Одна сына ростит-учит. Эх…
В институте была так себе, кордебалет. Четыре с минусом, не больше. А сейчас сногсшибательная красавица.
— Лен, у тебя даже как ноги длиннее стали.
— Ты, Саня, неисправим.
— Замуж вышла?
— Давай о другом…
На фотографии с Мишей Теребиловым в разных углах стоят.
В институт они поступили под ручку. В школе Миша тоже десять лет Ленкин портфель таскал. Мы, начиная с первого курса, ждали: ну, завтра-послезавтра староста по червонцу с носа соберет, и «ах, эта свадьба-свадьба-свадьба пела и плясала!..» Погуляем!..
До диплома жених с невестой нас мурыжили, стаж накручивали…
Зато на свадьбе у них мы с Витей Мирошниковым накушались. Под занавес на кухне приняли бутылку подсолнечного масла за пиво и, как рассказывали очевидцы, раскатали с большим аппетитом. Потом дня два аппетита не было по причине расстройства желудка.
— Мишь, а че вы с Ленкой разбежались?
— Тайны секса.
— Какие тайны! Ты, говорят, так залевачил, аж дым коромыслом! Что называется:
Но не женился больше. Побаловался, говорит, один раз, и будет.
Побаловался он оригинально.
На одной вечеринке мы с ним познакомились с двумя подрунями. Моя завлекашечка танго исполняла по-абордажному, впритык — ни миллиметра разрыва. Я разбежался на легкую победу. Ан, нет. Дальше танго не моги. Быстро расстались. А Витя со своим Светиком-семицветиком задружил. Крепко.
Я на лекции, он к ней на дневку. Тем более, рядом с общагой жила. Аккуратно Витя оттуда не вылазил.
Светик-семицветик во второй или третий раз собиралась поступать в театральный институт, Витя поддерживал беседы об искусстве.
Как говорится: сколько с кувшином по воду ни таскайся, все равно разобьется. Однажды Витя столкнулся с «тещей». Они, бывало, и раньше сталкивались, но в несколько другом виде. На этот раз, будучи на дневке, твердо зная, что «теща» на работе, Витя вышел из ванной.
Представьте картину: Витя, выходящий из ванной. На усах гвардейских роса. Распаренный. Рот до ушей от удовольствия…
Выходит, а тут «теща» дверь входную своим ключом широко раскрывает, принесло раньше времени часов на пять. Коридор тульский Левша делал — общая площадь полквадратного шага. Витя нос к носу с «тещей»…
Все бы ничего, да на Вите ничего, кроме росы на усах не было.
Гренадерский рост. Гусарский взгляд. Аполлон до пояса и ниже. Как воспитанные люди, «теща» с Витей, извинившись, тут же скрылись каждый за своей дверью.
Однако «теща» вечером сказала Светику-семицветику:
— Не пора ли Вите вещи к нам переносить?
Так теща стала писаться без кавычек.
Актриса из Светика-семицветика не получилась. Зато с порога сварливая бабенка. При мне и то, бывало, как раскроет ротик… Хоть в окно выпрыгивай.
— Вить, а че ты ее не перевоспитал?
— Ты, Саня, как «здрасьте» среди ночи!
— А че? Ты парень выдержанный… Это я чуть заискрилось — сразу саблю наголо… А ты спокойный, уравновешенный. Дочку нажили и развелись…
— Отстань, Саня! С Воспитателем на эту тему поговори.
Воспитатель — это Юрка Петушок. Вот он в куртке на фотографии. Все в пиджаках, при галстуках, а он плевал на официальность.
«Воспитателя» ему прилепили на четвертом курсе.
Восьмого марта в общагу на танцы пришла девица в глубоком декольте. Конец семидесятых, никаких видюшников, в кинофильмах о половых актах даже не думали. И вдруг декольте до пояса в мужском на девяносто процентов общежитии.
А Стелка такая девица, что хоть спереди, хоть сзади, хоть сбоку — в любом месте декольтируй, не ошибешься. Везде высший класс!
Мужики на танцах начали кидаться на лакомство.
На темной лестнице Юрка освободил Стелку от нахрапистого приставалы. А вскоре они поженились. Хотя сразу было видно — интеллект Cтелкин лучше не декольтировать. Юрка сказал: «Перевоспитаю».
— Юр, че разошелся?
— Поговорить тоже хочется.
— Вторая супруга у тебя, слышал, культурный работник. Вот, поди, разговоры разговариваете…
— Замнем, Саня, для ясности. Не порть праздник.
Замять можно. Только на шестнадцать человек в группе тринадцать разводов. Почему?
Я сам первый раз женился назло, второй — по расчету, третий — по инерции.
— Зачем так?
— Не бери, Саня, в голову.
— Лишь бы человек хороший был.
— Будь ты проще, ляг ты на пол, забудь все.
Ложусь. Забываю.
Зато Ленка Кардаш расцвела.
Бабы дуры, бабы дуры,
Бабы бешеный народ!
Как увидят помидоры,
Так и лезут в огород!
В институте была так себе, кордебалет. Четыре с минусом, не больше. А сейчас сногсшибательная красавица.
— Лен, у тебя даже как ноги длиннее стали.
— Ты, Саня, неисправим.
— Замуж вышла?
— Давай о другом…
На фотографии с Мишей Теребиловым в разных углах стоят.
В институт они поступили под ручку. В школе Миша тоже десять лет Ленкин портфель таскал. Мы, начиная с первого курса, ждали: ну, завтра-послезавтра староста по червонцу с носа соберет, и «ах, эта свадьба-свадьба-свадьба пела и плясала!..» Погуляем!..
До диплома жених с невестой нас мурыжили, стаж накручивали…
Зато на свадьбе у них мы с Витей Мирошниковым накушались. Под занавес на кухне приняли бутылку подсолнечного масла за пиво и, как рассказывали очевидцы, раскатали с большим аппетитом. Потом дня два аппетита не было по причине расстройства желудка.
— Мишь, а че вы с Ленкой разбежались?
— Тайны секса.
— Какие тайны! Ты, говорят, так залевачил, аж дым коромыслом! Что называется:
— Отвяжись, Саня!
Миш, а Миш,
На тебя не угодишь!
То велика, то мала,
То кудрява, то гола!
Ну и ладно. А Витя Мирошников рядом с Ленкой стоит. Усы гвардейские. Взгляд гусарский. Рост гренадерский. Прямо жених.
Отвяжись, плохая жисть,
привяжись хорошая.
Но не женился больше. Побаловался, говорит, один раз, и будет.
Побаловался он оригинально.
На одной вечеринке мы с ним познакомились с двумя подрунями. Моя завлекашечка танго исполняла по-абордажному, впритык — ни миллиметра разрыва. Я разбежался на легкую победу. Ан, нет. Дальше танго не моги. Быстро расстались. А Витя со своим Светиком-семицветиком задружил. Крепко.
Я на лекции, он к ней на дневку. Тем более, рядом с общагой жила. Аккуратно Витя оттуда не вылазил.
Светик-семицветик во второй или третий раз собиралась поступать в театральный институт, Витя поддерживал беседы об искусстве.
Как говорится: сколько с кувшином по воду ни таскайся, все равно разобьется. Однажды Витя столкнулся с «тещей». Они, бывало, и раньше сталкивались, но в несколько другом виде. На этот раз, будучи на дневке, твердо зная, что «теща» на работе, Витя вышел из ванной.
Представьте картину: Витя, выходящий из ванной. На усах гвардейских роса. Распаренный. Рот до ушей от удовольствия…
Выходит, а тут «теща» дверь входную своим ключом широко раскрывает, принесло раньше времени часов на пять. Коридор тульский Левша делал — общая площадь полквадратного шага. Витя нос к носу с «тещей»…
Все бы ничего, да на Вите ничего, кроме росы на усах не было.
Гренадерский рост. Гусарский взгляд. Аполлон до пояса и ниже. Как воспитанные люди, «теща» с Витей, извинившись, тут же скрылись каждый за своей дверью.
Однако «теща» вечером сказала Светику-семицветику:
— Не пора ли Вите вещи к нам переносить?
Так теща стала писаться без кавычек.
Актриса из Светика-семицветика не получилась. Зато с порога сварливая бабенка. При мне и то, бывало, как раскроет ротик… Хоть в окно выпрыгивай.
— Вить, а че ты ее не перевоспитал?
— Ты, Саня, как «здрасьте» среди ночи!
— А че? Ты парень выдержанный… Это я чуть заискрилось — сразу саблю наголо… А ты спокойный, уравновешенный. Дочку нажили и развелись…
— Отстань, Саня! С Воспитателем на эту тему поговори.
Воспитатель — это Юрка Петушок. Вот он в куртке на фотографии. Все в пиджаках, при галстуках, а он плевал на официальность.
«Воспитателя» ему прилепили на четвертом курсе.
Восьмого марта в общагу на танцы пришла девица в глубоком декольте. Конец семидесятых, никаких видюшников, в кинофильмах о половых актах даже не думали. И вдруг декольте до пояса в мужском на девяносто процентов общежитии.
А Стелка такая девица, что хоть спереди, хоть сзади, хоть сбоку — в любом месте декольтируй, не ошибешься. Везде высший класс!
Мужики на танцах начали кидаться на лакомство.
На темной лестнице Юрка освободил Стелку от нахрапистого приставалы. А вскоре они поженились. Хотя сразу было видно — интеллект Cтелкин лучше не декольтировать. Юрка сказал: «Перевоспитаю».
— Юр, че разошелся?
— Поговорить тоже хочется.
— Вторая супруга у тебя, слышал, культурный работник. Вот, поди, разговоры разговариваете…
— Замнем, Саня, для ясности. Не порть праздник.
Замять можно. Только на шестнадцать человек в группе тринадцать разводов. Почему?
Я сам первый раз женился назло, второй — по расчету, третий — по инерции.
— Зачем так?
— Не бери, Саня, в голову.
— Лишь бы человек хороший был.
— Будь ты проще, ляг ты на пол, забудь все.
Ложусь. Забываю.
ЗА ЧТО ХВАТАТЬСЯ?
Рана у Геши ни колотая, ни резаная, ни огнестрельная. Рана у Геши вместе со штанами рваная. Сидеть Геша не может. Но посидеть придется. И здоровью это на пользу. Нервишки совсем растрепались, ведь всю дорогу на передовой.
Хорошо, если такой напарник, как Рафик. В беде не бросит, и золотые руки: любой замок дунет, плюнет, ковырнет и… заходи — открыто. Уж на что у того морского волка хитромудрые запоры стояли, Рафик их махом рассекретил. Но только Геша с Рафиком бесшумно в гости туда, пока хозяина нет, оттуда с шумом привет от него. Мариман океанские просторы бороздит, а дома корабельная сирена на карауле. Чуть дверь открыл, сразу включается. Представляете: три часа ночи, тишина, только комар зло зудит — укусить некого, и вдруг… Эту сирену в море миль за десять слышно, будто рядом орет, а тут в упор без предупреждения завыла. Упал Геша без сознания, как и не стоял. Хорошо, соседи подумали: война началась, под одеяла попрятались. Рафик от сиренного воя побежал, будто наскипидаренный, а потом сообразил: такую улику, как Геша, оставлять нельзя. Вернулся и на себе вынес друга с места преступления.
Геша не сразу оправился от сиренной болезни. Долгое время при каждом звуке дико вращал глазами и затыкал уши.
На следующую операцию по экспроприации Рафик пошел один. И не вернулся.
Узнал, что богатая коммерсантка уезжает отдыхать, день убытия такой-то, поезд такой-то. Позвонил на вокзал, сказали: поезд ушел. Баба до сирены не додумается, решил Рафик. Смело дунул, плюнул, ковырнул. Открывает, а за дверью она с баллончиком дихлофоса. И баллончик-то небольшой. Но уж если с бабой свяжешься…
Опоздала на поезд. Вернулась домой, а там тараканы набежали. Тоже, наверное, получили данные об отъезде и набежали. «Я не таракан!» — не успел предупредить Рафик, как в его от неожиданной встречи распахнутый рот ударила струя дихлофоса. Тараканы, благодаря Рафику, успели уйти, Рафик упал — реанимация не откачала.
Проводил Геша в последний путь дихлофосно-погибшего друга и пошел работать с Лидкой Сим-Сим.
Лидка — психолог по детской части.
Разнюхала информацию: малец в квартире один. Тук-тук в дверь.
— Папа с мамой дома? — спрашивает.
— Нет, на лаботе, — честно отвечает малец.
— А кто дома?
— Стива.
Нервный после сирены Геша чуть тут же не пришиб Лидку. Она клялась: малец один сидит.
— Сколько Стиве лет? — Сим-сим сладко спрашивает.
— Четыле, — докладывает малец.
У Геши отлегло от сердца.
Сим-Сим начала лисой обрабатывать мальца, чтоб дверь открыл. У мальца аквариум, так Лидка нарисовала такую жуткую картину, мол, рыбки сейчас сдохнут от неправильного кормления, что малец разревелся в три ручья. Лидка-актерка тоже плачет, и Геша вот-вот зарыдает от жалости…
— Открой, — Лидка сквозь слезы говорит, — я тебе рыбок вылечу.
Малец с радостью замками защелкал…
Сим-сим первым делом его в охапку в туалет запирать, чтоб под ногами не путался, но из комнаты Стива выскакивает. Оказалось, у него не только четыре года жизни за плечами, но и четыре лапы. Бультерьер. Глаза, как у тигра. Пасть, как у крокодила. Зубы, как у акулы. Сим-сим сразу передумала мальца в туалет запирать, сама туда забилась.
— Фу! — кричит из-за двери Стиве. — Я больше не буду!
Стива поверил, повернул пасть на Гешу. Геша тоже в туалет захотел или в ванную. Но санузел совмещенный. Побежал Геша куда глаза глядят. Старт сделал в целости и сохранности, за порог выскочил с воем, как та корабельная сирена. От брюк в районе заднего кармана булькрокодил отхватил кусок штанины, а заодно кусок филейной части величиной с кулак.
Геша c бешеными глазами бежал километра два. Сзади у него лохмотьями развевались покусанные трусы, хлестала кровь, а спереди, распугивая все живое, Геша выл жутким голосом: «Помогите!»
Еле на машине догнали.
В больнице Геша был не в себе, кричал: «Доктор, только не делайте операцию под дихлофосом! Только без дихлофоса!»
Сидеть Геша долго не сможет. Прокурор, тем не менее, постановил: будешь сидеть стоя, может, скорее за ум возьмешься. Геша хотел бы лежа, но с его мнением три года никто считаться не будет. Если, конечно, под гуманную амнистию не попадет. А умнеет он не по дням, а по часам. Я, говорит, теперь не дурак. Я, говорит, теперь ученый. Выйду, первым делом куплю наушники, противогаз и бронетрусы, чтоб на дела не с голыми руками ходить. И пусть тогда меня хоть собаками, хоть дихлофосом, хоть сиренами травят.
Берется Геша за ум, а вот за что нам, судари и сударыни, хвататься: за голову или за ружье? Или дома безвылазно сидеть, барахло караулить? Что будем делать, судари и сударыни? Что?
Хорошо, если такой напарник, как Рафик. В беде не бросит, и золотые руки: любой замок дунет, плюнет, ковырнет и… заходи — открыто. Уж на что у того морского волка хитромудрые запоры стояли, Рафик их махом рассекретил. Но только Геша с Рафиком бесшумно в гости туда, пока хозяина нет, оттуда с шумом привет от него. Мариман океанские просторы бороздит, а дома корабельная сирена на карауле. Чуть дверь открыл, сразу включается. Представляете: три часа ночи, тишина, только комар зло зудит — укусить некого, и вдруг… Эту сирену в море миль за десять слышно, будто рядом орет, а тут в упор без предупреждения завыла. Упал Геша без сознания, как и не стоял. Хорошо, соседи подумали: война началась, под одеяла попрятались. Рафик от сиренного воя побежал, будто наскипидаренный, а потом сообразил: такую улику, как Геша, оставлять нельзя. Вернулся и на себе вынес друга с места преступления.
Геша не сразу оправился от сиренной болезни. Долгое время при каждом звуке дико вращал глазами и затыкал уши.
На следующую операцию по экспроприации Рафик пошел один. И не вернулся.
Узнал, что богатая коммерсантка уезжает отдыхать, день убытия такой-то, поезд такой-то. Позвонил на вокзал, сказали: поезд ушел. Баба до сирены не додумается, решил Рафик. Смело дунул, плюнул, ковырнул. Открывает, а за дверью она с баллончиком дихлофоса. И баллончик-то небольшой. Но уж если с бабой свяжешься…
Опоздала на поезд. Вернулась домой, а там тараканы набежали. Тоже, наверное, получили данные об отъезде и набежали. «Я не таракан!» — не успел предупредить Рафик, как в его от неожиданной встречи распахнутый рот ударила струя дихлофоса. Тараканы, благодаря Рафику, успели уйти, Рафик упал — реанимация не откачала.
Проводил Геша в последний путь дихлофосно-погибшего друга и пошел работать с Лидкой Сим-Сим.
Лидка — психолог по детской части.
Разнюхала информацию: малец в квартире один. Тук-тук в дверь.
— Папа с мамой дома? — спрашивает.
— Нет, на лаботе, — честно отвечает малец.
— А кто дома?
— Стива.
Нервный после сирены Геша чуть тут же не пришиб Лидку. Она клялась: малец один сидит.
— Сколько Стиве лет? — Сим-сим сладко спрашивает.
— Четыле, — докладывает малец.
У Геши отлегло от сердца.
Сим-Сим начала лисой обрабатывать мальца, чтоб дверь открыл. У мальца аквариум, так Лидка нарисовала такую жуткую картину, мол, рыбки сейчас сдохнут от неправильного кормления, что малец разревелся в три ручья. Лидка-актерка тоже плачет, и Геша вот-вот зарыдает от жалости…
— Открой, — Лидка сквозь слезы говорит, — я тебе рыбок вылечу.
Малец с радостью замками защелкал…
Сим-сим первым делом его в охапку в туалет запирать, чтоб под ногами не путался, но из комнаты Стива выскакивает. Оказалось, у него не только четыре года жизни за плечами, но и четыре лапы. Бультерьер. Глаза, как у тигра. Пасть, как у крокодила. Зубы, как у акулы. Сим-сим сразу передумала мальца в туалет запирать, сама туда забилась.
— Фу! — кричит из-за двери Стиве. — Я больше не буду!
Стива поверил, повернул пасть на Гешу. Геша тоже в туалет захотел или в ванную. Но санузел совмещенный. Побежал Геша куда глаза глядят. Старт сделал в целости и сохранности, за порог выскочил с воем, как та корабельная сирена. От брюк в районе заднего кармана булькрокодил отхватил кусок штанины, а заодно кусок филейной части величиной с кулак.
Геша c бешеными глазами бежал километра два. Сзади у него лохмотьями развевались покусанные трусы, хлестала кровь, а спереди, распугивая все живое, Геша выл жутким голосом: «Помогите!»
Еле на машине догнали.
В больнице Геша был не в себе, кричал: «Доктор, только не делайте операцию под дихлофосом! Только без дихлофоса!»
Сидеть Геша долго не сможет. Прокурор, тем не менее, постановил: будешь сидеть стоя, может, скорее за ум возьмешься. Геша хотел бы лежа, но с его мнением три года никто считаться не будет. Если, конечно, под гуманную амнистию не попадет. А умнеет он не по дням, а по часам. Я, говорит, теперь не дурак. Я, говорит, теперь ученый. Выйду, первым делом куплю наушники, противогаз и бронетрусы, чтоб на дела не с голыми руками ходить. И пусть тогда меня хоть собаками, хоть дихлофосом, хоть сиренами травят.
Берется Геша за ум, а вот за что нам, судари и сударыни, хвататься: за голову или за ружье? Или дома безвылазно сидеть, барахло караулить? Что будем делать, судари и сударыни? Что?
ЧИК-ЧИК
— Вчера, девочки, наотдыхалась я, — охлаждаясь минералкой, сказала Анна Тимофеевна. — Думала, пупок развяжется.
«Девочки» были в той поре, о которой поется: сорок лет бабий век, но я не буду горевать, потому что в сорок пять баба ягодка опять. Никто из четырех подруг, в июльский понедельник в обеденный перерыв собравшихся в кафе, и не думал горевать. Та же Анна Тимофеевна.
Прическа у нее была шик, и вся Анна Тимофеевна была блеск. Три цвета французской косметики: зеленые тени, нежно-коричневые румяна, отчаянно-розовая помада — обворожительно подчеркивали колдовство чалдонских глаз, персиковость щек, магнетизм губ.
— Мы дом в деревне купили, — продолжала Анна Тимофеевна, — а забор, как после артналета. Свиньи соседские посевы травят, а мой в командировку на месяц смотался. Жерди новые, столбы заготовил и уехал. Свиньи, невзирая на уважительную причину, не ждут, на навоз урожай переводят. Жалко до слез. Позвала сестру, и мы с ней всю субботу и воскресенье в две бабьи силы огород городили. Ямы копаем, а сосед издевается. Что, спрашивает, колчаковское золото ищите? Ага, говорим, только бы на шахтеров не нарваться, а то вылезут, морды набьют.
— Ты думаешь, я у речки боками пляж укатывала? — громко спросила Виктория Петровна.
Если по садово-огородной терминологии Анна Тимофеевна ягодка, то Виктория Петровна — ягода. Крупная да яркая. «Хорошего человека должно быть больше!» — любит повторять. Возьмись она при случае ровнять боками пляж, укатала бы под непробиваемый асфальт.
— Ножи у нас дома, — принимаясь за окрошку, начала Виктория Петровна, — всю жизнь тупее валенка. Устала гавкать. На прошлой неделе мой психанул и наточил так, что с непривычки руку себе располосовал до кости. Мясо резал и себя прихватил. На больничном с рукой нянькается, а на даче кирпич, что на баню завезли, растаскивают. Соседи попались: собака мимо пробежит — живьем шкуру сдерут, а тут кирпич без присмотра. Мой, по дурости инвалид, запаниковал без бани остаться. Давай, говорит, быстрее стены класть! А сам только мастерком указывает, вся ломовая работа на мне… Два дня по жаре подсобником мантулила. Назагоралась с кирпичами да цементом…
— А мой, — пододвинула к себе компот Анжела Ивановна, — взял моду ремонтироваться на даче. Приезжаем, сразу хватается за инструменты. Что-то, говорит, мотор стучит подозрительно. И подозрительно весь день валяется под машиной. Я одна, как жук навозный, в земле ковыряюсь.
Со стороны посмотреть, откуда эти аристократического покроя с тщательным маникюром руки могут знать, что такое навоз и лопата, земля и носилки. Но они с закрытыми глазами знают…
— Два дня, кверху задницей между грядок ползая, отдыхала.
— Наверное, Люсик за всех поленилась? — сказала Виктория Петровна.
Четвертой подругой за столом сидела Людмила Тихоновна. На ней было струящееся платье с щедрым, эстетически оправданным, декольте. Даже зимой преступление драпировать эти по-королевски гордые плечи, по-царски величественную шею, а уж летом…
Людмила Тихоновна и вправду провела воскресенье без столбов и кирпичей. Хотя на даче, разинув рот, ждал заилившийся колодец.
«Я что тебе Папа Карло?! — взорвалась она в ответ на вполне мирное предложение мужа поехать на дачу пораньше. — Все лето как на привязи! Хватит!»
И не поехала.
Людмила Тихоновна и сама не поняла, какая муха ее укусила, какое ку-ку замкнуло?
Но кто знает, может лучше бы она колодец копала.
Обиженный муж уехал один, Людмила Тихоновна, собираясь полениться, надела на руку новые часики. Золотистые, с бархатно-черным циферблатом, где тремя яркими звездочками фианитовые камушки, а стрелки в виде миниатюрных ножничек. Прелесть, а не часики. Но вдруг почудилось: не беспечно — тик-так, тик-так — идут, а косят по живому секунды: чик-чик, чик-чик…
«Фу ты, ерунда какая!» — отмахнулась Людмила Тихоновна и засунула часики подальше. Но весь день на душе этим чиканьем кошки скребли. Даже стрелки будильника казались ножницами.
И вот сейчас в кафе захотелось поделиться вчерашними тревогами, сказать задушевным подругам: «Девочки, может, что-то делать надо? Ведь косят они нас день и ночь, а мы как две жизни собрались жить, все хи-хи да ха-ха. Сестра двоюродная в церковь вон ударилась…»
Уже, было, открыла рот, но вдруг швырнуло Людмилу Тихоновну с философской колеи на завиральную обочину:
— Че смеяться над гробиком? — сказала. — Поленишься тут, как же! У моего только выпить друзей полный гараж. А как помочь, у одного геморрой, у другого тоже запор. Он вчера в колодце, не разгибаясь, до темна ленился, а я наверху в роли крана с ведрами корячилась…
— Значит, девочки, — хлопнула в ладоши Виктория Петровна, — на блаженненькую мы заработали?
— Конечно! — хором сказали подруги.
Они заказали «блаженненькую» с тремя звездочками на этикетке и, под неуслышанное «чик-чик», выпили по рюмочке. А потом еще по одной, прикрывая глаза от удовольствия.
«Девочки» были в той поре, о которой поется: сорок лет бабий век, но я не буду горевать, потому что в сорок пять баба ягодка опять. Никто из четырех подруг, в июльский понедельник в обеденный перерыв собравшихся в кафе, и не думал горевать. Та же Анна Тимофеевна.
Прическа у нее была шик, и вся Анна Тимофеевна была блеск. Три цвета французской косметики: зеленые тени, нежно-коричневые румяна, отчаянно-розовая помада — обворожительно подчеркивали колдовство чалдонских глаз, персиковость щек, магнетизм губ.
— Мы дом в деревне купили, — продолжала Анна Тимофеевна, — а забор, как после артналета. Свиньи соседские посевы травят, а мой в командировку на месяц смотался. Жерди новые, столбы заготовил и уехал. Свиньи, невзирая на уважительную причину, не ждут, на навоз урожай переводят. Жалко до слез. Позвала сестру, и мы с ней всю субботу и воскресенье в две бабьи силы огород городили. Ямы копаем, а сосед издевается. Что, спрашивает, колчаковское золото ищите? Ага, говорим, только бы на шахтеров не нарваться, а то вылезут, морды набьют.
— Ты думаешь, я у речки боками пляж укатывала? — громко спросила Виктория Петровна.
Если по садово-огородной терминологии Анна Тимофеевна ягодка, то Виктория Петровна — ягода. Крупная да яркая. «Хорошего человека должно быть больше!» — любит повторять. Возьмись она при случае ровнять боками пляж, укатала бы под непробиваемый асфальт.
— Ножи у нас дома, — принимаясь за окрошку, начала Виктория Петровна, — всю жизнь тупее валенка. Устала гавкать. На прошлой неделе мой психанул и наточил так, что с непривычки руку себе располосовал до кости. Мясо резал и себя прихватил. На больничном с рукой нянькается, а на даче кирпич, что на баню завезли, растаскивают. Соседи попались: собака мимо пробежит — живьем шкуру сдерут, а тут кирпич без присмотра. Мой, по дурости инвалид, запаниковал без бани остаться. Давай, говорит, быстрее стены класть! А сам только мастерком указывает, вся ломовая работа на мне… Два дня по жаре подсобником мантулила. Назагоралась с кирпичами да цементом…
— А мой, — пододвинула к себе компот Анжела Ивановна, — взял моду ремонтироваться на даче. Приезжаем, сразу хватается за инструменты. Что-то, говорит, мотор стучит подозрительно. И подозрительно весь день валяется под машиной. Я одна, как жук навозный, в земле ковыряюсь.
Со стороны посмотреть, откуда эти аристократического покроя с тщательным маникюром руки могут знать, что такое навоз и лопата, земля и носилки. Но они с закрытыми глазами знают…
— Два дня, кверху задницей между грядок ползая, отдыхала.
— Наверное, Люсик за всех поленилась? — сказала Виктория Петровна.
Четвертой подругой за столом сидела Людмила Тихоновна. На ней было струящееся платье с щедрым, эстетически оправданным, декольте. Даже зимой преступление драпировать эти по-королевски гордые плечи, по-царски величественную шею, а уж летом…
Людмила Тихоновна и вправду провела воскресенье без столбов и кирпичей. Хотя на даче, разинув рот, ждал заилившийся колодец.
«Я что тебе Папа Карло?! — взорвалась она в ответ на вполне мирное предложение мужа поехать на дачу пораньше. — Все лето как на привязи! Хватит!»
И не поехала.
Людмила Тихоновна и сама не поняла, какая муха ее укусила, какое ку-ку замкнуло?
Но кто знает, может лучше бы она колодец копала.
Обиженный муж уехал один, Людмила Тихоновна, собираясь полениться, надела на руку новые часики. Золотистые, с бархатно-черным циферблатом, где тремя яркими звездочками фианитовые камушки, а стрелки в виде миниатюрных ножничек. Прелесть, а не часики. Но вдруг почудилось: не беспечно — тик-так, тик-так — идут, а косят по живому секунды: чик-чик, чик-чик…
«Фу ты, ерунда какая!» — отмахнулась Людмила Тихоновна и засунула часики подальше. Но весь день на душе этим чиканьем кошки скребли. Даже стрелки будильника казались ножницами.
И вот сейчас в кафе захотелось поделиться вчерашними тревогами, сказать задушевным подругам: «Девочки, может, что-то делать надо? Ведь косят они нас день и ночь, а мы как две жизни собрались жить, все хи-хи да ха-ха. Сестра двоюродная в церковь вон ударилась…»
Уже, было, открыла рот, но вдруг швырнуло Людмилу Тихоновну с философской колеи на завиральную обочину:
— Че смеяться над гробиком? — сказала. — Поленишься тут, как же! У моего только выпить друзей полный гараж. А как помочь, у одного геморрой, у другого тоже запор. Он вчера в колодце, не разгибаясь, до темна ленился, а я наверху в роли крана с ведрами корячилась…
— Значит, девочки, — хлопнула в ладоши Виктория Петровна, — на блаженненькую мы заработали?
— Конечно! — хором сказали подруги.
Они заказали «блаженненькую» с тремя звездочками на этикетке и, под неуслышанное «чик-чик», выпили по рюмочке. А потом еще по одной, прикрывая глаза от удовольствия.