Пьюзо Марио. Омерта

   – Это же принципиальный момент. Каким бы серьезным ни был повод, мы не имеем права нарушить конфиденциальность отношений адвокат – клиент. Иначе они рухнут, как карточный домик. А вместе с тем и наша система судопроизводства.
   – И ты не испытывала жалости к матери и отцу жертвы? – спросил дон.
   – Разумеется, я их жалела, – раздраженно ответила Николь. – Но как я могла нарушить основополагающий принцип нашего законодательства? Я за это и пострадала, не так ли? Но ради торжества закона иной раз приходится идти на жертвы.
   – Однако коллегия адвокатов сочла необходимым вызвать тебя на ковер.
   – Чтобы спасти лицо. Это политический маневр. Обычные люди, не сведущие в тонкостях юриспруденции, не могут принять эти принципы, вот и поднялся шум. Но теперь все улеглось. Одному очень известному судье пришлось выступить в прессе и объяснить, что по Конституции я имела полное право сохранить эту информацию в тайне.
   – Браво! – воскликнул дон. – В законе сюрпризов не счесть. Но, разумеется, только для адвокатов.
   – Совершенно верно, – кивнула Николь. – Наша система судопроизводства исходит из возможности заключения сделки между обвинением и защитой. Да, в этом случае преступник получает меньшее наказание, чем то, которое заслуживает.
   Но в этом есть и положительная сторона. Прощение лечит. И в долгосрочной перспективе те, кто совершает преступления против общества, получают шанс исправиться и стать его добропорядочными членами.
   Когда дон заговорил, в его голосе звучали нотки сарказма.
   – Но скажи мне, неужели ты хоть минуту верила, что этот человек невиновен в силу своего безумия? В конце концов, действовал он по своей воле.
   Валерий не отрывал от Николь холодного взгляда. Ему уже перевалило за сорок, выправка у него оставалась армейская, но короткие усы заметно поседели. Будучи офицером разведки, ему приходилось принимать решения, не укладывающиеся в общепринятые нормы морали. Его интересовала логика Николь.
   Маркантонио в большей степени, чем Валерий, понимал сестру. Для него не составляло тайны, что в своих устремлениях она подсознательно пыталась хоть частично компенсировать ущерб, причиненный обществу ее отцом. И его тревожило, как бы в порыве гнева с ее губ не сорвались слова, которые отец ей бы не простил.
   Что же касалось Асторре, то Николь просто ослепляла его… Эти сверкающие глаза, эта взрывная энергия, с которой она реагировала на подзуживание отца. Он помнил их страстные объятия и чувствовал, что ее по-прежнему тянет к нему. Но он изменился, в нем ничего не осталось от юношеской пылкости. Вроде бы понимала это и Николь. Он часто задавался вопросом, знали ли ее братья об их давнишнем романе. И волновался о том, что ссора может разрушить семейные узы.
   Он же очень любил эту семью, его единственное прибежище. Он надеялся, что Николь не зайдет слишком далеко. Но симпатии к ее взглядам он не испытывал. Жизнь на Сицилии многому его научила. Его лишь удивляло, что двое самых дорогих ему людей столь по-разному воспринимали окружающий их мир. И он подумал, что никогда не взял бы сторону Николь против ее отца, будь она хоть тысячу раз права.
   Николь смело встретилась с отцом взглядом.
   – Я не верю, что он действовал по своей воле.
   Его вынудили к тому, что он совершил, обстоятельства его жизни: неадекватное восприятие реальности, наследственные черты, биохимические процессы в крови, пренебрежение лекарствами.
   Он был безумен. Конечно же, я в это верю.
   Дон на мгновение задумался.
   – Скажи мне, если бы он признался тебе, что все это он выдумал, что с психикой у него полный порядок, ты бы все равно пыталась спасти ему жизнь?
   – Да, – кивнула Николь. – Жизнь каждого человека священна. Государство не имеет права отнимать ее.
   Дон насмешливо улыбнулся.
   – В тебе говорит твоя итальянская кровь. Ты знаешь, что в современной Италии никогда не было смертной казни? Там все человеческие жизни священны. – От его сарказма братьев и Асторре передернуло, но Николь и бровью не повела.
   – Только варварское государство может совершать предумышленное убийство, прикрываясь ширмой закона. Я думаю, в этом вы все согласитесь со мной. – Николь рассмеялась, потом добавила, вновь став серьезной:
   – У нас есть альтернатива. Преступник проведет остаток жизни в психиатрической клинике или тюрьме, без надежды на освобождение. Он больше не будет представлять опасность для общества.
   Дон холодно смотрел на нее.
   – Давай не будем все мешать в кучу. Лично я одобряю право государства лишать человека жизни. Что же касается пожизненного заключения без досрочного освобождения, то это, извини, выдумки. Пройдет двадцать лет, и что-то да изменится. То ли найдут новые улики, то ли решат, что преступник полностью исправился, стал другим человеком и имеет право пользоваться всеми благами общества. О его жертвах давно позабудут, и он выйдет на свободу. И никому не будет дела…
   Николь нахмурилась.
   – Папа, я не хочу сказать, что о жертвах надо забыть. Но, отняв у преступника жизнь, мы не оживим его жертву. И чем дольше мы будем потакать убийствам, при любых обстоятельствах, тем дольше люди будут убивать.
   Дон отпил вина, посмотрел на двух сыновей и Асторре.
   – Предлагаю вернуться на грешную землю. – Он повернулся и заговорил с редкой для него страстностью:
   – Ты говоришь, что человеческая жизнь священна? На основании каких улик? Где прецеденты? В войнах, унесших жизни миллионов, повинны все государства и религии. В любой исторический период врагов истребляли тысячами, в политическом противостоянии или при столкновении экономических интересов. А сколь часто возможность заработать деньги ставилась выше святости человеческой жизни? И ты сама предаешь забвению человеческую жизнь, когда стремишься снять своего клиента с крючка.
   Темные глаза Николь сверкнули.
   – Я не предаю ее забвению. Я не прощаю ему смерть. Я думаю, это варварство. Я лишь стараюсь предотвратить новые смерти.
   Теперь дон заговорил спокойнее, но очень искренне:
   – А главное, что жертва, дорогой тебе человек, лежит в земле. Он изгнан из этого мира. Мы никогда не увидим его лицо, не услышим голос, не прикоснемся к его коже. Он – во тьме, потерянный для нас и для всех.
   Все, затаив дыхание, ждали, пока дон сделает еще глоток вина.
   – А теперь, дорогая Николь, послушай меня.
   Твой клиент, убийца, приговаривается к пожизненному заключению. Он останется за решеткой до конца своих дней. Твои слова. Но каждое утро он будет видеть восход солнца, есть, слушать музыку, кровь будет бежать в его венах, он будет интересоваться происходящим в мире. Его близкие по-прежнему смогут обнять его. Как я понимаю, он сможет даже читать книги, обретать знания, его научат мастерить столы и стулья. Короче, он будет жить. И это несправедливо.
   Но Николь дону убедить не удалось, она твердо стояла на своем.
   – Папа, чтобы приручить дикое животное, ему Не дают есть сырое мясо. Не дают, потому что, получив один кусок, оно будет ждать второго. Чем больше мы убиваем, тем легче дается нам каждое новое убийство. Неужели ты этого не видишь? – Дон не ответил, поэтому Николь продолжила:
   – И как ты можешь решать, что справедливо, а что – нет? Где ты проводишь эту черту? – Вроде бы она оспаривала его точку зрения, но на самом деле молила избавить ее от сомнений, которые все эти годы не давали ей покоя, просила хоть немного приоткрыть завесу над его истинной жизнью.
   Все ожидали от дона вспышки ярости, но он неожиданно улыбнулся.
   – Я, конечно, не лишен слабостей, но никогда не дозволяю ребенку судить его или ее родителей.
   Тут от детей прока нет, и живут они лишь благодаря нашему терпению. И я считаю, что как отца упрекнуть меня не в чем. Я воспитал троих детей, которые ныне – столпы общества, талантливые, добропорядочные, добившиеся немалых успехов.
   И не такие уж беззащитные перед ударами судьбы. Можете вы меня в чем-нибудь упрекнуть?
   Погасла и ярость Николь.
   – Нет, – ответила она. – Как к отцу к тебе нет никаких претензий. Но ты кое-что оставляешь за кадром. Вешают тех, у кого нет за душой ни гроша. Богатым обычно удается избежать смертной казни.
   Дон пристально посмотрел на Николь.
   – Тогда почему ты не стремишься так изменить закон, чтобы богатых вешали наравне с бедными? Это куда как более разумно.
   – Тогда нас останется очень мало, – с улыбкой пробурчал Асторре. И окончательно снял напряжение.
   – Милосердие – величайшая добродетель человечества, – добавила Николь. – Просвещенное общество не казнит человеческое существо и воздерживается от наказания, насколько это дозволяют здравый смысл и чувство справедливости.
   Вот тут дон вышел из себя.
   – Откуда у тебя взялись такие идеи? Они не просто трусливы и потакают человеческим слабостям, они кощунственны. Кто может сравниться в безжалостности с богом? Он не прощает, он не освобождает от наказания. По его указу созданы рай и ад. Он не избавляет мир от горя и печалей. Проявлять милосердие – это его прерогатива. Так почему ты присваиваешь себе это божественное право? Это гордыня. Или ты думаешь, что сможешь создать лучший мир, потому что ты такая святая? Помни, святые могут только шептать молитвы на ухо богу, и такая возможность появляется у них лишь после мученического конца. Нет. Наш долг – разбираться с себе подобными. И с совершенными ими преступлениями. Мы сами вручаем наш мир дьяволу.
   Николь аж задохнулась от злости, Валерий и Маркантонио улыбнулись. Асторре наклонил голову, словно в молитве.
   Наконец к Николь вернулся дар речи.
   – Папа, для моралиста ты слишком жесток.
   И уж, конечно, не пример для подражания.
   За столом воцарилось долгое молчание. Все раздумывали над своими достаточно сложными отношениями с доном. Николь никогда не верила историям, которые про него рассказывали, но боялась, что они окажутся правдой. Маркантонио вспомнил, как один из коллег застенчиво спросил его: «А как твой отец относился к тебе и другим детям?»
   И Маркантонио, обдумав вопрос, зная, что коллега намекает на репутацию его отца, ответил очень даже серьезно: «Мой отец всегда был с нами предельно вежлив».
   Валерий думал о том, сколь похож его отец на генералов, под началом которых он служил. Эти люди не терзались сомнениями насчет моральных принципов, а просто выполняли порученное им дело. И намеченные ими удары всегда достигали цели.
   Асторре и здесь находился в особом положении. Он был единственным, кто знал, что репутация дона полностью соответствует действительности. Он помнил их разговор три года тому назад, когда он вернулся из ссылки. И получил от дона очень конкретные инструкции.
   Дон сказал ему: "В моем возрасте человек может умереть, защемив палец дверью, или от черной родинки на спине, или от аритмии сердца.
   Странно, но люди так редко задумываются о том, что они смертны. Чтобы умереть, совсем не обязательно иметь врагов. Но человек все равно должен заглядывать в будущее, планировать его. После моей смерти мои банки отойдут тебе. Ты будешь контролировать их и делиться прибылью с моими детьми. Учти, что есть группы заинтересованных лиц, которые хотят выкупить мои банки, одну из них возглавляет генеральный консул Перу. Федеральные ведомства продолжают расследовать мою деятельность на основе закона РИКО, чтобы наложить лапу на мои банки. Пусть расследуют.
   Они ничего не найдут. Теперь насчет инструкций.
   Ни при каких обстоятельствах не продавай банки.
   Со временем они наберут мощь и будут приносить еще большую прибыль. А прошлое забудется.
   Если случится что-то непредвиденное, вызови мистера Прайора, пусть помогает тебе как главный бухгалтер. Ты хорошо его знаешь. В банковском деле для него нет тайн, и он тоже получает долю прибыли, которую приносят банки. К тому же он присягнул мне на верность. Я познакомлю тебя с Бенито Кракси из Чикаго. Он очень влиятельный человек и также имеет долю прибыли.
   Ему можно полностью доверять. Пока я поручу тебе импорт макарон, который приносит неплохие деньги. На жизнь тебе их хватит с лихвой.
   А после моей смерти защита моих детей ляжет на тебя. Это жестокий мир, а я воспитал их слишком наивными".
   Тремя годами позже Асторре все еще размышлял над словами дона. Время шло, и он уже склонялся к мысли, что услуги его так и останутся невостребованными. Мир, созданный доном, казался неуязвимым…
   Но Николь выложила еще не все аргументы.
   – Но ведь проявлять милосердие благородно, не так ли? – спросила она отца. – Ты знаешь, что проповедуют по этому поводу католические священники?
   Дон ответил без запинки:
   – Милосердие – это грех, притворство, будто обладаешь силами, которых нет. Проявляющий милосердие наносит жертве оскорбление, которому нет и не может быть прощения. На земле от нас этого никто не требует.
   – Значит, ты не хотел бы, чтобы к тебе проявили милосердие? – спросила Николь.
   – Никогда, – отчеканил дон. – Я не ищу милосердия и не желаю, чтобы оно мне оказывалось.
   При необходимости я готов принять наказание за мои грехи.
   На том же обеде полковник Валерий Априле пригласил всех на конфирмацию своего двенадцатилетнего сына, до которой оставалось два месяца. Его жена настояла, чтобы это событие состоялось в Нью-Йорке, в церкви, которую не одно десятилетие посещала ее семья. Дон, вступивший в новые взаимоотношения с обществом, приглашение принял.
   В холодный воскресный декабрьский полдень семья Априле вошла в собор Святого Патрика на Пятой авеню, залитый лучами лимонно-желтого зимнего солнца. Дон Раймонде Априле, Валерий и его жена, Маркантонио, надеявшийся, что ему удастся быстренько удрать, Николь, вся в черном, этот цвет очень уж ей шел, наблюдали, как сам кардинал в красной шапочке, пригубливая вино, давал причастие и совершал церемониальную божественную пощечину.
   Счастье и нежность читались на лицах тех, кто смотрел на перешагивающих порог зрелости мальчиков и девочек в белых мантиях с красными поясами, которые торжественно шествовали по проходам кафедрального собора под внимательными взглядами каменных ангелов и святых, подтверждая, что они будут служить богу до конца своих дней. На глаза Николь навернулись слезы, хотя она и не верила ни единому слову, произнесенному кардиналом. В душе ей хотелось смеяться над ними.
   На ступенях, ведущих к собору, дети сняли мантии, оставшись в праздничных нарядах. Девочки – в платьях из белого кружева, мальчики – в темных костюмах, ослепительно белых рубашках и традиционных красных галстуках, призванных отгонять дьявола.
   Дон Априле вышел из собора. По одну его руку стоял Асторре, по другую – Маркантонио. Дети собрались в кружок. Фотограф заснял Валерия и его жену, гордо державшую в руках мантию сына.
   Дон Априле начал спускаться по лестнице. Один.
   Глубоко вдохнул морозный воздух. Настроение у него было под стать этому чудесному дню.
   И когда внук подбежал, чтобы обнять дона, он с любовью потрепал его по голове и положил на ладонь ребенка большую золотую монету – традиционный подарок в день конфирмации. А затем достал из кармана пригоршню маленьких золотых монет, чтобы раздать их другим мальчикам и девочкам. Их крики радости, сам город с высокими, сложенными из серого камня домами, умиротворяли его душу. Дон стоял в полном одиночестве, даже от Асторре его отделяли несколько ступенек.
   А когда посмотрел вниз, увидел огромный черный лимузин, медленно подкатывающий к собору словно для того, чтобы увезти его в далекое далеко.
   В Брайтуотерсе в то воскресное утро Хескоу встал пораньше, сходил за свежим хлебом и газетами. Украденный автомобиль стоял в гараже – огромный черный седан, в кабине которого уже лежали оружие, маски и патроны. Джон проверил давление в шинах, количество бензина в баке, уровень масла, тормоза. Все было в норме. Вернулся в дом, чтобы разбудить Фрэнки и Стейса, но они, естественно, уже поднялись, а Стейс даже сварил кофе.
   Завтракали они молча, читая воскресные газеты. Фрэнки особо интересовали результаты игр студенческого первенства по баскетболу.
   В десять часов Стейс спросил:
   – Машина готова?
   – На все сто, – ответил Хескоу.
   Они загрузились в автомобиль и поехали в город. Фрэнки сидел впереди, рядом с Хескоу, Стейс – на заднем сиденье. Дорога занимала час, еще один предстояло убить. Временной фактор имел первостепенное значение.
   Уже в кабине Фрэнки проверил оружие. Стейс надел одну из масок, белый прямоугольник на пришитых к боковым торцам резинках, приспособленную для того, чтобы до самого последнего момента болтаться на шее.
   В город они ехали, слушая по радио оперу.
   Хескоу вел автомобиль на одной скорости, не тормозя и не разгоняясь. Выдерживая безопасную дистанцию от тех, кто ехал впереди и сзади. Стейс пробурчал что-то одобрительное, выказав тем самым внутреннее напряжение. Естественно, они немного нервничали, но страха совершенно не испытывали. Они знали, что должны показать все, на что способны. Потому что промахнуться не имели права.
   По городу Хескоу буквально полз, останавливаясь едва ли не на каждом светофоре. Наконец они свернули на Пятую авеню, и Хескоу припарковал автомобиль в половине квартала от высоких дверей кафедрального собора. Зазвонили церковные колокола, эхо гулко отражалось от окрестных небоскребов. Хескоу вновь завел мотор. Трое мужчин наблюдали за детьми, высыпавшими на лестницу перед собором. Это их тревожило.
   – Фрэнки, стреляй поверху, – прошептал Стейс.
   И тут они увидели, как дон вышел из собора в сопровождении двоих мужчин, а потом чуть опередил их, в одиночестве спускаясь по ступеням.
   Казалось, он смотрел прямо на них.
   – Маски, – бросил Хескоу. Двинул автомобиль с места, и Фрэнки положил правую руку на дверную ручку. Левая сжимала «узи». Он весь подобрался, готовый выпрыгнуть на тротуар.
   Автомобиль прибавил скорости и остановился аккурат перед собором, когда дон достиг последней ступеньки. Стейс выпрыгнул из кабины на мостовую, автомобиль разделял его и жертву.
   Мгновением позже торец рукоятки упирался в крышу. Саму рукоятку Стейс сжимал обеими руками. На спусковой крючок он нажал дважды.
   Первая пуля угодила дону в лоб. Вторая разорвала шею. Кровь хлынула на тротуар, марая желтый солнечный свет красными пятнами.
   В то же мгновение Фрэнки, уже стоявший на тротуаре, дал длинную очередь из «узи» поверх голов.
   Мужчины тут же запрыгнули в автомобиль, и Хескоу бросил его вперед. Несколько минут спустя они уже мчались в тоннеле, потом прямиком поехали в маленький аэропорт, где близнецы поднялись на борт частного самолета и отбыли в Калифорнию.
   При первом выстреле Валерий сгреб в охапку жену и сына и повалил на ступени, прикрыв своим телом. Он практически ничего не видел. Так же, как и Николь, в изумлении смотревшая только на отца. Маркантонио просто не верил своим глазам. Действительность слишком уж резко отличалась от телефильма. Пуля, попавшая в лоб дона, развалила его череп, словно дыню, и в зазоре виднелся окровавленный мозг. Вторая пуля разворотила всю шею. Дон лежал на тротуаре в огромной луже крови. Казалось невероятным, что столько крови могло вылиться из одного человеческого тела. Маркантонио заметил двоих мужчин в белых масках на лицах, с оружием в руках, но не мог ничего сказать ни об их одежде, ни о цвете волос. Его парализовал шок. Он не знал, белые они были или черные, в одежде или без оной.
   Он ничего не мог сказать даже про их рост, то ли они были десяти футовыми гигантами, то ли двухфутовыми карликами.
   А вот у Асторре все чувства обострились, как только черный седан остановился у кафедрального собора. Он видел, как Стейс стрелял из пистолета, и ему показалось, что тот нажимал на курок левой рукой. Он видел, как Фрэнки стрелял из «узи», и насчет того, что тот левша, сомнений у него не осталось. Он даже сумел, пусть и мельком, разглядеть водителя, широкоплечего здоровяка с круглой головой. Оба киллера двигались с кошачьей грацией отлично натренированных атлетов. Падая на тротуар, Асторре попытался потянуть дона за собой, но опоздал на доли секунды.
   И его окатила кровь дона.
   Потом он увидел разбегающихся, вопящих от ужаса детей. Огромное красное пятно на асфальте, лежащего дона. И разом почувствовал ту ношу, которая теперь легла на его плечи, ту угрозу, которая нависла над его жизнью и жизнями самых близких ему людей.
   Николь спустилась по лестнице, упала на колени, протянула руку к окровавленной, развороченной пулей шее дона. И разрыдалась.

Глава 3

   Убийство дона Раймонде Априле произвело огромное впечатление на его прежних друзей и врагов. Кто посмел убить такого человека? И с какой целью? Он расстался со своей империей, так что поживиться у него было нечем. Мертвый, он уже не мог делать щедрые подарки или использовать свое влияние во благо тех, у кого возникли нелады с судьбой или законом.
   Могла ли его смерть рассматриваться как чья-то запоздалая месть? Или кто-то мог нагреть на этом руки? Разумеется, поводом для убийства могла стать женщина, но он овдовел чуть ли не тридцать лет тому назад, и с тех пор никто не видел его с женщиной; не числился он в ценителях женской красоты. Дети дона были выше подозрений.
   Убивали профессионалы, на которых они выйти не могли.
   Более того, убийство дона многие восприняли чуть ли не как святотатство. Человек, который внушал такой страх, который тридцать лет железной рукой правил своей империей, недоступный ни слугам закона, ни конкурентам… как могло случиться, что его убили с такой легкостью? Он же ступил на путь праведный, отдал себя под защиту общества, но на этом пути судьба отмерила ему лишь коротких три года.
   Удивляло и то, что смерть дона не вызвала всплеска интереса к его особе. Пресса очень скоро похоронила эту историю, полиция спустила расследование на тормозах, ФБР просто не стало вмешиваться, сославшись на то, что это местные дела. Выходило, что слава и власть дона Априле за три года испарились, как дым.
   И преступный мир не выказывал ни малейшего интереса. Ответных ударов не последовало: все друзья и бывшие вассалы дона, казалось, забыли его. Даже дети вроде бы старались забыть о трагедии, смирившись с неизбежным.
   Все, решительно все вычеркнули дона из жизни… за исключением Курта Силка.
   Курт Силк, глава нью-йоркского отделения ФБР, решил внести свою лепту в расследование, хотя полицейское управление Нью-Йорка считало, что федералам там делать нечего. И начал с того, что побеседовал с членами семьи дона Априле.
   Через месяц после похорон Силк в сопровождении своего заместителя Билла Бокстона заглянул к Маркантонио Априле. Оба понимали, что Маркантонио требует особого подхода. Руководитель отдела в одной из основных телевещательных компаний, он имел обширные связи в Вашингтоне. Через секретаря они договорились о встрече.
   Маркантонио принял их в своем роскошном кабинете в штаб-квартире телекомпании. Радушно приветствовал их, предложил кофе, от которого они отказались. Высокий, симпатичный, смуглолицый мужчина в дорогом темном костюме и потрясающем розово-красном галстуке эксклюзивной работы модельера, изделия которого предпочитали носить многие телекомментаторы и ведущие ток-шоу.
   – Мы помогаем в расследовании убийства Раймонде Априле, – объяснил Силк причину визита. – Вы не знаете кого-нибудь из тех, кто мог затаить зло на вашего отца?
   Маркантонио улыбнулся.
   – Просто не могу знать. Мой отец держал нас на расстоянии, не подпускал к себе даже внуков.
   В его делах мы не принимали никакого участия, – и, словно извиняясь, Маркантонио взмахнул рукой.
   Силку этот жест не понравился.
   – И какая, вы думаете, на то была причина? – спросил он.
   – Вам, господа, известно его прошлое. – Улыбка исчезла с лица Маркантонио. – Он не хотел, чтобы его дети каким-то боком имели отношение к тому, чем он занимался. Нас отправляли в школы, потом в колледжи, чтобы мы нашли свое место в этом мире. Он никогда не приезжал к нам пообедать. Но появлялся на выпускных вечерах. И мы, когда поняли мотивы его поведения, могли только поблагодарить его.
   – Вы очень быстро заняли столь высокий пост, – продолжил Силк. – Может, он вам немного помогал?
   Впервые в голосе Маркантонио послышались недружелюбные нотки.
   – Никогда. На телевидении молодые люди достаточно часто делают карьеру. Отец посылал меня в лучшие школы, выделял мне достаточно большое содержание. Я использовал деньги на, как мне казалось, перспективные проекты, и обычно делал правильный выбор.
   – И вашего отца это радовало? – Силк пристально смотрел на Маркантонио, стараясь по выражению лица понять то, что оставалось за словами.
   – Я не уверен, что отец в полной мере понимал, чем я занимаюсь, но мои успехи определенно его радовали, – сухо ответил Маркантонио.
   – Вы знаете, я гонялся за вашим отцом двадцать лет, но так и не смог его поймать. Он был очень умен.
   – Мы тоже не смогли, – ответил Маркантонио. – Ни мой брат, ни моя сестра, ни я.
   Силк рассмеялся, словно услышал добрую шутку.
   – А вы не думаете о сицилийском следе? Нет у вас никаких мыслей на этот счет?
   – Абсолютно, – без запинки ответил Маркантонио. – Но я надеюсь, что вы поймаете убийцу.
   – А его завещание? Он умер очень богатым человеком.
   – Насчет этого вы должны поговорить с моей сестрой Николь, – ответил Маркантонио. – Исполнитель завещания – она.
   – Но вы знакомы с его содержанием?
   – Да, – холодно ответил Маркантонио.
   – Вы не можете назвать человека, который, по вашему разумению, желал зла вашему отцу? – вмешался Бокстон.
   – Нет, – покачал головой Маркантонио. – Если бы я знал такого человека, то обязательно назвал бы вам его.
   – Понятно. – Силк встал. – Я оставлю вам свою визитку. На всякий случай.
   Прежде чем побеседовать с двумя другими детьми дона Априле, Силк решил встретиться с главным городским детективом. Афишировать эту встречу ему не хотелось, поэтому он пригласил Пола Ди Бенедетто в один из модных итальянских ресторанов Ист-Сайда. Ди Бенедетто любил красивую жизнь, особенно если платили другие.
   За долгие годы им неоднократно приходилось работать рука об руку, и Силка вполне устраивал такой партнер. А теперь он с улыбкой наблюдал, как Пол отдает должное каждому блюду.
   – Нечасто феды приглашают нас, простых копов, на такой пир. Наверное, тебе что-то нужно.
   – Готовят здесь отменно. Ты согласен?
   Ди Бенедетто повел широченными плечами.
   Улыбнулся. Улыбка у него была потрясающая.
   Она разительно меняла грубое лицо, превращая его в добрую мордашку какого-нибудь персонажа диснеевских мультфильмов.
   – Курт, это не ресторан, а дерьмо. И работают тут инопланетяне из глубокого космоса. Да, еда выглядит как итальянская, пахнет, как итальянская, но по вкусу она напоминает марсианскую замазку. Говорю тебе, здешние повара – инопланетяне.
   Силк рассмеялся.
   – Ну хоть скажи, что вино хорошее.
   – По вкусу вино напоминает лекарство, но я знаю, что это кровь морской свинки, смешанная с крем-содой.
   – Тебе трудно угодить.
   – Нет, – возразил Ди Бенедетто. – Мне угодить легко. В этом и проблема.
   Силк вздохнул.
   – Двести баксов из федерального бюджета, выброшено псу под хвост.
   – Да нет же, – вновь улыбнулся Ди Бенедетто. – Я ценю доброе отношение. Так что у тебя случилось?
   Силк заказал эспрессо.
   – Я расследую убийство дона Априле. Это твое дело, Пол. Мы следили за ним долгие годы и ничего не смогли найти. Он отходит от дел, живет как добропорядочный гражданин. У него нет ничего такого, на что кто-то может позариться. Так зачем убивать? Кто-то пошел на очень большой риск.
   – Профессиональная работа, – покивал Ди Бенедетто. – Высший пилотаж.
   – И что из этого следует?
   – Смысла в убийстве никакого. Ты посадил за решетку большинство главарей мафии, это тоже профессионализм высшего класса. Снимаю перед тобой шляпу. Возможно, ты даже заставил дона уйти на пенсию. А той мелкоте, что осталась, убивать его незачем.
   – А как насчет принадлежащих ему банков?
   Ди Бенедетто помахал сигарой.
   – Это по твоей части. Мы занимаемся отбросами.
   – Семья? Наркотики, женщины, что-нибудь?
   – Нет, нет и нет. Законопослушные граждане.
   Сделавшие блестящую карьеру. Дон об этом позаботился. Он хотел, чтобы они не имели ничего общего с его прошлым. – Ди Бенедетто помолчал, лицо его окаменело. – Это не месть. Он со всеми рассчитался. Но убили его не случайно. Должна быть причина. Кто-то от этого выигрывает. Вот мы и пытаемся разобраться, кто именно.
   – А завещание?
   – Регистрация назначена на завтра. Я спрашивал у его дочери. Она предложила мне подождать.
   – И ты согласился?
   – Естественно, – кивнул Ди Бенедетто. – Она – первоклассный адвокат, у нее обширные связи, ее контора имеет немалый политический вес. Так какого черта я буду на нее напирать? Наоборот, я глажу ее по шерстке.
   – Может, мне удастся добиться большего.
   – Я уверен, что удастся, – заверил его Ди Бенедетто.