Пулман Филип. Янтарный телескоп

   Если ее догадка об этих вселенных была правильна и это были множественные миры, предсказываемые квантовой теорией, тогда некоторые из них разошлись с ее вселенной намного раньше, чем другие. Здесь эволюция создала исполинские деревья и крупных животных с ромбовидным скелетом.
   «До чего же узок мой научный горизонт, — подумала она. — Ни геологии, ни ботаники, ни вообще какой бы то ни было биологии — невежественна как дитя».
   А потом она услышала глухой, напоминающий громовые раскаты рокот, и не могла определить его источник, пока не увидела облако пыли, движущееся по каменной дороге, — к деревьям, к ней. Оно было километрах в полутора, но двигалось довольно быстро, и она вдруг ощутила страх.
   Она нырнула обратно в рощу. Нашла узкую яму между двумя гигантскими корнями и, забившись в нее, посмотрела из-за деревянного бруствера на приближающееся пыльное облако.
   От увиденного у нее закружилась голова. Сперва ей показалось, что это группа мотоциклистов. Потом — что это стадо животных на колесах. Но это невозможно. У животных не бывает колес. Ей мерещится. Но ей не мерещилось.
   Их было больше десятка. Примерно такой же величины, как те, что паслись на равнине, но более поджарые и серой масти, с рогами и короткими хоботами вроде слоновьих. И такое же ромбовидное строение тела, как у травоядных, но эволюционировали они иначе: на передней и задней ноге — колеса.
   Однако природа не создала колес, в голове у нее мутилось; как это может быть? Нужна ось и совершенно отдельная вращающаяся ступица, это немыслимо, невозможно…
   Затем, когда они остановились в каких-нибудь пятидесяти шагах и улеглась пыль, Мэри все поняла и не могла удержаться от радостного смеха.
   Колесами были семенные коробки. Идеально круглые, легкие и необыкновенно твердые, они как будто специально были для этого созданы. Животные продевали когти передней и задней ноги в центр коробок, а двумя боковыми ногами отталкивались от земли. При всем своем удивлении Мэри была немного напугана: рога их выглядели ужасно острыми, и даже на таком расстоянии она не могла не увидеть, что глаза их светятся умом и любопытством.
   А смотрели они на нее.
   Одно из них заметило семенную коробку, которую Мэри выкатила из рощи, и подъехало к ней. Хоботом поставило коробку на ребро и откатило к своим собратьям на дорогу.
   Собравшись вокруг семенной коробки, они осторожно потрогали ее своими сильными, гибкими хоботами, и Мэри услышала тихое чириканье, пощелкивание и гудки, истолковав их как неодобрение. Кто-то возился с их колесом, это нехорошо.
   Потом она подумала: я пришла сюда с какой-то целью, хотя еще не понимаю ее. Не робей. Возьми на себя инициативу.
   Поэтому она встала и смущенно произнесла:
   — Я здесь. Это я. Я осматривала семенную коробку. Извините. Пожалуйста, не причиняйте мне вреда.
   Они немедленно повернули к ней головы, подняли хоботы и уставились на нее блестящими глазами. Уши у них встали торчком.
   Она вышла из своего укрытия и остановилась перед ними. Протянула руки, хотя понимала, что этот жест может показаться бессмысленным существу, лишенному рук. Но что еще она могла сделать? Она подняла рюкзак и по траве вышла на каменную дорогу.
   Вблизи — в пяти шагах — она могла гораздо лучше разглядеть их тела, но внимание ее было приковано к их глазам, удивительно живым и умным. Эти существа почти так же отличались от травоядных на равнине, как человек от коровы.
   Она показала на себя и произнесла:
   — Мэри.
   Ближайшее существо протянуло к ней хобот. Мэри подошла поближе, и оно коснулось ее груди в том месте, куда она показала пальцем. И тут Мэри услышала его голос:
   — Мерри.
   — Кто вы? — сказала она и услышала:
   — Кто вы?
   — Я человек. — Ничего лучшего ей не пришло в голову.
   — Я еловек, — произнесло существо, а затем произошло нечто еще более странное: эти создания рассмеялись.
   От их глаз разбежались морщинки, они помахивали хоботами, закидывали головы, и звуки, исходившие от них, несомненно, были звуками веселья. Она не могла удержаться и тоже засмеялась. Потом подошло другое существо и потрогало хоботом ее руку. Мэри протянула и другую, навстречу этому осторожному, немного колючему, пробному прикосновению:
   — А, — сказала она, — вы почувствовали запах масла из семенной коробки…
   — Семенно коробки, — проговорило существо.
   — Если вам удается повторять за мной слова, мы когда-нибудь, наверное, сможем общаться. Уж не знаю, как. Мэри, — повторила она, показывая на себя.
   Никакого отклика. Они смотрели. Она повторила еще раз:
   — Мэри.
   Ближайшее существо дотронулось хоботом до своей груди и что-то сказало. Два слога или три. Оно повторило слово еще раз, и теперь Мэри постаралась произнести те же звуки:
   — Мулефа, — нерешительно выговорила она. Остальные подхватили: «Мулефа», подражая ее голосу, смеясь и как будто даже поддразнивая это говорящее животное.
   — Мулефа! — произнесли они еще раз, словно это была смешная шутка.
   — Ну, раз вы умеете смеяться, тогда вряд ли захотите меня съесть, — сказала Мэри. С этой минуты их обращение друг с другом стало свободнее и дружелюбнее, а Мэри перестала нервничать.
   И они как будто успокоились: они приехали сюда по делу, не просто катались. Мэри увидела у одного из них на спине седло или вьюк. Двое других уложили на него семенную коробку и ловкими движениями хоботов закрепили с помощью ремешков. Стоя, они опирались на боковые ноги, а на ходу меняли направление, поворачивая и переднюю ногу, и заднюю. В их движениях была сила и грация.
   Одно из них подъехало к дороге и затрубило, подняв хобот. Травоядные все разом подняли головы и затрусили к ним. Подойдя, они остановились перед дорогой и терпеливо стояли, между тем как колесные существа медленно двигались между ними, трогали их, проверяли, пересчитывали.
   Потом Мэри увидела, что одно из них протянуло хобот к вымени травоядного и стало доить. А потом оно подъехало к Мэри и деликатно поднесло хобот к ее рту.
   Сперва она отпрянула, но в глазах существа было ожидание, поэтому она сделала шаг вперед и раскрыла губы. Существо выпустило ей в рот немного сладкого жидкого молока, подождало, пока она проглотит, дало новую порцию, потом еще и еще. Это было так разумно «любезно, что Мэри порывисто обняла голову существа и поцеловала его, почувствовав теплый пыльный запах шкуры и твердость костей под сильными мускулами хобота.
   Немного погодя вожак тихо затрубил, и травоядные двинулись прочь. Мулефа тоже собрались уходить. Ей было радостно, что они приняли ее, и немного грустно, что они уходят; но тут ее ожидал новый сюрприз. Одно из существ опустилось на колени и сделало какой-то знак хоботом, а другие поманили ее… Понятно: они предлагали отвезти ее, взять с собой.
   Еще одна мулефа подняла ее рюкзак и закрепила на седле третьей. Мэри неуклюже забралась на спину той, что стояла на коленях, и села, не зная, где держать ноги — то ли впереди ее боковых ног, то ли сзади. И за что ухватиться?
   Но так и не успела сообразить: мулефа поднялась, и вся группа двинулась по каменной дороге вместе со всадницей.
 
   …потому что он — Уилл.

Глава восьмая
Водка

   …я стал пришельцем в чужой земле.

Исход

   Когда Барух умер, Бальтамос почувствовал его смерть в то же мгновение. Он громко закричал и взмыл в ночное небо над тундрой; он бил крыльями и рыдал, изливая свое горе тучам. Не скоро совладал он с собой и вернулся к Уиллу, который не спал и с ножом в руке вглядывался в сырую холодную мглу.
   — Что такое? — сказал Уилл, когда рядом с ним опустился дрожащий ангел. — Опасность? Встань позади меня.
   — Барух умер! — закричал Бальтамос. — Мой милый Барух умер.
   — Когда? Где?
   Бальтамос не мог сказать; он знал только, что половина сердца у него сгорела. Он не мог оставаться на месте: снова взлетал, озирая небо, словно искал Баруха то в одной туче, то в другой, и звал его, плакал и звал; потом ему становилось стыдно, он спускался и уговаривал Уилла спрятаться, затаиться, обещал стеречь его без устали; а потом под тяжестью горя падал на землю, вспоминал все поступки Баруха, где проявлялась его доброта и доблесть, а их были тысячи, и он ни одного не забыл; и кричал, что такая душа не может погибнуть, и снова взлетал в небо, и неистово метался там, забыв об осторожности, вне себя от горя, проклиная самый воздух, облака, звезды. В конце концов Уилл сказал:
   — Бальтамос, иди сюда.
   Ангел беспомощно повиновался. В сумраке тундры мальчик, дрожавший от лютого холода в своем плаще, сказал ему:
   — Хватит, утихомирься. Ты же знаешь, там могут напасть на тебя, если услышат шум. С ножом я могу защитить тебя, если ты рядом, но если нападут в небе, я не смогу помочь, а если ты тоже умрешь, тогда конец всем делам. Мне надо, чтобы ты помог найти Лиру. Пожалуйста, не забывай этого. Барух был сильным — и ты будь. Прошу, будь таким, как он.
   Бальтамос ответил не сразу.
   — Да. Да, конечно, я должен. Ложись спать, Уилл, я буду стоять на страже, я тебя не подведу.
   Уилл поверил ему; ничего другого не оставалось. И вскоре опять уснул.
   Когда он проснулся, весь мокрый от росы и до костей продрогший, ангел стоял рядом. Солнце только-только поднималось и уже позолотило верхушки тростника и болотных растений. Не успел Уилл пошевелиться, как Бальтамос сказал:
   — Я решил, что мне надо делать. Я буду находиться при тебе днем и ночью, охотно и с радостью, ради Баруха. Я проведу тебя к Лире, если смогу, а потом вас обоих провожу к лорду Азриэлу. Я прожил тысячи лет и, если меня не убьют, проживу еще много тысяч; но я никогда не встречал такой души, как Барух, — никто не вселял в меня такого горячего желания делать добро, быть добрым. Много раз я оказывался недостойным, но всякое мое прегрешение искупалось его добротой. Теперь его нет, я должен стараться сам. Наверное, я не всегда смогу быть на высоте, но все равно постараюсь.
   — Тогда Барух гордился бы тобой, — дрожа, ответил Уилл.
   — Полететь мне вперед, посмотреть, куда мы попали?
   — Да. Лети высоко и расскажи мне, что там впереди. Похоже, этим болотам не будет конца.
   Бальтамос поднялся в воздух. Он не высказал Уиллу всех своих опасений — не хотел его волновать; но он знал, что у ангела Метатрона, Регента, от которого они едва спаслись, лицо Уилла накрепко засело в памяти — и не только лицо, но и все, что способны увидеть ангелы, включая ту часть его существа, которую Лира назвала бы его деймоном. Теперь Метатрон представлял для него большую опасность, и когда-нибудь Бальтамос должен будет сказать ему об этом; но не сейчас. Это слишком трудно. Решив, что он быстрее согреется ходьбой, чем если будет собирать топливо и ждать, пока разгорится костер, Уилл вскинул на спину рюкзак, поплотнее закутался в плащ и двинулся на юг. Тут была тропинка, грязная, изрытая, в колдобинах, — видно, люди когда-то здесь ходили. Но плоский горизонт был так далек со всех сторон, что Уиллу казалось, будто он топчется на месте.
   Через какое-то время, когда посветлело, рядом раздался голос Бальтамоса:
   — В полудне пути отсюда — широкая река и город с пристанью. Я летел высоко и видел реку на большом протяжении, она течет с юга на север. Если бы устроиться на судно, ты бы двигался быстрее.
   — Отлично, — с энтузиазмом отозвался Уилл. — Эта дорожка ведет к городу?
   — Она проходит через деревню с церковью, фермами и фруктовыми садами, а дальше — к городу.
   — Интересно, на каком языке тут говорят? Надеюсь, меня не посадят в тюрьму, если я не понимаю по-ихнему.
   — Я буду твоим деймоном, — сказал Бальтамос, — и буду переводить тебе. Я освоил много человеческих языков; наверняка пойму и тот, на котором здесь говорят.
   Уилл пошел дальше. Дорога была трудная и однообразная, но, по крайней мере, он двигался, и каждый шаг приближал его к Лире.
   Деревня оказалась захудалой: горстка изб и огороженные выпасы с северными оленями и собаками, залаявшими при его приближении. Из жестяных труб шел дым и низко стлался над драночными крышами. Земля была топкая, нога вязла — по-видимому, здесь недавно было наводнение, и стены до уровня середины дверей хранили следы ила, а поломанные деревянные балки и оторванные листы рифленого железа указывали на места смытых веранд, сараев и других надворных строений.
   Но не это было самым странным в деревне. Сперва он подумал, что у него помутилось в голове, и даже раз или два споткнулся: дома стояли не вертикально, а наклонившись на несколько градусов, причем все — в одну сторону. Купол церквушки треснул. Или тут было землетрясение?
   Собаки исступленно лаяли, но не осмеливались подойти. Бальтамос, войдя в роль деймона, принял вид большого белого косматого пса с черными глазами и, завернув хвост кренделем, рычал так свирепо, что настоящие собаки держались поодаль. Они были тощие и облезлые, а олени тоже в каких-то колтунах и вялые.
   Уилл остановился посреди деревеньки и стал оглядываться, не зная, куда идти дальше. Пока он стоял, появились несколько мужчин, тоже остановились и уставились на него. Это были первые люди, которых он увидел в мире Лиры. Одеты они были в тяжелые меховые шубы, грязные сапоги, меховые шапки и глядели недружелюбно.
   Белый пес превратился в воробья и сел на плечо Уилла. Местные и глазом не моргнули: у всех тут, понял Уилл, есть деймоны, по большей части собаки — такой уж это мир. Бальтамос у него на плече шепнул:
   — Иди вперед. Не смотри им в глаза. Опусти голову. Так будет вежливо.
   Уилл пошел дальше. Он умел вести себя незаметно; это был его главный талант, и, пока он шел к ним, люди потеряли к нему всякий интерес. Но потом открылась дверь самого большого дома на дороге, и человек что-то громко сказал. Бальтамос шепнул:
   — Священник. Прояви уважение. Стань к нему лицом и поклонись.
   Уилл так и сделал. Священник был громадный седобородый мужчина в черной рясе, и на плече у него сидел деймон — ворона. Быстрые внимательные глаза священника пробежали по лицу Уилла и по всей фигуре. Он поманил его к себе.
   Уилл подошел к двери и снова поклонился.
   Священник что-то сказал, и Бальтамос перевел вполголоса:
   — Он спрашивает, откуда ты идешь. Отвечай, что хочешь.
   — Я говорю по-английски, — медленно и отчетливо произнес Уилл. — Других языков не знаю.
   — Англичанин! — радостно воскликнул священник уже по-английски. — Милый юноша! Добро пожаловать в наше село, наше маленькое и уже не перпендикулярное Холодное. Как тебя кличут и далеко ли держишь путь?
   — Меня зовут Уилл, а иду на юг. Я потерял семью, хочу их найти.
   — Тогда будь моим гостем, подкрепись, — сказал священник и, положив тяжелую руку на плечи Уилла, толкнул его в дверь.
   Ворона, его деймон, сильно заинтересовалась Бальтамосом.
   Но ангел не ударил лицом в грязь: он сделался мышью и юркнул под рубашку Уилла, якобы от застенчивости.
   Священник провел его в накуренную горницу, где на столике сбоку тихо шумел самовар.
   — Как тебя зовут? Скажи еще раз.
   — Уилл Парри. Но я не знаю, как вас зовут.
   — Отец Семен, — сказал священник, поглаживая Уилла по плечу и подводя к стулу. Отец — потому что я служитель Святой Церкви. Звать меня Семеном, а отца моего звали Борисом, стало быть, я Семен Борисович. А как твоего зовут?
   — Джон Парри.
   — Джон — это Иван. Выходит, ты Вил Иванович, а я отец Семен Борисович. Откуда ты идешь, Вил Иванович, и далеко ли направляешься?
   — Я заблудился, — сказал Уилл. — Мы с родителями ехали на юг. Отец — военный и арктический исследователь, но потом что-то случилось, и мы потеряли друг друга. Поэтому я иду на юг — я знаю, что потом мы туда собирались.
   Священник развел руками и сказал:
   — Военный? Английский путешественник? Грязные дороги нашего Холодного веками не видали таких интересных людей, но нынче, когда в мире все пошло кувырком, кто знает, — может, он завтра тут появится. А ты будь мне гостем, Вил Иванович, заночуешь у меня, будем с тобой есть и беседовать. Лидия Александровна! — крикнул он.
   Молча вышла пожилая женщина. Он что-то сказал ей на своем языке, она кивнула и налила из самовара стакан горячего чая. Поставила перед Уиллом и подала блюдечко варенья с серебряной ложкой.
   — Спасибо, — сказал Уилл.
   — Вареньем чай подсласти, — сказал священник. — Черничное, Лидия Александровна сама варила.
   Чай получился противно-сладкий, но Уилл стал понемногу отхлебывать. Священник разглядывал его, подавшись вперед, трогал его руки — не замерз ли, — гладил по колену. Чтобы отвлечь его, Уилл спросил, почему наклонились дома в деревне.
   — По земле трясун прошел, — сказал священник. — Все предсказано в Откровении Святого Иоанна. Реки вспять потекли… Тут рядом большая река, всегда текла в Ледовитый океан. Тысячи и тысячи лет текла, с тех пор, как Господь Бог сотворил землю, — и текла она на север аж с самых гор Центральной Азии. Но когда земля затряслась, пришел туман и наводнение, все переменилось, и целую неделю река текла на юг, пока обратно на север не повернула. Мир вверх тормашками встал. А ты где был в это время?
   — Далеко отсюда, — сказал Уилл. — Я не понял, что творится. Когда рассеялся туман, родителей не было, и я не знаю, где я сейчас. Вы сказали мне название деревни, но где это? Где мы?
   — Подай-ка мне большую книгу с нижней полки, — сказал Семен Борисович. — Сейчас покажу.
   Священник подтянул свой стул к столу, лизнул палец и стал листать толстый атлас.
   — Вот, — он показал грязным ногтем на точку в Сибири, далеко к востоку от Урала. Река здесь, как он и сказал, текла от северных предгорий Тибета в Арктику.
   Уилл внимательно смотрел на Гималаи, но не увидел ничего похожего на карту, нарисованную Барухом.
   А Семен Борисович все говорил и говорил, расспрашивал Уилла о его жизни, о родителях, о доме, и Уилл, опытный обманщик, отвечал ему вполне подробно. Потом экономка принесла свекольный суп с черным хлебом, священник прочел длинную молитву, и принялись за еду.
   — Ну, как время проведем, Вил Иванович? — сказал Семен Борисович. — Сыграем в карты или лучше поговорим?
   Он налил еще стакан чая, и Уилл нерешительно его взял.
   — Я не умею играть в карты, — сказал он, — я спешу, мне надо двигаться дальше. А если я выйду к реке, как вы думаете, там можно попасть на пароход, который идет на юг?
   Большое лицо священника омрачилось, и он мелко перекрестился.
   — В городе неладно, — сказал он. — Тут приходила сестра Лидии Александровны из города и сказала, что вверх по реке идет судно с медведями, с бронированными медведями. Они приплыли из Арктики. Ты видел на севере бронированных медведей?
   Священник смотрел на Уилла испытующе, и Бальтамос шепнул, чтобы было слышно только ему: «Будь осторожен».
   Уилл сразу понял, почему он сказал так: сердце у него застучало, когда Семен Борисович заговорил о медведях, ведь он уже знал о них от Лиры. Лучше не выдавать своих чувств. Он сказал:
   — Мы были далеко от Свальбарда, а медведи были заняты своими делами.
   — Да, так я слышал, — к его облегчению, согласился священник. — Но теперь они ушли со своего острова и направляются на юг. У них пароход, а городские не хотят давать им топлива. Они боятся медведей. Да как их не бояться? Это же исчадия дьявола. Все, что с севера, — все от дьявола. Ведьмы хотя бы — дьявольское отродье! Церковь должна была давно их перебить. Ведьмы — боже упаси иметь с ними дело, слышишь, Вил Иванович? Знаешь, что они делают, когда ты в возраст войдешь? Они стараются тебя соблазнить. Все свои хитрости и уловки пустят в ход, будут соблазнять тебя своим телом, своей гладкой кожей, нежными голосами и заберут твое семя. Ты понял меня? Высосут из тебя все, оставят одну кожуру! Отнимут у тебя будущее, твоих детей, которых ты породил бы, ничего тебе не оставят. Казнить их надо, всех до одной.
   Священник протянул руку к полке позади своего стула и взял бутылку и два стаканчика.
   — Теперь хочу предложить тебе немного выпить, Вил Иванович. Ты молодой, поэтому только стопку-другую. Скоро будешь взрослым, надо всякое узнавать, например, какова на вкус водка. Лидия Александровна в прошлом году собрала ягоды, а перегонка — мое дело. И вот тебе результат — единственное, на чем отец Семен Борисович сошелся с Лидией Александровной!
   Он засмеялся, откупорил бутылку и наполнил стаканчики до краев. Это предисловие ужасно смутило Уилла. Что делать? Как отказать, не проявив невежливости?
   — Отец Семен, — сказал он и встал, — вы очень добры, и я хотел бы побыть у вас подольше, попробовать ваш напиток и послушать вас, потому что вы интересно рассказываете. Но понимаете, я скучаю по родителям и мне не терпится их найти, так что лучше я пойду, хоть и жалко.
   Бородатый священник надул губы и нахмурился, но потом пожал плечами и сказал:
   — Что ж, раз надо, так надо. Но прежде чем уйдешь, ты должен выпить свою водку. Давай вместе! Возьми и — залпом.
   Он опрокинул стаканчик, осушил его в один прием, после чего грузно поднялся и встал вплотную к Уиллу. В его толстых грязных пальцах стаканчик казался совсем крохотным; но он да краев был наполнен прозрачной жидкостью, и Уиллу ударил в нос острый запах спиртного, остывшего пота, пятен от еды на рясе, и его затошнило еще до того, как он сделал глоток.
   — Пей, Вил Иванович! — с угрожающей сердечностью крикнул священник.
   Уилл поднял стакан и без колебаний, залпом выпил обжигающую жидкость. Теперь ему предстояло сдерживать подступающую тошноту.
   Но его ожидало еще одно тягостное дело. Наклонившись с высоты своего громадного роста, Семен Борисович схватил Уилла за плечи.
   — Мальчик мой, — сказал он, после чего закрыл глаза и стал нараспев читать то ли молитву, то ли псалом. От него разило табаком, алкоголем и потом, а стоял он так близко, что его густющая борода при каждом слове задевала лицо Уилла. Уилл задержал дыхание.
   Семен Борисович крепко обнял его и поцеловал в щеки — в правую, в левую, еще раз в правую. Уилл почувствовал острые коготки Бальтамоса на своем плече и стоял смирно. Голова у него кружилась, живот схватило, но он не шевелился.
   Однако всему приходит конец: священник отстранился и оттолкнул Уилла.
   — Ну, с Богом, — сказал он, — иди на юг, Вил Иванович. Иди.
   Уилл взял свой плащ и рюкзак и, стараясь ступать ровно, вышел за порог и зашагал по дороге, вон из деревни.
   Он шел два часа, тошнота потихоньку отступала, и на смену ей пришла медленно пульсирующая боль в голове. В какой-то момент Бальтамос заставил его остановиться, положил прохладные руки ему на лоб и затылок, и боль немного утихла; однако Уилл пообещал себе больше никогда не пить водку.
   К концу дня дорожка расширилась, вышла из тростников, и Уилл увидел впереди город, а за ним водный простор, такой широкий, как будто это было море.
   Даже издали стало заметно, что в городе неспокойно. То и дело из-за крыш поднимался клуб дыма, а через несколько секунд долетал звук пушечного выстрела.
   — Бальтамос, придется тебе опять стать деймоном. Держись рядом со мной и будь начеку.
   Он вошел на окраину неопрятного городка, где дома покосились еще заметнее, чем в деревне, а наводнение оставило свои грязные следы на стенах выше его головы. Окраина была безлюдна, но по мере того как он приближался к реке, крики, вопли, винтовочная стрельба становились все громче.
   Наконец он увидел людей: некоторые смотрели из окон верхних этажей, другие опасливо выглядывали из-за углов, и все взгляды были устремлены на берег, туда, где над крышами торчали шеи подъемных кранов и мачты больших судов.
   Стены вздрогнули от взрыва, из окна поблизости выпало стекло. Люди попрятались, потом снова стали выглядывать, и дымный воздух огласился новыми криками.
   Уилл дошел до перекрестка и увидел набережную. Когда дым и пыль частично рассеялись, показалось ржавое судно поодаль от берега; оно работало машиной, удерживаясь против течения, а на пристани вокруг большой пушки толпились люди, вооруженные винтовками и пистолетами. На глазах у Уилла пушка выстрелила — вспышка, орудие дернулось назад, и возле судна поднялся водяной столб. Уилл поднес к глазам ладонь козырьком. На судне виднелись фигуры, но… — он потер глаза, хотя знал, чего ожидать, — фигуры были не человеческие. Это были громадные металлические создания или животные в толстой броне. На носовой части палубы вдруг вспыхнул огненный цветок, и люди испуганно закричали. Пламя с дымным хвостом оторвалось от палубы, оно взлетало все выше, приближалось, рассыпая искры, и наконец упало и разлилось возле пушки. Люди с криками бросились врассыпную — некоторые, охваченные огнем, побросались в воду, и их унесло течением. Уилл увидел рядом с собой человека, похожего на учителя, и спросил:
   — Вы говорите по-английски?
   — Да, да, конечно…
   — Что тут происходит?
   — Медведи атакуют, мы пытаемся их отбить, но это трудно, у нас всего одна пушка и…
   Огнебой на судне метнул еще один ком горящей серы, и этот упал еще ближе к пушке. Сразу же раздалось три мощных взрыва — они означали, что огонь попал на снаряды. Артиллеристы отбежали, а ствол пушки бессильно опустился.
   — Ох, плохо дело, — простонал сосед Уилла, — теперь не смогут стрелять…
   Командир развернул судно и направил к берегу. В толпе раздались крики отчаяния; они стали еще громче, когда на палубе возник новый огненный шар, и люди с винтовками, дав несколько выстрелов, бросились наутек. Но на этот раз медведи не метнули свой снаряд, а судно, работая против течения, стало бортом к пристани.