Ракитин Андрей. Навь

   - Славку оставьте. Оставьте, ясно?
   Он встряхнул Карну за плечи. Почувствовал щекой и шеей ее мокрую щеку.
   - О господи! Да что с тобой? Не смей, слышишь? Не умирай!
   - Я не умру. Я не человек. Навь.
   ...Било. Растресканный воздух. И мальчик в твоем сне. Иногда впереди, иногда - догоняя, дрожа под осенним дождем в легкой рубашке и куцых гаштях, поджимающий и трущий одну о другую ноги. И однажды, когда ты не смогла идти и упала на колени, бросившийся к тебе с криком:
   - Карна!
   Это имя некому уже было знать. Тебя охватила мгновенная ярость и стаяла, уходя слезами.
   Белые волосы мальчика темнели от дождя. И, кажется, он тоже плакал.
   "Не плачьте обо мне..."
   Карна медленно, не открывая глаз, качнула головой. Слезы просочились сквозь ресницы. Это было глупо, неправильно. Мертвые не плачут. Да что же это делается? Он - ее - целует?
   Глава 9.
   Славка проснулся от шороха. Громко цокали ходики, на раскладушке возился и постанывал Димка. Славка на цыпочках пробрался к двери в свою комнату. Дверь была приоткрыта, на пол перед нею ложился смутный свет. Карна стояла посреди комнаты, закалывая плащ на плече, почти готовая в дорогу. Под ногой у Славки скрипнула половица, и женщина вскинула голову.
   - Славушка? Помоги мне.
   Он почувствовал под пальцами ледяные кольца кольчуги и едва не отдернул руки, а ткань плаща была шершавая, теплая, и застежка у запоны очень тугая. А запона красивая - на овальной пластинке летящий олень. Славка бережно коснулся выпуклого рисунка. Олень казался живым.
   - Все, - вздохнул Славка. - Ты уходишь?
   - Пора.
   - Но ведь нельзя же!
   Карна взъерошила волосы у него на макушке.
   В прихожей Славка быстро накинул на плечи куртку, сунул ноги в сапоги.
   - Я провожу, до калитки, - буркнул он.
   Ночь обожгла холодом, мокрые черные ветки глухо стучали на ветру, по небу неслись рваные тучи, тьма то внезапно густела, то рассеивалась блеклым светом луны и качающегося на столбе у ворот фонаря. Славка едва не потерял сапоги, бредя по вязкой грязи дорожки, и только у калитки поднял глаза.Всадники стояли слитно, темнее, чем ночь. Чалый Карны приветствовал ее радостным ржанием. Прежде, чем сесть в седло, она обернулась. Славка вцепился в протянутую руку пальцы были горячие и сухие. А край кольчужного рукава обжег стылым холодом. Славке сделалось страшно за Карну, хотелось упросить, чтобы она не ехала, но слова отчего-то застряли в горле, и он выдавил только:
   - Ты вернись. Обе-щаешь?
   - Обещаю.
   Назавтра, возвращаясь из школы, он увидел, что трава у забора и дорожка истоптаны копытами, а на плоском столбике калитки лежит что-то блестящее. Это была запона с оленем. Славка задохнулся слезами. Он сжал запону в кулаке, исколов ладонь, размахнулся выбросить - и раздумал. Поплелся в дом.
   - Оладыч! - оживленно приветствовал брат, высовывая голову из кухни. Обед счас будет.
   - Не хочу.
   Славка мрачно бросил под вешалку сумку, стащил куртку и ботинки.
   - Двойку огреб?
   - Отстань.
   Он почувствовал, что сейчас расплачется всерьез. Кинулся к себе в комнату и замер на пороге.
   Карна сидела в кресле, положив на колени толстую книгу, и сосредоточенно шевелила губами. На изумленное восклицание Славки она ответила:
   - Читать по-вашему пробую, отроче. Трудно.
   Славка, удивляясь безмерно, спросил, что она читает, а узнав, что "Слово о полку Игореве...", с тоской вздохнул.
   - Я начинал. Только скучно.
   Карна погладила книгу ладонью, откинулась на спинку кресла и начала мерным речитативом:
   - Не лЕпо ны бяшетъ, братие,
   начяти старыми словесы
   трудных повЕстий о плъку ИгоревЕ,
   Игоря Святославлича?..
   Старый язык, казавшийся непонятным и смешным, вдруг зазвучал отчаянно и тревожно. В нем, как на Славкиных рисунках, летели всадники, пузырилась кровь на траве, лисы лаяли на красные щиты и раскидывала вещие синие крылья дева Обида.
   ... чръна земля подъ копыты костьми была посЕяна,
   а кровию польяна:
   тугою взыдоша по Руской земли.
   Славка видел поле с росными травами и багровый солнечный свет, и два войска сходились по черной траве.
   НЕмизЕ кръвави брезЕ
   не бологомъ бяхутъ посЕяны
   посЕяны костьми рускихъ сыновъ.
   Карна едва дотянула строчку, тяжело закашлялась.
   - Не надо! Не надо больше!
   Точно возвращаясь из неведомых далей, она открыла глаза.
   - Опять напугала тебя, Славушка? Прости.
   Он принялся болтать про всякую чепуху - про школу, про мышь, которую грозились подсунуть вредной математичке, про то, как Никодимовна окаменела над следами копыт... А сердце отбивало шальную дробь. Поз-дно...
   Тут на пороге появился Дмитрий.
   - Здрасьте вам! Лихослав, ты что это творишь?
   - А что? - растерялся Славка.
   - Обормот.
   Димка решительно вынул из его рук стакан молока и кусок батона, обильно политый медом. Причем изрядно отпитый и надкусанный.
   - Если у тебя совести нет, - сообщил братец ядовито, - то давай, лопай дальше.
   Славка покраснел. И вперед Димки вылетел из комнаты.
   Старательно прикрыв кухонную дверь, они слегка пошипели друг на друга в воспитательных целях.
   - Мое дело, конечно, сторона, - сообщил Дмитрий наконец. - Только знаешь, братец, если она по ночам будет летать невесть где и возвращаться насквозь мокрая, то проживет у нас до морковкина заговенья. Если от воспаления легких не помрет.
   Славка только головой мотнул. Во-первых, унего молоко убегало. А во-вторых, знал он, что Димочка врет. То есть заливает. То есть лапшу на уши вешает. Славка его с рождения знал со всеми его закидонами. И без разницы было, что Дмитрий стоял спиной, упираясь лбом в стекло. Потому что даже эта спина светила и сияла. И Славка понимал, что Димка Карне рад. Очень.
   В кухне повисло молчание.
   - Да, кстати, - сказал Дмитрий не своим голосом, - я тут горчичники достал. Через ту Томочку, м-м...
   Славка сел на табурет. Очевидно, предстоял очередной сеанс войны с Димкиными воздыхательницами. На тему: "Нет, одобрить такие уши определенно невозможно!"
   - Так ты это... - продолжил Дмитрий.
   Славка понял и порадовался, что сидит.
   - Я не умею.
   - Я тоже, - Дмитрий сверкнул глазами из-под насупленых бровей и скрестил руки на груди. Короче, самоустранился.
   Славка привычно провел мыском по половице:
   - Дим, а?
   - Надо.
   Под зловещим взглядом Дмитрия блюдечко вырвалось у Славки и разбилось, горячей водой укусив колени. Карна обернулась, приподнявшись на локте.
   - Нет, нет, - заторопился он, собирая осколки. - Я так... выскользнуло. Он врал и знал, что и Карна, и Дмитрий это чувствуют, но ведь...
   - Баклан, - сказал Дмитрий, отбирая у Славки новую порцию горячей воды. Иди уж.
   Помог Карне поднять рубашку и наткнулся рукой на шрамы...
   - ... так будет, так станет, когда задуют свечу...
   Дмитрий прижал ладонью звенящие струны. Сейчас, щелкнув, соединятся контакты, ток побежит по проводам, и вспыхнувший в вакуумной колбе свет заставит тени сделаться тенями. Так проще. И так, пожалуй, честнее. Мертвым лучше оставаться мертвыми.
   Глава 10.
   - По-моему, ты с ним либеральничаешь, - Алла грациозно потянулась, прекрасно сознавая производимый эффект. - Эти рисунки, всадники...
   - Самое странное, что они есть.
   Алла взмахнула ресницами:
   - Мало тебя на кафедре ругали? Дмитрий, ты же взрослый человек!
   - Да, - сказал Дмитрий.
   Яркий ноготь Аллочки брезгливо ткнулся в рисунки:
   - Не знаю, как ты, но я в своем доме такое бы держать не стала.
   Дмитрия слегка покоробило, но он смолчал. Любимым девушкам иногда стоит прощать ригоризм.
   - Ну что, что ты в этом находишь? - завелась она. - Веришь в ерунду! Иногда мне кажется, что ты меня не любишь.
   Она произнесла это патетическим шепотом - как в сериале, и осторожно, чтобы не размазать тушь, промакнула платочком глаза.
   - Да, - сказал Дмитрий. И вдруг опомнился: - То есть, как это?!
   Лицо у него в этот момент, по мнению Аллочки, было преглупое.
   - Ну-у... - она капризно выпятила губы. - Вот когда-то любили. Эти самые... рыцари. Для дам были готовы на все. Ну там, со скалы прыгнуть...
   - Ага! - по-военному рявкнул Дмитрий, лихорадочно соображая, есть ли в окрестностях Гомеля скала и не сойдет ли за нее труба в парке Луначарского.
   Алла сморщилась.
   - Дурак. Ты для меня даже эти рисунки сжечь не решишься.
   - Зачем - сжечь? - удивился Дмитрий. - Славка...
   - Ну да, конечно, - девушка всхлипнула. - Он тебе брат, а я никто. Тебе для меня даже этих бумажек жаль!
   - Да не жаль! - с досадой выкрикнул Дмитрий, пробуя ее обнять. Алла отшатнулась.
   - Да, конечно, брат и все такое. И Карна.
   - Что?
   - Что слышал! Думаешь, у меня глаз нет?!
   Она рванула со стены портрет в тонкой деревянной рамочке.
   - Я не стану жечь.
   - Тогда я сама сожгу! - она сгребла рисунки в охапку и понесла к ласково подмигивающей в углу зала печке. Листы разлетались по дороге, Алла подбирала их, роняла следующие. Ломая ногти, обжигаясь, дергала дверцу. Швыряла листы в огонь. Их было много, они не вмещались, свернутые, не хотели гореть.
   - Кочергу дай! - со злыми слезами в голосе крикнула она. Перемазанная сажей, с растрепанными волосами и размазанной косметикой, она походила на ведьму. Дмитрий машинально исполнил приказание.
   Она разворошила рисунки кочергой, огонь разгорелся. И она бросила портрет Карны вслед за остальным. Славка вошел неслышно. Он увидел разбросанные по полу альбомные листы, злорадные глаза Аллы, жадно гудящий в печке огонь. Оттолкнув Аллу, метнулся к устью. Не чувствуя боли, выгребал рисунки из пламени. Скрученные, почерневшие, они лежали на полу. Словно в насмешку, проступали на уцелевших лоскутах цветок, морда лошади, осколок синего неба. Глянули из обожженной черноты глаза Карны. Славка хотел закричать - и не смог. Сердце вдруг замерло, потом упало куда-то вниз и забилось часто-часто. Он глянул на мертвое лицо Дмитрия, на ухмылку Аллочки: "... посмотри, как сходит с ума твой братец," - и сказал тихо:
   - Ты их убила.
   Там догорали сейчас деревянные стены Полоцка, и копье вонзалось Добричу в грудь, и несжатые колосья падали под копыта, потому что здесь, сейчас совершалась подлость. А он не успел помешать. И он увидел свой последний ненарисованный рисунок: поле, железнодорожная насыпь, комья земли на ней с торчащей желтой травой. А на ржавых рельсах, повернутых к горизонту, вороной длинногривый конь без седока.