то, явление по нынешним временам, впрочем, и не только по нынешним. Но что им (или — ему) в смерти ребенка? Или они попали в него случайно, имея главной целью убитого Никодима Ребро? Да, скорее всего, так.
— Ты, Геронтий, ежели случится быть на коче «Семгин Глаз», поспрошай осторожненько — кто таков был этот Никодим.
Геронтий кивнул.
Олег Иваныч посмотрел вдаль, где громоздились друг на друга белые многоэтажные облака, почесал за ухом. Эх, как же не хватает сейчас Олексахи — опытнейшего новгородского сыскаря. Хорошо хоть Гриша под рукой, но пока ему на «Семгин Глаз» несподручно. Пока обойдемся Геронтием.
Дул боковой ветер, ровный и сильный, гнал по бледно-синему морю белые клочки пены, по левому борту, еле различимо, виднелась полоска земли. Новгородский флот уверенно шел на восток.
На восточном берегу острова Вайгач, в трех десятках верст от пролива Югорский Шар, есть мыс — Большой Лямчин Нос. Чуть от него к югу, прямо напротив небольшой, впадающей в залив речки располагаются несколько маленьких островков, большей частью скрывающихся приливом. Неказисты островки, невелики, словно наперстки — а вот птицы там — непуганые стаи! Сонмища! Гуси, бакланы, зуйки — словно все острова покрыты бело-серым покрывалом. А уж шум! Хоть уши затыкай.
Пользуясь отливом, от вайгачского берега к ближайшему островку по пояс в воде шагали двое. В самоедских куртках-кухлянках из нерпичьих шкур, в таких же штанах, сапоги из шкур оленьих. Видно, выменяли когда-то у самоедов, а то и отняли — уж больно рожи у птичьих охотников были разбойничьи: красные, морщинистые, почти до самых глаз заросшие буйными кудлатыми бородищами. В руках оба несли сетки — из тех, что метают на птиц. Выйдя на низкий берег, подождали, пока стечет с одежды вода, затем осторожно пошли ко мху-ягелю. Обошли по ветру сопку, небольшую, пологую, круто обрывающуюся к морю, там разделились — один, худой, зашел с моря, другой, плотный, коренастый и, видимо, сильный — со стороны солнца. Подползли, таясь, по ягелю… Ага! Вот они, птички. Охотники приподнялись на локтях, кивнули друг другу и… опа! Разом бросили сетки. Поднялся гам, крылья взметнувшихся к небу птиц застили солнце…
Коренастому повезло больше — в ловко накинутой сетке оказался упитанный гусь и пара бакланов, а вот сотоварищ его промахнулся. Досадливо выругался, поднялся на ноги, раскрутил над головой сеть, чуть назад отступив… И повалился с обрыва прямо на камни. Да так быстро, что и «ой» сказать не успел!
Второй, аккуратно приложив камнями сетку с уловом, неторопливо спустился к морю. Упавший лежал на камнях, и прибой лизал его плечи.
— Колено, — прошептал он. — Кажись, расшиб… Не бросай, а?
— Да уж, не брошу, — усмехнулся второй, коренастый. — Смотри-ка, вроде идет кто!
— Где? — лежащий в воде с надеждой повернул голову.
Не говоря больше ни слова, коренастый быстро нагнулся, выбрал подходящий камень и со всего размаха опустил его на голову поверженного спутника. Тот дернулся и застыл. Холодная вода окрасилась кровью.
— Ну, прощевай, друг Явдоха, — снимая с убитого куртку, прошептал коренастый. — Видно, пришла пора нам врозь быть. Да и кухлянка твоя потеплее моей, и пищи на двоих маловато.
Отпихнув мертвеца ногой, коренастый закинул окровавленную кухлянку за плечи и, обойдя обрыв, вновь поднялся на сопку. Подняв сетку, осторожно вытащил оттуда гуся, и, ловко свернув птице шею, впился в нее зубами, жадно поглощая теплую живую кровь. Насытившись, вытер рот заскорузлой ладонью, оставив на щеках кровавую полосу. Оглянулся, посмотрел вниз — труп уже уносило в море. Убийца поднял глаза.
— Мать честная! — взволнованно произнес он, напряженно всмотревшись в синюю морскую даль. — Никак, коч!
Он вытащил из-за пазухи длинный широкий нож, выменянный в прошлом году у самоедского вождя Ылькаргика, проверил пальцем остроту лезвия и довольно кивнул. Зловещая усмешка искривила его лицо, из груди вырвалось какое-то злобно-тоскливое рычание.
Между тем на горизонте возник еще один парус…
Затем — еще…
— В Югорский Шар идут, — определил убийца и досадливо сплюнул. — А может? Успеть бы… Успею. Всяко, к завтрему буду.
Быстро добравшись до Вайгача, он направился вдоль небольшой речушки, на берегу которой, в версте от берега, имелась избушка, наспех сложенная из диких замшелых камней и редкого плавника. Зачем-то огляделся, затем нырнул внутрь. Запах гнилой рыбы резко ударил в нос, но убийца, похоже, был привычен к нему. Поднатужась, поднял лежащий на полу плоский, используемый вместо стола камень и с размаху опустил его на древнюю, сложенную из потерявших форму кирпичей печь. С хрустом отвалился угол. Убийца сунул руку в образовавшуюся дыру, пошарил там и с усмешкой вытащил оттуда тряпицу. Развернул — блеск золота ударил в глаза, и без того безумные.
— Одна, две… пять. Пять! Хэ, думал не найду, Явдоша? Однако нашел.
Тщательно переобувшись в сухие постолы из оленьей шкуры, коренастый закинул на плечо мешок с вяленой, дурно пахнущей рыбой, прихватил примитивный лук и, выйдя из избушки, быстро зашагал к югу, в сторону пролива Югорский Шар.
Коч «Семгин Глаз» входил в пролив последним. Кормчий Иван Фомин — по-прежнему неопрятный, грязный, в потертом, накинутом на плечи зипунишке, осторожно сверялся с картой. Карта была старая, если и не столетней давности, то уж с полета — точно.
— Медленно идем, Иване, — заглянул через плечо бывший конопатчик Игнат Греч. Краснорожий парень Олелька Гнус в числе других матросов управлялся с парусом.
— А мы за ними и не сунемся, — погладив косо торчащую бороду, усмехнулся Фомин. — Больно надо! Вон тут, к полуночному ветру, встанем, в заливчике.
— Правильно, — одобрительно кивнул Игнат. — На хрена нам ихнее многолюдство?
Осторожно пробуя глубину, «Семгин Глаз» медленно приближался к низкому, поросшему серо-зеленым мхом берегу.
— Все, здесь станем, — зорко следя за глубиной, махнул рукой кормчий. — Игнате, спускай лодку. Гарпуны не забудьте да сети.
Игнат что-то проворчал себе под нос, вместе с остальными корабельщиками спуская на воду челн. Уселись — Олелька Гнус на носу — смотрящим. Вспенили воду весла. Челн ходко взобрался на волну и, скатившись, словно с горки, вниз, сразу оказался у каменистого берега. Лавируя меж камнями, подошли ближе. Спрыгнув, Олелька подтащил челн, да неловко — упав, навалился грудью, черпанул водицы. Ругаясь, корабельщики выбрались на берег. Игнат, ставший после смерти Никодима старшим, распределил ушкуйников, сам же подозвал Олельку — отдельно, мол, пойдем. Пошли…
За короткое время набили гусей — умаешься коптить, довольные, покидали в сумы, навострились обратно…
— Спаси вас Господь, добрые люди! Что такое?
Из-за груды камней вышел какой-то мужик, видом — словно белый медведь — «ошкуй» — косматый, в куртке нерпичьей, а рыбой гнилой — так и разит.
Игнат с Олелькой подняли луки:
— Чего тебе, человече?
Мужик бухнулся на колени:
— Христа ради, возьмите с собой. Третий год зимую, как коч наш во льдах затерло.
Переглянулись Игнат с Олелькой. А мужик уже золотой протягивал, только бы взяли. По виду — чистый упырь, рожа звероватая, глазки так и шмыгают.
— Ладно, возьмем. Только уговор — во всем нас слушаться, иначе ссадим.
— Согласен, благодельцы!
— Как звать-то тебя?
— Матонею.
Золотой идол с суровыми глазами, страшный неведомый змеиный бог, висевший на стене адмиральской каюты «Святой Софии», словно бы осклабился в предчувствии неминуемой крови.
Глава 4
По заснеженной тундре, похрустывая настом, быстро, друг за другом ехали оленьи упряжки — нарты. Ходко бежали запряженные цугом олени, седоки, одетые в теплые парки с капюшонами, внимательно осматривали местность. Их было трое — по числу упряжек — три друга из племени оленных чауча-чукчей: молодой, еще подросток, Чельгак, Томайхомэй — «Друг Томайхо», двумя годами постарше, и самый старший — богатырь Ыттыргын. В нартах лежали припасы — вяленое мясо, рыба, оружие — тяжелые луки да короткие копья-пальмы с широкими костяными наконечниками. Со стороны не такого уж и далекого от этих мест затянутого льдами моря дул ветер — холодный, пронизывающий, злой. Ехавший впереди Чельгак крутил головой, стараясь не показать вида, что уж очень хочется ему накинуть на голову капюшон — не богатырское это дело, настоящему богатырю все равно, какая стоит погода, а настоящим богатырем стать хотелось — зря, что ли, Чельгака и еще нескольких ему подобных учил воинскому искусству мудрый Чеготтайшаман, каждый день общающийся с духами. Нелегко давалась учеба, попробуй-ка, побегай целый день за оленями с привязанными к ногам камнями, да потом постреляй друг в друга тупыми стрелами, поуклоняйся, попробуй — луки-то в полную силу натянуты, а парки сняты — попадет такой стрелой в грудь или плечо — мало не покажется, однако терпи, не кричи, вида, что больно, не показывай. После стрельбы — борьба с нанесением ударов — все по-взрослому, в полную силу. Зато потом приятно, как, скупо цедя слова, похвалит иногда тот же Ыттыргын — двадцатилетний «наилучший богатырь», пожалуй, мало кто сравнится с ним в стойбище. Хотя есть там и богатыри, и ловкие охотники. Вот и Чельгак, как откочевало стойбище к западу, к озерам да рекам, в числе прочих молодых воинов отправился на охоту — силу свою показать, ловкость, умение. Долго шел Чельгак — три дня, что становились короче оленьего хвоста, лишь звезды да северное сияние освещали путь. Добыл-таки полярного волка! Да на обратном пути увидел неведомых людей, что встали стойбищем на левом берегу большой реки Индигирки, там, где меж сопками росли небольшие деревья. Незнаемые люди то были, и яранги их были такими же невиданными, странными.
Так… Еще…
Олелька Гнус наложил на тетиву самоедскую стрелу. Прицелился… Пора!
Просвистев, стрела впилась в шею Никодиму Ребро. Захрипев, он повалился в воду, чуть было не перевернув лодку. Остальные заволновались, заоглядывались.
И снова просвистела стрела! На этот раз Олелька не промахнулся. Увидел, как взмахнул рукой зуек.
Дальше смотреть не стал — сейчас быстро определят, откуда стреляли, да вон, уже стрелы посыпались туда, где только что был. Нет уж, нечего тут больше высматривать — ноги в руки — ив путь! Где-то там должен поджидать Игнат с лодкой… Да где же он, черт? А, вот…
— Ну, как? — выгребая на середину реки, справился конопатчик.
— Сделано, — ухмыльнулся Олелька.
— Тогда греби. Что там за шум, ребята? — бросив весло, прокричал Игнат встречной лодке.
— Убили… Самоеды наших убили.
Ну, славненько. Игнат Греч обернулся к напарнику и весело подмигнул:
— Наделаем еще делов, паря!
В кормовую каюту «Святой Софии» ворвался гонец:
— Беда, батюшка воевода! Немирная самоедь стрелами наших людей постреляла!
Не раздумывая долго, Олег Иваныч выбежал на палубу. Для начала хорошо бы выяснить, требуется ли помощь. Ведь самоедов — как называли русские люди местные племена за любовь к строганине — сырому мясу — не могло быть много. Тем более все ушкуйники вооружены. Так что, скорее всего, сами давно сорганизовались — люди битые — и от бедных самоедов давно уже ничего не осталось.
А похоже, так и случилось! Посланные разведчики вскорости возвратились, не встретив ни единого самоеда.
— Да откуда слух-то такой?! — допытывался Олег Иваныч.
— На «Семгином Глазу» двоих убило, — пояснил Гриша, принимавший активное участие в охоте, а потому более осведомленный.
— Что это еще за «Семгин Глаз» такой?
— Коч. А убиты — самоедскими стрелами. Уж это ушкуйники, кто рядом был, враз определили, людишки бывалые.
— Пусть сюда эти стрелы тащат, посмотрим…
Олег Иваныч ушел в каюту. Предстояло еще распланировать завтрашний день для всех капитанов. Софья неслышно подошла сзади, обняла, поцеловала в шею, уселась за стол напротив, взяв в руки гусиное перо и разложив перед собой бумагу. Секретарь из нее получился классный.
— Пиши… — Олег Иваныч задумался. В дверь постучали. Вошел Гриша, молча положил перед воеводой обломок стрелы со странным оперением.
— Ну, и из чего видать, что она самоедская?
— Из перьев, господин адмирал. Видишь, крепленье-то ненашенское.
Олег Иваныч недовольно буркнул, что хорошо бы взглянуть и на наконечник.
— Да, и почему только одна?
Гришаня пожал плечами:
— Одна утопла вместе с ушкуйником да обломилась, а наконечник другой — в теле зуйка.
— Кого?
— Местные поморы юнгу так называют, — пояснил Гриша. — Есть такая небольшая верткая птичка — зуек.
— Так вытащите стрелу-то!
— Невозможно пока. Зуек-то еще жив, от боли воет. Геронтия бы послать.
— Пошлем. Ты ему и передай, он у себя должен быть. Да приходите вместе на ужин.
— Исполню, Олег Иваныч. Благодарствую за приглашенье.
Они пришли вечером, Геронтий и Гриша с Ульянкой. Дымилась на столе уха, в бокалах плескалось рейнское, коего взят был с собой некоторый запасец. Вино особо не берегли, чего его беречь — в уксус чтоб превратилось?
— Ты чего такой бледный, Геронтий? — приглашая гостей за стол, поинтересовался Олег Иваныч.
— Зуек.
— Что зуек? Умер?
— Что ты, прости, Господи, не умер! — Геронтий перекрестился. — Ваня — тот зуек-то, боярина Епифана сын.
Глава 3
Студеное море — о-в Вайгач. Июль 1476 г.
Дайте простор для похода,
Мерзости дайте пройти!
Много простого народа
Встретится ей на пути.
Г. Орлановский, «О мерзости »
Шла третья неделя плавания по Студеному морю, остались позади два суровых, усеянных обломками лодей, мыса — Канин и Лайденный. От Лайденного повернули на северо-запад, к большому острову, обозначенному еще в старых новгородских лоциях. На острове, опять же судя по лоциям, имелся скит и небольшой острожек, кроме того, за счет озер и скапливающейся в расщелинах дождевой воды можно было пополнить корабельные запасы, чтоб идти дальше напрямик, к Вайгачу-острову, не сворачивая к Печоре, к Пустозерскому острогу. Тут, правда, мнения разделились: Грише, к примеру, уж очень хотелось посетить острог: сделать чертеж да записать беседы с жителями, а если повезет, так и обнаружить какие-нибудь древние книжицы. Значительная часть ушкуйников поддерживала Гришу, не из-за книжиц, конечно, а из желания вновь поохотиться на гусей да иную какую птицу. Олег Иваныч их понимал, но знал и другое: лишь одна восьмая часть пути пройдена, даже и того меньше, да и то — не самая трудная, плавали тут новгородцы и раньше, — карты и подробные описания берегов имелись вплоть до Вайгача да полуострова Югорского, а вот потом описания становились все более куцыми, карты — все менее верными, и должен был наступить такой момент, когда единственным источником сведений о неведомом пути останется карта покойного ушкуйника Федора. Олег Иваныч желал бы скорейшего наступления этого момента — чем больше будет пройдено, тем легче будет в следующий сезон, после зимовки, а что зимовки не избежать — о том Олег Иваныч и сам знал, и карта на то же указывала — даже несколько мест на подбор, все в дельтах больших сибирских рек, вот только Олег Иваныч не слишком хорошо представлял себе, каких — то ли Лены, то ли Колымы, то ли Индигирки. Реки-то обозначены были, и даже довольно подробно, вплоть до указания мест наибольшего количества птицы в какой-то Гусиной губе, однако названия вовсе не были привычно знакомыми — видимо, составители карты указывали их на местных самоедских наречиях. Ну, вот, пожалуй, Индигирка-река, кажется, знакома, а уж остальные…
Еще одно тревожило — погода. Пока везло — что-то удивительно долго, следовало этим пользоваться.
— Так что никаких тебе, Григорий, острогов! — посмотрев на вошедшего Гришу, строго сказал Олег Иваныч. — Ни Пустозерских, никаких иных. Время, время! На вес золота время сейчас. И у острова этого, что по правую руку виден, задерживаться тоже не будем. До Вайгача воды хватит, а там… Вон, смотри. — Олег Иваныч подвинул Грише карту, провел пальцем по стрелкам: — Вот Вайгач, идем к нему, входим в пролив Югорский Шар и сворачиваем к Югре — ежели что, нас Вайгач от северного ветра прикроет. А у Югры вон, реки — Ою и какая-то Хэйяха, вот эта Ою нам как раз подойдет, там водой и затаримся, не проблема. Но тоже долго ждать не будем — вон, впереди какая махина. Там, к северу, тоже речка имеется, Яхадыяха — к ней тоже кочи отправим, а дальше строго на восток, встречь солнышку. Землица рядом, рек впереди много, рыбы да птицы, да зверя морского — навалом, если и с погодой так, как сейчас будет, — на зимовке поставим Господу крест узорчатый.
— Лучше уж скит или часовню.
— Тоже верно.
— Рыбу-то уж солить пора, — вмешалась в разговор Софья. — Зима в здешних краях ранняя, не заметим, как и наступит.
Олег Иваныч согласно кивнул, добавив, что в Югорском Шаре хорошо б разделиться: часть кораблей повернет на юг, к югорской реке Ою, а часть — к Вайгачу, на зверье поохотиться, впрочем там, кажется, узко — так что друг друга даже из виду терять не придется.
— Как там наш юный герой? — вспомнил вдруг Олег Иваныч про Ваню, закашлялся, увидев осуждающий взгляд Гриши. Ну, понятно, неделю уж про парня не спрашивал, не до того было — все заботы адмиральские одолели. Хотя, конечно, понимал Олег Иваныч, что не дело это, о болезных да выздоравливающих забывать — на то он и отец-адмирал, чтоб каждого своего ушкуйника в несчастье подбадривать, а уж тем более Ваню.
— На поправку идет Ваня, — встав с резного кресла, сообщила Софья. — Только скучает — Геронтий не очень-то его выпускает по кораблю бегать. Поклон вон тебе передавал третьего дня.
Олег Иваныч почувствовал укол совести. Хорошо бы, конечно, навестить мальчика, тем более на одном-то корабле. Вот сейчас и зайти, заодно несение службы лично проверить.
— Проверь, проверь, — кивнула Софья — А мы с Ульянкой на «Николая Угодника» съездим, соленьями рыбными займемся. Отвезешь нас, Гриша?
Григорий кивнул.
Выйдя на палубу, Олег Иваныч помог спуститься вниз Софье с Ульянкой — в шлюпке их принимал Гриша с матросами. Помахал на прощанье рукой, усмехнулся — уж больно забавно выглядели девчонки в толстых куртках из нерпичьих шкур и высоких бахилах. По знаку Гришани, матросы оттолкнулись веслами от борта каравеллы, и шлюпка, тяжело переваливаясь на волнах, направилась к «Николаю Угоднику», большому трехмачтовому кочу — одна мачта основная и две съемных, — приспособленному адмиральским указом под плавучую рыболовецкую базу.
В блекло-голубом небе по-прежнему светило солнце. Даже, может быть, жарило — ежели б не ветер, северный, довольно студеный даже сейчас, летом. Олег Иваныч поднялся на верхнюю кормовую палубу, оперся на парапет, приложив к правому глазу длинную подзорную трубу, изготовленную по специальному заказу на мануфактуре боярина Заовражского, если говорить когда-то привычными для Олега Иваныча словами — «по голландской лицензии». Впрочем, и сами голландцы не были оригинальными в подобном ремесле: шлифовать стекла в вогнутые и выпуклые линзы начали еще лет двести назад флорентийские мастера Армат и Спини, с них и пошли сначала очки да лорнеты, а потом и подзорные трубы. В окуляр трубы были хорошо видны все одиннадцать каравелл и кочи. Даже удавалось разглядеть лица матросов, лезущих по вантам убирать лишние паруса — ветер раздулся к обеду, и кочи за каравеллами не поспевали. Олег Иваныч поначалу злился, жалел, что не воспользовался одними каравеллами, но в последнее время оценил и мелкосидящие кочи — с них было куда как удобнее заниматься охотой на морского зверя.
Опустив трубу, Олег Иваныч задумался вдруг, усмехнулся. Видели б его сослуживцы по Петроградскому РУВД! Ботфорты, шпага, развевающийся на ветру плащ — Христофор Колумб чисто отдыхает! А ведь и вправду… Какой сейчас год? Одна тысяча четыреста семьдесят шестой, до открытия Америки Колумбом еще целых шестнадцать лет, а новгородцы ведь именно туда плывут, в будущую Америку. Интересно, может ее как-нибудь по-другому обозвать, пока время есть? Скажем — Земля Святой Софии или Новая Новгородчина. Америка… Северный морской путь… Даже не верилось во все это, однако ж вот — плыли. Олег Иваныч иногда спрашивал себя (с Софьей на эту тему не говорил, опасаясь поубавить у нее оптимизма), а правильно ли он поступил, ввязавшись в подобную авантюру? Сидел бы сейчас в Новгороде, в усадьбе на Прусской, разводил бы кур или еще каким полезным делом занялся. Раз в неделю посещал бы Совет Господ, как пожизненный сенатор, говорил бы умные речи, смотрел, как постепенно хиреют заведенные предприятия от катастрофической нехватки капиталов. Вспоминал бы иногда об ушедшей к неведомым берегам экспедиции — ее б ведь и без него отправили, правда, гораздо труднее это было б сделать. Да и пункт назначения — он ведь его один, из всех европейцев, знал. Ну, если и не очень хорошо знал, то хоть имел представление. А одно это уже большое дело: далекие неведомые земли никакими неведомыми для новгородского адмирал-воеводы не были! Знал, представлял, готовился!
Олег Иваныч внезапно почувствовал гордость: как он быстро все организовал, буквально за считанные недели! А ведь когда ехали к морю Гандвик, на Онеге еще, был момент, затосковал, испугался — куда ж я? Зачем? В какую, блин, еще авантюру? И вот, на поверку, вовсе не авантюрой экспедиция оказалась! Вон, корабли-то, плывут, мать их за ногу! И какие корабли! Мощные, изящные, быстрые. Как сказал кто-то в рок-опере Рыбникова «„Юнона" и „Авось"» — ходил с первой еще женой в ДК Ленсовета: «Да будет судьба России крылата парусами!» А кто у нас сейчас «Республика Русия», как не Господин Великий Новгород? Выходит, это его судьба крылата… Вернее — их. Новгорода и его, Олега Иваныча Завойского, бывшего милицейского майора и пожизненного сенатора Великой Русской Республики.
— Ну, как ты, герой? — Олег Иваныч зашел в лазарет, размещающийся в носовой надстройке.
Лежащий на узком ложе отрок улыбнулся. Бледный, лицо худое, темнорусые волосы разметались, одни глаза — не поймешь какие, голубые, зеленые, серые, в общем, светлые — светятся радостью.
Олег Иваныч присел рядом, запоздало пожалел, что не принес хоть немудреный гостинец, мельком взглянул на стоящий у изголовья, впритык к стенке, стол. Батюшки! Никак, латынь!
— Учу помаленьку, — тихо сообщил Ваня. — Гриша со мной занимается да супружница твоя, Софья.
— Правильно. — Олег Иваныч погладил отрока по голове. — В будущем пригодится.
— Почему в будущем? — Ваня приподнялся на локте. — Я тут думал, пока лежал. Зря с вами навязался. Не игрушки тут. Всяк в каком-то деле полезен. А я… Что я умею? Ну, из лука стрелять, даже из аркебузы — так все равно, со взрослыми-то мужиками не тягаться. — Отрок тяжело задышал, потянулся к стоявшей рядом с латинскими книгами кружке. — Так вот, надумал я, в чем пользу приносить. — Сделав несколько длинных глотков, продолжал он: — Буду Геронтию помогать людей лечить. Силы для этого не надо, ум только — так я ведь не дурак, ну, и крови не бояться, конечно. Я не боюсь, Олег Иваныч!
Олег Иваныч сглотнул слюну, взял со стола книгу, прочел по-латыни:
— «Авиценна. Канон врачебной науки: о простых лекарствах». Надо же! «Издано в году одна тысяча четыреста семьдесят третьем от Рождества Христова в славном городе Милане».
— И много вычитал?
— А как же! — Отрок снова взбодрился. — Вот, к примеру, утиный жир — он от боли, а медь с мышьяком — от язвы, а пупок ящерицы варана…
От чего помогает пупок варана, Олег Иваныч не дослушал — с одного ив кочей вернулся Геронтий.
— Слава Господу, обошлось. — Он с улыбкой поклонился, снимая мокрый плащ, все такой же стремительный, худощавый, элегантный — не скажешь, что когда— то был палачом в Москве, если выражения глаз не увидишь в особо значимые моменты, а Олег Иваныч такие моменты помнил.
— Думал — черная смерть, — пояснил он. — Ан нет, просто лихорадка. Ты, Олег Иваныч, велишь ли корабельным отвар еловый пить?
— Велю, — рассмеялся Олег Иваныч. — Да ведь не пьют, заразы, говорят — хуже перевара, а толку никакого, ни в голове не шумит, ни песен петь не тянет, горечь одна.
— Надобно заставлять, — строго сказал Геронтий. — Иначе быстро зубы потеряют да десны кровоточить будут. Ну, как… — Он повернулся к Ване: — Много ль сегодня выучил?
— О лекаре греческом Гиппократе, что четыре сока в теле человеческом выделил, — прикрыв глаза, скороговоркой выпалил Ваня. — Соки те: слизь, кровь и желчь, черная и желтая. Окромя того, о лекарях римских, Авле Корнелии Цельсе и Клавдии Галене тоже рассказать могу… Только вот повторю сначала маленько.
— Выпей-ко сначала.
Геронтий налил в кружку какого-то дурно пахнущего варева из серебряного кувшина, корабль качало на волнах, и варево расплескалось по столу, хорошо, не задело книги.
Ваня сморщился и, закрыв глаза, выпил.
— Ну, выздоравливай, — простился Олег Иваныч. — Завтра снова зайду, послушаю. Про этих… Цельса с Галеном. Друже Геронтий, выйди-ка со мной.
На палубе, возле грот-мачты, они остановились у парапета по левому борту. Один вопрос беспокоил Олега Иваныча, все тот же — стрела. Извлек ее Геронтий — действительно, каменный наконечник, явно самоедов стрела. Да вот только не верилось почему-то в это адмирал‑воеводе. Сказывалось милицейское прошлое. Ну скажите, пожалуйста, с чего бы это нескольким — ну два-три, вряд ли больше — самоедам взять да обстрелять ни за что ни про что большой охотничий отряд? А потом исчезнуть, да так резко, словно сквозь землю провалились, сгинули. Так ведь и не нашли никого. Но, рассуждая здраво, ежели б самоеды хотели войны — напали бы всем племенем, а не баловались стрелами по одному. А были ли вообще самоеды? Чем больше размышлял об этом Олег Иваныч, тем больше сомневался. Эх, допросить бы всех участников, да с очными ставками, да… Жаль вот, обстановка пока не позволяет. Может быть, позже, на зимовке? Позже ли, раньше — но прояснить этот вопрос нужно было обязательно. Ладно, если и вправду самоеды, а если нет? Значит, среди ушкуйников есть и тайные враги — нормальное, в общем-то, явление по нынешним временам, впрочем, и не только по нынешним. Но что им (или — ему) в смерти ребенка? Или они попали в него случайно, имея главной целью убитого Никодима Ребро? Да, скорее всего, так.
— Ты, Геронтий, ежели случится быть на коче «Семгин Глаз», поспрошай осторожненько — кто таков был этот Никодим.
Геронтий кивнул.
Олег Иваныч посмотрел вдаль, где громоздились друг на друга белые многоэтажные облака, почесал за ухом. Эх, как же не хватает сейчас Олексахи — опытнейшего новгородского сыскаря. Хорошо хоть Гриша под рукой, но пока ему на «Семгин Глаз» несподручно. Пока обойдемся Геронтием.
Дул боковой ветер, ровный и сильный, гнал по бледно-синему морю белые клочки пены, по левому борту, еле различимо, виднелась полоска земли. Новгородский флот уверенно шел на восток.
На восточном берегу острова Вайгач, в трех десятках верст от пролива Югорский Шар, есть мыс — Большой Лямчин Нос. Чуть от него к югу, прямо напротив небольшой, впадающей в залив речки располагаются несколько маленьких островков, большей частью скрывающихся приливом. Неказисты островки, невелики, словно наперстки — а вот птицы там — непуганые стаи! Сонмища! Гуси, бакланы, зуйки — словно все острова покрыты бело-серым покрывалом. А уж шум! Хоть уши затыкай.
Пользуясь отливом, от вайгачского берега к ближайшему островку по пояс в воде шагали двое. В самоедских куртках-кухлянках из нерпичьих шкур, в таких же штанах, сапоги из шкур оленьих. Видно, выменяли когда-то у самоедов, а то и отняли — уж больно рожи у птичьих охотников были разбойничьи: красные, морщинистые, почти до самых глаз заросшие буйными кудлатыми бородищами. В руках оба несли сетки — из тех, что метают на птиц. Выйдя на низкий берег, подождали, пока стечет с одежды вода, затем осторожно пошли ко мху-ягелю. Обошли по ветру сопку, небольшую, пологую, круто обрывающуюся к морю, там разделились — один, худой, зашел с моря, другой, плотный, коренастый и, видимо, сильный — со стороны солнца. Подползли, таясь, по ягелю… Ага! Вот они, птички. Охотники приподнялись на локтях, кивнули друг другу и… опа! Разом бросили сетки. Поднялся гам, крылья взметнувшихся к небу птиц застили солнце…
Коренастому повезло больше — в ловко накинутой сетке оказался упитанный гусь и пара бакланов, а вот сотоварищ его промахнулся. Досадливо выругался, поднялся на ноги, раскрутил над головой сеть, чуть назад отступив… И повалился с обрыва прямо на камни. Да так быстро, что и «ой» сказать не успел!
Второй, аккуратно приложив камнями сетку с уловом, неторопливо спустился к морю. Упавший лежал на камнях, и прибой лизал его плечи.
— Колено, — прошептал он. — Кажись, расшиб… Не бросай, а?
— Да уж, не брошу, — усмехнулся второй, коренастый. — Смотри-ка, вроде идет кто!
— Где? — лежащий в воде с надеждой повернул голову.
Не говоря больше ни слова, коренастый быстро нагнулся, выбрал подходящий камень и со всего размаха опустил его на голову поверженного спутника. Тот дернулся и застыл. Холодная вода окрасилась кровью.
— Ну, прощевай, друг Явдоха, — снимая с убитого куртку, прошептал коренастый. — Видно, пришла пора нам врозь быть. Да и кухлянка твоя потеплее моей, и пищи на двоих маловато.
Отпихнув мертвеца ногой, коренастый закинул окровавленную кухлянку за плечи и, обойдя обрыв, вновь поднялся на сопку. Подняв сетку, осторожно вытащил оттуда гуся, и, ловко свернув птице шею, впился в нее зубами, жадно поглощая теплую живую кровь. Насытившись, вытер рот заскорузлой ладонью, оставив на щеках кровавую полосу. Оглянулся, посмотрел вниз — труп уже уносило в море. Убийца поднял глаза.
— Мать честная! — взволнованно произнес он, напряженно всмотревшись в синюю морскую даль. — Никак, коч!
Он вытащил из-за пазухи длинный широкий нож, выменянный в прошлом году у самоедского вождя Ылькаргика, проверил пальцем остроту лезвия и довольно кивнул. Зловещая усмешка искривила его лицо, из груди вырвалось какое-то злобно-тоскливое рычание.
Между тем на горизонте возник еще один парус…
Затем — еще…
— В Югорский Шар идут, — определил убийца и досадливо сплюнул. — А может? Успеть бы… Успею. Всяко, к завтрему буду.
Быстро добравшись до Вайгача, он направился вдоль небольшой речушки, на берегу которой, в версте от берега, имелась избушка, наспех сложенная из диких замшелых камней и редкого плавника. Зачем-то огляделся, затем нырнул внутрь. Запах гнилой рыбы резко ударил в нос, но убийца, похоже, был привычен к нему. Поднатужась, поднял лежащий на полу плоский, используемый вместо стола камень и с размаху опустил его на древнюю, сложенную из потерявших форму кирпичей печь. С хрустом отвалился угол. Убийца сунул руку в образовавшуюся дыру, пошарил там и с усмешкой вытащил оттуда тряпицу. Развернул — блеск золота ударил в глаза, и без того безумные.
— Одна, две… пять. Пять! Хэ, думал не найду, Явдоша? Однако нашел.
Тщательно переобувшись в сухие постолы из оленьей шкуры, коренастый закинул на плечо мешок с вяленой, дурно пахнущей рыбой, прихватил примитивный лук и, выйдя из избушки, быстро зашагал к югу, в сторону пролива Югорский Шар.
Коч «Семгин Глаз» входил в пролив последним. Кормчий Иван Фомин — по-прежнему неопрятный, грязный, в потертом, накинутом на плечи зипунишке, осторожно сверялся с картой. Карта была старая, если и не столетней давности, то уж с полета — точно.
— Медленно идем, Иване, — заглянул через плечо бывший конопатчик Игнат Греч. Краснорожий парень Олелька Гнус в числе других матросов управлялся с парусом.
— А мы за ними и не сунемся, — погладив косо торчащую бороду, усмехнулся Фомин. — Больно надо! Вон тут, к полуночному ветру, встанем, в заливчике.
— Правильно, — одобрительно кивнул Игнат. — На хрена нам ихнее многолюдство?
Осторожно пробуя глубину, «Семгин Глаз» медленно приближался к низкому, поросшему серо-зеленым мхом берегу.
— Все, здесь станем, — зорко следя за глубиной, махнул рукой кормчий. — Игнате, спускай лодку. Гарпуны не забудьте да сети.
Игнат что-то проворчал себе под нос, вместе с остальными корабельщиками спуская на воду челн. Уселись — Олелька Гнус на носу — смотрящим. Вспенили воду весла. Челн ходко взобрался на волну и, скатившись, словно с горки, вниз, сразу оказался у каменистого берега. Лавируя меж камнями, подошли ближе. Спрыгнув, Олелька подтащил челн, да неловко — упав, навалился грудью, черпанул водицы. Ругаясь, корабельщики выбрались на берег. Игнат, ставший после смерти Никодима старшим, распределил ушкуйников, сам же подозвал Олельку — отдельно, мол, пойдем. Пошли…
За короткое время набили гусей — умаешься коптить, довольные, покидали в сумы, навострились обратно…
— Спаси вас Господь, добрые люди! Что такое?
Из-за груды камней вышел какой-то мужик, видом — словно белый медведь — «ошкуй» — косматый, в куртке нерпичьей, а рыбой гнилой — так и разит.
Игнат с Олелькой подняли луки:
— Чего тебе, человече?
Мужик бухнулся на колени:
— Христа ради, возьмите с собой. Третий год зимую, как коч наш во льдах затерло.
Переглянулись Игнат с Олелькой. А мужик уже золотой протягивал, только бы взяли. По виду — чистый упырь, рожа звероватая, глазки так и шмыгают.
— Ладно, возьмем. Только уговор — во всем нас слушаться, иначе ссадим.
— Согласен, благодельцы!
— Как звать-то тебя?
— Матонею.
Золотой идол с суровыми глазами, страшный неведомый змеиный бог, висевший на стене адмиральской каюты «Святой Софии», словно бы осклабился в предчувствии неминуемой крови.
Глава 4
Ново-Аымский острог (Левый берег Индигирки). Осень 1476 г.
Снег.
Город почти ослеп.
Свет.
Красок на свете нет —
Есть только белый цвет.
А. Макаревич, «Снег»
Пыль и пепел,
Пятнаюшие наши лица,
— Признаки вечно
Длящегося убийства.
Хосе Эмилио Пачеко
По заснеженной тундре, похрустывая настом, быстро, друг за другом ехали оленьи упряжки — нарты. Ходко бежали запряженные цугом олени, седоки, одетые в теплые парки с капюшонами, внимательно осматривали местность. Их было трое — по числу упряжек — три друга из племени оленных чауча-чукчей: молодой, еще подросток, Чельгак, Томайхомэй — «Друг Томайхо», двумя годами постарше, и самый старший — богатырь Ыттыргын. В нартах лежали припасы — вяленое мясо, рыба, оружие — тяжелые луки да короткие копья-пальмы с широкими костяными наконечниками. Со стороны не такого уж и далекого от этих мест затянутого льдами моря дул ветер — холодный, пронизывающий, злой. Ехавший впереди Чельгак крутил головой, стараясь не показать вида, что уж очень хочется ему накинуть на голову капюшон — не богатырское это дело, настоящему богатырю все равно, какая стоит погода, а настоящим богатырем стать хотелось — зря, что ли, Чельгака и еще нескольких ему подобных учил воинскому искусству мудрый Чеготтайшаман, каждый день общающийся с духами. Нелегко давалась учеба, попробуй-ка, побегай целый день за оленями с привязанными к ногам камнями, да потом постреляй друг в друга тупыми стрелами, поуклоняйся, попробуй — луки-то в полную силу натянуты, а парки сняты — попадет такой стрелой в грудь или плечо — мало не покажется, однако терпи, не кричи, вида, что больно, не показывай. После стрельбы — борьба с нанесением ударов — все по-взрослому, в полную силу. Зато потом приятно, как, скупо цедя слова, похвалит иногда тот же Ыттыргын — двадцатилетний «наилучший богатырь», пожалуй, мало кто сравнится с ним в стойбище. Хотя есть там и богатыри, и ловкие охотники. Вот и Чельгак, как откочевало стойбище к западу, к озерам да рекам, в числе прочих молодых воинов отправился на охоту — силу свою показать, ловкость, умение. Долго шел Чельгак — три дня, что становились короче оленьего хвоста, лишь звезды да северное сияние освещали путь. Добыл-таки полярного волка! Да на обратном пути увидел неведомых людей, что встали стойбищем на левом берегу большой реки Индигирки, там, где меж сопками росли небольшие деревья. Незнаемые люди то были, и яранги их были такими же невиданными, странными.