– Сволочь! – шепнул он. – Этот придурок соберет здесь всех окрестных симбу.
   – О ком ты?
   – О немце. Ты что, не видишь? Шлесс спятил.
   Как ящерица вынырнувший из листвы Буассар негромко позвал:
   – Шлесс!
   Ответ – если это, правда, был ответ – нас поразил: Шлесс плакал!
   Он плакал по-настоящему, навзрыд.
   Мы понять не могли, что это с ним, но когда я поднялся, чтобы подойти к немцу, пуля снова ударила в ствол дерева над моей головой.
   – Он спятил, – уверенно шепнул мне голландец. – Я видел такое в Индокитае. Там на ребят иногда находило. Когда человек плачет и палит во все, что движется, это к добру не приводит.
   Он вынул из-за пояса нож.
   – Ты убьешь его? – удивился Буассар.
   – Зачем нам сумасшедший?
   – Но мы же не знаем, что с ним случилось.
   – А зачем нам это знать?
   Пока они переругивались, я осторожно скользнул в заросли, перебежал открытое место и, выпрямившись за толстым стволом, туго обвитым цветущими эпифитами, осторожно глянул туда, где по моим расчетам должен был находиться немец.
   И увидел его.
   Неестественно бледный, будто из него выкачали всю кровь, немец Шлесс сидел, прижавшись спиной к дереву и далеко выбросив перед собой длинные, обутые в солдатские башмаки ноги. Автомат он отбросил и держал в руке, чуть отведенной в сторону, пистолет. Я отчетливо видел, как по его хорошо выбритой щеке (как все немцы, он был аккуратистом) скользнула, упав на распахнутую рубашку, крупная, блеснувшая, как глицерин, слеза. Левой рукой Шлесс неуверенно, как слепой, водил перед глазами.
   – Шлесс! – позвал я.
   Он выстрелил.
   Не целясь.
   Тогда я снова позвал:
   – Шлесс!
   Еще два выстрела, один за другим. Зато теперь я знал, сколько патронов у него осталось.
   Так, время от времени окликая немца, я заставил его расстрелять всю обойму.
   И тогда, уже не боясь, пересек поляну, присел перед ним на корточки:
   – Что с тобой?
   Немец невидяще уставился на меня.
   Сломав ветку, я помахал ею перед немцем, но он и ветку не видел.
   Его зрачки были неестественно расширены, но он ничего не видел – ни ветку, ни меня.
   – Он ослеп, – сказал я рейнджерам, окружившим нас.
   – Тогда зачем он нам нужен? – угрюмо спросил голландец. – Кто с ним будет возиться?
   Скотина, подумал Буассар. Он скотина, этот голландец. От него и пахнет скотиной. Чем еще и пахнуть скотине? Я таким никогда не доверял, я спать не лягу, если в прикрытии стоит такая скотина. При первой опасности он займется спасением собственной шкуры, он на это запрограммирован. Ему плевать на всех. Так уже было.
   Он вспомнил Индокитай.
   За колючей проволокой лагеря Ти шла перестрелка, у шлагбаума из всех люков дымил подожженный танк. Сержант Лоренс первым заметил снайпера. Заметил его и ван Деерт, но снайпера снял Лоренс. Я долго потом думал, вспомнил француз, зачем Лоренс это сделал? Он не очень меня любил. Но он снял снайпера, на какую-то секунду открывшись, и сам в ответ получил пулю. Он, наверное, считал, что в следующий раз уже я прикрою его. Может, и жаль, что его убили. Я бы его прикрыл.
   Прикрытие!
   Вот единственное, о чем стоит всерьез заботиться.
   Бот единственное, над чем стоит постоянно думать, – прикрытие.
   А ван Деерту наплевать. Он не прикрыл немца Шлесса, скотина. Это надо запомнить и не торчать рядом с голландцем. Он не прикроет, если это понадобится. Он плохое прикрытие.
   Что ж, подбил итоги Буассар, я свои выводы сделал. Надо держаться поближе к Усташу или к Ящику.
   У Буассара отлегло от сердца.
   Он уважал себя за правильные выводы. И он умел радоваться удачам.
   Глядя на плачущего немца, он еще раз, далеко не впервые за свою долгую, полную неожиданных приключений жизнь, порадовался – удача не обошла его. Он жив, он может рассуждать, у него есть выбор.
   И это справедливо, сказал себе Буассар.
   Это справедливо, что удача меня пока не обходит.
   Это справедливо, что весь в слезах лопочет что-то свое немец Шлесс, а не я.
   Это справедливо!..
   Когда капрал развернул джип, Буассар ухмыльнулся:
   – Может, ты и прав, Усташ. Может, эту тварь у нас купят.
   – Что там с немцем? – перебил его капрал.
   И резко затормозил.
   Немец, Шлесс, дергаясь, хрипя что-то, двумя руками держался за горло. Его лицо на глазах чернело, он задыхался.
   И агония не продлилась долго.
   – Вытащите его из машины, – приказал капрал. – В джунглях много непонятных болезней. Мы не повезем немца в лагерь.
   Только бросив лопаты в джип, мы несколько пришли в себя.
   Крошечный холмик, укрытый дерном, вот все что теперь напоминало о недавнем существовании немца Шлесса.
   Поняв наше состояние, капрал сплюнул:
   – У нас есть время, а тут рядом есть деревушка. Говорят, что черные в ней поддерживают премьер-министра, но все они скрытые симбу. А уж знахари в деревне точно найдутся. Ван Деерт, садись за руль. Я хочу знать, от чего может так неожиданно умереть такой молодой здоровый мужчина, как этот Шлесс? Просто так ничего не бывает. Держись слоновьей тропы.
   И спросил:
   – Есть у кого-нибудь выпивка?
   Буассар, ухмыльнувшись, вытащил из кармана плоскую фляжку.
   – Разве я не запрещал брать выпивку на задание? – спросил капрал, делая крупный глоток.
   – Случайность, – еще шире ухмыльнулся француз.
   Капрал выругался:
   – Дерьмовое виски! – И мрачно усмехнулся: – Но глотку продирает.
   Часа через полтора джип подкатил к островерхим хижинам, спрятавшимся под банановыми деревьями. Несколько масличных пальм, черных как сажа, поднимались над поляной. Заливаясь отвратительным визгом, под колеса бросились две – три тощих собачонки с оттопыренными, как у гиен, ушами.
   – Они все симбу, – выругался капрал.
   Вождь деревни, плюгавый человек с сильно выдающейся вперед нижней челюстью и низким и черным, блестящим, как будто он был отлакирован, лбом, встретил нас у порога хижины. На вожде был старый замызганный пиджак без рукавов – символ силы и власти. Б узких глазах пряталась плохо скрываемая неприязнь.
   – Джамбо! – приветствовал вождя капрал. – Умер белый. Он встретил в зарослях черного. Мы работаем на Моиза Чомбе и хотим знать, что делал черный в лесу вдали от деревни? Других деревень здесь нет. Это твой черный. Ты вождь, ты знаешь закон – скажи!
   Вождь трижды хлопнул в ладони.
   На его сигнал из темных, казавшихся необитаемыми хижин выползли на свет божий десятка полтора стариков и старух. Сгорбленные, беззубые, они равнодушно смотрели на нас, не делая никаких попыток заговорить или хоть как-то выразить интерес к нам.
   Капрал покачал головой:
   – Черный в лесу был молод. Он ждал белого, и белый умер. Мы хотим знать, зачем черный ожидал белого в лесу?
   Вождь снова хлопнул в ладони.
   К толпе стариков молчаливо присоединились еще пять – шесть человек. Я бы не назвал их очень молодыми, а может, они просто были сильно истощены.
   Капрал побагровел.
   Повинуясь новому сигналу вождя, из стоящей поодаль хижины выползла на свет тощая, отвратительная, искривленная болезнями и возрастом старуха. Ее лицо, кроме таз, чуть не наглухо закрывала повязка, сплетенная из сухих бледных стеблей. Медленно обведя стариков взглядом, в котором, несмотря на древний возраст, все еще таился некий жадный огонек, старуха на мгновение замерла. Она тут самая живая, невольно подумал я, увидев, как резво схватила старуха длинный гибкий хлыст, видимо вырезанный в кустах совсем недавно – на нем еще не просох сок, мгновенно окрасивший в желтое сморщенный, черный, как уголь, кулачок старухи.
   Тягостное чувство охватило собравшихся.
   Капрал, отступив на шаг, незаметным жестом поправил заткнутый за пояс пистолет.
   Пригнувшись к земле, старуха хищно ударила, хлыстом о землю.
   Раз!
   И еще раз!
   Колючая белая пыль заволокла поляну.
   Но старуха не останавливалась.
   Трясясь, что-то выкрикивая, она с силой колотила хлыстом по земле, кривлялась, иногда почти падала в ту же пыль. Тонкая сухая рука безостановочно отбивала удары, хотя никто из черных и глазом не моргнул, равнодушно ожидая, чем кончится для них все это действо. Руки и ноги старухи дергались в одном ритме, она уже танцевала, она уже летела над землей, казалось, сейчас она впрямь взлетит! Но она не взлетела, она наконец упала сморщенным лицом в пыль под ноги тощему, испуганно отпрянувшему негру.
   Вождь равнодушно смахнул пыль с рукава:
   – Возьмите этого человека.
   – Ахсанте, – поблагодарил капрал. – Я забираю его.
   И подтолкнул негра к джипу:
   – Кенда!
   Негр уперся.
   – Экоки то набакиса лисусу?
   До негра дошло.
   Он обреченно опустил голову.
   – Привяжи негра к дереву, – приказал капрал Ящику, когда мы вернулись в лагерь. – И скажи бабинге, что нам пора жрать. В этом чертовом климате устаешь быстрее, чем кажется.
   Подавая обед, бабинга испуганно скашивал глаза на привязанного к дереву негра.
   – Ты чем-то недоволен? – спросил капрал.
   – Нет, бвана.
   – Может, ты хочешь ему помочь? – указал капрал на пленника.
   – Нет, бвана.
   Сгустились сумерки.
   Голландец развел костер.
   Поставив джип так, чтобы его фары высвечивали всю поляну, Буассар пристроился на жестком брезенте рядом со мной. Я примерно представлял, что будет дальше.
   – Умер белый, – сказал капрал, подойдя к привязанному к дереву пленнику вплотную. – Ты знаешь об этом.
   Капрал не спрашивал.
   Капрал утверждал.
   Он поднимал наш боевой дух, и пленник кивнул безвольно:
   – Ндио, бвана.
   – Ты подстерег белого в кустах. Ты произнес заклятия. Ты подослал туда мальчишку, обработавшего кусты ядами. Так тебя научили деревенские знахари.
   – Нет, бвана! – закричал негр.
   По его щеке, подбираясь к моргающему, широко раскрытому глазу, спокойно бежал муравей, но пленник не замечал его.
   – Ты хотел дождаться, когда мы уйдем. Тогда ты забрал бы труп белого. Ты ведь всегда так делаешь.
   – Нет, бвана.
   – Впрочем, ты не похож на знахаря, – заметил капрал, задумчиво раскуривая сигарету. – Может, ты даже говоришь правду. Я, наверное, смог бы тебе поверить. Докажи, что ты говоришь правду. Мы не видели в твоей деревне женщин и девушек. Наверное, вождь прячет женщин и девушек. Скажи, где он их прячет? Я подарю тебе нож и прощу твое колдовство. Где они прячутся? Я говорю о женщинах и девушках. Я хочу помочь тебе. Ты ведь знаешь, где они прячутся?
   – Нет, бвана.
   Я поморщился.
   Кричать так громко не стоило. Капрал стоял прямо перед негром, и никто к их голосам, в общем-то, не прислушивался. Черный вполне мог отвечать не так громко.
   Буассар заметил мою гримасу.
   – Усташ, – негромко позвал он. – Иди сюда. Есть дело.
   В палатке он сразу вытянул из угла вещевой мешок Шлесса:
   – Рубашки мои. Не спорь. У меня тот же размер, что у немца.
   Я не спорил.
   Я взял нож.
   Превосходный штурмовой нож крупповской стали.
   Денег в мешке нашлось немного. Что-то около трехсот конголезских франков. Мы поделили их поровну.
   Из клапана, заботливо обшитого целлофаном, Буассар извлек аккуратно обернутую в пластик бумагу.
   – Придурок, – заметил он, имея в виду мертвого немца. – Он таскал с собой договор.
   Включив фонарь, он наклонился над бумагой.
   – Точно, договор. «Между правительством Демократической Республики Конго, представленным премьер-министром Моизом Чомбе, с одной стороны, и господином Герхардом Ф.Шлессом, с другой стороны, в последующем именуемым как Лицо, связанное Договором, заключается следующее соглашение…»
   Француз ухмыльнулся.
   Кажется, ему нравился звук его собственного голоса:
   – «Статья первая. Лицо, связанное Договором, обязуется нести службу в качестве волонтера. Функции, выполняемые Лицом, связанным Договором, не обязательно должны соответствовать обусловленной выше должности…»
   – Это точно, – подтвердил я. – Джек Макферти… Помнишь такого?.. Он охранял в Каланге черных чиновников, а потом ему приказали их же зарезать… Работа Макферти оплачивалась таким же договором.
   – «Статья вторая. Настоящий Договор заключается сроком на шесть месяцев и может быть продлен автоматически, если не последует предуведомления о его расторжении, которое должно быть представлено Лицом, связанным Договором, за тридцать дней до истечения настоящего Договора…»
   – Бертон, а еще тот француз… Ну, помнишь, который жрал тушенку как крокодил?.. Жадюга и сволочь… Они, кажется, предуведомили о расторжении Договора как раз ровно за месяц, а пристрелили их за неделю до интересующего их дня…
   Буассар хмыкнул:
   – «Статья третья. Ежемесячный оклад Лица, связанного Договором, выражается в приводимых ниже суммах (в конголезских франках): волонтер – 41 148.57, унтер-офицер – 49928.50, фельдфебель – 66438.25, младший лейтенант – 99 662.60, лейтенант – 105 642.25, капитан – 126 236.04, майор – 148 321.25, подполковник – 177 321.04. Выплата оклада производится ежемесячно и вперед. Ежегодное повышение – три с половиной процента».
   – До повышения доживают не все…
   Буассар меня не услышал.
   – «К основному окладу добавляются надбавки для семейных (в конголезских франках): жена – 9 975.63, жена и один ребенок – 15 964.76, жена и двое детей – 22 343.26, жена и трое детей – 29 518.86, жена и четверо детей – 37 899.89, с прибавлением сверх этого по 8 381.03 конголезских франка за каждого ребенка».
   Буассар заржал:
   – Если бы я получал надбавку за всех своих детей!
   И продолжил:
   – «Если Лицо, связанное Договором, не помещено в гостиницу или в правительственный дом для приезжающих, то оно имеет право на квартирные, соответственно своей должности, а также суточные – 938 конголезских франков в день, а так же на ресторанную надбавку – 526 конголезских франков. Если Лицо, связанное Договором, находится в опасной зоне, оно имеет право на ежедневную надбавку за риск в количестве 2 345 конголезских франков…»
   – Франки не бронежилет…
   Буассар меня опять не услышал:
   – «Статья пятая. В случае смерти Лица, связанного Договором, правомочным родственникам жертвы выплачивается 1 000 000 конголезских франков. Эта сумма налогами не облагается и никаким удержаниям не подлежит. В случае ранений, имеющих последствием полную потерю зрения, ампутацию или полную потерю функций обеих рук, обеих ног, или же одной руки, или одной ноги, полную инвалидность, или неизлечимое психическое заболевание, делающее невозможной любую работу, Лицу, связанному Договором, выплачивается 1 000 000 конголезских франков. Эта сумма налогом не облагается и никаким удержаниям не подлежит. Для постоянной частичной инвалидности устанавливается следующее возмещение: в случае полной потери, то есть ампутации, правой руки – 75 %, левой руки – 60 %, правого предплечья – 65 %, левого предплечья – 55 %, правой кисти – 60 %, левой кисти – 50 %, бедра – 60 %, ноги – 50 %, ступни – 40 %, большого пальца правой руки – 20 %…»
   Буассар зевнул:
   – «Для левши, при условии, что заявление было сделано им до ранения, оценки, установленные для правой руки, автоматически переносятся на левую. За все ранения, следствием которых явилась постоянная или временная инвалидность всех других органов, кроме перечисленных, подлежит возмещение, определяющееся аналогично установленным выше условиям. От имени Демократической Республики Конго – премьер-министр Моиз Чомбе. Лицо, связанное Договором – господин Герхард Ф.Шлесс, волонтер. Семейное положение – холост. Текущий счет в заграничном банке – Солсбери. Нормально пользуется правой рукой».
   – Давай договор, – сказал я. – Передам его капралу.
   Легионер, подумал я без усмешки, он вроде говяжьей туши, разделанной опытным мясником. И этот мясник всему знает цену. Бирки с ценой нацеплены на каждый орган.
   Ладно.
   Мы сами приняли условия игры.
   Отдав капралу бумаги Шлесса, я подошел к костру.
   Негра давно убрали.
   Как ни странно, находясь в палатке, я не слышал выстрелов, но выстрелы должны были прозвучать, ибо голландец с самым что ни на есть деловым видом кипятил в котле что-то черное, крутящееся в крутом кипятке. Я не успел спросить, ван Деерт сам подмигнул мне:
   – Череп с пулевым отверстием. Американцы с бананов Сикорского платят за такие штуки долларами.
   – Так вот зачем тебе малокалиберка.
   – А ты думал!
   Я отошел.
   Вопила в зарослях какая-то птица, ночь затопила землю.
   Бан Деерт, как и я, несомненно, хотел умереть в собственной постели.
   Голландца не устраивала земля Катанги, его не устраивали ружья времен Ливингстона и Стэнли, не устраивали отравленные стрелы. Чтобы не получить отравленную стрелу в грудь и не лечь в сухую землю Катанги, ему нужны были доллары.
   Как и мне.
   И ван Деерт был прав.
   Пока Моиз Чомбе, черный премьер-министр, научившийся носить европейский пиджак, будет платить нам, мы будем выжимать из него все, ибо Иностранный легион наше последнее прибежище.

Глава третья
Отравитель Бабинга

   Я проснулся невыспавшийся, разбитый.
   Заставив меня высунуть язык, Буассар покачал головой:
   – Я сталкивался с таким в Индокитае. Сперва бессонница, головная боль. Потом начинает желтеть язык. А потом тебя трясет пару дней, на этом все и кончается. На, проглоти эту пилюлю.
   Меня морозило.
   Ломило каждый сустав.
   Я никак не мог что-то вспомнить.
   Утомительное и безнадежное дело вспоминать то, что не можешь вспомнить, но я все время пытался вспомнить, совершенно изматывая себя.
   – А ты? – спросил я француза. – Ты как?
   Он ощерился, правда несколько растерянно:
   – Нормально, Усташ. Я ничего такого не чувствую. Проглоти еще вот эти пилюли, – он высыпал на ладонь несколько разноцветных таблеток. – По крайней мере хуже тебе не будет.
   – Чем занимался твой отец, Буассар?
   Он презрительно пожал плечами:
   – У меня не было отца. С такой женщиной, как моя мать, никто, похоже, не мог ужиться. Я не осуждаю ее, – он неожиданно подмигнул мне. – У каждого есть свои… Как бы это сказать…
   Он не нашел нужного слова и махнул рукой.
   Но я его понял.
   Мне вот только никак не удавалось вспомнить… Что-то очень важное… Я отчетливо чувствовал: важное… Что-то, связанное со всеми нами… Что-то такое, чему мы все были или могли быть свидетелями…
   Прикидывая и так, и этак, я припомнил даже газету, в которой когда-то в длинном списке имен появилось мое. Это был список военных преступников, приговоренных к смертной казни через повешение. Я, хорват Радован Милич, бывший активный член партии усташей, не был прощен на родине, там охотно заполучили бы меня обратно.
   Чтобы тут же повесить.
   Ладно, подумал я.
   Не знаю, что это такое, – страна Югославия, просто не думаю, что в таком огромном разнонациональном котле можно сварить что-то съедобное. Разве что яд, который убьет самих поваров.
   – Судя по виду капрала, завтрак испорчен, – ухмыльнулся Буассар, выглядывая из палатки. – Когда капрал морщится и потирает пальцами виски, не стоит ждать от него ничего хорошего. Он, наверное, злится на немца Шлесса. Если говорить откровенно, немец его подвел.
   Буассар снова ухмыльнулся.
   – Он настоящий парень, наш капрал. – Что-то неуловимое скользнуло в голосе француза. – На озере Альберт он остановил нас только потому, что в его кармане размок чек на триста конголезских франков. Мы не сильно возражали, позиции у симбу были там хорошо пристреляны, все равно кое-кто считает, что Лесли Торнтона там ухлопали из-за капрала. Помнишь Лесли Торнтона?
   Я помнил.
   Если ван Деерт прибыл в Конго из Швеции, где прятался от полиции, то Торнтон и Буассар явились к нам из столицы Южной Родезии, где подрабатывали мытьем посуды в одном из ночных баров квартала Хэтфилд. Кто-то посоветовал им заглянуть в скромный домик, на дверях которого красовалась вывеска: «Врач-дантист принимает ежедневно». В приемной толпились крепкие ребята, они болтали на самых разных языках и сверкали белыми, крепкими, как у акул, зубами. Худощавый человечек в штатском с удовольствием отвечал на вопросы.
   – Как насчет добавки за риск?
   – Она входит в оговоренные договором условия.
   – А можно получить заработанное не в конголезских франках, а в твердой валюте?
   – Нет проблем. Треть суммы перечисляется в фунтах или в долларах в любой указанный вами банк.
   – А как насчет передышек? Нам полагаются отпуска?
   – Мы ценим друзей, – худощавый человечек в штатском широко улыбался. – Чем тяжелей труд, тем ответственней и веселей отдых.
   Торнтона и Буассара условия устроили.
   Только Торнтон добрался лишь до озера Альберт, не успев заслужить отдых. В тот день, когда в кармане капрала размок чек на триста конголезских франков, Лесли Торнтон получил пулю от черного снайпера, засевшего где-то на дереве.
   Обычная ситуация.
   – Чего они там суетятся? – снова выглянул Буассар из палатки.
   – Это оборотень! – раздался мрачный голос голландца. Он незаметно подошел к нашей палатке. – Оборотень выбрался из джипа, проделав в металлическом днище приличную дыру. Мало того, он ведущую ось вывел из строя. Мы здорово влипли. – Голландец нехорошо хмыкнул. – Это ведь ты, кажется, забросил оборотня в машину, Усташ?
   – Оборотень пользовался автогеном? – не поверил Буассар. – Что ты несешь, ван Деерт?
   – Иди сам убедись.
   Мы выбрались из палатки.
   Оборотень лежал в траве под джипом, куда вывалился сквозь округлую дыру, аккуратно вырезанную в металлическом днище.
   Мы с Буассаром переглянулись.
   В металлическом днище действительно была дыра, с тарелку величиной.
   При этом мы не увидели никаких следов окалины, вообще температурных воздействий. Просто круглая дыра, будто ее выдавили прессом. А трава под оборотнем пожухла и почернела, как от холода.
   Полупрозрачный мешок, заполненный слабо мерцающей слизью.
   Что эта тварь могла? Как ей удалось проделать дыру в металле?
   – Почему ты не вытащил ее из машины, Усташ? – хмуро поинтересовался капрал.
   Я пожал плечами.
   И молча наклонился над оборотнем.
   Странное зрелище.
   Какие-то плавающие радужные пятна… Какое-то движение, там, под полупрозрачной оболочкой… Чем, собственно, может питаться такая тварь? И чем она могла прожечь металлический лист?.. Если кислотой, то, что это за кислота и как она ее вырабатывает?..
   Я отчетливо представил оборотня, висящего на ветке дерева.
   Эта тварь может здорово пугать.
   Тех же негров.
   Ага, подумал я, негров.
   И поманил пальцем бабингу, насторожено поглядывавшего на нас со стороны кухни.
   – Мниама мполе, – сказал я, дождавшись негра. – Прелестный зверек. Ты уже встречал таких?
   – Нет, бвана.
   Голландцу ответ не понравился.
   Он рявкнул:
   – Нендо зако!
   Бабинга послушно отошел в сторону.
   Я попробовал встать так, чтобы оборотень оказался в моей тени.
   Он это сразу почувствовал.
   Легко, не касаясь травы, как на воздушной подушке, он сместился дюймов на десять в сторону и вновь равнодушно застыл над мгновенно почерневшей под ним травой.
   Я осторожно прикоснулся к его оболочке пальцем.
   От оборотня несло холодом.
   Я сказал:
   – На нем пиво охлаждать можно.
   – Поиграйся, поиграйся, – с отвращением сплюнул капрал. – Такие умники, как ты, Усташ…
   Он не стал договаривать, на что способны такие умники, как я. Его заботила выведенная из строя машина. Он уже принял решение, и его решение мне не понравилось.
   – По твоей вине мы лишились джипа, Усташ. Завтра ты отправишься в лагерь майора Мюллера. Нам необходим новый джип. Пригонишь его в лагерь вместе с запчастями.
   Я вытянулся и откозырял:
   – Я отправлюсь один?
   Он чуть-чуть отошел:
   – Я подумаю.
   И спросил, уже не скрывая удивления:
   – Чем можно прожечь такую дыру?
   – Возможно, кислотой.
   – Ты что-нибудь слыхал про такое?
   – Никогда.
   – Я тоже, – раздумчиво заявил капрал. – А чем может питаться такая тварь? У нее не видно ни рта, ни глаз. Что она, выпускает кислоту через поры?
   – Возможно, оборотень питается воздухом, – предположил Буассар. – Или солнечными лучами. А может, это растение.
   – А мне плевать! – заявил голландец. – Растение это или какая-то особо гнусная тварь, какая разница? Если ее нельзя сбыть за хорошие деньги, от нее надо немедленно избавиться.
   Все почему-то уставились на меня.
   Я пожал плечами и хмыкнул:
   – Ты уже пытался избавиться от оборотня, ван Деерт.
   – Это точно. Я стрелял в упор. Никакого эффекта.
   – Если он жрет металл, если он действительно питается металлом, – покачал головой Буассар, – как мы сможем его транспортировать?
   У меня вновь разболелась голова.
   Боль пульсировала в висках, отдавалась гулким пульсом в ушах, в каждой частице тела. Осторожно опустившись на спальный мешок, я залег в палатке. Я уже не слышал рейнджеров, прикидывающих возможную цену необычного создания. В конце концов, я в доле, без меня не обойдутся. Я был рад, что капрал не отправил меня в лагерь майора Мюллера незамедлительно. Вряд ли я бы добрался до лагеря в таком состоянии.
   Я почти уснул, когда рядом грохнули пистолетные выстрелы.
   Стрелял капрал.
   Француз первым откинул полу палатки капрала.
   Капрал стоял на коленях, обеими руками зажав уши. Пистолет валялся на полу палатки. Не отнимая рук от ушей, капрал прохрипел:
   – Выбросьте эту тварь! Она убьет меня!
   – Но тут никого нет, – сказал Буассар, машинально оглядываясь.