[1], и продавал дорогие шелковые ткани, незнакомые специи, благовония, посуду из тончайшего полупрозрачного камня, украшения тонкой чеканки, хитрые самоцветные браслеты, похожие на киевскую скань. Странные названия произносил, смешные. Сейчас и не повторить.
Кира, по его словам, проходила обучение у лучших мастеров своего дела, ученики которых ценились чуть ли не на вес золота. Заморских мастеров, естественно. И якобы лучших и более верных телохранителей, нежели такие служанки, найти просто невозможно. Князь Радомир благосклонно принял экзотический подарок и послал к своей жене. Девушка в тот же день поклялась в верности княгине и с тех пор ходила за ней, как верный пес.
Многие косо смотрели на странную чужачку, шептались по углам о ее диких манерах и непотребной одежде, да и самой княгине пытались против иноземки на ушко нашептывать, но Веледа отметала все доводы. А на вопросы о том, где и чему училась девушка, Кира обычно молчала, равнодушно глядя в стену. Она вообще не отличалась разговорчивостью, и потому ее голос заставил хозяйку дома вздрогнуть.
– Госпожа, что-то должно произойти. Что-то нехорошее, – тихо сказала девушка.
– Где? С кем? Когда? – резко обернулась Веледа.
– Не знаю, – пожала плечами Кира. – Однако же думы меня навещают тяжелые, непрошеные. Тревожно ныне с утра.
– И ты… – вздохнула княгиня, на миг прикусила губу, потом решительно приказала: – Ступай к воротам, моим именем вели запереть. Гостей али просителей сегодня, по всему видать, не появится. А мне все спокойней…
В спокойную тишину горницы ворвался женский визг. Княгиня метнулась к окну, не заметив, что Кира в несколько прыжков преодолела разделяющее их расстояние и тоже выглянула во двор.
У порога, рядом с мальчиком и Любавой, возвышалась странная фигура в черном бесформенном балахоне.
– Кто ты такой? – крикнула Веледа, перевесившись через подоконник.
Чужак поднял на нее маленькие глазки, и княгиня отшатнулась, словно взгляд чужака ударил ее по лицу. Девушка не стала ждать продолжения – она бросилась в проем окна, спрыгнула на возок со свекольной ботвой, затем на землю. В руке ее тускло блеснул кинжал. Кира успела сделать только шаг, когда незнакомец поднял руку – ладонь его охватило яркое пламя, и он легким движением швырнул ревущий шар огня в приближающуюся девушку. Та метнулась в сторону, но недостаточно быстро, и шар, увеличившийся в полете, зацепил Киру. Раздался треск, во все стороны брызнули искры. Удар оказался так силен, что девушка отлетела к стене и замерла, съежившись в луже воды. Вспыхнувшая было рубаха с шипением погасла. Шар, врезавшись в бревна конюшни, оставил дыру, в которую могла бы въехать груженая повозка.
Тем временем во двор начали выскакивать дружинники. Многие были при оружии – но пока не понимали, в чем дело. Подпаленная дыра в стене конюшни, бесчувственная телохранительница в дождевой луже, странный незнакомец у крыльца. Двое караульных у ворот, схватившиеся за рогатины, тоже растерянно переглядывались, не решаясь бросить пост.
– Ты! – Все вздрогнули от каркающего хриплого голоса чужака. Он указывал на мальчика. – Ты – мой!
Юный княжич выхватил кинжал и приготовился защищаться
– Да бейте же его! – заорал от ворот один из ратников. Они с напарником опустили копья, готовясь остановить странного гостя, если тот попытается вырваться через ворота.
Незнакомец придвинулся к крыльцу, вскинув руки – повисшие подолы сделали его сразу в несколько раз крупнее, он навис над княжичем, словно грозовая туча. С губ колдуна стали срываться слова, которые люди не могли понять. Голос его завораживал, опутывал невидимыми сетями, так что никто уж и пошевелиться не мог. Лишь тихо поскуливала Любава, прижимавшая к себе княжича и делавшая попытки прикрыть его собой.
– А ну, брось пакостить! – Ближний из дружинников помотал головой, стряхивая наваждение, и попытался кольнуть черного колдуна, но лезвие меча непостижимым образом толкнулось вбок, а сам ратник от неожиданного рывка потерял равновесие. В сторону отшвырнуло и сулицу, что мелькнула от двери в людскую, посланная неведомому врагу точно в грудь.
У ног колдуна родился странный вихрь, тяжелый низкий гул ударил по ушам, заставив людей застонать. Пылевой поток между тем разросся, заключил в призрачные объятия самого чужака и две маленькие фигурки.
– Мо-о-о-й! – Хриплый голос пришельца перемешался с торжествующим хохотом.
– Под корень, под корень бейте змея! – Несколько дружинников попытались подступиться к колдовскому смерчу, подрезать его тяжелыми мечами у основания, над самой землей, но ураганный ветер легко расшвырял воинов по углам двора. Дикая пляска вихря все набирала обороты. Когда же гул достиг нестерпимых пределов, вдруг раздался оглушительный грохот – и все стихло.
– Андрейка… Сынок… – Веледа протянула руку к тому месту, где мгновением раньше стоял ее сын, а теперь кружились хлопья черного снега. Они медленно опадали на пыльные бревна, на которых остался лежать тонкий обруч юного княжича. Глаза княгини закатились, и она без чувств рухнула на белый сосновый пол.
* * *
Тишина витала над головами людей, собравшихся поздним вечером в большой горнице. Напряженное молчание нарушал лишь треск свечей, слабый свет которых выхватывал два тяжелых резных кресла. Более широкое занимал князь Радомир, другое – его жена, за которой чуть позади тенью застыла Кира. Левая рука девушки висела на перекинутом через шею ремешке, под рубахой выпирал корявый бугор перевязки на месте ожога.
Князь сидел, подперев подбородок кулаком. Незастегнутая на груди ферязь разошлась, открыв легкую шелковую рубаху, перехваченную на поясе алым кушаком. Тяжелый меч, спрятанный в узорчатые, украшенные самоцветами, ножны, покоился рядом, прислоненный к сиденью рядом с коленом. Волнистые светлые волосы Радомира сдерживались тонким золотым обручем с красными и зелеными камнями.
Правитель недовольно нахмурился и опустил ладонь на рукоять меча. Но на этот раз прикосновение к верному другу, который ни разу не подвел хозяина, не успокоило Радомира. Под суровым взглядом князя нервно заерзали шестеро бояр, расположившихся на лавках у стены.
Ну что, ратные мои други? – сухо промолвил изборский князь. – Упустили первенца моего? Прямо из детинца украла его погань латинская? Окромя бабы заморской, заступиться за отрока оказалось некому?! Верно же вы мне служите, друга. Не ожидал, не ожидал.
– Прости, княже, – кашлянув, поднялся один из бояр. – Супротив ратей человеческих, супротив железа булатного мы за тебя завсегда живота не жалели. А против ведовства черного тебе другие ратники надобны. Дружинники твои, как могли, сразиться пытались. Однако же не обучены они слово колдовское на щит принимать и порчу подворотную рогатиной накалывать. А что целы остались – не обессудь. Не смерти искали они безвременной, а победы быстрой над колдовством латинянским.
– Успели? – скривился Радомир.
– Сбежал колдун, – скинув тафью, склонил голову боярин. – Не через ворота, не через ряды наши. Провалился сквозь землю, отродье чернобогово. Где стоял, там и сгинул.
С тихим стуком распахнулась дверь, пропуская высокую фигуру старца. Постукивая кривой толстой палкой, длиннобородый, седовласый волхв в рубище, подпоясанном пеньковой веревкой, неторопливо пересек комнату под напряженными взглядами собравшихся людей. В нескольких шагах от возвышения, на котором восседала княжеская чета, он остановился, опираясь на тяжелый посох.
– Наконец-то, отче, – тихо сказал Радомир, вставая с кресла и спускаясь навстречу старику. – Заждались мы тебя, Похвислав. Беда у меня. Боги на меня прогневались. Допустили чародейство черное.
– Слышал, слышал, – протянул руку волхв и положил ее князю на плечо. – Духи леса шепчутся, сказывают всякое. И про беду твою мне нашептали, и про сына. Нет среди молвы этой слов утешительных. Так надобно ли передавать тебе слова горькие?
Князь оглянулся на жену. Та кашлянула, после чего упрямо мотнула головой:
– Я хочу знать все, Похвислав!
Бабы, бабы, – покачал головой старик, отпуская княжеское плечо. – Незнамо вам, сколь блаженно пребывание в неведении. Ведь узнанного не выкинуть более из мыслей своих, не отринуть из памяти…
– Сказывай все, волхв, – отступил за кресло Радомир. – Горькая правда для нас слаще неведения.
– Ну так слушай, дитя мое, – распрямился волхв. – Нет у тебя, князь, врага неведомого, нет на тебе божьего проклятия. Есть токмо дар великий, твоему сыну доставшийся. Ради этого дара и украл его колдун, потому как для обрядов своих гнусных токмо в нем едином на всем свете нуждается.
– Ой, мамочка, – испуганно вскинула ладонь ко рту княгиня. – Что же он с Андрейкой делать станет?
– Всякое станет творить, – пожал плечами старик, снова скручиваясь над посохом. – Пока цели ворожбы своей не добьется. Али пока мальчонку не изведет.
– Что? Что?!
Старец встретил взгляд княгини, в котором плескалось отчаяние, и сокрушенно покачал головой.
– Сказывал я тебе, княгиня. Во многом знании многие печали.
– Радомир, – повернулась Веледа к мужу. – Ты должен что-нибудь сделать! Ты обязан!
– Остановись, женщина! – гневно повысил голос волхв. – Ты не смердка обычная, не купчиха, дабы округ радостей твоих все вертелось. Андрей твой – сын княжеский, наследник стола изборского, первенец, рода продолжатель. Ты князю новых сыновей родишь. И дочерей тоже. Другие дети будут. Так надобно ли этого выручать?
Услышав слова волхва, князь вскинулся, медленно выпрямился во весь рост.
–… посмел..? – Слова с трудом находили выход сквозь крепко стиснутые зубы Радомира, ноздри его расширились. Едва сдерживающий гнев, что застилал глаза князя черной пеленой, правитель Изборска обрел такой вид, что бояре съежились и притихли, радуясь, что ярость князя направлена не на них. Несдержан был Радомир в гневе. Голову снесет, а потом уж разбираться станет.
Но волхв даже бровью не повел, спокойно продолжая:
– Здесь чародейство черное творится, княже. Неведомо, какими наветами и порчами на княжича ворожить станут, пока он у ворога находится, чему учить станут, какие слова говорить. Коли освободить его удастся, то кто в его образе вернется – сын али враг лютый? Тебе известен закон, князь Радомир. Коли вьюноша в землях чужих воспитан, вдали от дома родного – на столе княжеском ему не бывать! Не допустят боги такого позора! – И волхв приподнял, а затем тяжело ударил посохом об пол, словно подводя черту своему предупреждению.
– Я знаю закон, – переведя дух, кивнул князь. – Коли сын княжеский в иных землях долго воспитывался, али в плену вражеском пребывал, к власти его допускать нельзя. Однако же и глумиться над первенцем своим я тоже не позволю! – повысил голос Радомир.
Его гневную отповедь прервал стук двери. Все обернулись на невысокого воина с белыми, как будто седоватыми, волосами, собранными сзади в хвост, с бледными глазами и вытянутым лицом, лишенным какой-либо растительности. На вид ему было лет тридцать, а то, что на поясе, между мечом и кинжалом, не выглядывало ни рукояти кистеня, ни шестопера, означало, что своим оружием ратник владеет в совершенстве и уверен, что не лишится его ни в жестокой сече, ни в быстротечной сшибке. Окинув собравшихся быстрым взглядом, дружинник коротко, одной головой, поклонился, неторопливо пересек зал и встал позади кресла Радомира.
– Ты чего-нибудь проведал, Сварт? – чуть откинул назад голову князь.
– Ни в городе, ни округ никто не видел этого колдуна, княже, – вздохнул дружинник. – Прости.
– А сына моего?
– Прости, князь, – вздохнул дружинник, – но коли бы он на свободу вырвался, то давно бы сюда прибежал. А колдун княжича Андрея без сомнения прячет. Оттого и искать его надобно, а не мальчика.
– Где же его искать, тварь бесчестную? – с силой сжал подлокотник кресла Радомир.
– Я могу указать путь к колдуну, – произнес волхв. —Коли князь волю богов принимает и первенца своего, через руки чуждые прошедшего, от стола отстранит, то изволению мальчика невинного я помочь готов. Что скажешь, Радомир?
Князь нахмурился, окинул взглядом бояр.
– Что скажете, други? Не грешно ли перворожденного своего сына звания княжеского лишать?
Бояре, неуверенно переглядываясь, молчали. Каждый примерял княжескую беду на себя, пытаясь решить – а готов ли он лишить своего сына наследства, коли тот ребенком в руки вражеские попадет? Со взрослыми воинами все ясно – нередко они в полон вражеский попадали, откуда выкупались родичами или князем. К дружинникам пленным все, кроме латинян, с уважением относились, равно как и сами русские ратники к своим, сдавшимся на милость победителя, врагам. Но вот что с ребенком невинным сделать могут? Какие слова ему в уши нашепчут, какого яда в сердце вольют? Чему научат в стенах недружеских? А уж коли дитя к колдуну в лапы досталось, то на него и заклятия наложить могут, и душу отнять, да нежить какую в тело подсадить. Подменить могут, личину дитяти ласкового на чародея какого наложить да в дом родительский подпустить. Как подумаешь – так и представить страшно. Но и кровинушку свою невинную лишь за то отталкивать, что руки чужие к ней прикоснулись – тоже страшно.
– Дозволь мне молвить, князь, – разорвал тишину голос Сварта.
– Говори, – разрешил Радомир, повернув голову к дружиннику.
– Честь мужа, княже, – положил тот ладонь на рукоять меча, – не токмо в богатстве и звании, что предками его дарованы, но и в чести своей, отваге и совести. Не бойся лишить княжича стола своего. Коли Андрей достоин предков своих окажется, то и стола, и славы, и милости богов добьется. А коли нет – то и кручиниться не о чем. Вспомни Рюрика великого. Сын захудалого князя Бодричского, варяг обычный – он и Новгородским, и Киевским правителем стал. Ужели Андрейка, прапраправнук его, того же не сможет, коли душой чист останется? Дозволь мне отправиться за княжичем, Радомир. Пусть волхв скажет, где прячется колдун. Я поеду туда и верну Андрея. Я вырву латинянину его черное сердце и привезу тебе, чтобы ты смог скормить его собакам. Я отрублю ему голову, насажу на кол и вкопаю у ворот Изборска, чтобы все черные души знали: вход в этот город им воспрещен!
– А ведь верно! – тут же согласился ближний из бояр. – Коли княжить ему заказано будет, так варяжскую дружину из охотников собрать никто не запретит! Славы княжич добьется, а там и стол для него сам найдется. Верно Сварт глаголет. В Андрееву дружину варяжскую я и своего сына отдать готов. Пусть свет повидает, себя покажет. Любо! Веди нас, Радомир, на колдуна. Не позволим нечисти латинянской земли русские топтать! На кол нечестивца! На кол!
– Верно, верно, – с облегчением зашевелились бояре. – Не в столе честь, а в деяниях славных. Нам бы освободить княжича, а там видно будет. Собирай дружину, князь! Не пожалеем живота своего за тебя! Не посрамим земли русской!
– Быть посему! – хлопнул ладонями по подлокотникам изборский князь. – Ты слышал наше решение, Похвислав? От стола мы княжичу Андрею откажем, но милости и доверия своего не лишим и из полона вызволим. Сказывай теперь, где колдун поганый свое гнездо свил? Куда за ним дружину посылать?
– А разве колдун сам сюда не являлся, Радомир? – усмехнулся в бороду волхв. – Сильно тебе дружина супротив него помогла? Добрый меч не всегда против чародейства выстоять способен. Не дружина на колдуна идти должна, а отряд малый, однако же ни ворожбы, ни булата не страшащийся. Силы колдуна невелики. Не силой он опасен, а токмо коварством и чародейством злым.
– Я пойду! – тут же выступил беловолосый воин. – Не боюсь я никакого колдовства, княже! И стали заговоренной не убоюсь. Я верну Андрея и принесу тебе сердце его похитителя, Радомир.
– Я верю тебе, Сварт, – остановил горячую речь дружинника изборский князь. – Знаю, воспитывал ты сына моего с малых лет и любишь, как своего. Однако же мало не бояться колдовства. Нужно еще и уцелеть в схватке с чародеем. Вон, на Киру посмотри. Она тоже не убоялась злого гостя, да токмо пользы это не принесло. Подожди. Чую я, не просто так волхв святилища нашего речи долгие ведет. Не иначе, подсказку некую дать желает.
– Боги милостивы к тебе, князь. – Похвислав чуть приподнял посох и ударил им об пол. – Тебе надобен не просто отважный ратник. Тебе надобен ратник, равно владеющий булатом и заклинанием, умеющий сражаться и против людей смертных, и против нежити. И ведомо мне, что стопы варяга такового великий Сварог повернул в сторону града нашего, и со дня на день явится он к вратам стольного Изборска.
– А можем ли мы верить неведомому ратнику, волхв? – усомнился Сварт. – Вестимо, варяги серебру служат, не земле отчей, не князю-батюшке.
– Верь ведуну сему, княже, – ответил, глядя на Радомира, старец. – Верь, ибо за него поручились боги. Ведомо мне еще, что в доме твоем предатель завелся, черному колдуну служащий.
– Кто?! – резко наклонился вперед князь. – Имя, Похвислав, назови мне имя!
– Сие от меня сокрыто, княже, – покачал головой волхв. – Однако же не раз чуял я, что чародеи иноземные то колдовскими путями с кем-то в граде общаются, то птиц почтовых пускают. Будь осторожен в выборе дружинников для дела сего, Радомир. Лазутчик тайный без сомнения с ратью спасательной отправиться пожелает.
– Тяжкие вести ты принес для меня, старик, – обвел угрюмым взглядом всех присутствующих князь. – Однако же за упреждение благодарствую тебя, Похвислав. Слова твои я запомню и настороже буду.
– Да пребудет с тобой милость богов, княже, – поклонился волхв. – А теперь отпусти со мной воительницу свою, что рану на боку носит. Отведу я ее к сотоварищу своему, Велиславу, на исцеление. Ему раны колдовские заговаривать не впервой, в несколько дней управится. Вернется твоя иноземка назад здоровее прежнего.
Радомир посмотрел сперва на супругу, как бы спрашивая разрешения, затем перевел взгляд на ее телохранительныцу:
– Ступай с волхвом, Кира. Как силы вернутся, назад придешь. Волхвов слушайся, они свое дело знатно ведают.
Девушка поклонилась и, чуть прихрамывая, направилась к старику.
– Постой, Похвислав, – спохватился князь. – А как имя ратника того, что волей Свароговой к вратам моим явиться должен.
– Не воитель и не волхв он, княже, – покачал головой старик, – и не варяг. Потому как не столько серебру, сколько совести своей служит. Просто ведун. А имя ему – Олег.
* * *
Широкая наезженная дорога петляла меж скал, сковывающих ее с двух сторон, поднималась то вверх, к самому гребню, то проваливалась в глубокую расселину, и тогда казалось, что острые зубцы окрестных пиков подпирают собой плачущие холодной моросью тучи. Приближалась ночь. Изборский тракт забрался на очередной взгорок – скалы расступились, и впереди, километрах в десяти, из вечернего сумрака и плотной пелены дождя темной громадой вырос город.
– Не везет… – остановился едущий о двуконь всадник и небрежно потрепал гриву своей гнедой кобылы. – Засветло до города не успеем. Ворота, небось, уже сейчас на засовы дубовые запирают. Неохота под дождем на улице ночевать, да видно судьба…
Добротные яловые сапоги, шаровары, ярко-голубая атласная рубаха, что проглядывала из-под расстегнутого на груди ворота потертой косухи показывали, что путник – человек отнюдь не бедный. Русые волосы его немного не доходили до плеч, усы и бородка, хотя и давно не стриженные, оставались довольно коротки. Открыто болтающаяся на поясе сабля и притороченный к седлу, окованный железом щит демонстрировали, что путник не пахарь, не ремесленник и не купец, хотя на ратника он тоже не походил: не имелось в его снаряжении ни рогатины, ни палицы, ни шестопера; не побрякивала в свисающих со спины заводного чалого мерина броня, да и всадник не носил ни войлочного, ни кожаного поддоспешника, которые дружинники обычно не снимали даже вне службы, переодеваясь в иные, более дорогие, наряды только ради праздника. В общем, странный это был прохожий, непонятного занятия. Встречный путник удивился бы ему еще больше, если бы знал, что в кожаную косуху незнакомца вшита «молния», не существующая в современном мире, и что застежки-кнопки на обшлагах рукавов станут ставить лишь через десять-одиннадцать столетий. Впрочем, обитатели Новгородской и Киевской Руси этого не знали, а потому странным заморским застежкам особо не удивлялись – мало ли в дальних странах случается диковинок? Оттуда и дерево, цветами пахнущее, привозят, и воду горючую, и камни сладкие, как мед. Чего уж там простой застежке дивиться!