[1]
– И как греет? – чтобы не показаться зазнавшимся невеждой, поинтересовался Андрей. – Думаю, раз стенки тонкие, то ведь остывать должна быстро.
– Зато и согревается чуть не в минуту! – горячо парировал Юрий Семенович. – Коли углей много нагорит, так без опаски в любой мороз греться можно. Не выпадут, пожара не устроят, жарко круглый день. Ну, а прогорят, так завсегда еще подбросить можно…
Об этом Зверев как-то не подумал. По сравнению с жаровней – и правда ведь гениально! А что остывает быстро – всегда можно использовать «автозагрузку» в виде дежурного холопа. И Андрей уже искренне восхитился:
– Великолепно! Такую же хочу.
– Тебе-то зачем, Андрей Васильевич? – разлил вино князь Друцкий и снял с блюда крышку, под которой оказалась уже нарезанная запеченная телятина. – Ты ведь сани за собой не потащишь, ты верхом поскачешь. Эх, где она ныне, моя молодость…
– Нечто так часто путешествовать приходится, Юрий Семенович? – Зверев сел на сундук возле стола.
– Да уж покатался в последние годы, Андрей Васильевич… – Друцкий опустился в накрытое накидкой из рыси кресло, поднял бокал: – За встречу, да принесет она нам удачу.
– За встречу, – кивнул Зверев и пригубил кубок. Вино было терпким и совсем не сладким, похожим на испанское. В густой красноте трепетали отблески свечей.
– Я-то путешествую, – сделав пару глотков, отставил кубок гость, – а вот ты что-то дома засиделся, Андрей Васильевич. Откуда смирение такое в юные годы?
– Почему засиделся? – пожал плечами Зверев. – В Москву мы с Полиной выезжаем, к отцу заглядывали, места святые на Валааме посетили.
– В Москве бывал, а ко двору царскому не явился ни разу, – ухватился за слова Андрея князь Друцкий. – Сие есть неуважение великое. Мыслишь, неведомо государю, что ты милостями его брезгуешь? За содержанием денежным в Разрядный приказ ни разу не заглянул. Ладно, батюшка твой, боярин Василий за тебя серебро забирает. Однако же о небрежении сем царю непременно доносят. Ты, видно, гнева великокняжеского ищешь, ссоры с помазанником божьим?
– Плевать! – Князь Сакульский опрокинул кубок и разом опустошил его почти наполовину. – Плевать я хотел и на гнев его, и на милости. Не появлюсь в гадюшнике этом ни за какие коврижки. Что это за царь, который трон свой предателями и ворами окружает? Князь Курбский – подонок и предатель, на ляхов за деньги шпионит., На колу его место, а не в воеводах русских. Сильвестр с Адашевым в час болезни Иоанну изменили открыто, к Старицкому перебежали, крест ему на верность целовали и на трон затащить пытались. Их что – повесили, утопили, голову отрубили? Хрена там лысого! Как сидели в царских писарях у трона, так и сидят! Сам Старицкий и мамаша его, что золото боярам в Кремле раздавали и к свержению Иоанна звали, – где сейчас? На каторге, в монастыре, в ссылке? Фигушки, в свите царской они веселятся. Меня же, который заговор* смертельный разрушил, Иоанн вместо благодарности в колдовстве обвинил! И ладно сам взъерепенился – так ведь он с сына Дмитрия чар не позволил снять. Теперь сын его умер, царица наверняка хворая, отравители и изменники в любимчиках ходят, а все мы, кто в смертный миг на помощь к нему примчались – к чертям собачьим разогнаны! Да пропади он пропадом, правитель такой ненормальный! Не стану я его шкуру больше спасать, надоело.