– Лобсанг, передай мне банку, – сказал он, поддерживая кость стержнем.
Я протянул ему банку, из которой он извлек серебряный шип – небольшой треугольный клинышек. Он вставил клинышек в щель между целой частью черепной коробки и обломком кости, который теперь слегка возвышался над нормальным уровнем. Затем он осторожно стал надавливать; обломок слегка сместился вниз. Учитель продолжал надавливать; еще небольшое усилие – и кость встала на свое место.
– Теперь шов срастется; серебро – инертный металл и не вызовет осложнений.
Учитель еще раз промыл рану травяным настоем и осторожно наложил отвернутый лоскут кожи на прежнее место. Разрез он сшил конским волосом, продезинфицировав его в кипящей воде, после чего смазал всю рану мазью на растительной основе. Затем наложил на голову повязку, которую предварительно прокипятил.
Старик постепенно приходил в себя после того, как устранено было давление кости на мозг. Мы уложили его на подушки так, чтобы он находился в полусидячем положении. Я чистил инструменты, кипятил их и аккуратно раскладывал по сумкам. В ту минуту, когда я мыл руки, старец открыл глаза и слабо улыбнулся, узнав склонившегося над ним Мингьяра Дондупа:
– Я знал, что только ты сможешь помочь мне, поэтому и послал за тобой в Поталу. Мои обязанности на земле еще не выполнены, и я не готов оставить свое тело.
Мой Наставник посмотрел на него внимательно и сказал:
– Ты поправишься. Несколько дней дискомфорта, возможны приступы головной боли, а потом все пройдет, и ты снова примешься за свои дела. Но пока что кто-нибудь должен дежурить у твоей постели. Через три-четыре дня всякая опасность минует.
Я стоял у окна и с интересом наблюдал за жизнью незнакомого монастыря. Лама Мингьяр Дондуп подошел ко мне:
– Ты вел себя молодцом, мы будем вместе заниматься медициной. А сейчас пойдем знакомиться с жизнью этой общины, она очень непохожа на нашу.
Мы оставили старого настоятеля на попечение ламы и вышли в коридор. По чистоте здешнему монастырю было далеко до Шакпори. Да и дисциплина, похоже, была не на высоте. Монахи бродили туда и сюда, как мне казалось, бесцельно и бесконтрольно. По сравнению с нашими храмы выглядели менее ухоженными. Даже аромат благовоний казался здесь каким-то горьким. Во дворе играли ватаги ребятишек – в Шакпори дети почти всегда работали. Почти не слышно было щелканья молитвенных мельниц – изредка их крутили старые монахи. В общем – ни чистоты, ни дисциплины, ни порядка, к которым я уже привык.
– Ну, Лобсанг, не хочешь ли ты остаться тут и вести вольную жизнь, как и все здесь? – спросил меня учитель.
– Конечно, нет! Они похожи на толпу дикарей. Мой Наставник рассмеялся:
– Семь тысяч дикарей! Не много ли? Достаточно горстки шалопаев, чтобы бросить тень на всю общину, не так ли?
– Вполне возможно, – отвечал я. – Однако название своему монастырю они дали красивое – «Живая изгородь из шиповника», хотя я бы назвал его по-другому…
Лама смотрел на меня и улыбался:
– Думаю, ты бы навел здесь порядок.
Я лишний раз убедился в том, что в нашем монастыре царила строжайшая дисциплина, в то время как в других монахи что хотели, то и делали. Хотелось им бездельничать – они бездельничали, и никто им слова не говорил.
Монастырь Сера, или «Живая изгородь из шиповника», находился в пяти километрах от Поталы и входил в систему монастырей с общим названием «Три престола». Самым большим монастырем в этой группе считался Дрэпунг с 10 тысячами монахов. Затем шли Сера с 7500 монахами и Гэндан, где было около 6 тысяч монахов. Все три монастыря походили на настоящие города с улицами, храмами, учебными заведениями, различными административно-хозяйственными зданиями. Улицы патрулировались стражниками из провинции Кам. Сейчас, разумеется, их место заняли китайские солдаты. Шакпори был небольшим, но очень влиятельным монастырем. Как «Храм Медицины», он был в те времена средоточием медицинских наук и имел внушительное представительство в составе тибетского кабинета министров.
В Шакпори нас обучали приемам дзюдо. Я употребляю слово «дзюдо» для большей ясности, поскольку тибетское название этого вида борьбы – «Сунгтру Кьен-ка-тиль де-по ле-ле-по» – невозможно перевести. Непереводим и соответствующий технический тибетский термин – «амарее». На самом деле дзюдо – лишь начальная, элементарная ступень тибетской борьбы. Не в каждом монастыре изучали борьбу, но нам, будущим ламам-врачам, знание элементов и приемов борьбы необходимо было для самоконтроля, а также в качестве средства обезболивания или выключения сознания пациента (скажем, при хирургическом вмешательстве). Эти же навыки бывали очень кстати во время поездок в опасные районы – ведь куда только ни приходилось ездить ламам-медикам…
Старый Тзу был настоящим профессором дзюдо, возможно, лучшим борцом в Тибете. Начав обучать меня с четырех лет, он раскрыл мне многие секреты этой борьбы, известные лишь ему одному. В сущности, он передал мне все, чем сам владел, – ради удовлетворения хорошо выполненной работой. По нашим понятиям, борьба – средство самообороны и самоконтроля человека, а не способ завоевывать призы. В Тибете говорят, что сильный человек может позволить себе быть мягким и добрым, а бузотерство, бахвальство и задиристость – удел слабых.
Наше дзюдо позволяет усыплять человека во время врачевания перелома кости или удаления зуба, чтобы он не чувствовал боли. Мы умели без особого труда и риска ввести человека в бессознательное состояние на несколько минут или часов. Он об этом даже не догадывался, а очнувшись чувствовал себя как обычно. Было любопытно наблюдать за таким пациентом. Если он говорил в момент потери сознания, то, проснувшись, продолжал разговор с прерванной фразы. Очевидно, что такие методы анестезии таят в себе определенную опасность, поэтому ими разрешают пользоваться только тем, кто прошел строгие квалификационные испытания. Эти методы включают в себя и приемы дзюдо, и элементы мгновенного гипноза. Специалисты, прошедшие подобную подготовку, подвергаются также специальному гипнотическому блокированию, которое исключает попытки злоупотребления полученными возможностями.
Ламаистский тибетский монастырь – это не просто место, где живут монахи и религиозно настроенные люди, но это целый автономный город со своими службами и своим комфортом. У нас был театр, где ставились пьесы на традиционные религиозные сюжеты. Наши музыканты всегда готовы были блеснуть своим искусством и подтвердить свое превосходство над музыкантами других монастырей. Те монахи, у которых водились деньги, могли покупать продукты, одежду, книги, предметы роскоши. Желавшие скопить деньги имели возможность положить их на счет в специальном заведении вроде банка. В каждом сообществе людей есть преступники. Наших нарушителей законов арестовывали монахи-полицейские и направляли их в суд, который и определял меру наказания. И если суд признавал человека виновным, то преступник отбывал наказание в исправительной тюрьме монастыря.
Различные школы соответствовали различным талантам и наклонностям детей. Одаренных всячески поддерживали, а бездельники могли бодрствовать или проспать всю свою жизнь – но только не в монастыре Шакпори. Вообще в Тибете считается, что на жизнь ближнего воздействовать невозможно, и есть только надежда, что при следующем перевоплощении отставший наверстает упущенное. В Шакпори было другое правило: тому, кто не добивался успехов, предлагалось покинуть монастырь и отправляться на все четыре стороны в поисках более легкой жизни.
За больными у нас был установлен хороший уход. В каждом монастыре был госпиталь, где больных лечили монахи, сведущие в медицине и в элементарной хирургии. Такие специалисты, как лама Мингьяр Дондуп, вызывались только в случаях особо сложных операций. С тех пор как я покинул свою родину, я слышал от многих западных специалистов, что в Тибете утверждают, будто у мужчины сердце расположено в левой части груди, а у женщины – в правой. Мне, конечно, смешно слышать такую чепуху: в нашем распоряжении было достаточно трупов для анатомирования. Забавляло меня и то, что за тибетцами на Западе установилась репутация «грязных людей», что у нас широко распространены венерические заболевания. Те, кто пишет и говорит подобную ерунду, наверняка не посещали свои собственные неафишируемые места в Англии или США, где гражданам предлагается «бесплатное и тайное лечение». Мы действительно не чистые – да, некоторые наши женщины, например, густо мажут лицо специальными мазями, ярко красят губы – чтобы не промахнулся тот, для кого важно их местоположение. Более того, наши женщины пользуются лосьонами, придающими волосам особый блеск или оттенок, а иногда даже выщипывают брови и красят ногти – конечно, есть все основания объявить таких женщин «грязными и легкомысленными»!
Однако вернемся к нашему монастырю. К нам часто наезжали гости – торговцы, монахи – и останавливались в монастырской гостинице. За собственный счет, разумеется! Не все монахи было холостяками. Тем монахам, которые считали, что «благость целибата» неблагоприятно сказывается на развитии их духа, разрешалось вступать в секту «Красных шапок» и жениться. Но такие составляли меньшинство. В религиозной жизни руководящий класс формировался из людей, давших обет целибата, – из секты «Желтых шапок». В специальных монастырях монахи и монахини работали бок о бок. Здесь складывалась более мягкая атмосфера и быт, чем в чисто мужских монастырях.
В некоторых монастырях печатались собственные книги. В них же изготавливалась и собственная бумага. Производство ее было вредным для здоровья, поскольку требовало применения токсичных веществ, добываемых из коры некоторых деревьев. Эти яды предохраняли бумагу от насекомых, но у людей от них сильно болела голова, иногда последствия бывали и более серьезными.
Наш типографский шрифт делается не из металла. Все печатные страницы выполняются на формах из специального дерева – сначала наносится краской текст или рисунки, после чего вся незакрашенная часть дерева вырезается на достаточную глубину. Готовая форма может оказаться весьма сложной и замысловатой. Размеры форм достигали 1 метра в ширину и 0,5 метра в высоту. Страницы даже с малейшей ошибкой отбраковываются. Страницы наших книг не похожи на страницы обычных европейских книг. У нас ширина обычно значительно превышает высоту. Страницы никогда не сшиваются, они удерживаются в виде книги только двумя деревянными обложками, украшенными гравировкой. Во время печатания форма кладется на горизонтальную поверхность. Один из монахов наносит на нее валиком ровный слой чернил. Другой укладывает лист на форму, а третий тут же проходит по нему тяжелым валиком. Четвертый монах снимает готовую страницу и передает ее ученику-печатнику, который раскладывает страницы по порядку. Очень редко лист получается смазанным или испачканным; испорченные листы никогда не попадают в книгу, они откладываются в сторону и используются в учебном процессе. В Шакпори страницы наших учебных пособий были еще больше, их размеры – примерно 2х 1, 3 метра. На такой странице может поместиться рисунок человека в натуральную величину со всеми его органами. С подобных печатных форм делались учебные настенные плакаты, которые мы потом раскрашивали. Были у нас и астрологические карты. Карта, по которой составлялся гороскоп, представляла собой квадрат со стороной около полуметра. Она показывала положение планет в момент зачатия и рождения ребенка. Оставалось только внести в специальные пропуски на картах данные из точных математических таблиц, которые рассчитывались в нашем монастыре.
После осмотра монастыря «Живая изгородь из шиповника», который в моих глазах явно проигрывал Шакпори, мы пошли навестить старого настоятеля. За эти два часа его состояние значительно улучшилось, он проявлял больше интереса к окружающему миру. По всему было видно, что старец очень уважал Мингьяра Дондупа и питал большую привязанность к нему.
– Мы уезжаем, – сказал мой учитель. – Я оставляю вам порошки из трав. Монаха, который будет за вами ухаживать, я научил, как ими пользоваться.
С этими словами он вынул из сумки три маленьких кожаных мешочка и передал аббату. Для старика они означали жизнь вместо смерти.
Во дворе нас ожидал монах, державший под уздцы хорошо отдохнувших лошадей. Лошади прядали ушами, им не терпелось рвануть вскачь. Чего не скажешь обо мне. К счастью, лама Мингьяр Дондуп также предпочитал неторопливую езду. Монастырь «Живая изгородь из шиповника» находился в трех с половиной километрах от окружной дороги Лингхор. Я не испытывал никакого желания ехать мимо дома родителей. Мой Наставник как будто прочитал мои мысли:
– Мы пересечем дорогу и проедем по улице книжных лавок. Торопиться нам некуда. Завтра будет день, которого мы еще не видели.
Увидеть книжные ряды, где торговали китайцы, послушать жаркие относительно цены, споры, доходившие до ссор, было очень заманчиво. На другой стороне улицы находился чортен – символ бессмертия души. Позади него возвышался великолепный храм, куда направлялись толпы монахов из монастыря Шада Гомпа. Спустя несколько минут мы приблизились к группе зданий, тесно жавшихся друг к другу под сенью храма Джоканга. «Вот, – подумалось мне, – давно ли еще вольным мальчишкой бегал я здесь и не собирался стать монахом; хорошo бы все это оказалось сном, как здорово было бы проснуться!»
Проехав еще немного, мы свернули направо и двинулись дальше чepeз мост Черепахи. Повернувшись ко мне, лама Мингьяр Дондуп продолжил разговор:
– Все еще не хочешь быть монахом? Напрасно. Жизнь монаха очень интересна. В конце этой недели монахи отправляются в экспедицию в горы для сбора трав. Но в этот раз ты с ними не поедешь. Лучше мы с тобой позанимаемся, чтобы ты сдал экзамен на траппу, когда тебе исполнится двенадцать лет. А в горы я тебя собираюсь взять в другой раз: это будет необычная экспедиция, мы пойдем в такие места, где растут редчайшие травы.
Вот наконец и выезд из деревни Шо. Приближаемся в Парго Калинг, западному входу в долину Лхасы. Здесь мы увидели нищего, в испуге прижавшегося к стене:
– О святой и почтеннейший лама-врач, не лечи меня от моих болезней, сжалься надо мной, иначе я лишусь последнего куска хлеба.
Лицо учителя было печальным, когда мы проезжали через ворота под чортеном.
– Сколько нищих, Лобсанг! И зачем мы их столько терпим! Это из-за них ведь распространяются за границей нелепые слухи о Тибете. Когда вместе с Несравненным я был в Китае и Индии, я слышал там разговоры о наших нищих, Люди не подозревают, что некоторые из нищих очень богаты. Только после совершения Пророчества в год Железного Тигра (в 1950 году китайцы вторгнутся в Тибет) всем нищим придется работать. Ни ты, ни я этого не увидим. Ты будешь жить в заморских странах, а я возвращусь в Небесные Поля.
Мне стало не по себе от мысли, что настанет день и мой дорогой гуру покинет меня, оставит нашу землю. Тогда я еще не совсем хорошо понимал, что жизнь на земле – не что иное, как иллюзия, серия испытаний, школа. Да и что я мог знать о поведении человека перед лицом смерти? Опыт пришел потом!
Миновав Кунду Линг, слева мы увидели дорогу, которая вела к Железной Горе. Я с интересом разглядывал скульптуры из цветного камня, тянувшиеся по одну сторону дороги. Но день клонился к закату, и нельзя больше было терять времени. Покачиваясь в седле, я размышлял о сборщиках трав. Один раз в год монахи из Шакпори направляются в горы за травами, которые затем сушат и складывают в непроницаемые мешки. Там, в горах, кроются огромные лекарственные богатства. Фактически, очень немногие люди побывали в высоких горах, где встречаются столь странные вещи, что о них нельзя рассказать. Что ж, в этом году я не поеду, но я буду хорошо учиться, и лама Мингьяр Дондуп возьмет меня в такую экспедицию, когда я буду готов! Астрологи предсказали, что экзамен на траппу я сдам с первой попытки; но я знал, что мне предстоит серьезно поработать: предсказание сбудется, если я и сам хорошенько постараюсь. Мой уровень умственного развития соответствовал по меньшей мере восемнадцатилетнему возрасту, и я, как обычно, постоянно находился среди старших парней. И рассчитывать приходилось только на собственные силы.
ГЛАВА 10 ОСНОВЫ ТИБЕТСКОЙ ВЕРЫ
Я протянул ему банку, из которой он извлек серебряный шип – небольшой треугольный клинышек. Он вставил клинышек в щель между целой частью черепной коробки и обломком кости, который теперь слегка возвышался над нормальным уровнем. Затем он осторожно стал надавливать; обломок слегка сместился вниз. Учитель продолжал надавливать; еще небольшое усилие – и кость встала на свое место.
– Теперь шов срастется; серебро – инертный металл и не вызовет осложнений.
Учитель еще раз промыл рану травяным настоем и осторожно наложил отвернутый лоскут кожи на прежнее место. Разрез он сшил конским волосом, продезинфицировав его в кипящей воде, после чего смазал всю рану мазью на растительной основе. Затем наложил на голову повязку, которую предварительно прокипятил.
Старик постепенно приходил в себя после того, как устранено было давление кости на мозг. Мы уложили его на подушки так, чтобы он находился в полусидячем положении. Я чистил инструменты, кипятил их и аккуратно раскладывал по сумкам. В ту минуту, когда я мыл руки, старец открыл глаза и слабо улыбнулся, узнав склонившегося над ним Мингьяра Дондупа:
– Я знал, что только ты сможешь помочь мне, поэтому и послал за тобой в Поталу. Мои обязанности на земле еще не выполнены, и я не готов оставить свое тело.
Мой Наставник посмотрел на него внимательно и сказал:
– Ты поправишься. Несколько дней дискомфорта, возможны приступы головной боли, а потом все пройдет, и ты снова примешься за свои дела. Но пока что кто-нибудь должен дежурить у твоей постели. Через три-четыре дня всякая опасность минует.
Я стоял у окна и с интересом наблюдал за жизнью незнакомого монастыря. Лама Мингьяр Дондуп подошел ко мне:
– Ты вел себя молодцом, мы будем вместе заниматься медициной. А сейчас пойдем знакомиться с жизнью этой общины, она очень непохожа на нашу.
Мы оставили старого настоятеля на попечение ламы и вышли в коридор. По чистоте здешнему монастырю было далеко до Шакпори. Да и дисциплина, похоже, была не на высоте. Монахи бродили туда и сюда, как мне казалось, бесцельно и бесконтрольно. По сравнению с нашими храмы выглядели менее ухоженными. Даже аромат благовоний казался здесь каким-то горьким. Во дворе играли ватаги ребятишек – в Шакпори дети почти всегда работали. Почти не слышно было щелканья молитвенных мельниц – изредка их крутили старые монахи. В общем – ни чистоты, ни дисциплины, ни порядка, к которым я уже привык.
– Ну, Лобсанг, не хочешь ли ты остаться тут и вести вольную жизнь, как и все здесь? – спросил меня учитель.
– Конечно, нет! Они похожи на толпу дикарей. Мой Наставник рассмеялся:
– Семь тысяч дикарей! Не много ли? Достаточно горстки шалопаев, чтобы бросить тень на всю общину, не так ли?
– Вполне возможно, – отвечал я. – Однако название своему монастырю они дали красивое – «Живая изгородь из шиповника», хотя я бы назвал его по-другому…
Лама смотрел на меня и улыбался:
– Думаю, ты бы навел здесь порядок.
Я лишний раз убедился в том, что в нашем монастыре царила строжайшая дисциплина, в то время как в других монахи что хотели, то и делали. Хотелось им бездельничать – они бездельничали, и никто им слова не говорил.
Монастырь Сера, или «Живая изгородь из шиповника», находился в пяти километрах от Поталы и входил в систему монастырей с общим названием «Три престола». Самым большим монастырем в этой группе считался Дрэпунг с 10 тысячами монахов. Затем шли Сера с 7500 монахами и Гэндан, где было около 6 тысяч монахов. Все три монастыря походили на настоящие города с улицами, храмами, учебными заведениями, различными административно-хозяйственными зданиями. Улицы патрулировались стражниками из провинции Кам. Сейчас, разумеется, их место заняли китайские солдаты. Шакпори был небольшим, но очень влиятельным монастырем. Как «Храм Медицины», он был в те времена средоточием медицинских наук и имел внушительное представительство в составе тибетского кабинета министров.
В Шакпори нас обучали приемам дзюдо. Я употребляю слово «дзюдо» для большей ясности, поскольку тибетское название этого вида борьбы – «Сунгтру Кьен-ка-тиль де-по ле-ле-по» – невозможно перевести. Непереводим и соответствующий технический тибетский термин – «амарее». На самом деле дзюдо – лишь начальная, элементарная ступень тибетской борьбы. Не в каждом монастыре изучали борьбу, но нам, будущим ламам-врачам, знание элементов и приемов борьбы необходимо было для самоконтроля, а также в качестве средства обезболивания или выключения сознания пациента (скажем, при хирургическом вмешательстве). Эти же навыки бывали очень кстати во время поездок в опасные районы – ведь куда только ни приходилось ездить ламам-медикам…
Старый Тзу был настоящим профессором дзюдо, возможно, лучшим борцом в Тибете. Начав обучать меня с четырех лет, он раскрыл мне многие секреты этой борьбы, известные лишь ему одному. В сущности, он передал мне все, чем сам владел, – ради удовлетворения хорошо выполненной работой. По нашим понятиям, борьба – средство самообороны и самоконтроля человека, а не способ завоевывать призы. В Тибете говорят, что сильный человек может позволить себе быть мягким и добрым, а бузотерство, бахвальство и задиристость – удел слабых.
Наше дзюдо позволяет усыплять человека во время врачевания перелома кости или удаления зуба, чтобы он не чувствовал боли. Мы умели без особого труда и риска ввести человека в бессознательное состояние на несколько минут или часов. Он об этом даже не догадывался, а очнувшись чувствовал себя как обычно. Было любопытно наблюдать за таким пациентом. Если он говорил в момент потери сознания, то, проснувшись, продолжал разговор с прерванной фразы. Очевидно, что такие методы анестезии таят в себе определенную опасность, поэтому ими разрешают пользоваться только тем, кто прошел строгие квалификационные испытания. Эти методы включают в себя и приемы дзюдо, и элементы мгновенного гипноза. Специалисты, прошедшие подобную подготовку, подвергаются также специальному гипнотическому блокированию, которое исключает попытки злоупотребления полученными возможностями.
Ламаистский тибетский монастырь – это не просто место, где живут монахи и религиозно настроенные люди, но это целый автономный город со своими службами и своим комфортом. У нас был театр, где ставились пьесы на традиционные религиозные сюжеты. Наши музыканты всегда готовы были блеснуть своим искусством и подтвердить свое превосходство над музыкантами других монастырей. Те монахи, у которых водились деньги, могли покупать продукты, одежду, книги, предметы роскоши. Желавшие скопить деньги имели возможность положить их на счет в специальном заведении вроде банка. В каждом сообществе людей есть преступники. Наших нарушителей законов арестовывали монахи-полицейские и направляли их в суд, который и определял меру наказания. И если суд признавал человека виновным, то преступник отбывал наказание в исправительной тюрьме монастыря.
Различные школы соответствовали различным талантам и наклонностям детей. Одаренных всячески поддерживали, а бездельники могли бодрствовать или проспать всю свою жизнь – но только не в монастыре Шакпори. Вообще в Тибете считается, что на жизнь ближнего воздействовать невозможно, и есть только надежда, что при следующем перевоплощении отставший наверстает упущенное. В Шакпори было другое правило: тому, кто не добивался успехов, предлагалось покинуть монастырь и отправляться на все четыре стороны в поисках более легкой жизни.
За больными у нас был установлен хороший уход. В каждом монастыре был госпиталь, где больных лечили монахи, сведущие в медицине и в элементарной хирургии. Такие специалисты, как лама Мингьяр Дондуп, вызывались только в случаях особо сложных операций. С тех пор как я покинул свою родину, я слышал от многих западных специалистов, что в Тибете утверждают, будто у мужчины сердце расположено в левой части груди, а у женщины – в правой. Мне, конечно, смешно слышать такую чепуху: в нашем распоряжении было достаточно трупов для анатомирования. Забавляло меня и то, что за тибетцами на Западе установилась репутация «грязных людей», что у нас широко распространены венерические заболевания. Те, кто пишет и говорит подобную ерунду, наверняка не посещали свои собственные неафишируемые места в Англии или США, где гражданам предлагается «бесплатное и тайное лечение». Мы действительно не чистые – да, некоторые наши женщины, например, густо мажут лицо специальными мазями, ярко красят губы – чтобы не промахнулся тот, для кого важно их местоположение. Более того, наши женщины пользуются лосьонами, придающими волосам особый блеск или оттенок, а иногда даже выщипывают брови и красят ногти – конечно, есть все основания объявить таких женщин «грязными и легкомысленными»!
Однако вернемся к нашему монастырю. К нам часто наезжали гости – торговцы, монахи – и останавливались в монастырской гостинице. За собственный счет, разумеется! Не все монахи было холостяками. Тем монахам, которые считали, что «благость целибата» неблагоприятно сказывается на развитии их духа, разрешалось вступать в секту «Красных шапок» и жениться. Но такие составляли меньшинство. В религиозной жизни руководящий класс формировался из людей, давших обет целибата, – из секты «Желтых шапок». В специальных монастырях монахи и монахини работали бок о бок. Здесь складывалась более мягкая атмосфера и быт, чем в чисто мужских монастырях.
В некоторых монастырях печатались собственные книги. В них же изготавливалась и собственная бумага. Производство ее было вредным для здоровья, поскольку требовало применения токсичных веществ, добываемых из коры некоторых деревьев. Эти яды предохраняли бумагу от насекомых, но у людей от них сильно болела голова, иногда последствия бывали и более серьезными.
Наш типографский шрифт делается не из металла. Все печатные страницы выполняются на формах из специального дерева – сначала наносится краской текст или рисунки, после чего вся незакрашенная часть дерева вырезается на достаточную глубину. Готовая форма может оказаться весьма сложной и замысловатой. Размеры форм достигали 1 метра в ширину и 0,5 метра в высоту. Страницы даже с малейшей ошибкой отбраковываются. Страницы наших книг не похожи на страницы обычных европейских книг. У нас ширина обычно значительно превышает высоту. Страницы никогда не сшиваются, они удерживаются в виде книги только двумя деревянными обложками, украшенными гравировкой. Во время печатания форма кладется на горизонтальную поверхность. Один из монахов наносит на нее валиком ровный слой чернил. Другой укладывает лист на форму, а третий тут же проходит по нему тяжелым валиком. Четвертый монах снимает готовую страницу и передает ее ученику-печатнику, который раскладывает страницы по порядку. Очень редко лист получается смазанным или испачканным; испорченные листы никогда не попадают в книгу, они откладываются в сторону и используются в учебном процессе. В Шакпори страницы наших учебных пособий были еще больше, их размеры – примерно 2х 1, 3 метра. На такой странице может поместиться рисунок человека в натуральную величину со всеми его органами. С подобных печатных форм делались учебные настенные плакаты, которые мы потом раскрашивали. Были у нас и астрологические карты. Карта, по которой составлялся гороскоп, представляла собой квадрат со стороной около полуметра. Она показывала положение планет в момент зачатия и рождения ребенка. Оставалось только внести в специальные пропуски на картах данные из точных математических таблиц, которые рассчитывались в нашем монастыре.
После осмотра монастыря «Живая изгородь из шиповника», который в моих глазах явно проигрывал Шакпори, мы пошли навестить старого настоятеля. За эти два часа его состояние значительно улучшилось, он проявлял больше интереса к окружающему миру. По всему было видно, что старец очень уважал Мингьяра Дондупа и питал большую привязанность к нему.
– Мы уезжаем, – сказал мой учитель. – Я оставляю вам порошки из трав. Монаха, который будет за вами ухаживать, я научил, как ими пользоваться.
С этими словами он вынул из сумки три маленьких кожаных мешочка и передал аббату. Для старика они означали жизнь вместо смерти.
Во дворе нас ожидал монах, державший под уздцы хорошо отдохнувших лошадей. Лошади прядали ушами, им не терпелось рвануть вскачь. Чего не скажешь обо мне. К счастью, лама Мингьяр Дондуп также предпочитал неторопливую езду. Монастырь «Живая изгородь из шиповника» находился в трех с половиной километрах от окружной дороги Лингхор. Я не испытывал никакого желания ехать мимо дома родителей. Мой Наставник как будто прочитал мои мысли:
– Мы пересечем дорогу и проедем по улице книжных лавок. Торопиться нам некуда. Завтра будет день, которого мы еще не видели.
Увидеть книжные ряды, где торговали китайцы, послушать жаркие относительно цены, споры, доходившие до ссор, было очень заманчиво. На другой стороне улицы находился чортен – символ бессмертия души. Позади него возвышался великолепный храм, куда направлялись толпы монахов из монастыря Шада Гомпа. Спустя несколько минут мы приблизились к группе зданий, тесно жавшихся друг к другу под сенью храма Джоканга. «Вот, – подумалось мне, – давно ли еще вольным мальчишкой бегал я здесь и не собирался стать монахом; хорошo бы все это оказалось сном, как здорово было бы проснуться!»
Проехав еще немного, мы свернули направо и двинулись дальше чepeз мост Черепахи. Повернувшись ко мне, лама Мингьяр Дондуп продолжил разговор:
– Все еще не хочешь быть монахом? Напрасно. Жизнь монаха очень интересна. В конце этой недели монахи отправляются в экспедицию в горы для сбора трав. Но в этот раз ты с ними не поедешь. Лучше мы с тобой позанимаемся, чтобы ты сдал экзамен на траппу, когда тебе исполнится двенадцать лет. А в горы я тебя собираюсь взять в другой раз: это будет необычная экспедиция, мы пойдем в такие места, где растут редчайшие травы.
Вот наконец и выезд из деревни Шо. Приближаемся в Парго Калинг, западному входу в долину Лхасы. Здесь мы увидели нищего, в испуге прижавшегося к стене:
– О святой и почтеннейший лама-врач, не лечи меня от моих болезней, сжалься надо мной, иначе я лишусь последнего куска хлеба.
Лицо учителя было печальным, когда мы проезжали через ворота под чортеном.
– Сколько нищих, Лобсанг! И зачем мы их столько терпим! Это из-за них ведь распространяются за границей нелепые слухи о Тибете. Когда вместе с Несравненным я был в Китае и Индии, я слышал там разговоры о наших нищих, Люди не подозревают, что некоторые из нищих очень богаты. Только после совершения Пророчества в год Железного Тигра (в 1950 году китайцы вторгнутся в Тибет) всем нищим придется работать. Ни ты, ни я этого не увидим. Ты будешь жить в заморских странах, а я возвращусь в Небесные Поля.
Мне стало не по себе от мысли, что настанет день и мой дорогой гуру покинет меня, оставит нашу землю. Тогда я еще не совсем хорошо понимал, что жизнь на земле – не что иное, как иллюзия, серия испытаний, школа. Да и что я мог знать о поведении человека перед лицом смерти? Опыт пришел потом!
Миновав Кунду Линг, слева мы увидели дорогу, которая вела к Железной Горе. Я с интересом разглядывал скульптуры из цветного камня, тянувшиеся по одну сторону дороги. Но день клонился к закату, и нельзя больше было терять времени. Покачиваясь в седле, я размышлял о сборщиках трав. Один раз в год монахи из Шакпори направляются в горы за травами, которые затем сушат и складывают в непроницаемые мешки. Там, в горах, кроются огромные лекарственные богатства. Фактически, очень немногие люди побывали в высоких горах, где встречаются столь странные вещи, что о них нельзя рассказать. Что ж, в этом году я не поеду, но я буду хорошо учиться, и лама Мингьяр Дондуп возьмет меня в такую экспедицию, когда я буду готов! Астрологи предсказали, что экзамен на траппу я сдам с первой попытки; но я знал, что мне предстоит серьезно поработать: предсказание сбудется, если я и сам хорошенько постараюсь. Мой уровень умственного развития соответствовал по меньшей мере восемнадцатилетнему возрасту, и я, как обычно, постоянно находился среди старших парней. И рассчитывать приходилось только на собственные силы.
ГЛАВА 10 ОСНОВЫ ТИБЕТСКОЙ ВЕРЫ
Быть может, читателю интересно будет узнать некоторые особенности нашего мировосприятия.
Наша религия – это разновидность буддизма, но у нее нет своего названия. Для нас она – просто Религия. Мы называем «своими» тех, кто разделяет нашу веру, и «чужими» всех остальных. Наиболее близкое и известное на Западе слово, которым можно определить нашу религию, – ламаизм. Ламаизм отличается от буддизма тем, что зиждется на надежде и вере в будущее, в то время как в основе буддизма, по нашим понятиям, лежат отчаяние и безнадежность. Мы не верим в существование всемогущего отца, который наблюдает за всем миром и всех оберегает.
Многие сведущие специалисты предпринимали попытки толковать нашу религию. Подавляющее большинство их предавали ее анафеме, поскольку собственная вера делала их слепыми и они критиковали все, что не совпадало с их точкой зрения. Некоторые даже называли нашу веру «сатанинской», потому что наши обычаи казались им странными и чуждыми. Многие европейцы формировали свое мнение либо на основе устных былей и небылиц, либо на основе написанного своими же согражданами. И лишь ничтожному меньшинству из них, вероятно, приходилось изучать нашу религию, и то в течение нескольких дней, после чего они обретали уверенность, что способны понять всё и писать книги обо всем, трактуя и объясняя по-своему то, что смогли открыть и понять самые образованные из наших мудрецов ценой великого труда и раздумий в течение всей жизни.
Представьте себе на минутку некоего «просвещенного» буддиста или индуиста, полиставшего часок-другой Библию и готового объяснить все тонкости христианского учения! Ни один из подобных «специалистов» по ламаизму не пожил в ламаистском монастыре в качестве монаха, начиная с детского возраста, не изучил досконально наши Священные книги. Они тщательно хранятся у нас и не попадают в руки тех, кто желает обрести дешевое спасение быстрым и легким путем. Те, кто ищет утешения в определенном ритуале или в какой-либо форме самовнушения, могут получить такую книгу, если она действительно способна им помочь. Но они не постигают Внутренней Реальности – для них это только детские иллюзии. Некоторые утешают себя: вот, мы совершаем грех за грехом, но, когда угрызения совести станут слишком сильными, мы пойдем в ближайший храм, принесем хорошие подношения, и боги тут же отпустят нам все грехи и все простят. И можно будет грешить снова. Действительно, есть Бог, есть Высшая Сущность. И не так важно, какое имя вы дадите Ему. Бог – это реальность.
Тибетцы, которые хорошо изучили истинное учение Будды, никогда не просят ни прощения, ни милости, они просят только справедливости. Высшее существо, будучи в то же время высшим выражением Справедливости, не может явить милость одному и отказать в ней другому – это значило бы отрицание самого принципа справедливости. Вымаливать прощение или милость, обещая взамен золото в случае принятия молитвы, – не будет ли это означать, что молитва идет тем выше, чем дороже подношение, что Бог беден и его можно подкупить?
Человек может явить милость человеку, но только в редких случаях; Высшая Сущность может явить только справедливость. Наши души бессмертны. Наша молитва «Ом! Мани падме хум!», начертанная выше, буквально переводится: «Приветствую Сокровища Лотоса!» Но мы понимаем это гораздо глубже: «Приветствую сверх-Я Человека!» Смерти нет. Как мы снимаем с себя одежду с наступлением вечера, так и душа освобождается от тела во время сна. Как мы выбрасываем старые изношенные одежды, так и душа поступает со старым, одряхлевшим телом. Смерть – это рождение. Умереть – значит родиться в другой жизни. Душа человека вечна. Физическое тело служит одеждой, в которой временно живет душа. Выбор физического тела определяется задачей, которую душа должна выполнить, находясь на земле. Внешние данные физического тела не играют роли. Вся суть заключается в душе. Великий пророк может родиться бедняком – а как еще он сможет лучше познать степень человеческого милосердия? Тот, кто прожил предыдущую жизнь в грехе, может родиться богачом – будет ли он и в этом случае совершать прежние ошибки, если уже нет той нищеты, которая толкала его к преступлениям?
Под «Колесом Жизни» мы понимаем цикл: рождение – жизнь – смерть – возвращение в духовное состояние и, спустя определенное время, возрождение при различных условиях и обстоятельствах. Что это за условия и обстоятельства? Человек может страдать всю свою жизнь на земле, но это вовсе не означает, что его предыдущая жизнь была неправедной. Переживания и страдания могут послужить лучшим и быстрейшим средством для понимания определенных вещей. Не чьи-то рассказы, а личный опыт человека – лучший его учитель! Человек, совершивший самоубийство, может быть возвращен на землю доживать свои годы, но отсюда не следует, что, например, все люди, умершие в молодости или детстве, – самоубийцы. «Колесо Жизни» – одно для всех: для нищих и богатых, мужчин и женщин, людей, пышущих здоровьем, и немощных, белых и цветных. Конечно, «Колесо Жизни» – это символ, но символ достаточно серьезный для всех тех, у кого недостало времени заняться изучением этих проблем. Невозможно в одной или двух главах представить концепцию нашей веры. «Канджур» – тибетское Священное Писание – включает в себя более ста книг, но и они не полностью раскрывают весь предмет. Есть у нас и другие книги, о которых знают только Посвященные и которые хранятся в монастырях, изолированных от остального мира.
С давних времен восточные люди знали о существовании оккультных сил и законов, как знали и то, что эти силы и законы естественны. Наши ученые никогда не отрицали их на том основании, что, мол, их нельзя взвесить или проверить на действие кислот. Напротив, они старались постичь их и научиться ими пользоваться и управлять. Например, их не столько привлекал сам механизм ясновидения, сколько его результаты. Многие не верят в реальность ясновидения: попробуйте убедить слепого от рождения, что люди видят. Он будет считать, что видение невозможно, так как сам он никогда не видел. Как доказать слепому, что можно видеть предметы на расстоянии, не вступая с ними ни в какой контакт? (Ведь слепой должен обязательно ощупать предмет.)
Тело человека купается в многоцветной ауре. Опытные специалисты по интенсивности ее свечения, яркости красок могут определить состояние здоровья человека, судить о его характере и уровне развития. Аура – это радиация внутренней жизненной силы, светового потока от эго, или души. Голова человека окружена световым нимбом, производным той же силы. После смерти свет затухает: душа покидает тело и держит путь к новой фазе своего существования. Она становится тенью и как бы плывет – грубый удар смерти, при котором она высвобождается из физического тела, оглушает ее. Возможно, в первые минуты она не совсем отчетливо понимает, что с ней происходит. Вот почему ламы присутствуют при смерти и напутствуют умирающих, поясняя, какие следующие ступени они должны пройти. В противном случае душа может остаться связанной с землей телесными желаниями. Задача священников – разорвать эти связи.
У нас довольно часто проводились службы, которые должны были помочь усопшим душам найти правильный путь. Тибетцы не испытывают никакого страха перед смертью, и все же определенные предосторожности облегчают переход души из земной жизни в другую. Души усопших необходимо направлять по предначертанному маршруту, руководя их сознанием. Службы отправляются в специальном храме в присутствии 300 монахов. В центре храма, в круге лицом к лицу, восседает группа из четырех-пяти лам-телепатов. Под песнопения монахов, которыми руководит отец-настоятель, они устанавливают и поддерживают телепатическую связь с блуждающей душой. Тибетские молитвы невозможно передать никаким переводом, но все же я попытаюсь дать читателю некоторое представление о них:
– Слушайте голоса наших душ, вы все, кто блуждает без помощи за чертой земли! Живые и мертвые живут в разных мирах. Где можно увидеть лица мертвых? Где можно услышать их голоса? Мы зажигаем первую палочку ладана; пусть взывает она к заблудшей душе и указывает ей путь.
– Слушайте голоса наших душ, вы все, кто блуждает без помощи! Горы тянутся к небесам, но не слышно ни звука. Легкий ветер рябит воду, и распускаются цветы. Птицы не улетают при вашем приближении. Не могут птицы видеть вас, не могут знать о вашем присутствии. Мы зажигаем вторую палочку ладана; пусть взывает она к заблудшей душе и указывает ей путь.
Наша религия – это разновидность буддизма, но у нее нет своего названия. Для нас она – просто Религия. Мы называем «своими» тех, кто разделяет нашу веру, и «чужими» всех остальных. Наиболее близкое и известное на Западе слово, которым можно определить нашу религию, – ламаизм. Ламаизм отличается от буддизма тем, что зиждется на надежде и вере в будущее, в то время как в основе буддизма, по нашим понятиям, лежат отчаяние и безнадежность. Мы не верим в существование всемогущего отца, который наблюдает за всем миром и всех оберегает.
Многие сведущие специалисты предпринимали попытки толковать нашу религию. Подавляющее большинство их предавали ее анафеме, поскольку собственная вера делала их слепыми и они критиковали все, что не совпадало с их точкой зрения. Некоторые даже называли нашу веру «сатанинской», потому что наши обычаи казались им странными и чуждыми. Многие европейцы формировали свое мнение либо на основе устных былей и небылиц, либо на основе написанного своими же согражданами. И лишь ничтожному меньшинству из них, вероятно, приходилось изучать нашу религию, и то в течение нескольких дней, после чего они обретали уверенность, что способны понять всё и писать книги обо всем, трактуя и объясняя по-своему то, что смогли открыть и понять самые образованные из наших мудрецов ценой великого труда и раздумий в течение всей жизни.
Представьте себе на минутку некоего «просвещенного» буддиста или индуиста, полиставшего часок-другой Библию и готового объяснить все тонкости христианского учения! Ни один из подобных «специалистов» по ламаизму не пожил в ламаистском монастыре в качестве монаха, начиная с детского возраста, не изучил досконально наши Священные книги. Они тщательно хранятся у нас и не попадают в руки тех, кто желает обрести дешевое спасение быстрым и легким путем. Те, кто ищет утешения в определенном ритуале или в какой-либо форме самовнушения, могут получить такую книгу, если она действительно способна им помочь. Но они не постигают Внутренней Реальности – для них это только детские иллюзии. Некоторые утешают себя: вот, мы совершаем грех за грехом, но, когда угрызения совести станут слишком сильными, мы пойдем в ближайший храм, принесем хорошие подношения, и боги тут же отпустят нам все грехи и все простят. И можно будет грешить снова. Действительно, есть Бог, есть Высшая Сущность. И не так важно, какое имя вы дадите Ему. Бог – это реальность.
Тибетцы, которые хорошо изучили истинное учение Будды, никогда не просят ни прощения, ни милости, они просят только справедливости. Высшее существо, будучи в то же время высшим выражением Справедливости, не может явить милость одному и отказать в ней другому – это значило бы отрицание самого принципа справедливости. Вымаливать прощение или милость, обещая взамен золото в случае принятия молитвы, – не будет ли это означать, что молитва идет тем выше, чем дороже подношение, что Бог беден и его можно подкупить?
Человек может явить милость человеку, но только в редких случаях; Высшая Сущность может явить только справедливость. Наши души бессмертны. Наша молитва «Ом! Мани падме хум!», начертанная выше, буквально переводится: «Приветствую Сокровища Лотоса!» Но мы понимаем это гораздо глубже: «Приветствую сверх-Я Человека!» Смерти нет. Как мы снимаем с себя одежду с наступлением вечера, так и душа освобождается от тела во время сна. Как мы выбрасываем старые изношенные одежды, так и душа поступает со старым, одряхлевшим телом. Смерть – это рождение. Умереть – значит родиться в другой жизни. Душа человека вечна. Физическое тело служит одеждой, в которой временно живет душа. Выбор физического тела определяется задачей, которую душа должна выполнить, находясь на земле. Внешние данные физического тела не играют роли. Вся суть заключается в душе. Великий пророк может родиться бедняком – а как еще он сможет лучше познать степень человеческого милосердия? Тот, кто прожил предыдущую жизнь в грехе, может родиться богачом – будет ли он и в этом случае совершать прежние ошибки, если уже нет той нищеты, которая толкала его к преступлениям?
Под «Колесом Жизни» мы понимаем цикл: рождение – жизнь – смерть – возвращение в духовное состояние и, спустя определенное время, возрождение при различных условиях и обстоятельствах. Что это за условия и обстоятельства? Человек может страдать всю свою жизнь на земле, но это вовсе не означает, что его предыдущая жизнь была неправедной. Переживания и страдания могут послужить лучшим и быстрейшим средством для понимания определенных вещей. Не чьи-то рассказы, а личный опыт человека – лучший его учитель! Человек, совершивший самоубийство, может быть возвращен на землю доживать свои годы, но отсюда не следует, что, например, все люди, умершие в молодости или детстве, – самоубийцы. «Колесо Жизни» – одно для всех: для нищих и богатых, мужчин и женщин, людей, пышущих здоровьем, и немощных, белых и цветных. Конечно, «Колесо Жизни» – это символ, но символ достаточно серьезный для всех тех, у кого недостало времени заняться изучением этих проблем. Невозможно в одной или двух главах представить концепцию нашей веры. «Канджур» – тибетское Священное Писание – включает в себя более ста книг, но и они не полностью раскрывают весь предмет. Есть у нас и другие книги, о которых знают только Посвященные и которые хранятся в монастырях, изолированных от остального мира.
С давних времен восточные люди знали о существовании оккультных сил и законов, как знали и то, что эти силы и законы естественны. Наши ученые никогда не отрицали их на том основании, что, мол, их нельзя взвесить или проверить на действие кислот. Напротив, они старались постичь их и научиться ими пользоваться и управлять. Например, их не столько привлекал сам механизм ясновидения, сколько его результаты. Многие не верят в реальность ясновидения: попробуйте убедить слепого от рождения, что люди видят. Он будет считать, что видение невозможно, так как сам он никогда не видел. Как доказать слепому, что можно видеть предметы на расстоянии, не вступая с ними ни в какой контакт? (Ведь слепой должен обязательно ощупать предмет.)
Тело человека купается в многоцветной ауре. Опытные специалисты по интенсивности ее свечения, яркости красок могут определить состояние здоровья человека, судить о его характере и уровне развития. Аура – это радиация внутренней жизненной силы, светового потока от эго, или души. Голова человека окружена световым нимбом, производным той же силы. После смерти свет затухает: душа покидает тело и держит путь к новой фазе своего существования. Она становится тенью и как бы плывет – грубый удар смерти, при котором она высвобождается из физического тела, оглушает ее. Возможно, в первые минуты она не совсем отчетливо понимает, что с ней происходит. Вот почему ламы присутствуют при смерти и напутствуют умирающих, поясняя, какие следующие ступени они должны пройти. В противном случае душа может остаться связанной с землей телесными желаниями. Задача священников – разорвать эти связи.
У нас довольно часто проводились службы, которые должны были помочь усопшим душам найти правильный путь. Тибетцы не испытывают никакого страха перед смертью, и все же определенные предосторожности облегчают переход души из земной жизни в другую. Души усопших необходимо направлять по предначертанному маршруту, руководя их сознанием. Службы отправляются в специальном храме в присутствии 300 монахов. В центре храма, в круге лицом к лицу, восседает группа из четырех-пяти лам-телепатов. Под песнопения монахов, которыми руководит отец-настоятель, они устанавливают и поддерживают телепатическую связь с блуждающей душой. Тибетские молитвы невозможно передать никаким переводом, но все же я попытаюсь дать читателю некоторое представление о них:
– Слушайте голоса наших душ, вы все, кто блуждает без помощи за чертой земли! Живые и мертвые живут в разных мирах. Где можно увидеть лица мертвых? Где можно услышать их голоса? Мы зажигаем первую палочку ладана; пусть взывает она к заблудшей душе и указывает ей путь.
– Слушайте голоса наших душ, вы все, кто блуждает без помощи! Горы тянутся к небесам, но не слышно ни звука. Легкий ветер рябит воду, и распускаются цветы. Птицы не улетают при вашем приближении. Не могут птицы видеть вас, не могут знать о вашем присутствии. Мы зажигаем вторую палочку ладана; пусть взывает она к заблудшей душе и указывает ей путь.