Позин Алексей. Прямое попадание

   Канистра бензина
   Первый поход на "Веге" был омрачен неприятным обстоятельством. Уже заканчивалось укладывание всего, что брали с собой участники похода провизия и одежда в первую очередь, и того, что необходимо отцу в дороге. Андрей был приставлен к молодому и беспокойному сеттеру Чоку, чтобы не мешали взрослым. Проблема в дороге - бензин. Мотор хоть и был неприхотлив и требовал что-то уж совсем немного горючего на сто километров (это был ЛМР-6), но и оно когда-то закончится. Заправка планировалась "у самосвалов" на больших мостах, под которыми им придется проплывать. А когда цивилизация кончится - к чему, собственно, все и стремились, - то у водителей грузовиков в деревнях.
   Незадолго до отхода отец Андрея решил наполнить бензином пустую канистру. Вышли с псом к шоссе. Отец поставил канистру и стал голосовать, Андрей сидел под кустом, держал на поводке веселого и беспокойного, еще совсем молодого шалопая Чока (охотничье ружье также находилось на борту катера), который все рвался к хозяину. Неожиданно пес с такой силой устремился в сторону своего любимца, что Андрей упал на бок и тот протащил его по траве несколько метров. Единственным желанием было, чтобы он не сорвался с поводка, по шоссе с ревом неслись машины. И тут Андрей почувствовал боль в правом боку.
   - Папа, - закричал он, понимая, что с псом может и не справиться,- Чок не слушается!
   Отец, оставив канистру на обочине, сбежал под откос, поднял худенького сына в черных трусиках и сандалях на босу ногу и увидел, что весь его правый бок в крови. В траве лежала разбитая банка. Никита Владимирович хлестнул пса, привязал его к кусту, подхватил сына и побежал в медпункт на спортивной базе ВМФ. Там в темном, прохладном помещении Андрея перебинтовали, но, когда он вышел на улицу - был жаркий, солнечный день, - все стало как-то не так, его познабливало, а вокруг все почему-то посерело. Прибежала мать, пошли на причал. Был в полной уверенности, что сейчас они все поедут, - ведь под майкой была намотана не одна пачка бинта. Хотя женщина в медпунктелюбопытно-озабоченное лицо на фоне потолка - и говорила что-то о швах, которые она не сможет поставить, потому что у нее нет для этого никаких материалов, отец уговаривал ее сделать это, так как срывается отъезд, назначенный на сегодня.
   Андрей спросил:
   - Скоро мы едем?
   - Наверное, скоро, - не понял его Никита Владимирович.
   - А где я сяду?
   - Нигде, малыш, - Никита Владимирович вернулся в реальность и пожал плечами. - Тебя сшивать надо. Ты же слышал, что говорила сестра.
   Господи, думал Андрей, да мало ли я себе коленок сбивал, резал пальцы и царапался. Зачем зашивать-то? Чуть не заревел.
   - Поедете сейчас с мамой, - Назаров-старший говорил невеселым голосом, - в детскую городскую больницу. Тебя там заштопают, поживешь с бабушкой, пока заживет, а потом мы тебя заберем.
   - И мама со мной останется? - Ему уже нравился этот вариант - жизнь у бабушки (начинался период запойного чтения), но было жаль маму, что же ей-то оставаться, с ними-то интересней.
   - Нет, маму мы подождем. Время есть, она отвезет тебя к бабушке и вернется. Если какие-нибудь осложнения будут, звони Наташе. Вот ее телефон.
   Тетя Наташа, двоюродная сестра отца, была детский врач. И тогда упрямство Андрея надломилось, он покорно пошел с мамой на остановку автобуса. В метро несколько раз засыпал и просыпался, вздрагивая. Вагон был темно-желтый, все тени были черные, все пассажиры напротив смотрели на него, словно он вышел к доске отвечать, а ему так хотелось спать, и он засыпал, начинал клониться, валиться на мамино плечо, вздрагивал и просыпался. Мама его поддерживала, даже обняла, но все равно, вздрагивая, он каждый раз пугал и ее, и соседей.
   В Филатовке Андрею наложили швы, наркоз был местный, и он помнил ледяной холод, когда нитку протягивают через кожу. Приехали к бабушке, он тут же уснул на диванчике в углу под высокой картиной с опавшей желтой листвой и калиткой в темном саду. Его мама тем временем уехала обратно на водно-спортивную базу.
   "Майор Пронин"
   У бабушки он понял, какой это отдых - болеть: раньше он ничем не болел. В тихой московской квартире с высокими потолками и темными картинами по стенам Андрей читал. У его единственного, но, к сожалению, неродного деда была небольшая библиотека, и все книги были о путешествиях, про путешественников, а некоторые были с дарственными надписями от авторов. Например, фамилия автора очень хорошей книги о путешествии со своей дочерью в республики советской Средней Азии была Арманд, другая книга, "Земля Санникова", была подписана каким-то академиком Обручевым. (Много позже Андрей понял, что все те книги, которые он проглатывал тогда, из дедовой библиотеки, не содержали ни единого предложения славословий в адрес существующей власти. Вообще, в том доме из газет выписывали только одну "Вечерку" - московскую сплетницу, в которой с особым вниманием читали последнюю полосу - кто по какой теме собирался защищаться и кто с кем разводится: почему-то этот раздел вызывал повышенное веселье у взрослых. Еще у деда с бабкой на круглом столике со стеклянной столешницей, стоявшем перед угловым небольшим диванчиком с гнутой спинкой, можно было увидеть медицинские издания, "Новый мир" обязательно, и из всех щелей выпадали программки скачек. Это у Сергея Александровича осталось с молодости: лошадник он был заядлый, а игроком слыл страсть каким азартным - бабка позже рассказывала внуку, как они с дедушкой ездили регулярно на городской ипподром, и показывала фотографию из "Огонька" - дед, с палкой, нога барахлила, но еще была цела, со своими седыми усами и бородкой в белой панаме, смотрит в объектив камеры, а кругом на арене толпа зрителей. Кроме телефона, который начинался с К-7, или, как всегда говорила бабушка: "Центр семь...", квартиру связывала с миром радиоточка около двери, в углу столовой стоял телевизор с линзой. Его включали, если шли какие-то концерты с известными исполнителями или передачи из ВТО, - почти всех участников этих представлений и дед, и бабка знали персонально, якобы познакомились на отдыхе в санатории.) Андрею тогда фамилии авторов надписанных книжек из дедова небогатого собрания ничего не говорили. Эти поучительные книги он прочитывал под конец с зевотой.
   Шли последние дни его вынужденного заточения, он был абсолютно здоров и, пока за ним не приехала его мама, просидел на широком подоконнике огромного окна среди нескольких горшков с какой-то чахлой растительностью, из которой ему запомнился стойкий лимон. Андрей любил незаметно отщипнуть маленький листок с одной из его веток и потом подносить к носу кулак с размятым листом, вдыхать его аромат. Издевательство над деревцем продолжалось долгие годы, пока оно в конце концов не засохло от злостного неполивания, случившегося в результате длительной отлучки всех из дома. Выходить во двор он не хотел, да и побаивался. Московские мальчишки его не привлекали - они были совершенно другие. И когда Назаровы совсем переехали в эту квартиру (кстати, в день его рождения), Андрей так ни с кем из своего двора и не сдружился. Вернее, так: знакомство он заводил с ребятами не из своего двора, а из соседних, где жили новые одноклассники.
   И тут ему в руки попал "Майор Пронин" в издании "Библиотеки приключений". В основательно потрепанной книге оказалось больше двухсот страниц. Андрею в прошлом году исполнилось одиннадцать лет. Он поставил личный рекорд - "Майора Пронина" прочитал за два дня. И на всю жизнь запомнил таксу, которая носила иностранному шпиону записки из зарослей кактусов в загадочном Ботаническом саду, где Андрей никогда не был.
   Прелестный старик
   Дед Чайковский был медицинское светило, имел орден Ленина за налаживание лечения туберкулеза и его профилактику. Два раза в неделю к дому в тихом переулке бесшумно подкатывала огромная светлая машина с красным светящимся флажком на длинном и узком капоте, увозившая его консультировать в академической поликлинике. У бабушки были ключи от лифта - они жили на втором этаже, где кабина не останавливалась. Нужно было спуститься на первый этаж, нажать на кнопку третьего или любого другого этажа, и, когда кабина подходила ко второму этажу, в окна дверей были видны какие-то замасленные ролики, нужно открыть дверки и кабина вставала. Бабушка своим ключом отпирала железную, решетчатую дверь на их лестничной площадке, и дед на костылях грузно входил в шаткое сооружение. На первом этаже высокий дед медленно преодолевал небольшую лестницу и оказывался на улице прямо перед распахнутой дверью того громадного автомобиля с белыми стеклами и красными крестами на них. Машина бесшумно уплывала.
   Дедушка Сережа был старше бабушки на... короче, он был отцом ее гимназической подружки. Правда, сватался к его бабке первый раз еще накануне революции. Тогда молоденькая Ириночка отмочила что-то такое, на что ее будущий второй (и последний) муж сильно обиделся. Прошло много лет, прежде чем их судьбы соединились. Ирина Яковлевна растворилась в семейной жизни. Наконец, вскоре после войны, она зажила своим домом. У них проходили обеды с салфетками в серебряных кольцах и с хрустальным, бездонным, графинчиком с водочкой. Сергей Александрович по вечерам любил раскладывать пасьянс, сидя в просторном дубовом кресле за старым письменным столом с мраморным письменным прибором и бронзовой лампой. Тогда кресло ползало на стесанных до осей колесиках и проело ими паркет перед его письменным столом в комнате-спальне, где он обретался все то время, что находился в доме.
   Сергей Александрович Чайковский был заядлый курильщик, у него стали зарастать кровеносные сосуды, кровь к пальцам перестала поступать, развилась гангрена. В конце концов из-за прогрессировавшего эндоартрита левую ногу ему ампутировали. Он носил тяжелый кожаный протез с носком и в ботинке и с трудом передвигался на костылях, никогда один, а всегда в сопровождении своей дорогой Детуси, то есть матери отца Андрея.
   Дед Чайковский был страстным охотником. Андрей помнил старую фотографию: Сергей Александрович у поверженного медведя - лес, зимняя просека... Вскоре после их первого водного похода - оказывается, всеми родственниками это воспринималось, уже после их возвращения и подробных рассказов за столом, как экспедиция на Северный полюс, не меньше- старик объявил пасынку, чтобы тот забирал все его "охотницкое снаряжение", а не только ружье, которое он давал ему и раньше "пострелять". Никите Владимировичу во владение перешел жестяной сундук с запасами боеприпасов: дробь от двух нулей до восьмого, капсюли, пистоны, гильзы, порох дымный и бездымный - всего этого добра хватило Назарову-старшему не на один сезон. В сундуке были ягдташ, кинжал в ножнах, патронташ, немецкая алюминиевая фляга в шерстяном чехле с пробкой на цепочке - подарок кого-то из уцелевших после войны пациентов. Необходимые "причиндалы", как говорил Чайковский, для набивки патронов: аптекарские весы, кружечка-мерка, разновесы. Завернутые в плотную бумагу хранились пропитанные чем-то коричневым, липкие и невероятно вонючие, из толстого холста с раструбами выше колена, прямо тургеневские, болотные бахилы сорок последнего размера. Надевались на обувь и тесемками завязывались у щиколотки и выше колена. Не без содрогания к клейким внутренностям, надев их однажды не на голые ноги, а все-таки на шаровары, Андрей представил себя настоящим Зверобоем-Следопытом, чувствующим подошвами каждую веточку под ногами на опасной тропе в неизведанное...
   Но разумеется, главным в охотничьем хозяйстве отчима было ружье. Оно хранилось в черном, толстой кожи футляре с клапанами по торцам, напоминающим футляр фагота. Открыв клапан, на свет извлекался вороной ствол с цевьем, затем шел наружу ореховый приклад, сами собой вылетали части свинчивающегося шомпола. Ружье было бельгийское, с левым чоком, с эжекторами, двенадцатого калибра. Затвор густо расписан витиеватыми узорами. Дед был длиннорук, поэтому к прикладу привинтили белую резиновую прокладку. Ореховое ложе украшала золотая монограмма, с шутливой фразой в адрес хозяина от друзей, подаривших ружье к какой-то знаменательной дате.
   - А как пахнет! - негромко восклицал Сергей Александрович. - Ты слышишь, Никита, как пахнет, а?
   Старик последнее время часто прибаливал, бабушка делала ему необходимые уколы, следила за приемом лекарств - делала все, чтобы ее Сережу не госпитализировали. Сейчас он лежал на спине, повернул свое крупное, красивое лицо, покрытое трехдневной серебряной, как иней, щетиной, чтобы последний раз посмотреть на все эти предметы, с которыми было связано столько памятных и приятных минут.
   - Ты знаешь, что я заметил, Никитушка? Это непосредственно связано с этим запахом.
   - Интересно. - Никита Владимирович улыбнулся, зная способность Сергея Александровича к неожиданным наблюдениям и остроумным выводам. - Что же? Перебирал содержимое жестяного сундука, который приволок по просьбе отчима из чулана и установил по середине комнаты.
   - Этот запах, голубчик, успокаивает наших взвинченных дам, ей-богу. Иногда смотришь: заведенная, как пружина, того и гляди, в кого-нибудь вопьется, а как почует запах всего этого, глядь, веселеет, ноздри начинают первобытно трепетать. Это тебе мое слово. Сами не замечают, а приходят в такое возбуждение, какого никаким шампанским не добьешься...
   Дед, так его про себя звал Никита Владимирович, с шутливым сожалением вдохнул и хмыкнул в прокуренные усы.
   - Видно, есть в этом запахе, - продолжал Сергей Александрович, большой знаток женской натуры, - что символизировало мужчину в те еще времена (мах пухлой кистью), когда никакой торговли не было. Пища,- здесь он прирыкнул, добывалась своими руками и теплое, кровоточащее мясо приносил в дом мужик, а не баба, как сейчас, с рынка... Наверное,- старик улыбался, не сводя немигающего взгляда с собеседника, - женщины среди мешанины этих запахов: кожи, металла и дерева, безошибочно выделяют запах крови. А, как ты считаешь, Никита? Запах зверя, умерщвленной плоти, дарующей жизнь другой плоти. И, почти не осознавая этого, - инстинкт это делает помимо воли, - они обоняют только его. И это-то их и успокаивает.
   - Похоже, - говорит Никита Владимирович. - Тонкое замечание. - Смотрит на отчима: тот оценил иронию, и они улыбаются. "Прелестный старик. Такую жизнь прожил, - думал Назаров-старший, - что время делает, какой старик".
   - Сколько раз замечал: начинаю собираться, а они, - показал рукой на стену, за которой была кухня, - сразу успокаивалась. Им бы каждый день такими быть. Я думал: в чем дело? И кажется, понял: женщинам жизнь, как нам, мужчинам: работа, карты, автомобиль, охота - не интересна. Она им интересна только по двум позициям: когда они рожают, - он сделал небольшую паузу, - и когда считают деньги... Это, видимо, влияет на какие-то центры у них в мозгу. - Смешные жесты пальцами. - Они что-то представляют: емко и мгновенно. Это, понимаешь, их карты и охота... Твоя мать, мой ангел-хранитель, умница, умеет скрывать эти врожденные пристрастия. Но эта борьба стоит ей немалых усилий, уж ты мне поверь. - Мужчины улыбаются. - Так вот о запахах. Запах всего этого хозяйства нарушает у них привычное представление о будничности жизни. Видимо, в их сознание вкрадывается с этим запахом уверенность в своей предназначенности, необходимости, понимаешь? Они начинают осознавать себя неким важным звеном в бесконечной цепочке из прошлого в настоящее и, наверное, даже в будущее... - Сергей Александрович замолк, и некоторое время его умные, поблекшие глаза ничего не видели. - Ну что ж, - он очнулся, - будя с доморощенными теориями о влиянии запаха охотничьего снаряжения на окружающую нас женщину. - Он хрипло засмеялся, его большое тело заколыхалось, кровать скрипнула. - Позови свою мать, пора лекарствие поглощать, хоть и толку от него - как от пареной репы, да бог с ними...
   Лось на том берегу
   Инга Серафимовна приехала за Андреем через десять дней. Все это время его бабушка была как бы чем-то недовольна. Андрей видел, что дело не в нем. Позже, разобравшись во взаимоотношениях между мамой и бабушкой, он предположил, что бабушкино недовольство вызвано было легкомысленным, с ее точки зрения, поведением его родителей после того, как ему зашили бок. Надо было задержаться, мало ли что могло случиться- загноение, температура, а ребенок без матери, которая в штанах по городу ходит и вообще неизвестно где прохлаждается. Бабушку Андрея в юности несколько раз катали в парке на весельной лодке, и она, верно, думала, что и сын с семьей проводил отпуск примерно так. Такое поведение никак не укладывалось в ее голове на фоне случившегося с внуком несчастья.
   Пообедав у бабушки, с мамой отправились в больницу, где Андрею сняли швы, и из больницы поехали на вокзал. Мама была в спортивных брюках с застроченными спереди стрелками и резиновыми петлями под пятки, так что брючины были всегда натянуты и ткань при каждом шаге сзади под коленом сгибалась и тут же выпрямлялась. На ней был плащ-пленка, который сворачивался и укладывался в специальный пакет, служащий одновременно пилоткой, прикрывавшей голову от дождя, - по-дорожному практично, и он поверил, что точно они поедут куда-то туда, в неизвестность, где их ждет отец.
   Долго ехали на электричке, потом автобусом, ждали на какой-то пристани речного трамвайчика. В толпе стояли рыбаки, охотники и грибники с корзинами, затянутыми сверху плотными клеенками.
   Слева от пристани висел в солнечных лучах ажурный автомобильный мост, по нему проносились машины, вдруг очень четко долетал надсадный рев дизеля. Охотники в бинокль рассматривали далекий противоположный берег, и один сказал, что видит лося: "Голова торчит из кустов. Матерый". Все стали смотреть в ту сторону, но ничего не увидели - бинокль охотник передал кому-то своим. Андрей очень хотел увидеть лося, поэтому он решил, что если напряжет зрение, то и так, без бинокля увидит, что творится в кустах примерно в километре на другом берегу.
   Тут все ожидающие стали смотреть через протоку, справа от пристани, как по дороге, пыля вдоль берега, полз черный "ЗИМ", горя на закатном солнце хромом. Отсюда, с высокого берега, он казался ну совершенно таким же, как подарил отец на один из дней рождений Андрея, - с длинным упругим тросиком, с кнопкой для управления и маленькой ручкой, которую надо крутить, чтобы игрушка начала двигаться.
   - Начальство охотиться поехало, - сказал кто-то ехидно в толпе.
   "ЗИМ" остановился, из него вылезли двое в высоких сапогах, потоптались у воды, влезли в машину, и она тронулась. Пришел трамвайчик и забрал порядочно людей.
   Их катер задерживался и пришел часов в семь. Пока плыли, Андрей все спрашивал маму, какая под ними глубина и сколько до берега. Встрял с ответами какой-то дяденька, что глубина под ними метров двадцать, а до берега недалеко, кто плавать умеет, тот доплывет, мама следила, чтобы сын не перекинулся через леера.
   В Калязин прибыли к вечеру. Пристань большая, но неуютная. Резали глаза пустые яркие лампочки. Путешественники по широким мосткам сошли на высокий берег. Погуляв по затоптанному городскому саду, в который они попали через дыру в заборе, уселись на неудобной лавочке и стали ждать пароход до Большой Волги. Откуда, опять трамвайчиком, можно попасть в деревню Перетрусово в глухом углу Московского моря. Оказывается, туда на лодке и забрались родители в компании с тетей Люсей и ее мужем, дядей Юрой.
   Вечер был теплым и долгим, но без движения у воды они начали зябнуть теплоход ожидался не раньше девяти - начала десятого. Неизменный противоположный берег стал черным и рельефно окаймлял еще светлое небо второй половины лета 1959 года, река стояла спокойная и гладкая, кое-где по ней двигалась крошечная лодка.
   Любовная история
   За высоким берегом справа раздалось надсадное гудение лодочного мотора, потом к нему присоединились какие-то свист и дребезжание, переходящие в нарастающий треск. На фонарных столбах пристани загорелись лампочки, сумерки резко сузили и поглотили перспективу, но теперь обнаружились подмигивания огоньков дальних бакенов - там и здесь. К звуку мотора невидимой пока еще лодки присоединился тревожный вой. Вдруг, словно прорвали какую-то пленку, треск стал близким, и показался высоко задранный нос длинной лодки, она вышла вся, и стал виден сидевший, будто прямо в воде, ее рулевой. Лодка повернула и пошла острым носом точно на берег. Остальное произошло неожиданно быстро. Не сбавляя скорости, судя по ровному вою мотора, видимо, не такой и большой, лодка обогнула дебаркадер и, не задев причальные тросы значит, рулевой прекрасно знал обстановку, - вышла на пологий берег. Накатила волна, и мотор, пыркнув пару раз, заглох. В наступившей тишине раздался какой-то совершенно беспардонный и веселый ор:
   - Даша! Дашка! Ой, ой! Ля-ля-ля, Дашенька-а-а, ой! Ой ты, Дашенька моя, выйди, погуляем! Ой! Ой!
   Мужик в зеленой телогрейке, рваной зимней шапке, небритый - темное лицо, стоял в своей лодке, на дне которой было накидано сенцо (сверху видно отлично), размахивал руками, покачивался, притоптывал и орал:
   - Выйди, Дашенька, ой, не могу я, выйди! Дашенька! Ой ты, милая моя, выйди, погуляем, Даша-а-а! Дашка, выйди, и уеду-у, - умолял на всю округу.
   От прибрежного дома на дебаркадер неспешно вышла крупная женщина в сапогах и телогрейке поверх длинного рабочего халата. Она облокотилась на перила и стала, наверное, улыбаясь, отчитывать своего ухажера:
   - Ну что, оглоед, налил бельма, пожаловал? - В ее голосе не было раздражения или злости. - А ну давай проваливай отсюда на своем корыте! Иди-иди, проспись! Слышь, что ль? Проваливай!
   - Хорошо, Дашенька, хорошо.
   Мужик ступил в воду, пихнул свою длинную и основательную посудину, мотор затарахтел, лодка развернулась и ушла. Через десять минут раздался знакомый стук движка, свист, появилась лодка. Она так же врезалась в берег, так же заглох мотор, зашумела, накатившись, несильная волна, и рыбак стал опять орать. Сцена повторилась несколько раз: Даша выходила, он успокаивался, отчаливал... Пару раз кто-то ему помогал столкнуть далеко вылетевшую немалую лодку на песчаный берег. Мотор оживал, веселый "оглоед", как прозвала его флегматичная Даша, выруливал на большую воду, что-то все время горланя, как бы уверяя себя, что поплыл восвояси. Но неведомая сила плавно меняла его курс. Задевая волной притихших вдали вечерних рыбаков, на воде было слышно, как они, выведенные из себя, его провожали, "оглоед" делал огромную дугу по спокойной глади Волги и, теперь уже в этом никто не сомневался, узкой черной торпедой летел к пристани. Огибал темную баржу с раскрашенным домом на ней и с разбойничьими, веселыми криками и ликующими воплями в который раз выбрасывался на берег. Под конец спектакль всем наскучил, и на незадачливого кавалера не обращали внимания.
   Встреча с вождями
   Стало прохладно. Они спустились на дебаркадер, где голос пьяного речника не так лез в уши, как на набережной. В небольшом зале ожидания на деревянных и неуютных лавках сидело несколько человек. Андрей прислонился к маминому плечу, задремал и очнулся от мощного толчка, шипения и тяжелой возни чего-то огромного, незнакомого, что своим желтым боком загородило все окна пристани. Подвалил пароход. Он был колесный, наполовину грузовой, а наполовину пассажирский. Мама взяла каюту первого класса - небольшое помещение с двумя плоскими и жесткими топчанами, даже подушек не полагалось.
   Пароход жил своей жизнью, неторопливой и размеренной. Где-то в глубине, отделенная многими перегородками, шумно работала машина, хлопали двери, кто-то кому-то кричал. Но когда пароход отвалил от калязинской пристани, беготня и крики прекратились, а все перекрыл шум ритмично шлепавших лопастей огромных колес. Наши путешественники так устали, что сразу легли на коленкоровые диваны, накрылись куртками и уснули. Позже, узнав, что они ехали в первом классе, отец обозвал их с мамой буржуями, дескать, могли бы и третьим классом проехать. Они не стали рассказывать, какой шум, вонь и грязь царили в том третьем классе, куда они сначала спустились и тут же вылетели наверх, испугавшись увиденного.
   Проснулись от стука в дверь:
   - Большая Волга. Кому сходить... - то ли спросил, то ли сообщил из-за двери мужской голос.
   Даже через деревянные полосатые ставни на окне можно было догадаться, какое чудесное, яркое утро. Они наконец пересели на речной трамвайчик, который и должен привезти их к месту.
   Катер выходил на простор водохранилища, минуя гигантские фигуры Сталина и Ленина, сложенные из серых гранитных прямоугольных брусков. Два клетчато-полосатых огромных изваяния стояли на берегах пролива, соединяющего канал с водохранилищем, и как бы смотрели куда-то вдаль - как тогда было принято говорить и писать, в светлое будущее всего человечества. Позже, проплывая на тяжелой килевой яхте мимо этого известного речникам места, повзрослевший лет на десять Андрей услышал рассказ, как в середине шестидесятых фигуру Сталина пытались свалить, заарканив ее тросом, несколько речных буксиров, но кладка оказалась настолько прочной, что монумент подорвали. Андрей увидел высокий холм из серых граненых камней... Ленин стоял. Но ему было явно одиноко.