Пушкин Александр Сергеевич. Полтава

   Но не отшельника святого,
   Он гостя узнает иного:
   Свирепый Орлик перед ним.
   И отвращением томим,
   Страдалец горько вопрошает:
   «Ты здесь, жестокой человек?
   Зачем последний мой ночлег
   Еще Мазепа возмущает?»
 
   Орлик.
   Допрос не кончен: отвечай.
 
   Кочубей.
   Я отвечал уже: ступай,
   Оставь меня.
 
   Орлик.
   Еще признанья
   Пан гетман требует.
 
   Кочубей.
   Но в чем?
   Давно сознался я во всем,
   Что вы хотели. Показанья
   Мои все ложны. Я лукав,
   Я строю козни. Гетман прав.
   Чего вам более?
 
   Орлик.
   Мы знаем,
   Что ты несчетно был богат;
   Мы знаем: не единый клад
   Тобой в Диканьке^[23] укрываем.
   Свершиться казнь твоя должна;
   Твое имение сполна
   В казну поступит войсковую —
   Таков закон. Я указую
   Тебе последний долг: открой,
   Где клады, скрытые тобой?
 
   Кочубей.
   Так, не ошиблись вы: три клада
   В сей жизни были мне отрада.
   И первый клад мой честь была,
   Клад этот пытка отняла;
   Другой был клад невозвратимый
   Честь дочери моей любимой.
   Я день и ночь над ним дрожал:
   Мазепа этот клад украл.
   Но сохранил я клад последний,
   Мой третий клад: святую месть.
   Ее готовлюсь богу снесть.
 
   Орлик.
   Старик, оставь пустые бредни:
   Сегодня покидая свет,
   Питайся мыслию суровой.
   Шутить не время. Дай ответ,
   Когда не хочешь пытки новой:
   Где спрятал деньги?
 
   Кочубей.
   Злой холоп!
   Окончишь ли допрос нелепый?
   Повремени; дай лечь мне в гроб,
   Тогда ступай себе с Мазепой
   Мое наследие считать
   Окровавленными перстами,
   Мои подвалы разрывать,
   Рубить и жечь сады с домами.
   С собой возьмите дочь мою;
   Она сама вам все расскажет,
   Сама все клады вам укажет;
   Но ради господа молю,
   Теперь оставь меня в покое.
 
   Орлик.
   Где спрятал деньги? укажи.
   Не хочешь? – Деньги где? скажи,
   Иль выйдет следствие плохое.
   Подумай; место нам назначь.
   Молчишь? – Ну, в пытку. Гей, палач!^[24]
 
   Палач вошел….
   О, ночь мучений!
   Но где же гетман? где злодей?
   Куда бежал от угрызений
   Змеиной совести своей?
   В светлице девы усыпленной,
   Еще незнанием блаженной,
   Близь ложа крестницы младой
   Сидит с поникшею главой
   Мазепа тихой и угрюмый.
   В его душе проходят думы,
   Одна другой мрачней, мрачней.
   «Умрет безумный Кочубей;
   Спасти нельзя его. Чем ближе
   Цель гетмана, тем тверже он
   Быть должен властью облечен,
   Тем перед ним склоняться ниже
   Должна вражда. Спасенья нет:
   Доносчик и его клеврет
   Умрут». Но брося взор на ложе,
   Мазепа думает: «О боже!
   Что будет с ней, когда она
   Услышит слово роковое?
   Досель она еще в покое —
   Но тайна быть сохранена
   Не может долее. Секира,
   Упав поутру, загремит
   По всей Украйне. Голос мира
   Вокруг нее заговорит!…
   Ах, вижу я: кому судьбою
   Волненья жизни суждены,
   Тот стой один перед грозою,
   Не призывай к себе жены.
   В одну телегу впрячь неможно
   Коня и трепетную лань.
   Забылся я неосторожно:
   Теперь плачу безумства дань…
   Все, что цены себе не знает,
   Все, все, чем жизнь мила бывает,
   Бедняжка принесла мне в дар,
   Мне, старцу мрачному, – и что же?
   Какой готовлю ей удар! —»
   И он глядит: на тихом ложе
   Как сладок юности покой!
   Как сон ее лелеет нежно!
   Уста раскрылись; безмятежно
   Дыханье груди молодой;
   А завтра, завтра… содрогаясь
   Мазепа отвращает взгляд,
   Встает и, тихо пробираясь,
   В уединенный сходит сад.
 
   Тиха украинская ночь.
   Прозрачно небо. Звезды блещут.
   Своей дремоты превозмочь
   Не хочет воздух. Чуть трепещут
   Сребристых тополей листы.
   Но мрачны странные мечты
   В душе Мазепы: звезды ночи,
   Как обвинительные очи,
   За ним насмешливо глядят.
   И тополи, стеснившись в ряд,
   Качая тихо головою,
   Как судьи, шепчут меж собою.
   И летней, теплой ночи тьма
   Душна как черная тюрьма.
 
   Вдруг… слабый крик… невнятный стон
   Как бы из замка слышит он.
   То был ли сон воображенья,
   Иль плач совы, иль зверя вой,
   Иль пытки стон, иль звук иной —
   Но только своего волненья
   Преодолеть не мог старик
   И на протяжный слабый крик
   Другим ответствовал – тем криком,
   Которым он в весельи диком
   Поля сраженья оглашал,
   Когда с Забелой, с Гамалеем,
   И – с ним… и с этим Кочубеем
   Он в бранном пламени скакал.
 
   Зари багряной полоса
   Объемлет ярко небеса.
   Блеснули долы, холмы, нивы,
   Вершины рощ и волны рек.
   Раздался утра шум игривый,
   И пробудился человек.
 
   Еще Мария сладко дышит,
   Дремой объятая, и слышит
   Сквозь легкой сон, что кто-то к ней
   Вошел и ног ее коснулся.
   Она проснулась – но скорей
   С улыбкой взор ее сомкнулся
   От блеска утренних лучей.
   Мария руки протянула
   И с негой томною шепнула:
   «Мазепа, ты?…» Но голос ей
   Иной ответствует… о боже!
   Вздрогнув, она глядит… и что же?
   Пред нею мать…
 
   Мать.
   Молчи, молчи;
   Не погуби нас: я в ночи
   Сюда прокралась осторожно
   С единой, слезною мольбой.
   Сегодня казнь. Тебе одной
   Свирепство их смягчить возможно.
   Спаси отца.
 
   Дочь. в ужасе
   Какой отец?
   Какая казнь?
 
   Мать.
   Иль ты доныне
   Не знаешь?… нет! ты не в пустыне,
   Ты во дворце; ты знать должна,
   Как сила гетмана грозна,
   Как он врагов своих карает.
   Как государь ему внимает…
   Но вижу: скорбную семью
   Ты отвергаешь для Мазепы;
   Тебя я сонну застаю,
   Когда свершают суд свирепый,
   Когда читают приговор,
   Когда готов отцу топор…
   Друг другу, вижу, мы чужие…
   Опомнись, дочь моя! Мария,
   Беги, пади к его ногам,
   Спаси отца, будь ангел нам:
   Твой взгляд злодеям руки свяжет,
   Ты можешь их топор отвесть.
   Рвись, требуй – гетман не откажет:
   Ты для него забыла честь,
   Родных и бога.
 
   Мать.
   Что со мною?
   Отец… Мазепа… казнь – с мольбою
   Здесь, в этом замке мать моя —
   Нет, иль ума лишилась я,
   Иль это грезы.
 
   Мать.
   Бог с тобою,
   Нет, нет – не грезы, не мечты.
   Ужель еще не знаешь ты,
   Что твой отец ожесточенный
   Бесчестья дочери не снес
   И, жаждой мести увлеченный,
   Царю на гетмана донес…
   Что в истязаниях кровавых
   Сознался в умыслах лукавых,
   В стыде безумной клеветы,
   Что, жертва смелой правоты,
   Врагу он выдан головою,
   Что пред громадой войсковою,
   Когда его не осенит
   Десница вышняя господня,
   Он должен быть казнен сегодня,
   Что здесь покаместь он сидит
   В тюремной башне.
 
   Мать.
   Боже, боже!…
   Сегодня! – бедный мой отец!
   И дева падает на ложе,
   Как хладный падает мертвец.
   Пестреют шапки. Копья блещут.
   Бьют в бубны. Скачут сердюки^[25].
   В строях ровняются полки.
   Толпы кипят. Сердца трепещут.
   Дорога, как змеиный хвост,
   Полна народу, шевелится.
   Средь поля роковой намост.
   На нем гуляет, веселится
   Палач и алчно жертвы ждет:
   То в руки белые берет,
   Играючи, топор тяжелый,
   То шутит с чернию веселой.
   В гремучий говор все слилось:
   Крик женской, брань, и смех, и ропот.
   Вдруг восклицанье раздалось,
   И смолкло все. Лишь конской топот
   Был слышен в грозной тишине.
   Там, окруженный сердюками,
   Вельможный гетман с старшинами
   Скакал на вороном коне.
   А там по киевской дороге
   Телега ехала. В тревоге
   Все взоры обратили к ней.
   В ней, с миром, с небом примиренный,
   Могущей верой укрепленный
   Сидел безвинный Кочубей,
   С ним Искра тихой, равнодушный,
   Как агнец, жребию послушный.
   Телега стала. Раздалось
   Моленье ликов громогласных.
   С кадил куренье поднялось.
   За упокой души несчастных
   Безмолвно молится народ,
   Страдальцы за врагов. И вот
   Идут они, взошли. На плаху,
   Крестясь, ложится Кочубей.
   Как будто в гробе, тьмы людей
   Молчат. Топор блеснул с размаху,
   И отскочила голова.
   Все поле охнуло. Другая
   Катится вслед за ней, мигая.
   Зарделась кровию трава —
   И сердцем радуясь во злобе
   Палач за чуб поймал их обе
   И напряженною рукой
   Потряс их обе над толпой.
 
   Свершилась казнь. Народ беспечный
   Идет, рассыпавшись, домой
   И про свои заботы вечны
   Уже толкует меж собой.
   Пустеет поле понемногу.
   Тогда чрез пеструю дорогу
   Перебежали две жены.
   Утомлены, запылены,
   Они, казалось, к месту казни
   Спешили полные боязни.
   «Уж поздно», – кто-то им сказал
   И в поле перстом указал.
   Там роковой намост ломали,
   Молился в черных ризах поп,
   И на телегу подымали
   Два казака дубовый гроб.
 
   Один пред конною толпой
   Мазепа, грозен, удалялся
   От места казни. Он терзался
   Какой-то страшной пустотой.
   Никто к нему не приближался,
   Не говорил он ничего;
   Весь в пене мчался конь его.
   Домой приехав, «что Мария?»
   Спросил Мазепа. Слышит он
   Ответы робкие, глухие…
   Невольным страхом поражен,
   Идет он к ней; в светлицу входит:
   Светлица тихая пуста —
   Он в сад, и там смятенный бродит;
   Но вкруг широкого пруда,
   В кустах, вдоль сеней безмятежных
   Все пусто, нет нигде следов —
   Ушла! – Зовет он слуг надежных,
   Своих проворных сердюков.
   Они бегут. Храпят их кони —
   Раздался дикой клик погони,
   Верхом – и скачут молодцы
   Во весь опор во все концы.
 
   Бегут мгновенья дорогие.
   Не возвращается Мария.
   Никто не ведал, не слыхал,
   Зачем и как она бежала…
   Мазепа молча скрежетал.
   Затихнув, челядь трепетала.
   В груди кипучий яд нося,
   В светлице гетман заперся.
   Близь ложа там во мраке ночи
   Сидел он, не смыкая очи,
   Нездешней мукою томим.
   Поутру, посланные слуги
   Один явились за другим.
   Чуть кони двигались. Подпруги,
   Подковы, узды, чепраки,
   Все было пеною покрыто,
   В крови, растеряно, избито —
   Но ни один ему принесть
   Не мог о бедной деве весть.
   И след ее существованья
   Пропал как будто звук пустой,
   И мать одна во мрак изгнанья
   Умчала горе с нищетой.

Песнь третия

   Души глубокая печаль
   Стремиться дерзновенно в даль
   Вождю Украйны не мешает.
   Твердея в умысле своем,
   Он с гордым шведским королем
   Свои сношенья продолжает.
   Меж тем, чтоб обмануть верней
   Глаза враждебного сомненья,
   Он, окружась толпой врачей,
   На ложе мнимого мученья
   Стоная молит исцеленья.
   Плоды страстей, войны, трудов,
   Болезни, дряхлость и печали,
   Предтечи смерти, приковали
   Его к одру. Уже готов
   Он скоро бренный мир оставить;
   Святой обряд он хочет править,
   Он архипастыря зовет
   К одру сомнительной кончины;
   И на коварные седины
   Елей таинственный течет.
 
   Но время шло. Москва напрасно
   К себе гостей ждала всечасно,
   Средь старых, вражеских могил
   Готовя шведам тризну тайну.
   Незапно Карл поворотил
   И перенес войну в Украйну.
 
   И день настал. Встает с одра
   Мазепа, сей страдалец хилый,
   Сей труп живой, еще вчера
   Стонавший слабо над могилой.
   Теперь он мощный враг Петра.
   Теперь он, бодрый, пред полками
   Сверкает гордыми очами
   И саблей машет – и к Десне
   Проворно мчится на коне.
   Согбенный тяжко жизнью старой,
   Так оный хитрый кардинал,
   Венчавшись римскою тиарой,
   И прям, и здрав, и молод стал.
 
   И весть на крыльях полетела.
   Украйна смутно зашумела:
   «Он перешел, он изменил,
   К ногам он Карлу положил
   Бунчук покорный». Пламя пышет,
   Встает кровавая заря
   Войны народной.
   Кто опишет
   Негодованье, гнев царя^[26]?
   Гремит анафема в соборах;
   Мазепы лик терзает кат^[27].
   На шумной раде, в вольных спорах
   Другого гетмана творят.
   С брегов пустынных Енисея
   Семейства Искры, Кочубея
   Поспешно призваны Петром.
   Он с ними слезы проливает.
   Он их, лаская, осыпает
   И новой честью и добром.
   Мазепы враг, наездник пылкий,
   Старик Палей из мрака ссылки
   В Украйну едет в царский стан.
   Трепещет бунт осиротелый.
   На плахе гибнет Чечель^[28] смелый
   И запорожский атаман.
   И ты, любовник бранной славы,
   Для шлема кинувший венец,
   Твой близок день, ты вал Полтавы
   Вдали завидел наконец.
 
   И царь туда ж помчал дружины.
   Они как буря притекли —
   И оба стана средь равнины
   Друг друга хитро облегли.
   Не раз избитый в схватке смелой,
   Заране кровью опьянелый,
   С бойцом желанным наконец
   Так грозный сходится боец.
   И злобясь видит Карл могучий
   Уж не расстроенные тучи
   Несчастных нарвских беглецов,
   А нить полков блестящих, стройных
   Послушных, быстрых и спокойных,
   И ряд незыблемый штыков.
 
   Но он решил: заутра бой.
   Глубокой сон во стане шведа.
   Лишь под палаткою одной
   Ведется шопотом беседа.
 
   «Нет, вижу я, нет, Орлик мой,
   Поторопились мы некстати:
   Расчет и дерзкой и плохой,
   И в нем не будет благодати.
   Пропала, видно, цель моя.
   Что делать? Дал я промах важный:
   Ошибся в этом Карле я.
   Он мальчик бойкой и отважный;
   Два-три сраженья разыграть,
   Конечно, может он с успехом,
   К врагу на ужин прискакать^[29],
   Ответствовать на бомбу смехом;^[30]
   Не хуже русского стрелка
   Прокрасться в ночь ко вражью стану;
   Свалить как нынче казака
   И обменять на рану рану^[31];
   Но не ему вести борьбу
   С самодержавным великаном:
   Как полк, вертеться он судьбу
   Принудить хочет барабаном;
   Он слеп, упрям, нетерпелив,
   И легкомыслен, и кичлив,
   Бог весть какому счастью верит;
   Он силы новые врага
   Успехом прошлым только мерит —
   Сломить ему свои рога.
   Стыжусь: воинственным бродягой
   Увлекся я на старость лет;
   Был ослеплен его отвагой
   И беглым счастием побед,
   Как дева робкая.»
 
   Орлик.
   Сраженья
   Дождемся. Время не ушло
   С Петром опять войти в сношенья:
   Еще поправить можно зло.
   Разбитый нами, нет сомненья,
   Царь не отвергнет примиренья.
 
   Мазепа.
   Нет, поздно. Русскому царю
   Со мной мириться невозможно.
   Давно решилась непреложно
   Моя судьба. Давно горю
   Стесненной злобой. Под Азовым
   Однажды я с царем суровым
   Во ставке ночью пировал:
   Полны вином кипели чаши,
   Кипели с ними речи наши.
   Я слово смелое сказал.
   Смутились гости молодые…
   Царь, вспыхнув, чашу уронил
   И за усы мои седые
   Меня с угрозой ухватил.
   Тогда, смирясь в бессильном гневе,
   Отмстить себе я клятву дал;
   Носил ее – как мать во чреве
   Младенца носит. Срок настал.
   Так, обо мне воспоминанье
   Хранить он будет до конца.
   Петру я послан в наказанье;
   Я терн в листах его венца:
   Он дал бы грады родовые
   И жизни лучшие часы,
   Чтоб снова как во дни былые
   Держать Мазепу за усы.
   Но есть еще для нас надежды:
   Кому бежать, решит заря.
 
   Умолк и закрывает вежды
   Изменник русского царя.
 
   Горит восток зарею новой.
   Уж на равнине, по холмам
   Грохочут пушки. Дым багровый
   Кругами всходит к небесам
   Навстречу утренним лучам.
   Полки ряды свои сомкнули.
   В кустах рассыпались стрелки.
   Катятся ядра, свищут пули;
   Нависли хладные штыки.
   Сыны любимые победы,
   Сквозь огнь окопов рвутся шведы;
   Волнуясь, конница летит;
   Пехота движется за нею
   И тяжкой твердостью своею
   Ее стремление крепит.
   И битвы поле роковое
   Гремит, пылает здесь и там,
   Но явно счастье боевое
   Служить уж начинает нам.
   Пальбой отбитые дружины,
   Мешаясь, падают во прах.
   Уходит Розен сквозь теснины;
   Сдается пылкой Шлипенбах.
   Тесним мы шведов рать за ратью;
   Темнеет слава их знамен,
   И бога браней благодатью
   Наш каждый шаг запечатлен.
   Тогда-то свыше вдохновенный
   Раздался звучный глас Петра:
   «За дело, с богом!» Из шатра,
   Толпой любимцев окруженный,
   Выходит Петр. Его глаза
   Сияют. Лик его ужасен.
   Движенья быстры. Он прекрасен,
   Он весь, как божия гроза.
   Идет. Ему коня подводят.
   Ретив и смирен верный конь.
   Почуя роковой огонь,
   Дрожит. Глазами косо водит
   И мчится в прахе боевом,
   Гордясь могущим седоком.
 
   Уж близок полдень. Жар пылает.
   Как пахарь, битва отдыхает.
   Кой-где гарцуют казаки.
   Ровняясь строятся полки.
   Молчит музыка боевая.
   На холмах пушки присмирев
   Прервали свой голодный рев.
   И се – равнину оглашая
   Далече грянуло ура:
   Полки увидели Петра.
 
   И он промчался пред полками,
   Могущ и радостен как бой.
   Он поле пожирал очами.
   За ним вослед неслись толпой
   Сии птенцы гнезда Петрова —
   В пременах жребия земного,
   В трудах державства и войны
   Его товарищи, сыны;
   И Шереметев благородный,
   И Брюс, и Боур, и Репнин,
   И, счастья баловень безродный,
   Полудержавный властелин.
 
   И перед синими рядами
   Своих воинственных дружин,
   Несомый верными слугами,
   В качалке, бледен, недвижим,
   Страдая раной, Карл явился.
   Вожди героя шли за ним.
   Он в думу тихо погрузился.
   Смущенный взор изобразил
   Необычайное волненье.
   Казалось, Карла приводил
   Желанный бой в недоуменье…
   Вдруг слабым манием руки
   На русских двинул он полки.
 
   И с ними царские дружины
   Сошлись в дыму среди равнины:
   И грянул бой, Полтавской бой!
   В огне, под градом раскаленным,
   Стеной живою отраженным,
   Над падшим строем свежий строй
   Штыки смыкает. Тяжкой тучей
   Отряды конницы летучей,
   Браздами, саблями звуча,
   Сшибаясь, рубятся с плеча.
   Бросая груды тел на груду,
   Шары чугунные повсюду
   Меж ними прыгают, разят,
   Прах роют и в крови шипят.
   Швед, русский – колет, рубит, режет.
   Бой барабанный, клики, скрежет,
   Гром пушек, топот, ржанье, стон,
   И смерть и ад со всех сторон.
 
   Среди тревоги и волненья
   На битву взором вдохновенья
   Вожди спокойные глядят,
   Движенья ратные следят,
   Предвидят гибель и победу
   И в тишине ведут беседу.
   Но близ московского царя
   Кто воин сей под сединами?
   Двумя поддержан казаками,
   Сердечной ревностью горя,
   Он оком опытным героя
   Взирает на волненье боя.
   Уж на коня не вскочит он,
   Одрях в изгнанье сиротея,
   И казаки на клич Палея
   Не налетят со всех сторон!
   Но что ж его сверкнули очи,
   И гневом, будто мглою ночи,
   Покрылось старое чело?
   Что возмутить его могло?
   Иль он, сквозь бранный дым, увидел
   Врага Мазепу, и в сей миг
   Свои лета возненавидел
   Обезоруженный старик?
 
   Мазепа, в думу погруженный,
   Взирал на битву, окруженный
   Толпой мятежных казаков,
   Родных, старшин и сердюков.
   Вдруг выстрел. Старец обратился.
   У Войнаровского в руках
   Мушкетный ствол еще дымился.
   Сраженный в нескольких шагах,
   Младой казак в крови валялся,
   А конь, весь в пене и пыли,
   Почуя волю, дико мчался,
   Скрываясь в огненной дали.
   Казак на гетмана стремился
   Сквозь битву с саблею в руках,
   С безумной яростью в очах.
   Старик, подъехав, обратился
   К нему с вопросом. Но казак
   Уж умирал. Потухший зрак
   Еще грозил врагу России;
   Был мрачен помертвелый лик,
   И имя нежное Марии
   Чуть лепетал еще язык.
 
   Но близок, близок миг победы.
   Ура! мы ломим; гнутся шведы.
   О славный час! о славный вид!
   Еще напор – и враг бежит^[32].
   И следом конница пустилась,
   Убийством тупятся мечи,
   И падшими вся степь покрылась
   Как роем черной саранчи.
 
   Пирует Петр. И горд и ясен
   И славы полон взор его,
   И царской пир его прекрасен.
   При кликах войска своего,
   В шатре своем он угощает
   Своих вождей, вождей чужих,
   И славных пленников ласкает,
   И за учителей своих
   Заздравный кубок подымает.
 
   Но где же первый, званый гость?
   Где первый, грозный наш учитель,
   Чью долговременную злость
   Смирил полтавский победитель?
   И где ж Мазепа? где злодей?
   Куда бежал Иуда в страхе?
   Зачем король не меж гостей?
   Зачем изменник не на плахе^[33]?
 
   Верхом, в глуши степей нагих,
   Король и гетман мчатся оба.
   Бегут. Судьба связала их.
   Опасность близкая и злоба
   Даруют силу королю.
   Он рану тяжкую свою
   Забыл. Поникнув головою,
   Он скачет, русскими гоним,
   И слуги верные толпою
   Чуть могут следовать за ним.
 
   Обозревая зорким взглядом
   Степей широкой полукруг,
   С ним старый гетман скачет рядом.
   Пред ними хутор… Что же вдруг
   Мазепа будто испугался?
   Что мимо хутора помчался
   Он стороной во весь опор?
   Иль этот запустелый двор,
   И дом, и сад уединенный,
   И в поле отпертая дверь
   Какой-нибудь рассказ забвенный
   Ему напомнили теперь?
   Святой невинности губитель!
   Узнал ли ты сию обитель,
   Сей дом, веселый прежде дом,
   Где ты, вином разгоряченный,
   Семьей счастливой окруженный,
   Шутил бывало за столом?
   Узнал ли ты приют укромный,
   Где мирный ангел обитал,
   И сад, откуда ночью темной
   Ты вывел в степь… Узнал, узнал!
 
   Ночные тени степь объемлют.
   На бреге синего Днепра
   Между скалами чутко дремлют
   Враги России и Петра.
   Щадят мечты покой героя,
   Урон Полтавы он забыл.
   Но сон Мазепы смутен был.
   В нем мрачный дух не знал покоя.
   И вдруг в безмолвии ночном
   Его зовут. Он пробудился.
   Глядит: над ним, грозя перстом,
   Тихонько кто-то наклонился.
   Он вздрогнул как под топором.
   Пред ним с развитыми власами,
   Сверкая впалыми глазами,
   Вся в рубище, худа, бледна,
   Стоит, луной освещена…
   «Иль это сон?… Мария… ты ли?»
 
   Мария.
   Ах, тише, тише, друг!… Сейчас
   Отец и мать глаза закрыли…
   Постой… услышать могут нас.
 
   Мазепа.
   Мария, бедная Мария!
   Опомнись! Боже!… Что с тобой?
 
   Мария.
   Послушай: хитрости какие!
   Что за рассказ у них смешной?
   Она за тайну мне сказала,
   Что умер бедный мой отец,
   И мне тихонько показала
   Седую голову – творец!
   Куда бежать нам от злоречья?
   Подумай: эта голова
   Была совсем не человечья,
   А волчья – видишь: какова!
   Чем обмануть меня хотела!
   Не стыдно ль ей меня пугать?
   И для чего? чтоб я не смела
   С тобой сегодня убежать!
   Возможно ль?
 
   С горестью глубокой
   Любовник ей внимал жестокой.
   Но, вихрю мыслей предана,
   «Однако ж, – говорит она, —
   Я помню поле… праздник шумный…
   И чернь… и мертвые тела…
   На праздник мать меня вела…
   Но где ж ты был?… С тобою розно
   Зачем в ночи скитаюсь я?
   Пойдем домой. Скорей… уж поздно.
   Ах, вижу, голова моя
   Полна волнения пустого:
   Я принимала за другого
   Тебя, старик. Оставь меня.
   Твой взор насмешлив и ужасен.
   Ты безобразен. Он прекрасен:
   В его глазах блестит любовь,
   В его речах такая нега!
   Его усы белее снега,
   А на твоих засохла кровь!…»
 
   И с диким смехом завизжала,
   И легче серны молодой
   Она вспрыгнула, побежала
   И скрылась в темноте ночной.
 
   Редела тень. Восток алел.
   Огонь казачий пламенел.
   Пшеницу казаки варили;
   Драбанты у брегу Днепра
   Коней расседланных поили.
   Проснулся Карл. «Ого! пора!
   Вставай, Мазепа. Рассветает.»
   Но гетман уж не спит давно.
   Тоска, тоска его снедает;
   В груди дыханье стеснено.
   И молча он коня седлает,
   И скачет с беглым королем,
   И страшно взор его сверкает,
   С родным прощаясь рубежом.
 
   Прошло сто лет – и что ж осталось
   От сильных, гордых сих мужей,
   Столь полных волею страстей?
   Их поколенье миновалось —
   И с ним исчез кровавый след
   Усилий, бедствий и побед.
   В гражданстве северной державы,
   В ее воинственной судьбе,
   Лишь ты воздвиг, герой Полтавы,
   Огромный памятник себе.
   В стране – где мельниц ряд крылатый
   Оградой мирной обступил
   Бендер пустынные раскаты,
   Где бродят буйволы рогаты
   Вокруг воинственных могил, —
   Останки разоренной сени,
   Три углубленные в земле
   И мхом поросшие ступени
   Гласят о шведском короле.
   С них отражал герой безумный,
   Один в толпе домашних слуг,
   Турецкой рати приступ шумный,
   И бросил шпагу под бунчук;
   И тщетно там пришлец унылый
   Искал бы гетманской могилы:
   Забыт Мазепа с давних пор!
   Лишь в торжествующей святыне
   Раз в год анафемой доныне,
   Грозя, гремит о нем собор.
   Но сохранилася могила,
   Где двух страдальцев прах почил;
   Меж древних праведных могил
   Их мирно церковь приютила^[34].
   Цветет в Диканьке древний ряд
   Дубов, друзьями насажденных;
   Они о праотцах казненных
   Доныне внукам говорят.
   Но дочь преступница… преданья
   Об ней молчат. Ее страданья,
   Ее судьба, ее конец
   Непроницаемою тьмою
   От нас закрыты. Лишь порою
   Слепой украинский певец,
   Когда в селе перед народом
   Он песни гетмана бренчит,
   О грешной деве мимоходом
   Казачкам юным говорит.
 
   1828—1829