Прозоров Александр Дмитриевич. Донос мертвеца (Боярская сотня - 3)

   Бояре успели настреляться вдосталь, и теперь последние из них возвращались с того берега с собранными вокруг мишени и выдернутыми из ствола стрелами.
   Парень в колонтаре, долго круживший вокруг Юли, наконец решился задать вопрос:
   - Скажи, боярыня, а вправду амазонки себе правую грудь выжигают?
   - А ты, никак, пощупать хочешь? - вскинула брови девушка.
   - Нет, нет, - шарахнулся паренек.
   - А зря, - хмыкнула Юля. - Ладно, иди сюда. То ли их разговора никто не услышал, то ли все достаточно поразвлеклись, но никто над латынинским новиком насмехаться не стал. Он послушно приблизился к девушке, не сводя глаз с ее груди.
   - Тебя как зовут?
   - Глеб Латынин, Никитин сын.
   - Ты куда смотришь, Глеб? Вот туда посмотри! - Юля указала на сосну. Лук есть?
   -Да.
   -Стреляй.
   Парень помялся, но спорить не стал. Вытащил из висящего на боку колчана лук, наложил стрелу, сосредоточился и рывком вытянул вперед левую руку. Звонко тренькнула тетива, а стрела мелькнула в чащу где-то далеко, далеко левее сосны.
   - Ну и как, Глеб, сильно тебе отсутствие груди помогло?
   - Ну, не все так...
   - Ты куда смотришь? - Юля, тяжело вздохнув, кивнула. - Ладно. Попадешь с этого места в сосну, дам потрогать.
   - Так... Темно уже...
   - Ну, извини, - развела руками девушка и повернула в сторону своих товарищей.
   - Боярыня!
   - Ну, чего тебе еще?
   - А вторая... Тоже стреляет?
   - Нет, она поет.
   Подойдя к выстроившимся полукругом палаткам, Юля нырнула в желтую, извернулась внутри и высунула голову в круглый входной клапан:
   - Инга, что-то ты и вправду давно не пела.
   - Холодно чего-то, - поежилась та.
   Зима заставила-таки певицу расстаться с коротким красным платьем и переодеться в обычное местное одеяние с огромным количеством длинных юбок, душегрейку и тулуп. Правда, на голове ее вместо положенного платка плотно сидел малахай с пушистыми беличьими хвостами над висками. Зато небольшой размер ноги позволил Инге, как и лучнице, надеть местные валенки.
   - Вот именно, - поежилась Юля. - Холодно, голодно, повыть охота. У-у-у.
   - Ну так поешь, чего скулить-то? - не выдержал Росин. - Каша на всех сварена.
   - Не-а. Меня тут и без вас один тип покормить должен, - она перевернулась на спину зажмурилась и негромко запела:
   Шумел камы-ы-ыш,
   Деревья гну-у-улись
   И ночка ту-у-умная была.
   Одна возлу-у-у-убленная пара
   Всю ночь гуляла до у-у-у-тра.
   - Ты в ритм не попадаешь, - любезно сообщила певица.
   - Ну и что? Зато громко, - и Юля продолжила:
   Шумел камы-ы-ыш,
   Деревья гну-у-улись
   И ночка ту-у-умная была.
   Одна возлу-у-у-убленная пара
   Всю ночь гуляла до у-у-у-у-тра.
   - Поела бы ты, Юленька, - попросил Игорь Картышев.
   - Если честный, сам принесет, - улыбнулась девушка:
   Шумел камы-ы-ыш,
   Деревья гнулись
   И ночка ту-у-умная была.
   Одна возлу-у-у-убленная пара
   Всю ночь гуляла до у-у-у-у-тра.
   - А поутру они вставали! - не выдержав глумления над музыкой, продолжила Инга. - Кругом примятая трава. Да не одна трава примята, помята молодость моя!
   От природы могучий, да еще хорошо поставленный в училище имени Гнесина голос в вечерней тишине прозвучал так, что казалось, разверзлось небо, и на воинский лагерь обрушился глас небесный, мелко задрожали сосны, и закружился в морозном воздухе невесть откуда посыпавшийся снег.
   - Класс, - удовлетворенно кивнула лучница. - Твоим голосом, Инга, горные породы дробить можно.
   - Голос как голос, - обиженно пожала плечами певица. - Ни один нормальный профессионал, между прочим, в микрофон не поет. Нет еще в мире зала, который не перекрывал бы обычный человеческий голос.
   - Сейчас - это точно, - с изрядной долей ехидства согласилась Юля. О, и вправду идет!
   Побежденный в соревновании боярин, смущенно приглаживая рыжие кудри левой рукой, в правой нес большой ломоть хлеба с разложенной на нем снедью - похоже, мелко нарубленным мясом. Ноздреватая хлебная мякоть пропиталась мясным соком почти насквозь и издавала соблазнительный запах богатого застолья.
   - Я, пожалуй, вылезу, - решилась Юля, сглотнув слюну.
   - Вот, боярыня, - воин протянул ей угощение. - Готовить сегодня все равно уже темно.
   - Ничего, поход длинный, - "утешила" его лучница и принялась за трапезу.
   Правда, ела она не мясо с хлебом, как все воины, а хлеб вместе с мясом, чем опять смутила боярина - но тому отступать было некуда, и он, немного выждав, пригладил русую курчавую бороду, пощипал себя за усы и спросил:
   - А муж-то твой кто?
   - Муж, - чуть не подавилась лучница. - С чего ты взял, что я замужем?
   - Так, - окончательно запутался боярин, - годов тебе, поди, уже двадцатый. В поход пошла. Не одна же?!
   - Слыхала, Инга? - обрадовалась девушка. - Двадцатый, говорят, пошел. Бяда.
   В двадцать лет она еще только бросила сборную, порвав с большим спортом раз и навсегда - но хвастаться этим эпизодом своей биографии отнюдь не собиралась.
   -- Так что мне по-твоему, боярин, в монастырь теперь идти?
   Воин промолчал. По его мнению, именно так и следовало поступить честной девушке, которой родители до восемнадцати лет так и не нашли мужа. Если, конечно, она не хотела, чтобы вскоре о ней, как о всякой старой деве, начали расползаться дурные сплетни.
   - Тебя звать-то как, кормилец?
   - Варламом меня зовут, боярина Евдокима Батова сын.
   - Вот и познакомились, - кивнула лучница. - Меня можешь просто Юлей звать, во мне боярской крови нет. Сам-то ты давно женат? Тоже, вроде, не мальчик?
   - Рано мне еще, - покачал головой сын боярина Батова. - Не остепенился еще, двором своим еще не обзавелся.
   - М-м! - возмутилась Юля набитым ртом, вскинула палец, торопливо дожевала, и только после этого выплеснула недовольство: - Мне, значит, в монастырь, а тебе еще рано?!
   - Так ведь мне, - не понял сравнения боярин, - мне еще поместье у государя заслужить надобно, али еще как добыть, дом, двор поставить, хозяйство завести. Это вы, бабы, на все готовое приходите. Вам потребно только дом под руку взять, да детей мужу рожать.
   - А кормить? - с этими словами Юля снова вцепилась зубами в хлеб.
   - Ну, следить, чтобы готовили хорошо, - у боярина оказался совсем другой взгляд на понятие "домохозяйки".
   - Вообще, в этом что-то есть, - неожиданно согласилась спортсменка. А то мучайся потом в общаге с дитятей и одной стипендией на троих.
   - А-а... - боярин Варлам задумался над услышанной фразой, пытаясь уловить ее сокровенный смысл, а лучница доела предложенное угощение и ото шла в сторону, вытерла руки о снег. Когда девушка вернулась, воин протянул ей кожаную флягу, спрятанную в шитый бисером мешочек. - Испей, пока теплое.
   - Сладкое, - облизнула губы Юля, возвращая флягу. - Спасибо. И чехол красивый. Кто вышивал?
   - Была... знакомая, - сгреб бороду в горсть боярин. - Лихоманка забрала.
   - Извини, - впервые за вечер смутилась сама спортсменка.
   - Лет пять прошло... - тряхнул головой воин. - У меня просьба к тебе, боярыня Юлия. Не позорь ты меня, возьми другой откуп. К чему тебе мое кашеварство? Ни тебе поесть, ни мне покоя.
   - А чего же мне тогда с тебя брать, стрелок? - развела руками лучница. - Это ты для меня сразу много желаний придумал. А мне что просить?
   - Назначай, откуп боярыня, - твердо попросил сын боярина Батова. - На все согласен. Избавь...
   - Ну, не знаю... - вздохнула Юля. - Ладно. Позорить тебя я и так не хотела. А откуп... Откуп потом придумаю. Согласен?
   - Согласен, - с хорошо заметным облегчением кивнул воин и, снизив голос, спросил: - Скажи, боярыня, а как получается у подруги твоей так громко петь?
   - Ага, - кивнула Юля, - как откуп раз решили, он сразу про подругу вспомнил!
   - Не про нее спрашиваю, - замотал головой боярин Варлам. - Про голос.
   - Голос у нее легальный, попрошу без намеков, - заявила спортсменка. Господом даденый, отцом Никодимом благословленный. Поет она, и очень хорошо. Инга, спой пожалуйста!
   - Не буду, - покачала головой девушка. - Холодно.
   - Варлам, дай ей свою флягу. Там компотик еще горячий.
   Воин вздрогнул - так вот, просто по имени, его называли только дома, в семье. Но вслух ничего не сказал, снял с пояса флягу, протянул Юлиной подруге. Та взяла, немного попила, вернула.
   - Спасибо. Привкус медовый, приятный.
   - Сыта, - кратко пояснил боярин.
   - Спой, Инга.
   - Не хочу. Настроения нет.
   - Ты же певица, Инга! Ты всегда должна хотеть!
   - Нет, - поморщилась та. - В другой раз.
   - Ну ладно, - махнула рукой Юля. - Тогда я сама спою. Любишь песни, Варлам?
   Боярин, улыбаясь в густую бороду, кивнул.
   - Сейчас, - лучница закинула голову к темному ночному небу и старательно заскулила тоненьким голосом:
   Ой, полным-полна моя коробочка,
   Есть и ситец и парча,
   Пожалей, душа-зазнобушка
   С молодецкого плеча!
   - Перестань, пожалуйста, - взмолилась певица. - Уши вянут, и слова все переврала.
   - А как нужно?..
   * * *
   Зимний день короток. Сумерки неспешно сгущались над покрытой прочным ледяным панцирем рекой. Куда спешить? От тьмы не уйдешь, и она все равно завладеет всем: и реками, и лесами, и заснеженными полями, и огородившимися высокими стенами селениями. Разве только кострам ночь оставит в жертву небольшие светлые круги. Ей не жалко, все равно под ее властью - весь мир.
   Зализа сидел у огня на медвежьей шкуре, скрестив ноги и продолжая поигрывать своим маленьким ножом, перебирая его между пальцами, перекидывая из руки в руку, отпуская и снова ловя, не давая долететь до земли. Пламя испарило изморозь с его бороды, согрело доспех и теперь красными отблесками играло на начищенных пластинах юшмана, придавая опричнику невероятно зловещий, кровожадный вид безжалостного монстра.
   Подошедший с реки купец, невысокий, но широкоплечий - скорее всего, благодаря богатой шубе Из пушистой куницы - увидев воеводу, аж поежился и неожиданно низко поклонился, зажав в руке высокую нерпичью шапку:
   - Здрав будь, боярин Семен Прокофьевич.
   - И тебе здоровия желаю, гость дорогой, - кивнул Зализа. - Садись к огню, угостись, чем Бог послал, расскажи, кто таков, из каких земель, откуда и куда путь держишь?
   То, что купец знал его по имени, опричника не удивило. Коли по Луге дела свои торговые ведет - не может не знать.
   - Нынче я из Персии, Семен Прокофьевич. Милостью государя нашего Ивана Васильевича, по Волге наши струги ходят ноне невозбранно до самого моря, и торговля стала ох как хороша, - вежливо, без особого подобострастия выразил свое благожелательное отношение к власти купец. - Привез по осени бумагу сарацинскую, доспехи и оружие кузнецов тамошних, а также шелка невесомые. Хочу, пока зимний путь стал, лишний товар в Ганзу перепродать, а то летом туда ходить недосуг.
   Купец засунул руку за ворот огромной шубы, способной вместить никак не меньше трех взрослых людей, и извлек резную деревянную шкатулочку, открыл крышку и ловким отработанным движением выдернул оттуда невесомое шелковое покрывало. Покрывало раскрылось в воздухе и, паря над шкурами, стало неторопливо опускаться вниз. Таким же умелым жестом гость сдернул его к себе, не дав коснуться земли, и опустил назад в шкатулку. Хлопнула, опустившись, крышка, и купец, слегка склонив голову, протянул ее опричнику.
   - Прими от меня скромный подарок, Семен Прокофьевич, не чини обиды. Я, Кондрат Логинов, сын Василия, много хорошего о тебе слышал.
   - Ну, спасибо, гость дорогой, - принял под ношение Зализа. - Стало быть, из Новагорода путь свой держишь?
   - Из него самого, Семен Прокофьевич. Волхов, почитай, до самого дна опять промерз, ладьи на берегу весеннего солнца ждут. Вот, решил пока мелочной торговлей побаловаться. Двенадцать саней всего в обозе, да еще пара людишек на подхвате.
   "Пара людишек на подхвате" почти наверняка означало двух доспешных всадников при оружии, а то еще и с рогатинами. Да и те, что на санях, наверняка тоже из бывалого люда: трусы за тридевять земель с товаром не ездят. И сразу возник у опричника вполне резонный вопрос: а сам-то торговец нигде по пути не поозоровал? Хотя, если с Новагорода идет, то плохого дела сотворить не мог - негде. Тут всего-то, почитай, полтора десятка верст, да и дорога накатанная. Давно бы погоня по следу шла, дабы татя в допросной избе на дыбу подвесить.
   - Что слышно в городе хорошего, Кондрат Васильевич?
   - Мор черный наконец-то ушел. Почитай, уж несколько недель никто не кашляет. Построены две церкви, деревянная на Скудельницах во имя Жен Мироносиц, и каменная на Печерском подворье во имя Одигитрии Богородицы.
   - А плохих вестей до Новагорода не доходило?
   - У низовских опять смута какая-то в Москве, сеча случилась недавно с литвинами. А так все спокойно...
   Теперь о роду-племени торгового гостя можно было не спрашивать. "Низовские" - именно так новгородцы называли весь остальной мир. Все московские, киевские и владимирские смуты, войны, татарские набеги проходили у них под одним понятием: "у низовских опять смутно", и они запросто могли не заметить смены хозяина московского трона, или опустошительной эпидемии на всей остальной Руси.
   Пожалуй, впервые в жизни опричника порадовало, а не покоробило чванство новгородцев. Про болезнь государя они могли ничего и не знать просто не обратить внимания - и дурных вестей по земле не разносили.
   А поутру они вставали, Кругом примятая трава. Да не одна трава примята, Помята молодость моя!
   Звонкий голос, разорвавший тишину совсем рядом, едва не оглушил собеседников. Купец от неожиданности пригнулся, да и сам Зализа, уже успевший познакомиться с голоском иноземной девицы, тоже вздрогнул.
   - Что это? - ошарашено поинтересовался торговый гость.
   - Девки балуются, - небрежно отмахнулся опричник. - Про купца Баженова к тебе, Кондрат Васильевич, вестей не доходило?
   - Ну как же не доходило! - всплеснул руками гость. - Илья Анисимович немалую артель людей мастеровых с собою увел, скобяного товара скупил несчитано, одних гвоздей два бочонка, да камни мельничные, да сало и жернова. Зерна еще взял полсотни кулев, и хряков много живьем. Сказывают, намедни еще уходить собирался.
   - Странно, почто же я его не встретил? - удивился опричник.
   - Может, разминулись? Может, он не ввечеру, а поутру отправился?
   - Тогда могли и разминуться, - признал Зализа.
   - Вы, Семен Прокофьевич, - осторожно поинтересовался купец, - вниз по Луге, смотрю, рать ведете?
   - Ни к чему это, - покачал головой опричник. - Луга река спокойная, на ней отродясь ничего не случалось. Просто на смотр поместное ополчение собрал, благо место здесь удобное.
   Торговый гость вежливо кивал, но в глазах его затаилось недоверие незнамо ему, что ли, как смотры проводятся? Уходить ради этого в леса вовсе ни к чему.
   - Я вблизи в круг встану, Семен Прокофьевич,- оставив при себе сомнения, испросился купец. - Рядом с ратью ночевать завсегда сподручнее.
   Тут ночную темень опять разорвал девичий голос, заставив Кондрат Васильевича испуганно пригнуться и несколько раз перекреститься:
   - Свят, свят...
   Ой, полна, полна коробушка, Есть и ситцы и парча. Пожалей, моя зазнобушка, Молодецкого плеча!
   Похоже, Юле удалось-таки переломить упрямство певицы и заставить ее продемонстрировать свои возможности. Говорить что-либо теперь оказалось невозможно, и Зализа выразил свое согласие простым кивком. Купец торопливо направился к саням.
   Выйди, выйди в рожь высокую! Там до ночки погожу, А завижу черноокую Все товары разложу.
   Чистый, звонкий и насыщенный голос перекрывал все звуки, раскатываясь на десятки верст в стороны, и далеко в Раглицах не успевший прикрыть сарай мужик удивленно поднял голову, не понимая, откуда доносится девичий голосок, а деревенские собаки откликнулись дружным лаем.
   * * *
   Утро началось со звонкой песни горна. На этот раз он нисколько не хрипел - похоже, отогрелся за ночь у костра. Кавалер Иван стремительно поднялся, передернул плечами, прикрытыми толстой шерстяной рубахой, легко выдохнул - изо рта вырвалось облачко пара. Холодно. Хотя, конечно - высокая жаровня за ночь выгорела полностью, а снаружи разводить костры близко к стенам палатки нельзя, загорятся.
   Откинулся полог, внутрь устремились орденские сервы, знающие, что командующий армией всегда встает вместе с сигналом трубача. Следом вошел его оруженосец, Курт де Леке, мальчишка из семьи бедного австрийского дворянина, рассчитывающий честной службой заслужить-таки право вступить в Орден.
   - Ночью в лагере ничего не случилось, мой господин, - поклонился Курт.
   "Хитры пути твои, Господи..." - подумал рыцарь, глядя на оруженосца и покачивая головой.
   Де Леке по возрасту отставал от него всего на год, но кавалер Иван был крестоносцем, значимым человеком, властителем, а де Леке - всего лишь оруженосцем, которых принято считать чуть ли не детьми. Паж происходил из древнего дворянского рода - а его господин ни разу не произнес вслух своей фамилии, и жестоко рубился на мечах с одним нахальным бароном, рискнувшим сделать это в его присутствии. Даже обращение "мой господин" появилось из необходимости как-то обходить этот странный момент. И тем не менее, родовитый, пусть и бедный, дворянин носит потасканную кирасу, взятую из пыльной оружейной комнаты Ордена, и держит в руках покрытый тонкой чеканкой и позолотой нагрудный доспех с большим орлом, выгравированным в самом центре. Доспех, предназначенный не для него, а для сына поварихи, которому подчиняются бароны и графы, крестоносцы, простые ливонские рыцари.
   А все потому, что помощник Великого Магистра Ливонского Ордена Готард Кетлер оказался излишне честным человеком. Он сохранил католическую веру тогда, когда больше половины рыцарей перекинулись к учению Лютера; он сохранил целибат в то время, как все вокруг рвали свои клятвы и брали жен; он сохранил верность единственной женщине, простой горожанке тогда, когда даже те, кто по своей воле захотел вступить в брак, не помнили имен всех своих дам, а возле каждого орденского замка уже скоро сто лет, как пристраиваются дома терпимости. И в конце концов - он не отказался от собственного сына, в то время как это делал хоть раз в жизни каждый мужчина.
   Только благодаря честности крестоносца мальчик по имени Иван смог вырасти в достаточно зажиточном доме, получить отличное воспитание в Кельнском университете, а вернувшись назад - вопреки всем существующим правилам и законам, стал рыцарем Ливонского Ордена. И не просто рыцарем: он смог, где с помощью отца, где своей волей, получить золото и набрать армию для похода в русские земли, дабы подтвердить свое право на звания и регалии, полученные с помощью всем известного, но так и не поделившегося своим именем родителя.
   - Кнехты поднимаются, или еще ползают по своим подстилкам?
   - Поднимаются, мой господин, - кивнул де Леке.
   - Хорошо, - кивнул рыцарь, - оставь мою кирасу и помоги надеть поддоспешник.
   Сын Кетлера внял совету отца и вместо красивых и дорогих курток и колетов взял в зимний поход дублет из толстого грубого войлока с застежкой на спине и кольчужными накладками под мышками, на груди и по бокам. Ради возможности носить этот дублет он пожертвовал даже тонкой турецкой кольчужкой, которую всегда поддевал под доспех - на всякий случай. Пожалуй, теперь только эта войлочная рубаха, надетая поверх шерстяной, и спасала его от лютого холода, не давая промерзшей стали прикоснуться к телу. А что она напоминает грубую попону лошади нищего серва - так под железом все равно никому не видно.
   - Ну, и где они? - недовольно буркнул кавалер, когда оруженосец перестал возиться у него за спиной.
   Полог откинулся, словно кнехты дожидались приказа командующего у входа, внесли и поставили на Стол блюдо с обжаренным на костре гусем, украшенный темными сапфирами медный кубок и кувшин с высоким тонким горлышком персидской работы. Ры-Царь, стараясь хоть как-то соответствовать древнему облику крестоносца, чурался излишней роскоши и обходился в посуде без золота и серебра.
   Присев к столу, кавалер Иван сперва выпил бокал подогретого вина, отвернул гусю ногу, крыло, вспорол кинжалом грудь и отрезал немного мяса вместе с похрустывающей на зубах кожей, поднялся, поманив дворянина:
   - Курт, давай.
   Рыцарь отлично знал, что если не дать оруженосцу несколько минут для завтрака, то собирающие шатер рабы моментально сожрут все, не оставив де Лексу ни косточки. Тот торопливо перекусил, растер гусиный жир по рукам чтобы не так мерзли, налил себе вина, выпил. Теперь настала пора заняться одеждой.
   Кнехты кинулись убирать стол, походный складень с иконами, сворачивать постель, а Курт тем временем, приложив господину на грудь его красивую кирасу работы итальянских мастеров, поднял наспинник, перекинул через плечи ремни, стянул половинки доспеха поверху, затем по бокам. Отошел за ножными доспехами, а командующий поводил плечами, привыкая к новому состоянию.
   Помимо огромной стоимости, любые цельнокованые доспехи объединяла еще одна беда - их следовало изготавливать по фигуре рыцаря. Каждая откованная молотком ремесленника деталь обязана не просто вставать на свое место, а хорошо облегать тело заказчика, не оказаться длиннее или короче, не сжимать и не натирать. Кавалер Иван, а точнее - его отец, мог себе позволить выписать из Италии изготовленный по снятым меркам нагрудник, а затем в Саксонии, в самом Дрездене дополнить его всеми остальными, менее заметными, но не менее важными деталями. А вот на оруженосце выданная начетником кираса постоянно съезжала набок, не очень понятно почему. То ли плечи он держал не так, как неведомый уже рыцарь, для которого ее изготавливали, то ли ремни иначе затягивал. При попытке стянуть половинки туже Курт почти совершенно терял способность двигаться, если не стягивать - нагрудник натирал правую ключицу и край шеи сзади, заметно выпирая на левую сторону.
   Причем его оруженосец мог хотя бы выбрать то, что подходило ему больше всего остального. А призванным к оружию сервам кирасы выдавались зачастую просто наугад. В лучшем случае, они менялись между собой, в худшем подкладывали под кирасу тряпье или лесной мох, поддерживали ее при ходьбе за края, просто снимали и несли на спине, торопясь надеть только при угрозе схватки. Некоторые и вовсе предпочитали драться беззащитными.
   Курт принес латные башмаки с наголенниками, сбоку надвинул их на ноги и с внутренней стороны застегнул на крючки. Хорошие башмаки - если не считать того, что под них можно надеть только пару плотно облегающих ногу суконных чулок, и с началом морозов у рыцаря постоянно мерзли ноги. С налядвенником было проще - фактически, он постоянно лежал сверху на ноге, и мастер сразу снабдил его толстой, мягкой ватной подбивкой, оказавшейся к тому же и Достаточно теплой. Настала очередь латной юбки: она состояла из двух полотнищ, собранных из металлических пластин, и крепилась к подолу кирасы шестью широкими ремнями - разумеется, закрывая их сверху от возможного режущего удара. Сын Кетлера плечами чувствовал, как заметно потяжелел, но тут ничего не поделаешь - полный максимилиановский доспех стал единственной достаточно надежной защитой от столь часто свистящих над полем боя мушкетных пуль, да и в сече надежно защищал воина.
   Для завершения обмундирования ему оставалось совсем немного: плотный шерстяной подшлемник с нашитой, чтобы не сползала со своего места, кольчугой; широкое стальное ожерелье с воротником, закрывающим шею, и широкими краями, спускающимися поверх кирасы. К ожерелью с обеих сторон толстыми ремнями пристегивались наплечники с уже приклепанными к ним наручами и налокотниками.
   Наруч, кроме того, застегивался еще и сбоку, изнутри. Двадцать две заклепки, ни одна из которых за весь год ни разу не вылетела из своего гнезда и не приржавела на месте, обеспечивали руке достаточную подвижность.
   Оставались только краги, заканчивающиеся сдвигающимися и раздвигающимися черепицей пластинками, скрепленными еще двадцатью четырьмя подвижным заклепками.
   Почти все. Теперь можно взяться за шлем - новенький остроклювый армет с выпирающим подбородком, горловым прикрытием, двумя большими заклепками, позволяющими сдвигать забрало, небольшой ручкой, за которую забрало проще ухватить неуклюжей латной рукавицей и трубкой на затылке, чтобы вставлять красочный плюмаж. На этот раз рыцарь решился обойтись без шлема, повесив его на приклепанный справа к кирасе крюк для удержания копья в походном положении.
   - Вам помочь дойти до коня, мой господин? - поинтересовался оруженосец, но кавалер только презрительно отмахнулся: еще не хватало!
   Уверенной походкой он вышел на улицу, вдохнул оказавшийся после палатки неожиданно морозным воздух, огляделся: без шлема окружающий мир казался неожиданно большим и широким. Одни кнехты, бросив догорающие костры, уже собирались в походную колонну, другие лихорадочно заканчивали грузить на сани свернутые палатки господ рыцарей. Но, что неприятно поразило командующего, дерптский епископ уже возвышался в седле, в своем черном меховом плаще - настолько длинном, что одновременно он мог служить и попоной для гарцующей под седлом лошади. Можно подумать, он ждет пробуждения лагеря чуть не с самого вечера!
   Священника окружало семеро конных воинов, одетых в коричневые и синие суконные гарнаши с длинными рукавами. Кавалер подумал о том, что снизу у них наверняка поддеты или кирасы, или кольчуги - но внешне небольшой отряд выглядел подчеркнуто мирно среди сверкающей железом армии.