Страница:
Каждый день директор школы совершал свой обход, и каждый день он видел меня стоящим во дворе. Однажды он спросил: «В чем дело?»
Я ответил: «Ни в чем. Я люблю находиться на открытом воздухе; так лучше для здоровья, более гигиенично. Да и вы сами можете видеть, как здесь прекрасно».
Но он сказал: «Я поговорю с твоим учителем. Как это получается, что он позволяет тебе стоять во дворе?»
Я сказал: «Я не знаю, но он сам каждый день говорит мне: "Выйди и постой за дверью". Поэтому теперь я даже не спрашиваю его. Это стало рутиной, поэтому я просто прихожу и стою здесь».
Он спросил у учителя. Учитель сказал: «Но ведь это было почти месяц назад! Я только один раз сказал ему выйти из класса — и с тех пор он в класс не входил. Я думал, что это было наказанием, а он наслаждается этим. И не только это, он распространяет среди учеников слух, что это полезно для здоровья, гигиенично. И теперь они спрашивают у меня: "Сэр, можно и нам тоже выйти и посмотреть во дворе?" Что мне теперь делать? Может быть, тоже выйти и стоять во дворе?»
Тут дело в том, как ты все воспринимаешь.
Поэтому, прежде всего, не беспокойся. Если ты не получаешь удара, то, может быть, он тебе не нужен, или, может быть, еще не пришло время. А если ты получишь удар, не обижайся, так как я бью не тебя, я всегда бью твое эго — то, что является твоей болезнью, что должно быть отброшено.
Но предоставь это дело мне. Я не оправдаю твои надежды, ведь ты хочешь получить удар — самый сильный удар, чтобы хвастаться перед всеми: «Смотрите, я получил самый сильный удар...» В таком случае эго воспользуется ударом. Не удар разрушит эго, а эго примет удар как питание.
Итак, предоставь все это мне.
Это не твое дело.
Как только я почувствую, что тебе нужен удар, ты его получишь — и ты получишь его в той мере, которая тебе необходима. Не хвастайся полученным ударом и не огорчайся из-за него; просто попытайся его понять.
Это шкода понимания.
Гунатит, ты прав.
Вопрос был твой, — по крайней мере, написан тобой, — но в ответе больше нуждался Гунакар. Никакого недоразумения не было.
Он тоже был удивлен, ведь он не задавал этого вопроса. Но это был его вопрос. И он поверить не мог, как кто-то другой мог написать точно тот вопрос, который он собирался задать.
А твое время для этого вопроса еще не пришло. Возможно, ты воспринял вибрацию немца Гунакара и записал вопрос; то был не твой вопрос.
И я могу понять твое затруднение: тебе потребовалось одиннадцать лет, чтобы задать вопрос, и теперь ты встревожен тем, что я отправляю тебя назад к своей старой жизни и трудной женщине.
В этом ты неправ. Раз у тебя появляется женщина, это всегда тяжело. Если же у тебя нет женщины — это просто сливочное мороженое. Как только ты связываешься с женщиной, она внезапно становится твердой как сталь.
Но без женщин в этом мире не было бы просветления. .
Только подумай... мир без женщин.
Тогда невозможно было бы найти никакого Гаутаму Будду, так как не от кого было бы бежать. Нет женщин — нет проблем.
Женщины — вот настоящий стимул.
Говорят, что за спиной каждого великого человека стоит женщина; это, может быть, верно, а может — нет. Но за спиной каждого просветленного человекастоит много женщин — одной будет недостаточно.
Просветление — это несколько трудный предмет. Когда много женщин продолжают обращаться с тобой как с футбольным мячом, тогда в конце концов ты становишься просветленным. Ты скажешь: «Хватит! Прекращаем эту игру, я иду домой».
Женщины — это благословение этого мира. Без них ничего бы не было. Поэтому будь благодарен твоей трудной женщине; возможно, ты находишься здесь из-за нее.
И ты говоришь, что в следующий раз ты придешь через двадцать восемь лет и спросишь: «Что на этот раз?»
Это напомнило мне две истории.
Мулла Насреддин находился со своей женой на пляже Чоупатти. Внезапно он спросил у жены: «Может быть, ты хочешь еще один бхелпури?»
Жена сказала: «Еще один? Но мы же не ели никаких бхелпури».
Он сказал: «Любимая, кажется, ты теряешь память. Всего пятьдесят лет назад, когда мы поженились и пришли сюда в первый раз, мы ели бхелпури. Вот почему я спрашиваю: «Не хочешь ли попробовать еще раз?»
Возвращение назад к твоей старой жизни, к твоей жене, к твоей работе... но ты не будешь тем же самым человеком. Ты возьмешь с собой нечто от меня. Может быть, я не ответил тебе, но ты почувствовал меня.
Вопросы и ответы поверхностны.
Ты отведал моей любви, моего присутствия.
Поэтому, если через двадцать восемь лет мы случайно встретимся снова, я спрошу: «Хочешь отведать еще раз?»
Вероятнее всего, тебе не нужно будет спрашивать меня снова, так как семя посеяно.
Ты знаешь точно, что нужно делать, — ты направил свои энергии от ума к сердцу. Эти энергии, нисходящие к сердцу, подобны падающему дождю, и семя даст росток.
Возможно, через двадцать восемь лет, если на то будет воля Существования, не ты будешь спрашивать, что делать дальше. Я спрошу тебя: «Что дальше?» Ты уже расцветешь. Ты придешь только для того, чтобы выразить свою благодарность.
Это хорошо, что ты не немец.
Немецкая почва немного тверда. У нее есть свои положительные и свои отрицательные особенности, свои достоинства и недостатки. Она тверда, семени очень трудно устроиться в ней, — но если оно устроилось, то очень трудно не расти.
Твой вопрос был умственным вопросом, и он был нужен Гунакару.
Тебе он не нужен. У тебя мягкое сердце. И семя уже в твоем сердце, и ты знаешь, что оно растет.
Это почти как с беременной женщиной: когда ребенок начинает расти, она знает, что ребенок растет. Опытная мать, имеющая двух или трех детей, знает даже, является ребенок мальчиком или девочкой — так как мальчик начинает бить ножками, а девочка остается центрированной, тихой и спокойной.
В конце концов, мальчишки есть мальчишки. С самого начала они доставляют беспокойство.
На третьем или четвертом месяце беременности опытная мать может сказать, будет ли ее ребенок мальчиком или девочкой, так как мальчик проделывает в утробе всевозможные гимнастические упражнения, а девочка просто сидит себе тихо, выжидая удобного случая. Позже гимнастику будет проделывать она, а мальчик будет сидеть и читать газету. У каждого бывает свой собственный удобный случай.
Вторая история, которую я хотел рассказать, — это история об одном очень богатом американце, миллиардере. Он пресытился деньгами, роскошью, всевозможными удовольствиями. И, естественно, он начал искать — есть ли что-то еще, или это все? Ибо, если это — все, тогда ему не было больше смысла жить: все это ему уже. надоело. Это был вопрос жизни и смерти.
И он стал странствовать от одного учителя к другому — тибетские ламы, суфийские мистики, дзэнские мастера. Затем он приехал в Индию и посетил многих святых. Все они говорили: «В Гималаях есть один очень мудрый старик, только он может помочь тебе».
Итак, он отправился в Гималаи, и там ему пришлось идти пешком и нести свой багаж. За всю свою жизнь он никогда не носил свой багаж. Он никогда не ходил пешком в гору. Было очень холодно, но как-то ему удалось добраться до нужного места. Измученный, он упал к ногам древнего старца и сказал: «Наконец-то, я нашел тебя! Я хочу знать — в чем смысл жизни?»
Старец сказал: «Сперва самое важное. У тебя есть гаванская сигара?»
Человек сказал: «Как это... гаванская сигара? Да, у меня есть одна. Но, по правде говоря, я заядлый курильщик, и я сохранил одну штуку на тот случай, если ты сделаешь меня просветленным. Перед просветлением — последняя гаванская
сигара... Я бы хотел несколько минут понаслаждаться ею, а потом делай меня просветленным. Я полагал, что после просветления курить не разрешается, так как я никогда не видел курящего Будду...»
Старец сказал: «Забудь все об этих старых хрычах. Давай сюда сигару». И старец начал курить.
Измученный американец посмотрел на него и сказал: «А как насчет моего вопроса?»
Старец сказал: «Время еще не пришло. Уходи. Приходи снова через несколько лет».
Американец сказал: «Это странно. Никакого откровения?»
Старец сказал: «Когда ты будешь возвращаться сюда, захвати с собой как можно больше гаванских сигар, поскольку, как только ты станешь просветленным, мы оба будем курить. На этой горе больше нечего делать. Быстрей уходи и возвращайся назад, — но принеси сигары. Я посылаю тебя специально за гаванскими сигарами. Просветление — очень простая вещь, а вот достать гаванские сигары в Гималаях очень трудно».
Не беспокойся, я не курю! Тебе не надо будет приносить гаванские сигары, просто приходи. Не жди двадцать восемь лет. Как только ты почувствуешь, что цветок раскрыл свои лепестки в тебе, возвращайся назад.
Я бы только хотел увидеть тебя светящимся, лучистым, экстатичным.
И я говорю, что это возможно, потому что твое сердце, Гунатит, готово дать росток в любой момент. Никакая трудная женщина не может помешать этому, она может только помочь.
Поэтому уходи, и как только придет весна и появится цветок, возвращайся назад, чтобы я мог увидеть, что цветок реализовал свою потенциальную возможность и ты стал благоухающим.
И тем временем ты можешь выкурить столько гаванских сигар, сколько тебе захочется.
Беседа 5
Есть люди, у которых действительно нет вопросов. У них есть искание, но нет вопросов. У них есть жажда, глубокая потребность быть и еще больше быть, но нет желания собирать и накапливать знание. Поэтому у них нет никаких вопросов.
Это наилучшая разновидность учеников.
Есть и другие люди, которые не задают вопросов, но это не означает, что у них нет вопросов. Они не задают их, так как это не по нраву их эго.
А если эго немецкое, тогда проблема становится еще более трудной.
Это вовсе не случайно, что Германия дала миру великих философов — философов, которые готовы дать ответы на любой вопрос. Но Германия не дала миру искренних исследователей, искателей, жаждущих ответа. Она не производит учеников; она производит только учителей, и эти учителя — всего лишь великие интеллектуалы, не мистики.
Что касается знания, Германия сделала большой вклад — Гегель, Кант, Фейербах, Карл Маркс, — но она не дала миру ни единого мистика. За всю историю ни единого Кабира, ни единого Нанака, ни единого Фарида — весьма странно, но это не случайно.
Немецкое эго готово дать ответ, неважно — знает оно или нет; но оно весьма неохотно задает вопрос, неважно — есть у него вопрос или нет.
Такова же и твоя ситуация. Восемь лет ты подавлял, возможно, бессознательно, но всему есть предел. Ты можешь подавлять только до какого-то предела, а затем наступает момент, когда ты оказываешься сидящим на вулкане. Сейчас твой ум вот-вот взорвется от вопросов. Откуда они взялись? Восемь лет их не было, и вдруг — неизвестно откуда — они создают в тебе почти состояние помешательства: вопросов так много, что ты не можешь даже решить, какой из них стоит задать.
Тебе надо будет оглянуться назад: за эти восемь лет, на протяжении которых ты подавлял вопросы, ответственность несешь ты сам. Если бы ты позволял им появляться, то за эти восемь лет ты мог бы полностью очиститься от всех вопросов, ты мог бы стать невинным ребенком.
Но поскольку спрашивать — значит показывать свое невежество, ты продолжал подавлять.
И всегда есть надежда: кто-то другой из сидящих здесь может задать такой же вопрос, так зачем раскрывать себя?
Но запомни, вопрос каждого человека обладает своей собственной индивидуальностью. Хотя слова могут быть одинаковыми, язык — тем же самым, построение вопроса может ничуть не отличаться, но поскольку спрашивает другой человек, это создает такое различие, которое почти неустранимо.
Каждый человек рос по-своему, жил по-своему, имел свои взлеты и падения. Ты не можешь найти другого человека, который прошел бы через те же самые переживания. Следовательно, вопрос может казаться тем же самым, но он не может быть тем же самым.
Поэтому никогда не жди, думая, что кто-то непременно задаст этот вопрос и избавит тебя от необходимости раскрыть твое невежество, чтобы ты мог оставаться молчаливым и выглядеть мудрым.
То, что ты не задаешь вопрос, вовсе не означает, что ты знаешь. Это только означает, что ты недостаточно отважен; это только означает, что ты боишься показать свою темную сторону. Но пока ты не покажешь свою болезнь, пока ты не сообщишь что-то о ней, врач ничего не может сделать.
У меня был друг профессор. Он был великим знатоком древнего санскрита. И не только был он знатоком древнего санскрита, но и его ум тоже был очень старым и гнилым.
Однажды он почувствовал себя плохо, и, когда я выходил из аудитории, он сказал мне: «Я чувствую себя очень слабым и больным. Я не знаю, что со мной происходит, но ты должен отвезти меня к ближайшему врачу». Итак, я отвез его к одному другу, который был лучшим врачом в окрестностях университетского городка.
А надо сказать, что по традиции древней индийской медицины больной ничего не говорит врачу, это считается оскорбительным. Врач берет больного за запястье и щупает у него пульс — вот и все. И он определяет болезнь и лекарство, которое надо дать больному.
И индийская медицина аюрведаочень гордится этим.
Итак, этот знаток древнего санскрита не захотел сказать врачу, что его беспокоит. Он сказал: «Вы — врач, вы учились в Англии, вы получили наилучшее образование — вы должны выяснить, какая у меня болезнь».
Врач сказал: «Это странно. Я лечу не животных, я лечу людей. Конечно, что касается животных, то они не могут сказать, что их беспокоит, поэтому ветеринару приходится выяснять, вычислять, что болит у осла...»
А иногда дела принимают совсем дурной оборот.
Я вспомнил один случай. В моем родном городке у одного из наших соседей был осел, очень хороший осел. Внезапно среди ослов возникла какая-то эпидемия, и в городе сдохло много ослов. Врачи в ветеринарной лечебнице не знали, что делать, так как ослы не могли сказать, что с ними происходит. Врачи не могли ничего обнаружить. Казалось, что это была какая-то совершенно новая болезнь.
Наш сосед очень боялся за своего осла. Он сказал: «Пока ничего не случилось, я хочу принять все меры предосторожности».
И мы с ним — так как я любил кататься на его осле, это был лучший осел в городе — отвели его осла к ветеринару. И ветеринар сказал: «Осел совершенно здоров».
Мы сказали: «Мы знаем, — и он знает тоже, — так как он не хотел идти сюда, мы привели его силой. Но мы хотим принять меры предосторожности. Другие ослы умирают, а этот осел — такой чудесный парень. Поэтому, если можно, дайте ему для профилактики какое-нибудь лекарство, чтобы эпидемия не затронула его».
Ветеринар дал нам какую-то микстуру, а также небольшую бамбуковую трубку и сказал хозяину осла: «Вам придется набирать это лекарство себе в рот».
Хозяин осла сказал: «Что вы такое говорите? Я должен буду набирать ослиное лекарство себе в рот?»
Ветеринар сказал: «По-другому нельзя заставить осла принять лекарство, так как он доставит вам тысячу и одну неприятность. Надо вставить другой конец трубки в рот ослу и выдуть туда лекарство».
Хозяин осла сказал: «Странный способ...»
Но ветеринар сказал: «Вы просто не знаете, как надо обращаться с животными».
Но случилось нечто неожиданное. Когда наш сосед совсем было приготовился дать ослу лекарство, осел отколол такую великолепную штуку... Он сделал такой сильный выдох через рот, что его хозяин проглотил все лекарство! И он сказал: «Что же теперь будет? Случилось что-то ужасное, этот дурацкий осел... как раз тогда, когда я собирался дать ему лекарство, он умудрился протолкнуть его в мое тело. Давай вернемся к врачу. Лекарство может мне повредить — это была мера предосторожности для осла, а не для меня».
Я сказал: «Нет уж, я не пойду, иди один».
Тот знаток санскрита хотел, чтобы врач сказал ему, что у него не в порядке, просто пощупав у него пульс.
Врач сказал: «Я знаю, что таким был древний метод, но в те времена не было других средств. В те времена люди не были такими разумными, сознательными и восприимчивыми к своим собственным телесным ощущениям. Они приходили к врачу почти из мира животных. Когда возникла аюрведа, человеческие существа только-только вышли из животного царства; вот почему щупанье пульса было единственным способом».
Но знаток санскрита не был удовлетворен.
Он сказал: «Все дело в том, что вы не разбираетесь в тонких вибрациях пульса. Вы не хотите признать свое невежество».
Я сказал ему: «Ты пришел сюда не для того, чтобы обсуждать, является ли аюрведа более совершенной системой лечения, чем современная медицина. Ты пришел сюда по поводу твоего недомогания. Не отнимай время у меня и у врача — он не невежда. Ни один современный врач не скажет тебе, что у тебя болит, это должен сказать ему ты. Человечество повзрослело».
Ты можешь сидеть здесь тихо на протяжении восьми лет, не задавая вопросов, просто прячась за этой тишиной, — которая не есть подлинная тишина, так как внутри кипят вопросы.
Но немецкий ум не готов так легко признать, что он невежествен.
Это хорошо, что сейчас ты готов — ибо твой ум вот-вот взорвется от вопросов — и что ты не боишься, что тебя сочтут за невежду.
Никто не собирается считать тебя невеждой.
Невежество — это наше естественное состояние, в нем нет ничего дурного. Точно так же, как каждый остается нагим под одеждой — какой бы толстой ни была твоя одежда, сколько бы
слоев одежды ни было на тебе, твоя нагота все равно присутствует. В этом нет ничего постыдного.
Мы рождаемся нагими, мы рождаемся невежественными
И будет полезно поскорее признать факт невежества чтобы ты не умер невежественным.
Невежественными мы рождаемся, но если мы сможем умереть невинными, жизнь будет удачным путешествием.
И единственный способ стать невинным — это избавиться от всех твоих вопросов. Ничего не скрывай, ибо все, что ты скрываешь, рано или поздно выйдет наружу. Лучше самому вынести это на свет.
И назначение учителя заключается не в том, чтобы дать тебе ответ, а в том, чтобы уничтожить твой вопрос.
Никто не может дать тебе ответ.
Ответ возникнет в тебе, вырастет в тебе. Он будет твоим ростом, твоим просветлением. Он не может быть дан извне.
А вопросы могут быть уничтожены.
Поэтому это хорошо, что ты начал, хотя ты попусту потратил восемь лет. И именно поэтому твой ум постоянно беспокоится и боится только одного: «Не опоздаю ли я на поезд на этот раз?» Восемь лет ты опаздывал, каждый день, каждое мгновение.
И встречаются люди, которые являются большими специалистами в запаздывании на поезда.
Я слышал, что однажды на железнодорожной платформе стояли три человека, все они были университетскими профессорами, двое пришли провожать третьего. Поезд должен был вот-вот отойти, а они были увлечены обсуждением какого-то глубокого вопроса.
Вдруг проводник поднял флажок и поезд отправился, а они были настолько увлечены, что не заметили этого. Они заметили только тогда, когда поезд уже почти отошел от платформы. Все трое бросились догонять поезд — двоим это удалось, а одному нет. И тот, кому не удалось догнать поезд, начал смеяться.
Собралась толпа, его спросили: «В чем дело?»
Но он так сильно смеялся, утробным смехом, что не мо сдержать себя.
Он сказал: «Погодите минутку... я опоздал на поезд».
Ему сказали: «Но это не повод для смеха».
Он сказал: «Подождите, вы не знаете всю историю: те двое, которые догнали поезд, пришли провожать меня. Но спешке...»
Есть люди, которые всегда опаздывают. Опаздывание становится их привычкой на всю жизнь.
Каждое мгновение — ты должен быть бдительным, чтобы не упустить его.
Но тебя нет здесь, ты находишься где-то в другом месте. Естественно, ты продолжаешь упускать.
Ты подумаешь об этом мгновении, когда оно уйдет. Ты скажешь: «Боже мой, я упустил удобный случай».
Один журналист спросил у Генри Форда: «В чем секрет вашего успеха?» Он имел в виду, что тот был бедным человеком, родился бедным, но стал богатейшим человеком в мире.
Форд сказал: «Мой секрет прост, я готов поделиться им со всеми: я никогда не упускаю удобного случая».
Но журналист сказал: «Все равно это остается тайной. Никто не хочет упустить удобный случай, но люди продолжают упускать. Поэтому расскажите более подробно, как вы ухитряетесь — ведь люди осознают удобный случай только тогда, когда он миновал, а к тому времени уже слишком поздно».
Генри Форд сказал: «Чтобы не упустить удобный случай, надо просто все время прыгать. Так что, когда бы ни появился удобный случай, вы прыгнете и оседлаете его. Не надо стоять и ждать, а то вы вовлечетесь в другие мысли и другие дела. Я все время прыгаю. Пусть удобный случай появится когда угодно — я не упущу его».
В одном лондонском музее есть прекрасная картина, которая называется «удобный случай». Очень странная картина... Когда почти сто лет назад музей приобрел эту картину, сам художник был еще жив и он присутствовал на церемонии представления картины. Музей пригласил его прийти, чтобы объяснить картину людям — так как картина была прекрасная, но несколько сложная, несколько странная. На ней изображено лицо человека, но вы никогда не встречали такого лица: волосы растут на лбу, а голова выбрита наголо. И название картины — «Удобный случай».
Художника спросили: «Что это за человек... где вы нашли этого человека?»
Он сказал: «Это и есть удобный случай. Когда он приближается, вы не можете увидеть его, так как лицо закрыто волосами. Когда он проходит как раз рядом с вами, вы не можете видеть его, так как лицо закрыто: а к тому времени, когда вы узнаете его и говорите: «Иисус!»... ваша рука соскальзывает, — так как голова выбрита наголо. Он ушел. И ни одно мгновение не возвращается назад; когда оно уходит, оно уходит навсегда».
Ты боишься опоздать на поезд.
Каждый опаздывает на поезд, боится он или нет. Это хорошо, что ты боишься, так как это может помочь тебе понять, почему ты опаздываешь.
Ты пребываешь не в этом мгновении. Ты либо в прошлом, либо в будущем — и то и другое не существует. Ты ничего не можешь сделать с прошлым, и ты ничего не можешь сделать с будущим. Все, что ты можешь сделать, ты можешь сделать только с настоящим, а настоящее — это такая малая доля секунды, что, если ты занят чем-то другим, оно просто ускользает и ты опоздал на поезд.
Учись быть в настоящем.
Забери твою энергию из прошлого. Не трать попусту свое время на воспоминания; что ушло, то ушло — скажи ему «прощай» и заверши эту главу.
Что еще не пришло, то еще не пришло; не трать попусту свое время и энергию на воображение, так как воображение никогда не осуществляется. Именно поэтому во всех языках существует пословица «Человек предполагает, а Бог располагает» — ты воображаешь нечто в будущем, а так никогда не получается.
Устраняя себя из прошлого и будущего, ты станешь потрясающе огромной энергией, сфокусированной в настоящем, сконцентрированной в настоящем, как стрела. Никакой поезд не сможет отойти от платформы без тебя.
Каждое мгновение быть осознающим, бдительным, наблюдательным, здесь и сейчас — вот как можно не опоздать на поезд. Каждое мгновение нуждается в твоем присутствии здесь, в это мгновение.
И это простой секрет, но он открывает двери Существования, всех тайн, всего того, что стоит знать, стоит испробовать, стоит прочувствовать, стоит пережить.
Я ответил: «Ни в чем. Я люблю находиться на открытом воздухе; так лучше для здоровья, более гигиенично. Да и вы сами можете видеть, как здесь прекрасно».
Но он сказал: «Я поговорю с твоим учителем. Как это получается, что он позволяет тебе стоять во дворе?»
Я сказал: «Я не знаю, но он сам каждый день говорит мне: "Выйди и постой за дверью". Поэтому теперь я даже не спрашиваю его. Это стало рутиной, поэтому я просто прихожу и стою здесь».
Он спросил у учителя. Учитель сказал: «Но ведь это было почти месяц назад! Я только один раз сказал ему выйти из класса — и с тех пор он в класс не входил. Я думал, что это было наказанием, а он наслаждается этим. И не только это, он распространяет среди учеников слух, что это полезно для здоровья, гигиенично. И теперь они спрашивают у меня: "Сэр, можно и нам тоже выйти и посмотреть во дворе?" Что мне теперь делать? Может быть, тоже выйти и стоять во дворе?»
Тут дело в том, как ты все воспринимаешь.
Поэтому, прежде всего, не беспокойся. Если ты не получаешь удара, то, может быть, он тебе не нужен, или, может быть, еще не пришло время. А если ты получишь удар, не обижайся, так как я бью не тебя, я всегда бью твое эго — то, что является твоей болезнью, что должно быть отброшено.
Но предоставь это дело мне. Я не оправдаю твои надежды, ведь ты хочешь получить удар — самый сильный удар, чтобы хвастаться перед всеми: «Смотрите, я получил самый сильный удар...» В таком случае эго воспользуется ударом. Не удар разрушит эго, а эго примет удар как питание.
Итак, предоставь все это мне.
Это не твое дело.
Как только я почувствую, что тебе нужен удар, ты его получишь — и ты получишь его в той мере, которая тебе необходима. Не хвастайся полученным ударом и не огорчайся из-за него; просто попытайся его понять.
Это шкода понимания.
Возлюбленный Бхагаван,
двадцать пять лет на то, чтобы добраться до Вас; три года на то, чтобы пооколачиваться вокруг Вас; четыре года на то, чтобы убежать от Вас, вступив в любовную связь, которая была подобна катанию на американских горах. Четыре года на то, чтобы притащиться назад к Вам; одиннадцать лет на то, чтобы передать Вам вопрос, — а Вы даете ответ этому немецкому парню, Гунакару, и хотите отправить меня назад в ад, к какой-нибудь трудной женщине. И через двадцать восемь лет, быть может, Вы. уже ускользнете, когда я приползу назад, чтобы спросить у Вас: «Что на этот раз?»
Бхагаван, Вы хотите убить меня или что-то в этом роде?
Гунатит, ты прав.
Вопрос был твой, — по крайней мере, написан тобой, — но в ответе больше нуждался Гунакар. Никакого недоразумения не было.
Он тоже был удивлен, ведь он не задавал этого вопроса. Но это был его вопрос. И он поверить не мог, как кто-то другой мог написать точно тот вопрос, который он собирался задать.
А твое время для этого вопроса еще не пришло. Возможно, ты воспринял вибрацию немца Гунакара и записал вопрос; то был не твой вопрос.
И я могу понять твое затруднение: тебе потребовалось одиннадцать лет, чтобы задать вопрос, и теперь ты встревожен тем, что я отправляю тебя назад к своей старой жизни и трудной женщине.
В этом ты неправ. Раз у тебя появляется женщина, это всегда тяжело. Если же у тебя нет женщины — это просто сливочное мороженое. Как только ты связываешься с женщиной, она внезапно становится твердой как сталь.
Но без женщин в этом мире не было бы просветления. .
Только подумай... мир без женщин.
Тогда невозможно было бы найти никакого Гаутаму Будду, так как не от кого было бы бежать. Нет женщин — нет проблем.
Женщины — вот настоящий стимул.
Говорят, что за спиной каждого великого человека стоит женщина; это, может быть, верно, а может — нет. Но за спиной каждого просветленного человекастоит много женщин — одной будет недостаточно.
Просветление — это несколько трудный предмет. Когда много женщин продолжают обращаться с тобой как с футбольным мячом, тогда в конце концов ты становишься просветленным. Ты скажешь: «Хватит! Прекращаем эту игру, я иду домой».
Женщины — это благословение этого мира. Без них ничего бы не было. Поэтому будь благодарен твоей трудной женщине; возможно, ты находишься здесь из-за нее.
И ты говоришь, что в следующий раз ты придешь через двадцать восемь лет и спросишь: «Что на этот раз?»
Это напомнило мне две истории.
Мулла Насреддин находился со своей женой на пляже Чоупатти. Внезапно он спросил у жены: «Может быть, ты хочешь еще один бхелпури?»
Жена сказала: «Еще один? Но мы же не ели никаких бхелпури».
Он сказал: «Любимая, кажется, ты теряешь память. Всего пятьдесят лет назад, когда мы поженились и пришли сюда в первый раз, мы ели бхелпури. Вот почему я спрашиваю: «Не хочешь ли попробовать еще раз?»
Возвращение назад к твоей старой жизни, к твоей жене, к твоей работе... но ты не будешь тем же самым человеком. Ты возьмешь с собой нечто от меня. Может быть, я не ответил тебе, но ты почувствовал меня.
Вопросы и ответы поверхностны.
Ты отведал моей любви, моего присутствия.
Поэтому, если через двадцать восемь лет мы случайно встретимся снова, я спрошу: «Хочешь отведать еще раз?»
Вероятнее всего, тебе не нужно будет спрашивать меня снова, так как семя посеяно.
Ты знаешь точно, что нужно делать, — ты направил свои энергии от ума к сердцу. Эти энергии, нисходящие к сердцу, подобны падающему дождю, и семя даст росток.
Возможно, через двадцать восемь лет, если на то будет воля Существования, не ты будешь спрашивать, что делать дальше. Я спрошу тебя: «Что дальше?» Ты уже расцветешь. Ты придешь только для того, чтобы выразить свою благодарность.
Это хорошо, что ты не немец.
Немецкая почва немного тверда. У нее есть свои положительные и свои отрицательные особенности, свои достоинства и недостатки. Она тверда, семени очень трудно устроиться в ней, — но если оно устроилось, то очень трудно не расти.
Твой вопрос был умственным вопросом, и он был нужен Гунакару.
Тебе он не нужен. У тебя мягкое сердце. И семя уже в твоем сердце, и ты знаешь, что оно растет.
Это почти как с беременной женщиной: когда ребенок начинает расти, она знает, что ребенок растет. Опытная мать, имеющая двух или трех детей, знает даже, является ребенок мальчиком или девочкой — так как мальчик начинает бить ножками, а девочка остается центрированной, тихой и спокойной.
В конце концов, мальчишки есть мальчишки. С самого начала они доставляют беспокойство.
На третьем или четвертом месяце беременности опытная мать может сказать, будет ли ее ребенок мальчиком или девочкой, так как мальчик проделывает в утробе всевозможные гимнастические упражнения, а девочка просто сидит себе тихо, выжидая удобного случая. Позже гимнастику будет проделывать она, а мальчик будет сидеть и читать газету. У каждого бывает свой собственный удобный случай.
Вторая история, которую я хотел рассказать, — это история об одном очень богатом американце, миллиардере. Он пресытился деньгами, роскошью, всевозможными удовольствиями. И, естественно, он начал искать — есть ли что-то еще, или это все? Ибо, если это — все, тогда ему не было больше смысла жить: все это ему уже. надоело. Это был вопрос жизни и смерти.
И он стал странствовать от одного учителя к другому — тибетские ламы, суфийские мистики, дзэнские мастера. Затем он приехал в Индию и посетил многих святых. Все они говорили: «В Гималаях есть один очень мудрый старик, только он может помочь тебе».
Итак, он отправился в Гималаи, и там ему пришлось идти пешком и нести свой багаж. За всю свою жизнь он никогда не носил свой багаж. Он никогда не ходил пешком в гору. Было очень холодно, но как-то ему удалось добраться до нужного места. Измученный, он упал к ногам древнего старца и сказал: «Наконец-то, я нашел тебя! Я хочу знать — в чем смысл жизни?»
Старец сказал: «Сперва самое важное. У тебя есть гаванская сигара?»
Человек сказал: «Как это... гаванская сигара? Да, у меня есть одна. Но, по правде говоря, я заядлый курильщик, и я сохранил одну штуку на тот случай, если ты сделаешь меня просветленным. Перед просветлением — последняя гаванская
сигара... Я бы хотел несколько минут понаслаждаться ею, а потом делай меня просветленным. Я полагал, что после просветления курить не разрешается, так как я никогда не видел курящего Будду...»
Старец сказал: «Забудь все об этих старых хрычах. Давай сюда сигару». И старец начал курить.
Измученный американец посмотрел на него и сказал: «А как насчет моего вопроса?»
Старец сказал: «Время еще не пришло. Уходи. Приходи снова через несколько лет».
Американец сказал: «Это странно. Никакого откровения?»
Старец сказал: «Когда ты будешь возвращаться сюда, захвати с собой как можно больше гаванских сигар, поскольку, как только ты станешь просветленным, мы оба будем курить. На этой горе больше нечего делать. Быстрей уходи и возвращайся назад, — но принеси сигары. Я посылаю тебя специально за гаванскими сигарами. Просветление — очень простая вещь, а вот достать гаванские сигары в Гималаях очень трудно».
Не беспокойся, я не курю! Тебе не надо будет приносить гаванские сигары, просто приходи. Не жди двадцать восемь лет. Как только ты почувствуешь, что цветок раскрыл свои лепестки в тебе, возвращайся назад.
Я бы только хотел увидеть тебя светящимся, лучистым, экстатичным.
И я говорю, что это возможно, потому что твое сердце, Гунатит, готово дать росток в любой момент. Никакая трудная женщина не может помешать этому, она может только помочь.
Поэтому уходи, и как только придет весна и появится цветок, возвращайся назад, чтобы я мог увидеть, что цветок реализовал свою потенциальную возможность и ты стал благоухающим.
И тем временем ты можешь выкурить столько гаванских сигар, сколько тебе захочется.
Беседа 5
Ваши вопросы показывают ваш путь от невежества к невинности
7 октября 1986 г., Бомбей
Возлюбленный Бхагаван,
когда я впервые встретился с Вами, в ответ на Ваш вопрос, есть ли у меня вопрос, я сказал «нет», и за все эти восемь лет я не задал ни одного вопроса.
Сейчас мой ум, кажется, вот-вот взорвется от вопросов, из которых трудно выбрать какой-нибудь один, удовлетворительный для немца, стремящегося во всем к совершенству; к тому же я почти в панике — я не хочу упустить этот шанс.
Бхагаван, откуда этот постоянный страх опоздать на поезд?
Есть люди, у которых действительно нет вопросов. У них есть искание, но нет вопросов. У них есть жажда, глубокая потребность быть и еще больше быть, но нет желания собирать и накапливать знание. Поэтому у них нет никаких вопросов.
Это наилучшая разновидность учеников.
Есть и другие люди, которые не задают вопросов, но это не означает, что у них нет вопросов. Они не задают их, так как это не по нраву их эго.
А если эго немецкое, тогда проблема становится еще более трудной.
Это вовсе не случайно, что Германия дала миру великих философов — философов, которые готовы дать ответы на любой вопрос. Но Германия не дала миру искренних исследователей, искателей, жаждущих ответа. Она не производит учеников; она производит только учителей, и эти учителя — всего лишь великие интеллектуалы, не мистики.
Что касается знания, Германия сделала большой вклад — Гегель, Кант, Фейербах, Карл Маркс, — но она не дала миру ни единого мистика. За всю историю ни единого Кабира, ни единого Нанака, ни единого Фарида — весьма странно, но это не случайно.
Немецкое эго готово дать ответ, неважно — знает оно или нет; но оно весьма неохотно задает вопрос, неважно — есть у него вопрос или нет.
Такова же и твоя ситуация. Восемь лет ты подавлял, возможно, бессознательно, но всему есть предел. Ты можешь подавлять только до какого-то предела, а затем наступает момент, когда ты оказываешься сидящим на вулкане. Сейчас твой ум вот-вот взорвется от вопросов. Откуда они взялись? Восемь лет их не было, и вдруг — неизвестно откуда — они создают в тебе почти состояние помешательства: вопросов так много, что ты не можешь даже решить, какой из них стоит задать.
Тебе надо будет оглянуться назад: за эти восемь лет, на протяжении которых ты подавлял вопросы, ответственность несешь ты сам. Если бы ты позволял им появляться, то за эти восемь лет ты мог бы полностью очиститься от всех вопросов, ты мог бы стать невинным ребенком.
Но поскольку спрашивать — значит показывать свое невежество, ты продолжал подавлять.
И всегда есть надежда: кто-то другой из сидящих здесь может задать такой же вопрос, так зачем раскрывать себя?
Но запомни, вопрос каждого человека обладает своей собственной индивидуальностью. Хотя слова могут быть одинаковыми, язык — тем же самым, построение вопроса может ничуть не отличаться, но поскольку спрашивает другой человек, это создает такое различие, которое почти неустранимо.
Каждый человек рос по-своему, жил по-своему, имел свои взлеты и падения. Ты не можешь найти другого человека, который прошел бы через те же самые переживания. Следовательно, вопрос может казаться тем же самым, но он не может быть тем же самым.
Поэтому никогда не жди, думая, что кто-то непременно задаст этот вопрос и избавит тебя от необходимости раскрыть твое невежество, чтобы ты мог оставаться молчаливым и выглядеть мудрым.
То, что ты не задаешь вопрос, вовсе не означает, что ты знаешь. Это только означает, что ты недостаточно отважен; это только означает, что ты боишься показать свою темную сторону. Но пока ты не покажешь свою болезнь, пока ты не сообщишь что-то о ней, врач ничего не может сделать.
У меня был друг профессор. Он был великим знатоком древнего санскрита. И не только был он знатоком древнего санскрита, но и его ум тоже был очень старым и гнилым.
Однажды он почувствовал себя плохо, и, когда я выходил из аудитории, он сказал мне: «Я чувствую себя очень слабым и больным. Я не знаю, что со мной происходит, но ты должен отвезти меня к ближайшему врачу». Итак, я отвез его к одному другу, который был лучшим врачом в окрестностях университетского городка.
А надо сказать, что по традиции древней индийской медицины больной ничего не говорит врачу, это считается оскорбительным. Врач берет больного за запястье и щупает у него пульс — вот и все. И он определяет болезнь и лекарство, которое надо дать больному.
И индийская медицина аюрведаочень гордится этим.
Итак, этот знаток древнего санскрита не захотел сказать врачу, что его беспокоит. Он сказал: «Вы — врач, вы учились в Англии, вы получили наилучшее образование — вы должны выяснить, какая у меня болезнь».
Врач сказал: «Это странно. Я лечу не животных, я лечу людей. Конечно, что касается животных, то они не могут сказать, что их беспокоит, поэтому ветеринару приходится выяснять, вычислять, что болит у осла...»
А иногда дела принимают совсем дурной оборот.
Я вспомнил один случай. В моем родном городке у одного из наших соседей был осел, очень хороший осел. Внезапно среди ослов возникла какая-то эпидемия, и в городе сдохло много ослов. Врачи в ветеринарной лечебнице не знали, что делать, так как ослы не могли сказать, что с ними происходит. Врачи не могли ничего обнаружить. Казалось, что это была какая-то совершенно новая болезнь.
Наш сосед очень боялся за своего осла. Он сказал: «Пока ничего не случилось, я хочу принять все меры предосторожности».
И мы с ним — так как я любил кататься на его осле, это был лучший осел в городе — отвели его осла к ветеринару. И ветеринар сказал: «Осел совершенно здоров».
Мы сказали: «Мы знаем, — и он знает тоже, — так как он не хотел идти сюда, мы привели его силой. Но мы хотим принять меры предосторожности. Другие ослы умирают, а этот осел — такой чудесный парень. Поэтому, если можно, дайте ему для профилактики какое-нибудь лекарство, чтобы эпидемия не затронула его».
Ветеринар дал нам какую-то микстуру, а также небольшую бамбуковую трубку и сказал хозяину осла: «Вам придется набирать это лекарство себе в рот».
Хозяин осла сказал: «Что вы такое говорите? Я должен буду набирать ослиное лекарство себе в рот?»
Ветеринар сказал: «По-другому нельзя заставить осла принять лекарство, так как он доставит вам тысячу и одну неприятность. Надо вставить другой конец трубки в рот ослу и выдуть туда лекарство».
Хозяин осла сказал: «Странный способ...»
Но ветеринар сказал: «Вы просто не знаете, как надо обращаться с животными».
Но случилось нечто неожиданное. Когда наш сосед совсем было приготовился дать ослу лекарство, осел отколол такую великолепную штуку... Он сделал такой сильный выдох через рот, что его хозяин проглотил все лекарство! И он сказал: «Что же теперь будет? Случилось что-то ужасное, этот дурацкий осел... как раз тогда, когда я собирался дать ему лекарство, он умудрился протолкнуть его в мое тело. Давай вернемся к врачу. Лекарство может мне повредить — это была мера предосторожности для осла, а не для меня».
Я сказал: «Нет уж, я не пойду, иди один».
Тот знаток санскрита хотел, чтобы врач сказал ему, что у него не в порядке, просто пощупав у него пульс.
Врач сказал: «Я знаю, что таким был древний метод, но в те времена не было других средств. В те времена люди не были такими разумными, сознательными и восприимчивыми к своим собственным телесным ощущениям. Они приходили к врачу почти из мира животных. Когда возникла аюрведа, человеческие существа только-только вышли из животного царства; вот почему щупанье пульса было единственным способом».
Но знаток санскрита не был удовлетворен.
Он сказал: «Все дело в том, что вы не разбираетесь в тонких вибрациях пульса. Вы не хотите признать свое невежество».
Я сказал ему: «Ты пришел сюда не для того, чтобы обсуждать, является ли аюрведа более совершенной системой лечения, чем современная медицина. Ты пришел сюда по поводу твоего недомогания. Не отнимай время у меня и у врача — он не невежда. Ни один современный врач не скажет тебе, что у тебя болит, это должен сказать ему ты. Человечество повзрослело».
Ты можешь сидеть здесь тихо на протяжении восьми лет, не задавая вопросов, просто прячась за этой тишиной, — которая не есть подлинная тишина, так как внутри кипят вопросы.
Но немецкий ум не готов так легко признать, что он невежествен.
Это хорошо, что сейчас ты готов — ибо твой ум вот-вот взорвется от вопросов — и что ты не боишься, что тебя сочтут за невежду.
Никто не собирается считать тебя невеждой.
Невежество — это наше естественное состояние, в нем нет ничего дурного. Точно так же, как каждый остается нагим под одеждой — какой бы толстой ни была твоя одежда, сколько бы
слоев одежды ни было на тебе, твоя нагота все равно присутствует. В этом нет ничего постыдного.
Мы рождаемся нагими, мы рождаемся невежественными
И будет полезно поскорее признать факт невежества чтобы ты не умер невежественным.
Невежественными мы рождаемся, но если мы сможем умереть невинными, жизнь будет удачным путешествием.
И единственный способ стать невинным — это избавиться от всех твоих вопросов. Ничего не скрывай, ибо все, что ты скрываешь, рано или поздно выйдет наружу. Лучше самому вынести это на свет.
И назначение учителя заключается не в том, чтобы дать тебе ответ, а в том, чтобы уничтожить твой вопрос.
Никто не может дать тебе ответ.
Ответ возникнет в тебе, вырастет в тебе. Он будет твоим ростом, твоим просветлением. Он не может быть дан извне.
А вопросы могут быть уничтожены.
Поэтому это хорошо, что ты начал, хотя ты попусту потратил восемь лет. И именно поэтому твой ум постоянно беспокоится и боится только одного: «Не опоздаю ли я на поезд на этот раз?» Восемь лет ты опаздывал, каждый день, каждое мгновение.
И встречаются люди, которые являются большими специалистами в запаздывании на поезда.
Я слышал, что однажды на железнодорожной платформе стояли три человека, все они были университетскими профессорами, двое пришли провожать третьего. Поезд должен был вот-вот отойти, а они были увлечены обсуждением какого-то глубокого вопроса.
Вдруг проводник поднял флажок и поезд отправился, а они были настолько увлечены, что не заметили этого. Они заметили только тогда, когда поезд уже почти отошел от платформы. Все трое бросились догонять поезд — двоим это удалось, а одному нет. И тот, кому не удалось догнать поезд, начал смеяться.
Собралась толпа, его спросили: «В чем дело?»
Но он так сильно смеялся, утробным смехом, что не мо сдержать себя.
Он сказал: «Погодите минутку... я опоздал на поезд».
Ему сказали: «Но это не повод для смеха».
Он сказал: «Подождите, вы не знаете всю историю: те двое, которые догнали поезд, пришли провожать меня. Но спешке...»
Есть люди, которые всегда опаздывают. Опаздывание становится их привычкой на всю жизнь.
Каждое мгновение — ты должен быть бдительным, чтобы не упустить его.
Но тебя нет здесь, ты находишься где-то в другом месте. Естественно, ты продолжаешь упускать.
Ты подумаешь об этом мгновении, когда оно уйдет. Ты скажешь: «Боже мой, я упустил удобный случай».
Один журналист спросил у Генри Форда: «В чем секрет вашего успеха?» Он имел в виду, что тот был бедным человеком, родился бедным, но стал богатейшим человеком в мире.
Форд сказал: «Мой секрет прост, я готов поделиться им со всеми: я никогда не упускаю удобного случая».
Но журналист сказал: «Все равно это остается тайной. Никто не хочет упустить удобный случай, но люди продолжают упускать. Поэтому расскажите более подробно, как вы ухитряетесь — ведь люди осознают удобный случай только тогда, когда он миновал, а к тому времени уже слишком поздно».
Генри Форд сказал: «Чтобы не упустить удобный случай, надо просто все время прыгать. Так что, когда бы ни появился удобный случай, вы прыгнете и оседлаете его. Не надо стоять и ждать, а то вы вовлечетесь в другие мысли и другие дела. Я все время прыгаю. Пусть удобный случай появится когда угодно — я не упущу его».
В одном лондонском музее есть прекрасная картина, которая называется «удобный случай». Очень странная картина... Когда почти сто лет назад музей приобрел эту картину, сам художник был еще жив и он присутствовал на церемонии представления картины. Музей пригласил его прийти, чтобы объяснить картину людям — так как картина была прекрасная, но несколько сложная, несколько странная. На ней изображено лицо человека, но вы никогда не встречали такого лица: волосы растут на лбу, а голова выбрита наголо. И название картины — «Удобный случай».
Художника спросили: «Что это за человек... где вы нашли этого человека?»
Он сказал: «Это и есть удобный случай. Когда он приближается, вы не можете увидеть его, так как лицо закрыто волосами. Когда он проходит как раз рядом с вами, вы не можете видеть его, так как лицо закрыто: а к тому времени, когда вы узнаете его и говорите: «Иисус!»... ваша рука соскальзывает, — так как голова выбрита наголо. Он ушел. И ни одно мгновение не возвращается назад; когда оно уходит, оно уходит навсегда».
Ты боишься опоздать на поезд.
Каждый опаздывает на поезд, боится он или нет. Это хорошо, что ты боишься, так как это может помочь тебе понять, почему ты опаздываешь.
Ты пребываешь не в этом мгновении. Ты либо в прошлом, либо в будущем — и то и другое не существует. Ты ничего не можешь сделать с прошлым, и ты ничего не можешь сделать с будущим. Все, что ты можешь сделать, ты можешь сделать только с настоящим, а настоящее — это такая малая доля секунды, что, если ты занят чем-то другим, оно просто ускользает и ты опоздал на поезд.
Учись быть в настоящем.
Забери твою энергию из прошлого. Не трать попусту свое время на воспоминания; что ушло, то ушло — скажи ему «прощай» и заверши эту главу.
Что еще не пришло, то еще не пришло; не трать попусту свое время и энергию на воображение, так как воображение никогда не осуществляется. Именно поэтому во всех языках существует пословица «Человек предполагает, а Бог располагает» — ты воображаешь нечто в будущем, а так никогда не получается.
Устраняя себя из прошлого и будущего, ты станешь потрясающе огромной энергией, сфокусированной в настоящем, сконцентрированной в настоящем, как стрела. Никакой поезд не сможет отойти от платформы без тебя.
Каждое мгновение быть осознающим, бдительным, наблюдательным, здесь и сейчас — вот как можно не опоздать на поезд. Каждое мгновение нуждается в твоем присутствии здесь, в это мгновение.
И это простой секрет, но он открывает двери Существования, всех тайн, всего того, что стоит знать, стоит испробовать, стоит прочувствовать, стоит пережить.
Возлюбленный Бхагаван,
выискивать вопрос — это такая радость, он приходит слово за словом и удивляет меня по мере того, как появляется на бумаге.
Пребывание здесь с Вами — это нечто более от мгновения к мгновению и менее запланированное, чем любое другое время в моей жизни.
Вопрос таков: откуда берутся эти вопросы? Как выискивание их опустошает наши умы и очищает наше существо?