Прегозин Энн. Шесть собак, которые меня воспитали

   Что до темперамента, то, будучи одним из самых диких и пугливых животных Северного полушария, этот умный и умеющий хорошо приспосабливаться зверь чрезвычайно нежен, дружелюбен и покладист по отношению к членам своей стаи. У щенков прочные привязанности формируются начиная с трехнедельного возраста, но, подчеркиваю, такого рода отношение распространяется только на членов своей стаи, а не на всех волков вообще. По мере взросления щенки все больше боятся чужих волков и стараются избегать встреч с ними. Вне своей семьи они чувствуют себя беззащитными.
   Еще одной отличительной чертой волка является его глубокое отвращение ко всякого рода конфронтации. Все упомянутые способы коммуникации направлены на то, чтобы избегать открытых конфликтов; драки случаются крайне редко.
   Волк опасается незнакомых живых существ – особенно, если они кажутся ему опасными, – и всячески избегает встреч с ними. Именно поэтому можно всю жизнь провести в населенной волками местности, постоянно слышать их знаменитый вой, но ни разу с ними не встретиться.
   Начитавшись красивых сказок о человеческих детенышах, выросших в волчьей стае, люди время от времени делают попытки вырастить домашнего питомца из подобранного волчонка, но, как правило, результаты оказываются плачевными. Решающую роль, наряду с целым рядом других немаловажных факторов, играет возраст подобранного волчонка. Волки не похожи на собак, которые могут быть приручены практически в любом возрасте. Переходный период – отрезок времени, когда волчонок может быть в той или иной степени приручен человеком, – очень короткий и начинается рано – с двенадцатого дня жизни щенка – и продолжается до двадцать первого. Если приручать волчонка, которого забрали у родителей именно в этот период, то он в определенной степени будет привязан к людям, а также к собакам и другим окружающим его животным при условии, что станет ежедневно и помногу с ними общаться. Волчата старше трехнедельного возраста практически не приручаются, люди и другие животные не внушают им ничего, кроме страха. В результате эксперимента можно получить «ручного волка», который так и останется диким, неуправляемым и непредсказуемым в своем отношении к человеку. Несмотря на это, люди берут на воспитание и находят способы приручать и более взрослых волчат. Успех (или правильнее будет сказать – удача) в этих случаях зависит от того, насколько человеку удастся заменить волчонку взрослых членов стаи; потребуется очень много терпения, внимания и любви, чтобы на смену врожденному неприятию пришли любовь и доверие к человеку.
   А потом происходит запланированная или внеплановая вязка волка с собакой, в результате которой появляются многочисленные отпрыски, так называемые «полуволки» или, другими словами, гибриды волка и собаки. Гибридом считается собака, в жилах которой течет, по меньшей мере, четверть волчьей крови. Аборигены Северной Америки специально скрещивали некоторых своих собак с волками. Эскимосы и другие жители Крайнего Севера использовали ездовых собак, имевших половину или четверть волчьей крови.
   Обычно волка скрещивают с хаски или маламутами, но иногда современные заводчики используют с этой целью самоедских лаек или немецких овчарок. Если волка вяжут с маламутом или хаски, то в помете иногда появляются щенки, ничем не отличимые от волка. Вообще, волчьи гибриды чрезвычайно разнообразны по характеру, по окрасу и по ряду других характеристик. С уверенностью можно утверждать лишь одно: скрещивание волка с собакой – это своеобразная лотерея; невозможно предвидеть, до какой степени полученный гибрид будет привязан к человеку.
   Встречаются, правда, редкие исключения. Таким счастливым исключением и стала Тимба. Вероятно, она была результатом целенаправленных кинологических экспериментов, проводимых где-нибудь в малонаселенной области к северу от штата Нью-Йорк. Нам не суждено узнать, где и как прошло ее раннее детство. Нежилась ли она на мягкой подстилке в собачьей конуре или жила свободной высоко в горах, в любом случае Тимба являла собой сочетание потрясающей волчьей красоты и присущей собакам способности к дрессировке; она умела доверять человеку и была способна на любовь к нему. Однако эти ее качества проявились отнюдь не сразу. Когда я впервые увидела Тимбу, это была довольно тощая семимесячная сука, ужасно испуганная и растерянная; она едва реагировала на свое имя и избегала встречаться со мной взглядом. Надо сказать, у нее были все основания чувствовать себя несчастной. Всего за несколько дней до нашей встречи она была оторвана от единственно знакомой и милой ее сердцу деревенской жизни и ввергнута в городской водоворот Парка-Слоуп, в атмосферу ей абсолютно чуждую. Кроме того, собака была разлучена с первыми хозяевами: репортером, его беременной женой и их первым ребенком. Когда хозяина неожиданно перевели на работу в Нью-Йорк, он подумал, что не справится сразу со всем: новой работой, новым ребенком и этим маленьким полудиким созданием. Тимбу решено было отдать в другие руки. Информация об этом попала ко мне через одного из наших знакомых, который знал, что я люблю больших собак, а мой образ жизни позволяет «удочерить» Тимбу. И в один прекрасный день весной 1976 года собаку доставили в Грин Виллидж. Передо мной предстала эта травмированная неприкаянность, она стояла, опустив глаза и сгорбившись, полная самых мрачных предчувствий; я впервые видела собаку, настолько психологически сломленную и растерянную.
   Приходило ли мне в голову дать Тимбе другое имя? Нет! Это бы только усугубило ее растерянность. К тому же это имя ей подходило. В первые дни она почти не ела и очень похудела. Ее нельзя было выводить на улицу на поводке, да она и не знала, что это такое. Она панически боялась других собак. После того, как мне удалось немного приучить ее к поводку, я впервые взяла ее в Проспект-Парк. Там несколько собак подошли с ней познакомиться, но моя трусиха развернулась и убежала. Она не доверяла людям и ускользала при любой их попытке приласкать ее. В борьбе со своими страхами Тимба срывала оконные занавески и рвала их в клочья, приводила в негодность неосторожно оставленную в пределах ее досягаемости одежду, под ее напором два дивана пришли в негодность. А еще Тимба, не приученная не только к поводку, но и к чистоплотному поведению, справляла все свои надобности исключительно внутри дома.
   В этой главе я хочу рассказать, как несчастный маленький гибрид с уникальным набором генов, унаследованных от маламута, хаски и волка, под воздействием благоприятных внешних факторов превратился в великолепное, необыкновенное животное.
   От маламутов и хаски Тимба унаследовала высокий уровень интеллекта, только вот и те, и другие обладают весьма независимым характером, что в сочетании с их незаурядным умом очень усложняет дрессировку. Тимба же хорошо понимала и охотно выполняла все мои команды. Но эти способности, как и множество других ее достоинств, проявились не сразу. И неоценимой помощницей в деле воспитания Тимбы оказалась Делла: она служила Тимбе живым примером. Взять хотя бы команду «Рядом!». За несколько недель Тимба научилась идеально ходить рядом, а не рыскать где-то в стороне, как это было вначале. Чтобы показать Тимбе, что от нее хотят, я заставляла ее ходить между мной и Деллой, мы как бы зажимали ученицу с двух сторон. Собака быстро все поняла, а я не скупилась на похвалы, когда она подражала Делле. В отличие от маламута или хаски, для которых похвала ничего не значит (а потому они и не стремятся ее заслужить), Тимбе нравилось, когда ее хвалили. Одобрение было для нее величайшим стимулом.
   Таким же способом она научилась выполнять самые необходимые команды, с помощью которых собака и человек общаются между собой и которые помогают в критической ситуации сохранить животному жизнь. В парке спущенная с поводка Тимба носилась вместе с Деллой по лужайкам и кустам и видела, как услышав: «Делла, ко мне!» та мгновенно останавливалась, разворачивалась и бежала назад. Прошло несколько недель, и уже Тимба с готовностью бежала на зов, чтобы получить то же, что и догиня: похвалу и крепкое объятие за то, что она «такая хорошая собака». К тому же, глядя на Деллу, она перестала пачкать в доме.
   Потом Тимба научилась давать лапу. Заметив однажды, что сидящая рядом с ней Делла протягивает мне лапу, а взамен получает похвалу и кусочки сыра, Тимба стала делать то же самое – давать лапу в обмен на сыр. С большим для себя удовольствием.
   Как все северные собаки, Тимба любила холод и снег: чем больше снега и сильней мороз, тем лучше.
   Подобно ее родственникам Тимба издавала самые разнообразные звуки, в том числе и знаменитый волчий вой. Забавно бывало наблюдать за ней и слышать этот ее вой, когда она требовала внимания или хотела есть. Когда же наступало время прогулки и пора было надевать поводок, Тимба напоминала об этом серией коротких игривых подвываний. В тех редких случаях, когда ее оставляли дома одну, собачий вой звучал печально и мрачно.
   В отличие от хаски и маламутов, которые, даже живя в окружении лающей своры, сами лают исключительно редко, Тимба, во всем подражавшая Делле, включила лай в свой репертуар. Теперь она лаяла (с легким подвыванием) вместе с Деллой, чтобы предупредить о приходе почтальона. (А вот Делла так и не научилась выть, поскольку просто не была приспособлена к этому).
   Несомненно, Делла стала для Тимбы путеводной звездой, благодаря ей несчастная собака нашла свое место в мире, стала спокойней. Она видела, как непринужденно и уверенно чувствует себя Делла в обществе других собак в парке. Честно говоря, девятилетняя Делла была, пожалуй, даже слишком самоуверенной. Не то чтобы она откровенно запугивала других собак. Скорее, огромная догиня позволяла себе некоторые вольности по отношению к ним. Если хозяин бросал мячик своей собаке, а Делла первая ловила его, то она на минуту-другую задерживала его в пасти… Потом, решив что этот мячик ей совершенно не нужен, неспешно его выплевывала. Если Делла направлялась к озеру, чтобы попить, то под ее косым взглядом любая собака освобождала тропинку, отступала и терпеливо ждала своей очереди утолить жажду.
   Тимба все это подмечала и училась. Все увереннее она вела себя с другими собаками. Да и какой она стала! По мере того как она подрастала, ее уверенность в себе тоже росла. Она больше не была маленьким тощим испуганным подростком. Ей исполнилось два года, весила она 36 килограммов, высота в холке достигала 65 сантиметров, а под ее густой шерстью перекатывались тугие мышцы. Собаки как-то сразу преисполнились уважением к ее мощи и при встрече в парке или на улице даже не пытались помериться с ней силой.
   Вне зависимости от того, была ли рядом Делла, Тимба теперь считала озеро в Проспект-Парке личным местом для водопоя. Если рядом появлялись другие собаки, они ждали, пока напьется Тимба. Нельзя сказать, что она не играла с другими собаками. Теперь исполненная уверенности в себе Тимба с удовольствием бегала с ними, была ласкова и доброжелательна. Что касается соперничества, то его просто не было. Слишком большой и сильной стала моя красавица, она сознавала это, да и другие собаки тоже.
   Тимба выросла в великолепную собаку. Когда, проходя по улице, мы останавливались поглазеть на витрины, возле нас собиралась небольшая толпа. Незнакомые люди забывали о своих делах и замирали при нашем приближении. Некоторые проводили рукой по шерсти собаки – то ли проверить, сколь она густа, то ли просто хотели к ней прикоснуться. Другие останавливались и задавали вопрос (который преследовал Тимбу всю жизнь): «Это волк?». Я отвечала по-разному, в зависимости от обстоятельств. Если этот вопрос задавали люди, встреченные нами во время путешествия на гору Вашингтон, то я говорила правду (еще расскажу об этом позднее). А прохожим на улице я отвечала: «Нет, это маламут». Но владельцы маламутов, особенно если в этот момент рядом с ними была их собственная собака, не всегда этому верили. Я видела, как они задумчиво переводят взгляд с Тимбы на своего маламута, и на их лицах явно читалось: «Нет, это – не маламут».
   Безусловно, они были правы. У Тимбы был такой же окрас, как у маламута, такая же темная маска на морде, такие же стоячие покрытые шерстью уши, такое же сильное тело. Но она была почти на восемь сантиметров выше и почти на два килограмма тяжелее средней суки маламута. И еще ее хвост. Он не загибался на спину, а свисал вниз, как у ее бабки-волчицы. Тимба была очень хороша. Но не это заставляло владельцев маламутов оборачиваться ей вслед. Все маламуты очень красивы, но красота Тимбы совсем другого рода. На самом деле люди оглядывались, чтобы еще раз увидеть волчицу, стоящую в самом центре Бруклина, в Парке-Слоуп на пересечении Седьмой авеню и Юнионстрит.
   Я всегда помнила, что Тимба – отчасти волк. Была ли она собакой в волчьем обличье? Или она была волком в собачьей шкуре? Она была и тем, и другим. И она не была ни тем, ни другим. Это была Тимба.
   Из-за присутствия в ней волчьей крови Тимба, как никто другой, нуждалась в обществе себе подобных, особенно пока была мала и слаба. Стайный инстинкт был очень силен в ней, и постоянный контакт с собаками оказывал на ее психику благотворное влияние. Общение с человеком не могло дать того, что она получала от собак. Делла и – в самом начале – немецкая овчарка стали ее стаей. Вожаком стаи была я, на втором месте Делла, потом немецкая овчарка и, наконец, – Тимба. Тимба не возражала, считая такой порядок вполне справедливым: она была новичком, самой младшей и имела самый низкий статус. Зато она всегда была накормлена, напоена, выгуляна. Тимба росла и развивалась, как если бы жила в настоящей стае. Лишь однажды этот порядок был нарушен, причем по ее инициативе. Примерно через полгода после своего водворения в доме Тимба повадилась ночи напролет охранять двадцатикилограммовый пакет с собачьим сухим кормом и коробку с собачьими консервами. Не то чтобы она была голодна: ее досыта кормили дважды в день. Такое поведение нельзя было объяснить чувством голода. Она просто охраняла запас еды, повинуясь пробудившемуся в ней волчьему инстинкту. У нее не было возможности спрятать все это богатство, а потому она сидела рядом и охраняла его. Стоило Делле или овчарке приблизиться, как волчья сущность Тимбы давала себя знать: ее милая морда превращалась в злобную маску, губы приподнимались, обнажая клыки, а из горла вырывался низкий рокочущий звук, который не способна издать ни одна собака.
   Когда Тимба, сидя над мешком с кормом, впервые зарычала на Деллу, та, скорее изумленная, чем рассерженная, – это было видно по ее морде – повернулась и ушла. Делла не реагировала на угрозы со стороны других собак, к счастью, и эта новенькая не стала исключением. А вскоре Тимба осознала, что не имеет смысла сторожить еду, которой в доме предостаточно.
   Тогда она занялась охотой на голубей, ей нравилось высоко подпрыгивать при виде низко летящих птиц. Как показал несчастный случай в Проспект-Парке, Тимба преследовала и ловила мелких животных, которые с легкостью спасались от обычных собак. То был «охотничий инстинкт» хищника. Маламуты и хаски обладают этим инстинктом, волки же его используют: они ловят, чтобы убить, съесть и выжить. Я забыла или не придавала этому особого значения, вплоть до одного случая.
   Был славный зимний день, выпал неглубокий снег. Мы гуляли в той части парка, где Моппет когда-то гонялась за белками (хотя ни разу ни одну из них не поймала), вдруг Тимба усмотрела на снегу одинокую белку, которая что-то ела. В следующую минуту она кинулась к ней, игнорируя мои крики и требование остановиться. Обычная собака, за исключением, может быть, маламута или хаски, безнадежно отстала бы, пытаясь повторить за белкой хитрую траекторию ее передвижений. Но Тимба действовала наверняка. Не обращая внимания на прыжки зверька вправо и влево, она неслась напролом, и с каждым мгновением расстояние между ними сокращалось. В последнее мгновение белка увидела в метре от себя спасительное дерево и прыгнула, Тимба взвилась в воздух вслед за ней. К моему ужасу, она поймала белку в воздухе и тряхнула головой, ломая ей позвоночник. Когда она приземлилась, белка в ее пасти была мертва.
   Я неслась к ней и кричала, чтобы она бросила добычу. Но мощные челюсти только крепче сжимались. Это уже не было игрой. Обычно собаки приходили сюда порезвиться. А теперь здесь стоял волк, только что выследивший, поймавший и собирающийся съесть свою добычу. Наконец, мои крики и подзатыльники, которыми я щедро ее угощала, подействовали на Тимбу. Она ослабила хватку, маленькое тельце упало на землю.
   Я велела Тимбе отойти, и она послушалась. Собака в ней опять взяла верх. До нее дошло, что я очень зла. Взгляд, только что горевший охотничьим азартом, стал виноватым и обеспокоенным, она очень внимательно на меня смотрела.
   Я наклонилась над белкой. Невозможно было оставить ее вот так просто лежать. Я бережно подняла зверька, уложила под деревом, обернув хвостик вокруг маленького тельца, и прикрыла листьями. Мой гнев постепенно утихал. Винить Тимбу за случившееся было все равно, что сердиться на кошку, поймавшую птичку. Она совершила то, что совершила, по велению инстинкта. Только я была повинна в смерти белки. Никогда больше ни одно живое существо не пострадало от зубов Тимбы, потому что я никогда больше не забывала, что в ней течет волчья кровь.
   Тимба любила воду, которая успокаивала и расслабляла ее, и, как все волки, была великолепной пловчихой. Она скользила по воде, оставляя после себя лишь легкую рябь, и развивала такую скорость, что приводила в изумление владельцев ретриверов, которые, не без основания, считают своих питомцев чемпионами среди пловцов.
   Не было нужды предупреждать уток об опасности: хлопать в ладоши или иначе создавать шум. Они сами отлично понимали, какая опасность исходит от Тимбы. Так же, как в свое время их предки безошибочно определяли, чего ждать от Моппет. Сейчас к озеру приближался волк, а значит, оставаться в воде слишком опасно. Они даже не пытались уплывать. При одном взгляде на погружающуюся в воду Тимбу все утки немедленно поднимались на крыло и не возвращались, пока волк не отправлялся восвояси.
   Тимба так любила воду, что мы с Дэвидом решили свозить ее к океану в межсезонье, когда на побережье практически не бывает людей. Она никогда раньше не видела бьющихся о берег волн, это зрелище привело ее в восторг. И не только, ей понравилось играть с океаном: она бежала навстречу набегающей волне, а потом разворачивалась и неслась обратно, норовя опередить нагонявшую ее волну. Тимба не отказывалась и поплавать. У нее хватало сил и сноровки, чтобы плыть в океане, преодолевая сильное сопротивление волн, которые захлестывали ее с головой; она плыла до тех пор, пока мы не начинали звать ее на берег. Она выходила и долго отряхивала со своей длинной шерсти соленую воду. Потом делала еще один заплыв, а мы, стоя на берегу, с восхищением наблюдали, как красивый и сильный волк покоряет Атлантический океан. Это было счастье!
   Моппет пробудила во мне любовь к животным. С Деллой это чувство выросло и окрепло. С Тимбой – достигло апогея.
   Когда мы с Деллой ходили на работу и обратно или прогуливались в Проспект-Парке, она, как и положено сторожевой собаке, смотрела прямо перед собой, не пропуская ни единого встречного, лишь изредка оглядывая окрестности. Куда она почти никогда не смотрела, так это на небо – ведь там не было и не могло быть людей. Я тоже никогда не смотрела на небо. Его загораживали дома. Даже когда дома не мешали, я все равно не догадывалась посмотреть вверх. А Тимба иногда смотрела. Если она вдруг ощущала, как ветер легкой волной пробегает над ней и шевелит ее шерсть, то останавливалась и смотрела вверх. Проследив за ее взглядом, я замечала, что привлекло ее внимание: к примеру, собиралась гроза, и ветер гнал облака по серому небу. По глазам Тимбы было ясно, что даже в городе собака сохранила связь с природой и ее огромной, великолепной и неотъемлемой частью – небом, со всеми его оттенками и настроениями, с его постоянством и переменчивостью.
   Если мы брали Тимбу на ночные прогулки (когда приезжали на нашу ферму Календарь), она останавливалась и рассматривала звезды и луну. Она не выла на луну, а просто долго на нее смотрела.
   С тех пор и я полюбила смотреть из окна лондонского отеля на залитый лунным светом Биг Бен или всматриваться в самое синее на свете итальянское небо. Но совершенно необязательно уезжать куда-то далеко, чтобы почувствовать и увидеть красоту небес. Просто поднимите голову вверх. Я сделала это впервые, когда мне было двадцать шесть лет благодаря Тимбе, и с той поры каждый день смотрю в небо.
   А потом мы с Дэвидом и Тимбой совершили восхождение на гору Вашингтон. В последний раз я туда приезжала, когда мне было двадцать лет. Я хотела пройти по тому же маршруту, но не смогла вспомнить ни как он назывался, ни где начинался. Пришлось спрашивать у лесников. Я рассказала о том, что тропа, по которой мы тогда шли, тянулась вдоль низвергавшегося вниз потока, несколько раз пересекала его, выходила к маленькой деревушке у верхней границы леса, а затем вела к вершине. Однако лесники никак не могли понять, о каком маршруте идет речь, пока я не припомнила кое-что еще: железнодорожные пути и кемпинг с деревянными домиками, который находился совсем недалеко от начала тропы. Эти две детали внесли окончательную ясность. «Следите за знаками, – сказали они нам, указывая направо, – до железной дороги десять минут езды, там начало вашего маршрута».
   Мы опять сели в машину и через десять минут были на месте. Железнодорожные пути проходили слева, а справа в лесу виднелись маленькие деревянные домики. Прямо перед нами была та же самая великолепная дорога, ведущая на гору Вашингтон. Но на этот раз с нами была не веселая маленькая Моппет, готовая каждую минуту вместе со мной восторгаться горными красотами. Мы взяли с собой Тимбу. Волчица – пусть ненадолго – оказалась в окружении дикой природы. Она попала домой – туда, где можно услышать медвежий рык и где высоко в небе парят хищные птицы, где нет путеводных огней, зато сама природа указывает, какую тропу выбрать, где погода столь капризна, что даже этот солнечный августовский день может завершиться градом или снегом.
   Пришло время Тимбы! Тропа, пролегавшая через кедровый лес, уводила нас все выше, и собака веселилась от души: она перепрыгивала через поросшие мхом валуны и легко пробегала по узким каменным бордюрам; останавливалась и принюхивалась к следам животных, отпечатавшимся на мягкой земле. Мы не могли угадать, что за животные здесь пробегали, а Тимба это знала, ведь она была одной из них. Если она, молчаливая и взволнованная, не изучала следы, то неслась вниз, чтобы окунуться в ручей, который бежал параллельно с нашей тропой. И тогда мы останавливались, чтобы подождать ее, а она смотрела на нас снизу восторженными желтыми глазами, и брызги воды сверкали на ее шкуре. Всего лишь на одну минуту она погружалась в холодную, кристально чистую воду, а затем выскакивала, взбегала вверх по склону и занимала свое место вожака в двадцати шагах впереди нашей маленькой группы. Но она всегда останавливалась и смотрела – все ли на месте. Если тропинка круто поворачивала и мы пропадали из поля ее зрения более чем на тридцать секунд, Тимба возвращалась, чтобы восстановить связь с нами, а потом опять бежала вперед.
   Мы остановились возле водопада, чтобы взглянуть оттуда на расстилавшуюся внизу долину с крошечной, словно игрушечной, железнодорожной станцией. Я достала из рюкзаков бутерброды, а Тимбе выдала два пакетика сухого корма, предусмотрительно захваченного с собой. Она мгновенно все съела и потребовала третий, а после этого продолжала смотреть голодными глазами на наши бутерброды. Пришлось отдать ей один из двух имевшихся.
   Подкрепившись, мы вернулись на тропу, и Тимба побежала вперед. И тут она повстречалась с молодой парой, спускавшейся нам навстречу. Молодые люди замерли, Тимба – тоже. Когда через секунду подошли мы с Дэвидом, молодой человек, в руку которого вцепилась его подружка, заметив, как Тимба помахала хвостом, спросил: «Это волк?» Мы сказали правду, а они погладили Тимбу, восхищаясь ею. Полчаса спустя мы повстречали семью с детьми, и пришлось снова отвечать на множество вопросов. Потом нам попалась респектабельная пожилая пара, а затем – группа школьников. И каждый раз, после первоначального испуга, все приходили в восторг, а Тимба виляла хвостом и сладко щурилась в ответ на щедро расточаемые в ее адрес комплименты. Еще более эффектным было наше появление в маленьком кафе, расположившемся на горном склоне. Там находилось человек двадцать туристов, и когда вошел волк, многие просто оцепенели, забыв донести ложку до рта.
   Как это часто бывает на горе Вашингтон, выше пояса лесов, на смену жаре и солнцу пришел клубящийся сырой туман. А потом и холодный дождь. Натянув непромокаемые куртки, мы устремили свои взоры к скрывавшейся за облаками вершине, где нас ожидала честно заработанная чашка горячего шоколада. Но прежде нам предстояло двухчасовое восхождение.
   Поднявшись на вершину, мы обнаружили, что старый, хранивший множество легенд дом, который я помнила с прежних времен, исчез вместе со своим огромным очагом. На его месте высилось современное здание с высокими – от пола до потолка – окнами, с двумя сувенирными лавками, книжным магазином и кафетерием.