Прулкс Э. Горбатая гора

здесь. И, я знал это. Это проходит красной чертой через все, и невозможно
насытиться этим сполна".
"Я не знаю, в какой дыре ты пропадал", - сказал Эннис.-" четыре года. Я
перестал ждать тебя. Я думал ты обиделся из-за того удара".
"Друг", - сказал Джек, - "я был на родео в Техасе. Там я встретил
Лорин. Просмотри на том стуле".
На краю замызганного оранжевого стула Эннис видел сияние застежки.
"Наездник быков?".
"Да. Я сделал каких-то три тысячи долларов в том году. Чертово
безденежье. Должен был одалживать все, кроме зубной щетки, у других парней.
Облазил все дыры в Техасе. Половину времени провел под этим грузовиком, чиня
его. Так или иначе, я никогда не думал о том, что все потеряно. Лорин? Там
есть немного серьезных денег. У ее старика. У него бизнес по выпуску
сельскохозяйственной техники. Конечно, он не дает ей и копейки с него, и он
ненавидит меня, так что это трудно - уйти сейчас, но в один из таких
дней...".
"Ясно, ты идешь туда, куда глаза глядят. А армия до тебя не добралась?"
Гром грохотал далеко на востоке, отдаляясь от них в красных гирляндах света.
"Они не могут меня призвать. Получил несколько травм позвоночника. И
перелом руки, здесь, ты знаешь, как наездник быков ты всегда пользуешься ею
словно рычагом, от своего бедра? - это дает небольшое преимущество по
времени, если уметь. Но даже если ты хорошо бережешь ее, ты ломаешь ее
чертовски быстро. Скажу тебе, что травмы - большая гадость. Была сломана
нога. Сломана в трех местах. Сорвавшийся бык, и это был большой бык, много
раз сбрасывавший наездников, он избавился от меня примерно на третьем круге,
и он погнался за мной, и он был, я уверен, быстрее. Достаточно удачливый.
Масса других вещей, чертовы сломанные ребра, растяжения связок и боли,
порванные связки. Видишь, все не так, как было во времена моего папы. Теперь
- парни при деньгах, которые поступают в университет, тренируются в залах.
Теперь на родео прокручиваются деньги. Старик Лорин не дал бы мне и дайма,
если бы я бросил родео, за одним исключением. И я теперь знаю достаточно об
игре, и я вижу, что я никогда не буду на вершине. Да и другие причины. Я
выбываю из игры, в то время как все еще могу играть".
Эннис притянул руку Джека к своем губам, затянулся от сигареты,
выдохнул дым. "Уверен, что ад выглядит, как лишь часть моей жизни. Ты
знаешь, я просидел здесь все это время, пробуя выяснить - живу ли я? Я знаю,
что нет. Я подразумеваю под этим, что мы получили жен и детей, правильно? Я
люблю делать это с женщинами, да, но Иисус Х., это и близко не похоже на то,
другое. Даже в мыслях не было, чтоб с другим мужиком - хотя затвор я
передернул, про тебя вспоминая, сотню-то раз по-любому. А ты как, пробовал с
кем-нибудь? Джек?"
Да ну тебя, нет, - сказал Джек, который ездил не только на быках и в
одиночку не утешался.- "Ты знаешь это. Горбатая Гора нас сильно изменила, и
я уверен - ничего не закончено. Мы должны решить, что мы будем теперь
делать".
"Тем летом", - сказал Эннис. - "Когда мы расстались после расчета, у
меня так скрутило живот, что я сошел на обочину, думал, что съел что-то
плохое в том местечке, в Дудо. До меня дошло только около года назад, что
это был знак - не давать тебе уходить. Слишком поздно было тогда, слишком
поздно".
"Друг", - сказал Джек. "У нас тут дурацкая ситуация. Давай решим, что
мы будем делать".
"Я сомневаюсь, что мы можем что-нибудь сделать", - сказал Эннис. -Что я
могу сказать - Джек, я строил свою жизнь все эти годы. Люблю моих маленьких
девочек. Альма? Это не ее вина. Ты получил своего ребенка и жену в том
месте, в Техасе. Ты и я едва ли сможем изобразить благопристойную картину,
если что произойдет прямо тут, рядом" - он мотнул головой в направлении
других номеров - и нас застукают за этим делом. Если мы сделаем это в
неправильном месте, мы будем мертвы. И нет никакой возможности обуздать это.
Можно умереть со страха".
"Должен сказать тебе, дружище, похоже, кое-кто видел нас тем летом. Я
побывал там снова в следующем июне, думая вернуться - но я этого не сделал,
вместо этого в спешке улепетывал в Техас - Джо Агюрр в офисе, он сказал мне,
он сказал: "Вы, парни, нашли способ проводить время там, не так ли", - и я
удивленно взглянул на него, и, когда я уже уходил, услышал, что он видел
парочку голых задниц в свой бинокль, неплохой такой вид сзади". Он не стал
добавлять, что шеф откинулся назад на его скрипучем деревянном стуле и
сказал, "Твист, вы, парни не додумались найти собаку-няньку, чтобы она
присматривала за овцами пока вы развлекались. Он продолжал, "Да, такой
способ пасти скотину несколько удивил меня. Я и не думал, что получу такую
грязную подставу".
"Я рос под каблуком моего брата, К.Е., он на три года старше меня, и он
вечно лупил меня. Уставший отец как-то застал меня заходящимся в реве дома,
когда мне было примерно шесть, он остановил меня и говорит, Эннис, у тебя
есть проблема, и ты должен решить ее, или она останется с вами, пока тебе не
исполнится девяносто и К.Е. - девяносто три. Да, говорю я, но он больше
меня. Папа говорит - ты должен застать его врасплох, ничего не говори ему,
заставь его почувствовать немного боли, быстро убеги и продолжай так делать,
пока до него не дойдет. Ничто другое как причинение боли не заставит его так
же хорошо слышать. Так я и сделал. Я подкараулил его в сортире, столкнул с
лестницы, подкрался к его подушке ночью, пока он спал и отлупил его
чертовски сильно. На это ушло дня два. Никогда не было неприятностей с К.Е.,
с тех самых пор. Урок помог, и не говори ничего, закончим с этим побыстрей".
Телефон звонил в соседней комнате, звонил снова и снова, замолчав внезапно в
середине трели.
"Тебе не сбить меня снова", - сказал Джек. - Слушай. Я думаю, я говорю
тебе, что, если бы у нас с тобой было небольшое ранчо, немного коров и телят
для разведения, твоих лошадей, это была бы классная жизнь. Как я говорил, я
участвую в родео. Я не долбанутый наездник, но не заработаю и бакса в том
дерьме, в котором нахожусь, и я не хочу и дальше ломать кости. Я рисовал
себе это, придумывал этот план, Эннис - как мы можем это сделать, ты и я.
Старик Лорин, держу пари, что он дал бы мне стадо, только б я перестал ему
надоедать. Уже более или менее все сказано..."
"Стоп, стоп, стоп. Это сворачивает не в ту сторону. Мы не можем. Я увяз
в том, чем я стал, поймался на свой собственный крючок. Не может из этого
ничего получиться. Джек, я не хочу быть похожим на тех парней, которых
иногда встречаешь вокруг. И я не хочу быть мертвым. Были там эти два старых
ранчера вместе, в доме внизу долины, Эл и Рич - отец матерился, когда видел
их. Они были посмешищем, даже притом, что оба были довольно жесткими старыми
птицами. Мне было девять, и они нашли Эла мертвым в ирригационной канаве.
Они лупили его монтировками, пинали его шпорами, тянули его за член, пока он
не оторвался, всего-навсего кровавый фонтанчик. То, что сделали монтировки,
было похоже на ошметки горелых томатов по всему его телу, нос оторван от
таскания по камням".
"Ты это видел?"
"Папа удостоверился, что я рассмотрел. Привел меня, чтобы я увидел это.
Меня и К.Е., и смеялся над этим. Черт, он добился своего. Если бы он был жив
и просунул свою голову в эту комнату прямо сейчас, держу пари, он помчался
бы за монтировкой. Два живущих вместе парня? Нет. Все, что я могу
представить это встречи время от времени где-нибудь на задворках..."
"Сколько это - время от времени?" спросил Джек. "Время от времени - раз
в четыре года?"
"Нет," - сказал Эннис, воздерживаясь спрашивать, кто виноват, что так
получилась.-Я ненавижу то, что ты укатишь отсюда утром, а я вернусь обратно
к работе. Но если ты не можешь разобраться с этим, ты должен смириться с
этим ", - сказал он. "Черт. Я смотрел на других людей на улице. Такое
случается с другими людьми? Что, черт возьми, они делают?"
"Это не случается в Вайоминге и если это даже случается, я не знаю, что
они делают, возможно едут в Денвер", - сказал Джек, сев, отвернувшись от
него, - и я не прилетел сюда просто потрахаться. Сукин сын, Эннис, возьми
пару выходных. Прямо сейчас. Увези нас отсюда. Брось твои шмотки в кузов
моего грузовика, и поехали в горы. Пару дней. Позвони Альме и скажи ей, что
ты уезжаешь. Давай, Эннис, ты только что подбил мой самолет в небе - так дай
же мне какое-то продолжение. Это не какая-нибудь ерунда - то, что произошло
здесь".
Глухой звонок вновь раздался в соседнем номере, и, как будто отвечая на
него, Эннис взял телефон на ночном столике, набрал свой собственный номер.

Медленная коррозия работала между Эннисом и Альмой, никаких заметных
неприятностей, только ширилась полоса отчуждения. Она работала служащей в
гастрономе, и все выглядело так, что она всегда должна работать, чтобы
оплачивать счета, которые приносил Эннис. Альма попросила, чтобы Эннис
пользовался резинками, потому что она не хотела опять забеременеть. Он в
ответ сказал "нет", сказал, что он был бы счастлив расстаться с ней, если
она не хочет больше его детей. Сдерживая дыхание, она сказала: "Они были бы
у меня, если ты мог бы их прокормить". И при всем при том, как ни крути, что
тебе так нравится делать, - не делай слишком много детей.
Ее недовольство росло постепенно, с каждым годом: объятия, которые она
видела, рыбалки Энниса несколько раз в году с Джеком Твистом, и - никогда
каникулы с нею и девочками, его нежелание выходить и развлечься чем-либо,
его тоску по низкооплачиваемой, затяжной работе на ранчо, его манеру
отвернуться к стене и заснуть, как только он падал на кровать, его нежелание
искать приличную постоянную работу в округе или в энергетической компании,
подталкивало ее в длинное, медленное плавание и когда Альме младшей было
девять и Франкин семь, она сказала, чем это я занимаюсь, суетясь около него,
развелась с Эннисом и вышла замуж за бакалейщика из Ривертона.

Эннис вернулся к работе на ранчо, нанимаясь то здесь, то там, не
продвинувшись сильно вперед, но вполне довольный, что опять при деле,
свободный принимать решения, бросить все, если захочется и сорваться в горы
по первому зову. У него не было никакого особо тяжелого чувства утраты,
только неопределенное ощущение обмана, и оказалось, что все в полном порядке
- во время обеда в День Благодарения с Альмой, ее бакалейщиком и детьми,
когда он сидел между его девочками и рассказывал им о лошадях, травил
анекдоты, стараясь не быть унылым папашей. После пирога Альма увлекла его на
кухню, занялась чисткой подноса и сказала, что она беспокоится о нем, и не
собирается ли он вновь жениться. Он видел, что она беременна, четыре-пять
месяцев, предположил он.
"Однажды уже накололся", - ответил он, прислоняясь к столу, ощущая себя
слишком большим для комнаты.
"Вы все еще рыбачите с этим Джэком Твистом?"
"Иногда". Он думал, что она снимет стружку с подноса от усердия.
"Ты знаешь", - начала она, и по ее тону, он видел - что-то назревает, -
"у меня не раз возникал вопрос, как получалось, что ты никогда не приносил
домой ни одной форели. Всегда рассказывая, что наловили вы много. Однажды
ночью я заметила корзинку для рыбы открытой, до того, как ты отправился на
одну из твоих небольших прогулок - на дне все еще был магазинный ценник,
после пяти-то лет - и я привязала к нему записку: "Привет, Эннис, привези-ка
немного рыбы домой! С любовью, Альма." И потом ты вернулся и сказал, что вы
поймали много рыбы и всю ее съели. Помнишь? А когда подвернулась
возможность, я заглянула в корзинку и увидела свою записку. Она даже не
намокла. В корзинке не было ни капли воды." Как если бы слово "вода" могло
стать ее верным союзником, она отвернула краны, заливая поднос.
"Это ничего не значит".
"Не ври, не делай из меня дуру, Эннис. Я знаю, что это значит. Джек
Твист? Джек Мудак. Ты и он..."
Она перешла грань. Он схватил ее за запястья; слезы брызнули и
полились, загремели тарелки.
"Заткнись", - сказал он. "Не лезь не в свое дело. Ты ничего об этом не
знаешь".
"Я закричу, позову Билла!"
"Давай! Вопи! Я заставлю его жрать землю, и тебя тоже заставлю". Он
встряхнул ее еще раз, оставив на ней обжигающей отпечаток, схватил шляпу и
вылетел вон. Отправился в бар Блэк-и-Блу Игл той ночью, нажрался, ввязался в
небольшую грязную потасовку и уехал прочь. Он не пытался увидеться с его
девочками долгое время, полагая, что они будут искать его, когда у них
проснутся чувства, они повзрослеют и покинут Альму.


Они больше не были молодыми людьми со всем тем, что они из себя
представляли. Джек раздался в плечах и бедрах, Эннис оставался таким же
худым, как вешалка, ходил в поношенных сапогах, джинсах и рубашках зимой и
летом, надевая брезентовое пальто в холодную погоду. На веке наросла
доброкачественная опухоль, придавая глазу заплывший вид, сломанный нос
сросся криво.
Год за годом их пути пролегали через высокие луга и горные склоны - они
путешествовали верхом по Биг Хорнс, Медикин Боус, на южный конец Голлатинс,
Абсарокас, Гранайтс, Оул Крикс, Бриджер-Титон Рэндж, Фризиоут и Ширлис,
Ферайсис и Рэтлснейкс, Салт Ривер Рандж, в Винд Риверс, снова и снова,
Сьерра Мадрес, Грос Вентрес, Уошакис, Ларамис, но никогда не возвращались на
Горбатую гору.
В нижнем Техасе умер тесть Джека и Лорин унаследовала дело по
производству сельскохозяйственной техники, показала хорошие навыки
управления, опытность в серьезных сделках. Джек занял непонятную
организаторскую должность, курсируя между складом и выставками
сельскохозяйственных машин. У него завелось немного денег, и он нашел способ
тратить их в во время поездок за закупками. Техас внес в его речь акцент,
"корова", превратилась в "кирову", а "жена" получалась как "жна". Ему
сточили его передние зубы и одели коронки, в довершении он отрастил
большущие усы.
В мае 1983 они провели несколько холодных дней на веренице небольших,
скованных льдом, безымянных высокогорных озер, затем побывали у подножия
Хэйл Стрю Ривер.
Прибывающий день был чудесен, но тропы подтапливали низинные потоки,
превращали их в грязное месиво. Они ехали по ветру, через подсыхающую грязь,
проводя лошадей через ломкий подлесок, Джек, с тем же орлиным пером в его
старой шляпе, снял ее с головы в жаркий полдень, чтобы поймать воздух с
запахами смолистой красной сосны, сухих опавших иголок и горячих скал,
колючего можжевельника, ломающегося под копытами лошадей. Эннис, как спец по
погоде, высмотрел на западе разбухшие кучевые облака, которые могло бы
принести в такой день, но чистейшая синева неба была такой глубокой, сказал
Джек, что в ней можно было бы утонуть, засмотревшись на нее.
Около трех они миновали узкий проход на юго-восточном склоне, где у
сильного весеннего солнце был хороший шанс, спустились снова к немного
заснеженной тропе. Они могли слышать бормотание реки даже тогда, когда тропа
ушла далеко от нее. Двадцать минут спустя они увидели черного медведя на
берегу повыше них, ворочающего бревно в поисках личинок, и лошадь Джека
взбрыкнула и присела, Джека прикрикнул: "Тпру! Тпру!", и Энис, на
приплясывающей, фыркающей гнедой еле удержался. Джек выхватил его 30-06, но
в этом уже не было необходимости; испуганный медведь улепетывал за деревья
неуклюжим шагом, который придавал ему вид полной развалины.
Река цвета чая бежала быстро, неся тающий снег, создавая шлейф
пузырьков у каждого выступающего камня, собираясь в запруды и преодолевая
препятствия. Развесистые, окрашенные охрой ивы упруго покачивались, с
желтыми сережками как желтыми следами большого пальца руки. Лошади пили, и
пил спешившийся Джек, зачерпнувший ледяную воду руками, прозрачные капли
падали с его пальцев, его рта и подбородка, влажно блестящего.
"Разрази меня гром!", - воскликнул Эннис, - Вполне хорошее место", -
рассматривая берег над рекой, два или три кострища от старых охотничьих
лагерей. Пологий луг простирался за рекой, защищенный красными соснами. Тут
было вдоволь сухой древесины. Они поставили лагерь, не разговаривая много,
привязали лошадей на лугу. Джек скрутил пробку на бутылке виски, сделал
длинный, обжигающий глоток, шумно выдохнул, сказал: "Это - одна из двух
вещей, которые нужны мне прямо сейчас", - закрутил бутылку и подошел к
Эннису...
На третье утро нагнало тучи, которые и ожидал Эннис, серые скакуны с
запада, полоса темноты принесла ветер и мелкие хлопья снега. После часа это
превратилось в легкий весенний снег, который собирался во влажные и тяжелые
кучки. В сумерках стало прохладнее. Джек и Эннис передвинули палатку
подальше и повыше, позже разожгли огонь, Джек психовал и ныл про холод,
накручивая ручку настройки радиоприемника, пока не сдохли батарейки.
Эннис рассказывал, что ему приглянулась женщина, которая работала
неполный день в баре Волф Иэрс в Сигнале, где он сейчас занят теперь на
коровьем пастбище Стоутамайра, но ничего из этого не вышло, у нее были
некоторые проблемы, которые ему были не нужны. Джек сказал, что у него была
связь с женой ранчера, в конце дороги в Чайлдресс, и в течение последних
нескольких месяцев он боялся, что его пристрелит Лорин или муж той женщины,
кто-нибудь из них. Эннис немного посмеялся, и сказал, что он, похоже, это
заслужил. Джек сказал, что он все делал правильно, но, он тосковал без
Энниса и этого было иногда достаточно, чтобы заставить его накостылять
детям.
Лошади заржали в темноте, за кругом света от костра. Эннис обнял рукой
Джека, притянул его поближе, говоря, что он видит своих девочек один раз в
месяц, Альма младшая - застенчивая семнадцатилетняя девушка, такая же
длинная жердь, как и он, Франкин - маленькая живая юла. Джек скользнул
холодной рукой между ногами Энниса, рассказывая, что он беспокоится о своем
пацане, который без сомнения, дислектик или типа того, ничего не может
понять правильно, в возрасте-то пятнадцати лет и едва умеет читать, он видит
это, хотя чертова Лорин не признает этот факт и притворяется, что с ребенком
все ОК, отказываясь от любой помощи с этой проблемой. Он не знает, что
делать. У Лорин деньги и она заказывает музыку.
"Я хотел, чтобы у меня был мальчик", - сказал Эннис, расстегивая
пуговицы, - " но получил только маленьких девочек".
"Я не хотел никаких детей", - сказал Джек. "-Но все происходило
шиворот-навыворот. Ничего не получалось у меня должным образом". Не вставая,
он подбросил полено в огонь, искры взлетели вверх, вместе с их истинами и
ложью, несколько горячих искорок попало на их руки и лица, не в первый раз,
и они покатились вниз, в грязь. Одна вещь никогда не менялась: сверкающая
возбуждение их нерегулярных встреч омрачалось чувством уходящего времени,
времени никогда не хватает, его никогда недостаточно.
Днем или двумя позже, на главном стояночном месте, лошади были
загружены в трейлер, Эннис был готов вернуться в Сигнал, Джек собирался в
Лайтенинг Флат, проведать старенькую маму. Эннис наклонился к окну в машине
Джека, и сказал, что он потратил целую неделю, что вероятно он не сможет
вырваться опять до ноября, когда они сдадут стадо и до начала зимы.
"Ноябрь. Что, черт возьми, случилось с августом? Я тебе напомню, мы
говорили про август, девять, десять дней. Христос, Эннис! Почему ты не
сказал мне об этом раньше? У тебя была неделя, чтобы сказать пару слов об
этом. И почему мы всегда трахаемся в холодную погоду? Мы должны сделать
кое-что. Мы должны отправиться на юг. Мы должны однажды съездить в Мексику".
"Мексика? Джек, ты знаешь меня. Все путешествия, которые у меня
когда-либо случались, были вокруг кофейника - в поисках его ручки. И я буду
в запарке весь август, это что касается августа. Не кипятись, Джек. Мы можем
поохотиться в ноябре, завалить доброго лося. Попробую вырваться, если получу
снова хибару Дона Врое. Мы хорошо провели время в том году".
"Ты знаешь, друг, это чертовски неудовлетворительная ситуация. Ты
запросто сваливаешь. Это выглядит как редкое явление Папы Римского".
"Джек, я получил работу. В былые времена я бросал работу. У тебя есть
жена с деньгами, хорошая работа. Ты забываешь, как это все всегда портило.
Ты когда-нибудь слышал об алиментах? Я их плачу годами и буду платить еще
долго. Послушай меня, я не могу бросить работу снова. И я не могу взять
отпуск. Получить отпуск в этот раз было дико сложно - вот-вот многие коровы
отелятся. Тогда ты не можешь их бросить. Ты не можешь. Стоутамайр - буян, и
он устроил разнос мне за эту неделю. Я не обвиняю его. Он, скорее всего, не
спал и ночи с момента моего отъезда. В обмен я отдал август. У тебя есть
идея получше?"
"Я предлагал однажды". Тон ответа был жестким и обличительным.
Эннис не сказал ничего, медленно выпрямился, потирая лоб; лошадь
заперта внутри трейлера. Он прошел к своему трейлеру, положил на него руку,
сказал кое-что, что только лошади могут услышать, развернулся и подошел
обратно неторопливым шагом.
"Ты был в Мексике, Джек? " Мексика была Местом. Он слышал. Он ломал
забор, переходя границу запретной зоны между ними.
"Да, черт возьми, был. В чем проблема?". Все это копилось долгие годы и
теперь прорвалось, запоздало и неожиданно.
"Я собираюсь сказать тебе это только раз, Джек, и я не шучу. То, чего я
не знаю", - сказал Эннис, - "все эти вещи, которые я не знаю, могут убить
тебя, если мне придется узнать о них".
"Попробуй сам", - сказал Джек, - "и я сказал - это было только один
раз. И еще скажу тебе, что мы могли бы замечательно жить вместе, настоящей
хорошей жизнью. Ты не хочешь этого Эннис, и вот что у нас в результате -
Горбатая гора. Все построено на этом. Это все, что мы получили, все, так что
надеюсь, ты узнал все то, что ты типа не знал. Посчитай те чертовы несколько
раз, что мы были вместе за двадцать лет. Посмотри на тот короткий поводок,
на котором ты меня держишь, потом спроси меня про Мексику и потом скажи мне,
что убьешь меня за то чего я желаю, но практически не получаю. У тебя нет ни
одной идеи, как паршиво с этим жить. Я - не ты. Я не могу трахаться раз или
два раза в год. Ты - это слишком много для меня, Эннис, ты, сукин сын. Я
жалею, что не придумал, как бросить тебя".
Как огромные облака пара вырываются зимой из термальных источников,
несказанные за все эти годы слова, и теперь безвозвратно выпущенные на волю
- досказанности, заявления, позорные вещи, обвинения, опасения -
выплеснулись вокруг них. Эннис стоял как пораженный сердечным приступом, с
посеревшим лицом в глубоких изломах, с гримасой, зажмуренными глазами,
сжатыми кулаками, и его ноги подкосились, он упал на колени.
"Господи", - охнул Джек. "Эннис?" Но, прежде чем он выскочил из
грузовика, пытаясь понять, был ли это сердечный приступ или проявление
сильного гнева, Эннис поднялся на ноги и каким-то образом выпрямился - как
разгибается вешалка, когда ею открывают запертую машину и потом снова
принимает свою первоначальную форму, и они завертелись вновь в том, где они
и были, потому что они не открыли друг другу ничего нового. Ничто не
закончено, ничто не начато, ничто не разрешено.

То, что Джек помнил и желал больше всего, чего не мог ни понять, ни
объяснить - то далекое лето на Горбатой горе, когда Эннис подошел к нему
сзади и притянул его к себе, молчаливым объятием, приглушившим некую общую
для них, не имеющую отношения к полу, жажду, тоску.
Так они и стояли, долго, у огня, и его пламя отбрасывало яркие блики,
тень от их тел была единственной фигурой против скалы. Часы в кармане Энниса
отсчитывали минуты, превращая поленья костра в угли. Звезды мерцали сквозь
колышущиеся струи горячего воздуха над огнем. Дыхание Энниса было медленным
и тихим, он мурлыкал, немного покачиваясь в свете искр, и Джек,
прислушиваясь к ритмичному биению сердца, вибрациям мурлыкания, похожим на
слабое электричество, Джек проваливался в сон стоя, в сон, который был и не
сон, но что-то другое, усыпляющее и вводящее в транс, пока Эннис не откопал
в памяти старую, но все еще годную к употреблению фразу из детства, из
времени, когда его мама еще не умерла, и сказал: "Время косить сено, ковбой.
Мне пора. Очнись, ты спишь стоя как лошадь", - и встряхнул, пихнул Джека, и
скрылся в темноте. Джек услышал, как звякнули его шпоры, когда он вскочил в
седло, слова "увидимся утром", фырканье лошади, стук копыт по камням.
Позже то сонное объятие застряло в его памяти как единственное
мгновение безыскусного, магического счастья в их отдельных и трудных жизнях.
Ничто не могло испортить это воспоминание, даже знание, что Эннис не
повернул его тогда лицом к своему лицу, потому что не желал ни видеть, ни
чувствовать, что это был именно Джек - которого он обнимал. И возможно,
думал он, за эти годы они никогда не были так близки, как тогда. Пусть так,
пусть так.
Эннис не знал о несчастном случае многие месяцы, пока его открытка
Джеку о том, что ноябрь все еще, похоже, ближайший шанс встретиться, не
вернулась обратно со штампом ПОЛУЧАТЕЛЬ УМЕР. Он набрал номер Джека в
Чайлдресс, что он делал только однажды, когда Альма развелась с ним и Джек
тогда неправильно понял причину звонка, проехав двенадцать сотен миль на
север впустую. Все будет в порядке, Джек ответит, должен ответить. Но он не
ответил. Это была Лорин и она говорила - кто? кто это? и когда он повторил,
она сказала обычным голосом - да, Джек мчался по проселочной дороге на
грузовике, когда взорвалась покрышка. Радиатор каким-то образом оказался
поврежденным и взрыв отбросил его, с силой ударил железяками по его лицу,
сломал ему нос и челюсть, и разворотил ему спину, когда он был уже без