— Помочь? — предложил Олег.
— Сам управлюсь.
— Да я денег не спрошу. Так, от нечего делать подсоблю. Бери пробойник.
Олег перехватил у хозяина клещи, сдвинул заготовку к отверстию на наковальне. Не заставив себя уговаривать лишний раз, Сбыслав ухватил заточенный стержень, ручник и, быстро переставляя пробойник, шестью сильными ударами пробил шесть отверстий.
— Куда?
— В вошву кидай, пусть подкалится.
Вода в деревянном корыте зашипела, забурлила, по поверхности поплыла окалина и белая зола. Середин развернулся к горну, поворошил клещами угли, нашел еще одну красную подкову, перекинул на наковальню. Вместе они закончили работу всего за несколько минут. Сбыслав снял фартук, присел на брошенное возле входа бревно, поднял с земли большую крынку, молча протянул гостю. Олег присел рядом, отпил несколько глотков чуть терпковатого пива, крякнул, вернул кузнецу. Тот тоже сделал несколько глотков, поставил на землю, отер бороду:
— Ну, и как тебе? Я для него бражку поперва с рябиной настаиваю, а уж потом перевариваю, да хмель кладу.
— Непривычно. Но нравится, — кивнул Середин и за похвалу получил еще несколько глотков.
— Чего же пришел, коли назад не собираешься, чужак? Видать, нужда в чем появилась?
— Да вот, спросить хотел. У вас в Чернаве украшения какие женские купить можно?
— Какие-никакие — всякие, — усмехнулся кузнец. — Проще сказывай, чего именно ищешь?
— Сам не знаю, — пожал плечами ведун. — Подарок хотел девице сделать. Не очень дорогой, но чтобы память добрая осталась.
— От оно как… — для лучшего мышления Сбыслав хлебнул еще изрядно пива. — Ну, платков, сам понимаешь, у меня нет. Ан колец пара лежит. Балуюсь иногда с желтым металлом, коли работы мало. Дочка, чай растет. Скоро красоты захочется. На, допивай. Сейчас принесу.
Олег от угощения отказываться не стал, а ухватил крынку за широкое горлышко и привалился спиной к стене. К тому времени, когда глиняная емкость опустела, как раз вернулся хозяин, протянул ведуну небольшой сверток, сам вошел в кузню, чем-то там загремел. Середин развернул тряпицу и восхищенно цокнул языком: это были крупные височные кольца из желтой меди со спиральным рисунком из серебра и небольшим отверстием посередине, в котором покачивались жемчужинки. Похоже, с речным жемчугом в здешних местах проблем не было — пихали его куда только можно.
— Великолепно! — не стал скрывать впечатления ведун. — Я такой красоты даже на Новгородском торгу не встречал.
— Да? — высунул голову из-под полога Сбыслав. — Я чеканку мыслил лаком покрыть али эмалью, да зелья нигде узнать не смог. Оттого и решил серебро вбить.
— Блеск! Так оно даже лучше получилось. Жаль, тебе они самому, наверное, нужны.
— Моей малой еще десяти весен нет, — засмеялся кузнец. — Я ей еще не одни смастерить успею. Куда краше этих будут. В Рязани буду, еще раз тайну лака ювелирного вызнать попробую.
— Не пробуй, — покачал головой Середин, сворачивая тряпицу с кольцами. — Сколько хочешь за товар свой изящный?
— Согласись, сорок белок будет совсем не много.
— У меня нет беличьих шкурок.
— Тогда девять кун.
— И куниц нету. Я же не промысловик, чай сказывал
— Чем де тогда платить хочешь?
— Серебром, Сбыслав. Думаю, ты не считаешь, что серебро хуже мехов?
Кузнец скользнул беглым взглядом по пальцам гостя, и ведун улыбнулся уголками губ. Большинство обитателей этого мира больше привыкли считать деньгами не содержимое кошелька, а то, что человек носил на себе. Заплатить за покупки кольцом, перстнем, шейной гривной, монетой с монисто или серебряной пластиной с собственного боевого пояса, золотой пуговицей, пряжкой, наконечником шнурка считалось в порядке вещей. Оттого-то и ходили многие разукрашенными, как попугаи, коли казна позволяла. Не красоты ради — а для демонстрации платежеспособности. Ну, и приобрести если чего захочется — капитал всегда при себе. Точнее — на себе. У Олега же сохранились старые привычки: он сунул руку в карман косухи, достал вышитый кисет и подбросил его в ладони, позволив монетам негромко, но весомо звякнуть.
— Персидское?
— Новгородское. Чешуя.
— Ну, — прикинул кузнец, — две чешуйки в чеканку я точно вбил. И металла еще на две потратил. Жемчужины по чешуе, не меньше стоят. Стало быть, шесть…
— Шесть так шесть… — Поскольку работу Сбыслав почему-то включать в счет не стал, Олег решил не торговаться, развязал кисет и отсчитал монетки. — Спасибо тебе, мастер. Золотые у тебя руки.
Ведун вернулся на двор к шорнику, закрылся в бане и запалил печь. Коли делать нечего — так хоть на огонь полюбоваться…
Перед самыми сумерками Даромила принесла большую глиняную миску со щами, большой ломоть хлеба, поставила на лавку кувшин:
— Батюшка пива свежего сварил. Коли сговорится со сватами-то, пивом заливать надобно. После пива уговор уж не рвут. Ты попробуй. К сватам ведь за стол не пустят.
— Спасибо, хозяюшка. Балуешь…
Олег перевернул одну из шаек, сел перед лавкой, на которой был устроен простенький стол, вынул из чехла ложку. Покосился на девушку. Та почему-то не уходила — слонялась по бане и заглядывала в углы, словно видела их в первый раз.
— Жарко тут у тебя, боярин.
— Так ведь волхв сказывал, лихоманка жара боится. Вот и стараюсь.
— Ох, жарко… — присела на нижнем полке девушка, уронила на пол мягкие черевики и заболтала ногами. — Прямо дышать нечем.
— Приходится терпеть. — Середин отвернулся к щам и принялся за еду.
— Как же ты живешь так, боярин? Без жены, без дома, без земли.
— Живу, — пожал плечами Олег. — Оно ведь, с другой стороны, и спокойнее. Коли нет ничего за душой, то оно и бояться нечего. Потому как нечего терять. Коли в сечу иду — не боюсь, как жена без меня жить станет, на кого хозяйство останется, кто на землю позарится. Я и сабля — и нет для меня в бою иных дум. Очень, кстати, полезное состояние.
— Но как же без супруги-то?.. — не поняла она. — Кому семя свое отдашь, кто детей тебе родит, кто род твой на земле оставит?
— Ну, я же не говорил, что моя жизнь идеальна… — усмехнулся ведун.
— Коли детей нет, зачем живешь? Для кого голову кладешь, как дедам в очи смотришь?
— Не смотрю, — повернулся к ней Олег. — Я же говорил: нет у меня за спиной ничего. Ни детей, ни родителей. Один я.
— Бедный ты мой, — покачала головой девушка. — Сирота.
Ведун вздохнул. Изливать свою душу случайной знакомой он не имел ни малейшего желания. Объяснять, как оказался в этом мире — тем более. Между тем, Даромила явно ждала ответа.
«Интересно, чего это она сегодня такая обходительная да заботливая? — подумал он и тут же сам и ответил: — Желана… Ну, как баба может при себе хоть что удержать! Конечно же, упредила подругу, что от гостя сюрприза ждать нужно…»
— Да, хотел перед отъездом, но чего тянуть? — буркнул он себе под нос и достал сверток. — Возьми, Даромила. Это тебе. Красивая ты девушка, и добрая. Вот и решил подарок от себя оставить.
Она приняла сверчок, неуверенно посмотрела на Олега, на подарок. Потом осторожно отвернула край и ахнула:
— Какая красота!!!
Девушка вскинула кольца к вискам, но тут же спохватилась, шагнула к гостю, крепко его поцеловала, опять подхватила украшения, метнулась в одну сторону, в другую, попыталась заглянуть в котел — ничего, естественно, не разглядела, выскочила наружу. Олег притворил за ней дверь, отпил из кувшина пивка, кинул на лавку косуху, штаны и забрался наверх. Поставив пиво на расстоянии вытянутой руки, он распростерся на мягкой шкуре, глядя на близкий прокопченный потолок.
Да, простые нравы в этом мире, простые и понятные. Дети, дом, семья. Семя свое оставить — вот она, настоящая цель жизни. Главный след мужчины на земле — это род свой. А всякие высшие идеи: наука, философия, литература, слава ратная… Кому она, и вправду, нужна, если детей нет, что все это унаследуют?
— Боярин! — постучали в дверь.
Олег промолчал, и девушка постучала громче:
— Боярин, дай миску забрать.
Середин спрыгнул с полка, подошел ближе, отпихнул ногой подпирающее дверь полено. Улыбающаяся Даромила скользнула мимо, подобрала пустую посудину, смахнула на пол крошки, повернулась:
— Ну, пошла я, боярин. Спокойно тебе в тепле почивать.
Олег посмотрел в ее совершенно черные в сумерках, бездонные глаза, шагнул ближе, обнял и крепко впился ртом в мягкие горячие губы.
Олег вздрогнул. Похлопал рукой рядом с собой: никого. Он протянул руку еще дальше, нащупал кувшин, вылил остатки хмельного угощения в рот и тряхнул головой:
— Забористую тут бражку варят, однако. Причудилось, что ли?
— Нешто спишь, боярин?
Середин сел на полке, прикрыв низ живота шкурой, глянул на дверь:
— Так открыто же! Заходи.
В баню вплыла Даромила, неся на деревянном подносе пару расстегаев и несколько мелких пряженцев, поставила на лавку, крутанулась, подхватила пустой кувшин:
— Сыта опосля принесу, пока рукоделья моего отпробуй.
— Сегодня, что ли, пекла? — удивился ведун.
— А когда же? Пробуй, горячие еще!
«Стало быть, и вправду причудилось, — понял Середин, наблюдая за девушкой. — Когда бы она всё успела, если бы ночь тут провела?»
Даромила выглядела совсем как накануне вечером: платок на волосах, старый выцветший сарафан, но… Что-то в ней изменилось. Теперь она словно вся светилась изнутри, и порхала легко, как по воздуху.
— Вставай, боярин! Всё лето проспишь! — Она выскочила наружу.
Олег поднялся, сунул палец в котел на печи, потом зачерпнул оттуда шайкой воды и вылил себе на голову. Удобно это всё же порой — в бане пожить. Наклонился к пирогам, выбрал румяный пряженец, сунул в рот. Он оказался с жареной капустой и яйцом, чуть недосоленный, но всё равно удивительно вкусный.
— Вы поднялись? — заглянула внутрь Даромила. — Или только ты, боярин?
«Не приснилось…» — сообразил ведун.
Девушка поставила на лавку снова наполненный кувшин — только пахнущий уже не хмелем, а медом, — пальцами пробежалась, как по флейте, по мужскому Олегову достоинству. Оно немедленно откликнулось, а Даромила, чуть прикусив ведуну ухо, шепнула:
— Давай скорее, а то батюшка чего подумает. Мне еще скотину надобно напоить.
К ночи Середин уже в точности знал сельский трудовой распорядок. Скотину напоить, корму задать — четверть часа перерыв. Птицу накормить, воды в кадки от колодца натаскать, чтобы грелась, бурду для поросят запарить — еще перерыв. Потом гостя обедом попотчевать — тут уже полчаса времени выкраивается. Опять вода, дойка коровы и трех коз, чистка хлева — перерыв. Затопить печь в доме, кашу протомить, корм скотине запарить, золу развести, дабы тряпье завтра постирать — опять передышка. Потом дело к вечеру подходит, а стало быть — Олегу ужин нести пора. И торопиться в темноте уже некуда…
Проваливаясь в спасительный сон, Середин уже не знал, кто за этот день устал сильнее: Даромила — на работе, или он — не вылезая из-под шкуры.
Новое утро началось непривычно — с ласкового прикосновения сухих мягких губ к глазам, потом к кончику носа, к губам.
— Даромила… — пробормотал Олег, возвращаясь к реальности, попытался поймать ее за руку, но девушка отстранилась:
— Смотри, как красиво…
Ведун открыл глаза: Даромила в расшитом праздничном сарафане крутанулась вокруг своей оси. Под краями кокошника на ее височных кольцах блеснули ярким светом серебряные спирали, окаймляя чуть розоватые жемчужины.
— Класс! — вскинул большой палец Олег. Значения этого слова и жеста девушка знать не могла — но поняла, что ее хвалят, зарделась, подбежала, поцеловала гостя в губы и выскочила из бани. Середин усмехнулся: приятно всё-таки доставлять людям удовольствие! Поднялся, выпил принесенного чуть сладковатого сыта, пироги трогать не стал — не чувствовал пока голода.
Учитывая праздничные ожидания деревенских, Олег надел синюю шелковую рубаху, что была куплена в Белоозере уже так давно — и не вспомнить, опоясался саблей, собрав лишнюю ткань рубахи на спине в одну складку. После небольшого раздумья накинул на плечи не престижный, по местным меркам, бобровый налатник, а изрядно потертую косуху — неудобно всё-таки без карманов обходиться. В правом, как всегда, лежал тяжелый серебряный кистень с выведенной наверх петлей, в левом — кисет с оставшейся новгородской «чешуей». Пригладив волосы, ведун вышел во двор, где опять собралось изрядно соседей, присел на чурбачок на солнышке. И почти сразу услышал шепоток:
— Идут! Идут…
Середин встал, подобрался поближе. Любопытство, как говорится, не порок — особенно если делать ну совершенно нечего! За оградой показались неспешно топающие вдоль вала сваты, которые, словно преданные телохранители, окружали жениха. У ворот они остановились, поклонились па все четыре стороны, шагнули во двор и… И ведун ощутил, как примотанный к запястью крест отозвался на их приближение теплом.
— Может, заговоры какие охранные используют? — пробормотал он себе под нос, но поверить в подобное предположение не мог. Ведь сваты приехали уже в третий раз — и до сего освященный крестик никакой магии в гостях не отмечал. — Электрическая сила, что же это происходит?
— Здравствуй, хозяин, и пребудут долгими года твоей жизни, да наполнятся до краев твои амбары, и да будет твое пиво пенным, а стада — тучными, — поклонился один из сватов. — Прибыли мы на твой двор, дабы получить товар дорогой, товар сладкий, товар редкостный, да отвести к хранилищу прочному, в коем отныне он от чужих глаз храниться станет…
Слова были обычные — уважительные, витиеватые, как и полагалось для торжественного случая, доброжелательные. Вот только чересчур витиеватые для сватов, что прежде вели себя не так… старательно. И крест — крест пульсировал на запястье жаром, чуть не крича: «Здесь появилось нехристианское колдовство!».
— Ох, и высмеют меня, как последнего идиота… — пробормотал Середин.
Отступив назад, он за спинами наблюдающих за встречей деревенских быстрым шагом прошел к навесу, к своим вещам, подобрал щит, кинул его за спину. Петлю кистеня выпустил из кармана наружу, развязал узел кисета.
— Ох, не в свое ведь дело опять лезу…
У крыльца Севар уже ответил сватам столь же витиеватым приветствием, вывел за руку дочь, голову которой покрывал тонкий, почти прозрачный льняной платок, а плечи — подбитая лисой шуба. Сам шорник ради такого случая нарядился в высокую горлатную шапку и слегка потертый малиновый зипун с шелковыми шнурами. Как же иначе — впервые в дом к будущим родственникам собирается! И свое достоинство уронить нельзя, и невесту надобно лицом показать.
Ведун прокрался к воротам, приблизился к сватам, чувствуя, как крест наливается нестерпимым жаром, и громко спросил:
— А я могу жениху от себя подарок дорогой сделать?
— Подарок? — развернулись к нему не ожидавшие такого вопроса гости, и Олег, воспользовавшись кратким замешательством, схватил жениха за руку, повернул ее ладонью вверх и спешно прихлопнул своей.
— В-в-ва-а-а-а-у-у-у! — сорвался на звериный вопль гость, рванул конечность к себе. В воздухе пахнуло паленым, на землю упали две серебряные монетки.
— Что же ты драгоценный металл так не уважаешь? — усмехнулся Середин и перекинул щит из-за спины в руку.
— А-а-а! — Распахнув пасть с длинными клыками, жених ринулся вперед, но Олег, готовый к такому раскладу, рванул саблю из ножен лезвием вверх.
Стремительный клинок, молнией блеснув в воздухе, срубил ему кисть чуть выше запястья и макушку черепа. Ведун отскочил, покосившись на землю, и с облегчением перевел дух: никакой крови вокруг обрубка не растекалось. Значит — нежить!
— У-у-у! — кинулись к Олегу сваты справа и слева.
Навстречу одному Середин выставил щит, другого располосовал сталью, тут же упал на колено, рубанул саблей под нижним краем щита, снося чьи-то ноги. Нежить — она нежить и есть, убить ее почти невозможно. Но вот на кусочки раскромсать — запросто. Пусть все эти ступни, голени, руки, головы продолжают шевелиться, ползать, пытаются укусить толкнуть или щипнуть — но лучше сотня маленьких огрызков, чем один большой дракон.
Середин придавил пяткой ползущую пятерню, хорошенько растер и тут же отскочил, подперев щит плечом и эфесом сабли. Удар одновременно прыгнувших сватов оказался силен — но опрокинуть ведуна им не удалось. Олег из-за края щита опять рубанул нежить, снося с плеч голову с бельмами вместо глаз, пнул ногой щелкающий зубами сапог и, отступив еще на шаг, глянул по сторонам. Деревенские созерцали происходящее, отвесив челюсти, словно зрители в кинотеатре, — ничего не предпринимая и не сдвигаясь с места.
— Волхва зовите!!! — заорал Середин во всю глотку. — Волхва! Один я…
Щит содрогнулся от тяжелого пинка, заставив ведуна отступить еще на шаг, сбоку выросла темная фигура. Олег выбросил вперед клинок, легко погрузившийся едва ли не по самую рукоять, — нежить резко повернулась вокруг своей оси и довольно загоготала. Застрявшая в теле свата сабля вырвалась из рук своего хозяина, не причинив твари видимого вреда.
— Ты победил? — хмыкнул ведун, отступая еще на шаг и запуская руку в петлю кистеня. — Доволен?
Нежить зарычала, бросаясь вперед. Олег рванул кистень, резко крутанул и впечатал его в совсем близкий лоб.
— У-а-а-у!!! — Серебро не просто размозжило кости черепа — голова нежити зашипела, задымилась, опрокинулась за спину, увлекая за собой всё тело.
И в этот миг щит содрогнулся, ударил Олега в грудь, и не ожидавший нападения ведун откинулся на спину. Злое утробное мычание, длинные клыки у самого лица — Середин и сам не понял, как ему удалось так глубоко втянуть голову в плечи, чтобы нежить не смогла вцепиться в лицо. В следующий миг ведун поддернул под деревянный диск ноги, каким-то шестым чувством осознав, что им грозит опасность. Щит затрещал, прижимая Олега к земле с такой силой, словно сверху на него наехал тяжелый танк, и…
Тяжесть внезапно исчезла. Олег мгновенно вскочил, увидел, как кувыркается прочь одетая в косоворотку бесформенная тварь, а за ней, держа наизготовку оглобли, поспешают трое мужиков. Повернулся, кинулся вслед за другой нежитью, убегающей на четвереньках с вывернутой на спину головой, впечатал кистень в середину хребта. Послышался треск, шипение, глаза монстра вспучились, он кувыркнулся — Олег в прыжке дотянулся до рукояти сабли, одновременно выбрасывая вперед щит и дробя его окантовкой ребра гадкому порождению колдовства, рухнул в пыль двора, давя какие-то мелкие шевелящиеся куски, катнулся через правый бок, снова вскочил, выставив щит и помахивая саблей.
Вроде пока спокойно — одно из странных порождений оглоблями гоняют по двору мужики, не давая ни убежать, ни кинуться на кого из людей, другое ползает на руках, волоча обрубки ног, третье — бьется, переломанное в пыли. Четвертое лежит, недвижимое, неподалеку от ворот. Притворяется, наверно — но оно и безопаснее. Угрозы от него нет, и ладно.
Олег перехватил клинок зубами, сунул свисающий с запястья кистень в карман, снова сжал в ладони рукоять сабли:
— А где еще одна?
— А-а-а!!! — С навеса крыльца на него рухнула и близко не похожая на человека тварь — с вытянутой, похожей на крокодилью, мордой, под которой болтались на тонких ниточках человеческие глаза, с длинными шипами вместо кистей рук и перепончатыми ногами.
Ведун успел рубануть навстречу саблей, отсекая левое плечо, прикрыться щитом. В тот же миг древесина сухо треснула, толстый белый шип, пробив доску, впился Олегу чуть ниже ключицы. Настала очередь ему взвыть от страшной боли. Однако самообладания он не потерял и дернул щит вверх, заставляя тварь поднять верхнюю конечность — назвать это рукой язык не поворачивался, — и боковым ударом поперек брюха рассек тушку на две части. Ноги нежити отбежали на несколько шагов, потеряли равновесие и упали, продолжая молотить землю кончиками ступней, верхнюю половину Середин бросил сам — уж больно тяжелой оказалась. Она плюхнулась на спину и затрясла единственной конечностью, пытаясь стряхнуть щит.
— Не давайте им сближаться! — указал Середин на копошащиеся тут и там обрубки. — Срастись могут.
Некоторые из отрубленных ног, рук, кусков тел обзавелись когтями, глазами и пастями — но всё равно оставались слишком уродливыми и неуклюжими, чтобы причинить людям вред. Деревенские мужики на удивление хладнокровно пинали их сапогами, давили, растирали в пыль, в то время как бабы, непрерывно визжа, отсиживались, забравшись с ногами на лавки, перила крыльца, кадки с водой, а две девки ухитрились даже вскарабкаться на верх загородки, за которой хрипели серединские кони.
— За волхвом побежал кто-нибудь или нет? — поинтересовался Олег, вытирая пот со лба.
— Так, значит, это не сваты? — запоздало спросил у него за спиной Севар.
Ведун повернулся к нему — но почему-то не смог остановиться, крутанулся вокруг оси раз, другой, третий и понял, что закружился…
Плечо засвербило, побежали холодные мурашки — Середин невольно дернулся, открыл глаза и увидел над собой спокойное лицо Радши.
— Это ты, волхв? Наконец-то! Тут такой… — Олег вдруг сообразил, что вокруг не так светло, как на улице, и пахнет здесь дымом и мятой, и вообще… В общем, он лежал в бане. Но тем не менее, по инерции ведун закончил: — Одному всего, пожалуй, и не прибрать.
— Я уж прибрал, — кивнул старик.
— Ты ведь два дня лежнем лежал, боярин! — высунулась из-за его плеча Даромила. — Я уж спужалась совсем. От батюшки тебе поклон с благодарностью. Ты как нежить побил, малец из Засосенья приплыл. У сватов, как отчалили, весло сломалось, они и не поплыли. Плохая примета. Его заместо себя на другой долбленке послали. Видать, заманить кто из колдунов батюшку и сестру мою хотел. Кабы не ты…
— Умолкни, балаболка, — перебил ее, не поворачивая головы, Радша. — Да и вообше, ступай отсюда. Гостю нашему твои прелести ныне недосуг, силы беречь надобно.
Девушка замолчала, чего-то недовольно буркнула себе под нос, фыркнула носом, но ушла.
— Зачем ты ее так, Радша? — укорил волхва Олег. — Ты ведь уйдешь, а мне одному тут хоть вой со скуки.
— Нешто она долго в стороне усидит, как я уйду? — хмыкнул тот в бороду. — А то, что молвить хочу, ей слышать не след.
— Это чего же?
— Прощенья у тебя попросить хочу, ведун Олег. Как увидел тебя, за хвастуна никчемного принял. Ан вишь, как обернулось… Я нежити и не заметил, а ты ловцов смертных наших остановил.
— Скажешь тоже, — поморщился Середин. — Я тут как хроник, только лечиться успеваю. То от лихоманки, то от раны. Не везет что-то в последнее время.
— Да, — провел волхв рукой над волосами Олега, — ныне не твое время. А хочешь — оставайся, лучших дней дождись? К себе в дом пущу, ничем не обижу.
— Я бы и остался, — задумчиво ответил ведун, — да боюсь, кое у кого слишком много надежд на мой счет зародится. К чему лишний раз девку потом обижать?
— Тоже верно, — согласился волхв. — Ну, так вода, мыслю, дня через три спадать начнет, а рана уж завтра к вечеру затянется. Мазью я тебя от мертвого яда целил. В кожу он, вестимо, впитался, но еще пять ден мыться тебе нельзя, запомни. Зато стойкость к отраве сей до конца дней обретешь.
— Ничего себе! — изумился Середин. — Это что же, у вас нежить трупными ядами клыки мажет!? Кто ее такому научил?
— Я тебе намедни сказывал, ведун. У нас на реке духи с нежитью особую силу и злобу имеют, — напомнил Радша. — Потому как река Смородина рядом. От нее и силу свою зло черпает.
— Это какая? — забыв про рану, сел на полке Олег. — Та самая?
— Она, — согласно кивнул волхв.
— Та самая, что Явь от Нави отделяет?
— Да.
— Через которую Калинов мост перекинут?
— Да, ведун, она самая, — в третий раз подтвердил Радша. — От нее-то, от силы Мариной, от нави близкой нежить свою силу злобную и черпает.
— Но этого не может быть! — замотал головой Середин. — Огненная река смоляная Смородина, через которую Калинов мост узкий, каменный перекинут, без ограды, без перил… Она… Она ведь… — Он вскинул руки к небу: — Она ведь там! Там, куда жаворонки души людские уносят, где бескрайнее царство прекрасной Мары раскинуто.
— То мне неведомо, ведун, — поджал губы старик. — Нет у меня той власти, что у великого Вельмеся, волхва князя Черного, имелась. Может статься, он реку Смородину с небес на землю опустил. Может, земли близкие ввысь вскинул. Однако же появилась по велению князя река Смородина в здешних местах. Оттого меж нами и Рязанью селений почитай что и нет. Там она где-то. Путь к ней заговорен словами тайными, заклятиями страшными. Охраняют ее твари жуткие, огнедышащие, безжалостные. Кого заговоры не остановят, того звери сии пожрут. Кто со зверями справится, тому в смоле речной гореть. Кого смола не спалит — того мост острый, что сталь булатная, пополам разрежет…
— Я помню, каков он, Калинов мост, — откинулся обратно на шкуру Олег. — Вот только зачем волхву великому страшное место сие на землю русскую помещать?
— А разве не слышал ты сей молвы, ведун? — удивился Радша. — Про князя Черного, злых хазар и мудрого волхва, великого Вельмеся?
— Расскажи, — попросил Олег, — сделай милость.
— Давно это было, ведун, — словно вспоминая, возвел глаза к потолку старик. — Сказывают, не было на здешних землях достойного князя, и оттого считали их своими дикие злобные хазары. А для доказательства власти своей, что ни год, объезжал кто-то из воевод хазарского кагана земли здешние да собирал с кого дань, с кого подарки, с кого откуп, а кого и просто грабил не жалеючи. Детей, девок красных в полон гнал, а мужей, что к совести взывать пытались, и вовсе ако скот резал. И так привыкли хазары на землях русских бесчинствовать, что выезжали сюда, как на легкую охоту. Не токмо с ратью, а и с гаремами своими, беками придворными, татрами дорогими, посудой дорогой. Украшенные все, богатые, да еще и с казной на случай прихотей каких, коли с русских данников собрать много не случится. А в те времена пришел в южные края отважный князь Черный — порядок на Руси навести. Было это чуть не полтораста лет тому назад, а может, и более. Пришел, город новый основал, столицу свою, кою так и нарек: Чернигов. А опосля с дружиной своей отправился земли окрестные рядить. Аккурат по тому времени направил свои стопы в пределы наши каган-бек именем Манасия. С ратями, с придворными своими, танцовщицами, рабами многими и ценностями великими. Грабил он селения окрестные, а сам роскошью своей наслаждался, сластями и винами, да новыми невольницами. Немало из-за него слез пролили люди русские, жены с матерями, немало он душегубством своим даней и откупов набрал. Да токмо не привел ему Сварог-батюшка назад к кагану вернуться, встретил он на узкой дороженьке дружину князя Черного. А как у нас испокон веку с татями положено поступать, ведун? Вот и взялись князь да богатыри его за мечи вострые, и принялись крушить душегубов хазарских за ради дела отчего, покоя землицы родимой. Четыре дня, сказывали, рубили они погань хазарскую, да еще три ноченьки. Истомилися, все мечи иступили, но покончили и с каган-беком Манасием, и со всеми его ратями до последнего скотника. Увидел князь Черный добычу богатую, богаче которой и не бывало еще, услышал слова благодарственные от невольников, что свет свободы увидели, за долю свою успокоились. Но не возрадовался князь, а опечалился. Помыслил о том, сколько еще слабых и обездоленных в неволе хазарской томится, сколько матерей по детям своим слезы льют. И порешил он идти на хазар, в самое их логовище и резать нещадно, пока не останется поганого злобного племени, ни одно жалкое семя. А добычу свою великую, несчитанную, дабы с собою не везти, повелел волхву своему, Вельмесю, заговорить страшным словом чародейским, запереть засовами колдовскими, отгородить заклятьями неодолимыми. Так и появилась в здешних землях река Смородина. Вельмесь ее сюда привел, дабы добычу княжескую от рук жадных отгородить. Вот она, память и беда наша, ведун. Добыча княжеская, сокровище хазарское. И название селения нашего — Чернава — от того идет, что сокровища князя Черного поблизости схоронены.
— А дальше? — облизнул пересохшие губы Середин. — Дальше что было?
— Ничего не было, ведун, — тяжко вздохнул Радша. — Не вернулся князь за добычей, сгинул в сечах на земле хазарской. Так и осталась она, заговоренная, без хозяина. А каган хазарский порешил, сказывают, с местью к нам прийти. Раз пришел — да побил его князь Олег Новгородский.
— Сам управлюсь.
— Да я денег не спрошу. Так, от нечего делать подсоблю. Бери пробойник.
Олег перехватил у хозяина клещи, сдвинул заготовку к отверстию на наковальне. Не заставив себя уговаривать лишний раз, Сбыслав ухватил заточенный стержень, ручник и, быстро переставляя пробойник, шестью сильными ударами пробил шесть отверстий.
— Куда?
— В вошву кидай, пусть подкалится.
Вода в деревянном корыте зашипела, забурлила, по поверхности поплыла окалина и белая зола. Середин развернулся к горну, поворошил клещами угли, нашел еще одну красную подкову, перекинул на наковальню. Вместе они закончили работу всего за несколько минут. Сбыслав снял фартук, присел на брошенное возле входа бревно, поднял с земли большую крынку, молча протянул гостю. Олег присел рядом, отпил несколько глотков чуть терпковатого пива, крякнул, вернул кузнецу. Тот тоже сделал несколько глотков, поставил на землю, отер бороду:
— Ну, и как тебе? Я для него бражку поперва с рябиной настаиваю, а уж потом перевариваю, да хмель кладу.
— Непривычно. Но нравится, — кивнул Середин и за похвалу получил еще несколько глотков.
— Чего же пришел, коли назад не собираешься, чужак? Видать, нужда в чем появилась?
— Да вот, спросить хотел. У вас в Чернаве украшения какие женские купить можно?
— Какие-никакие — всякие, — усмехнулся кузнец. — Проще сказывай, чего именно ищешь?
— Сам не знаю, — пожал плечами ведун. — Подарок хотел девице сделать. Не очень дорогой, но чтобы память добрая осталась.
— От оно как… — для лучшего мышления Сбыслав хлебнул еще изрядно пива. — Ну, платков, сам понимаешь, у меня нет. Ан колец пара лежит. Балуюсь иногда с желтым металлом, коли работы мало. Дочка, чай растет. Скоро красоты захочется. На, допивай. Сейчас принесу.
Олег от угощения отказываться не стал, а ухватил крынку за широкое горлышко и привалился спиной к стене. К тому времени, когда глиняная емкость опустела, как раз вернулся хозяин, протянул ведуну небольшой сверток, сам вошел в кузню, чем-то там загремел. Середин развернул тряпицу и восхищенно цокнул языком: это были крупные височные кольца из желтой меди со спиральным рисунком из серебра и небольшим отверстием посередине, в котором покачивались жемчужинки. Похоже, с речным жемчугом в здешних местах проблем не было — пихали его куда только можно.
— Великолепно! — не стал скрывать впечатления ведун. — Я такой красоты даже на Новгородском торгу не встречал.
— Да? — высунул голову из-под полога Сбыслав. — Я чеканку мыслил лаком покрыть али эмалью, да зелья нигде узнать не смог. Оттого и решил серебро вбить.
— Блеск! Так оно даже лучше получилось. Жаль, тебе они самому, наверное, нужны.
— Моей малой еще десяти весен нет, — засмеялся кузнец. — Я ей еще не одни смастерить успею. Куда краше этих будут. В Рязани буду, еще раз тайну лака ювелирного вызнать попробую.
— Не пробуй, — покачал головой Середин, сворачивая тряпицу с кольцами. — Сколько хочешь за товар свой изящный?
— Согласись, сорок белок будет совсем не много.
— У меня нет беличьих шкурок.
— Тогда девять кун.
— И куниц нету. Я же не промысловик, чай сказывал
— Чем де тогда платить хочешь?
— Серебром, Сбыслав. Думаю, ты не считаешь, что серебро хуже мехов?
Кузнец скользнул беглым взглядом по пальцам гостя, и ведун улыбнулся уголками губ. Большинство обитателей этого мира больше привыкли считать деньгами не содержимое кошелька, а то, что человек носил на себе. Заплатить за покупки кольцом, перстнем, шейной гривной, монетой с монисто или серебряной пластиной с собственного боевого пояса, золотой пуговицей, пряжкой, наконечником шнурка считалось в порядке вещей. Оттого-то и ходили многие разукрашенными, как попугаи, коли казна позволяла. Не красоты ради — а для демонстрации платежеспособности. Ну, и приобрести если чего захочется — капитал всегда при себе. Точнее — на себе. У Олега же сохранились старые привычки: он сунул руку в карман косухи, достал вышитый кисет и подбросил его в ладони, позволив монетам негромко, но весомо звякнуть.
— Персидское?
— Новгородское. Чешуя.
— Ну, — прикинул кузнец, — две чешуйки в чеканку я точно вбил. И металла еще на две потратил. Жемчужины по чешуе, не меньше стоят. Стало быть, шесть…
— Шесть так шесть… — Поскольку работу Сбыслав почему-то включать в счет не стал, Олег решил не торговаться, развязал кисет и отсчитал монетки. — Спасибо тебе, мастер. Золотые у тебя руки.
Ведун вернулся на двор к шорнику, закрылся в бане и запалил печь. Коли делать нечего — так хоть на огонь полюбоваться…
Перед самыми сумерками Даромила принесла большую глиняную миску со щами, большой ломоть хлеба, поставила на лавку кувшин:
— Батюшка пива свежего сварил. Коли сговорится со сватами-то, пивом заливать надобно. После пива уговор уж не рвут. Ты попробуй. К сватам ведь за стол не пустят.
— Спасибо, хозяюшка. Балуешь…
Олег перевернул одну из шаек, сел перед лавкой, на которой был устроен простенький стол, вынул из чехла ложку. Покосился на девушку. Та почему-то не уходила — слонялась по бане и заглядывала в углы, словно видела их в первый раз.
— Жарко тут у тебя, боярин.
— Так ведь волхв сказывал, лихоманка жара боится. Вот и стараюсь.
— Ох, жарко… — присела на нижнем полке девушка, уронила на пол мягкие черевики и заболтала ногами. — Прямо дышать нечем.
— Приходится терпеть. — Середин отвернулся к щам и принялся за еду.
— Как же ты живешь так, боярин? Без жены, без дома, без земли.
— Живу, — пожал плечами Олег. — Оно ведь, с другой стороны, и спокойнее. Коли нет ничего за душой, то оно и бояться нечего. Потому как нечего терять. Коли в сечу иду — не боюсь, как жена без меня жить станет, на кого хозяйство останется, кто на землю позарится. Я и сабля — и нет для меня в бою иных дум. Очень, кстати, полезное состояние.
— Но как же без супруги-то?.. — не поняла она. — Кому семя свое отдашь, кто детей тебе родит, кто род твой на земле оставит?
— Ну, я же не говорил, что моя жизнь идеальна… — усмехнулся ведун.
— Коли детей нет, зачем живешь? Для кого голову кладешь, как дедам в очи смотришь?
— Не смотрю, — повернулся к ней Олег. — Я же говорил: нет у меня за спиной ничего. Ни детей, ни родителей. Один я.
— Бедный ты мой, — покачала головой девушка. — Сирота.
Ведун вздохнул. Изливать свою душу случайной знакомой он не имел ни малейшего желания. Объяснять, как оказался в этом мире — тем более. Между тем, Даромила явно ждала ответа.
«Интересно, чего это она сегодня такая обходительная да заботливая? — подумал он и тут же сам и ответил: — Желана… Ну, как баба может при себе хоть что удержать! Конечно же, упредила подругу, что от гостя сюрприза ждать нужно…»
— Да, хотел перед отъездом, но чего тянуть? — буркнул он себе под нос и достал сверток. — Возьми, Даромила. Это тебе. Красивая ты девушка, и добрая. Вот и решил подарок от себя оставить.
Она приняла сверчок, неуверенно посмотрела на Олега, на подарок. Потом осторожно отвернула край и ахнула:
— Какая красота!!!
Девушка вскинула кольца к вискам, но тут же спохватилась, шагнула к гостю, крепко его поцеловала, опять подхватила украшения, метнулась в одну сторону, в другую, попыталась заглянуть в котел — ничего, естественно, не разглядела, выскочила наружу. Олег притворил за ней дверь, отпил из кувшина пивка, кинул на лавку косуху, штаны и забрался наверх. Поставив пиво на расстоянии вытянутой руки, он распростерся на мягкой шкуре, глядя на близкий прокопченный потолок.
Да, простые нравы в этом мире, простые и понятные. Дети, дом, семья. Семя свое оставить — вот она, настоящая цель жизни. Главный след мужчины на земле — это род свой. А всякие высшие идеи: наука, философия, литература, слава ратная… Кому она, и вправду, нужна, если детей нет, что все это унаследуют?
— Боярин! — постучали в дверь.
Олег промолчал, и девушка постучала громче:
— Боярин, дай миску забрать.
Середин спрыгнул с полка, подошел ближе, отпихнул ногой подпирающее дверь полено. Улыбающаяся Даромила скользнула мимо, подобрала пустую посудину, смахнула на пол крошки, повернулась:
— Ну, пошла я, боярин. Спокойно тебе в тепле почивать.
Олег посмотрел в ее совершенно черные в сумерках, бездонные глаза, шагнул ближе, обнял и крепко впился ртом в мягкие горячие губы.
* * *
— Ей, боярин, не беспокою? Пироги снедать станешь?Олег вздрогнул. Похлопал рукой рядом с собой: никого. Он протянул руку еще дальше, нащупал кувшин, вылил остатки хмельного угощения в рот и тряхнул головой:
— Забористую тут бражку варят, однако. Причудилось, что ли?
— Нешто спишь, боярин?
Середин сел на полке, прикрыв низ живота шкурой, глянул на дверь:
— Так открыто же! Заходи.
В баню вплыла Даромила, неся на деревянном подносе пару расстегаев и несколько мелких пряженцев, поставила на лавку, крутанулась, подхватила пустой кувшин:
— Сыта опосля принесу, пока рукоделья моего отпробуй.
— Сегодня, что ли, пекла? — удивился ведун.
— А когда же? Пробуй, горячие еще!
«Стало быть, и вправду причудилось, — понял Середин, наблюдая за девушкой. — Когда бы она всё успела, если бы ночь тут провела?»
Даромила выглядела совсем как накануне вечером: платок на волосах, старый выцветший сарафан, но… Что-то в ней изменилось. Теперь она словно вся светилась изнутри, и порхала легко, как по воздуху.
— Вставай, боярин! Всё лето проспишь! — Она выскочила наружу.
Олег поднялся, сунул палец в котел на печи, потом зачерпнул оттуда шайкой воды и вылил себе на голову. Удобно это всё же порой — в бане пожить. Наклонился к пирогам, выбрал румяный пряженец, сунул в рот. Он оказался с жареной капустой и яйцом, чуть недосоленный, но всё равно удивительно вкусный.
— Вы поднялись? — заглянула внутрь Даромила. — Или только ты, боярин?
«Не приснилось…» — сообразил ведун.
Девушка поставила на лавку снова наполненный кувшин — только пахнущий уже не хмелем, а медом, — пальцами пробежалась, как по флейте, по мужскому Олегову достоинству. Оно немедленно откликнулось, а Даромила, чуть прикусив ведуну ухо, шепнула:
— Давай скорее, а то батюшка чего подумает. Мне еще скотину надобно напоить.
К ночи Середин уже в точности знал сельский трудовой распорядок. Скотину напоить, корму задать — четверть часа перерыв. Птицу накормить, воды в кадки от колодца натаскать, чтобы грелась, бурду для поросят запарить — еще перерыв. Потом гостя обедом попотчевать — тут уже полчаса времени выкраивается. Опять вода, дойка коровы и трех коз, чистка хлева — перерыв. Затопить печь в доме, кашу протомить, корм скотине запарить, золу развести, дабы тряпье завтра постирать — опять передышка. Потом дело к вечеру подходит, а стало быть — Олегу ужин нести пора. И торопиться в темноте уже некуда…
Проваливаясь в спасительный сон, Середин уже не знал, кто за этот день устал сильнее: Даромила — на работе, или он — не вылезая из-под шкуры.
Новое утро началось непривычно — с ласкового прикосновения сухих мягких губ к глазам, потом к кончику носа, к губам.
— Даромила… — пробормотал Олег, возвращаясь к реальности, попытался поймать ее за руку, но девушка отстранилась:
— Смотри, как красиво…
Ведун открыл глаза: Даромила в расшитом праздничном сарафане крутанулась вокруг своей оси. Под краями кокошника на ее височных кольцах блеснули ярким светом серебряные спирали, окаймляя чуть розоватые жемчужины.
— Класс! — вскинул большой палец Олег. Значения этого слова и жеста девушка знать не могла — но поняла, что ее хвалят, зарделась, подбежала, поцеловала гостя в губы и выскочила из бани. Середин усмехнулся: приятно всё-таки доставлять людям удовольствие! Поднялся, выпил принесенного чуть сладковатого сыта, пироги трогать не стал — не чувствовал пока голода.
Учитывая праздничные ожидания деревенских, Олег надел синюю шелковую рубаху, что была куплена в Белоозере уже так давно — и не вспомнить, опоясался саблей, собрав лишнюю ткань рубахи на спине в одну складку. После небольшого раздумья накинул на плечи не престижный, по местным меркам, бобровый налатник, а изрядно потертую косуху — неудобно всё-таки без карманов обходиться. В правом, как всегда, лежал тяжелый серебряный кистень с выведенной наверх петлей, в левом — кисет с оставшейся новгородской «чешуей». Пригладив волосы, ведун вышел во двор, где опять собралось изрядно соседей, присел на чурбачок на солнышке. И почти сразу услышал шепоток:
— Идут! Идут…
Середин встал, подобрался поближе. Любопытство, как говорится, не порок — особенно если делать ну совершенно нечего! За оградой показались неспешно топающие вдоль вала сваты, которые, словно преданные телохранители, окружали жениха. У ворот они остановились, поклонились па все четыре стороны, шагнули во двор и… И ведун ощутил, как примотанный к запястью крест отозвался на их приближение теплом.
— Может, заговоры какие охранные используют? — пробормотал он себе под нос, но поверить в подобное предположение не мог. Ведь сваты приехали уже в третий раз — и до сего освященный крестик никакой магии в гостях не отмечал. — Электрическая сила, что же это происходит?
— Здравствуй, хозяин, и пребудут долгими года твоей жизни, да наполнятся до краев твои амбары, и да будет твое пиво пенным, а стада — тучными, — поклонился один из сватов. — Прибыли мы на твой двор, дабы получить товар дорогой, товар сладкий, товар редкостный, да отвести к хранилищу прочному, в коем отныне он от чужих глаз храниться станет…
Слова были обычные — уважительные, витиеватые, как и полагалось для торжественного случая, доброжелательные. Вот только чересчур витиеватые для сватов, что прежде вели себя не так… старательно. И крест — крест пульсировал на запястье жаром, чуть не крича: «Здесь появилось нехристианское колдовство!».
— Ох, и высмеют меня, как последнего идиота… — пробормотал Середин.
Отступив назад, он за спинами наблюдающих за встречей деревенских быстрым шагом прошел к навесу, к своим вещам, подобрал щит, кинул его за спину. Петлю кистеня выпустил из кармана наружу, развязал узел кисета.
— Ох, не в свое ведь дело опять лезу…
У крыльца Севар уже ответил сватам столь же витиеватым приветствием, вывел за руку дочь, голову которой покрывал тонкий, почти прозрачный льняной платок, а плечи — подбитая лисой шуба. Сам шорник ради такого случая нарядился в высокую горлатную шапку и слегка потертый малиновый зипун с шелковыми шнурами. Как же иначе — впервые в дом к будущим родственникам собирается! И свое достоинство уронить нельзя, и невесту надобно лицом показать.
Ведун прокрался к воротам, приблизился к сватам, чувствуя, как крест наливается нестерпимым жаром, и громко спросил:
— А я могу жениху от себя подарок дорогой сделать?
— Подарок? — развернулись к нему не ожидавшие такого вопроса гости, и Олег, воспользовавшись кратким замешательством, схватил жениха за руку, повернул ее ладонью вверх и спешно прихлопнул своей.
— В-в-ва-а-а-а-у-у-у! — сорвался на звериный вопль гость, рванул конечность к себе. В воздухе пахнуло паленым, на землю упали две серебряные монетки.
— Что же ты драгоценный металл так не уважаешь? — усмехнулся Середин и перекинул щит из-за спины в руку.
— А-а-а! — Распахнув пасть с длинными клыками, жених ринулся вперед, но Олег, готовый к такому раскладу, рванул саблю из ножен лезвием вверх.
Стремительный клинок, молнией блеснув в воздухе, срубил ему кисть чуть выше запястья и макушку черепа. Ведун отскочил, покосившись на землю, и с облегчением перевел дух: никакой крови вокруг обрубка не растекалось. Значит — нежить!
— У-у-у! — кинулись к Олегу сваты справа и слева.
Навстречу одному Середин выставил щит, другого располосовал сталью, тут же упал на колено, рубанул саблей под нижним краем щита, снося чьи-то ноги. Нежить — она нежить и есть, убить ее почти невозможно. Но вот на кусочки раскромсать — запросто. Пусть все эти ступни, голени, руки, головы продолжают шевелиться, ползать, пытаются укусить толкнуть или щипнуть — но лучше сотня маленьких огрызков, чем один большой дракон.
Середин придавил пяткой ползущую пятерню, хорошенько растер и тут же отскочил, подперев щит плечом и эфесом сабли. Удар одновременно прыгнувших сватов оказался силен — но опрокинуть ведуна им не удалось. Олег из-за края щита опять рубанул нежить, снося с плеч голову с бельмами вместо глаз, пнул ногой щелкающий зубами сапог и, отступив еще на шаг, глянул по сторонам. Деревенские созерцали происходящее, отвесив челюсти, словно зрители в кинотеатре, — ничего не предпринимая и не сдвигаясь с места.
— Волхва зовите!!! — заорал Середин во всю глотку. — Волхва! Один я…
Щит содрогнулся от тяжелого пинка, заставив ведуна отступить еще на шаг, сбоку выросла темная фигура. Олег выбросил вперед клинок, легко погрузившийся едва ли не по самую рукоять, — нежить резко повернулась вокруг своей оси и довольно загоготала. Застрявшая в теле свата сабля вырвалась из рук своего хозяина, не причинив твари видимого вреда.
— Ты победил? — хмыкнул ведун, отступая еще на шаг и запуская руку в петлю кистеня. — Доволен?
Нежить зарычала, бросаясь вперед. Олег рванул кистень, резко крутанул и впечатал его в совсем близкий лоб.
— У-а-а-у!!! — Серебро не просто размозжило кости черепа — голова нежити зашипела, задымилась, опрокинулась за спину, увлекая за собой всё тело.
И в этот миг щит содрогнулся, ударил Олега в грудь, и не ожидавший нападения ведун откинулся на спину. Злое утробное мычание, длинные клыки у самого лица — Середин и сам не понял, как ему удалось так глубоко втянуть голову в плечи, чтобы нежить не смогла вцепиться в лицо. В следующий миг ведун поддернул под деревянный диск ноги, каким-то шестым чувством осознав, что им грозит опасность. Щит затрещал, прижимая Олега к земле с такой силой, словно сверху на него наехал тяжелый танк, и…
Тяжесть внезапно исчезла. Олег мгновенно вскочил, увидел, как кувыркается прочь одетая в косоворотку бесформенная тварь, а за ней, держа наизготовку оглобли, поспешают трое мужиков. Повернулся, кинулся вслед за другой нежитью, убегающей на четвереньках с вывернутой на спину головой, впечатал кистень в середину хребта. Послышался треск, шипение, глаза монстра вспучились, он кувыркнулся — Олег в прыжке дотянулся до рукояти сабли, одновременно выбрасывая вперед щит и дробя его окантовкой ребра гадкому порождению колдовства, рухнул в пыль двора, давя какие-то мелкие шевелящиеся куски, катнулся через правый бок, снова вскочил, выставив щит и помахивая саблей.
Вроде пока спокойно — одно из странных порождений оглоблями гоняют по двору мужики, не давая ни убежать, ни кинуться на кого из людей, другое ползает на руках, волоча обрубки ног, третье — бьется, переломанное в пыли. Четвертое лежит, недвижимое, неподалеку от ворот. Притворяется, наверно — но оно и безопаснее. Угрозы от него нет, и ладно.
Олег перехватил клинок зубами, сунул свисающий с запястья кистень в карман, снова сжал в ладони рукоять сабли:
— А где еще одна?
— А-а-а!!! — С навеса крыльца на него рухнула и близко не похожая на человека тварь — с вытянутой, похожей на крокодилью, мордой, под которой болтались на тонких ниточках человеческие глаза, с длинными шипами вместо кистей рук и перепончатыми ногами.
Ведун успел рубануть навстречу саблей, отсекая левое плечо, прикрыться щитом. В тот же миг древесина сухо треснула, толстый белый шип, пробив доску, впился Олегу чуть ниже ключицы. Настала очередь ему взвыть от страшной боли. Однако самообладания он не потерял и дернул щит вверх, заставляя тварь поднять верхнюю конечность — назвать это рукой язык не поворачивался, — и боковым ударом поперек брюха рассек тушку на две части. Ноги нежити отбежали на несколько шагов, потеряли равновесие и упали, продолжая молотить землю кончиками ступней, верхнюю половину Середин бросил сам — уж больно тяжелой оказалась. Она плюхнулась на спину и затрясла единственной конечностью, пытаясь стряхнуть щит.
— Не давайте им сближаться! — указал Середин на копошащиеся тут и там обрубки. — Срастись могут.
Некоторые из отрубленных ног, рук, кусков тел обзавелись когтями, глазами и пастями — но всё равно оставались слишком уродливыми и неуклюжими, чтобы причинить людям вред. Деревенские мужики на удивление хладнокровно пинали их сапогами, давили, растирали в пыль, в то время как бабы, непрерывно визжа, отсиживались, забравшись с ногами на лавки, перила крыльца, кадки с водой, а две девки ухитрились даже вскарабкаться на верх загородки, за которой хрипели серединские кони.
— За волхвом побежал кто-нибудь или нет? — поинтересовался Олег, вытирая пот со лба.
— Так, значит, это не сваты? — запоздало спросил у него за спиной Севар.
Ведун повернулся к нему — но почему-то не смог остановиться, крутанулся вокруг оси раз, другой, третий и понял, что закружился…
Плечо засвербило, побежали холодные мурашки — Середин невольно дернулся, открыл глаза и увидел над собой спокойное лицо Радши.
— Это ты, волхв? Наконец-то! Тут такой… — Олег вдруг сообразил, что вокруг не так светло, как на улице, и пахнет здесь дымом и мятой, и вообще… В общем, он лежал в бане. Но тем не менее, по инерции ведун закончил: — Одному всего, пожалуй, и не прибрать.
— Я уж прибрал, — кивнул старик.
— Ты ведь два дня лежнем лежал, боярин! — высунулась из-за его плеча Даромила. — Я уж спужалась совсем. От батюшки тебе поклон с благодарностью. Ты как нежить побил, малец из Засосенья приплыл. У сватов, как отчалили, весло сломалось, они и не поплыли. Плохая примета. Его заместо себя на другой долбленке послали. Видать, заманить кто из колдунов батюшку и сестру мою хотел. Кабы не ты…
— Умолкни, балаболка, — перебил ее, не поворачивая головы, Радша. — Да и вообше, ступай отсюда. Гостю нашему твои прелести ныне недосуг, силы беречь надобно.
Девушка замолчала, чего-то недовольно буркнула себе под нос, фыркнула носом, но ушла.
— Зачем ты ее так, Радша? — укорил волхва Олег. — Ты ведь уйдешь, а мне одному тут хоть вой со скуки.
— Нешто она долго в стороне усидит, как я уйду? — хмыкнул тот в бороду. — А то, что молвить хочу, ей слышать не след.
— Это чего же?
— Прощенья у тебя попросить хочу, ведун Олег. Как увидел тебя, за хвастуна никчемного принял. Ан вишь, как обернулось… Я нежити и не заметил, а ты ловцов смертных наших остановил.
— Скажешь тоже, — поморщился Середин. — Я тут как хроник, только лечиться успеваю. То от лихоманки, то от раны. Не везет что-то в последнее время.
— Да, — провел волхв рукой над волосами Олега, — ныне не твое время. А хочешь — оставайся, лучших дней дождись? К себе в дом пущу, ничем не обижу.
— Я бы и остался, — задумчиво ответил ведун, — да боюсь, кое у кого слишком много надежд на мой счет зародится. К чему лишний раз девку потом обижать?
— Тоже верно, — согласился волхв. — Ну, так вода, мыслю, дня через три спадать начнет, а рана уж завтра к вечеру затянется. Мазью я тебя от мертвого яда целил. В кожу он, вестимо, впитался, но еще пять ден мыться тебе нельзя, запомни. Зато стойкость к отраве сей до конца дней обретешь.
— Ничего себе! — изумился Середин. — Это что же, у вас нежить трупными ядами клыки мажет!? Кто ее такому научил?
— Я тебе намедни сказывал, ведун. У нас на реке духи с нежитью особую силу и злобу имеют, — напомнил Радша. — Потому как река Смородина рядом. От нее и силу свою зло черпает.
— Это какая? — забыв про рану, сел на полке Олег. — Та самая?
— Она, — согласно кивнул волхв.
— Та самая, что Явь от Нави отделяет?
— Да.
— Через которую Калинов мост перекинут?
— Да, ведун, она самая, — в третий раз подтвердил Радша. — От нее-то, от силы Мариной, от нави близкой нежить свою силу злобную и черпает.
— Но этого не может быть! — замотал головой Середин. — Огненная река смоляная Смородина, через которую Калинов мост узкий, каменный перекинут, без ограды, без перил… Она… Она ведь… — Он вскинул руки к небу: — Она ведь там! Там, куда жаворонки души людские уносят, где бескрайнее царство прекрасной Мары раскинуто.
— То мне неведомо, ведун, — поджал губы старик. — Нет у меня той власти, что у великого Вельмеся, волхва князя Черного, имелась. Может статься, он реку Смородину с небес на землю опустил. Может, земли близкие ввысь вскинул. Однако же появилась по велению князя река Смородина в здешних местах. Оттого меж нами и Рязанью селений почитай что и нет. Там она где-то. Путь к ней заговорен словами тайными, заклятиями страшными. Охраняют ее твари жуткие, огнедышащие, безжалостные. Кого заговоры не остановят, того звери сии пожрут. Кто со зверями справится, тому в смоле речной гореть. Кого смола не спалит — того мост острый, что сталь булатная, пополам разрежет…
— Я помню, каков он, Калинов мост, — откинулся обратно на шкуру Олег. — Вот только зачем волхву великому страшное место сие на землю русскую помещать?
— А разве не слышал ты сей молвы, ведун? — удивился Радша. — Про князя Черного, злых хазар и мудрого волхва, великого Вельмеся?
— Расскажи, — попросил Олег, — сделай милость.
— Давно это было, ведун, — словно вспоминая, возвел глаза к потолку старик. — Сказывают, не было на здешних землях достойного князя, и оттого считали их своими дикие злобные хазары. А для доказательства власти своей, что ни год, объезжал кто-то из воевод хазарского кагана земли здешние да собирал с кого дань, с кого подарки, с кого откуп, а кого и просто грабил не жалеючи. Детей, девок красных в полон гнал, а мужей, что к совести взывать пытались, и вовсе ако скот резал. И так привыкли хазары на землях русских бесчинствовать, что выезжали сюда, как на легкую охоту. Не токмо с ратью, а и с гаремами своими, беками придворными, татрами дорогими, посудой дорогой. Украшенные все, богатые, да еще и с казной на случай прихотей каких, коли с русских данников собрать много не случится. А в те времена пришел в южные края отважный князь Черный — порядок на Руси навести. Было это чуть не полтораста лет тому назад, а может, и более. Пришел, город новый основал, столицу свою, кою так и нарек: Чернигов. А опосля с дружиной своей отправился земли окрестные рядить. Аккурат по тому времени направил свои стопы в пределы наши каган-бек именем Манасия. С ратями, с придворными своими, танцовщицами, рабами многими и ценностями великими. Грабил он селения окрестные, а сам роскошью своей наслаждался, сластями и винами, да новыми невольницами. Немало из-за него слез пролили люди русские, жены с матерями, немало он душегубством своим даней и откупов набрал. Да токмо не привел ему Сварог-батюшка назад к кагану вернуться, встретил он на узкой дороженьке дружину князя Черного. А как у нас испокон веку с татями положено поступать, ведун? Вот и взялись князь да богатыри его за мечи вострые, и принялись крушить душегубов хазарских за ради дела отчего, покоя землицы родимой. Четыре дня, сказывали, рубили они погань хазарскую, да еще три ноченьки. Истомилися, все мечи иступили, но покончили и с каган-беком Манасием, и со всеми его ратями до последнего скотника. Увидел князь Черный добычу богатую, богаче которой и не бывало еще, услышал слова благодарственные от невольников, что свет свободы увидели, за долю свою успокоились. Но не возрадовался князь, а опечалился. Помыслил о том, сколько еще слабых и обездоленных в неволе хазарской томится, сколько матерей по детям своим слезы льют. И порешил он идти на хазар, в самое их логовище и резать нещадно, пока не останется поганого злобного племени, ни одно жалкое семя. А добычу свою великую, несчитанную, дабы с собою не везти, повелел волхву своему, Вельмесю, заговорить страшным словом чародейским, запереть засовами колдовскими, отгородить заклятьями неодолимыми. Так и появилась в здешних землях река Смородина. Вельмесь ее сюда привел, дабы добычу княжескую от рук жадных отгородить. Вот она, память и беда наша, ведун. Добыча княжеская, сокровище хазарское. И название селения нашего — Чернава — от того идет, что сокровища князя Черного поблизости схоронены.
— А дальше? — облизнул пересохшие губы Середин. — Дальше что было?
— Ничего не было, ведун, — тяжко вздохнул Радша. — Не вернулся князь за добычей, сгинул в сечах на земле хазарской. Так и осталась она, заговоренная, без хозяина. А каган хазарский порешил, сказывают, с местью к нам прийти. Раз пришел — да побил его князь Олег Новгородский.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента