Страница:
Особенно отличился этим некий Андрей Буровский в своей в рекламном «соавторстве» с «королём русского боевика» А. Бушковым[4] книжке «Россия, которой не было – 2. Русская Атлантида».
Целая глава в этой книге называется «Московское православие» и живописует все «ужасы» погрязшего в двоеверии русского народа, противопоставляя его христианнейшим европейцам и, в частности, жителям Западной Руси.
По чести сказать, по прочтении опуса Буровского мне стало – непривычное чувство! – обидно за русское православие. Придётся выступить в новом для себя качестве его защитника и расставить всё по своим местам. И не для того, чтобы спорить с Буровским. С Буровским спорить очень трудно.
Трудно спорить с человеком, гордо подписывающимся «кандидат исторических наук» и заявляющим, что князья-мученики Борис Ростовский и Глеб Муромский «жили в Галиче» (с. 17), «задвигающим» Святослава Храброго из X века в IX, делая его современником Кирилла и Мефодия, да ещё и приписывая ему желание перенести столицу в сожжённый ещё его матерью Ольгой Искоростень, который к тому же отчего-то расположен не на своём законном месте – на впадающей к западу от Киева в Припять речке Уж, а «на Дунае» (с. 87).
Трудно спорить с человеком, подписывающимся «доктор философских наук» и приписывающим христианам какую-то жуткую ересь в стиле «нью эйдж» о благодати, которая-де создавалась (!!!) «святыми людьми за тысячелетия и века» (с. 307).
А я-то, нехристь, в простоте своей полагал, что благодать от Бога исходит…
Или вот ещё удивительное открытие из религиозной области: «бесов видят как раз люди, упавшие ниже обычного человека; те, кто становится достоин лицезреть как раз тех, кого мы обычно не замечаем» (с. 295).
Значит, многочисленные рассказы о явлениях нечисти святым – свидетельство того, что святые «ниже обычного человека»? Я уж не напоминаю такому, прости господи, христианину, Кому являлся сатана в Новом Завете.
С человеком, именующим себя «безнадёжным клерикалом» (с. 385), то есть сторонником церкви и духовенства, и буквально в той же фразе утверждающим, что бог (!) помог мастеру Людогощинского креста обойти церковный запрет и сделать «надпись на кресте, хулящую официальную церковь» (никакой хулы на церковь на Людогощинском кресте нет, ну да оставим это на совести Буровского – вдруг она у него всё же есть!).
Утверждающим, что Новгород – опровержение мысли, «что православие не может освятить демократию, противоречит ей» (с. 384), и через страницу простодушно радующимся, что «Новгород был рассадником ересей для всей Руси» (с. 386).
Да уж, как «клерикал» Буровский и впрямь безнадёжен!
Доктор философских наук мало что не видит прекрасно известную полуграмотным крестьянам позапрошлого века разницу между юродивым и бесноватой кликушей (с. 299–300); он ещё и утверждает, что юродивый – это-де строго «московитское явление, лишь позже распространившееся на всю многострадальную Россию».
Словно в знаменитой книге Костомарова о «севернорусских народоправствах» не посвящена целая глава новгородским и псковским юродивым; словно не выходила в 1994 году в Москве замечательная книга С.А. Иванова «Византийское юродство»; словно Михаил Афанасьевич Булгаков, которого Буровский постоянно цитирует в эпиграфах, из пальца высосал в «Кабале святош» католического юродивого времён «короля-солнца», «полоумного во Христе» Варфоломея.
Не знаешь, что это – фундаментальное невежество или столь же потрясающее лицемерие; в книге Буровского хватает и того, и другого.
Ну чего, например, стоит выдать такой пассаж: «довольно-таки опасно самим решать, какой способ исповедания христианства правильный, а какой – нет» (с. 156), а потом, на протяжении многих страниц этим и заниматься, попрекая «московитов» неправильностью их христианства.
Более же всего невозможно спорить с Буровским из-за откровенной раздвоенности его стандартов.
Когда «московиты» считают европейские страны «нечистыми» (с. 316–321) – это признак дикости и отсталости Московии, а когда европейцы называют Московию Тартарией, «Тартаром, страной чертей» (с. 121), – это признак дикости и отсталости… Московии.
И мне, признаюсь, читатель, решительно не понять, почему нужно скорбно драматизировать судьбу прячущихся в леса от закованных в железо «крестителей» эстонских и латышских язычников (с. 156) и презрительно посмеиваться (с. 292) над язычниками русскими, загнанными в чащобы ровно теми же самыми обстоятельствами?
Не для спора с Буровским и не ради в общем-то безразличного пишущему эти строки престижа православной церкви, но просто ради истины обязан возразить.
И основанием для возражения являются книги в основном западных авторов – «История языческой Европы» Н. Пеннинка и П. Джонс, «Феномен ужаса в западной культуре» Жака Делюмо, изданный у нас под бульварным заголовком «Ужасы на Западе», знаменитая «Золотая ветвь» Джеймса Фрезера.
Одним из признаков тотальной отсталости московской церкви Буровский отчего-то считает то, что «католический мир пережил ожидание конца света в 1000 году… Православные на Руси ожидали конца света в 1492 году – в 7000 году от сотворения мира…
Вот вам пример, когда на Руси в 1492 году происходило то же самое, что в Европе в 1000-м. А ведь 1492 год – это время открытия Америки (это-то тут при чём? Ну никак либералу не прожить без своей любимой страны. – Л.П.). Время, предшествующее Реформации» (с. 300–301).
Уж и не понять, отчего ожидание конца света есть признак Средневековья и дикости? Может, тогда к таковым следует отнести веру в сам конец света? В Страшный суд? В бога, наконец?
Но ведь Буровский, кажется, хочет казаться христианином и даже искренне считает себя таковым (ещё один случай «самоопределения»).
Дело, однако же, в фактической стороне вопроса. Умберто Эко, историк средневековой литературы, в своём знаменитом романе «Имя розы» щедро рассыпает по страницам приметы ежедневного ожидания конца света: «И вот наконец подходят антихристовы сроки… Какого зверя? А, Антихриста… Он скоро явится. Тысячелетие исполнилось, и мы ждём зверя».
Действие романа происходит в богатом альпийском монастыре XIV века. Роман, пусть и написанный учёным-медиевистом (то есть знатоком Средневековья), остаётся романом.
Обратимся к научным данным. Вот что пишет Ж. Делюмо:
«Исторические исследования опровергают легенду об ужасах однотысячного года, которая была основана на немногочисленных текстах, причём составленных позже… Те страхи, которые испытывали европейцы в XIV–XVI веках, приписывались современникам Оттона II.
Историки единодушны в том, что в Европе, начиная с XIV века, нарастает и распространяется страх конца света. В обстановке общего пессимизма, как физического, так и морального, в 1508 году в Страсбургском соборе проповедник Гейл ер обратился к народу с призывом «спасайся, кто может»… никогда ещё не было так много верящих, что трубы Судного дня уже протрубили, как в период 1430–1530 годов.
Некоторые представители духовенства дошли до того, что организовывали публичные дискуссии на тему Страшного суда и о признаках его приближения, например, в Кёльне в 1479 году».
Точно также несостоятельны любые другие обвинения «безнадёжных клерикалов» московской церкви в «отсталости».
Нас здесь более всего занимает то, что Буровский связывает с ужасной терпимостью к языческой «бесовщине». Он хочет, некстати приплетая к делу «сугубо московитский» культ юродивых, убедить читателя, что «московиты» жили по принципу «была бы сила, а наше дело поклоняться» (с. 300).
Но приверженцы такого взгляда обнаруживаются как раз в Европе! Делюмо пишет:
«В 1566 г. одна добропорядочная женщина поставила одну свечу святому Михаилу за его благодеяния, а другую дьяволу, чтобы он не причинял зло. В 1575 году один прихожанин из Оденбаха (в протестантской Германии), собрав отменный урожай, заявил, что это дело рук дьявола.
(Сильно подозреваю, что немец не стал после этого выкидывать посланный лукавым урожай в выгребную яму! – Л.П.)
В следующем веке грозный учёный П. де Ноблец обнаружил в Бретани культ пожертвований Лукавому… Дьявол располагался в одном ряду с божествами и его можно было умилостивить и сделать добрым. Ему делали подношения, а затем искупали содеянный грех в церкви.
И в наши дни так ещё поступают горняки из Потози – они совершают культовый обряд Люциферу, подземному божеству, но периодически приносят покаяние в виде пышного крестного хода в честь Богородицы».
При всех гримасах и странностях отечественного двоеверия до культа Люцифера, кажется, никто в «Московии» не додумался.
Наряду с культом доброго дьявола на Западе существовал и культ… «злых святых».
«Превосходным доказательством веры в злое могущество святых служит фонтан в Берри, посвящённый недоброму святому, которому поклоняются и у которого просят смерти для своего врага, любовного соперника или родственника с наследством…
Начиная с XVI века в процессах над ведьмами, проповедях, катехизисах настойчиво подчёркивается различие между Богом и Сатаной, святыми и демонами, с тем чтобы укоренить его в менталитете сельских жителей» (Ж. Делюмо).
То есть до того в сознании «сельских жителей» – абсолютного большинства населения средневековой Европы! – такого различия не было!
Такое «христианство» кажется, по меньшей мере, не менее странным, чем вышеописанное «христианство» русской деревни.
Буровский, возможно, прав, говоря, что «даже на церковную атрибутику в русском православии переносятся представления язычников» (с. 296).
Мы уже говорили о «странностях» в почитании икон и придорожных крестов на Руси. Но в том-то и дело, что ничего исключительно «московитского» в этом нет.
Фаминцын указывает, что чехи-католики в XIX веке рубили у церквей головы петухам в честь святого Вита и сбрасывали с церковной колокольни козла (то есть несчастную скотину перед этим заволакивали в церковь!) в честь святого Якова.
Здесь хотя бы идёт речь о жертве христианскому святому, пусть и по языческому обряду. Но вот Пеннинк и Джонс пишут о Британии:
«В 1589 году Джон Анстерс сообщает, что на церковном дворе в Клиноге, Ллейн, Уэльс, приносят в жертву волов – «одну половину Богу, другую – Бейно». Обычай этот умер лишь в XIX веке».
Англичане принудили христианского бога делить жертву с кельтским Бейно – и не где-нибудь, а на церковном дворе! и это при том, что Британия была крещена на полтысячи лет раньше Руси.
Впрочем, британские церкви видали и не такое. Стаббс в 1583 году с негодованием описывал «языческую процессию», танцующую в церкви (!) во время проповеди (!!!).
В аббатстве Бромм, Стаффордшир, поныне хранится атрибут тех плясок – оленьи рога (как не вспомнить Новгород, где ритуальные «Перуновы палицы» хранились… в церкви Бориса и Глеба).
Да что Британия, если в сердце католического мира, в папском государстве, танцы ряженых в честь Вакха отменил, по словам Делюмо, лишь Бенедикт XIV в… 1748 году!!!
По всей Европе христианство столь же причудливо сочеталось с древней верой.
В Скандинавии бил источник «святого Тора», в городах средневековой Германии стояли колонны в честь Юпитера Христа (!), в Греции сельские священники в начале XX века не препятствовали почитанию прихожанами древних статуй, называя их «святой Дамитрой» – в святцах «отчего-то» не обозначенной.
Иной раз и церковь скрепя сердце утверждала своим авторитетом такой «гибрид»: миллионы христиан-католиков молятся древней кельтской Богине Бригитте, «превратившейся» в одноимённую святую.
Знаменитый Ричард Львиное Сердце, ссорясь с саксонскими баронами, бросил им в сердцах: мол, многие из вас не обратились к Христу, а те, что обращены, сделали это недавно и неискренне.
Язычники, чтящие Богиню Диану, существовали в Бельгии до XVII века.
Оставалась языческой Сардиния, ещё в XI веке посылавшая миссионеров на христианский континент и воинские дружины – на исламскую Испанию.
На плане итальянского городка Ассизи, родины знаменитого святого Франциска, составленном в его время, указан как ни в чём не бывало храм Минервы.
На юге Италии ещё в XVII веке крестьяне верили кто в сто, а кто в тысячу Богов.
В XII веке в триста лет как крещёной Болгарии, на горе Афон, в нескольких шагах от знаменитого монастыря, «болгары, именуемые славяне», чтили каменное изваяние своей Богини, а столетие спустя в столице царства, Великом Тырново, их соотечественник нацарапал на стенке глиняной корчаги имя Сварога.
В житиях византийских святых тема диспута с язычниками остаётся актуальной вплоть до VIII века.
Последний оплот античного язычества – город Майна с округой на полуострове Пелопоннес – пал в конце IX века и отнюдь не перед проповедниками Христа, но перед византийской армией.
Так было по всей Европе. Я не собираюсь переписывать здесь конспект трудов Делюмо и Пеннинка с Джонс. Те, кому приведённых сведений недостаточно, благоволят обратиться к их книгам.
Тем более не стоит видеть что-то неповторимо «московитское» в заселённости русской усадьбы всевозможными домовыми, дворовыми, амбарными, обдерихами, кикиморами, шишками и прочими существами того же рода, как то делает Буровский.
«С отношением западного христианина к нечисти очень легко ознакомиться, взяв в руки любую западную «фэнтези»; лучше всего Р. (? – Л.П.) Толкиена или Пола Андерсона. Из этих книг легко выяснить, что чем дальше от жилья людей, тем больше вероятность встретиться с нечистой силой.
Мысль же, что можно лежать в собственной кровати, а под тобой возится один… над тобой, на чердаке, второй… по огороду ступает мягкими лапами третий… такая мысль европейцу непонятна, да, пожалуй, и неприятна» (с. 296).
Об «отношении западного христианина к нечисти», причём не банникам и дворовым, а собственно дьяволу, Люциферу, мы уже говорили.
Что же до попытки Буровского привлечь в качестве свидетельств романы Толкиена – отнюдь не «Р.», а Дж., Джона – и Андерсона, то она самоубийственно неудачна. Поневоле задумаешься – а сам-то Буровский их читал?
Главными героями эпопеи «Властелин колец» Толкиена выступают вообще не люди, а хоббиты.
И вот что об этих существах пишет «сестра по разуму» Буровского, некая Е. Богушева, в своей книге «Чем бы дитя ни тешилось»:
«Герои Толкиена – очередная нелюдь, гномы, хоббиты. Как будто бы гномы – добрые существа. Как будто бы им присуще стремление к добру, как будто бы они могут ненавидеть то, что их породило»[5].
А вот в какую компанию помещает хоббитов средневековый британский автор Майкл Дэнхем: «боуги (буки, детские пугала. – Л.П.), портуны (амбарные. – Л.П.), гранты (оборотни. – Л.П.), хоббиты, хобгоблины (домовые, просто домовые, вопреки стараниям иных позднейших авторов книг-фэнтези и ролевых игр сделать из них страшных чудищ. – Л.П.)».
Не более удачна попытка опереться на Пола Андерсона. В его романе «Буря в летнюю ночь» в альтернативной Англии рыцарям короля помогают выстоять против козней пуританского диктатора Кромвеля король эльфов Оберон со своей свитой.
В решающем сражении против пуритан на стороне короля, наряду с призрачными монахами из католического аббатства, выступают «духи древних язычников», Дикая Охота кельтского Бога Гвина маб Нуда и выскакивающий из-за печи – в доме! в доме западного христианина! – домовой-гоблин.
Так что ни «двоеверие», ни очаги настоящего язычества, сохранявшиеся веками после крещения (о которых пойдёт речь в этой книге), не являются какой-то исключительно русской диковиной.
Не надо объяснять её какими-то не очень внятными преимуществами русского язычества перед античным или западным.
Не стоит и православной церкви приписывать какую-то особую терпимость к пережиткам язычества, по сравнению с нетерпимым-де католичеством, ни хвалить православие за это не стоит, ни бранить.
Единственно – русское православие было на полтысячи лет моложе франкского или бриттского христианства, да и никогда не имело собственной мощной управленческой и карательной системы, полагаясь на мощь христианского (а иной раз, как мы увидим, и нехристианского) государства.
Не в терпимости тут дело. Это положение прекрасно отображено русским присловьем про бодливую корову…
Итак, во-первых, двоеверие было. Во-вторых, всю историю русского христианства, русской церкви крещёные русские люди были скорее двоеверцами.
Ситуацию X–XV, а кое-где и XVI–XVIII веков следует воспринимать не как «христиане против язычников» и уж тем более не как «христиане против двоеверцев», но исключительно как «двоеверцы против язычников», в лучшем для церкви и христианства случае – «христиане во главе двоеверцев против язычников».
Это уже много позже, через полтысячи лет после «крещения Руси» двоеверие, а не откровенное язычество, стало не союзником, а проблемой церкви. Оно обрушилось на него и, к своему несчастью, выиграло.
Но об этом поговорим в послесловии.
Нас сейчас интересует другая схватка – восьмивековая борьба христиан и союзных им двоеверцев против русского язычества, против тех, кто сознательно и последовательно исповедовал веру Пращуров, отказываясь склоняться перед чужеземным богом.
Глава I Накануне (V–X вв.)
Языческая держава. Несколько слов о русской вере. Христиане некрещёной Руси. Предавший Родных Богов.
Дохристианскую Русь – как, впрочем, едва ли не всякое историческое явление – окружает немало мифов. Один из них, самый любимый православствующей нашей публикой, гласит, что никакой Руси, собственно, до крещения и не было.
Недаром, когда в 1988 году доживающий последнее Советский Союз решил отпраздновать тысячелетие крещения, вчерашние глашатаи «научного атеизма» заблажили со всех трибун, экранов, подмостков: «тысячелетие русской культуры», «тысячелетие русского искусства», «тысячелетие русской живописи», «тысячелетие русской архитектуры»…
Последнее особенно умиляет. Язычники, надо полагать, на поле спали, другой накрывались. Благо что никто не додумался возопить про «тысячелетие русского костюма», скажем; хотя, может, и вопили, просто мимо ушей и глаз проскользнуло – тогда было много слоганов в этом духе, ничуть не более осмысленных.
Ещё раз повторяю – речь не о православных, речь о православствующих. Для православного неинтересна роль православия в культуре (скорее – роль культуры в православии), государственности и т. д., и т. п.
Тем паче не волнуют его взаимоотношения его веры со сказочным зверем прогрессом (а может, и не зверем, до сих пор никто из верующих в эту диковину не объяснил мне, тёмному, что он такое).
Как сказал один неглупый православный – «христианство ценно не тем, что помогло построить империю, а тем, что оно истинно». В последнем я, нехристь, оставлю за собой право усомниться, но и спорить здесь не стану.
А вот когда православствующие начинают оскорблять мою языческую святыню, моих Предков – тут уж извините. Тут я не просто могу или стану, тут я просто обязан возразить.
Говорят – и тут я с прискорбием должен отнести к малопочтенному сонму православствующих не только мирянина-публициста со звучной фамилией Штильмарк, но и людей церковных, в частности того же диакона Кураева и иеромонаха Виталия Уткина, – будто до крещения Русь не была государством.
Так, какие-то вечно грызущиеся между собой племена, с которых брали дань то хазары, то чуть менее дикие норманны.
Насчёт государства – в последние годы историки вообще не могут выработать какого-то общеприемлемого определения государства. Поэтому некоторые из них сделали очень мудрый и верный шаг – заинтересовались тем, что считали государством сами люди прошлого – Средних веков, Древности…
Посмотрим и мы – как смотрели на языческую Русь современники. Чем считали её – скопищем «племён» или всё-таки государством?
В средневековой Европе очень серьёзно относились к титулам. Серьёзней там относились только к Христу и Христовой вере. За неправильно употребленный титул могли вызвать на поединок, отправить на плаху, объявить войну.
Так вот, правителей Руси с 839 года, когда, по Вертинским хроникам, к правителю восточных франков, Людовику Благочестивому, пришли послы «народа Рос», зовут королями.
Позднее, в «Хронике продолжателя Регинона», княгиню Ольгу, в крещении Елену, величают «Еленой, королевой ругов» (германцы называли русов ругами). И так далее, вплоть до «короля Полоцкого» и «короля Суздальского» у Генриха Латвийского.
Заведомых правителей государств, христиан-католиков из Польши и Чехии, и то их единоверцы именовали всего лишь герцогами или князьями-«дюками».
В западных хрониках XI века говорится о том, как польский «герцог» Болеслав помогал киевскому «королю» Святополку в войне с его братьями.
Тем паче не называли королями вождей племён. Забавно бывает читать в хрониках про «сеньора ливов» или «половецких баронов» – впрочем, если вдуматься, эти словосочетания не забавней привычного «цыганский барон».
На Востоке правителей языческой Руси называли даже не царями, а хаканами, «хакан-Рус». Хакан – императорский титул! «Ap-Рус, так же, как аль-Хазар и ас-Серир – это название государства, а не народа и не города», – пишет арабский автор.
Серир – это северокавказское княжество, а «аль-Хазар» – хазарский каганат, разрушенный язычником Святославом. То есть речь идет о временах до крещения.
Не признавала за правителями Руси царского достоинства одна надменная Византия – но она не признавала его и за православными царями Болгарии, и за христианским императором Священной Римской империи германской нации Оттоном, и за эмиром мусульманского Египта.
Жители Восточного Рима знали только одного царя – своего императора, а за границами империи могли быть только «вожди».
Впрочем, в «записке топарха» византийский чиновник, губернатор крымских владений-климатов, величает язычника-руса «царствующим на север от Дуная».
А митрополит Иларион пишет о язычниках Игоре и Святославе – «не в худой и не в неведомой земле владычествовали, но в Русской, что ведома и слышима всеми четырьмя концами земли». О «племенах» так не пишут.
По устройству Русь времён Игоря не очень отличалась от франкской державы времён того же Людовика Благочестивого. Так же правили в своих владениях «племенные герцоги» (а у нас – «всякое княжье», что «под рукою великого князя»).
Так же полгода колесил по стране король со всем двором, как наш князь на полюдье. Только у нас в полюдье уезжали на зиму, а короли кочевали по стране летом. По римским дорогам как раз летом лучше всего путешествовать; а у нас и ныне в иные края иначе, чем по речному льду, не доедешь.
Точно так же собирались на законодательные собрания «все франки» (а у нас подписывалась под договорами «вся русь»).
Наконец, саксы бунтовали против франков, как наши древляне и вятичи против русов, даже успешнее. Саксам всё же удалось усадить на престол восточных франков свою, саксонскую, династию. Древляне с вятичами ничего подобного не добились.
Собственно, сами рассуждения про «племена» – плод некоторого недоразумения.
В летописи такого слова нет. Древлянские послы говорят Ольге: «Послала нас к тебе Деревская земля» – отнюдь не «племя»!
Сами древляне – а также вятичи, дулебы и прочие первонасельники земель, на которых возведено было Русское государство, ставятся летописью в ряд с литвой, немцами, свеями-шведами, лютичами, поморянами.
Литва, немцы и шведы – вообще народы. Лютичи и поморяне – тоже не племена, а, выражаясь суконным языком этнографической науки, «союзы племён».
В состав лютичей входили, например, ратари, хижане, чрезпняне, доленчане и с полдюжины племён помельче. Так же, надо думать, обстояло и на Руси.
Вятичи, например, по данным археологии, включали в себя шесть племён. Только на востоке Европы об отдельных племенах сведений не сохранилось.
Целая глава в этой книге называется «Московское православие» и живописует все «ужасы» погрязшего в двоеверии русского народа, противопоставляя его христианнейшим европейцам и, в частности, жителям Западной Руси.
По чести сказать, по прочтении опуса Буровского мне стало – непривычное чувство! – обидно за русское православие. Придётся выступить в новом для себя качестве его защитника и расставить всё по своим местам. И не для того, чтобы спорить с Буровским. С Буровским спорить очень трудно.
Трудно спорить с человеком, гордо подписывающимся «кандидат исторических наук» и заявляющим, что князья-мученики Борис Ростовский и Глеб Муромский «жили в Галиче» (с. 17), «задвигающим» Святослава Храброго из X века в IX, делая его современником Кирилла и Мефодия, да ещё и приписывая ему желание перенести столицу в сожжённый ещё его матерью Ольгой Искоростень, который к тому же отчего-то расположен не на своём законном месте – на впадающей к западу от Киева в Припять речке Уж, а «на Дунае» (с. 87).
Трудно спорить с человеком, подписывающимся «доктор философских наук» и приписывающим христианам какую-то жуткую ересь в стиле «нью эйдж» о благодати, которая-де создавалась (!!!) «святыми людьми за тысячелетия и века» (с. 307).
А я-то, нехристь, в простоте своей полагал, что благодать от Бога исходит…
Или вот ещё удивительное открытие из религиозной области: «бесов видят как раз люди, упавшие ниже обычного человека; те, кто становится достоин лицезреть как раз тех, кого мы обычно не замечаем» (с. 295).
Значит, многочисленные рассказы о явлениях нечисти святым – свидетельство того, что святые «ниже обычного человека»? Я уж не напоминаю такому, прости господи, христианину, Кому являлся сатана в Новом Завете.
С человеком, именующим себя «безнадёжным клерикалом» (с. 385), то есть сторонником церкви и духовенства, и буквально в той же фразе утверждающим, что бог (!) помог мастеру Людогощинского креста обойти церковный запрет и сделать «надпись на кресте, хулящую официальную церковь» (никакой хулы на церковь на Людогощинском кресте нет, ну да оставим это на совести Буровского – вдруг она у него всё же есть!).
Утверждающим, что Новгород – опровержение мысли, «что православие не может освятить демократию, противоречит ей» (с. 384), и через страницу простодушно радующимся, что «Новгород был рассадником ересей для всей Руси» (с. 386).
Да уж, как «клерикал» Буровский и впрямь безнадёжен!
Доктор философских наук мало что не видит прекрасно известную полуграмотным крестьянам позапрошлого века разницу между юродивым и бесноватой кликушей (с. 299–300); он ещё и утверждает, что юродивый – это-де строго «московитское явление, лишь позже распространившееся на всю многострадальную Россию».
Словно в знаменитой книге Костомарова о «севернорусских народоправствах» не посвящена целая глава новгородским и псковским юродивым; словно не выходила в 1994 году в Москве замечательная книга С.А. Иванова «Византийское юродство»; словно Михаил Афанасьевич Булгаков, которого Буровский постоянно цитирует в эпиграфах, из пальца высосал в «Кабале святош» католического юродивого времён «короля-солнца», «полоумного во Христе» Варфоломея.
Не знаешь, что это – фундаментальное невежество или столь же потрясающее лицемерие; в книге Буровского хватает и того, и другого.
Ну чего, например, стоит выдать такой пассаж: «довольно-таки опасно самим решать, какой способ исповедания христианства правильный, а какой – нет» (с. 156), а потом, на протяжении многих страниц этим и заниматься, попрекая «московитов» неправильностью их христианства.
Более же всего невозможно спорить с Буровским из-за откровенной раздвоенности его стандартов.
Когда «московиты» считают европейские страны «нечистыми» (с. 316–321) – это признак дикости и отсталости Московии, а когда европейцы называют Московию Тартарией, «Тартаром, страной чертей» (с. 121), – это признак дикости и отсталости… Московии.
И мне, признаюсь, читатель, решительно не понять, почему нужно скорбно драматизировать судьбу прячущихся в леса от закованных в железо «крестителей» эстонских и латышских язычников (с. 156) и презрительно посмеиваться (с. 292) над язычниками русскими, загнанными в чащобы ровно теми же самыми обстоятельствами?
Не для спора с Буровским и не ради в общем-то безразличного пишущему эти строки престижа православной церкви, но просто ради истины обязан возразить.
И основанием для возражения являются книги в основном западных авторов – «История языческой Европы» Н. Пеннинка и П. Джонс, «Феномен ужаса в западной культуре» Жака Делюмо, изданный у нас под бульварным заголовком «Ужасы на Западе», знаменитая «Золотая ветвь» Джеймса Фрезера.
Одним из признаков тотальной отсталости московской церкви Буровский отчего-то считает то, что «католический мир пережил ожидание конца света в 1000 году… Православные на Руси ожидали конца света в 1492 году – в 7000 году от сотворения мира…
Вот вам пример, когда на Руси в 1492 году происходило то же самое, что в Европе в 1000-м. А ведь 1492 год – это время открытия Америки (это-то тут при чём? Ну никак либералу не прожить без своей любимой страны. – Л.П.). Время, предшествующее Реформации» (с. 300–301).
Уж и не понять, отчего ожидание конца света есть признак Средневековья и дикости? Может, тогда к таковым следует отнести веру в сам конец света? В Страшный суд? В бога, наконец?
Но ведь Буровский, кажется, хочет казаться христианином и даже искренне считает себя таковым (ещё один случай «самоопределения»).
Дело, однако же, в фактической стороне вопроса. Умберто Эко, историк средневековой литературы, в своём знаменитом романе «Имя розы» щедро рассыпает по страницам приметы ежедневного ожидания конца света: «И вот наконец подходят антихристовы сроки… Какого зверя? А, Антихриста… Он скоро явится. Тысячелетие исполнилось, и мы ждём зверя».
Действие романа происходит в богатом альпийском монастыре XIV века. Роман, пусть и написанный учёным-медиевистом (то есть знатоком Средневековья), остаётся романом.
Обратимся к научным данным. Вот что пишет Ж. Делюмо:
«Исторические исследования опровергают легенду об ужасах однотысячного года, которая была основана на немногочисленных текстах, причём составленных позже… Те страхи, которые испытывали европейцы в XIV–XVI веках, приписывались современникам Оттона II.
Историки единодушны в том, что в Европе, начиная с XIV века, нарастает и распространяется страх конца света. В обстановке общего пессимизма, как физического, так и морального, в 1508 году в Страсбургском соборе проповедник Гейл ер обратился к народу с призывом «спасайся, кто может»… никогда ещё не было так много верящих, что трубы Судного дня уже протрубили, как в период 1430–1530 годов.
Некоторые представители духовенства дошли до того, что организовывали публичные дискуссии на тему Страшного суда и о признаках его приближения, например, в Кёльне в 1479 году».
Точно также несостоятельны любые другие обвинения «безнадёжных клерикалов» московской церкви в «отсталости».
Нас здесь более всего занимает то, что Буровский связывает с ужасной терпимостью к языческой «бесовщине». Он хочет, некстати приплетая к делу «сугубо московитский» культ юродивых, убедить читателя, что «московиты» жили по принципу «была бы сила, а наше дело поклоняться» (с. 300).
Но приверженцы такого взгляда обнаруживаются как раз в Европе! Делюмо пишет:
«В 1566 г. одна добропорядочная женщина поставила одну свечу святому Михаилу за его благодеяния, а другую дьяволу, чтобы он не причинял зло. В 1575 году один прихожанин из Оденбаха (в протестантской Германии), собрав отменный урожай, заявил, что это дело рук дьявола.
(Сильно подозреваю, что немец не стал после этого выкидывать посланный лукавым урожай в выгребную яму! – Л.П.)
В следующем веке грозный учёный П. де Ноблец обнаружил в Бретани культ пожертвований Лукавому… Дьявол располагался в одном ряду с божествами и его можно было умилостивить и сделать добрым. Ему делали подношения, а затем искупали содеянный грех в церкви.
И в наши дни так ещё поступают горняки из Потози – они совершают культовый обряд Люциферу, подземному божеству, но периодически приносят покаяние в виде пышного крестного хода в честь Богородицы».
При всех гримасах и странностях отечественного двоеверия до культа Люцифера, кажется, никто в «Московии» не додумался.
Наряду с культом доброго дьявола на Западе существовал и культ… «злых святых».
«Превосходным доказательством веры в злое могущество святых служит фонтан в Берри, посвящённый недоброму святому, которому поклоняются и у которого просят смерти для своего врага, любовного соперника или родственника с наследством…
Начиная с XVI века в процессах над ведьмами, проповедях, катехизисах настойчиво подчёркивается различие между Богом и Сатаной, святыми и демонами, с тем чтобы укоренить его в менталитете сельских жителей» (Ж. Делюмо).
То есть до того в сознании «сельских жителей» – абсолютного большинства населения средневековой Европы! – такого различия не было!
Такое «христианство» кажется, по меньшей мере, не менее странным, чем вышеописанное «христианство» русской деревни.
Буровский, возможно, прав, говоря, что «даже на церковную атрибутику в русском православии переносятся представления язычников» (с. 296).
Мы уже говорили о «странностях» в почитании икон и придорожных крестов на Руси. Но в том-то и дело, что ничего исключительно «московитского» в этом нет.
Фаминцын указывает, что чехи-католики в XIX веке рубили у церквей головы петухам в честь святого Вита и сбрасывали с церковной колокольни козла (то есть несчастную скотину перед этим заволакивали в церковь!) в честь святого Якова.
Здесь хотя бы идёт речь о жертве христианскому святому, пусть и по языческому обряду. Но вот Пеннинк и Джонс пишут о Британии:
«В 1589 году Джон Анстерс сообщает, что на церковном дворе в Клиноге, Ллейн, Уэльс, приносят в жертву волов – «одну половину Богу, другую – Бейно». Обычай этот умер лишь в XIX веке».
Англичане принудили христианского бога делить жертву с кельтским Бейно – и не где-нибудь, а на церковном дворе! и это при том, что Британия была крещена на полтысячи лет раньше Руси.
Впрочем, британские церкви видали и не такое. Стаббс в 1583 году с негодованием описывал «языческую процессию», танцующую в церкви (!) во время проповеди (!!!).
В аббатстве Бромм, Стаффордшир, поныне хранится атрибут тех плясок – оленьи рога (как не вспомнить Новгород, где ритуальные «Перуновы палицы» хранились… в церкви Бориса и Глеба).
Да что Британия, если в сердце католического мира, в папском государстве, танцы ряженых в честь Вакха отменил, по словам Делюмо, лишь Бенедикт XIV в… 1748 году!!!
По всей Европе христианство столь же причудливо сочеталось с древней верой.
В Скандинавии бил источник «святого Тора», в городах средневековой Германии стояли колонны в честь Юпитера Христа (!), в Греции сельские священники в начале XX века не препятствовали почитанию прихожанами древних статуй, называя их «святой Дамитрой» – в святцах «отчего-то» не обозначенной.
Иной раз и церковь скрепя сердце утверждала своим авторитетом такой «гибрид»: миллионы христиан-католиков молятся древней кельтской Богине Бригитте, «превратившейся» в одноимённую святую.
Знаменитый Ричард Львиное Сердце, ссорясь с саксонскими баронами, бросил им в сердцах: мол, многие из вас не обратились к Христу, а те, что обращены, сделали это недавно и неискренне.
Язычники, чтящие Богиню Диану, существовали в Бельгии до XVII века.
Оставалась языческой Сардиния, ещё в XI веке посылавшая миссионеров на христианский континент и воинские дружины – на исламскую Испанию.
На плане итальянского городка Ассизи, родины знаменитого святого Франциска, составленном в его время, указан как ни в чём не бывало храм Минервы.
На юге Италии ещё в XVII веке крестьяне верили кто в сто, а кто в тысячу Богов.
В XII веке в триста лет как крещёной Болгарии, на горе Афон, в нескольких шагах от знаменитого монастыря, «болгары, именуемые славяне», чтили каменное изваяние своей Богини, а столетие спустя в столице царства, Великом Тырново, их соотечественник нацарапал на стенке глиняной корчаги имя Сварога.
В житиях византийских святых тема диспута с язычниками остаётся актуальной вплоть до VIII века.
Последний оплот античного язычества – город Майна с округой на полуострове Пелопоннес – пал в конце IX века и отнюдь не перед проповедниками Христа, но перед византийской армией.
Так было по всей Европе. Я не собираюсь переписывать здесь конспект трудов Делюмо и Пеннинка с Джонс. Те, кому приведённых сведений недостаточно, благоволят обратиться к их книгам.
Тем более не стоит видеть что-то неповторимо «московитское» в заселённости русской усадьбы всевозможными домовыми, дворовыми, амбарными, обдерихами, кикиморами, шишками и прочими существами того же рода, как то делает Буровский.
«С отношением западного христианина к нечисти очень легко ознакомиться, взяв в руки любую западную «фэнтези»; лучше всего Р. (? – Л.П.) Толкиена или Пола Андерсона. Из этих книг легко выяснить, что чем дальше от жилья людей, тем больше вероятность встретиться с нечистой силой.
Мысль же, что можно лежать в собственной кровати, а под тобой возится один… над тобой, на чердаке, второй… по огороду ступает мягкими лапами третий… такая мысль европейцу непонятна, да, пожалуй, и неприятна» (с. 296).
Об «отношении западного христианина к нечисти», причём не банникам и дворовым, а собственно дьяволу, Люциферу, мы уже говорили.
Что же до попытки Буровского привлечь в качестве свидетельств романы Толкиена – отнюдь не «Р.», а Дж., Джона – и Андерсона, то она самоубийственно неудачна. Поневоле задумаешься – а сам-то Буровский их читал?
Главными героями эпопеи «Властелин колец» Толкиена выступают вообще не люди, а хоббиты.
И вот что об этих существах пишет «сестра по разуму» Буровского, некая Е. Богушева, в своей книге «Чем бы дитя ни тешилось»:
«Герои Толкиена – очередная нелюдь, гномы, хоббиты. Как будто бы гномы – добрые существа. Как будто бы им присуще стремление к добру, как будто бы они могут ненавидеть то, что их породило»[5].
А вот в какую компанию помещает хоббитов средневековый британский автор Майкл Дэнхем: «боуги (буки, детские пугала. – Л.П.), портуны (амбарные. – Л.П.), гранты (оборотни. – Л.П.), хоббиты, хобгоблины (домовые, просто домовые, вопреки стараниям иных позднейших авторов книг-фэнтези и ролевых игр сделать из них страшных чудищ. – Л.П.)».
Не более удачна попытка опереться на Пола Андерсона. В его романе «Буря в летнюю ночь» в альтернативной Англии рыцарям короля помогают выстоять против козней пуританского диктатора Кромвеля король эльфов Оберон со своей свитой.
В решающем сражении против пуритан на стороне короля, наряду с призрачными монахами из католического аббатства, выступают «духи древних язычников», Дикая Охота кельтского Бога Гвина маб Нуда и выскакивающий из-за печи – в доме! в доме западного христианина! – домовой-гоблин.
Так что ни «двоеверие», ни очаги настоящего язычества, сохранявшиеся веками после крещения (о которых пойдёт речь в этой книге), не являются какой-то исключительно русской диковиной.
Не надо объяснять её какими-то не очень внятными преимуществами русского язычества перед античным или западным.
Не стоит и православной церкви приписывать какую-то особую терпимость к пережиткам язычества, по сравнению с нетерпимым-де католичеством, ни хвалить православие за это не стоит, ни бранить.
Единственно – русское православие было на полтысячи лет моложе франкского или бриттского христианства, да и никогда не имело собственной мощной управленческой и карательной системы, полагаясь на мощь христианского (а иной раз, как мы увидим, и нехристианского) государства.
Не в терпимости тут дело. Это положение прекрасно отображено русским присловьем про бодливую корову…
Итак, во-первых, двоеверие было. Во-вторых, всю историю русского христианства, русской церкви крещёные русские люди были скорее двоеверцами.
Ситуацию X–XV, а кое-где и XVI–XVIII веков следует воспринимать не как «христиане против язычников» и уж тем более не как «христиане против двоеверцев», но исключительно как «двоеверцы против язычников», в лучшем для церкви и христианства случае – «христиане во главе двоеверцев против язычников».
Это уже много позже, через полтысячи лет после «крещения Руси» двоеверие, а не откровенное язычество, стало не союзником, а проблемой церкви. Оно обрушилось на него и, к своему несчастью, выиграло.
Но об этом поговорим в послесловии.
Нас сейчас интересует другая схватка – восьмивековая борьба христиан и союзных им двоеверцев против русского язычества, против тех, кто сознательно и последовательно исповедовал веру Пращуров, отказываясь склоняться перед чужеземным богом.
Глава I Накануне (V–X вв.)
«Русин или христианин…»
Договор Олега Вещего с Византией, 907 г.
«Кто из нас не любит тех времён, когда русские были действительно русскими, когда они в собственное свое платье наряжались, ходили своею походкою, жили по своему обычаю…»
Н.М. Карамзин. «Наталья, боярская дочь»
Он вольным был. Клыкастые драккары
Вёл в синь и солнце, стоя у главы.
От Груманта до Кипра и Сахары
Весёлый клич гремел: «На вы! На вы!»
Русь оценил, Царьграда хлебосольство
И златоглавий самоварный вид.
Он усмехался: «Слишком мало солнца?
Так вот вам солнце – на ворота щит!»
Русь не любил молебны и базары,
Теодицей непроходимый лес.
Склоняли выю греки и хазары
Перед мечом с насечкой черт и рез.
А Широпаев. «Пленник»
Языческая держава. Несколько слов о русской вере. Христиане некрещёной Руси. Предавший Родных Богов.
Недаром, когда в 1988 году доживающий последнее Советский Союз решил отпраздновать тысячелетие крещения, вчерашние глашатаи «научного атеизма» заблажили со всех трибун, экранов, подмостков: «тысячелетие русской культуры», «тысячелетие русского искусства», «тысячелетие русской живописи», «тысячелетие русской архитектуры»…
Последнее особенно умиляет. Язычники, надо полагать, на поле спали, другой накрывались. Благо что никто не додумался возопить про «тысячелетие русского костюма», скажем; хотя, может, и вопили, просто мимо ушей и глаз проскользнуло – тогда было много слоганов в этом духе, ничуть не более осмысленных.
Ещё раз повторяю – речь не о православных, речь о православствующих. Для православного неинтересна роль православия в культуре (скорее – роль культуры в православии), государственности и т. д., и т. п.
Тем паче не волнуют его взаимоотношения его веры со сказочным зверем прогрессом (а может, и не зверем, до сих пор никто из верующих в эту диковину не объяснил мне, тёмному, что он такое).
Как сказал один неглупый православный – «христианство ценно не тем, что помогло построить империю, а тем, что оно истинно». В последнем я, нехристь, оставлю за собой право усомниться, но и спорить здесь не стану.
А вот когда православствующие начинают оскорблять мою языческую святыню, моих Предков – тут уж извините. Тут я не просто могу или стану, тут я просто обязан возразить.
Говорят – и тут я с прискорбием должен отнести к малопочтенному сонму православствующих не только мирянина-публициста со звучной фамилией Штильмарк, но и людей церковных, в частности того же диакона Кураева и иеромонаха Виталия Уткина, – будто до крещения Русь не была государством.
Так, какие-то вечно грызущиеся между собой племена, с которых брали дань то хазары, то чуть менее дикие норманны.
Насчёт государства – в последние годы историки вообще не могут выработать какого-то общеприемлемого определения государства. Поэтому некоторые из них сделали очень мудрый и верный шаг – заинтересовались тем, что считали государством сами люди прошлого – Средних веков, Древности…
Посмотрим и мы – как смотрели на языческую Русь современники. Чем считали её – скопищем «племён» или всё-таки государством?
В средневековой Европе очень серьёзно относились к титулам. Серьёзней там относились только к Христу и Христовой вере. За неправильно употребленный титул могли вызвать на поединок, отправить на плаху, объявить войну.
Так вот, правителей Руси с 839 года, когда, по Вертинским хроникам, к правителю восточных франков, Людовику Благочестивому, пришли послы «народа Рос», зовут королями.
Позднее, в «Хронике продолжателя Регинона», княгиню Ольгу, в крещении Елену, величают «Еленой, королевой ругов» (германцы называли русов ругами). И так далее, вплоть до «короля Полоцкого» и «короля Суздальского» у Генриха Латвийского.
Заведомых правителей государств, христиан-католиков из Польши и Чехии, и то их единоверцы именовали всего лишь герцогами или князьями-«дюками».
В западных хрониках XI века говорится о том, как польский «герцог» Болеслав помогал киевскому «королю» Святополку в войне с его братьями.
Тем паче не называли королями вождей племён. Забавно бывает читать в хрониках про «сеньора ливов» или «половецких баронов» – впрочем, если вдуматься, эти словосочетания не забавней привычного «цыганский барон».
На Востоке правителей языческой Руси называли даже не царями, а хаканами, «хакан-Рус». Хакан – императорский титул! «Ap-Рус, так же, как аль-Хазар и ас-Серир – это название государства, а не народа и не города», – пишет арабский автор.
Серир – это северокавказское княжество, а «аль-Хазар» – хазарский каганат, разрушенный язычником Святославом. То есть речь идет о временах до крещения.
Не признавала за правителями Руси царского достоинства одна надменная Византия – но она не признавала его и за православными царями Болгарии, и за христианским императором Священной Римской империи германской нации Оттоном, и за эмиром мусульманского Египта.
Жители Восточного Рима знали только одного царя – своего императора, а за границами империи могли быть только «вожди».
Впрочем, в «записке топарха» византийский чиновник, губернатор крымских владений-климатов, величает язычника-руса «царствующим на север от Дуная».
А митрополит Иларион пишет о язычниках Игоре и Святославе – «не в худой и не в неведомой земле владычествовали, но в Русской, что ведома и слышима всеми четырьмя концами земли». О «племенах» так не пишут.
По устройству Русь времён Игоря не очень отличалась от франкской державы времён того же Людовика Благочестивого. Так же правили в своих владениях «племенные герцоги» (а у нас – «всякое княжье», что «под рукою великого князя»).
Так же полгода колесил по стране король со всем двором, как наш князь на полюдье. Только у нас в полюдье уезжали на зиму, а короли кочевали по стране летом. По римским дорогам как раз летом лучше всего путешествовать; а у нас и ныне в иные края иначе, чем по речному льду, не доедешь.
Точно так же собирались на законодательные собрания «все франки» (а у нас подписывалась под договорами «вся русь»).
Наконец, саксы бунтовали против франков, как наши древляне и вятичи против русов, даже успешнее. Саксам всё же удалось усадить на престол восточных франков свою, саксонскую, династию. Древляне с вятичами ничего подобного не добились.
Собственно, сами рассуждения про «племена» – плод некоторого недоразумения.
В летописи такого слова нет. Древлянские послы говорят Ольге: «Послала нас к тебе Деревская земля» – отнюдь не «племя»!
Сами древляне – а также вятичи, дулебы и прочие первонасельники земель, на которых возведено было Русское государство, ставятся летописью в ряд с литвой, немцами, свеями-шведами, лютичами, поморянами.
Литва, немцы и шведы – вообще народы. Лютичи и поморяне – тоже не племена, а, выражаясь суконным языком этнографической науки, «союзы племён».
В состав лютичей входили, например, ратари, хижане, чрезпняне, доленчане и с полдюжины племён помельче. Так же, надо думать, обстояло и на Руси.
Вятичи, например, по данным археологии, включали в себя шесть племён. Только на востоке Европы об отдельных племенах сведений не сохранилось.