Пьюзо Марио. Сицилиец

   В другой раз он прекратил поножовщину между Аспану Пишоттой и еще одним парнем, просто встав между ними, и добродушными увещеваниями усмирил их гнев.
   Необычным во всем этом было то, что, поступи так любой другой человек, это считалось бы малодушием, но что-то в Гильяно мешало так о нем думать.
   В этот второй день сентября Сальваторе Гильяно, которого друзья и родственники звали Тури, раздумывал над тем, что он считал сокрушительным ударом по своему мужскому самолюбию.
   И дело-то было пустяковое. В городке Монтелепре нет ни кинотеатра, ни клуба, а лишь одно маленькое кафе с бильярдным столом. Накануне вечером Тури Гильяно, его двоюродный брат Гаспаре — Аспану Пишотта и двое-трое других молодых парней играли на бильярде. Несколько жителей городка, люди постарше, попивая вино, наблюдали за игрой. Один из них, по имени Гвидо Кинтана, был слегка пьян. Человек он был известный. При Муссолини сидел в тюрьме по подозрению в принадлежности к мафии. После захвата острова американцами его освободили как жертву фашизма и поговаривали, что он может стать мэром Монтелепре.
   Как и всякий сицилиец, Тури Гильяно знал о легендарной силе мафии. В эти первые месяцы после освобождения ее змеиная голова вновь показалась над островом… В городке уже шептались о том, что владельцы лавочек платят “страховку” определенным “уважаемым людям”. И конечно же Тури знал историю, знал о бесконечных убийствах крестьян, которые пытались получить деньги за работу с могущественных аристократов и землевладельцев, знал, насколько крепко мафия держала в руках остров до тех пор, пока Муссолини не прижал ее, поправ сам закон, — словно более смертоносная змея вонзила ядовитые зубы в менее сильную рептилию. Так что Тури Гильяно понимал, какие наступают времена.
   Кинтана смотрел на Гильяно и его приятелей слегка презрительно. Вероятно, их веселое настроение раздражало его. Ничего, в ближайшие месяцы он заставит жителей городка уважать его.
   Внезапно он поднялся и с силой толкнул Гильяно, когда тот обходил бильярдный стол. Тури, естественно, относившийся с уважением к старшим, вежливо и искренне извинился. Гвидо Кинтана смерил его с головы до ног презрительным взглядом.
   — А почему ты не дома, не спишь, не отдыхаешь перед рабочим днем? — спросил он. — Мои друзья уже час ждут, чтобы сыграть на бильярде. — Он протянул руку и, выхватив кий из пальцев Гильяно, с усмешкой махнул, показывая, чтобы тот отошел от стола.
   Все это видели. Оскорбление не было смертельным. Если бы Кинтана был моложе или оскорбление — сильнее, Гильяно пришлось бы драться за свое мужское достоинство. Аспану Пишотта всегда носил с собой нож и сейчас встал так, чтобы перехватить дружков Кинтаны, если они решат вмешаться.
   Но в это мгновение Гильяно стало почему-то не по себе. Кинтана был страшен и, казалось, готов на все. Его дружки, стоявшие сзади, люди тоже немолодые, явно забавляясь, с улыбкой наблюдали за происходящим, не сомневаясь в исходе. Один из них был в охотничьей куртке, в руках он держал ружье. У самого Гильяно оружия не было. И на какой-то позорный миг он почувствовал страх. Он не боялся, что его ударят, причинят боль, что этот человек окажется сильнее. Гильяно страшило, что ситуация в их руках. Что они могут подстрелить его на темных улицах Монтелепре, когда он пойдет домой. Что на следующий день он, как дурак, окажется мертв. Какое-то внутреннее чувство человека, родившегося партизаном, заставило отступить.
   Тури Гильяно взял Пишотту за руку и вывел из кафе. Тот пошел без сопротивления, удивленный, что его друг так легко уступил, но совсем не предполагая в нем страха. Он снял мягкосердечность Тури и подумал, что тот не хочет заводить склоку, а то еще может поранить человека из-за пустяка.
   Всю ночь Тури Гильяно не мог уснуть. Неужели он действительно испугался этого человека со злобным лицом и устрашающим обликом? Неужели он задрожал, словно девчонка? И все они смеялись над ним? Что думает теперь о нем его лучший друг, его двоюродный брат Аспану? Что он трус? Что он. Тури Гильяно, вожак молодежи в Монтелепре, тот, кого считали самым сильным и самым бесстрашным, сдрейфил при первой же угрозе настоящего мужчины? И все же, говорил он себе, зачем затевать вендетту, которая может привести к убийству, из-за такого пустяка, как бильярдная игра, из-за раздраженной грубости старшего по возрасту человека? Это совсем не то, что стычка с другим юнцом. Тури понимал, что эта схватка могла бы иметь серьезные последствия. Он знал, что эти люди связаны с “Друзьями друзей”, и это-то и испугало его.
   Гильяно спал плохо и проснулся в том угнетенном состоянии, которое так опасно в юношеском возрасте. Он сам себе казался смешным. Он всегда хотел быть героем, как большинство молодых людей. Если бы он жил в любой другой части Италии, он давно бы уже стал солдатом, но, как истинный сицилиец, он не пошел добровольцем, а его крестный отец Гектор Адонис как-то там договорился, чтобы его не призывали.
   В конце концов, хотя Италия и правила Сицилией, ни один истинный сицилиец не чувствовал себя итальянцем. И потом, говоря по правде, итальянское правительство само не очень-то жаждало мобилизовывать сицилийцев, особенно в последний год войны. У сицилийцев слишком много родственников в Америке, сицилийцы — прирожденные убийцы и изменники, они чересчур глупы, чтобы обучать их современному военному искусству, и всюду, куда бы они ни попадали, возникали одни неприятности.
   На улице Тури Гильяно почувствовал, как дурное настроение улетучивается от обступившей его необыкновенной красоты. Светило чудесное солнце. Запах лимонных и оливковых деревьев наполнял воздух. Он любил городок Монтелепре, его кривые улочки, каменные дома и балконы с кричаще-яркими цветами, которые растут на Сицилии без всякого ухода. Он любил красные черепичные крыши, тянувшиеся до границы маленького городка, погребенного в глухой долине, на которую солнце лило расплавленное золото.
   Тщательно продуманные украшения фесты — улицы с нависшими над ними рядами святых из раскрашенного папье-маше — прикрывали неизбывную бедность типичного сицилийского городка. Взобравшиеся высоко и в то же время стыдливо спрятавшиеся в расщелинах окружающих гор, гирлянды домов почти все были полны мужчин, женщин, детей и животных. Во многих домах не было ни водопровода, ни канализации, и даже тысячи цветов вместе с холодным горным воздухом не могли одолеть запаха отбросов, поднимавшегося вместе с восходом солнца.
   В хорошую погоду люди жили на улице. Женщины сидели на деревянных стульях на брусчатых террасах, готовя еду. Обеденные столы также были выставлены за дверь. На улицах кишели ребятишки, гоняя кур, индюшек, козочек; дети постарше плели бамбуковые корзины. В конце виа Белла, там, где она сливалась с площадью, находился огромный фонтан, построенный две тысячи лет назад, с изображением демона; вода вытекала из его рта сквозь гранитные зубы. Вдоль склонов на террасах рискованно росли сады. Внизу на равнине проглядывали города Партинико и Кастелламмаре; кровавый город из камня Корлеоне, подобно убийце, прятался за горизонтом.
   На другом конце виа Белла, той, что выходит на дорогу, пересекающую равнину Кастелламмаре, Тури увидел Аспану Пишотту, который вел ослика. На мгновение он заволновался — как Аспану будет держаться с ним после унижения, которому он подвергся накануне. Его друг отличался острым языком. Скажет что-нибудь презрительное? Кровь снова бросилась в голову Гильяно, и он поклялся, что никогда впредь его не застанут врасплох. Независимо от последствий он покажет им, что не трус.
   Мать Гильяно собиралась накормить сына и его приятеля ранним обедом. А две сестры Тури — Марианна и Джузепина — помогали матери готовить тесто уже для вечерней трапезы. На полированной квадратной деревянной доске высилась целая гора теста из муки с яйцами. Когда тесто становилось достаточно крутым, на нем ножом наносился крест — для освящения. Далее Марианна и Джузепина нарезали полоски, которые они наворачивали на стебель бамбука, а потом стебель вытаскивали, и получалась трубка из теста. Комнату украшали большие вазы с оливками и виноградом.
   Отец Тури работал в поле, но неполный день, чтобы после полудня присоединиться к фесте. На следующий день должна была состояться помолвка Марианны, и в доме Гильяно предстояло торжество.
   Тури всегда был самым любимым ребенком Марии Ломбарде. Сестры помнили, как мать каждый день купала его, маленького. Оцинкованный таз осторожно подогревался на печке, мать локтем пробовала температуру воды. Из Палермо привозилось особое мыло. Поначалу сестры ревновали, а потом зачарованно смотрели, как мать купает малыша. Он никогда не плакал. Он был младшим в семье и вырос самым сильным. Но всегда был немного странным. Читал книги, разговаривал о политике. Все любили его за мягкость характера и бескорыстие.
   В то утро мать и сестры Гильяно беспокоились. Сразу после обеда Тури с Аспану отправятся на осле в Корлеоне и тайком привезут большой круг сыра, немного ветчины и колбасы. Тури пропустит один день фесты, зато порадует матушку, и они как следует отпразднуют помолвку сестры. Часть продуктов они продадут на черном рынке для пополнения семейного бюджета.
   Три женщины любили, когда Тури и Аспану были вместе. Они дружили с самого детства — хотя и разные по натуре, они были ближе, чем братья. Аспану Пишотта, смуглый, с тонкими усиками киногероя, чрезвычайно живым лицом, блестящими черными глазами и смоляными волосами на маленькой голове, был остроумен и всегда очаровывал женщин. Однако этого яркого человека все же затмевала спокойная греческая красота Тури Гильяно. Тело его было хорошо развито — совсем как у древних греческих статуй, разбросанных по всей Сицилии. Он был всегда очень спокоен, однако двигался на редкость стремительно. Но самым примечательным были его глаза. Мечтательные, золотисто-карие, они казались вполне обыкновенными, когда он смотрел в сторону. Когда же он смотрел прямо на вас, веки его наполовину опускались, словно у статуи, и все лицо становилось безмятежно спокойным, как маска.
   Пока Пишотта развлекал Марию Ломбарде, Тури Гильяно поднялся к себе в комнату, чтобы приготовиться к предстоящему путешествию. А в основном — чтобы взять спрятанный там пистолет. Помня об унижении, которое пришлось ему перенести прошлым вечером, он решил отправиться на дело вооруженным. Стрелять он умел, ибо отец часто брал его на охоту.
   На кухне его ждала мать, чтобы попрощаться. Обняв сына, она почувствовала пистолет у него за поясом.
   — Тури, будь осторожен, — встревоженно сказала она. — Не ссорься с карабинерами. Если остановят, отдавай все.
   Гильяно успокоил ее:
   — Пусть забирают продукты. Но я не позволю им бить меня или увезти в тюрьму.
   Она это понимала. И по-своему гордилась им. Она радовалась, когда Тури проявлял бесстрашие, каким отличалась и она сама. Но в то же время страшилась того дня, когда он вступит в конфликт с реальностями жизни на Сицилии.
   Она наблюдала, как он вышел на мостовую виа Белла и присоединился к Аспану Пишотте. Ее сын Тури двигался, как большая кошка; грудь у него была такая широкая, руки и ноги такие мускулистые, что Аспану рядом с ним походил на стебелек сизаля. Но, Аспану был изощренно хитер, чего недоставало ее сыну, был отважен и жесток. Аспану обережет Тури в этом предательском мире, в котором все они вынуждены жить…
   Она наблюдала, как они направились по виа Белла, туда, где улица выводила из города на равнину Кастелламмаре. Ее сын — Тури Гильяно и сын ее сестры — Гаспаре Пишотта. Двое молодых людей, едва двадцати лет от роду, они казались еще моложе. Мария Ломбарде любила как того, так и другого и боялась за обоих.
   Наконец они исчезли с ослом за подъемом улицы, но она продолжала смотреть, пока не увидела их снова — уже далеко и выше городка Монтелепре, на склоне одной из гор. Мария Ломбарде Гильяно продолжала смотреть, словно она никогда больше не увидит их вновь, пока они не растворились в раннем утреннем тумане, окружавшем вершину. Они уходили туда, где начиналась их легенда.
 

Глава 4

   На Сицилии в тот сентябрь 1943 года люди могли существовать, лишь торгуя на черном рынке. Со времен войны еще сохранилась жесткая карточная система, крестьяне были обязаны сдавать все выращенное на склады центрального правительства по лимитированным ценам, за бумажные деньги, которые почти ничего не стоили. Предполагалось, что правительство в свою очередь будет продавать и распределять эти продукты по низким ценам среди жителей. При такой системе все должны были получать достаточно, чтобы выжить. На самом же деле крестьяне прятали что могли, ибо все сдаваемое на правительственные склады попадало в руки дона Кроче Мало и его приспешников и потом оказывалось на черном рынке. Людям же в итоге приходилось покупать продукты на черном рынке и нарушать законы о контрабанде, чтобы хоть как-то просуществовать. Если они попадались с поличным, то их судили и отправляли в тюрьму. Что же изменилось от того, что в Риме сидело теперь демократическое правительство? Люди получили возможность голосовать, но при этом голодали.
   Тури Гильяно и Аспану Пишотта с легким сердцем шли на нарушение этих законов. Именно Пишотта имел связи с черным рынком, и он устроил эту экспедицию. Он договорился с крестьянином, что переправит большой круг сыра перекупщику с черного рынка в Монтелепре. На этом они заработают четыре копченых окорока и корзинку колбас, благодаря чему помолвка сестры Тури превратится в большое празднество. Тури и Аспану нарушали сразу два закона: один, запрещавший сделки на черном рынке, другой — перевоз контрабанды из одной итальянской провинции в другую. Власти почти ничего не могли сделать, чтобы заставить жителей соблюдать законы о черном рынке, — им пришлось бы тогда всех на Сицилии пересажать в тюрьмы. Контрабанда же — другое дело. Отряды карабинеров рыскали по провинции, устраивали засады на дорогах, содержали доносчиков. Конечно, они не могли задержать караваны дона Кроче Мало, который перевозил товар на американских военных грузовиках и имел специальные правительственные пропуска. Но они вылавливали немало мелких крестьян и голодающих деревенских жителей.
   Гильяно и Пишотте потребовалось четыре часа, чтобы добраться до фермы. Они взяли большой круг зернистого, белого сыра, другие продукты и приторочили к ослу. Замаскировали все это сизалем и бамбуком, будто везут корм скоту, какой держали многие жители в деревне. Они действовали с беспечностью и уверенностью детей, которые прячут свои сокровища от родителей, словно достаточно задумать обман — и он удастся. Их уверенность основывалась еще и на том, что они знали тайные тропинки в горах.
   Отправившись в долгий путь домой, Гильяно послал Пишотту вперед высматривать карабинеров. Они условились сигналить свистом в случае опасности. Осел легко нес поклажу и вел себя спокойно… Они уже два часа медленно поднимались в гору, когда появились признаки опасности. Гильяно увидел сзади, на расстоянии примерно трех километров, караван из шести мулов и всадника на лошади, которые следовали за ними. Если эта тропа известна другим, торгующим на черном рынке, ее могла приметить полевая жандармерия и установить засаду. Из предосторожности он послал Пишотту вперед на разведку.
   Спустя час он догнал Аспану — тот сидел на большом камне, курил сигарету и кашлял. Аспану был ужасно бледен — не следовало бы ему курить. Тури Гильяно присел отдохнуть рядом с ним. С детства их связывало то, что они никогда не стремились командовать друг другом, и потому Тури ничего не сказал. Наконец Аспану затушил сигарету и сунул почерневший окурок в карман. Они двинулись дальше — Гильяно держал осла под уздцы, Аспану шагал сзади.
   Они шли по горной тропе, которая обходила стороной большие дороги и маленькие деревеньки, но иногда они видели древний греческий резервуар, в который вода выливалась через рот потрескавшейся статуи, или развалины норманнского замка, что сотни лет назад стоял на пути завоевателей. И Тури Гильяно задумался, размышляя о прошлом и будущем Сицилии. Он думал о своем крестном Гекторе Адонисе, который обещал прийти к ним после фесты, чтобы помочь ему написать заявление в Палермский университет. А как только подумал о своем крестном отце, его тут же охватила печаль. Гектор Адонис никогда не участвовал в фестах: подвыпившие мужчины смеялись бы над его миниатюрной фигуркой, а дети, иногда выше его ростом, могли и обидеть. Тури размышлял о боге, приостанавливающем рост человека, но насыщающем его мозг знаниями. Ибо Тури считал Гектора Адониса самым умным человеком на земле и любил его за доброту, которую тот проявлял к нему и его родителям.
   Он думал об отце, трудившемся на маленьком клочке земли, и о сестрах, которые ходили в поношенных платьях. Счастье еще, что Марианна такая красивая, и потому сумела найти мужа, несмотря на свою бедность и смутные времена. Но больше всего он сокрушался по поводу своей матери — Марии Ломбарде.
   Еще совсем маленьким он понял, какая у нее тяжелая, несчастливая доля. Она вкусила сочных плодов Америки и уже не могла быть счастлива в пораженных бедностью городах Сицилии.
   Но, думал Гильяно, он изменит судьбу семьи. Он будет много работать и упорно учиться и станет таким же большим человеком, как его крестный.
   Неожиданно они оказались в рощице, небольшом лесочке, одном из немногих сохранившихся в этой части Сицилии, где теперь остались одни лишь огромные белые камни да мраморные карьеры. Перевалив через вершину, они начнут спуск в Монтелепре, и тогда уж надо будет остерегаться блуждающих патрулей национальной полиции. Сейчас же они подходили к Куатро Молине — скрещению четырех дорог, и тут тем более стоило поостеречься. Гильяно натянул уздечку осла и махнул Аспану, чтобы тот остановился. Они стояли не шевелясь. Не слышно было никаких посторонних звуков, лишь неуёмный гул насекомых над землей. Друзья пересекли перекресток и скрылись в лесочке. Тури Гильяно снова погрузился в мечты.
   Деревья, словно отброшенные назад, расступились, и они вышли на небольшую, усыпанную галькой поляну с бамбуковой порослью и редеющей травой. Вдали предвечернее солнце клонилось к закату и казалось бледным и холодным над гранитными скалами. За этой поляной тропа пойдет вниз длинной извивающейся спиралью в городок Монтелепре. Внезапно Гильяно очнулся от своих мыслей. Пучок света, словно чиркнувшая спичка, резанул по левому глазу. Он натянул поводья, останавливая осла, и подал Аспану знак рукой.
   В каких-нибудь тридцати метрах из зарослей вышли незнакомые люди. Их было трое, и Тури Гильяно увидел их жесткие черные военные шлемы, черные мундиры с белым галуном. Его охватило дурацкое, тошнотворное чувство отчаяния, стыда, что он попался. Приближаясь к ним, трое незнакомцев разошлись веером, держа оружие на изготовку. Двое из них были совсем молоденькими, с румяными, лоснящимися щеками, военные шлемы с кокардой смешно сдвинулись у них на затылок.
   Карабинер в центре был постарше и в руках держал винтовку. Лицо у него было все в оспинах и шрамах, шлем низко надвинут на глаза. На рукаве его виднелись сержантские нашивки. Пучок света, ударивший в глаза Гильяно, был солнечным зайчиком, отраженным от стального ствола винтовки. Человек этот, зловеще улыбаясь, целился прямо в грудь Гильяно. От этой улыбки Гильяно рассвирепел.
   Сержант с винтовкой подошел совсем близко, двое солдат подступали с боков. Тури Гильяно насторожился. Двух молодых карабинеров с пистолетами-автоматами можно было не слишком опасаться: они подходили к ослу беспечно, не принимая своих пленников всерьез. Они приказали Гильяно и Пишотте отойти от осла, и один из них, забросив автомат за спину, сдернул прикрытие из бамбука с хребта осла. При виде продуктов он даже присвистнул от жадного восторга. И не заметил, что Аспану придвинулся к нему, но это заметил сержант с винтовкой.
   — Эй ты, с усами, отойди, — крикнул он.
   И Аспану отступил к Тури Гильяно.
   Сержант еще слегка приблизился. Гильяно внимательно наблюдал за ним. Его лицо в оспинах казалось усталым; но глаза заблестели, и он сказал:
   — Эй, ребята, неплохой кусочек сыра. В нашей казарме он хорошо пойдет с макаронами. Так что скажите нам имя крестьянина, у которого вы его достали, и можете двигать со своим ослом домой.
   Друзья молчали. Он ждал. А они продолжали молчать.
   Наконец Гильяно сказал спокойно:
   — Я подарю вам тысячу лир, если вы нас отпустите.
   — Подотрись своими лирами, — ответил сержант. — А ну-ка ваши удостоверения личности. Если они не в порядке, я заставлю вас уделаться и тоже подтереться ими.
   Вызывающий тон, вызывающая наглость этих черно-белых мундиров привели Гильяно в холодную ярость. В это мгновение он понял, что ни за что не разрешит арестовать себя, ни за что не позволит этим людям забрать продукты, которые он вез для семьи.
   Тури Гильяно достал удостоверение личности и шагнул к сержанту. Он надеялся выйти из-под прицела его винтовки. Он знал, что у него реакция быстрее, чем у большинства людей, и рассчитывал сыграть на этом. Однако взмах винтовки заставил его отступить.
   — Брось его на землю, — сказал сержант.
   Гильяно бросил.
   Пишотта, стоявший в пяти шагах слева от Гильяно, понял замысел друга и, зная, что у того пистолет под рубашкой, попытался отвлечь внимание сержанта. Подавшись вперед и касаясь рукой ножа на бедре, который он носил в ножнах на тесьме, завязанной за спиной, Пишотта сказал с подчеркнутым презрением:
   — Сержант, если мы назовем имя крестьянина, зачем тогда вам наши удостоверения? Уговор есть уговор. — И, помолчав, произнес не без сарказма: — Мы знаем, что карабинеры всегда держат слово. — Это слово “карабинеры” было ему так ненавистно, что он не произнес, а выплюнул его.
   Сержант сделал два-три шага в сторону Пишотты. Остановился. Улыбнулся и вскинул винтовку.
   — И ты, красавчик, свое удостоверение, — сказал он. — А может, у тебя нет никаких документов, как у твоего осла, усы-то у него лучше, чем у тебя!
   Двое молодых полицейских засмеялись. У Пишотты заблестели глаза. Он шагнул к сержанту.
   — Нет у меня никаких документов. И не знаю я никакого крестьянина. Мы нашли продукты на дороге.
   Слишком велика была его смелость, слишком нахален вызов, и это произвело прямо противоположный эффект. Пишотта хотел, чтобы сержант шагнул к нему поближе, а тот отступил на несколько шагов и вновь улыбнулся.
   — Bastinado немного собьет с тебя твою сицилийскую спесь. — Он помолчал и добавил: — Обоим лечь на землю.
   Bastinado означало избиение хлыстами и палками. Гильяно знал некоторых жителей Монтелепре, которых лупцевали в казармах Беллампо. Они вернулись домой со сломанными ногами, распухшей до размеров дыни головой, настолько отбитыми внутренностями, что о работе они больше и думать не могли. С ним такого не будет никогда. Гильяно опустился на колено, как будто собирался лечь, уперся рукой в землю, а другую поднес к поясу, чтобы вытащить из-под рубашки пистолет. На поляне царил мягкий дымчатый свет начинающихся сумерек, солнце далеко там, за деревьями, закатилось за гору. Он видел, как Пишотта гордо стоял, отказываясь повиноваться. Конечно, не убьют же они его из-за куска контрабандного сыра. Он видел, как дрожали пистолеты в руках молоденьких солдат.
   В это мгновение сзади раздался крик ослов и стук копыт и на поляну выскочил караван мулов, который Гильяно заметил на дороге в середине дня. У человека, ехавшего на лошади во главе, через плечо висела лупара, он был в толстой кожаной куртке и казался огромным. Он соскочил с лошади и, вытащив из кармана большую пачку бумажных лир, сказал карабинеру с винтовкой:
   — Так, значит, на сей раз ты сгреб несколько сардинок.
   Они, без сомнения, знали друг друга. Впервые сержант ослабил бдительность, чтобы принять предложенные деньги. Оба осклабились, глядя друг на друга. О пленниках, казалось, все забыли. Тури Гильяно медленно придвинулся к ближайшему полицейскому. А Пишотта скользнул к находившимся рядом зарослям бамбука. Солдаты этого не заметили. Гильяно локтем ударил ближайшего полицейского — тот упал. Гильяно крикнул Пишотте:
   — Беги!
   Пишотта нырнул в бамбуковые заросли, а Гильяно кинулся к лесу. Другой полицейский был настолько ошеломлен или медлителен, что не смог быстро сдернуть с плеча автомат. Гильяно, вот-вот готовый нырнуть под защиту леса, ощутил прилив восторга. Он подпрыгнул, рассчитывая приземлиться между двумя развесистыми деревьями, которые и укроют его. По ходу дела он вытащил пистолет из-под рубашки.
   Но он был прав, считая человека с винтовкой самым опасным. Сержант бросил пачку денег на землю, вскинул винтовку и хладнокровно выстрелил. Промашки не было — Гильяно упал, словно подстреленная птица.
   Гильяно услышал выстрел и одновременно почувствовал боль, пронзившую его, будто от удара огромной дубиной. Он упал на землю между двумя деревьями и попытался подняться, но не смог. Ноги его онемели, он не мог пошевелить ими. Не выпуская пистолета из руки, он перевернулся и увидел, как сержант трясет винтовкой в знак победы. И тут Гильяно почувствовал, как его штаны наполняются кровью, теплой и липкой.