— По крайней мере, хозяин, борода создает настроение. Держит в роли, так сказать.
— НУ А СПУСКАТЬСЯ ПО ТРУБЕ? КАКОЙ В ЭТОМ СМЫСЛ? Я МОГ БЫ ПРОЙТИ СКВОЗЬ СТЕНУ.
— Проходить сквозь стены не совсем правильно, — возразил голос из-за мешков.
— МЕНЯ ВПОЛНЕ УСТРАИВАЕТ.
— А положено по трубе. И борода, кстати, тоже положена.
Из-за мешков высунулась голова, которая, казалось, принадлежала самому древнему и непривлекательному эльфу во всей вселенной. Не спасало даже то, что ее венчала причудливая зеленая шапочка с бубенчиком.
Древний эльф помахал скрюченной рукой, в которой была зажата толстая пачка писем, написанных, как правило, карандашом на цветных листках. А еще на листках изображались кролики и плюшевые медвежата.
— Вряд ли эти бедняжки стали бы писать письма тому, что проходит сквозь стены, — сказала голова. — Кроме того, не мешало бы еще поработать над «Хо-хо-хо».
— ХО. ХО. ХО.
— Нет-нет-нет! — воскликнул Альберт. — Не хочу ни на что намекать, хозяин, но в этом восклицании должно быть больше жизни. Смех должен быть заразительным. Это… это нужно произносить так, словно писаешь ты чистым бренди, а ходишь по-большому рождественским пудингом, прошу прощения за мой клатчский.
— ПРАВДА? НО ОТКУДА ТЫ ВСЕ ЗНАЕШЬ?
— Когда-то я был молодым, сэр. Каждый год как послушный мальчик вешал на камин свой чулок. Чтобы там оказались игрушки. Впрочем, тогда в нем появлялись лишь сосиски да кровяная колбаса, если очень повезет. Но еще в чулке я всегда находил леденцовую свинку. Ночь перед страшдеством считается неудачной, хозяин, если ты не нажрешься как свинья. Примета такая.
Смерть посмотрел на мешки. Это был странный, но очевидный факт: из мешков, в которых Санта-Хрякус переносил игрушки, всегда торчали плюшевый мишка, игрушечный солдатик в форме настолько яркой, что от нее рябило бы в глазах даже на дискотеке, барабан и красно-белый леденец — независимо от того, что бы там ни содержалось на самом деле. А действительное содержание оказывалось намного безвкуснее и стоило, как правило, пять долларов и девяносто девять пенсов.
Смерть загодя исследовал пару мешков. В частности, там он обнаружил: Настоящего Агатового Ниндзю со Страшно-Смертельным Захватом и фигурку капитана Моркоу, Образцово-Ночного Стражника Анк-Морпорка С Полным Боекомплектом. Причем один меч капитана Моркоу стоил столько же, сколько старая добрая деревянная кукла.
Игрушки для девочек производили не менее гнетущее впечатление. Казалось, каждой девочке хотелось получить в подарок лошадку. И почти все животные улыбались. Лошади, как считал Смерть, не должны улыбаться. Если лошадь улыбается, значит, она замышляет что-то скверное.
Он вздохнул.
Кроме того, ему приходилось решать, кто из детей вел себя хорошо, а кто — плохо. Вот раньше в этом не возникало необходимости. Хорошие, плохие — итог всегда был одним и тем же.
И тем не менее существовали правила. Иначе ничего не получится.
Кабаны подлетели к очередной трубе.
— Прибыли, — сказал Альберт. — Джеймс Цузл, восемь лет.
— ДА, ДА, ПОМНЮ ТАКОГО. В СВОЕМ ПИСЬМЕ ОН НАПИСАЛ СЛЕДУЮЩЕЕ: «Я ЗНАЮ, ЧТО ТЕБЯ НЕ СУЩЕСТВУЕТ, ВЕДЬ ВСЕМ ИЗВЕСТНО, ТЫ — ЭТО ПАПА». НУ КОНЕЧНО, — сказал Смерть с нескрываемым сарказмом. — НЕ СОМНЕВАЮСЬ, ЕГО ДРАЖАЙШИЙ ПАПЕНЬКА ТОЛЬКО И МЕЧТАЕТ О ТОМ, КАК БЫ ОБОДРАТЬ ВСЕ ЛОКТИ В ДВЕНАДЦАТИФУТОВОЙ УЗКОЙ И ГРЯЗНОЙ КАМИННОЙ ТРУБЕ. ОСТАВЛЮ-КА Я ПОБОЛЬШЕ САЖИ НА ТАМОШНЕМ КОВРЕ.
— Правильно, сэр. Отличная идея. Кстати говоря, пора спускаться.
— А ЕСЛИ Я НИЧЕГО ЕМУ НЕ ПОДАРЮ В КАЧЕСТВЕ НАКАЗАНИЯ ЗА НЕВЕРИЕ?
— Да, но что это докажет? — Смерть вздохнул.
— ПОЛАГАЮ, ТЫ ПРАВ.
— Список проверил?
— ДА. ДВАЖДЫ. НАДЕЮСЬ, ЭТОГО ДОСТАТОЧНО?
— Определенно.
— ЧЕСТНО ГОВОРЯ, НЕ ВИЖУ В ЭТОМ НИКАКОГО СМЫСЛА. НАПРИМЕР, КАК Я МОГУ ОПРЕДЕЛИТЬ, ХОРОШО ИЛИ ПЛОХО ОН СЕБЯ ВЕЛ?
— Ну… не знаю… наверное, надо посмотреть, аккуратно ли он повесил одежду и всякое такое…
— А ЕСЛИ ОН ВЕЛ СЕБЯ ХОРОШО, Я ДОЛЖЕН ПОДАРИТЬ ЕМУ КЛАТЧСКУЮ БОЕВУЮ КОЛЕСНИЦУ С НАСТОЯЩИМИ ВРАЩАЮЩИМИСЯ ЛЕЗВИЯМИ?
— Да.
— А ЕСЛИ ОН ВЕЛ СЕБЯ ПЛОХО? — Альберт задумчиво почесал за ухом.
— Когда я был маленьким, те дети, что вели себя плохо, вместо подарка получали мешок костей. Как это ни поразительно, но к концу года все детишки начинали вести себя как пай-мальчики. Или девочки.
— НИЧЕГО СЕБЕ. А СЕЙЧАС? — Альберт поднес пакет к уху и пошуршал им.
— Похоже на носки, — сообщил он.
— НОСКИ?
— Или шерстяную жилетку.
— ТАК ЕМУ И НАДО. ЕСЛИ Я ВПРАВЕ ВЫСКАЗЫВАТЬ СВОЕ МНЕНИЕ…
Альберт посмотрел на заснеженные крыши и вздохнул. Как все нелепо. Он помогал, потому что, ну… Смерть все-таки его хозяин. Что тут еще скажешь? Если бы у его хозяина было сердце, оно находилось бы на нужном месте. Однако ж…
— Хозяин, ты уверен, что нам нужно этим всем заниматься?
Уже наполовину забравшись в трубу, Смерть повернулся.
— А ТЫ МОЖЕШЬ ПРЕДЛОЖИТЬ ЛУЧШУЮ АЛЬТЕРНАТИВУ?
Альберт промолчал.
И правда, кто-то же должен всем этим заниматься!
На улице снова появились медведи.
Но Сьюзен игнорировала их и даже не пыталась обходить трещины в мостовой.
Медведи просто стояли, слегка изумленные и полупрозрачные, и видеть их могла только Сьюзен. Ну, и еще дети. Новости о Сьюзен быстро разносились по городу. Медведи уже слышали о кочерге. Казалось, всем своим видом они всячески пытались продемонстрировать: «Орешки и ягодки. Мы пришли только за этим. Большие острые зубы? Какие большие остр…. Ах эти! Так они ж только для того, чтобы щелкать орешки. А ягодки — ух, какими опасными бывают ягодки!»
Когда она вернулась домой, городские часы как раз пробили шесть. У нее был собственный ключ. Словно она не была какой-то там служанкой.
Нельзя быть герцогиней и служанкой. Но гувернанткой быть можно. Таковы правила игры. Не важно, кто ты есть, но важно другое: как именно ты проводила свое время до того, как поступить подобно всякой порядочной девушке — читай: «выйти замуж». Ну а все, что было до, — это так, игра, невинные забавы.
Гетры-старшие испытывали перед ней благоговейный трепет. Ведь она была дочерью герцога, а господин Гетра — всего-навсего известной фигурой в оптовой сапожно-башмачной торговле. Госпожа Гетра только и мечтала о том, как бы попасть в высшее общество, — в настоящий момент она штудировала всевозможные труды по этикету очень надеясь, что это поможет достижению цели. Она относилась к Сьюзен с некой озабоченной предупредительностью, которой, как она считала, достоин всякий, кто с молоком матери впитывал разницу между вилкой для салатов и вилкой для десертов.
Правда, Сьюзен еще не приходилось слышать о ком-либо, кто добился бы признания в высшем обществе благодаря хорошему знанию этикета. Все знатные вельможи, которых ей доводилось встречать в доме отца, большей частью ели руками, а любимой их фразой было: «Да бросай на пол, собаки все равно подберут».
Когда же госпожа Гетра робко спросила ее, как следует обращаться к двоюродному брату королевы, Сьюзен, не задумываясь, ответила: «Ну, обычно мы называли его просто Джейми» — и госпожа Гетра тут же отбыла в свою комнату, сославшись на головную боль.
Что же касается господина Гетры, то он, встретив Сьюзен в коридоре, лишь кивал и никогда ни о чем не спрашивал. Он твердо знал, какое место занимает в обувной торговле, был весьма этим удовлетворен и не пытался влезть, так сказать, в чужие башмаки.
К тому времени, как Сьюзен вернулась, Гавейн и Твила (о, такие имена способны дать только очень, очень любящие родители) уже лежали в постельках. Причем отправились туда по собственному желанию. В определенном возрасте люди свято верят в то, что, если пораньше лечь спать, завтра наступит быстрее.
Она решила прибраться в детской, приготовиться к утру и начала уже подбирать разбросанные детьми игрушки, как вдруг кто-то легонько постучал в окно.
Сьюзен посмотрела в темноту, потом открыла раму. За окном шел снег.
Летом из этой комнаты были видны красивые ветви вишневого дерева, которые в зимней темноте превратились в серые тонкие линии, на которые неспешно оседал снег.
— Кто там? — окликнула Сьюзен.
Кто-то бодро скакал по скованным холодом веткам.
— Чирик-чирик, неплохо получается, а?
— О нет, опять ты…
— А ты хотела увидеть миленькую маленькую малиновку? Послушай, твой дед…
— Убирайся!
Сьюзен закрыла окно и задернула шторы. Повернувшись к окну спиной, она попыталась сосредоточиться на комнате. Это помогало думать о… нормальных вещах.
В комнате стояло страшдественское дерево, правда небольшое, намного меньшее, чем в гостиной. Сьюзен помогала Гавейну и Твиле делать для него бумажные игрушки. Да. Точно. Именно об этом и будем думать.
Вот бумажные гирлянды. А вот веточки остролиста, не использованные в гостиной, поскольку на них мало ягод. Но проблема была успешно решена, и теперь, украшенные яркими глиняными ягодками, они торчали со всех полок.
Два чулка висели у камина, над невысокой решеткой. А еще были рисунки Твилы, на которых изображались покрытые кляксами синие небеса, ядовито-зеленая трава и красные дома с четырьмя квадратными окнами. Все правильно. Это самые что ни на есть…
…Нормальные вещи.
Стоя по стойке «смирно», она смотрела и смотрела, а непослушные пальцы выбивали барабанную дробь на пенале с карандашами.
Внезапно дверь распахнулась. Сьюзен оторвалась от созерцания и увидела державшуюся за дверную ручку Твилу. Волосы девочки были взъерошены.
— Сьюзен, чудовище снова залезло под мою кровать…
Сьюзен перестала барабанить пальцами.
— …Я слышу, как оно там шевелится… — Сьюзен тяжело вздохнула.
— Хорошо, Твила. Я сейчас.
Девочка кивнула, вернулась в свою комнату и с расстояния запрыгнула на кровать, чтобы когтистые лапы ее не схватили.
С металлическим звоном Сьюзен сняла кочергу, висевшую на бронзовой стойке, на которой также обитали щипцы и небольшая лопатка.
Еще раз вздохнула. Нормальность — это то, что ты сам творишь.
Зайдя в спальню, Сьюзен склонилась над постелькой, как будто хотела поправить на Твиле одеяло, но ее рука вдруг скользнула вниз, ухватила чью-то спутанную шерсть и сильно дернула.
Страшила вылетел из-под кровати, как пробка, и, даже не успев понять, что произошло, оказался притиснутым к стене с заломленной за спину лапой. Наконец ему удалось повернуть морду — чтобы увидеть всего в нескольких дюймах глаза Сьюзен.
Гавейн радостно запрыгал на своей кроватке.
— Прикрикни на него! Прикрикни! — просил он.
— Пожалуйста, не надо на меня кричать! — взмолился страшила.
— Тресни кочергой по башке!
— Только не кочергой! Только не кочергой!
— Это ведь ты, да? — спросила Сьюзен. — По-моему, мы сегодня уже встречались…
— Кочергой, Сьюзен, кочергой! — настаивал Гавейн.
— Нет, нет, только не кочергой!
— Ты что, недавно в городе? — шепотом уточнила Сьюзен.
— Ага, — ответил страшила и непонимающе нахмурился. — Но почему ты меня видишь?
— Тогда вот тебе мое дружеское предупреждение. Подарок на страшдество, понял?
Страшила попытался пошевелиться.
— И это ты называешь дружеским предупреждением?
— Хочешь попробовать недружеское? — Сьюзен сильнее заломила ему лапу.
— Нет, нет. Дружеское меня очень даже устраивает!
— Этот дом под запретом — усек?
— Ты что, ведьма? — простонал страшила.
— Я просто… кое-кто. Итак, ты здесь больше не появишься, верно? А то в следующий раз накрою одеялом.
— О нет!
— О да. И я это серьезно. Мы накроем твою голову одеялом.
— О нет!
— На нем вышиты пушистые кролики…
— Не-ет!
— Тогда проваливай.
Страшила, чуть не падая, заторопился к двери.
— Нельзя же так… — бормотал он. — Ты не должна нас видеть, ты же не мертва и с волшебством никак не связана, это нечестно…
— Попробуй дом номер девятнадцать, — сказала ему вслед Сьюзен, немного смягчившись. — Тамошняя гувернантка не верит в существование страшил.
— Правда? — с некоторой надеждой спросило чудовище.
— Хотя она верит в алгебру.
— О! Здорово.
И страшила широко улыбнулся. В доме, где никто из взрослых не верит в твое существование, можно устроить такое…
— Тогда я пойду, — махнул лапой страшила. — Э-э… счастливого страшдества.
— Возможно, — кивнула Сьюзен, провожая его взглядом.
— В прошлом месяце было веселее, — пробормотал Гавейн, забираясь обратно под одеяло. — Помнишь того, которому ты пинков надавала, ну, прямо в верхнюю часть штанов…
— Засыпайте оба, — оборвала мальчика Сьюзен.
— А наша прошлая няня говорила, что чем раньше ты заснешь, тем быстрее придет Санта-Хрякус, — заметила Твила.
— Ага, — согласилась Сьюзен. — Уж и не знаю, к счастью или к сожалению.
Они не поняли ее последнего замечания. Она и сама не поняла, почему с ее губ сорвалась подобная фраза, однако Сьюзен привыкла доверять своим чувствам.
Она им доверяла — и ненавидела их. Ох уж эти ее предчувствия… Они способны разрушить всю жизнь. Но этот «дар» был у нее с самого рождения.
Дети снова улеглись спать. Она тихонько притворила дверь и вернулась в детскую.
Что-то изменилось.
Сьюзен посмотрела на чулки. Висят как висели. Зашуршала бумажная гирлянда.
Она перевела взгляд на страшдественское дерево. Оно было обернуто мишурой и украшено криво приклеенными игрушками. А на самой макушка сидела кукла, похожая на…
Сьюзен скрестила руки, воззрилась на потолок и нарочито тяжело вздохнула.
— Опять ты? — спросила она.
— ПИСК!
— Ты, ты, кто ж еще. Звездочка на косе еще не делает тебя миленьким страшдественским ангелочком.
Смерть Крыс виновато повесил голову.
— ПИСК!
— Ты в самом деле думал, я тебя не узнаю?
— ПИСК!
— Слезай немедленно!
— ПИСК!
— Кстати, куда ты девал настоящего ангелочка?
— Запихнул под подушку кресла, — раздался голос с противоположного конца комнаты, где высился буфет. Затем что-то щелкнуло и тот же голос прокаркал: — Ну надо же, какие твердые глазные яблоки!
Сьюзен стремительно пересекла комнату и дернула чашку так резко, что ворон потерял равновесие и упал на спину.
— Это грецкие орехи! — рявкнула она, и орехи раскатились по полу. — А не глазные яблоки! И это детская! А не закусочная для воронов! Мы, видишь ли, как-то не рассчитывали, что к нам сюда залетит подкрепиться ворон! И вообще, в мире полным-полно маленьких круглых предметов, которые не являются глазными яблоками! Все понял?
Ворон закатил глаза.
— Значит, о кусочке теплой печени не стоит даже спрашивать…
— Закрой клюв! Итак, я хочу, чтобы вы оба немедленно убрались отсюда! Не знаю, как вы сюда проникли…
— А закон запрещает спускаться по трубе в канун страшдества?
— …Но я хочу, чтобы вы ушли из моей жизни навсегда! Понятно?
— Крыса сказала, что тебя следует предупредить, — угрюмо произнес ворон. — Хоть ты и чокнутая. Лично я не хотел сюда лететь, у городских ворот издох осел, а теперь мне достанутся только копыта…
— Я вас предупредила?
Снова это чувство. Изменение климата сознания, чувство осязаемости времени…
Смерть Крыс кивнул.
Откуда-то сверху донесся шорох. Из трубы посыпались хлопья сажи.
— ПИСК, — очень-очень тихо сказал Смерть Крыс.
Сьюзен охватило новое чувство — так рыба чувствует новый прилив, поток пресной воды, впадающий в море. В мир рекой лилось время.
Она посмотрела на часы. Половина шестого.
Ворон почесал клюв.
— Крыса говорит… крыса предупреждает: будь осторожна…
Другие тоже не сидели без дела в этот знаменательный канун страшдества. Песочный человек бродил от кровати к кровати со своим мешочком. Дед Мороз рисовал ледяные узоры на окнах[10].
А какое-то сгорбленное существо тащилось по канализационной трубе, увязая в хлюпкой грязи и вполголоса ругаясь.
Существо было одето в заляпанный грязью черный костюмчик, а на голове у него красовалась шляпа, которую в разных частях множественной вселенной называли «котелком», «дерби» или «ну-та-в-которой-ты-смахиваешь-на-идиота». Шляпа была глубоко нахлобучена на уши, и в связи с тем, что вышеупомянутые уши были остроконечными и торчали в стороны, хозяин шляпы и ушей больше походил на некую зловредную крыльчатую гайку.
— НУ А СПУСКАТЬСЯ ПО ТРУБЕ? КАКОЙ В ЭТОМ СМЫСЛ? Я МОГ БЫ ПРОЙТИ СКВОЗЬ СТЕНУ.
— Проходить сквозь стены не совсем правильно, — возразил голос из-за мешков.
— МЕНЯ ВПОЛНЕ УСТРАИВАЕТ.
— А положено по трубе. И борода, кстати, тоже положена.
Из-за мешков высунулась голова, которая, казалось, принадлежала самому древнему и непривлекательному эльфу во всей вселенной. Не спасало даже то, что ее венчала причудливая зеленая шапочка с бубенчиком.
Древний эльф помахал скрюченной рукой, в которой была зажата толстая пачка писем, написанных, как правило, карандашом на цветных листках. А еще на листках изображались кролики и плюшевые медвежата.
— Вряд ли эти бедняжки стали бы писать письма тому, что проходит сквозь стены, — сказала голова. — Кроме того, не мешало бы еще поработать над «Хо-хо-хо».
— ХО. ХО. ХО.
— Нет-нет-нет! — воскликнул Альберт. — Не хочу ни на что намекать, хозяин, но в этом восклицании должно быть больше жизни. Смех должен быть заразительным. Это… это нужно произносить так, словно писаешь ты чистым бренди, а ходишь по-большому рождественским пудингом, прошу прощения за мой клатчский.
— ПРАВДА? НО ОТКУДА ТЫ ВСЕ ЗНАЕШЬ?
— Когда-то я был молодым, сэр. Каждый год как послушный мальчик вешал на камин свой чулок. Чтобы там оказались игрушки. Впрочем, тогда в нем появлялись лишь сосиски да кровяная колбаса, если очень повезет. Но еще в чулке я всегда находил леденцовую свинку. Ночь перед страшдеством считается неудачной, хозяин, если ты не нажрешься как свинья. Примета такая.
Смерть посмотрел на мешки. Это был странный, но очевидный факт: из мешков, в которых Санта-Хрякус переносил игрушки, всегда торчали плюшевый мишка, игрушечный солдатик в форме настолько яркой, что от нее рябило бы в глазах даже на дискотеке, барабан и красно-белый леденец — независимо от того, что бы там ни содержалось на самом деле. А действительное содержание оказывалось намного безвкуснее и стоило, как правило, пять долларов и девяносто девять пенсов.
Смерть загодя исследовал пару мешков. В частности, там он обнаружил: Настоящего Агатового Ниндзю со Страшно-Смертельным Захватом и фигурку капитана Моркоу, Образцово-Ночного Стражника Анк-Морпорка С Полным Боекомплектом. Причем один меч капитана Моркоу стоил столько же, сколько старая добрая деревянная кукла.
Игрушки для девочек производили не менее гнетущее впечатление. Казалось, каждой девочке хотелось получить в подарок лошадку. И почти все животные улыбались. Лошади, как считал Смерть, не должны улыбаться. Если лошадь улыбается, значит, она замышляет что-то скверное.
Он вздохнул.
Кроме того, ему приходилось решать, кто из детей вел себя хорошо, а кто — плохо. Вот раньше в этом не возникало необходимости. Хорошие, плохие — итог всегда был одним и тем же.
И тем не менее существовали правила. Иначе ничего не получится.
Кабаны подлетели к очередной трубе.
— Прибыли, — сказал Альберт. — Джеймс Цузл, восемь лет.
— ДА, ДА, ПОМНЮ ТАКОГО. В СВОЕМ ПИСЬМЕ ОН НАПИСАЛ СЛЕДУЮЩЕЕ: «Я ЗНАЮ, ЧТО ТЕБЯ НЕ СУЩЕСТВУЕТ, ВЕДЬ ВСЕМ ИЗВЕСТНО, ТЫ — ЭТО ПАПА». НУ КОНЕЧНО, — сказал Смерть с нескрываемым сарказмом. — НЕ СОМНЕВАЮСЬ, ЕГО ДРАЖАЙШИЙ ПАПЕНЬКА ТОЛЬКО И МЕЧТАЕТ О ТОМ, КАК БЫ ОБОДРАТЬ ВСЕ ЛОКТИ В ДВЕНАДЦАТИФУТОВОЙ УЗКОЙ И ГРЯЗНОЙ КАМИННОЙ ТРУБЕ. ОСТАВЛЮ-КА Я ПОБОЛЬШЕ САЖИ НА ТАМОШНЕМ КОВРЕ.
— Правильно, сэр. Отличная идея. Кстати говоря, пора спускаться.
— А ЕСЛИ Я НИЧЕГО ЕМУ НЕ ПОДАРЮ В КАЧЕСТВЕ НАКАЗАНИЯ ЗА НЕВЕРИЕ?
— Да, но что это докажет? — Смерть вздохнул.
— ПОЛАГАЮ, ТЫ ПРАВ.
— Список проверил?
— ДА. ДВАЖДЫ. НАДЕЮСЬ, ЭТОГО ДОСТАТОЧНО?
— Определенно.
— ЧЕСТНО ГОВОРЯ, НЕ ВИЖУ В ЭТОМ НИКАКОГО СМЫСЛА. НАПРИМЕР, КАК Я МОГУ ОПРЕДЕЛИТЬ, ХОРОШО ИЛИ ПЛОХО ОН СЕБЯ ВЕЛ?
— Ну… не знаю… наверное, надо посмотреть, аккуратно ли он повесил одежду и всякое такое…
— А ЕСЛИ ОН ВЕЛ СЕБЯ ХОРОШО, Я ДОЛЖЕН ПОДАРИТЬ ЕМУ КЛАТЧСКУЮ БОЕВУЮ КОЛЕСНИЦУ С НАСТОЯЩИМИ ВРАЩАЮЩИМИСЯ ЛЕЗВИЯМИ?
— Да.
— А ЕСЛИ ОН ВЕЛ СЕБЯ ПЛОХО? — Альберт задумчиво почесал за ухом.
— Когда я был маленьким, те дети, что вели себя плохо, вместо подарка получали мешок костей. Как это ни поразительно, но к концу года все детишки начинали вести себя как пай-мальчики. Или девочки.
— НИЧЕГО СЕБЕ. А СЕЙЧАС? — Альберт поднес пакет к уху и пошуршал им.
— Похоже на носки, — сообщил он.
— НОСКИ?
— Или шерстяную жилетку.
— ТАК ЕМУ И НАДО. ЕСЛИ Я ВПРАВЕ ВЫСКАЗЫВАТЬ СВОЕ МНЕНИЕ…
Альберт посмотрел на заснеженные крыши и вздохнул. Как все нелепо. Он помогал, потому что, ну… Смерть все-таки его хозяин. Что тут еще скажешь? Если бы у его хозяина было сердце, оно находилось бы на нужном месте. Однако ж…
— Хозяин, ты уверен, что нам нужно этим всем заниматься?
Уже наполовину забравшись в трубу, Смерть повернулся.
— А ТЫ МОЖЕШЬ ПРЕДЛОЖИТЬ ЛУЧШУЮ АЛЬТЕРНАТИВУ?
Альберт промолчал.
И правда, кто-то же должен всем этим заниматься!
На улице снова появились медведи.
Но Сьюзен игнорировала их и даже не пыталась обходить трещины в мостовой.
Медведи просто стояли, слегка изумленные и полупрозрачные, и видеть их могла только Сьюзен. Ну, и еще дети. Новости о Сьюзен быстро разносились по городу. Медведи уже слышали о кочерге. Казалось, всем своим видом они всячески пытались продемонстрировать: «Орешки и ягодки. Мы пришли только за этим. Большие острые зубы? Какие большие остр…. Ах эти! Так они ж только для того, чтобы щелкать орешки. А ягодки — ух, какими опасными бывают ягодки!»
Когда она вернулась домой, городские часы как раз пробили шесть. У нее был собственный ключ. Словно она не была какой-то там служанкой.
Нельзя быть герцогиней и служанкой. Но гувернанткой быть можно. Таковы правила игры. Не важно, кто ты есть, но важно другое: как именно ты проводила свое время до того, как поступить подобно всякой порядочной девушке — читай: «выйти замуж». Ну а все, что было до, — это так, игра, невинные забавы.
Гетры-старшие испытывали перед ней благоговейный трепет. Ведь она была дочерью герцога, а господин Гетра — всего-навсего известной фигурой в оптовой сапожно-башмачной торговле. Госпожа Гетра только и мечтала о том, как бы попасть в высшее общество, — в настоящий момент она штудировала всевозможные труды по этикету очень надеясь, что это поможет достижению цели. Она относилась к Сьюзен с некой озабоченной предупредительностью, которой, как она считала, достоин всякий, кто с молоком матери впитывал разницу между вилкой для салатов и вилкой для десертов.
Правда, Сьюзен еще не приходилось слышать о ком-либо, кто добился бы признания в высшем обществе благодаря хорошему знанию этикета. Все знатные вельможи, которых ей доводилось встречать в доме отца, большей частью ели руками, а любимой их фразой было: «Да бросай на пол, собаки все равно подберут».
Когда же госпожа Гетра робко спросила ее, как следует обращаться к двоюродному брату королевы, Сьюзен, не задумываясь, ответила: «Ну, обычно мы называли его просто Джейми» — и госпожа Гетра тут же отбыла в свою комнату, сославшись на головную боль.
Что же касается господина Гетры, то он, встретив Сьюзен в коридоре, лишь кивал и никогда ни о чем не спрашивал. Он твердо знал, какое место занимает в обувной торговле, был весьма этим удовлетворен и не пытался влезть, так сказать, в чужие башмаки.
К тому времени, как Сьюзен вернулась, Гавейн и Твила (о, такие имена способны дать только очень, очень любящие родители) уже лежали в постельках. Причем отправились туда по собственному желанию. В определенном возрасте люди свято верят в то, что, если пораньше лечь спать, завтра наступит быстрее.
Она решила прибраться в детской, приготовиться к утру и начала уже подбирать разбросанные детьми игрушки, как вдруг кто-то легонько постучал в окно.
Сьюзен посмотрела в темноту, потом открыла раму. За окном шел снег.
Летом из этой комнаты были видны красивые ветви вишневого дерева, которые в зимней темноте превратились в серые тонкие линии, на которые неспешно оседал снег.
— Кто там? — окликнула Сьюзен.
Кто-то бодро скакал по скованным холодом веткам.
— Чирик-чирик, неплохо получается, а?
— О нет, опять ты…
— А ты хотела увидеть миленькую маленькую малиновку? Послушай, твой дед…
— Убирайся!
Сьюзен закрыла окно и задернула шторы. Повернувшись к окну спиной, она попыталась сосредоточиться на комнате. Это помогало думать о… нормальных вещах.
В комнате стояло страшдественское дерево, правда небольшое, намного меньшее, чем в гостиной. Сьюзен помогала Гавейну и Твиле делать для него бумажные игрушки. Да. Точно. Именно об этом и будем думать.
Вот бумажные гирлянды. А вот веточки остролиста, не использованные в гостиной, поскольку на них мало ягод. Но проблема была успешно решена, и теперь, украшенные яркими глиняными ягодками, они торчали со всех полок.
Два чулка висели у камина, над невысокой решеткой. А еще были рисунки Твилы, на которых изображались покрытые кляксами синие небеса, ядовито-зеленая трава и красные дома с четырьмя квадратными окнами. Все правильно. Это самые что ни на есть…
…Нормальные вещи.
Стоя по стойке «смирно», она смотрела и смотрела, а непослушные пальцы выбивали барабанную дробь на пенале с карандашами.
Внезапно дверь распахнулась. Сьюзен оторвалась от созерцания и увидела державшуюся за дверную ручку Твилу. Волосы девочки были взъерошены.
— Сьюзен, чудовище снова залезло под мою кровать…
Сьюзен перестала барабанить пальцами.
— …Я слышу, как оно там шевелится… — Сьюзен тяжело вздохнула.
— Хорошо, Твила. Я сейчас.
Девочка кивнула, вернулась в свою комнату и с расстояния запрыгнула на кровать, чтобы когтистые лапы ее не схватили.
С металлическим звоном Сьюзен сняла кочергу, висевшую на бронзовой стойке, на которой также обитали щипцы и небольшая лопатка.
Еще раз вздохнула. Нормальность — это то, что ты сам творишь.
Зайдя в спальню, Сьюзен склонилась над постелькой, как будто хотела поправить на Твиле одеяло, но ее рука вдруг скользнула вниз, ухватила чью-то спутанную шерсть и сильно дернула.
Страшила вылетел из-под кровати, как пробка, и, даже не успев понять, что произошло, оказался притиснутым к стене с заломленной за спину лапой. Наконец ему удалось повернуть морду — чтобы увидеть всего в нескольких дюймах глаза Сьюзен.
Гавейн радостно запрыгал на своей кроватке.
— Прикрикни на него! Прикрикни! — просил он.
— Пожалуйста, не надо на меня кричать! — взмолился страшила.
— Тресни кочергой по башке!
— Только не кочергой! Только не кочергой!
— Это ведь ты, да? — спросила Сьюзен. — По-моему, мы сегодня уже встречались…
— Кочергой, Сьюзен, кочергой! — настаивал Гавейн.
— Нет, нет, только не кочергой!
— Ты что, недавно в городе? — шепотом уточнила Сьюзен.
— Ага, — ответил страшила и непонимающе нахмурился. — Но почему ты меня видишь?
— Тогда вот тебе мое дружеское предупреждение. Подарок на страшдество, понял?
Страшила попытался пошевелиться.
— И это ты называешь дружеским предупреждением?
— Хочешь попробовать недружеское? — Сьюзен сильнее заломила ему лапу.
— Нет, нет. Дружеское меня очень даже устраивает!
— Этот дом под запретом — усек?
— Ты что, ведьма? — простонал страшила.
— Я просто… кое-кто. Итак, ты здесь больше не появишься, верно? А то в следующий раз накрою одеялом.
— О нет!
— О да. И я это серьезно. Мы накроем твою голову одеялом.
— О нет!
— На нем вышиты пушистые кролики…
— Не-ет!
— Тогда проваливай.
Страшила, чуть не падая, заторопился к двери.
— Нельзя же так… — бормотал он. — Ты не должна нас видеть, ты же не мертва и с волшебством никак не связана, это нечестно…
— Попробуй дом номер девятнадцать, — сказала ему вслед Сьюзен, немного смягчившись. — Тамошняя гувернантка не верит в существование страшил.
— Правда? — с некоторой надеждой спросило чудовище.
— Хотя она верит в алгебру.
— О! Здорово.
И страшила широко улыбнулся. В доме, где никто из взрослых не верит в твое существование, можно устроить такое…
— Тогда я пойду, — махнул лапой страшила. — Э-э… счастливого страшдества.
— Возможно, — кивнула Сьюзен, провожая его взглядом.
— В прошлом месяце было веселее, — пробормотал Гавейн, забираясь обратно под одеяло. — Помнишь того, которому ты пинков надавала, ну, прямо в верхнюю часть штанов…
— Засыпайте оба, — оборвала мальчика Сьюзен.
— А наша прошлая няня говорила, что чем раньше ты заснешь, тем быстрее придет Санта-Хрякус, — заметила Твила.
— Ага, — согласилась Сьюзен. — Уж и не знаю, к счастью или к сожалению.
Они не поняли ее последнего замечания. Она и сама не поняла, почему с ее губ сорвалась подобная фраза, однако Сьюзен привыкла доверять своим чувствам.
Она им доверяла — и ненавидела их. Ох уж эти ее предчувствия… Они способны разрушить всю жизнь. Но этот «дар» был у нее с самого рождения.
Дети снова улеглись спать. Она тихонько притворила дверь и вернулась в детскую.
Что-то изменилось.
Сьюзен посмотрела на чулки. Висят как висели. Зашуршала бумажная гирлянда.
Она перевела взгляд на страшдественское дерево. Оно было обернуто мишурой и украшено криво приклеенными игрушками. А на самой макушка сидела кукла, похожая на…
Сьюзен скрестила руки, воззрилась на потолок и нарочито тяжело вздохнула.
— Опять ты? — спросила она.
— ПИСК!
— Ты, ты, кто ж еще. Звездочка на косе еще не делает тебя миленьким страшдественским ангелочком.
Смерть Крыс виновато повесил голову.
— ПИСК!
— Ты в самом деле думал, я тебя не узнаю?
— ПИСК!
— Слезай немедленно!
— ПИСК!
— Кстати, куда ты девал настоящего ангелочка?
— Запихнул под подушку кресла, — раздался голос с противоположного конца комнаты, где высился буфет. Затем что-то щелкнуло и тот же голос прокаркал: — Ну надо же, какие твердые глазные яблоки!
Сьюзен стремительно пересекла комнату и дернула чашку так резко, что ворон потерял равновесие и упал на спину.
— Это грецкие орехи! — рявкнула она, и орехи раскатились по полу. — А не глазные яблоки! И это детская! А не закусочная для воронов! Мы, видишь ли, как-то не рассчитывали, что к нам сюда залетит подкрепиться ворон! И вообще, в мире полным-полно маленьких круглых предметов, которые не являются глазными яблоками! Все понял?
Ворон закатил глаза.
— Значит, о кусочке теплой печени не стоит даже спрашивать…
— Закрой клюв! Итак, я хочу, чтобы вы оба немедленно убрались отсюда! Не знаю, как вы сюда проникли…
— А закон запрещает спускаться по трубе в канун страшдества?
— …Но я хочу, чтобы вы ушли из моей жизни навсегда! Понятно?
— Крыса сказала, что тебя следует предупредить, — угрюмо произнес ворон. — Хоть ты и чокнутая. Лично я не хотел сюда лететь, у городских ворот издох осел, а теперь мне достанутся только копыта…
— Я вас предупредила?
Снова это чувство. Изменение климата сознания, чувство осязаемости времени…
Смерть Крыс кивнул.
Откуда-то сверху донесся шорох. Из трубы посыпались хлопья сажи.
— ПИСК, — очень-очень тихо сказал Смерть Крыс.
Сьюзен охватило новое чувство — так рыба чувствует новый прилив, поток пресной воды, впадающий в море. В мир рекой лилось время.
Она посмотрела на часы. Половина шестого.
Ворон почесал клюв.
— Крыса говорит… крыса предупреждает: будь осторожна…
Другие тоже не сидели без дела в этот знаменательный канун страшдества. Песочный человек бродил от кровати к кровати со своим мешочком. Дед Мороз рисовал ледяные узоры на окнах[10].
А какое-то сгорбленное существо тащилось по канализационной трубе, увязая в хлюпкой грязи и вполголоса ругаясь.
Существо было одето в заляпанный грязью черный костюмчик, а на голове у него красовалась шляпа, которую в разных частях множественной вселенной называли «котелком», «дерби» или «ну-та-в-которой-ты-смахиваешь-на-идиота». Шляпа была глубоко нахлобучена на уши, и в связи с тем, что вышеупомянутые уши были остроконечными и торчали в стороны, хозяин шляпы и ушей больше походил на некую зловредную крыльчатую гайку.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента