Страница:
– Особое предназначение – это мессия или антихрист?
– Или какая-то новая сила того же порядка.
– Может, мне просто пойти и сдаться?
– Может быть. Только я посоветовал бы не делать этого до завтрашнего вечера. Сейчас в ФР, а пожалуй, уже и в ФСБ, творится такой бардак, что возможны всякие инциденты. Допустим, объявить в розыск вас успели, проставили высшую категорию, а проинструктировать об особенностях задержания забыли. И ни в чем не виноватые менты будут думать, что берут опасного террориста. Если хотите сдаться, езжайте куда-нибудь, где вас будут искать, но не в первую очередь. Тогда вас найдут как раз вовремя и на контакт с вами пойдут осторожно, продумав все до мелочей.
– А если я не хочу сдаваться?
– Тогда не сдавайтесь. Не исключено, что это подает сигналы ваше подсознание, которое уже осознало предназначение. Доверьтесь ему, и не совершайте необратимых поступков, пока не будете полностью уверены, что все делаете правильно.
– Боюсь, что мне придется сдаться. Я не могу жить на улице, как бомж, а ехать мне некуда. У меня, в конце концов, нет денег – наличных я не ношу, а личным счетом без мобильной связи воспользоваться не могу. Борман залез во внутренний карман и вытащил две толстые пачки банкнот.
– Сто тысяч евро. Десять миллионов рублей. Этого вам хватит надолго. Кроме того, я не уверен, что вам нельзя пользоваться мобильной связью.
– Но запеленговать сигнал – это же плевое дело!
– Сделайте так, чтобы не запеленговали. Сформулируйте нужный приказ. Я знаю, вы не любите пользоваться своими способностями без необходимости, но, если припрет, почему бы и нет?
– Ну ладно, деньги у меня есть. Спасибо. Но все равно – куда мне деваться? У друзей меня быстро найдут, в гостиницах обязательная регистрация, в самолетах и поездах – тоже.
– Вы можете телепортироваться.
– Куда?
– Туда, где вас не найдут. Туда, где вы сможете комфортабельно прожить столько времени, сколько вам потребуется.
– И где же находится такое место?
– Не знаю. Но… когда вы телепортируетесь, как вы формулируете приказ? Указываете географические координаты или мысленно описываете место, где хотите оказаться?
– Думаете, если я скажу, что я хочу оказаться в месте, удовлетворяющем каким-то условиям, я там окажусь?
– Попробуйте. А если не получится, всегда можно найти выход. Мне бы ваши способности… Например, зарегистрируетесь в аэропорту, а потом поменяете регистрационную запись.
– А проверка в точке прилета?
– Временно восстановите запись и тут же снова исправите. За несколько минут, когда запись будет отражать ваши настоящие данные, вас вряд ли успеют засечь. Можете сами посчитать вероятность, что люди, которые вас ищут, обратятся к конкретным данным именно в те минуты, когда эти данные отражают реальность. Напрягите фантазию! Попробуйте поменять свою внешность, сотворите себе новые документы, господи, у вас столько возможностей!
Больше говорить не о чем. Я вылез из ржавого «Москвича» и пошел к выходу со стоянки. Маринка бросилась ко мне. Она спросила:
– Что такое? Он тебя послал?
Я пожал плечами. Не хотелось рассказывать ей все, что я услышал от Бормана. Лучше это сделать попозже, когда я успею переварить эту информацию, хотя бы частично. Но Маринка не унималась.
– Он тебя послал?! И ты пошел?! Игорь! Что ты делаешь?! Тебе же не выжить без его помощи! Ты же убил мента! Думаешь, тебя просто арестуют и все? Да тебя убьют при задержании! Ты даже не успеешь ничего понять! Ты что, этого не знал?
Я действительно не знал об этой ментовской традиции. Борман мог бы просветить меня в этом вопросе. Впрочем, он говорил что-то похожее, но в более мягкой форме. Не хотел пугать?
Маринка продолжала что-то верещать. Это начало действовать мне на нервы, и мне пришлось повысить голос.
– Замолчи! Не дергайся! Все нормально. Мы поговорили, он не послал меня. Сейчас мы зайдем в эту подворотню, и, если там не будет людей, мы телепортируемся туда, где никто не догадается нас искать. А если не хочешь, можешь не телепортироваться.
Мы зашли в подворотню, и там никого не оказалось. Мы телепортировались. Но перед этим я уничтожил все жучки, которые могли быть нацеплены на нас. Борман прав, осторожность превыше всего.
Глава девятая, в которой я обретаю тихую гавань, но ненадолго
* * *
* * *
– Или какая-то новая сила того же порядка.
– Может, мне просто пойти и сдаться?
– Может быть. Только я посоветовал бы не делать этого до завтрашнего вечера. Сейчас в ФР, а пожалуй, уже и в ФСБ, творится такой бардак, что возможны всякие инциденты. Допустим, объявить в розыск вас успели, проставили высшую категорию, а проинструктировать об особенностях задержания забыли. И ни в чем не виноватые менты будут думать, что берут опасного террориста. Если хотите сдаться, езжайте куда-нибудь, где вас будут искать, но не в первую очередь. Тогда вас найдут как раз вовремя и на контакт с вами пойдут осторожно, продумав все до мелочей.
– А если я не хочу сдаваться?
– Тогда не сдавайтесь. Не исключено, что это подает сигналы ваше подсознание, которое уже осознало предназначение. Доверьтесь ему, и не совершайте необратимых поступков, пока не будете полностью уверены, что все делаете правильно.
– Боюсь, что мне придется сдаться. Я не могу жить на улице, как бомж, а ехать мне некуда. У меня, в конце концов, нет денег – наличных я не ношу, а личным счетом без мобильной связи воспользоваться не могу. Борман залез во внутренний карман и вытащил две толстые пачки банкнот.
– Сто тысяч евро. Десять миллионов рублей. Этого вам хватит надолго. Кроме того, я не уверен, что вам нельзя пользоваться мобильной связью.
– Но запеленговать сигнал – это же плевое дело!
– Сделайте так, чтобы не запеленговали. Сформулируйте нужный приказ. Я знаю, вы не любите пользоваться своими способностями без необходимости, но, если припрет, почему бы и нет?
– Ну ладно, деньги у меня есть. Спасибо. Но все равно – куда мне деваться? У друзей меня быстро найдут, в гостиницах обязательная регистрация, в самолетах и поездах – тоже.
– Вы можете телепортироваться.
– Куда?
– Туда, где вас не найдут. Туда, где вы сможете комфортабельно прожить столько времени, сколько вам потребуется.
– И где же находится такое место?
– Не знаю. Но… когда вы телепортируетесь, как вы формулируете приказ? Указываете географические координаты или мысленно описываете место, где хотите оказаться?
– Думаете, если я скажу, что я хочу оказаться в месте, удовлетворяющем каким-то условиям, я там окажусь?
– Попробуйте. А если не получится, всегда можно найти выход. Мне бы ваши способности… Например, зарегистрируетесь в аэропорту, а потом поменяете регистрационную запись.
– А проверка в точке прилета?
– Временно восстановите запись и тут же снова исправите. За несколько минут, когда запись будет отражать ваши настоящие данные, вас вряд ли успеют засечь. Можете сами посчитать вероятность, что люди, которые вас ищут, обратятся к конкретным данным именно в те минуты, когда эти данные отражают реальность. Напрягите фантазию! Попробуйте поменять свою внешность, сотворите себе новые документы, господи, у вас столько возможностей!
Больше говорить не о чем. Я вылез из ржавого «Москвича» и пошел к выходу со стоянки. Маринка бросилась ко мне. Она спросила:
– Что такое? Он тебя послал?
Я пожал плечами. Не хотелось рассказывать ей все, что я услышал от Бормана. Лучше это сделать попозже, когда я успею переварить эту информацию, хотя бы частично. Но Маринка не унималась.
– Он тебя послал?! И ты пошел?! Игорь! Что ты делаешь?! Тебе же не выжить без его помощи! Ты же убил мента! Думаешь, тебя просто арестуют и все? Да тебя убьют при задержании! Ты даже не успеешь ничего понять! Ты что, этого не знал?
Я действительно не знал об этой ментовской традиции. Борман мог бы просветить меня в этом вопросе. Впрочем, он говорил что-то похожее, но в более мягкой форме. Не хотел пугать?
Маринка продолжала что-то верещать. Это начало действовать мне на нервы, и мне пришлось повысить голос.
– Замолчи! Не дергайся! Все нормально. Мы поговорили, он не послал меня. Сейчас мы зайдем в эту подворотню, и, если там не будет людей, мы телепортируемся туда, где никто не догадается нас искать. А если не хочешь, можешь не телепортироваться.
Мы зашли в подворотню, и там никого не оказалось. Мы телепортировались. Но перед этим я уничтожил все жучки, которые могли быть нацеплены на нас. Борман прав, осторожность превыше всего.
Глава девятая, в которой я обретаю тихую гавань, но ненадолго
Серая пауза, а потом мир зеленеет. Я вдыхаю воздух и понимаю, что это уже не Москва. Я оглядываюсь по сторонам и понимаю, что ни климатическая зона, ни часовой пояс не изменились.
Мы стоим на грунтовой дороге, когда-то давно проложенной тракторами, и успевшей с тех пор зарасти травой по колено. Это деревенская улица. По одну сторону дома, по другую – огороды. Полная тишина, слышно только, как поют птицы и стрекочут насекомые. Окна закрыты ставнями, двери заколочены. Похоже, деревня заброшена, в подмосковной глубинке таких деревень большинство. Мы идем по заросшей улице в одну сторону, потом в другую. Никаких сомнений – в деревне никого нет.
Я восхищаюсь прозорливостью того-что-живет-во-мне. Действительно, здесь нас никто не будет искать. Я на всякий случай прислушиваюсь, но в звуки природы не вторгается ничего похожего на гул недалекой дороги. Видимо, мы в настоящей глуши, и неважно, что до Москвы может быть меньше ста километров. Впрочем, скорее всего, Москва дальше – смог распространяется километров на 150. Я спрашиваю Маринку:
– В каком доме будем жить?
Она показывает пальцем на самый большой, кстати, мы материализовались именно напротив него, и тут же спрашивает:
– Что это?
Этот вопрос можно трактовать по-разному, я выбираю самый простой вариант:
– Деревня.
– Какая деревня?
– Заброшенная. Здесь никто не живет уже несколько лет. Здесь никто не будет нас искать. Здесь мы в полной безопасности.
– А где это?
– Что где?
– Ну где мы находимся?
– Имеешь ввиду, географически?
– Да.
– Не знаю. Похоже на Подмосковье, но не самое близкое. Скорее всего, одна из соседних областей.
– Круто. – Маринка помолчала. – А как мы отсюда выберемся?
– Так же, как прибыли.
– Это и есть телепортация?
– Да.
– Странно. А что это было такое серое вокруг, когда мы перемещались?
– Центр вечности.
– Что?
– Центр вечности. Не знаю, что это такое, но оно называется именно так.
– Откуда ты это знаешь?
– Не знаю.
– Круто.
Я подошел к крыльцу выбранного дома, Маринка шла за мной, задумчиво озираясь. Я попытался оторвать руками доски, которыми заколочена входная дверь. Без шансов – заколочено на совесть, без ломика нечего и пытаться. Ну что ж, Борман говорил, надо пользоваться способностями, если это необходимо. Я воспользовался.
Огромные гвозди исчезли. Дверь открылась с оглушительным скрипом. Мы вошли внутрь.
Думаю, этот дом пустовал года три-четыре. Затхлый запах заброшенного жилья, толстый слой пыли на полу. Мебели совсем немного – обеденный стол, двуспальная кровать, шкаф для одежды, сервант для посуды, умывальник. И шкаф, и сервант внутри абсолютно пусты. Электричества нет. Не слишком комфортно, но зато безопасно. Я обратился к Маринке:
– Ты начинай прибираться, а я пройдусь по магазинам.
Маринка не успела удивиться, а я уже телепортировался. Глупо ходить за покупками через центр вечности, но других возможностей сейчас у меня нет.
Мы стоим на грунтовой дороге, когда-то давно проложенной тракторами, и успевшей с тех пор зарасти травой по колено. Это деревенская улица. По одну сторону дома, по другую – огороды. Полная тишина, слышно только, как поют птицы и стрекочут насекомые. Окна закрыты ставнями, двери заколочены. Похоже, деревня заброшена, в подмосковной глубинке таких деревень большинство. Мы идем по заросшей улице в одну сторону, потом в другую. Никаких сомнений – в деревне никого нет.
Я восхищаюсь прозорливостью того-что-живет-во-мне. Действительно, здесь нас никто не будет искать. Я на всякий случай прислушиваюсь, но в звуки природы не вторгается ничего похожего на гул недалекой дороги. Видимо, мы в настоящей глуши, и неважно, что до Москвы может быть меньше ста километров. Впрочем, скорее всего, Москва дальше – смог распространяется километров на 150. Я спрашиваю Маринку:
– В каком доме будем жить?
Она показывает пальцем на самый большой, кстати, мы материализовались именно напротив него, и тут же спрашивает:
– Что это?
Этот вопрос можно трактовать по-разному, я выбираю самый простой вариант:
– Деревня.
– Какая деревня?
– Заброшенная. Здесь никто не живет уже несколько лет. Здесь никто не будет нас искать. Здесь мы в полной безопасности.
– А где это?
– Что где?
– Ну где мы находимся?
– Имеешь ввиду, географически?
– Да.
– Не знаю. Похоже на Подмосковье, но не самое близкое. Скорее всего, одна из соседних областей.
– Круто. – Маринка помолчала. – А как мы отсюда выберемся?
– Так же, как прибыли.
– Это и есть телепортация?
– Да.
– Странно. А что это было такое серое вокруг, когда мы перемещались?
– Центр вечности.
– Что?
– Центр вечности. Не знаю, что это такое, но оно называется именно так.
– Откуда ты это знаешь?
– Не знаю.
– Круто.
Я подошел к крыльцу выбранного дома, Маринка шла за мной, задумчиво озираясь. Я попытался оторвать руками доски, которыми заколочена входная дверь. Без шансов – заколочено на совесть, без ломика нечего и пытаться. Ну что ж, Борман говорил, надо пользоваться способностями, если это необходимо. Я воспользовался.
Огромные гвозди исчезли. Дверь открылась с оглушительным скрипом. Мы вошли внутрь.
Думаю, этот дом пустовал года три-четыре. Затхлый запах заброшенного жилья, толстый слой пыли на полу. Мебели совсем немного – обеденный стол, двуспальная кровать, шкаф для одежды, сервант для посуды, умывальник. И шкаф, и сервант внутри абсолютно пусты. Электричества нет. Не слишком комфортно, но зато безопасно. Я обратился к Маринке:
– Ты начинай прибираться, а я пройдусь по магазинам.
Маринка не успела удивиться, а я уже телепортировался. Глупо ходить за покупками через центр вечности, но других возможностей сейчас у меня нет.
* * *
Вечер. Свечи на столе. Мягкий оранжевый свет пробивается из-за печной дверцы. Мы пьем настоящее виноградное вино из хрустальных бокалов и закусываем натуральным салатом «Оливье». Вокруг пустой дом с голыми стенами, но эта пустота тонет в темноте. И вообще, какая разница, что происходит вокруг, если здесь праздник? Праздник для нас двоих. Мы пьем без тостов, мы не нуждаемся в формальных пожеланиях. Мы сидим рядом, прижавшись друг к другу бедрами, и наши губы то и дело встречаются.
Весь вечер я покупал нужные вещи. Гору нужных вещей. Мне пришлось телепортироваться четыре раза туда и четыре раза обратно. Не только потому, что такую гору вещей не унести за один раз. Когда приводишь в порядок настолько заброшенный дом, очень трудно быстро определить, что нужно покупать. Все четыре раза я посетил один и тот же рынок. Не знаю, где географически он располагается, я просто не хочу это знать. Похоже на небольшой провинциальный городок, а более подробная информация меня не интересует. То, что я расплачивался наличными, никого не удивляло, набор покупок вызывал некоторое удивление, но не более того. Наверное, меня приняли за молодого бандита, который собрался отметить с подружкой удачное дело.
Мы сидим за столом, и мне хорошо. Маринке тоже хорошо. Я разливаю вино по бокалам, а она вздрагивает, будто внезапно что-то вспомнила и говорит немного смущенно:
– Игорь, моя мама… ты можешь перенести ее сюда?
– Я все могу, – отвечаю я. – Но давай я сделаю это завтра. Пусть этот вечер принадлежит только нам. Этот вечер действительно принадлежит только нам. И ночь тоже.
* * *
Утро. Я подсознательно ожидаю, что будет кричать петух, но в этой деревне кричать некому. Я оглядываю комнату и вижу три пустые бутылки. Но похмелья нет, видно, вино было настоящим. Маринка уже проснулась. Я тянусь к ней, и мы делаем это еще раз.
Через тысячу восхитительных лет я встаю с кровати. Чистить зубы холодной водой неприятно. А это еще что? Какого черта я купил вчера электробритву? Здесь же нет электричества! Я растерянно озираюсь по сторонам с бритвой в руках, Маринка заливисто хохочет. Я тоже смеюсь.
Мы завтракаем бутербродами с натуральной бужениной, запивая их кока-колой. Идиотское сочетание, но ни кофе, ни чай не приготовить без электричества. Наверняка можно воспользоваться русской печкой, но я не знаю как, и Маринка тоже не знает.
Маринка поднимает левую руку ладонью вперед, и я не сразу соображаю, что это значит. Осознав, я кричу:
– Ты что делаешь?! Тебя же запеленгуют!
Но Маринка уже не пытается воспользоваться телесвязью. Она смущена, она забыла, что это делать нельзя, ее расслабила окружающая обстановка. Она говорит:
– Я хотела позвонить маме, но связь не работает. Естественно, не работает. В такой глуши не бывает сотовых подстанций.
Маринка вопросительно смотрит на меня, и я знаю, о чем она думает. Я говорю:
– Я помню, что вчера обещал. Ты уверена? Она кивает. Я говорю:
– Рэкс-пэкс-пэкс! – и посреди комнаты появляется незнакомая женщина. Очень худая, какая-то помятая, с пожелтевшей кожей, но она не производит впечатления больной. Я верю Борману: Юлия Георгиевна действительно была в молодости ослепительной красавицей, она и сейчас очень красива.
Она недоуменно озирается по сторонам, видит Маринку, и Маринка кидается ей на шею и начинает рыдать. Я не хочу им мешать, и я испаряюсь. У меня еще много дел.
Весь вечер я покупал нужные вещи. Гору нужных вещей. Мне пришлось телепортироваться четыре раза туда и четыре раза обратно. Не только потому, что такую гору вещей не унести за один раз. Когда приводишь в порядок настолько заброшенный дом, очень трудно быстро определить, что нужно покупать. Все четыре раза я посетил один и тот же рынок. Не знаю, где географически он располагается, я просто не хочу это знать. Похоже на небольшой провинциальный городок, а более подробная информация меня не интересует. То, что я расплачивался наличными, никого не удивляло, набор покупок вызывал некоторое удивление, но не более того. Наверное, меня приняли за молодого бандита, который собрался отметить с подружкой удачное дело.
Мы сидим за столом, и мне хорошо. Маринке тоже хорошо. Я разливаю вино по бокалам, а она вздрагивает, будто внезапно что-то вспомнила и говорит немного смущенно:
– Игорь, моя мама… ты можешь перенести ее сюда?
– Я все могу, – отвечаю я. – Но давай я сделаю это завтра. Пусть этот вечер принадлежит только нам. Этот вечер действительно принадлежит только нам. И ночь тоже.
* * *
Утро. Я подсознательно ожидаю, что будет кричать петух, но в этой деревне кричать некому. Я оглядываю комнату и вижу три пустые бутылки. Но похмелья нет, видно, вино было настоящим. Маринка уже проснулась. Я тянусь к ней, и мы делаем это еще раз.
Через тысячу восхитительных лет я встаю с кровати. Чистить зубы холодной водой неприятно. А это еще что? Какого черта я купил вчера электробритву? Здесь же нет электричества! Я растерянно озираюсь по сторонам с бритвой в руках, Маринка заливисто хохочет. Я тоже смеюсь.
Мы завтракаем бутербродами с натуральной бужениной, запивая их кока-колой. Идиотское сочетание, но ни кофе, ни чай не приготовить без электричества. Наверняка можно воспользоваться русской печкой, но я не знаю как, и Маринка тоже не знает.
Маринка поднимает левую руку ладонью вперед, и я не сразу соображаю, что это значит. Осознав, я кричу:
– Ты что делаешь?! Тебя же запеленгуют!
Но Маринка уже не пытается воспользоваться телесвязью. Она смущена, она забыла, что это делать нельзя, ее расслабила окружающая обстановка. Она говорит:
– Я хотела позвонить маме, но связь не работает. Естественно, не работает. В такой глуши не бывает сотовых подстанций.
Маринка вопросительно смотрит на меня, и я знаю, о чем она думает. Я говорю:
– Я помню, что вчера обещал. Ты уверена? Она кивает. Я говорю:
– Рэкс-пэкс-пэкс! – и посреди комнаты появляется незнакомая женщина. Очень худая, какая-то помятая, с пожелтевшей кожей, но она не производит впечатления больной. Я верю Борману: Юлия Георгиевна действительно была в молодости ослепительной красавицей, она и сейчас очень красива.
Она недоуменно озирается по сторонам, видит Маринку, и Маринка кидается ей на шею и начинает рыдать. Я не хочу им мешать, и я испаряюсь. У меня еще много дел.
* * *
Сегодня вторник, и это значит, что у папы нет занятий. Скорее всего, он дома, он может быть и на даче, но это менее вероятно. Я перемещаюсь домой.
Забавно, как быстро входят в привычку самые странные вещи. Я уже воспринимаю центр вечности как что-то привычное, меня больше не завораживают его черно-белые коловращения, я обращаю на него не больше внимания, чем на фонарный столб, увиденный из окна автобуса.
Я перенесся в свою комнату. Странно, но после недавнего обыска она не выглядит разгромленной. С первого взгляда и не поймешь, что вчера здесь все перевернули вверх дном.
Я отдал приказ, и, если в моей квартире были какие-то жучки (а они наверняка были), теперь они все одновременно сломались.
Я иду на кухню. Папа сидит за столом, перед ним две пустые бутылки из-под пива. Его лицо выглядит помятым. Увидев меня, он делает несколько странных жестов, он показывает на свои глаза, уши и рот. Я успокаиваю его, я говорю, что жучков в квартире больше нет. Он спрашивает:
– Телепортация? Я киваю.
– Насколько ты их нагрел?
– Около трехсот тысяч.
– И все? – папа искренне удивлен.
– Все. Они засекли меня слишком быстро.
– Что ты еще умеешь? Телепатия?
– Нет.
– Предвидение?
– Нет. Оно мне не помешало бы, но нет.
– Значит, только телепортация?
– Еще я умею приказывать компьютерным сетям.
– Я думал, ты взломал эту сеть как хакер, а не как супермен.
– Какой я хакер…
– Ладно, хакер, садись.
Я достаю из серванта бокал и наливаю себе пива. Некоторое время мы молчим. Потом папа задумчиво произносит:
– Странно, что Марс добрался именно до тебя.
– Марс?
– Конечно. А ты думаешь, откуда у тебя все эти способности?
– Не знаю.
– То-то же… Некоторое время мы молчим, потом я спрашиваю:
– Папа, что было на Марсе?
– Не знаю.
– Но что-то было?
– Что-то было. Это трудно объяснить. На самом Марсе не было ничего необычного. Холодная безжизненная планета, если не считать жизнью силиконовые коацерваты. Вся информация о Марсе ушла в открытый доступ, мы не нашли там ничего по-настоящему ценного. Интересные вещи начались потом, когда мы вернулись на Землю. Папа помолчал.
– Я давал подписку… но сейчас это уже неактуально. Мы провели в карантине полгода. Большие шишки из НАСА запудрили публике мозги, они говорили, что так было задумано с самого начала, что такая беспрецедентная проверка жизненно необходима, что мы могли привезти с Марса чужеродные микроорганизмы, что в таком деле лучше перебдеть, чем недобдеть. Правду знают всего несколько десятков человек, а всю правду знают… даже не знаю, может быть, человек пять. Папа отхлебнул пива.
– Первоначальный план полета отводил на карантин всего месяц. Список карантинных мероприятий был нам заранее известен, и первую неделю все шло по плану. До тех пор, пока нас не загнали на ментоскоп. Не знаю, что они обнаружили, но это их здорово напугало. Фактически нам провели психокоррекцию. Нет, это слово ни разу не произносилось вслух, я это понял уже после того, как нас выписали из карантина, но это была психокоррекция. Психотропные препараты, раз в неделю ментоскоп, среднее время проверки – два часа.
– Два часа? Что можно исследовать так долго? Если применяется подсветка, любые патологические контуры выявляются за считанные минуты!
– Может быть. Психология – странная наука. В психологии многие вещи засекречены сильнее, чем уравнения термоядерного синтеза. Я уже не знаю, сколько правды в том, что говорят по телевизору про нейронное сканирование. Раньше я думал, что процентов сорок, теперь не знаю, что и думать. Ты знаешь, что ментоскоп может делать не только чтение, но и запись?
– Запись в мозг?
– Да.
– Но это же невозможно! Ядерно-магнитный резонанс – просто побочный эффект активации нейронных контуров, это только внешний признак, если подать на нейрон резонансное возбуждение, нейрон этого даже не заметит.
– Так говорят.
– Ну пусть даже ментоскопом можно искусственно возбуждать нейроны. Но самая простая мысль задействует десятки контуров, содержащие сотни тысяч нейронов. Каким должен быть компьютер, чтобы в реальном времени рассчитывать точки приложения воздействия?
– Стационарным.
Я с ужасом осознал, что это может быть правдой. Что мы знаем о вычислительной мощности компьютера? Каждая последующая модель универсального процессора в среднем вчетверо мощнее предыдущей. А в чем измеряется производительность процессора количественно? В операциях в секунду? Уже антикварный «Пентиум-один», имеющий всего два конвейера, слишком умен для того, чтобы оценивать его так примитивно. Два разных теста, одинаковые по количеству вычислений, но по-разному загружающие кэш, дадут совершенно разные результаты. Тактовая частота? Третий «СпидСтоун» и второй «СуперСпарк» работают на одной тактовой частоте и что с того? Ни один дурак не возьмется утверждать, что они работают одинаково быстро. И что мы знаем о стационарных компьютерах? Кто возьмется дать количественные оценки быстродействию паутинного поля или ионной каши? Мы знаем, что размытые процессоры работают с запредельной скоростью, что для большинства задач основные затраты времени приходятся на ввод-вывод, а для задач имитационного моделирования и искусственного интеллекта скорость работы программы растет пропорционально корню четвертой степени от трудозатрат на написание программы и пропорционально логарифму времени обучения. Мы знаем, что сложность человеческого мозга запредельна, что хотя теоретически нервные контуры описываются уравнениями Тьюринга-Поста, практически сложность нервной системы человека выражается миллиарднозначным числом. И в конечном итоге мы упираемся в простой вопрос: может ли беспредельно мощный компьютер познать беспредельно сложный мозг? Пусть не полностью, пусть ограниченно, пусть только отдельные контуры. Но ведь может? Кто знает, как здесь раскрывается неопределенность «бесконечность на бесконечность»…
До меня дошло, чего я избежал. Когда я сидел в подвале ФР, когда на меня медленно наезжал шлем ментоскопа, кто знает, что бы случилось со мной, если бы я не принял решения сломать этот чертов агрегат? Может быть, те нервные контуры, которые отвечают за то-что-во-мне-живет, были бы сочтены патологическими и перманентно подавлены. Черт возьми! Стоило только допустить, что активное вмешательство в высшую деятельность мозга в принципе возможно, как открывается такое море возможностей, что… что волосы встают дыбом. Я понял, что знаю, как подавить любую мысль в мозгу, распятом на невидимом кресте томографа. Вначале подсветка, основанная на базовых ощущениях, далее кластерный и факторный анализ, построение дерева частичных решений, повторная подсветка, отбраковка ложных ветвей, еще три-четыре итерации, контур выявлен, контрольная подсветка, выявление отрицательных входов, их активизация, и через пару часов воспоминание исчезнет без следа. А если проследить канал к эмоциональному центру с негативной окраской, неважно какому, главное, чтобы поближе, да закоротить этот канал на положительный вход… или закоротить на отрицательный вход канал, ведущий к центру с позитивной окраской… мозг сам убьет в себе то, что показалось ненужным оператору ментоскопа. И сложность всей операции не так уж и высока, особенно если программа натренирована на десятках тысяч успешных психокоррекций. Благо недостатка в преступниках нет даже в наши счастливые дни. Я медленно произнес:
– Меня пытались допросить на ментоскопе.
– Пытались?
– Да. Ментоскоп сломался.
– Сам?
– Почти, – я ухмыльнулся. – Я ему помог. Папа помолчал с полминуты.
– Не думаю, – наконец сказал он, – не думаю, что они провели бы коррекцию. Они еще не знали, что ты умеешь, иначе не стали бы работать так грубо. И не думаю, что они будут проводить коррекцию теперь. Они решатся на это не раньше, чем решат, что выжали из тебя все возможное. Не думаю, что тебе грозит психокоррекция в ближайшие полгода-год.
– Но под ментоскоп я больше не лягу. Папа выглядел растерянным.
– Не знаю. Не знаю, что посоветовать. Конечно, ты мой сын, и я желаю тебе только хорошего, но… если это действительно Марс… может быть, коррекция – это лучший выход.
– Но, все-таки, что было на Марсе?
– Я же говорю – не знаю! Когда я лежал под ментоскопом, меня спрашивали то же самое, и я не знал, что ответить. Не могу сказать, что не чувствовал ничего необычного или что моя психика не изменилась за время полета. Два с половиной года в корабле – вполне достаточный срок, чтобы психика кардинально поменялась, даже в обычных условиях. А в космосе… в космосе меняется многое, но как понять, какие изменения нормальные и естественные, а какие патологические? Поднялся уровень эмпатии – на первый взгляд это нормально, общение в замкнутом коллективе способствует росту эмпатии. Но насколько должен подняться этот уровень? И как его оценить без нейронного анализа? Странные сны…
– Сны? – я прямо-таки вздрогнул.
– Да. Почему это тебя так удивило? У тебя тоже сны?
– Тоже. Что тебе снилось?
– Всякая ерунда. Много сексуального… ну, ты понимаешь…
– Еще бы. Но что в этом странного?
– В этом – ничего. По-настоящему странные сны тоже были, но их было немного, и они не бросались в глаза на общем фоне. Если так можно сказать про сны. Темная башня, безумный чародей, сотворяющий мир. Или то, что повторялось чаще всего – я иду по пляжу и вижу, что на лежаке лежит Христос в темных очках и читает иллюстрированный журнал. Я подхожу к нему и прошу благословения. Он благословляет меня, я ухожу и чувствую настоящее умиротворение.
– Но ты же неверующий!
– Да, неверующий. И когда я видел Христа в этом сне, я удивлялся, что он действительно существует. Искренне удивлялся. Иногда я спрашивал его, действительно ли он – Христос, и он говорил, да, это действительно я. Иногда я извинялся, что не верил в него, а он говорит, это ерунда, не бери в голову, я все равно верю в тебя, а в кого веришь ты – это дело десятое и не думай о себе слишком много. И когда я уходил от Христа, я чувствовал себя… как апостол, что ли…
– А когда ты просыпался?
– Когда просыпаешься, кажется, что все это ерунда. Шутки подсознания. У космонавтов часто бывают сдвиги на религиозной почве. Когда видишь немигающие звезды через обычное стекло, когда ощущаешь себя одинокой песчинкой в этой бесконечной пустыне, когда ты так далеко от Земли, что радиосигнал идет несколько минут… неизбежно начинают лезть в голову всякие мысли.
– И ты все равно не веришь в бога?
– Все равно. Понимаешь, Игорь, у меня нет оснований верить в бога. Я допускаю, что он существует, в полете мне очень хотелось поверить, что он существует, но… зачем плодить сущности без необходимости? В мире нет ничего, что нельзя было бы объяснить, не прибегая к понятию бога. И мне кажется глупым придумывать для объяснения необъяснимого высшую сущность вместо того, чтобы честно признаться в собственном неведении. Все, что объясняют божьими проявлениями, можно объяснить естественными причинами, и если естественной причины не видно, это значит, что ты не умеешь ее увидеть, а вовсе не то, что ее нельзя увидеть, потому что ее нет. А ходить в церковь мне кажется еще более глупым. Лучше уж психокоррекция – это, по крайней мере, честнее, здесь тебе ясно говорят, что с тобой делают. Долгая пауза. Мы сидим и пьем пиво. Потом папа спрашивает:
– А твои сны?
– Еще более странно. Их можно истолковать, что я – антихрист. Или что я подсознательно боюсь своих способностей. Или что я много слушал хэви-метал.
– Тогда не грузись. Первое маловероятно. Чтобы допустить этот вариант, надо допустить существование антихриста, а к этому нет оснований.
– А пророчества?
– Какие? Печать зверя?
– Хотя бы.
– За две тысячи лет число зверя обнаруживали сотни раз в самых необычных местах. Начиная с императора Нерона. Ты «Войну и мир» читал?
– Читал.
– Так не уподобляйся Пьеру Безухову. А то начнешь еще суммировать буквы своего имени или переводит его в шрифт Wingdings.
Снова долгая пауза. И снова она прерывается вопросом, который задает папа:
– Ну и что ты собираешься делать? Я честно отвечаю:
– Не знаю.
– А когда узнаешь?
– Для начала я должен понять, кто я такой и каково мое предназначение.
– А если у тебя нет предназначения? Что будешь делать?
– Не знаю. Пока поживу в тихой гавани, потом решу.
– Тихая гавань – это где?
– Точно не знаю. Я туда перемещаюсь только телепортацией. Я сформулировал приказ, что хочу переместиться в место, где меня никто никогда не найдет.
– Умно. Очень умно и даже изящно. А где это все-таки, если не секрет?
– Заброшенная деревня.
– Логично. Их столько вокруг Москвы, что тебя можно искать годами. Вот только… как там насчет бытовых удобств?
– Никак. Надо все организовывать с нуля.
– Значит, долго ты там не продержишься.
– Почему?
– Надоест туалет на улице. Надоест топить баню каждый раз, когда захочешь вымыться. Надоест телепортироваться на рынок каждый раз, когда нужно купить хлеба. Кстати, как у тебя с деньгами?
Я вытащил из кармана толстую пачку рублей. Папа уважительно покивал и спросил:
– Настоящие или сотворил?
– Настоящие.
– Телепортировал из банка?
– Нет. Дал один человек.
– Этот бандит, как его… Викентьев, что ли?
– У него прозвище Борман, а фамилию я не знаю.
– Какие у тебя с ним дела?
– Он думает, что я – мессия.
– И все? Он просто так взял и дал тебе деньги на всякий случай, чтобы ты его в ад не отправил?
– Ну да.
– Не верится. Наверняка он что-то хочет от тебя.
– Может быть. Пусть хочет. Не думаю, что ему что-нибудь обломится.
– Все равно я бы на твоем месте не стал бы связываться с бандитами. Кстати, насчет Марины… ФРовцы сказали…
– Что она проститутка?
– Да.
– Информация устарела. Кажется, я удивил папу по-настоящему.
– Черт возьми, Игорь… никогда не думал, что из всех женщин ты выберешь бывшую проститутку. Ты что, не смог найти никого получше? Я пожал плечами.
– Можно и так сказать. Да нет, это все получилось спонтанно. Вначале я ничего не знал, а потом уже влюбился. Да это неважно. Какая разница, чем она занималась, она очень хорошая девушка, я люблю ее, что еще нужно?
– Смотри… Не буду тебе говорить, как это опасно, ты и сам все знаешь.
– Конечно. Венерические болезни, наркомания, отклонения в психике. Только с ней все в порядке.
Забавно, как быстро входят в привычку самые странные вещи. Я уже воспринимаю центр вечности как что-то привычное, меня больше не завораживают его черно-белые коловращения, я обращаю на него не больше внимания, чем на фонарный столб, увиденный из окна автобуса.
Я перенесся в свою комнату. Странно, но после недавнего обыска она не выглядит разгромленной. С первого взгляда и не поймешь, что вчера здесь все перевернули вверх дном.
Я отдал приказ, и, если в моей квартире были какие-то жучки (а они наверняка были), теперь они все одновременно сломались.
Я иду на кухню. Папа сидит за столом, перед ним две пустые бутылки из-под пива. Его лицо выглядит помятым. Увидев меня, он делает несколько странных жестов, он показывает на свои глаза, уши и рот. Я успокаиваю его, я говорю, что жучков в квартире больше нет. Он спрашивает:
– Телепортация? Я киваю.
– Насколько ты их нагрел?
– Около трехсот тысяч.
– И все? – папа искренне удивлен.
– Все. Они засекли меня слишком быстро.
– Что ты еще умеешь? Телепатия?
– Нет.
– Предвидение?
– Нет. Оно мне не помешало бы, но нет.
– Значит, только телепортация?
– Еще я умею приказывать компьютерным сетям.
– Я думал, ты взломал эту сеть как хакер, а не как супермен.
– Какой я хакер…
– Ладно, хакер, садись.
Я достаю из серванта бокал и наливаю себе пива. Некоторое время мы молчим. Потом папа задумчиво произносит:
– Странно, что Марс добрался именно до тебя.
– Марс?
– Конечно. А ты думаешь, откуда у тебя все эти способности?
– Не знаю.
– То-то же… Некоторое время мы молчим, потом я спрашиваю:
– Папа, что было на Марсе?
– Не знаю.
– Но что-то было?
– Что-то было. Это трудно объяснить. На самом Марсе не было ничего необычного. Холодная безжизненная планета, если не считать жизнью силиконовые коацерваты. Вся информация о Марсе ушла в открытый доступ, мы не нашли там ничего по-настоящему ценного. Интересные вещи начались потом, когда мы вернулись на Землю. Папа помолчал.
– Я давал подписку… но сейчас это уже неактуально. Мы провели в карантине полгода. Большие шишки из НАСА запудрили публике мозги, они говорили, что так было задумано с самого начала, что такая беспрецедентная проверка жизненно необходима, что мы могли привезти с Марса чужеродные микроорганизмы, что в таком деле лучше перебдеть, чем недобдеть. Правду знают всего несколько десятков человек, а всю правду знают… даже не знаю, может быть, человек пять. Папа отхлебнул пива.
– Первоначальный план полета отводил на карантин всего месяц. Список карантинных мероприятий был нам заранее известен, и первую неделю все шло по плану. До тех пор, пока нас не загнали на ментоскоп. Не знаю, что они обнаружили, но это их здорово напугало. Фактически нам провели психокоррекцию. Нет, это слово ни разу не произносилось вслух, я это понял уже после того, как нас выписали из карантина, но это была психокоррекция. Психотропные препараты, раз в неделю ментоскоп, среднее время проверки – два часа.
– Два часа? Что можно исследовать так долго? Если применяется подсветка, любые патологические контуры выявляются за считанные минуты!
– Может быть. Психология – странная наука. В психологии многие вещи засекречены сильнее, чем уравнения термоядерного синтеза. Я уже не знаю, сколько правды в том, что говорят по телевизору про нейронное сканирование. Раньше я думал, что процентов сорок, теперь не знаю, что и думать. Ты знаешь, что ментоскоп может делать не только чтение, но и запись?
– Запись в мозг?
– Да.
– Но это же невозможно! Ядерно-магнитный резонанс – просто побочный эффект активации нейронных контуров, это только внешний признак, если подать на нейрон резонансное возбуждение, нейрон этого даже не заметит.
– Так говорят.
– Ну пусть даже ментоскопом можно искусственно возбуждать нейроны. Но самая простая мысль задействует десятки контуров, содержащие сотни тысяч нейронов. Каким должен быть компьютер, чтобы в реальном времени рассчитывать точки приложения воздействия?
– Стационарным.
Я с ужасом осознал, что это может быть правдой. Что мы знаем о вычислительной мощности компьютера? Каждая последующая модель универсального процессора в среднем вчетверо мощнее предыдущей. А в чем измеряется производительность процессора количественно? В операциях в секунду? Уже антикварный «Пентиум-один», имеющий всего два конвейера, слишком умен для того, чтобы оценивать его так примитивно. Два разных теста, одинаковые по количеству вычислений, но по-разному загружающие кэш, дадут совершенно разные результаты. Тактовая частота? Третий «СпидСтоун» и второй «СуперСпарк» работают на одной тактовой частоте и что с того? Ни один дурак не возьмется утверждать, что они работают одинаково быстро. И что мы знаем о стационарных компьютерах? Кто возьмется дать количественные оценки быстродействию паутинного поля или ионной каши? Мы знаем, что размытые процессоры работают с запредельной скоростью, что для большинства задач основные затраты времени приходятся на ввод-вывод, а для задач имитационного моделирования и искусственного интеллекта скорость работы программы растет пропорционально корню четвертой степени от трудозатрат на написание программы и пропорционально логарифму времени обучения. Мы знаем, что сложность человеческого мозга запредельна, что хотя теоретически нервные контуры описываются уравнениями Тьюринга-Поста, практически сложность нервной системы человека выражается миллиарднозначным числом. И в конечном итоге мы упираемся в простой вопрос: может ли беспредельно мощный компьютер познать беспредельно сложный мозг? Пусть не полностью, пусть ограниченно, пусть только отдельные контуры. Но ведь может? Кто знает, как здесь раскрывается неопределенность «бесконечность на бесконечность»…
До меня дошло, чего я избежал. Когда я сидел в подвале ФР, когда на меня медленно наезжал шлем ментоскопа, кто знает, что бы случилось со мной, если бы я не принял решения сломать этот чертов агрегат? Может быть, те нервные контуры, которые отвечают за то-что-во-мне-живет, были бы сочтены патологическими и перманентно подавлены. Черт возьми! Стоило только допустить, что активное вмешательство в высшую деятельность мозга в принципе возможно, как открывается такое море возможностей, что… что волосы встают дыбом. Я понял, что знаю, как подавить любую мысль в мозгу, распятом на невидимом кресте томографа. Вначале подсветка, основанная на базовых ощущениях, далее кластерный и факторный анализ, построение дерева частичных решений, повторная подсветка, отбраковка ложных ветвей, еще три-четыре итерации, контур выявлен, контрольная подсветка, выявление отрицательных входов, их активизация, и через пару часов воспоминание исчезнет без следа. А если проследить канал к эмоциональному центру с негативной окраской, неважно какому, главное, чтобы поближе, да закоротить этот канал на положительный вход… или закоротить на отрицательный вход канал, ведущий к центру с позитивной окраской… мозг сам убьет в себе то, что показалось ненужным оператору ментоскопа. И сложность всей операции не так уж и высока, особенно если программа натренирована на десятках тысяч успешных психокоррекций. Благо недостатка в преступниках нет даже в наши счастливые дни. Я медленно произнес:
– Меня пытались допросить на ментоскопе.
– Пытались?
– Да. Ментоскоп сломался.
– Сам?
– Почти, – я ухмыльнулся. – Я ему помог. Папа помолчал с полминуты.
– Не думаю, – наконец сказал он, – не думаю, что они провели бы коррекцию. Они еще не знали, что ты умеешь, иначе не стали бы работать так грубо. И не думаю, что они будут проводить коррекцию теперь. Они решатся на это не раньше, чем решат, что выжали из тебя все возможное. Не думаю, что тебе грозит психокоррекция в ближайшие полгода-год.
– Но под ментоскоп я больше не лягу. Папа выглядел растерянным.
– Не знаю. Не знаю, что посоветовать. Конечно, ты мой сын, и я желаю тебе только хорошего, но… если это действительно Марс… может быть, коррекция – это лучший выход.
– Но, все-таки, что было на Марсе?
– Я же говорю – не знаю! Когда я лежал под ментоскопом, меня спрашивали то же самое, и я не знал, что ответить. Не могу сказать, что не чувствовал ничего необычного или что моя психика не изменилась за время полета. Два с половиной года в корабле – вполне достаточный срок, чтобы психика кардинально поменялась, даже в обычных условиях. А в космосе… в космосе меняется многое, но как понять, какие изменения нормальные и естественные, а какие патологические? Поднялся уровень эмпатии – на первый взгляд это нормально, общение в замкнутом коллективе способствует росту эмпатии. Но насколько должен подняться этот уровень? И как его оценить без нейронного анализа? Странные сны…
– Сны? – я прямо-таки вздрогнул.
– Да. Почему это тебя так удивило? У тебя тоже сны?
– Тоже. Что тебе снилось?
– Всякая ерунда. Много сексуального… ну, ты понимаешь…
– Еще бы. Но что в этом странного?
– В этом – ничего. По-настоящему странные сны тоже были, но их было немного, и они не бросались в глаза на общем фоне. Если так можно сказать про сны. Темная башня, безумный чародей, сотворяющий мир. Или то, что повторялось чаще всего – я иду по пляжу и вижу, что на лежаке лежит Христос в темных очках и читает иллюстрированный журнал. Я подхожу к нему и прошу благословения. Он благословляет меня, я ухожу и чувствую настоящее умиротворение.
– Но ты же неверующий!
– Да, неверующий. И когда я видел Христа в этом сне, я удивлялся, что он действительно существует. Искренне удивлялся. Иногда я спрашивал его, действительно ли он – Христос, и он говорил, да, это действительно я. Иногда я извинялся, что не верил в него, а он говорит, это ерунда, не бери в голову, я все равно верю в тебя, а в кого веришь ты – это дело десятое и не думай о себе слишком много. И когда я уходил от Христа, я чувствовал себя… как апостол, что ли…
– А когда ты просыпался?
– Когда просыпаешься, кажется, что все это ерунда. Шутки подсознания. У космонавтов часто бывают сдвиги на религиозной почве. Когда видишь немигающие звезды через обычное стекло, когда ощущаешь себя одинокой песчинкой в этой бесконечной пустыне, когда ты так далеко от Земли, что радиосигнал идет несколько минут… неизбежно начинают лезть в голову всякие мысли.
– И ты все равно не веришь в бога?
– Все равно. Понимаешь, Игорь, у меня нет оснований верить в бога. Я допускаю, что он существует, в полете мне очень хотелось поверить, что он существует, но… зачем плодить сущности без необходимости? В мире нет ничего, что нельзя было бы объяснить, не прибегая к понятию бога. И мне кажется глупым придумывать для объяснения необъяснимого высшую сущность вместо того, чтобы честно признаться в собственном неведении. Все, что объясняют божьими проявлениями, можно объяснить естественными причинами, и если естественной причины не видно, это значит, что ты не умеешь ее увидеть, а вовсе не то, что ее нельзя увидеть, потому что ее нет. А ходить в церковь мне кажется еще более глупым. Лучше уж психокоррекция – это, по крайней мере, честнее, здесь тебе ясно говорят, что с тобой делают. Долгая пауза. Мы сидим и пьем пиво. Потом папа спрашивает:
– А твои сны?
– Еще более странно. Их можно истолковать, что я – антихрист. Или что я подсознательно боюсь своих способностей. Или что я много слушал хэви-метал.
– Тогда не грузись. Первое маловероятно. Чтобы допустить этот вариант, надо допустить существование антихриста, а к этому нет оснований.
– А пророчества?
– Какие? Печать зверя?
– Хотя бы.
– За две тысячи лет число зверя обнаруживали сотни раз в самых необычных местах. Начиная с императора Нерона. Ты «Войну и мир» читал?
– Читал.
– Так не уподобляйся Пьеру Безухову. А то начнешь еще суммировать буквы своего имени или переводит его в шрифт Wingdings.
Снова долгая пауза. И снова она прерывается вопросом, который задает папа:
– Ну и что ты собираешься делать? Я честно отвечаю:
– Не знаю.
– А когда узнаешь?
– Для начала я должен понять, кто я такой и каково мое предназначение.
– А если у тебя нет предназначения? Что будешь делать?
– Не знаю. Пока поживу в тихой гавани, потом решу.
– Тихая гавань – это где?
– Точно не знаю. Я туда перемещаюсь только телепортацией. Я сформулировал приказ, что хочу переместиться в место, где меня никто никогда не найдет.
– Умно. Очень умно и даже изящно. А где это все-таки, если не секрет?
– Заброшенная деревня.
– Логично. Их столько вокруг Москвы, что тебя можно искать годами. Вот только… как там насчет бытовых удобств?
– Никак. Надо все организовывать с нуля.
– Значит, долго ты там не продержишься.
– Почему?
– Надоест туалет на улице. Надоест топить баню каждый раз, когда захочешь вымыться. Надоест телепортироваться на рынок каждый раз, когда нужно купить хлеба. Кстати, как у тебя с деньгами?
Я вытащил из кармана толстую пачку рублей. Папа уважительно покивал и спросил:
– Настоящие или сотворил?
– Настоящие.
– Телепортировал из банка?
– Нет. Дал один человек.
– Этот бандит, как его… Викентьев, что ли?
– У него прозвище Борман, а фамилию я не знаю.
– Какие у тебя с ним дела?
– Он думает, что я – мессия.
– И все? Он просто так взял и дал тебе деньги на всякий случай, чтобы ты его в ад не отправил?
– Ну да.
– Не верится. Наверняка он что-то хочет от тебя.
– Может быть. Пусть хочет. Не думаю, что ему что-нибудь обломится.
– Все равно я бы на твоем месте не стал бы связываться с бандитами. Кстати, насчет Марины… ФРовцы сказали…
– Что она проститутка?
– Да.
– Информация устарела. Кажется, я удивил папу по-настоящему.
– Черт возьми, Игорь… никогда не думал, что из всех женщин ты выберешь бывшую проститутку. Ты что, не смог найти никого получше? Я пожал плечами.
– Можно и так сказать. Да нет, это все получилось спонтанно. Вначале я ничего не знал, а потом уже влюбился. Да это неважно. Какая разница, чем она занималась, она очень хорошая девушка, я люблю ее, что еще нужно?
– Смотри… Не буду тебе говорить, как это опасно, ты и сам все знаешь.
– Конечно. Венерические болезни, наркомания, отклонения в психике. Только с ней все в порядке.