Прус Болеслав. Обращенный

Болеслав Прус

ОБРАЩЕННЫЙ

   Пан Лукаш сидел в задумчивости.
   Это был высокий, худой, сгорбленный старик. Ему было лет под семьдесят, но в его черных, еще довольно густых волосах лишь кое-где белели седые пряди. Во рту у него не осталось ни одного зуба, а острый подбородок почти сходился с крючковатым носом, что придавало физиономии старика совсем непривлекательное выражение. Круглые запавшие глаза под косматыми бровями, желтое морщинистое лицо и трясущаяся голова тоже отнюдь его не красили.
   Он сидел в большой, годами не прибиравшейся комнате, битком набитой всевозможной мебелью. Были здесь и старинные шкафы, и комоды с бронзовыми украшениями, и огромные кресла, обитые изъеденной молью кожей, и мягкие стулья давно забытых фасонов, и широкие диваны с изогнутыми подлокотниками. На стенах, затканных паутиной, висели почерневшие картины, а на письменных столах и комодах стояли статуэтки и часы, покрытые густым слоем пыли, скрывавшей их очертания.
   К большой комнате примыкали еще две поменьше, заставленные таким множеством всякой рухляди, что даже ходить там было затруднительно. Вся эта разнородная рухлядь, кое-как сдвинутая, нагроможденная как попало и полуистлевшая, имела такой вид, будто ее свезли со всех концов света, чтобы свалить в эту братскую могилу.
   Кое-что из этого старья представляло большую антикварную ценность, иные вещи поражали удивительной красотой, другие привлекали внимание размерами или тщательностью отделки, а наряду с ними многие не стоили, как говорится, и ломаного гроша. Не менее разнообразно было и происхождение этих вещей. Одни достались пану Лукашу по наследству, другие он приобрел за бесценок на аукционе или у антикваров, третьи получил в подарок как любитель редкостей, а кое-что забрал за долги у несчастных, которым давал взаймы, или у несостоятельных жильцов. И все это пан Лукаш тащил к себе в дом, забивал каждый свободный уголок, мелкие предметы развешивал по стенам или складывал в шкафы и комоды, что подешевле выносил на чердак — словом, собирал все, что попало, без разбора и без смысла, за семьдесят лет так и не задавшись ни разу вопросом: с какой же целью он все это делает и что ему это даст?
   В природе существует водоросль, как говорят, американского происхождения; водоросль эта отличается такой жадностью к жизни и таким буйным ростом, что, если бы ее не уничтожали, она могла бы затянуть все реки, пруды, и озера на свете, покрыть каждую пядь влажной почвы, поглотить всю углекислоту из воздуха и заглушить все остальные водоросли. И все это не из злобы, зависти или неуважения к чужим правам, а просто так, по врожденной склонности…
   Среди существ, принадлежащих к роду людскому, такими же качествами обладал пан Лукаш. Явившись на свет с инстинктом стяжательства, он не размышлял о цели своих поступков, не сознавал их последствий, а просто хватал все, что мог. Он был глух к воплям отчаяния и проклятьям, равнодушен к горю, которое причинял людям, и непритязателен в быту: обирая всех, кого придется, сам он не изведал никаких радостей и только старался побольше захватить и скопить. Это не доставляло ему ни малейшего удовольствия, но удовлетворяло слепой инстинкт стяжательства.
   Ребенком Лукаш выманивал игрушки у своих сверстников и сгонял их с удобного местечка на песке; дома он объедался до несварения желудка, а остатками набивал себе карманы, лишь бы его порция не досталась маленькому братишке или сестренке. В школе Лукаш дни и ночи просиживал над книжкой только ради награды и огорчался чуть не до слез, когда награды все-таки доставались другим.
   Юношей Лукаш поступил на службу, но тут он хотел бы один занимать все должности, исполнять все обязанности, получать все жалованья и пользоваться всеми милостями начальства. Наконец, в жены себе Лукаш выбрал самую красивую и богатую девушку, но женился он не по любви, а из опасения, что она достанется кому-нибудь другому. При этом он же был недоволен своей судьбой и пытался совращать жен своих сослуживцев и знакомых.
   Однако в тот период он встретил серьезные препятствия. Сослуживцы охотно уступали Лукашу составление докладов, но крепко защищали свои чины и жалованье. Начальство широко пользовалось его услугами, но на милости скупилось. Наконец, дамы, за которыми Лукаш волочился, издевались над его безобразной внешностью, а мужья их нередко делали весьма чувствительные внушения назойливому вздыхателю.
   Наученный горьким опытом, Лукаш уже не пытался захватить все земные блага, решив ограничиться тем, что было близко и доступно. Он стал собирать мебель, книги, одежду, редкие вещи и — прежде всего — деньги.
   Однако в погоне за богатством Лукаш совсем не думал о его использовании. Он не следил за домом, не держал прислугу, обедал в захудалых трактирах, очень редко ездил на извозчике, годами не бывал в театре и никогда не лечился, чтобы не тратить деньги на докторов.
   Жена Лукаша вскоре умерла, оставив ему дочку и каменный дом. Кое-как воспитав дочь, отец поспешил выдать ее замуж. Но свадьбу он не справил, обещанного приданого не дал и даже присвоил дом, принадлежавший ее матери. В конце концов он добился того, что зять затеял против него тяжбу, требуя возвращения дома. Дело было ясное, и пан Лукаш неизбежно должен был проиграть, но отступиться добровольно не хотел. Человек он был опытный, искусный в крючкотворстве и всегда умел найти множество уловок, чтобы затянуть процесс, в чем ему усердно помогал пан Криспин. Этот старый адвокат давно лишился практики, но из любви к искусству выискивал самые грязные дела и вел их за ничтожное вознаграждение, а то и совсем бесплатно — лишь бы окончательно не выйти из строя.
   Довольно долгое время у Лукаша было одно развлечение: трое старых судей, прокурор, сам он и адвокат Криспин ежедневно собирались и на двух столиках играли в преферанс на фишки. Длилось это лет двадцать, но в конце концов прекратилось. Судьи и прокурор умерли, в живых остались только Лукаш и адвокат. Поскольку же вдвоем играть было невозможно, а подобрать компанию, которая не уступала бы прежней, не удалось, — преферанс пришлось забросить. Однако оба утешали себя надеждой, что рано или поздно они встретятся с умершими партнерами на том свете и там, за двумя столиками, будут играть целую вечность.
   Итак, пан Лукаш сидел на продранном диване, из которого вылезал волос, и, обхватив костлявыми руками острые колени, прикрытые старым ватным халатом, беззвучно шевелил запавшими губами и тряс головой, о чем-то раздумывая.
   Немало забот было у него. На завтра было назначено в суде разбирательство его тяжбы с дочерью из-за дома, а тут, как на беду, уехал из Варшавы адвокат Криспин. Если он не вернется вовремя, дело можно проиграть.
   Для пана Лукаша это был бы во многих отношениях крайне чувствительный удар. Во-первых, дом придется дочери отдать, а старик любил только брать. Во-вторых, кто знает, не захочет ли дочь, которую он обрек на бедность, отомстить отцу и не заставит ли его платить за квартиру?..
   — Э, нет! Вряд ли она это сделает, — шептал пан Лукаш, — она всегда была доброй девочкой. Хотя в конце концов, — старик тяжело вздохнул, — все может быть. Теперь все стали такими жадными!..
   Еще утром пан Лукаш послал в контору Криспина письмо, в котором спрашивал, когда адвокат вернется. Ответа все еще не было, хотя уже пробило два часа, а старый писец Криспина всегда отличался пунктуальностью.
   — Что же это значит?
   Такова была первая его забота, но отнюдь не самая главная. Завтра же должна была состояться продажа с торгов движимого имущества одного столяра, который жил в доме Лукаша и уже три месяца не платил за квартиру. Вот пан Лукаш и беспокоился: не утаил ли чего недобросовестный жилец и удачны ли будут торги, то есть покроет ли вырученная с них сумма все, что ему причитается за квартиру, да еще судебные издержки…
   Вообще с этими торгами вышла просто комедия.
   Изо дня в день к пану Лукашу приходил кто-нибудь из семьи столяра и, валяясь в ногах, молил если не простить ему долг, то хотя бы дать отсрочку. Просители плакали и говорили, что столяр тяжело болен и что торги сведут его в могилу.
   Однако такие вещи пана Лукаша не трогали. Его больше волновало то, что двое выгодных жильцов собирались выехать из его дома, а одна квартира уже две недели пустовала. Какие-то бесчестные люди оклеветали пана Лукаша. Говорили, что он скряга, плохой отец, и плохой хозяин, и, хотя носит за пазухой закладные на добрых тридцать тысяч, квартир не ремонтирует, и надувает жильцов, как может. Поэтому только крайняя необходимость может заставить человека поселиться в его доме.
   — Плохой хозяин! — ворчал пан Лукаш. — Да разве я не держу дворника? Или не являюсь самолично каждое первое число за квартирной платой? Или, может быть, городская управа не заставила меня уложить асфальтовый тротуар возле дома?.. Вот и сейчас варят эту мерзкую смолу под самыми окнами, так что не продохнешь от дыма. Черт бы побрал этих проклятых рабочих вместе с их подрядчиком!
   Помолчав, пан Лукаш снова забормотал:
   — Говорят, я квартиры не ремонтирую. А давно ли я приказал отстроить общую уборную?.. А мало у меня из-за этого было неприятностей?.. Каменщик, мошенник, работу выполнил плохо, так мне пришлось не только деньги удержать, но и инструмент забрать.
   Тут пан Лукаш посмотрел в угол, дабы убедиться, что забранные у каменщика инструменты лежат на месте. И действительно, он увидел испачканное известью ведерко, молоток и лопатку. Не хватало только кисти, отвеса и линейки, но это уж не по вине пана Лукаша, а по злонамеренности каменщика, успевшего их где-то спрятать.
   — И этот мерзавец, — добавил пан Лукаш, — смеет еще врываться ко мне домой и угрожать мне судом, если я не отдам ему инструмент и деньги за работу!.. Сущий разбойник!.. Страшно подумать, до чего в наше время люди стали бессовестные. А все из-за жадности!
   Пан Лукаш с трудом поднялся с дивана и, шаркая ногами, подошел к окну, чтобы взглянуть на испорченную каменщиком уборную. Однако при всем желании он не мог бы сказать, чем была плоха отстроенная уборная.
   Невдалеке от окна стоял большой мусорный ящик, всегда наполненный доверху и издающий зловоние. На куче соломы, бумаги, яичной скорлупы и прочих отбросов пан Лукаш увидел свою старую, совершенно рваную туфлю, которую вчера после долгой внутренней борьбы собственноручно выбросил.
   «Мда! А не слишком ли я поспешил ее выбросить? — подумал старик. — Издали туфля имеет еще вполне приличный вид… А впрочем, бог с ней! Каждый день приходилось ее чинить, а на заплаты, по точному подсчету, у меня уходило не меньше двух рублей в год».
   Вдруг кто-то постучался. Пан Лукаш отвернулся от окна и с немалым усилием, торопливо шаркая ногами, засеменил к двери. Открыв прорезанную в ней форточку, он через решетку спросил:
   — Ну, кто там барабанит? Хочешь двери выломать, что ли?
   — Письмо из конторы господина адвоката! — крикнул голос за дверью.
   Пан Лукаш поспешно схватил конверт.
   — На чаек бы с вашей милости, — нерешительно проговорил посыльный.
   — Мелочи нет, — ответил пан Лукаш. — А вообще, хочешь получать на чай, не барабань в двери.
   Он захлопнул форточку и поплелся к окну, между тем как посыльный за дверью ворчал:
   — Вот старый скряга! Сам носит за пазухой тридцать тысяч, обирает всех и каждого, а на чай дать скупится. Чтоб для тебя даже в пекле не нашлось места!
   — Замолчи, нахал! — буркнул пан Лукаш и вскрыл конверт.
   Страшная весть!..
   Писец сообщал, что поезд, в котором ехал пан Криспин, потерпел крушение. Поскольку адвокат всегда жалел деньги на телеграммы, до сих пор неизвестно, жив ли он. Но так или иначе, — говорилось дальше в письме, — дело пана Лукаша против зятя завтра будет защищать в суде адвокат, которого пан Криспин, со свойственной ему предусмотрительностью, уезжая, оставил своим заместителем.
   — Ах! Черт возьми! — проворчал Лукаш. — Этому заместителю придется платить, между тем как почтенный Криспин не взял бы ни копейки… А вдруг я проиграю дело и меня выселят из дома?
   Старик сложил письмо, сунул его в конверт и спрятал в стол, продолжая рассуждать сам с собой:
   «Вероятно, Криспин, как всегда, имел при себе все деньги… Если он погиб при крушении, его, конечно, ограбят. Семьи у него нет… Старый холостяк… Почему бы ему не завещать свое состояние мне? Это по меньшей мере тысяч двадцать…»
   При этих словах пан Лукаш тщательно ощупал грудь, где под халатом, фуфайкой и рубашкой днем и ночью покоилась толстая пачка тысячных закладных.
   Весть о предполагаемой смерти адвоката в соединении с судебным делом и торгами, которые именно он должен был вести, чрезвычайно сильно подействовала на пана Лукаша. Старик расстроился до такой степени, что у него сразу начались ревматические боли в голове и ногах. Он не мог ходить и, обмотав голову грязным шарфом, прилег на кровать.
   С улицы проникала вонь асфальта, которым за счет пана Лукаша и других домовладельцев покрывали тротуары. Этот резкий запах раздражал старика.
   — Вот оно, нынешнее городское хозяйство! — сетовал старый отшельник. — Делают тротуары из никудышного материала, а вони напускают столько, что у людей голова разламывается. Чтоб им всем провалиться в преисподнюю, а пуще всего этому инженеру! Ведь до тех пор писал, проклятый, об этом асфальте, пока не получил-таки на него подряд. Бродяга!..
   И он с удовольствием подумал о том, что инженер и на самом деле может провалиться в преисподнюю. Но в ту же минуту вспомнил слова посыльного: «Чтоб для тебя и в пекле не нашлось места!..»
   — Этакий болван! — прошептал пан Лукаш. — Ну, меня-то оттуда не прогонишь!..
   Но он тотчас спохватился, что несет несуразицу и сам накликает на себя беду. Ведь если не прогонят его из пекла, так он будет там сидеть и кипеть в смоле…
   — А за что? — пробормотал старик. — Что я кому сделал? — Однако при этой мысли он вдруг почувствовал нечто вроде угрызения совести и поспешил поправиться: — Конечно же, я никому не сделал ничего дурного… За всю жизнь ни у кого копейки взаймы не взял.
   Но и эта уловка его не успокоила.
   Пан Лукаш был как-то странно взволнован. Все сильнее воняло асфальтом, и все мучительнее становилась головная боль. Старика упорно преследовала мысль о Криспине: «Вот он уже умер, хотя ему было всего шестьдесят лет, и умер скоропостижно».
   А вся эта чудесная компания преферансистов, игравших на фишки! Как быстро она распалась. Один судья умер от апоплексического удара в пятьдесят восемь лет. Другой — от чахотки на пятидесятом году жизни. Третий свалился с лестницы. Прокурор едва ли не отравился сам. Теперь пришел черед адвоката…
   Семидесятилетнему пану Лукашу все они казались чуть ли не юнцами, а вот они уже сошли в могилу. На том свете собралась почти вся компания преферансистов, и если они до сих пор не играют, так только потому, что он еще не явился.
   — Брр… как холодно! — поежился пан Лукаш. — А тут еще этот асфальт… Недостает, чтобы я задохся от дыма и помер теперь, сейчас же!.. А тут нерешенное дело в суде, несостоявшиеся торги, несданные квартиры, а мошенник каменщик, того и гляди, выкрадет свои инструменты… А дворник! Только умру я, он мигом обыщет мое тело и вытащит из-под фуфайки тридцать тысяч. И я не смогу даже подать на него в суд!.. Да неужели я прожил на свете целых семьдесят лет? Мне кажется, детство, школа, служба, преферанс — все это было только вчера… А вот заботы, тяжбы, одиночество — как давно это тянется…
   И вдруг пана Лукаша охватил страх. Никогда он так серьезно не размышлял, никогда не думал о смысле жизни — просто собирал и копил все, что попадалось под руку.
   «Что, если эти новые, непривычные мысли означают приближение конца?»
   Пан Лукаш хотел подняться, но ему не повиновались ноги. Он хотел сбросить шарф с головы, но в руках его уже не было силы. Наконец, он хотел открыть глаза… тщетно!..
   — Я умер! — вздохнул он, чувствуя, как немеют его губы.

 

 
   Очнувшись, пан Лукаш уже не лежал на своей кровати, а стоял в каких-то больших сенях перед железной дверью. Потолок в сенях был сводчатый, а пол выложен изразцами. В дверь был врезан огромный замок, зияющий скважиной, в которую можно было разглядеть соседнее помещение. Пан Лукаш заглянул туда.
   Он увидел два смежных зала. В первом какой-то человек, очень похожий на адвоката Криспина, читал толстую книгу судебных актов. Во втором стоял стол, покрытый зеленым сукном, а вокруг него несколько простых кресел, обитых черной кожей. В глубине зала возле шкафов с судебными актами четверо мужчин, сняв гражданское платье, надевали сильно потертые — чересчур тесные или слишком просторные — мундиры с позолоченными пуговицами и шитьем на воротниках.
   Пан Лукаш заволновался. Все четверо были ему хорошо знакомы. Один из них, хромой, со шрамами на лице, очень напоминал судью, который погиб, свалившись с лестницы. Другой, толстяк, с короткой шеей и багровым лицом, был удивительно похож на судью, скончавшегося от апоплексического удара. Третий, худой, как палочка корицы, настоящий скелет, все время кашлял — это был судья, умерший от чахотки. А четвертый был прокурор собственной персоной, тот самый прокурор, который всегда за преферансом со всеми ссорился, вечно жаловался на печень и в конце концов в припадке ипохондрии проглотил стрихнин!..
   Что это значит?.. Может быть, пан Лукаш спит и видит сон?..
   Старик ущипнул себя и только сейчас заметил, что он уже не в халате, а в длинном черном сюртуке на вате. Вдруг что-то кольнуло его в подбородок. Это воротничок, но как туго он накрахмален, пан Лукаш не носил таких. Затем он почувствовал, что у него горят ноги. Взглянул — да на нем новые башмаки!.. Новые и чересчур узкие.
   Беспредельное изумление охватило старика. Он перестал соображать и не только потерял память, но, что еще хуже, — встреча с четырьмя умершими партнерами по преферансу стала казаться ему совершенно естественной.
   В таком состоянии пан Лукаш нажал огромную дверную ручку. Тяжелая дверь отворилась, и старик вошел в зал, такой же сводчатый, как и сени, напомнивший ему не то монастырь, не то ломбард.
   В эту минуту человек, читавший судебные акты, поднял голову, и пан Лукаш узнал адвоката Криспина. Вид у юриста был несколько помятый, но цвет кожи — здоровый и выражение лица довольно непринужденное.
   — Так ты жив, Криспин? — вскричал пан Лукаш, крепко пожимая руку своему приятелю.
   Адвокат испытующе взглянул на него.
   — Твой писец, — продолжал пан Лукаш, — сообщил мне, что поезд, в котором ты ехал, потерпел крушение…
   — Ну да.
   — Он предполагал, что ты погиб.
   — Ну да, — равнодушно подтвердил адвокат.
   Пан Лукаш заколебался, словно не веря собственным ушам.
   — Позволь, значит, ты погиб при железнодорожной катастрофе?
   — Конечно.
   — Разбился насмерть?
   — Конечно! — уже потеряв терпение, повторил адвокат. — Если я сам тебе говорю, что я убит, — можешь не сомневаться, это — правда.
   Пан Лукаш задумался. С точки зрения логики, принятой на земле, то, что говорил Криспин, называлось не «правдой», а «бессмыслицей». Но в эту минуту мозг старика озарили проблески некой новой логики, и адвокат, говорящий о своей смерти в прошедшем времени, вдруг представился ему если не обычным явлением, то, во всяком случае, вполне возможным.
   — Скажи мне, дорогой Криспин, — спросил Лукаш, — скажи, а… деньги у тебя не украли?
   — Деньги целы и даже лежат здесь, в этом зале.
   И адвокат указал на полку, где в куче макулатуры валялись его закладные.
   Пан Лукаш возмутился:
   — Кто же так поступает, Криспин? Они ведь тут могут пропасть!
   — А мне что за дело? Здесь закладные не имеют никакой ценности.
   — Только золото? — догадался Лукаш.
   — И золото не ценится. Да на что оно нам? Стол у нас даровой, квартира даровая, одежда не изнашивается, а в преферанс мы играем на мелкие грешки.
   Пан Лукаш не понимал того, что говорил ему Криспин, но и не удивлялся.
   — Тем не менее, — сказал он адвокату, — даже в этих условиях золото не теряет своей прелести. Оно сверкает, звенит…
   Адвокат подошел к стене и отворил небольшую железную дверцу. В ту же минуту что-то ослепительно засверкало, словно разверзлась печь, в которой плавится сталь, а до слуха старика донеслись ужасающие тысячеголосые стоны и лязг цепей.
   Пан Лукаш закрыл глаза и заткнул уши. Никогда еще нервы его не подвергались такому сильному испытанию.
   Адвокат захлопнул дверцу и сказал:
   — Это сверкает ярче золота и громче звенит. Правда?
   — Да, — ответил уже спокойнее Лукаш, — но золото, кроме того, имеет вес и прочность.
   С минуту Криспин грустно молчал.
   — Лукаш, — неожиданно попросил он, — подай-ка мне мою перчатку. Вон она лежит на столе.
   Лукаш быстро схватил черную перчатку обычного размера, но тотчас же уронил ее наземь. И — удивительное дело! — перчатка упала с таким грохотом, словно она была из железа и весила много пудов.
   — Что это значит? — спросил он с изумлением.
   — Из той же материи сшита наша одежда, — пояснил Криспин. — Галстук и перчатки весят по пятисот фунтов, башмаки по две тысячи, сюртук около ста тысяч и так далее. Словом, у нас тут хватает веса, которым так привлекает тебя золото.
   Как мы говорили, войдя в этот зал, пан Лукаш ничему больше не удивлялся, но ничего и не понимал. Понемногу он начал кое-что соображать, потом все больше и больше, но страх, который он испытывал вначале, возрастал с каждой минутой. Наконец, Лукаш решился рассеять свои сомнения и страхи; с чувством сжимая руку адвоката, он тихо спросил:
   — Скажи мне, дорогой Криспин, куда… ну, куда я попал?
   Адвокат пожал плечами.
   — Как, ты до сих пор не догадался, что находишься в загробном мире, где умершие обретают жизнь вечную?
   Пан Лукаш утер пот, выступивший на лбу.
   — Горе мне, горе! — вскричал он. — Да ведь я оставил и дом и свою квартиру без присмотра…
   В соседнем зале раздался звонок.
   — Кто там? — испуганно спросил Лукаш.
   — Наши партнеры по преферансу — судьи и прокурор.
   — Так мы сможем разыграть пульку? — уже веселей сказал Лукаш. — Я даже видел там стол…
   Но Криспин был по-прежнему невесел.
   — Мы здесь играем в карты, — ответил он, — но тебе сначала придется уладить формальности. Знай же, что эти господа будут тебя судить, все обстоятельства твоей жизни подвергнутся тщательному расследованию, а затем тебя зачислят в тот или иной круг ада. Меня назначили твоим адвокатом, я уже ознакомился с твоим делом и опасаюсь, что тебе не удастся снова играть с нами в преферанс…
   Если бы в эту минуту пан Лукаш мог увидеть в зеркале свое осунувшееся лицо, это убедило бы его в том, что он на самом деле труп — так подействовали на него слова адвоката.
   — Послушай, Криспин, — спросил несчастный, дрожа всем телом, — значит, вы находитесь в аду?
   — Конечно!..
   — И я тоже попаду в ад?
   — Ох!.. — буркнул адвокат, словно удивляясь вопросу.
   — Но по какому же праву вы будете меня судить?
   — А здесь, видишь ли, существует такой обычай, что прохвоста судят другие прохвосты, — пояснил Криспин.
   — Дорогой мой! — Пан Лукаш умоляюще сложил руки. — Раз так, присудите меня к тому же отделению, в котором вы сами находитесь.
   — Мы только этого и хотим, но…
   — Что «но»?.. Почему «но»?..
   — Для этого ты должен доказать суду, что совершил в своей жизни хотя бы один бескорыстный поступок.
   — Один? — воскликнул пан Лукаш. — Я приведу вам хоть сто, хоть тысячу… Да я всю жизнь поступал бескорыстно.
   Криспин с сомнением покачал головой.
   — Дорогой Лукаш, — сказал он, — из твоего дела этого совсем не видно. Если бы ты действительно всю жизнь поступал бескорыстно, то не попал бы в нашу компанию, которая числится по четвертому департаменту ада и состоит в восьмой секции одиннадцатого отделения.
   В соседнем зале снова прозвучал звонок.
   Одновременно Лукаш услышал зычный голос судьи, умершего от апоплексического удара:
   — Вновь прибывший уже подготовился?
   — Идем! — сказал адвокат, беря Лукаша под руку.
   Они вошли в зал. Суд собрался в полном составе, но никто даже не кивнул Лукашу. Старик окинул взглядом зал. В больших шкафах лежали акты, на которых были помечены фамилии. Лукаш наспех пробежал некоторые из них и с удивлением отметил, что всё это были фамилии хорошо знакомых ему варшавских домовладельцев. На одних полках хранились документы преферансистов, на других — любителей винта, на третьих — тех, кто играл только в безик.
   Над шкафами висела густая паутина, а соткавшие ее пауки, с лицами известных ростовщиков, терзали мух. В этих несчастных насекомых Лукаш узнал самых знаменитых современных мотов и расточителей.
   Надзирал за порядком в зале бывший начальник полиции, который грешил по части взяток и умер от пьянства.
   Слово взял прокурор.
   — Достопочтенные господа судьи! Этот человек, — начал он, указывая на Лукаша, — как вам известно из соответствующих документов, на протяжении семидесяти лет, прожитых им на земле, никому не сделал добра, но зато многим причинил зло. За это подсудимый по приговору высшей инстанции осужден на заключение в одиннадцатом отделении четвертого департамента ада. Теперь остается лишь решить вопрос — следует ли принять его в нашу секцию или направить в какую-нибудь другую, а может быть, вообще сослать куда-нибудь подальше. Это зависит от личных показаний подсудимого, а также от его дальнейшего поведения. Что имеет доложить суду адвокат обвиняемого?