Радзиевская Софья Борисовна. Рам и Гау

   Маа, самая молодая и смелая из женщин, веселилась больше всех. Она кричала и прыгала при каждом взлёте искр. Перекувыркнувшись от восторга, с размаху налетела на Гау, стоявшего у огня. Гау обернулся и посмотрел на неё, на его грубом лице мелькнуло подобие человеческой улыбки. Он поднял руку и положил на плечо Маа. Но тут в толпе людей раздалось злобное ворчанье, и Кха, храбрый охотник, прыгнул к огню, грубо оттолкнул Гау и стал между ним и Маа. Он рычал и скалил зубы. Нападение было так неожиданно, что Гау зашатался и упал бы в костёр, если бы Урр одним скачком не оказался около него. Рывком он отбросил падавшего Гау от костра, повернулся и, схватив Кха поперёк туловища, поднял над головой. Если б Кха попробовал сопротивляться, разъярённый Урр ударом о землю прикончил бы его на месте. Но Кха отлично понимал это. Ярость его угасла так же внезапно, как и появилась. Он покорно висел в руках Урра и тихо, жалобно, стонал. Гнев великана смягчился. Он ещё несколько секунд продержал побеждённого в воздухе и, угрожающе рыча, отшвырнул его, но не ударил о землю. Однако и этого было достаточно. С жалобным воем Кха прополз несколько шагов и растянулся на земле. Кровоподтёки вздулись на его боках — следы железных пальцев Урра.
   Люди покричали, поволновались, но стоны Кха стихли, и на него перестали обращать внимание. Темнело. Все устали от сытости и веселья. Разнеженные теплом, люди засыпали сидя, с куском мяса во рту. Сам Гау немного походил, ощетинившись, оскалил зубы, порычал, но тут же отвлёкся костью, полной жирного мозга. Грозный вождь и сегодня забыл выставить сторожей: охватив руками колени, он положил на них голову и заснул со всеми. Костёр пылал, тучи искр взлетали в языках пламени и падали вниз. К счастью, стояла тишь, иначе не миновать бы пожара.
   Гиены и волки давно уже привыкли следовать по пятам орды. Им всё годилось: обгрызанные кости, обрывки шкур, перепадало и мясо при обильной охоте. Трусливо и завистливо они выглядывали из кустов, но непонятная сила огня удерживала их на расстоянии. Наконец, пламя начало меркнуть, наступил их час. Крадучись, они окружили поляну, ползли вместе с ночными тенями, которых не отгонял уже тускнеющий свет. Грызню отложили: здесь надо было соблюдать тишину. И звери молча скалились и щетинили загривки, перехватывая друг у друга куски и кости, разбросанные по поляне. А люди, всегда такие чуткие, продолжали спать, будто заколдованные чудесным теплом.
   Костей и мяса оленей могло хватить на всех волков и гиен. Но вдруг, уже на рассвете, громкий детский крик всполошил орду. Люди вскочили, хватаясь за камни и палицы, натыкаясь друг на друга в тумане начинающего утра. Огромная гиена вырвала ребёнка из рук спящей матери и скрылась в кустах. Мать кричала и металась по поляне, остальные женщины, ещё не понимая в чём дело, вопили вместе с ней. Мужчины с дубинами и камнями наготове построились в боевой круг и оглядывались, ожидая нападения. Но из густых кустов, обступивших поляну, слышался только хохот гиен и рычанье грызущихся волков.
   Потеря одного ребёнка мало огорчила мужчин. Но от вечернего пира не осталось и следа. И тут воспоминание о пиршестве на отмели овладело всеми: от вчерашней охоты там ещё лежат груды мяса — не всё же докончили звери. Заря уже встала над лесом, ночные хищники убрались в берлоги, от угасающего костра почти не чувствовалось тепла. Скорее туда, где их ждёт мясо! И люди, толкая друг друга, устремились по знакомой тропе. Рам поспешил за всеми. Один Гау, уходя, оглянулся: слабые языки угасавшего костра точно звали его остаться…

Глава 5

   Люди провели весёлый беззаботный день. Хотя звери объедались на отмели всю ночь, но и оставшегося людям хватило досыта: они съели мясо, разбили кости и высосали вкусный мозг. Ничто больше не удерживало их на этом месте. Усталости тоже не было: ели готовое. И когда Гау снова крикнул и взмахнул палицей, приказывая идти за ним, — люди поднялись уже охотно. Они догадывались, куда ведёт их Гау, тепло костра начинало манить и их. Пожалуй, и без приказа Гау многие сами направились бы на знакомую поляну. Даже Урр одобрительно зарычал и заторопился.
   Гау бежал всё быстрее, всё нетерпеливее. Но напрасно его глаза искали над деревьями струйку дыма, на которую он много раз оборачивался утром, покидая поляну. Дыма не было. Вот и кусты орешника. Гау нетерпеливо ломал густые ветки, продираясь сквозь них на поляну.
   Костёр? Его нет. Куча остывших угольев отмечает его место. Глаза Гау налились кровью. Бросив мясо на землю, он в ярости начал топтать его ногами, чтобы дать выход охватившей его злобе.
   Орда в молчании окружила место костра. Теперь, когда огня уже не было, каждый чувствовал — как хорошо было погреться около него, почувствовать себя в безопасности, покричать задорно и покривляться в ответ на рычанье зверей в кустах.
   Тем временем яркая полная луна поднялась над лесом и осветила поляну. Искать другого, более защищённого места для ночлега было поздно: середина освещённой луной поляны и без костра казалась надёжнее, чем кусты по краям её, полные ночных опасных шорохов. Опечаленные потерей огня, люди начали устраиваться на ночлег: садились и опускали головы на колени. И тут Гау восстановил расшатанный теплом костра порядок.
   — Ум! — крикнул он.
   Высокий мохнатый человек поднял голову с колен и покорно встал.
   Гау немного помолчал.
   — Кха! — крикнул он опять так резко, что люди вздрогнули.
   Кха, сидевший неподалёку, отлично слышал окрик и знал, что это значит. Он вместе с Умом должен ночью охранять спящую орду. Но Кха в ответ лишь оскалился и с грозным рычаньем опять опустил голову на колени.
   В свете луны было видно, как вздулись и затвердели страшные мускулы на его плечах и спине: притворяясь спящим, Кха готовился к прыжку, пальцы его впились в рукоятку тяжёлой дубины. Люди подняли головы, но не шевелились. Они ждали.
   Гау помедлил минуту. Его лицо потемнело от прилива крови, зубы оскалились.
   — Кха! — зарычал он и взмахнул палицей.
   И тут Кха прыгнул на него. Страшный удар его дубины встретил дубину Гау. В следующую минуту дубины полетели в сторону и люди покатились по земле, терзая друг друга руками и зубами.
   Вся орда была уже на ногах, Кха и Гау тесно обступили, слышалось тяжёлое дыхание и короткий приглушённый рык. Бой шёл на смерть. Это понимали все. Восставший против вождя должен победить или умереть. Мешать бою не смел никто — таков закон орды. Даже Урр, стискивая свой страшный камень, тяжело дышал и скалил клыки, но не трогался с места.
   Живой клубок из двух тел с яростным рычаньем покатился по поляне, косматые головы, оскаленные челюсти, мохнатые руки и ноги мелькали, точно это была игра, а не смертный бой. Орда двигалась за бойцами, не спуская с них горящих глаз, всё дальше от середины поляны, всё ближе к орешнику. Вот клубок подкатился к самым кустам. Стон, хруст — и Гау поднялся один, обливаясь кровью от страшных укусов. Шатаясь, он сделал несколько шагов. Орда молча расступилась перед ним, и вдруг все кинулись на середину поляны: из темноты кустов высунулось чьё-то гибкое туловище и тотчас втянулось обратно и исчезло. Распростёртое на земле тело Кха тоже исчезло.
   Гау поднял с земли палицу и оглянулся.
   — Ик! — грозно крикнул он, ещё разгорячённый боем, и обвёл орду глазами, словно ожидая сопротивления. Но Ик уже покорно стоял рядом с Умом. Урок был суровый и понятный. Люди взволнованно, но тихо обменивались восклицаниями, приглушёнными криками, снова устраиваясь на ночлег. Огонь, огонь, так чудесно согревавший их в холоде прошедшей ночи, исчез.

Глава 6

   Голодные и злые собрались люди утром около потухшего костра. Несвязные крики, невнятные слова, озлобленный шум. Дети пищали, требуя еды, дрались за каждую найденную на земле крошку. То один, то другой из мужчин вскакивал с места и подбегал к Гау, хватал его за руку, с криком указывал вдаль. Было понятно: орда требовала еды. Женщины подталкивали мужчин, держась позади, возбуждали их криками, не смея подойти к самому вожаку.
   Гау стоял, опустив голову, глубокие морщины покрыли его лоб, маленькие глаза беспокойно горели под мохнатыми бровями.
   Голод гнал орду на переселение. Так поступали они всегда, когда не хватало пищи. Не один раз уже Гау, взмахнув палицей, собирался отправиться в путь. Но… каждый раз вид холодной кучи угольев удерживал его на месте. Гау сам не понимал почему. Он тяжело дышал, сжимал и разжимал кулаки, точно это помогало ему найти какое-то решение.
   Вдруг он повернулся и, злобно зарычав, ударил дубиной по остывшей груде угольев. Орда в испуге шарахнулась в стороны: все помнили, что дубинка предводителя, когда он в гневе, может расколоть череп как орех. Но что это? Уголья разлетелись во все стороны, а из кострища вдруг потянуло дымком и теплом. Гау нетерпеливо засунул руку в середину его и взвыл: укус, укус острый, как жало пчелы. А в разрытой золе что-то засветилось красным глазком…
   На минуту все притихли. Но вот опять пронзительно завопил голодный ребёнок, и матери, растолкав мужчин, кинулись к Гау. Держа детей на вытянутых руках, они пробивались к нему, мешая друг другу, кричали и махали руками. Это значило идти, хоть куда-нибудь, лишь дальше от голодного места.
   Гау подхватил брошенную палицу, другая волосатая рука его сжала острый камень, он был страшен, но матери не отступали. Они закричали ещё пронзительнее, размахивая смолкшими от ужаса детьми. И Гау, неустрашимый перед мужчинами, сдался. Отступив на шаг, он взмахнул палицей и повелительно крикнул. Орда радостно заворчала. Мужчины подхватили оружие, женщины — детей. Через минуту поляна опустела, лишь, беззвучно кружась, слетали с ветвей и опускались на землю сухие жёлтые листья…
   Но вот застывшую тишину нарушил порыв ветра. Вершины деревьев, раскачиваясь, зашумели, засохшая трава заколыхалась. Красный глазок в глубине костра засветился ярче. Ветер весело подхватил, закружил по поляне охапку сухих листьев и прикрыл ими красный глазок. Тихий шелест — голос возрождающегося огня был ему ответом. Но люди не услышали его. Они были далеко, они двинулись в путь без возврата…

Глава 7

   Люди шли уже целый день. Осень была холодная, но на редкость сухая. По всему лесу слышались лёгкие шорохи пересохшей листвы, от которых не находили себе места пугливые лани и дикие козы.
   Но вот к тревожным шорохам присоединился какой-то едва уловимый запах… Козы и олени встревожились первыми: они нюхали воздух, настороженно шевелили ушами и, фыркая, устремились все в одну сторону, прочь, прочь от того невидимого, что тихо пробиралось между ветвями деревьев. Вскоре в воздухе уже отчётливо поплыл запах гари. Послышалось гуденье и нарастающий треск, точно мчалось обезумевшее от ужаса стадо диких быков.
   Теперь бежали уже не одни олени и козы: с громким хрюканьем ломились сквозь чащу кабаны, жалобно взвизгивали отстающие поросята, ревели медведи. Опережая их, быстрыми прыжками мчался, сверкая клыками, саблезубый тигр. Но его клыки никого не пугали: общий враг бежал со всеми вместе и его оглушительный рык звучал испуганно. Случилось то, что должно было случиться: ветер раздул остатки брошенного людьми костра. Теперь лесной пожар бушевал и гнал перед собой всё живое, и казалось, не было силы, которая могла бы его остановить.

   В общем потоке мчались и люди. Их мохнатые спины мелькали среди кустов и деревьев. Иногда слышался короткий крик: кто-то раздавлен тяжёлой стопой носорога, кто-то сбит с ног ударом стремительно бегущего кабана, но люди не оборачивались: минутная задержка стоила жизни. Вперёд, вперёд, пока хватит сил! Гау, сильный, смелый Гау, мчался, опережая других. Он, который не бросил бы и ребёнка без защиты перед самым страшным зверем, теперь, как и все, знал одно: спасенье только в беге.
   Вой урагана давно заглушил отдельные голоса. Над лесом полетели взметённые вихрем горящие ветки деревьев. Они опережали бегущих и падали им под ноги, но те даже не замечали боли от ожогов.
   И вдруг… путь кончился обрывом над рекой. Люди, звери, падая с разбегу, замелькали в воздухе. Вода закипела от ударов тел, от взмахов копыт и когтистых, лап. В общей каше, барахтаясь, звери топили друг друга, неудержимо рвались к противоположному берегу.
   На поверхности воды виднелись и человеческие головы: людей осталось немного — наиболее сильные мужчины и молодые женщины. Но и из них многие, уже всплыв, вновь скрывались под водою от ударов лап, рогов, копыт.
   Река была не широка: лес сразу кончался на обрыве, на другом берегу расстилалась ещё зелёная степь. К ней устремились спасавшиеся звери и люди.
   Рам бежал вместе со взрослыми и вместе со всеми свалился в реку. Плавать он не умел и бессознательно уцепился за что-то двигавшееся. Пальцы его запутались в густой шерсти, голова поднялась над водой. Прошло несколько минут, прежде чем Рам окончательно пришёл в себя: он лежал на спине большой рыжей собаки, обхватив её могучую шею, но та, вместо того чтобы выбраться на низкий берег, круто повернула вниз по течению и так сильно загребала лапами, что вода пенилась по бокам.
   Отмель другого берега, покрытая телами животных, мелькнула перед глазами мальчика. Люди орды! Там! Рам приподнялся, чуть не соскользнул в воду. Но собака тихо заворчала, и он застыл в неподвижности. Плыть на спине зверя было страшно, но оказаться в воде — ещё страшнее. Быстрое течение пронесло их мимо отмели. Река вошла в глубокое тесное ущелье, шум пожара остался далеко позади.

   Наконец, как в полусне, Рам увидел: ущелье расступилось, показалась узкая полоса новой отмели. Течение поднесло к ней пловцов: собака, почувствовав под ногами землю, повернулась, шагнула из воды, но тут же покачнулась и упала в изнеможении. Рам соскользнул с её спины на согретый солнцем песок и тоже лежал, не смея пошевелиться. Но вдруг вздрогнул и поднял голову. Что это? Такой родной знакомый запах тёплого молока. Собака тоже подняла голову, тихо, удивлённо проворчала, но тут же умолкла. А Рам уже пил, пил это тёплое молоко, всхлипывая и тихонько повизгивая. С тех пор, как тигр унёс его мать, он заучил суровое правило: есть надо торопливо, пока не отняли. И он торопился. А собака, потерявшая щенят в безумном бегстве от огня, настороженно смотрела на него. Но постепенно дикое выражение жёлтых глаз смягчилось, с тихим вздохом, почти плачем, она нагнулась и большим шершавым языком лизнула приникшую к ней мохнатую головёнку. Потом осторожно повернулась, чтобы мальчику было удобнее пить. Мать и сын нашли друг, друга.
   Давно у бедного детёныша не было такой восхитительной ночи. Прижавшись к тёплому боку приёмной матери, Рам спал, не чувствуя ночного холода. Иногда во сне он вздрагивал, но в ответ раздавалось тихое ворчанье, тёплый и ласковый язык касался лохматой головёнки, и Рам успокаивался.
   Утром он позавтракал тёплым молоком, как будто так делал всю жизнь, затем вскочил на ноги и осмотрелся. Тепло, в брюшке приятная сытость. Рам весело подпрыгнул и перекувыркнулся, стал собирать мелкие камешки. Но собака была другого мнения: она страшно хотела есть, и надо было отправляться на поиски пищи. С коротким ворчаньем собака встала, отряхнулась и мелкой рысцой двинулась вдоль отмели, поминутно оглядываясь. Рам понял: нужно идти. И покорно потрусил сзади.

   Вскоре река повернула влево. Идя по отмели, они обогнули мыс, круто вдававшийся в воду. Вдруг собака остановилась и припала к земле: на отмели возле самой воды лежал молодой олень, на боку его виднелась глубокая рана — след вчерашней битвы на пожаре. Настороженно прислушиваясь и оглядываясь, собака подползла к нему. Это была пища! Острыми зубами собака впилась в неожиданную добычу. Она торопливо рвала и глотала мясо, пока не почувствовала, что сыта. Рам не отставал от неё, его зубы действовали не хуже ножа. Но вдруг собака отскочила от оленя и глухо заворчала. Шерсть на её спине поднялась: среди деревьев на обрыве раздались шорох и тихие возгласы. В несколько скачков на отмель спустились мохнатые существа. Со всех ног они кинулись к оленю.
   Люди! Горсточка, уцелевшая от пожара! Не обращая внимания на собаку и Рама, они нетерпеливо рвали мясо зубами и пилили его осколками камня. Тихо зарычав, собака попятилась и скрылась за мысом. Рам побежал за ней. Собака напряжённо прислушивалась к весёлым крикам людей. Они уже не думали о пожаре, о погибших. Пищи было довольно. Все было хорошо.
   Как ни тихо вели себя мальчик и собака, острые уши Гау услышали их, и голова его появилась из-за мыса. «Собака! Ещё пища!» — И Гау взмахнул дубинкой. Мальчик понял. С громким криком он кинулся к собаке и схватил её за шею. Он прижался к ней, защищая её своим худеньким телом, пронзительно крича и плача. Он привык слушаться Гау и, плача, дрожал от страха перед ним, но не отступал. Гау был сыт и поэтому настроен благожелательно. Несколько мгновений он с любопытством смотрел на мальчика, на вырывавшуюся собаку, затем опустил палицу и махнул рукой. За его спиной послышались голоса. Люди выбежали из-за мыса и окружили Гау. Они тоже были сыты. И хотя собака вырвалась от мальчика и отбежала, они не пытались её преследовать и спокойно улеглись отдыхать на мягком песке отмели.
   Выспавшись, люди отправились дальше по отмели вдоль реки. Рам осторожно присоединился к ним. Приёмная мать не протестовала, она щедро накормила его за кустиком и тоже шла за людьми, не очень близко, но не теряя из вида своего приёмыша.

Глава 8

   Солнце уже клонилось к закату, и шорохи незнакомого леса пугали людей. Пора было остановиться на ночлег. В орде раздавались вздохи и жалобная воркотня, люди хотели бы остаться здесь, на мягком песке. Вдруг Маа вскрикнула и протянула руку. Все обернулись. Вдали на реке что-то блеснуло, ближе, ближе…
   Из-за поворота реки выплыло огромное обугленное дерево. Во время пожара оно, видимо, рухнуло где-то с обрыва: сухие сучья, торчавшие над водой, догорели до самого ствола, упавшие с них головешки тлели целой грудой на его поверхности. Казалось, будто по реке плывёт нарочно сложенный костёр.
   Люди отскочили от края отмели к высокому обрыву берега. Горящее дерево приближалось. Течение несло его по середине реки, но вдруг повернуло и направило прямо к узкой отмели. Цепляясь за выступы скал, за свисающие корни деревьев, люди с воплями карабкались вверх, стремясь спастись от надвигающегося на них огня. Один Рам не кинулся бежать. Обхватив руками мохнатую шею собаки, он прижался к ней лицом, дрожа и тихо плача.
   Течение легко поднесло горящее дерево к берегу и поставило его на мель, точно на якорь. Громкие крики послышались сверху: люди лежали на обрыве, свесив вниз головы и ожидая, что будет дальше. Внизу остались перепуганные мальчик и собака. Несколько времени Рам не решался отнять руки и лицо от пушистой шерсти. Но вот благотворное тепло согрело его спину, охватило дрожащее тело. Ещё минута — и он повернулся, медленно, нерешительно вытянул руки и шагнул вперёд. Он вспомнил костёр в лесу, такой тёплый. Вспомнил, как тащил из лесу и кидал в огонь тяжёлые ветви и коряги. Пожар потух в его памяти, но костёр остался. Осторожно Рам сделал ещё шаг, ещё и… подошёл совсем близко к воде. Огонь уже потухал. Огромный, выгоревший в середине ствол дерева, наполненный углями, дымился и почти не давал пламени. Рам поднял голову и взглянул вверх, на свесившиеся с обрыва головы. Вдруг он радостно вскрикнул и, схватив лежащий на отмели сухой сучок, сунул его в груду угольев. Треск и яркий язык пламени были ему ответом, но лёгкого толчка оказалось достаточно: плот, еле державшийся берега, дрогнул и повернулся. Вот-вот река поднимет его и снова понесёт вниз по течению. В то же мгновение тёмное мохнатое тело соскользнуло с обрыва. Гау! Он быстро нагнулся и, ухватив за уцелевший толстый сук, потянул дерево к себе. Минуту река и человек боролись за драгоценный груз. Раздался треск, ещё, ещё. Ствол повернулся и, послушно шурша по прибрежным камешкам, прочно въехал на отмель. А с обрыва уже прыгали вниз другие тёмные фигуры. Они тоже вспомнили!.. Они весело скалились, протягивали руки к огню и кричали.
   От ярко разгоревшегося костра на отмели сделалось почти жарко, хотя ночь была холодная.
   Рам лежал от огня дальше всех. Собака не согласилась приблизиться к людям, а мальчик не хотел с ней расставаться. Он прижался к её тёплому мохнатому боку. Собака, положив голову на вытянутые лапы, смотрела на огонь, и пламя отражалось в её больших жёлтых глазах. На ночь выставили сторожей и спали крепко, в первый раз после страшного бегства от пожара.

Глава 9

   К утру заметно похолодало: тяжёлые тучи плотно закрыли небо. От горящего дерева, принесённого водой, осталась груда слабо тлеющих угольев. Но люди уже знали, что нужно делать, чтобы огонь не умер от голода: ветки, коряги, целые стволы, выброшенные волнами на берег, пошли в дело. Огонь охотно набросился на них, а люди с завистью наблюдали, как ветки и коряги исчезали в его жадной пасти. Это было хорошо. Однако голод, мучивший самих людей, от этого не уменьшился. Давно была бы убита и съедена собака, но она поняла это и держалась подальше. На жалобные крики Рама не откликалась. А он чувствовал, что она нужна ему.
   Оглянувшись, Рам увидел, что люди отошли от реки и опять взбираются вверх по крутому обрыву. Он нерешительно двинулся за ними. Но в кустах, вверх по течению, послышался слабый визг. Там берег был не так крут, с отмели можно было на него подняться. Рам остановился, ещё раз оглянулся и быстро побежал вверх по реке, навстречу зову, где ждал его завтрак и тёплый бок приёмной матери.
   Между тем люди, цепляясь за корни и выступы обрыва, с трудом поднялись наверх, куда накануне загнал их вид плывущего костра. Это была точно первая ступенька огромной лестницы, с неё берег поднимался ещё выше, крутыми скалистыми уступами. Гау вдруг остановился: сбоку, в сплошной каменной стене чернело глубокое отверстие — вход в пещеру.
   Орда собралась вокруг Гау. Люди заглядывали в отверстие, отскакивали, удивлённо вскрикивали. Начался и усилился дождь, пронзительный ветер ещё больше холодил промокшие мохнатые спины. Гау решился: держа палицу и острый камень наготове, он сделал несколько осторожных шагов внутрь отверстия. Ещё и ещё… примолкшая орда настороженно выжидала. Наконец послышался голос Гау. Он звал спокойно, значит, опасности не было. И осторожно, один за другим, люди исчезли в отверстии. Пещера была высокая и шла далеко в глубину — хорошая защита от ветра и дождя. Люди живо почувствовали это. Они обежали пещеру, ощупали и обнюхали стены, оживлённо перекликаясь, но затем все вдруг примолкли: женщины прижались друг к другу, а мужчины с тихим ворчаньем крепче ухватили палицы, словно готовясь к обороне. Враг не показывался. На голом камне не было и следов. Но обоняние говорило: в пещере недавно побывал кто-то и этот кто-то опасен. Волосы на затылках и мохнатых спинах взъерошились, зубы оскалились, люди ворчали, разозлённые я сильно испуганные.
   Время шло, и нужно было на что-то решиться. Уйти? Самое простое. Но ветер и холод усиливались, люди осторожно высовывались и с ворчаньем прятались обратно. Вдруг послышалось рычанье. Урр схватил свой страшный камень, но тут же опустил его: у входа появилась маленькая дрожащая фигурка — Рам. Продрогший, он не выдержал холода и последовал за людьми в пещеру. У входа ему пришлось вынести борьбу с собакой: шерсть на ней стала дыбом, она дрожа обнюхивала камни перед пещерой, рычала и пробовала оттащить Рама за руку. Молодой Ик заметил это и кинулся к ней с дубиной, но собака проворно отскочила и скрылась в кустах.
   Прижимаясь к стене, Рам вошёл и забился в глубину пещеры. Обоняние у обезьянолюдей было слабее, чем у животных. Если бы они могли разобраться в запахах так, как это сделала собака, они ни минуты бы не остались в пещере, несмотря на дождь и ветер. Но они были обезьянолюдьми и потому, поволновавшись и поворчав, уселись на холодном каменном полу, решаясь переждать непогоду. Однако тревожное настроение не покидало их. То один, то другой вставал, недоверчиво принюхивался, обходил пещеру и снова садился. Рам осторожно подполз сзади к сидевшей в уголке Маа и свернулся в клубочек. Около собаки с её пушистой шерстью было теплее, но… это не защищало от лившего сверху дождя.
   Близился полдень. Ветер то стихал, то снова, со свистом, врывался в пещеру и ворошил сухие охапки листьев. Они попали сюда с ближайших кустов, когда не было ещё ни дождей, ни туманов. Листья слабо шуршали, точно чьи-то лёгкие шаги. Люди поднимали головы, осматривались и снова начинали дремать. Время для них не имело значения. Главное, в пещере можно переждать ненастье.
   Костёр, постепенно угасая, всё ещё горел на отмели, в течение дня то один, то другой из людей орды спускался к нему погреться. Каждый что-нибудь подбрасывал в огонь, чтобы не дать ему погаснуть, а может, и просто для забавы.
   Просушив и прогрев как следует бока и мохнатую спину, люди возвращались в пещеру — дремать и почёсываться до следующего раза.
   Так кончился день. Солнце показалось из-за туч, но тут же спряталось за лесом на другом берегу уже до утра. Никто не обратил внимания, когда поднялся Гау, постоял, будто что-то обдумывая, и тоже направился к выходу из пещеры. Однако у костра он не стал греть свои бока и спину, прыгая и покряхтывая от удовольствия, как это делали другие. Он стоял на отмели неподвижно, вздыхал, морщился, поворачивал голову то в сторону пещеры, то опять всматривался в огоньки, перебегавшие по веткам. Мелкие сучья, брошенные в костёр, прогорели и рассыпались угольками. Только ярко горело ещё небольшое раскидистое деревцо. Его недавно притащил и бросил в костёр молодой Ик. Гау долго смотрел на деревцо, потом, покосившись на вход в пещеру, осторожно приподнял его за конец, к которому ещё не успел подобраться огонь…