И так печально стало.
   Он ведь действительно писал только Галке, нечего злиться на Синякова.
   Плотники и учительницы, шоферы и семинаристы — все читали рассказы Синякова, а не его письма. Это большая разница. Писателем интересуются все, а Серега Жуков никому не нужен. Как старенький неваляшка, которого Галка в бандероль, наверное, не без умысла ему вернула.
   Подержал неваляшку на ладони — сто ит!
   Рот до ушей, уши рисованные. Толкай не толкай, все равно встанет. Это Серегу писатель, кажется, прижал до самой земли. Прижал и не дает встать. А стропальщик из Новокузнецка злится.
 
   В общем, воцарилось равновесие.
   Писатель о Таловке больше не писал, имя его редко стало появляться в печати.
   И Серега тоже стал забывать Галку, водил в кино Соньку Жихареву. Она ростом с него, а хихикает как девчонка. А то скажет задумчиво: «Чего-то новых книг интересных мало.» Это всегда было как острый нож. «Синяков! Синяков! Да я, может, написал бы не хуже!»
   — Ты? — дивилась Сонька.
   — Я!
   И попробовал. Из принципа.
   Чтобы Сонька так красиво и немножко презрительно не качала бедрами.
   Но ведь, когда письмо пишешь, понятно — кому. А здесь? Чепуха какая-то. Сонька заглянула в тетрадь, хмыкнула:
   — Ты хоть в городе был, балда? Там собаки сидят на цепи?
   — А куда они денутся?
   Сонька рассердилась:
   — Не порть бумагу. Хочешь почитать интересное, у меня книжка есть.
   — Писателя Синякова?
   — Ага.
   — Вот сама и читай.
 
   Сидели как-то на берегу.
   Пруд темный. Лиса тявкает с той стороны.
   Действительно, чего это он там понаписал — город, машины… Сонька правильно сказала — круглая чепуха… Так еще станешь певцом городских окраин…
   И все же заело Серегу.
   Как в детстве с неваляшкой.
   Купил толстую общую тетрадь, бросил Ваньку-встаньку в ящик стола — лежи, дескать, стервец, знаю я твои штучки! С тоски хотел порвать с Сонькой Жихаревой, пусть читает своего Синякова, но пришел как-то на пруд, а на берегу Сонька. Сидит долговязая, глаза на мокром месте.
   — Чего ревешь?
   — Книжку перечитывала.
   Конечно, ту книжку! Не боялась Серегу, затараторила:
   — Я в газете прочитала, что писатель Синяков ушел из литературы. Как думаешь, он надолго ушел?
   — Навсегда.
   — Ты сам дурак! — сказала Сонька и снова заплакала. — Я сегодня птичницам пересказала ту историю, где они у Синякова голышом купаются, так птичницы все плакали, а тетя Фрося сказала. Что когда приедет писатель, мы ему подарим корзину яиц двухжелтковых! Писателям здоровье необходимо. Как у него со здоровьем?
   — Плохо, наверное.
   Сонька снова в слезы.
   Чтобы успокоить, спросил:
   — Замуж за меня пойдешь?
   Сонька сразу засуетилась, всхлипнула еще разок для порядка, чтоб видно было — она сомневается. Но волосы незаметно поправила и, как в зеркало, глянула в темный пруд. Ответила высокомерно:
   — Пойду.
   Серега — как проснулся.
   Соньку всяко обхаживал. А она призналась: она куль с мукой поднимала ради него. До того дошло, что Ванька-встанька снова, как в детстве, начал мешать Сереге. Снится по ночам, подмигивает: уложи меня! Надоел. Он неваляшку запечатал и отправил бандеролью по знакомому адресу в Новосибирск. « Ты, Галка, —написал на бумажке, — скажи Николаю Степановичу, что я на него не сержусь. Неваляшка ведь через многие руки прошел, с ним, с игрушкой, все были откровенны, может, в нем, правда, есть что-то такое, как в намоленной иконе, да? Я недавно в книге читал, что инопланетяне много нам чего набросали. Как на свалку будто, да? Ну, может, и этого неваляшку…»
   Ответа не ждал.
   Как бы навсегда распрощался с петит фемаГалкой Мальцевой.
   А ответ пришел. Николай Степанович коротко сообщил: все у них хорошо, вот получили неваляшку, он у них снова стоит на той же полке. Сам Николай Степанович пишет очерки, много ездит. Галина Антоновна ездит с ним, но чаще дома помогает в работе. Советовал: « Ты, Сережа, по шею не уходи в будни. Зачешутся руки, пиши. Так просто, для себя. В этом есть польза. Известно, где один перестает мечтать, двоим становится плохо.»
 
   Как-то Серега уснул, а ночью Сонька, жена, будит. Что-то, говорит, неважно себя чувствую, в обморок могу упасть. А сама рядом лежит: беременная, красивая. Сказал ей ласково: вот длинные тени, видишь? При Луне они всегда такие длинные. Я, Сонька, сейчас о тебе думаю. Ты очень светлая. Хочешь, еще что-нибудь расскажу?
   — Ну, рассказывай, а то упаду в обморок.
   Пруды всякие бывают, рассказал. Но лучше всего — темные и прозрачные. Рыба идет, а по дну, по камешкам и песочку, медленная тень движется. Встретит камень, изогнется. А рыбе ничего. Идет себе и идет. Ведь тень изгибается, а не рыба.
   И заросшие пруды хороши.
   На них мреет ряска, растут кувшинки.
   Они желтоватые, растут из ила. Кувшинку потянешь, она тянется как резиновая, пускает пузырьки со дна, а потом сразу лопнет.
   Или — черемуха. Немножко холодно, морозит, а от черемухи густая волна, кружит голову. Ты, Сонька, не падай в обморок, потому что я без тебя что? Вот видела, как осенью стоит под забором коневник? Он коричневый, его тронешь, он осыпается, как спелая конопля. Только невкусный он и не едят его лошади.
 
   За месяц до Сонькиных родов тетя Вера принесла Сереге тоненькую бандероль. «От писателя Синякова.»
   — Откуда вам знать?
   — Я грамотная, — с достоинством заметила тетя Вера. — Там адрес обратный.
   И жадно спросила:
   — Дашь почитать?
   Серега буркнул что-то неразборчивое, но в положительном смысле.
   Подержал бандероль в руках. Опять, наверное, письма читателей — с упреками. А у него дел по горло. Он теперь истории рассказывает только Соньке. Никто не слышат его историй, кроме нежной и сладкой Соньки. Пришел, обрадовал:
   — Вот от писателя.
   — Ой! Книжка!
   И правда, книжка.
   Небольшая, в голубой обложке.
   Название: « Серегины рассказы». На фотографии — Синяков. Постарел немного.
   Но почему — Серегины?
   Перелистал книжку. Отлегло от сердца.
   Наверное, правда — работает на них с Синяковым тот неваляшка, Ванька-встанька, сын сукин. Все рассказы-то больно знакомые. Про коневник, который лошади не едят. И про старый пруд и все такое прочее. Ох, зарыдает опять над книжкой одинокая учительница из Братска. Работает Ванька-встанька, не устает, стервец, никак не уложит его судьба!
   Спросил Соньку:
   — О чем думаешь?
   — Да вот думаю, чего ты не учился? Был бы ученый, книжку бы написал. Образования у тебя мало, — капризничает.
   — Ничего себе, мало! Я три языка изучал!
   — Все равно мало. Надо пять знать!
   — Зачем столько? — удивился Серега.
   — Да затем, что я теперь о нем думаю, — Сонька задумчиво ткнула пальцем в свой живот, имея в виду будущего наследника. — Слышь, Сережка, ты ведь работаешь с деревом. Сделай ему игрушку.
   — Сделаю, — обрадовался Серега. — Я ему все сделаю.
   И вырвал книжку у Соньки.
   — Оставь, не это главное!
   — А что?
   — Ой! Не догадываешься?
   — Совсем не догадываюсь.
   — Да я тебе сто раз на дню говорю!
   — Подумаешь, по сто раз! — догадалась Сонька. — Скажи и в сто первый. Любишь?