Приставкин Анатолий Игнатьевич. Золотой палач

   Вот если бы спросили, какое у меня последнее желание перед концом? Я читал, я знаю, что так приговоренных к смерти спрашивают. Я бы тогда попросил кино еще разок посмотреть. Но только это – про безвиноватых. Где появляется неведомо откуда мама…
   Канун казни Я знал, что долго мне сидеть не придется. Слишком хлопотно кого-то держать под замком. Даже в таком глухом месте. А вдруг кто проведает или ненароком забредет?
   Да и оттягивать наказание смысла нет. Вон ведь какой суд при всех устроили.
   Чтобы все знали, что с ними будет, если захотят ослушаться…
   Но время шло, а ничего не происходило. Только жратву кой-какую мне все-таки притаскивали и воду в старом бидоне. А вот Пузырь, которого можно было разговорить, отчего-то не появлялся. Он исполнитель, он знает больше остальных.
   Он и срок казни знает…
   Я вспомнил про свою заначку и откопал ее. Это была стальная пластинка, обломок от старого комбайна, кресало теперь. Если ею по кремню ударить, искры сыпятся. А если трут под кремень подложить, то можно и огонь высечь, и закрутку раскурить.
   Трут и кремень у меня теперь были, а вот курева, конечно, нет. Но я в соломе цветы засохшие собрал, завернул в клочок старой газеты, огонь высек и закурил. И тут же шухернулся. Неведомый мой страж запах дыма учуял и в щель заглянул.
   – Ты что там делаешь? Куришь?
   – А тебе-то что?
   – Мне велели следить, чтобы ты смирно сидел, вот что.
   – Ну и следи… А ты кто? Из какой группы?
   – Из старшей. Тишкин.
   – Почему Тишкин? Имя-то у тебя есть?
   – Есть. Но все равно я Тишкин.
   – Ага. А я Гуляев, значит.
   Это я сказал для юмора. Он понял и добродушно засмеялся.
   – Кто ж тебя не знает… Ты теперь знаменитый!
   – Чем это я знаменитый?
   – Как чем? Скоро казнить будут. Знаешь, как все ждут!
   – А когда?
   – Послезавтра.
   – А почему не завтра?
   – Так Главный на дело отбыл. А без него нельзя. Он же золотой палач!
   – Почему золотой?
   – Не знаю. Так зовут. Красивый потому что…
   – Слушай, Тишкин, а ты случайно не знаешь: в кино на мое место никто не ходил?
   – Да вроде ходили,- ответил он неохотно.
   – И что?
   – Кого-то пришили.
   – Кого?
   – Мужичка одного.
   – Ты уверен, что мужика?
   – Я там не был,- протянул Тишкин равнодушно. И неожиданно попросил: – А ты закурить не дашь?
   Наверное, имелось в виду, что за просто так он ничего больше выкладывать не станет.
   – Так у меня травка,- сказал я.
   – Зато у тебя огонь есть,- не без зависти произнес невидимый Тишкин. Было слышно, как он шумно вздохнул.
   После этих слов я недолго раздумывал.
   – А хочешь, я тебе огонь подарю?- сказал я.
   Он не ожидал такой щедрости и даже растерялся.
   – Это как – задарма?
   – Почти.
   – Не,- сказал он,- я тебе все равно не отопру. Они знаешь, что сказали…
   Они – понятно, кто-то из Яшек.
   – Что?
   – Что если кто станет тебе помогать, тот сам за тобой пойдет. Только еще пытку устроят за измену.
   – А я и не прошу отпирать. Ты в киношку ходишь?
   – Ну хожу. Когда пускают по доброте.
   – Ты можешь вовнутрь и не заходить. Ты у входа постой. Мне надо одну знакомую найти… У нее беретик, две косички и такие, знаешь, глаза…
   – Какие такие глаза?
   – Особенные… Синие-синие…- Я подумал и добавил: – Вообще-то она одна такая. Ты ее сразу увидишь.
   – Не знаю,- поколебавшись, сказал Тишкин.- Неохота как-то.
   – А кресало с трутом?
   Тишкин помолчал, раздумывая. Кресало с трутом – большая ценность. На них, если повезет, полбуханки хлеба можно выменять. И он, и я, оба это знали.
   – А если найду… Что тогда?
   – Скажи, хочу поговорить.
   – А если не захочет? Она тебе кто?
   Теперь я раздумывал. Скорей всего так и будет – она не придет. К колонии на пушечный выстрел никто добровольно не подходит. Боятся.
   – Но ты уговори,- попросил я.- А кресало все равно твое. Хочешь, сейчас бери.
   – Давай,- сразу согласился Тишкин. Наверное, подумал, что не зря меня придурком зовут, если кресало, поверив на слово, за так отдаю.
   – Ты вот что, Тишкин,- добавил я.- Бери кресало, считай, дарю. А трут я отдам, когда к кино сходишь… Договорились?
   Он забрал кресало, просунутое под дверь, и вскоре, не прощаясь, исчез. Его заменил кто-то другой. А я даже не догадался посмотреть, как этот самый Тишкин выглядит. Да и не верил я, что мой план удастся. Но если удастся, если произойдет чудо, что я ей скажу? Да и зачем она мне вообще нужна?..
   – Дурак ты!- сказал я себе и со злостью шуранул ногой по соломе. Поднялась едкая пыль. Всегда ходил в придурках. Но сегодня просто рекорд по дурости установил.
   Придурок На другой день Тишкин не появился. Вместо еды подсунули две морковки: мол, грызи, другого не будет. Сразу вспомнились слова Пузыря, что перед казнью кормить, только продукт зазря тратить. Закурить бы с такого настроения, но ведь сам же, придурок, кресало отдал… Я и к дверям подходил, голос подавал, ведь должен там кто-то стоять. Но мне не отвечали. Прислушался – кто-то за дверью дышит.
   – Ты можешь ответить?- сказал я громче.- Не съем же…
   – Ну чего?- наконец раздался из-за двери голос.- Чего разорался?
   – Тишкина там случайно нет?
   – Случайно нет.
   – И не приходил?
   – Не приходил.
   – А придет?
   – Ты бы помалкивал!- прикрикнули из-за двери.- Торчу здесь из-за тебя, а мог бы на рынок рвануть. Или еще куда…
   – Так иди. Я тебя не держу.
   – Ага, иди… Ничего, недолго осталось… Завтра уж…
   – А что завтра?
   – Сам знаешь что. Для тебя уж и спицу приготовили. Я ее сам точил…
   – Значит, спицей решили? А сральня что ж?
   – Да замолкни ты!- крикнул страж.- Трещит! Трещит!- Но потом остыл и нехотя добавил: – Переполнилась она, вчера зарыли. А в другой не накопилось… Не в ведре же тебя топить?
   Последнее он произнес даже с сожалением, и я не стал его больше раздражать.
   Отошел от двери и присел на санки. Что хотел, я уже узнал…
   Никогда я по-настоящему о смерти не думал. Какая там смерть, если все время занят тем, как жратву найти, как в чужом окошке пошарить, от мента скрыться. Да чтоб не измутузили, если поймают. Особенно больно, когда по голове бьют. Как пойманную рыбу, однажды сам видел: вытащили из воды – и молотком по голове, чтобы не трепыхалась…
   Меня тогда из распределителя в младшую группу при колонии передали по акту.
   Режим военный: утром на проверку – и маршировать по кругу. На богатырские дела нас воля Сталина вела. А он, гипсовый, в центре круга стоит, в усы лыбится.
   Потом на работу: копку огорода, прополку, а чуть старше стал – воду на огород таскать, зимой дрова пилить, печку топить, старшим прислуживать. Главное – норму сделать. А без нормы вечером на расправу к надзирателям, они уже свои игры начинают. В тумбочку, скажем, засунут и стучат по ней, пока не оглохнешь. Или в котел кухонный посадят да крышкой сверху прихлопнут, а снизу подбросят дровец. И ты супом становишься. А бывает, как окорок, головой вниз подвесят или кусачьи бои устроят для развлечения. Свяжут руки и напускают колонистов друг на друга.
   Побеждает тот, кому удастся сильней искусать противника, особенно, если повезет, за нос цапнуть или за ухо. А высшая доблесть, если ухо откусишь у всех на глазах и под аплодисменты выплюнешь на пол.
   После таких кусачьих боев попал я в лазарет. В сопроводиловке указывалось, будто на меня собака бросилась на улице. Но мой соперник и был, как собака, зол, даже рычал во время боя. А в палате, куда меня поместили, придурок Кеша лежал. У нас во всей колонии знали: Кеша – идиот, с ним лучше не связываться. Кривляется, детские стишки да считалки бормочет, может неожиданно в морду плюнуть.
   Он сначала и со мной ваньку валял, хрюкал, если я к нему обращался, мычал, завывал. А однажды я увидел, что он книжку под подушкой прячет. А книжек в лазарете целый шкаф, только он запертый. Я и сказал: «Кеш, покажь твою книжку, которая под подушкой заначена». Он с головой под одеяло спрятался и сделал вид, что не слышит. А к вечеру глаз из-под одеяла выставил и смотрит на меня. Изучает.
   Потом спрашивает: «А ты кто?» «Я после кусачьего боя,- говорю,- мне один чуть ухо не откусил». «А ты ему чего?» «А я ему клок на затылке выдрал, полный рот волос… наелся…»
   Он на это ничего не сказал. Но книжку достал. Она называлась «История города Глупова». Про дураков, я ее в один день проглотил. А в голове вопрос: чего это дурак Кеша про дураков читает?
   Потом он мне разные книжки давал: и про умных, и про храбрых, и про дерьмовых тоже. А один раз в темноте лежали, спать не хотелось. И вдруг Кеша говорит:
   – Меня скоро выпишут. Я тебе ключ от книг оставлю.
   – Оставь.
   – А хочешь совет дам? Чтобы выжить.
   Я ему не ответил. Выжить-то все хотят. Только в нашей тюряге мозгой вертеть надо, а не советы выслушивать. А то ухо и в самом деле откусят. Вместе с башкой.
   Он мое молчание за согласие принял и напомнил о первой книге, которая про город Глупов.
   – Помнишь, у них в мозгах органчики?
   – Помню. Ну и что?
   – Органчик себе поставь – вот что, чтобы придурком считали.
   – Но в книжке-то все придумано?
   – А ты учись. Чтобы поверили, что у тебя по-настоящему. Если бы я не выучился, меня бы знаешь… давно убрали.
   – Куда?
   – Туда. Где мои родители. Их запрятали, не найдешь.
   – За что?
   – А твоих за что?
   Я промолчал. А когда ложился спать, достал из памяти свое кино, где бежит по экрану красивая молодая женщина с безумными глазами и кладет сверток с ребенком на чужом пороге. Запыхалась, оглядывается, не видит ли кто. Мужа у нее вчера увели, а скоро ее придут брать. Надо малыша спасти. Она пишет второпях записку:
   «Александр Гуляев». Фамилия придуманная, свою назвать нельзя, тогда и с ребенком расправятся. А как домой вернулась, ее уже ждали, «воронок» во дворе стоял. «Где ребенок? Куда дела?» «Не знаю». Потом пересылки, лагеря, бараки посреди тайги, а она лишь о нем да о нем: как он там и сможет ли когда-нибудь понять, что его не бросили, его спасали? Затем возвращается, выспрашивает: где сын подкинутый?
   Александра Гуляева, конечно, спрашивает. А ее отсылают и туда, и сюда, и уже отчаялась искать, как вдруг кто-то на колонию под Загорском указывает. Там, мол, ищите. И приходит она в наш гадючник, а дальше… Дальше не хотелось придумывать.
   Так было муторно.
   Я не стал Кешу спрашивать, как выучиться на придурка. В книгах все написано. А они у меня, как кино, в мозгах прокручивались. Доставай, как с полочки, да смотри. Даже Кеша удивился. Если память такая, кто же ты, как не придурок?
   Нормальному человеку память не нужна… И чем больше я читал, тем больше убеждался, что я придурок и есть…
   Пока ухо подлечили, я уже все, что было в шкафу, перелопатил и в свою черепушку заложил. Еще на врачах себя проверил, невпопад стал говорить, глупые вопросы задавать, хихикать без повода. А когда в колонию вернулся, так наловчился придуряться, что даже Карабас Барабас поверил, что я придурок стопроцентный. Я даже для страховки раз-другой под себя намочил. Так меньше пристают. И хоть поиздевались, и пальцем указывали, но жить, и правда, получилось безопасней.
   А Кешу скоро из виду потерял, его будто бы в желтый дом отправили. А может, и не в дом, а туда, куда он боялся попасть. Может, и не смог все же своих преследователей передурить…
   В день казни Я про Кешу вспомнил, но вдруг подумалось, что Кеши, может, вообще не было, в той палате я вроде бы один находился. У меня тогда не только с ушами, но и с головой было плохо от битья. В бреду мог и Кеша, и кто хочешь привидеться. Но если он и был, какое это теперь имеет значение, если ни его, ни меня придурковатость не спасла?
   Казни я с утра стал ждать. Все слушал, когда шаги за дверью прозвучат. Никогда не думал, что ожидание так мучительно. Лишь когда стемнело, я слушать перестал и прилег на соломке. Тут-то и раздались за стеной голоса, один из них Пузыря.
   Загремел засов, дверь распахнулась, в лицо пахнуло ночной прохладой, острым запахом зелени, каких-то цветов.
   Меня по темной тропке провели к нашему корпусу. При тусклом свете лампы на крыльце разглядел на ступеньках двух божьих одуванчиков в белых платочках. При виде меня они суетливо подскочили и стали креститься.
   – Уже тут… ведьмы,- проворчал Пузырь.
   – Это кто?- спросили стражи за моей спиной.
   – На рынке пирожками торгуют!
   – Так у них пирожки-то с собачиной… А еще с котятами…
   – В войну всё едят.
   По пустынным коридорам первого этажа меня провели в самую дальнюю спальню для старших. Ту самую, где недавно происходил суд. И все было как прежде: на полу сидели три Яшки, а перед ними стоял пустой стул. На спинке мелом было крупно написано: «Ряд 8, место 16».
   – Да ты садись, садись! В ногах правды нет!- приветливо, прямо-таки по-свойски, сказал сам Главный.
   Я огляделся. На этот раз никто из зрителей не лежал, все сидели: кто на койке, кто прямо на полу, чтобы поближе все видеть. Занятно, небось, поглазеть, как на твоих глазах кого-то казнить будут.
   – Хочешь последнее слово сказать?- спросил Главный. Остальные Яшки молчали.
   – Не хочу.
   Пузырь шепнул в самое ухо:
   – На колени… и проси… Они сегодня в настроении…
   Яшка Главный услышал, цыкнул на Пузыря:
   – Закрой хлебало, Пузырь! Щами разит!
   Все громко засмеялись. Но, обращаясь ко мне, Главный был почти ласков:
   – Если готов – приступим к делу.
   Ему подали спицу, точно такую же, какая в тот день была у меня. Отточенную, пронзительную, как луч. Я даже вздрогнул, увидев ее. Но не от страха, от воспоминания. Отчего-то отчетливо, до подробностей, возникла девочка с косичками и синими глазами. Она в упор смотрела на меня, и в ее взоре застыл немой вопрос.
   – Да ты сиди, сиди,- заметив мою реакцию, успокаивающе произнес Яшка.- Это же не сразу. Мы еще кино посмотрим. Ты ведь обожаешь смотреть кино, да? А тут у нас такая камедь, оборжешься!
   Я поглядел в его голубые глаза и подумал, что у него, и правда, настроение хоть куда. Видать, урки удачно пошуровали на выезде. Такого голубоглазого, такого задушевного парнишку на улице или в компании встретишь, влюбишься за легкость, за открытость характера.
   А может, и казнь моя – только шутка? Поиграют да отставят? И в голове уже кино закрутилось, где Яшка восклицает простодушно: «Да ты сиди, сиди! Мы еще кино поглядим. Ты ведь любишь, говорят, кино? Про безвинных там и вообще? Ну таких, как ты сам? Да? Вот тебе моя рука, на будущее… Если станут обижать, только намекни. Всех казню!..»
   – Ты что, придурок… в самом деле ничего не боишься?- поинтересовался Яшка Главный, заходя со спины. Теперь я не мог его видеть, но ощущал кожей, что он стоит близко, совсем близко и, конечно, со спицей в правой руке.
   – Не знаю,- сказал я, стараясь не показать, что внутри меня все дрожит.
   – Но коленки-то дрожат?
   – Коленки?- переспросил я. И повторил: – Не знаю.
   Яшка сказал из-за спины, обращаясь к уркам:
   – Слыхали, что говорит? У него коленки не дрожат… Сме-лый!
   – Да брешет он,- сказал урка-украинец.
   – А тебе, правда, все равно, что с тобой сейчас сделают?- продолжал гнуть свое Яшка Главный. Может, его заело, что я не прошу пощады.
   Я не стал отвечать. Слышно было, как он дышит в затылок. Наверное, сейчас… уже прицелился… подносит… А внутри трепыхало все сильней и сильней. И вдруг кожей содрогнулся, все во мне затряслось от прикосновения, а он лишь пальцем по моей спине провел.
   – Ага, да ты не просто боишься! Ты очень, очень боишься!- удовлетворенно произнес мой золотой палач, не убирая руки.- Сердечко-то, поди, затрепыхалось?
   Хочет, хочет жить!
   Его пальцы все гладили и гладили меня слева по спине, ползали, выискивая удобную точку для укола. Сам-то укол, я верил, будет короткий, а значит, и боль будет недолгой. А вот ползанье пальцев было невыносимым. И мой истязатель, конечно, это знал. Вот уже, кажется, нащупал нужное место и даже пригладил, чтобы одежда не мешала, но все оттягивал и оттягивал укол. А кругом стояла мертвая тишина. Не только я, все, затаив дыхание, ждали.
   И вдруг он меня оставил. Отправился гуляющей походкой по спальне, посматривая с любопытством на зрителей, а к некоторым даже наклоняясь, чтобы заглянуть в лицо.
   – Ну и как?- спрашивал, ощериваясь.- Интересно, да? Как барашка, да?- И опять наклонялся, ловя чей-то взгляд.- А может, кто еще хочет поработать палачом? Я сегодня добрый, бесплатно уступлю. Ну кто? Поднимите руку?
   Руки подняли все. Неподалеку сидел на своей койке Теслин, он же Сироп, и, напрягаясь, тянул, тянул вверх свою тощую палку.
   – Такие мы сме-лые?- преувеличенно восхитился Яшка Главный.- Готовы все казнить?
   Ему ответил вместо ребят Яшка-кореец:
   – Они смелые от страха. Боятся попасть на его место.
   А украинский урка поддакнул:
   – Конечно, боятся.
   – А что, это мысль!- подхватил Яшка Главный.
   Он с интересом обвел глазами спальню, и все вдруг как-то скукожились. Не видно и не слышно. Мертвая тишина наступила.
   – Ну-ка слезай,- сказал Яшка Главный, повернувшись ко мне.- Сейчас вторая серия в нашей картине будет.
   Про картину я не понял, но со стула слез. Ноги, как ватные, подгибались, едва устоял.
   – Держи!- Он протянул мне спицу, направив острием в мою сторону. Скользнула догадка, что и это не более чем очередной прием, а как приближусь, как протяну руку, пырнет в грудь или в живот и захохочет.
   – Ряд, место напоминать не надо?- Он смотрел в упор, ждал ответа.
   – Не надо,- выдавил я, глядя на стальное, блистающее у живота острие.
   – Повтори!
   – Восьмой… шестнадцатое…
   Не воткнул. Проследил, как я осторожно принимаю спицу, процедил сквозь зубы:
   – Думай, голова, картуз куплю.
   Голова шла кругом. Казнь, кажется, откладывалась, но легче от этого не стало.
   Можно свихнуться от таких перепадов. Я ухватился рукой за спинку стула и чуть его не опрокинул.
   Но Яшка Главный даже бровью не повел.
   – Так кого посадим в кресло?- спросил доверительно.- Пальцем, пальцем укажи!
   Я обвел спальню глазами. Каждый, на кого я смотрел, тут же старался отвернуться.
   А некоторые утыкались лицом в одеяло.
   – Выбрал?
   – Нет,- пробормотал я.
   – Так выбирай. А то пойдешь на свое место!
   Главный криво усмехнулся. Урки на полу не улыбались, но смотрели на игру с интересом.
   – Так выбрал?
   В голову пришла сумасбродная мысль назвать кого-то из урок. Пусть посидят на разыгранном ими же стуле, может, тогда поймут, что означает каждую секунду ожидать, когда тебя нанижут на спицу. Но у меня не хватило духу на такое. Не духу, а дури. Это бы мог, наверное, сделать Кеша. Да вякни я что-то подобное, они бы на месте меня и пришибли. А потом бы сказали: чокнутый придурок чокнулся совсем.
   – Ладно,- оборвал затянувшуюся паузу Яшка Главный.- Я тебе помогу.
   Он окинул спальню взглядом и ткнул пальцем в Теслина. Не повезло дурню, его койка оказалась к нам ближе других. Яшка Главный сделал ему призывный знак, не рукой, пальцем поманил, и тот, как загипнотизированный, поднялся с койки и, не сводя с урки застывших от страха глаз, медленно побрел к стулу.
   – Ну вот,- удовлетворенно произнес Яшка Главный.- Вторая серия началась. Теперь за дело, так, что ли, придурок? Если готов, приступай!
   Я заметил, что с момента приговора на суде он ни разу не назвал меня по имени.
   Это могло лишь означать, что если нет меня, то и имени у меня тоже нет.
   Спица была у меня в руках, а бедный Теслин сидел на стуле, напряженно вытянув шею. Было видно, что он весь дрожит. Но разве я не так же дрожал? Теперь надо зайти ему за спину, нащупать место под лопаткой и нанести укол. И я снова, как в кинотеатре, ощутил противную, ноющую боль под ложечкой и дрожь в руках, даже кончик спицы стал выписывать зигзаги.
   – Смелей! Смелей!- подбодрил мой наставник. И, упираясь в мое лицо глазами, ставшими из голубых стальными, острыми, как спица, произнес: – Изобрази-ка всем нам, что ты должен был сделать там, в кино…
   Я отвернулся. Я уже знал, что ничего я им не изображу. Хотя они были уверены, что теперь-то, спасая свою шкурку, я сделаю все, что от меня потребуют. И тогда вторая серия закончится еще эффектней, чем ожидалось вначале. Приговоренный соглашается стать палачом, прежде чем самому попасть к палачу. Их, кажется, возбуждало, но и бесило, что я никак не вписываюсь в затеянную ими игру.
   Яшка Главный сообразил это первым. Разочарованно произнес:
   – Ты, значит, такой блаженный, что и рук замарать не можешь? А, между прочим, они все, все рвались тебя казнить! И казнят, когда скажу. Не сомневайся.
   Он ткнул пальцем в Теслина.
   – Ты этого Сиропа обожаешь, да?
   – Нет,- сознался я.
   Теслина я, и правда, не обожал.
   – Жалеешь, да?
   – Нет,- ответил я, но не так уверенно.
   – А хочешь, я сейчас поменяю вас местами и мы полюбуемся, как он тебя не пожалеет?
   Наверное, он бы сделал это, ведь все шло к концу. И Теслин, закрыв от страха глаза, дрожащими руками пырнул бы меня спицей в какую-нибудь селезенку, заставив мучительно и долго издыхать на глазах у остальных. Но тут подал голос Яшка-кореец.
   – Зачем их менять?- спросил он громко.- Не надо. Придурок, да? Да он просто чмо!
   Вот он кто!
   – Ты думаешь, он чмо?- спросил Главный.
   – Да, думаю, он чмо! Еще как умеет быть чмо! Чудить-мудрить-объе…вать.
   Так длинно урка-кореец никогда не говорил. Но, надо отдать ему должное, он первым разгадал, что я вовсе не такой придурок, каким меня считали в колонии.
   Яшка Главный с интересом посмотрел на корейца, на меня. Присел к уркам. Они стали негромко переговариваться, а мы все ждали. И мне казалось, что настрой у зрителей уже несколько другой, чем в момент моего появления. Смена ролей не смогла не повлиять на них. Ведь каждый, не только Теслин, успел мысленно побывать на моем месте. Особенно в тот момент, когда золотой палач оглядывал спальню, выбирая жертву. А если он надумает для третьей серии что-то еще?
   Спокойной ночи Лежа на соломенной подстилке в дальнем углу сарая, я вспоминал процесс казни, чтобы еще раз убедиться, что она не могла не состояться, просто золотой палач из-за моего упрямства затянул свое «кино», а потом неожиданное вмешательство другого урки изменило, пусть ненадолго, ход событий.
   В конце вечера, когда Яшка Главный оглашал решение тройки, голос его звучал так же уверенно и твердо:
   – Каз-ни… – объявил он и повторил, чтобы до всех дошло: – Каз-ни откладываются на завтра. Желаю спокойной ночи.
   Чьи казни откладываются на завтра, не уточнялось. Но сообщено было так, что спокойной ночи после этого ни у кого уже не могло быть.
   – Да, а этих, как их… убогих,- заключил Яшка Главный, брезгливо морщась,- гоните прочь!
   Сейчас, лежа в сарае, подумалось, что божьих одуванчиков, которые столько прождали на крыльце в ожидании «свежатины», по-своему даже жалко, им ведь тоже приходится в военное время как-то выживать. Пирожки, что выносятся на рынок, небось, и милиция потребляет задарма, и пьяное мужичье, а иной раз и лихие солдатики отнимают. А старухи, небось, и печку разожгли, и котел поставили, а дрова-то нынче тоже на вес золота.
   С дров мысли перекинулись на сильное желание закурить и на кресало, которое так глупо было подарено неизвестному Тишкину. Интересно, где он был во время казни, когда все тянули руки? А что было бы, если бы я, не отдав кресало, поджег изнутри свое нынешнее жилье и пусть ценой самосожжения, но обрел бы свободу? Там, в спальне, хозяева они: захотят – прошьют спицей, не захотят – отложат, чтобы помучить. А тут хозяином своей жизни мог бы стать я. Мог, если бы не опрометчивое решение.
   И тут закрутилось в мозгах кино, в котором Тишкин, поколебавшись, решает отказаться от подарка. И, отослав его подальше, я взвешиваю кресало на ладони, отламываю от рассохшейся бочки несколько досочек и несу к стене, противоположной двери, чтобы пожар заметили как можно позже. Высекаю огонек, подкладываю сперва паклю, потом солому, а потом заготовленные досочки. Вскоре пылает костер, уже дымится стена, сухие бревна с зловещим шипеньем подхватывают пламя и несут его кверху, под самую крышу. Раздается треск, и доносится крик снаружи: «Горим!
   Горим!»
   «Да, это мы горим,- злорадно шепчу я.- Вас завтра пришпилят спицей за то, что все проспали». Впрочем, я не хочу им зла, я только представляю свирепую реакцию урок, которых обвел вокруг пальца…
   На этом месте я проснулся от теплого света через забитое окошко и голосов снаружи. Кажется, звали меня.
   Свидание Голос снаружи еще раз назвал мое имя и добавил:
   – Это я, Тишкин!
   – Вот уж не ждал,- только и смог сказать я.
   – Значит, вот, пришел…
   Я не стал делать вид, что обрадовался. Хотя и обрадовался. Именно потому, что созрел для придуманного освобождения.
   – Какие успехи?- спросил я, заведомо зная, что успехов никаких нет. Просто наступил его черед сторожить.
   А он вдруг ответил:
   – Так я нашел!.. Эту… ну… Катерину твою… с косичками…
   Я не поверил. Небось, хочет еще и трут выманить…
   – Ну и где же она?- поинтересовался я, представляя, как красиво начнет он сейчас врать. Мол, уговаривал и так и сяк, а она не захотела, боится. Да и не знает, кто ее зовет. Может, решится, но не сейчас… Ну и дальше в том же духе. Я и сам бы не хуже насочинял.