Прашкевич Геннадий Мартович. Итака – закрытый город

   – Ну? – спросил я Нойс, осторожно присевшую на краешек тента. – Так и будешь сидеть?
   – Здесь недавно проезжала машина…
   – Ну и что?
   – Они собирали пьяную рыбу…
   – О чем ты?
   Она непонимающе подняла на меня глаза. Они манили и волновали, но Нойс правда чего-то боялась.
   – Когда ты была здесь в последний раз?
   – Лет семь назад… – неохотно ответила Нойс. – Видишь, вон там, прямо в океан, тянутся трубы… А на них эти скворешни… Там дежурят такие, как ты… Из санитарной инспекции… Говорят, наши химики в чем-то просчитались, и океан умер…
   – Ну, убить океан не так-то просто.
   Будто подтверждая мою правоту, глянцевито блеснув, в воздух взметнулась и шумно обрушилась обратно в воду, подняв столб брызг, крупная рыбина.
   Италия и Брэд засмеялись. Они уже успели обняться.
   Нойс удивленно взглянула на меня:
   – Ты что, на самом деле собираешься ловить рыбу?
   – Зачем же я брал снасть?
   – Брось ее.
   Я не понял:
   – Почему?
   – Войди в воду, поймешь…
   Глаза Нойс выражали столь явную неприязнь и насмешку, что я, не оглядываясь, по колени вошел в воду. Ноги сдавило маслянистым теплом, кусочки битума и нефтяные пятна слабо вращались в поднятых мной водоворотах. А у самого дна, в мутной колеблющейся жути, проявилось нечто длинное, неопределенное, движущееся. Только усилием воли я заставил себя стоять на месте не двигаясь. А длинная тень, странно подергиваясь, подходила все ближе и наконец холодно ткнулась мне в ногу.
   Я похолодел. Это была рыба. Она неуверенно двигала плавниками, неестественно горбила спину, болезненно поводила телескопическими глазами, не обращая внимания на мои руки. Я осторожно провел ладонью по скользкой горбатой спине.
   Пожалуй, и впрямь тут не порыбачишь. Какой смысл охотиться за тем, что само идет в руки?
   Издали донесся смех Брэда. Он увлек Италию за дюну.
   Еще одна рыба медленно ткнулась в мою ногу. Не выдержав, я побрел на берег.
   – Ты знала об этом, – сказал я Нойс.
   – Конечно.
   – Почему же ты не предупредила?
   – Ты же из санитарной инспекции. Ты же должен знать, что в Итаке не едят рыбу.
   – Что ж, – сказал я. – Остается напиться. И притянул Нойс к себе…

11

   Когда мы возвращались, дымка над городом сгустилась, едко ударил в ноздри запах все той же химии. Дым из труб уже не поднимался вверх, он как подушкой придавил Итаку.
   – Веселенькая прогулка, – буркнул я.
   Отправив женщин переодеваться, мы с Брэдом ввалились в «Креветку».
   – Глотка пересохла, – пожаловался Хоукс. – Старик, дай воды!
   Старый Флай сердито и торжествующе засмеялся. Его смех походил на лай. Он сердито ткнул пальцем в висящий прямо за стойкой плакат: «Не бросайте окурки в унитаз! Смывая их, вы теряете от пяти до восьми галлонов чистой воды!»
   – От пяти до восьми, я сам подсчитал! – старый Флай трясущимися руками набил трубку. – И прикройте за собой дверь, опять потянуло химией.
   Открывая содовую, он сварливо пожаловался:
   – Проклятая погода. Раньше у нас лили дожди, теперь сверху льется кисель. Плохие, плохие времена…

12

   К появлению Нойс и Италии ужин, заказанный старому Флаю, был готов. Кальмары, устрицы, дардженский краб… Флай хмыкнул: можно есть, все из банок… Кажется, он нас жалел.
   Брэд не выдержал:
   – Все из банок!.. Мне надоело. Я хочу в постель. Италия думает так же.
   Италия засмеялась.
   – Как хочешь, Брэд… Итака не то место, где можно повеселиться от души.
   Италия и Хоукс тут же исчезли. Унылый мальчишка в грязной форменной курточке поменял пепельницу и, встав у стойки, от нечего делать глазел на нас.
   Как правило, нечто вроде согласия между мужчиной и женщиной возникает сразу. Или не возникает. Нойс сбивала меня с толку. Я не понимал, чего она хочет. Поэтому спросил у нее прямо:
   – Пойдешь со мной? Она, наконец, улыбнулась.

13

   Я вел машину сквозь сплошной ливень. Стена воды. Нет, не стена. Флай был прав. Ливень походил на тянучку, на кисель. В такую погоду за руль садятся лишь идиоты.
   – Поднимись в сорок третий номер, тебя пропустят. Скажешь, что ты со мной.
   Запарковав машину прямо у отеля, я поднялся в номер. Нойс сидела в кресле и внимательно разглядывала комнату. «Они здесь все какие-то запуганные», – с неудовольствием отметил я.
   – Прими душ. Я сделаю кофе. А?
   Она неуверенно кивнула.
   Я дождался, когда из ванной послышался шум воды, поставил на плитку джезву, прислушался и погасил свет.
   Открыть окно было делом секунды. Я выставил наружу пробирку, принесенную еще днем. Капли шумно разбивались о подоконник, текли по руке. Я попробовал на язык – сильно кислило.
   Когда пробирка наполнилась, я плотно заклеил ее специальным пластырем и сунул в карман куртки. Таким же образом я поступил со второй, потом набрал целый стакан дождевой воды, включил свет и удивился – дождевая вода отливала мутью.
   Скрип двери заставил меня обернуться. На пороге ванной, придерживая рукой полы халата, стояла Нойс.
   – Что ты делаешь? – она явно была испугана.
   – А ты? – рассердился я.
   – Зачем тебе дождевая вода?
   Я демонстративно выплеснул воду и бросил стакан в мойку.
   – Чего ты боишься, Нойс?
   – Бэд Стоун тоже возился с этой водой… Он что-то искал… Это стоило ему жизни.
   – Ты знала «нашего Бэда»?
   – Еще бы! Это был мой муж.
   Ее сообщение застало меня врасплох. Мне ведь и в голову не приходило, что в Итаке до сих пор живут люди, близко знавшие Бэда. Но зачем ему нужна была эта вода?
   – Возьми себя в руки, – сказал я. – Мало ли кто чем занимается?
   – Есть специальное распоряжение санитарной инспекции, Герб, и ты прекрасно знаешь это. Вода, почва, воздух Итаки не могут быть объектом частных исследований.
   – Я не исследователь. Оставь. Все это чепуха.
   – Нет, не чепуха. Бэд говорил так же.
   Она закусила губу.
   Я злился. Нас могли подслушать. Я схватил ее за руку:
   – Сбрось халат. Мы пришли сюда не болтать, правда?
   Одновременно я прижал к губам палец. Какого черта! Притащив сюда Нойс, я ошибся. Это нельзя было делать. Она хороша, кто спорит, но мне была нужна не она. Восемь процентов, – вот что меня волновало. Эти два слова стоили любого риска, а я здорово рисковал. Не мне исправлять этот мир. Я хотел получить восемь процентов!
   Все еще прижимая палец к губам, я толкнул Нойс к постели.
   И в этот момент раздался стук в дверь.

14

   Нойс вздрогнула.
   Я втолкнул ее в ванную:
   – Сиди здесь, пока я тебя не позову.
   И подошел к двери:
   – Кто там?
   – Откройте, Гаррис. Санитарная инспекция. Какого черта вам нужно?
   – Откройте, – повторил Габер.
   Я открыл.
   Первым вошел он, за ним два крепких парня в униформе «СГ».
   – Нашим приказам следует подчиняться сразу, – хмуро заявил Габер. Его длинные локоны были мокрыми. – Ты ездил к океану, говорят, даже входил в воду. К сожалению, с двух часов дня, уже после твоего отъезда, эта зона перешла в разряд опасных – там недалеко в воде обнаружили труп моргача. Тебе не обязательно знать подробности, но меры прими, – он вынул из кармана флакон. – Десять капель на ночь. Утром повторишь.
   Затрещал телефон. Я вопросительно глянул на Габера.
   – Возьми, – поощрил он.
   – Герб, – голос Хоукса был слышен за десять шагов. – Эти подонки из санитарной инспекции притащили мне флакон мутной дряни. Не вздумай ее глотать, Нойс тебя не поймет.
   – И что ты сделал с этой дрянью? – я покосился на Габера.
   – Слил в раковину! Я знаю, чего стоит их водичка! Им не мы нужны, Герб, они охотятся за нашими девчонками, – он был разъярен. – Мою Италию они уже уволокли!
   – Ладно, ладно, Брэд…
   Я повесил трубку. И замер.
   На пороге ванной стояла Нойс. Она успела одеться. На ней снова была длинная юбка и тонкий пуловер.
   – Разве я звал тебя?
   – Я должна уйти.
   – Она права, – мрачно подтвердил Габер. Похоже, слова Брэда Хоукса не пришлись ему по душе. – Ты еще не знаешь, Герб, и это наша вина – мы не успели тебя предупредить: многие местные жители состоят на специальном учете. Сами они, конечно, помалкивают, – он хмуро уставился на Нойс. – Понятно, им ни к чему рекламировать свою пониженную сопротивляемость болезни Фула.
   Мерзкая старуха с уродливым младенцем в мешке…
   Нойс – потенциальная моргачка? Нойс – потенциальная колонистка? Чем грозят мне ее поцелуи?
   Я был взбешен. Габер понял меня:
   – Десять капель на ночь. Повтори утром. И не слушай никаких болтунов. Болезнь Фула не лечится, но ее можно предупредить.
   Я поднял глаза на Нойс. Она улыбнулась.
   – Идем, – Габер тронул ее за локоть, и Нойс послушно пошла впереди него.
   Хлопнула дверь.
   Я облегченно вздохнул.
   «Они, несомненно, в чем-то меня подозревают… Удалось ли мне обмануть Габера? Поверил ли он, что я испуган?.. Если и да, в моем распоряжении только ночь. Ночь, которую, по мнению Габера, я проведу без сна…»
   Я с отвращением бросил принесенный Габером флакон в мойку.
   «Ночь… Всего одна ночь… Я сделал глупость, притащив сюда Нойс… Если я не смоюсь этой же ночью, это будет еще одна глупость…»
   «Нет, я подпорчу вам торжество…»
   Выключив свет, я закурил сигарету и остановился у все еще открытого окна.
   Дождь почти прекратился. Иногда капля шлепалась о подоконник, звук падения неприятно бил по нервам. Я должен успеть. Я просчитывал варианты и быстро рассовывал по карманам то, что мне могло пригодиться. Фонарь. Резиновые перчатки. Зажигалка.
   Где-то вдали надсадно взвыла сирена. Умолкла, взвыла вновь. Над невидимым зданием, как будто прямо в небе, плясали зеленые неоновые буквы – ШАМПУНЬ, ШАМПУНЬ, ШАМПУНЬ.
   Они оставили мне одну ночь.
   Что ж… Ею я и воспользуюсь.

Часть вторая
Счастливчики из Итаки

1

   Портье в холле спал. Бесшумно выскользнув за дверь, я вывел машину за ограждение. Бензиновый бак был почти пуст, но я и не надеялся покинуть Итаку на машине. Старые дачи – вот мой путь! И, пересекая Святую площадь, я притормозил возле клиники.
   Держа руку на расстегнутой кобуре, привратник осветил фонарем мое удостоверение:
   – Вы не внесены в список лиц, имеющих допуск в клинику. Я не могу вас впустить.
   – А разрешение Габера вас устроит?
   – Вполне.
   Я включил радиотелефон. Габер откликнулся сразу:
   – Что еще, Герб?
   – Я хочу увидеть доктора Фула, – ответил я, вкладывая в голос испуг и растерянность.
   – Зачем? Я же оставил тебе лекарство.
   – Я буду спокойнее, если сам поговорю с ним.
   – Тебя так развезло? – со вполне понятным удовлетворением усмехнулся Габер. И разрешил: – Ладно. В следующий раз будешь умнее. Делай, что хочешь, но помни, утром тебе дежурить.
   Я повесил трубку и взглянул на привратника.
   – Проходите.

2

   Фонари освещали песчаную дорожку, но холл почему-то был почти не освещен. Привратник успел предупредить службы: меня встретила высокая тощая сестра в белом халате. Я не нашел сочувствия в ее укрывшихся за толстыми стеклами очков глазах, но задерживать она меня не стала и сразу провела в кабинет. Типичная лекарская дыра – стеллажи, загруженные книгами, справочниками, химической посудой. На стене висело несколько увеличенных фотографий. Я удивился, среди них находился «наш Бэд» – патриот Итаки.
   – Вам придется подождать, – сестра сурово глянула на меня. – Я позову доктора Фула.
   Она вышла, оставив дверь незатворенной.
   Я осмотрелся.
   Стеллажи, стол, два кресла. В углу тяжелый сейф с цифровым замком. Вскрыть такой – плевое дело. Я не торопился.
   Страницы брошенной на столе книги испещряли карандашные заметки.
   «Людям давно пора научиться беречь то, что не идет прямо на производство свиных кож или, скажем, швейных машин. Необходимо оставить на земле хоть какой-то уголок, где люди находили бы покой от забот и волнений. Только тогда можно будет говорить о цивилизации…»
   Я взглянул на переплет.
   Роже Гароди. «Корни неба».
   – Чушь, – сказал я вслух.
   – Вы находите?
   Я вздрогнул и обернулся.
   Доктор Фул был откровенно пьян, синяки на лице его вовсе не украшали. В «Креветке» его отделали по первое число.
   – Чушь? – повторил он нетвердо. – А то, что мы травим рыбу и птиц, сводим леса, тоже чушь?
   – Я видел Потомак и Огайо, – возразил я. – Они были мертвыми, но мы взялись за них, и они снова поголубели.
   – Вам налить? – доктор Фул держал в руке бутылку и два стакана. – Я где-то видел ваше лицо. Мы знакомы?
   – Еще бы! Я вытащил вас из «Креветки». Помните?
   – Я помню, – равнодушно сказал доктор Фул. – Зачем вы это сделали?
   – Не знаю… Вытащил… Лучше ответьте на мой вопрос.
   – А-а-а, это вы о поголубевших Потомаке и Огайо… – доктор Фул в упор взглянул на меня. Его глаза, обведенные синими кругами, были огромными и пронзительными, как у спрута. Он в какой-то момент даже перестал казаться мне пьяным. – Вам приходилось бывать в Аламосе?
   – Нет.
   – Сточные воды в Аламосе сбрасывались прямо в океан, на волю течений. Удобно, но течения там замкнутые, и все дерьмо вновь выносило на берег. Жители Аламоса первыми узнали, что такое красный прилив. Это когда вода мертва, а устрицы пахнут бензопиреном.
   – Неужели устрицы важнее благосостояния?
   – А-а-а… – протянул доктор Фул. – Вы это что? О пользе? А Парфенон приносит пользу? – вдруг быстро спросил он, и его глаза агрессивно сверкнули. – Если Парфенон срыть, освободится место для автостоянки. И не для одной. А собор Парижской богоматери? Снесите его башни, какой простор для обзора! А преториумы римских форумов? А Версаль? А Тадж-Махал? А Красный форт? Чего мы трясемся над ними, какая от них польза? Зачумленные гробницы! Нет?
   Он все же был пьян. Я намеренно громко подчеркнул:
   – Нам-то с вами ничего не грозит. Итаку охраняет санитарная инспекция. Разве это не так, доктор Фул?
   Он рассмеялся:
   – Санитарная инспекция!.. После смерти Бэда Стоуна я даже говорить о ней не хочу.
   – Да, конечно, – наигранно вздохнул я. – Болезнь, названная вашим именем, не лечится. Вам не удалось спасти Бэда.
   Доктор Фул не понял:
   – Спасти? Как можно спасти человека, выброшенного с седьмого этажа?
   – Выброшенного?
   – С чего бы он сам полез в окно? – злобно ощерился доктор Фул.
   – Ну как?.. Отчаяние… Он заразился самой болезнью…
   – Не городите вздор! Болезнью Фула нельзя заразиться!
   – То есть как? – я изобразил смятение и радость. – Я приехал к вам посоветоваться… Значит, мне ничего не грозит?
   Доктор Фул плеснул в стакан из бутылки и сделал глоток.
   – Когда появились первые больные, я тоже ничего не понимал. Я искал возбудителя и не находил его. Это Бэд подсказал мне, что искать нужно снаружи. Такая у него была манера высказываться. Я взялся за воду Итаки и провел серию опытов на собаках и мышах. Я поил их артезианской дождевой водой, водой из ручьев. Результаты оказались поразительными. Через неделю погибла первая собака, потом мыши. Все животные перед смертью были дико возбуждены, они лаяли и пищали, а также не могли усидеть на месте… Я потом исследовал их мозг. Полная атрофия.
   – Пьяная рыба, – вспомнил я. – Это как-то связано с тем, о чем вы рассказываете?
   – А-а-а, – уставился он на меня, – вы побывали у океана. Ну да, наверное, любите рыбу… В Итаке всегда любили рыбу, Итаку долгое время кормил океан. Кто мог подумать, что смерть придет из океана? В тканях рыбы и устриц я обнаружил массу ртутных агентов. Нашлись и такие, что никак не поддавались идентификации. Все, что можно о них сказать, так это то, что они существуют и крайне вредны. Разве этого мало? А ведь тою же дрянью насыщены земля и воздух Итаки. Когда начали погибать деревья, поступил приказ – вырубить все рощи. Зачем тревожить людей?
   Я смотрел на доктора Фула, и мне пришло в голову, что он не видит меня, забыл обо мне. Ему просто хотелось выговориться. Он был пьян и уже не контролировал свое сознание.
   Но каким бы он ни был пьяным, смелости ему было не занимать. Он пошатнулся, но дотянулся до лежащего на кресле белого больничного халата:
   – Накиньте это на себя. Убеждают не слова. Вам, наверное, стоит кое-что увидеть.

3

   Палата, в которую мы вошли, была освещена тусклым ночником. Головы лежащих на койках людей казались очень большими. Ни один из них не шевельнулся, не проявил никакого интереса, но они не спали. Я убедился в этом, наклонившись над ближайшей койкой. Больной почувствовал, что свет ослаб (его лицо накрыло тенью), и неестественно часто заморгал. В уголках глаз скапливались слезы, полосуя следами бледную отечность щек, сползали на подушку.
   – Этот человек с детства был глухонемым, – почти трезвым голосом заметил доктор Фул. – Болезнь Фула сделала его еще и неподвижным. То же случилось с его женой и ребенком – они кормились рыбой с рынка. Живые трупы, – он сжал кулаки. – Правда, эти трупы могут функционировать годами.
   – Не пугайтесь, – предупредил он меня на пороге.
   Я ступил в следующую палату.
   Единственный ее обитель сидел на тяжелой, привинченной к полу металлической койке. В каком-то неясном и угнетающем ритме он безостановочно бил перед собой огромным опухшим кулаком. Скошенные глаза непрерывно и судорожно подергивались.
   – И так уже три года… Типичный моргач, по классификации Сейджа… А раз моргач, значит, в резервацию! Кто будет работать в городе, забитом чудовищами и уродами? Потому болезнь Фула и объявлена заразной – так легче изолировать моргачей.
   В следующей палате в металлическом кресле, пристегнутая к нему ремнями, находилась женщина лет тридцати. Возможно, она была когда-то красивой, но морщины и язвы, избороздившие ее лицо, не оставили от красоты даже воспоминаний. Она вызывала отвращение.
   Фул погладил женщину по сухим ломающимся волосам. Дергаясь, хватая ртом воздух, женщина силилась что-то сказать, но у нее ничего не получалось.
   – Когда ей исполнилось двадцать лет, – сказал доктор Фул, – у нее заболели ноги. Боль в суставах была такой сильной, что она потеряла возможность передвигаться. Потом она стала слепнуть – первый и самый верный признак болезни Фула. Нарушения речи, язвы. Болезнь сказалась и на интеллекте, она разучилась читать. Вся ее семья питалась в основном рыбой, вылавливаемой в океане.
   – В океане? Вы сказали, в океане, доктор Фул?
   – Да, я сказал именно так.
   – Но ведь рыба из бухты может уходить и в другие места!
   – Несомненно.
   – Но…
   – Оставьте! – доктор Фул открыл дверь очередной палаты.
   Ее обитатель, мальчик лет пятнадцати, был неимоверно толст. Возможно, своим весом он превосходил Хоукса. Он увидел нас, и кровь прилила к его глазам. Яростно зарычав, он сжался, как для прыжка, но не смог оторваться от кресла.
   – Я долго надеялся, что он хотя бы научится писать, – невесело признался доктор Фул. – Но болезнь Фула необратима.
   – Пиши, Томми, – попросил он.
   Мальчик злобно и тяжело застонал, но кровь уже отхлынула от его лица. Часто моргая, он толстыми, как сосиски, пальцами ухватил карандаш, дергаясь, постанывая, вывел на листе бумаги: «туми флубег».
   – Его зовут Томми Флайберг, – негромко пояснил доктор Фул. – Скажем так, год назад он выглядел веселее.
   Я содрогнулся.
   Но все это время, переходя из палаты в палату, я вел съемку. Я снимал лица моргачей и доктора Фула. Никто не мог заметить работы скрытых камер, и когда доктор Фул выдохнул: «Хватит!» – я невольно замер.
   Но он имел в виду совсем другое.
   – Что лее вы не спрашиваете, почему я не кричу о происходящем на всю страну?
   – Мне не надо об этом спрашивать. Я видел, что они делали с вами в «Креветке».
   – Вы бы видели, что они сделали с Бэдом…
   Мы вышли в коридор. Доктор Фул торопился, ему хотелось как можно быстрее вернуться к бутылке. В кабинете он сразу налил почти полный стакан. Я снял и это.
   Доктор Фул не внушал мне симпатии.
   «Если его придется ударить, – подумал я, – то лучше всего это сделать ногой…».
   Но когда доктор повернулся, я передумал. Я ударил его ребром ладони чуть ниже желтого оттопыренного уха. Странно ахнув, доктор Фул упал грудью на стол.
   В его карманах не оказалось никаких ключей, но спецкурс по открыванию сейфов нам в АНБ читали в свое время виднейшие специалисты. Я выгреб из сейфа медицинские карты, пачку крупных купюр, сводку химанализов и пистолет с двумя запасными обоймами.
   «Неужели доктор Фул умеет стрелять?» – удивился я.
   Прежде чем заняться съемкой материалов, я перетащил доктора Фула на диван. За этим занятием меня и застигла сестра.
   – Что с доктором Фулом?
   – Алкогольное отравление, – я подошел к дверям и запер их на оказавшийся в замочной скважине ключ. – Кто сегодня дежурит в клинике?
   – Апсайд и Герта… Что вы собираетесь делать?
   – Привязать вас к креслу. Вы мне мешаете.
   Страх сестры вызвал у меня отвращение. К счастью, у нее хватило благоразумия не сопротивляться.

4

   Снимая документы, я не забывал и о сестре. Дрожа от страха, она все же посматривала, как там доктор фул? Она жалела этого спившегося человечка.
   Я усмехнулся.
   Если вот так бросят на диван меня… Найдется ли человек, который будет смотреть на меня с таким же сожалением?
   Я вздохнул.
   Джек Берримен? Не думаю. Он бы не простил мне поражения… Джой? С чего это?.. Шеф? Он бы постарался, чтобы я больше уже не встал с дивана, и был бы прав… Доктор Хэссоп?..
   Я покачал головой.
   На секунду всплыла в памяти Нойс, но я только усмехнулся видению. Таких, как я, ей жалеть не стоит.
   И вдруг вспомнил – Лесли! Лесли – человек, под носом которого я разорил фармацевтов Бэрдокка, человек, на глазах которого я застрелил эксперта… Он должен меня ненавидеть, но я знал, что он мог бы и пожалеть меня.
   «Преступление не окупается…», – однажды сказал мне Лесли. Он ошибался. Это вообще ошибка – так думать. Мы, сотрудники Консультации, лишь перераспределяем полезную информацию. Она становится достоянием многих. Но, конечно, друзей…
   Ладно. Не будем об этом. Я не собирался делать Лесли символом добродетели. Может прийти день, когда он, не задумываясь, начнет в меня стрелять. Такое вполне возможно.
   Закончив съемку документов, я взглянул на сестру. Не знаю, что там такое она прочла в моих глазах, но она ощерилась. Сестра не боялась меня, ее волновал валяющийся на диване доктор Фул. Она хотела ему помочь.
   Что ж, подождет час – другой…
   Час – другой… Мне этого должно хватить!
   Я запер кабинет и бесшумно спустился в холл. Мне хотелось поскорей покинуть это проклятое место. Подойдя к привратнику, я кивнул:
   – Еду в «Креветку». После таких переживаний имеет смысл как следует загрузиться.
   Он ничего не знал о моих переживаниях, но в ответ кивнул:
   – Вас будут спрашивать?
   – Возможно… Далее наверное… Габер, а может, и сам Сейдж… Не знаю… Это все равно… Вы ведь слышали: я в «Креветке».

5

   На полпути к Старым дачам я услышал хрип радиотелефона. Я снял трубку, но отвечать не стал.
   «…Машину Гарриса видели возле клиники Фула…»
   «…Не так чего же вы ждете? – Габер явно был раздражен. – Отправьте в клинику наряд. Гаррис мне срочно нужен…»
   «…Выходные шоссе перекрыты…»
   Я усмехнулся. Пускай ищут. И взглянул на часы. Третий час ночи. Мое время истекало, но я надеялся, что мне повезет.

6

   Машину я бросил на берегу, сразу перед глухой, отгораживающей Старые дачи от внешнего мира кирпичной стеной. Мотор смолк, меня обступила гнетущая тишина. Под ногами слабо светились гнилушки, невидимо хлюпал рядом слабый накат.
   Далеко впереди вспыхивали над водой огоньки сигарет – это покуривала выставленная на трубах выбросов охрана.
   Затянув пояс более надежной, чем спасательный круг, непромокаемой легкой куртки, я медленно вошел в маслянистую тяжелую воду, погрузился по пояс, затем по плечи, оттолкнулся ногой от скользкого дна и поплыл, с трудом преодолевая бьющий в нос гнусный запах.
   Пару раз я отдыхал под осклизлыми каменными быками, на которых лежали трубы. Прямо надо мной, метрах в трех, наверное, не больше, вспыхивали сигареты. Никто меня не замечал. Я двигался бесшумно, мертвая вода не светилась. Я заплыл далеко, прямо в зону медленных водоворотов, над которыми стояли смутные шапки нерастворяющейся пены. Заполнив водой несколько пробирок, я надежно спрятал их в специальном кармане.
   Вот и все.
   Но нет, это было еще не все. Вода попала под куртку. Если бы куртка не вздулась одним большим пузырем, я давно пошел бы ко дну, но она меня держала надежно. Я совсем выбился из сил и все же выполз, наконец, на отмель, простирающуюся под глухой кирпичной стеной Старых дач.
   Прямой луч прожектора пробежал по берегу, чуть не задев меня, ушел вправо, вернулся…
   Держась в тени, я проскочил в какой-то вонючий переулок (а может, это от меня так несло) и оказался в резервации моргачей, такой темной, такой безмолвной, что казалось, тут нет ни души.
   Одну за другой я рвал на себя деревянные калитки. Ни одна не поддалась. Собрав все силы, я перемахнул прямо через забор.