Страница:
-- C'est dommage, que cela ne fut m-lle Lisa, elle a si bien йtudiй
(Как жаль, что не Лиза, она так хорошо училась).
Лёвочка настоял, чтобы венчаться через 5 дней. Он принес ей свои
дневники. Она провела ужасную ночь, читая про его холостяцкие похождения,
много плакала, но к утру успокоилась. Когда он пришел узнать ее реакцию, она
его простила. Кажется, что-то осталось на душе... В день свадьбы он явился с
решительным вопросом, любит ли она его, мать его прогнала. Потом было
венчание в дворцовой церкви, на которое жених опоздал из-за невозможности
достать рубашку, и прочая путаница; все это прекрасно описано Лёвочкой в
"Анне Карениной".
III
Пора было вставать. Предстояло еще уладить дела перед отъездом,
заплатить разным лицам. Попросив Таню-сестру уложить оставшиеся вещи, она
стала одеваться. Траурное черное платье, было заказано нарочно к случаю,
равно, как черная кружевная шляпа с вуалью. Когда ее позвали смотреть
знаменитую Дузе, она не поехала -- денег пожалела, кроме того, была слишком
разбита нервами. Все это время в Петербурге она спала не больше 5 часов.
Сердце ее билось учащенно, когда она в карете Ауэрбах въехала на двор
Аничкова дворца. У ворот и у крыльца солдаты отдавали ей честь, в ответ она
кланялась. В передней спросила щвейцара, есть ли приказание принять графиню
Толстую, ответ был: нет. Спросили еще кого-то, такой же ответ. Сердце у нее
упало. Кто-то позвал скорохода государя. Пришел молодой человек
благообразной наружности в огромного размера треугольной шляпе, одетый в
красный с золотом камзол. Со страхом в душе она повторила свой вопрос. "Как
же, ваше сиятельство, государь, вернувшись из церкви, уже о вас спрашивал",
-- ответил он и побежал по крутой лестнице, обитой ярко-зеленым ковром,
очень некрасивым. Она бросилась за ним, не соразмерив сил. Наверху
почувствовала такой прилив крови к сердцу, что испугалась, что сейчас умрет.
Скороход вернется звать ее к государю и найдет труп. Или она слова не сможет
выговорить. Ей было трудно дышать. Присев, хотела спросить воды и не могла.
Вспомнила, что загнанных лошадей начинают медленно выводить. Встав с дивана,
стала прохаживаться по гостиной, но сердце долго не успокаивалось. Она
развязала под лифом корсет и, присев на диван, принялась растирать грудь
рукой. Все это время она думала, как дети примут известие о ее смерти.
Только через несколько минут ей стало легче, и она смогла осмотреться.
Гостиная была уставлена красной атласной мебелью, в центре женская статуя с
двумя мальчиками по бокам. В простенках арок, отделявших гостиную от залы,
стояли два зеркала, везде множество растений и цветов. Когда ей было дурно,
она не отрываясь смотрела на роскошные ярко-красные азалии. Окна выходили на
скучный мощеный двор с двумя каретами. По двору ходили солдаты.
Никогда в нем не было подлинной любви, одна чувственность. Это особенно
чувствуется в лёвочкиных дневниках. Ее поразил один вырванный листок,
поразил грубым цинизмом разврата. Боже, как много в нем цинизма! В 52-ом
году он записал в дневнике: "Любви нет, есть плотская потребность сообщения
и разумная потребность в подруге жизни". Видимая нить связывает старые
дневники Лёвочки с "Крейцеровой сонатой". Интересно, какой Лёвочка
настоящий: этот или тот, который писал ей начальные буквы слов на карточном
сукне? Перед свадьбой она быстро бросила читать его дневник, слишком это
было ужасно для восемнадцатилетней девушки. Вот так Таня-сестра после
знакомства с дневниками Лёвочкина брата Сергея отказалась выйти за него...
Если бы она тогда дошла до этого мерзкого признания, то никогда, ни за что
не вышла бы за него замуж. Нет, не могут ужиться эти два понятия: чистота
женщины и разврат мужчины. Разврат мужа делает невозможным счастье брака.
Удивительно, что несмотря на все это они прожили такую брачную жизнь. Их
счастье стало возможно только благодаря ее детскому неведению. И еще чувству
самосохранения. Она инстинктивно закрывала глаза на всё прошедшее, она
умышленно, оберегая себя, не читала всех его дневников и не расспрашивала
про прошлое. Иначе погибли бы они оба. Он не знает, что только ее чистота их
спасла. Этот хладнокровный разврат, эти картины сладострастной жизни
заражают, как яд. Женщина, увлеченная кем-нибудь другим, могла бы сказать
мужу: "Ты осквернил меня своим развратом, так вот тебе за это!"
С 15 лет похоть, позывы плоти мучили Лёвочку. Гимназистом он начал
посещать дома терпимости, каждый раз презирал себя после таких визитов, но
скоро опять поддавался искушению. На Кавказе он не жил аскетом, как Оленин в
"Казаках". Старый казак Епишка, в повести Ерошка, поставлял ему местных
женщин, от одной из них он заразился дурной болезнью. Пришлось ехать в
Тифлис, и в дневнике он жалуется на дорогое и мучительное лечение ртутью...
Во всех его дневниках проглядывает самообожание. Люди для него
существовали постольку, поскольку они касались его. А женщины! Она поймала
себя на том, что запоем, словно пьяница, переписывала его дневники, и
пьянство ее состоит в ревнивом волнении от тех мест, где речь идет о
женщинах. Еще в дневниках ее поразило, что, наряду с описаниями разврата,
Лёвочка каждый день искал случая сделать доброе дело. Так и нынче. Пойдет
гулять на шоссе, и то лошадь направит пьяному, то поможет запрячь, то воз
поднять. Прямо случая ищет сделать доброе дело.
Но, мысль в ней кричала и билась, как подраненная птица, он добр ко
всем, кроме нее. Он только тогда добр, когда проявление доброты легко и
похвально, когда оно ему ничего не стоит. В начале 84-го года она в отчаянии
обнаружила, что опять беременна -- в двенадцатый раз. Сменяющиеся
беременности были для неё не только тяжелы, но и унизительны. Она больше не
ощущала себя женщиной, она думала, что ее роль больше походила на роль
породистой кобылы или сосуда, принимающего семя хозяина, чтобы произвести
ему потомство. Лёвочка, как и большинство его друзей, как тот же Страхов,
придерживался мнения, что единственное назначение женщины состоит в рождении
и воспитании детей. Ему была невозможна, нравственно отвратительна мысль,
что у женщины могут быть интересы и потребности. Их интимная близость все
больше тяготила ее, оставляла пустоту. В молодости она любила его больше
сердцем. Она охотно отдавалась, видя, какое это доставляет ему наслаждение.
С возрастом она стала замечать, что он любит ее больше всего тогда, когда
она ему нужна для удовлетворения его страсти. После этого ласковый тон
немедленно переходил в строго-суровый или брюзгливый. Лёвочка не замечал или
не хотел замечать, что она уже не сентиментальная восемнадцатилетняя
девушка, а зрелая женщина, которая в известные периоды относится к мужу
страстно и ждет от него удовлетворения. Наверно поэтому все ложь в
"Крейцеровой сонате", что касается женщины в ее молодых годах. У молодой
женщины, особенно рожавшей и кормившей, нет половой страсти. Ведь она
женщина-то в два года раз. Страсть просыпается к 30 годам...
Ей как-то подумалось, потом она совсем утвердилась в мысли, что, не
понимая женщин, Лёвочка в своих художественных вещах представляет женские
образы совсем не так, как мужские. Последние чаще всего показаны изнутри, и
в этом главная и поразительная сила Лёвочки как писателя. От женщин остается
только внешнее впечатление, часто очень яркое, но всегда наружное. Мы
узнаем, что думали и особенно переживали князь Андрей, или Пьер, или Иван
Ильич, но этого никак не скажешь про Наташу или Анну...
В 84-ом она хотела во что бы то ни стало избавиться от этой
беременности. Тайком от Лёвочки она поехала к акушерке в Тулу, но та, узнав,
кто такая посетительница, отказалась наотрез. Она брала очень горячие ванны,
прыгала с комода -- все было напрасно. Вечером 17 июня они все сидели за
столом в саду: Лёвочка, она, дети и Кузминские, которые летом обычно жили в
Ясной, когда он сказал, что хочет продать остаток лошадей из самарского
имения. Она не удержалась, напомнила ему, что эта затея с конным заводом,
как и многие его начинания, принесла им сплошные убытки. Лёвочка вскочил на
ноги, закричал, что жить так больше не может, что он уезжает в Америку,
чтобы начать новую жизнь. Бросил в котомку какието вещи и, перекинув ее
через плечо, ушел по дороге в Тулу. У нее начались родовые схватки. Ее
хотели отвести в дом, она не давалась, кричала, что здесь будет ждать
возвращения мужа. Он вернулся с полдороги, вспомнил, наверно, что жена
должна вот-вот родить. Прошел к себе, не подойдя к ней, лег спать на диване.
В три часа ночи она разбудила его: "Прости меня, я рожаю, может быть, умру".
Он ничего не ответил, помог ей подняться наверх, оттуда его прогнала
акушерка... После родов сцены продолжались. Зачем она взяла кормилицу?
Почему она соблазняет его своим поведением и в то же время отказывает ему в
близости? Ее объяснения, что не прошло и месяца после родов, что у нее
осложнения, приводили его в бешенство. Обезумевший от похоти
пятидесятишестилетний Лёвочка не хотел слушать доводов разума. Когда она, не
выдержав, уступила, результатом были страшные боли. Вызванная акушерка
прописала супругам строгую диету воздержания...
Кризис 84-го года миновал, отношения стали спокойнее, но рубец на
сердце остался. Перечитывая дневники Лёвочки того времени (с самого начала
они читали дневники друг друга, потом он стал прятать от нее дневник или
заводил другой, но прямо никогда не запрещал читать), она ясно увидела,
какая пропасть непонимания образовалась между ними. 18 июня он записал:
"Начались роды -- то, что есть самого радостного, счастливого в семье,
прошло как что-то ненужное и тяжелое". Боже, что он говорит! Счастливого --
для кого? Неужели он может быть счастлив только ценой ее страданий? Он ее
жалеет только в том смысле, что она не хочет следовать его новым правилам.
Она идет к гибели, пишет Лёвочка и тут же, в пароксизме самолюбования,
перечисляет свои достижения: он отказался от мяса и вина, чай пьет только
вприкуску, стал меньше курить. Господи, где взять силы!
IV
-- Его Величество просит графиню Толстую к себе!
Скороход стоял перед ней в почтительной позе. Доведя ее до дверей
кабинета, он с поклоном удалился. Тут же появился государь, протянул руку.
Она поклонилась, слегка присев. Сразу почувствовала, что он к ней
благосклонен.
-- Извините, графиня, что я вас заставил так долго ждать, но
обстоятельства сложились так, что ранее я никак не мог.
-- Я и так благодарна, что Ваше Величество оказали мне эту милость.
На вопрос, что она, собственно, желает от него, она, успокоившись,
заговорила: Ваше Величество, последнее время я стала замечать в моем муже
желание писать в прежнем художественном роде. Так, совсем недавно он мне
сказал, что отодвинулся от своих религиозно-философских работ, что в голове
у него складывается нечто художественное, в форме и объеме "Войны и мира".
Это была неправда, но у нее десять детей. Она начала издание Полного
собрания сочинений Толстого поздней осенью 84-го года в Москве. Перед этим
Лёвочка уже несколько лет проповедовал, что нужно отказаться от
собственности на землю и на издательсткие права. Она знала, что нужно что-то
предпринять. Дети подрастали, нужно было обеспечить им образование,
выпустить в жизнь. Ценой тяжелых переговоров и сцен они достигли
компромисса: все написанное Лёвочкой после 1881 года, откуда он исчислял
свое духовное перерождение, принадлежит всем и каждому, права на остальные
произведения и прочую собственность он передал ей. Таким образом, она стала
единственным издателем всех его шедевров: "Детство", "Отрочество" и
"Юность", "Севастопольские рассказы", "Казаки", "Война и мир", "Каренина"...
Она обратилась за советом к вдове Достоевского Анне Григорьевне. Оказалось,
что та за два года выручила от продажи Полного собрания произведений мужа 67
тысяч, научила сколько следует отчислять книгопродавцам и прочее. За три
года у нее вышло в свет 12 томов Толстого, нужно было выручать тринадцатый.
Когда Лёвочка стал жаловаться, что она погрязла в деньгах, она ему
напомнила, что продает 12 томов за 8 рублей, а он прежде брал 12 за одну
только "Войну и мир"... Когда-то он был благодарен ей за совет перестать
печатать "Войну и мир" в журнале у Каткова. В результате они заработали
многие десятки тысяч, достигли финансовой независимости, о которой Лёвочка
мечтал с юности.
Она теперь смогла вполне рассмотреть государя. Бросалось в глаза, что
он очень высокого роста и толст, но, видимо, крепок и силен. Голова, почти
лишенная волос, была немного узка от виска до виска, как бы сдавлена. Глаза
были ласковые и добрые, улыбка конфузливая и тоже добрая. Государь говорил
приятным и певучим голосом, скорее робко:
-- Ах, как это было бы хорошо! Как он пишет, как он пишет!
Она продолжала, ободренная вниманием собеседника:
-- Между тем предубеждение против моего мужа возрастает. "Плоды
просвещения" сначала запретили, теперь велели играть в императорском театре.
"Крейцерова соната" и вместе с ней XIII часть все еще арестованы...
-- Да ведь она так написана, что вы, вероятно, детям вашим не дали бы
ее читать.
Что она могла ответить государю? Что "Крейцерова соната" уже несколько
лет отравляет ее отношения с мужем? Что она сама поставлена в невыносимое,
невозможное положение... Если бы она только могла выложить всю правду,
сказать открыто, что она думает по поводу этой злополучной вещи! История
началась в Ясной Поляне летом 1887 года, когда дети устроили домашний
концерт с участием студента Московской консерватории Ляссоты, дававшего
уроки скрипки их сыну Леве. Ляссота вместе со старшим Сергеем сыграли
Крейцерову сонату. Ах, эта музыка! Что за сила и выражение всех на свете
чувств. На столе у нее стояли розы и резеда, они готовились обедать, погода
была теплая, мягкая, после грозы, потом придет ласковый и любимый Лёвочка...
Она была счастлива, как прежде. Она знала, что это ее жизнь, за которую
должно благодарить Бога. Лёвочка, обожавший Бетховена, слушал с глазами,
полными слез. Ночью, когда они остались вдвоем, это снова был нежный и
пылкий Лёвочка, как в первые годы их брака. Через несколько недель она с
ужасом обнаружила, что беременна. 23 сентября праздновали их серебрянную
свадьбу, а она испытывала смущение и стыд, не решаясь объявить про свое
положение. В марте она родила Ваничку. Шестидесятилетний счастливый отец был
наверху блаженства, однако очень скоро уселся за писание рассказа или
повести, где на многих страницах проповедовал полное воздержание от половой
жизни, даже и в браке. Она была вне себя, переписывая эти страницы, но он не
хотел слушать никаких возражений. После выхода рассказа в свет она написала
свою повесть, автобиографическую, потому что ей была невыносима мысль, что
читатели Толстого станут отождествлять ее с героиней "Крейцеровой сонаты".
Герой ее повести князь Прозоровский, чувственное животное, женится на
невинной девушке 18 лет, которая вдвое моложе его. После венчания он, не
дожидаясь, пока они приедут домой, овладевает новобрачной в карете, которая
подпрыгивает на дорожных ухабах. Позднее, когда в жену Прозоровского --
платонически -- влюбляется молодой художник, озверевший от ревности князь
убивает ее... От печатания повести ее отговорили, однако горечь и обида
остались. Если бы те, кто с благоговением читали "Крейцерову сонату", если
бы они только могли заглянуть в любовную жизнь Лёвочки! Если бы они знали,
что он бывает весел и добр только тогда, когда ведет эту им осуждаемую
любовную плотскую жизнь. О, они бы свергли своего кумира с пьедестала. Она
всегда любила его такого, как он есть: нормального, слабого в привычках и
доброго. Не нужно уподобляться животным, но в то же время безнравственно
насильно проповедывать истины, которых в себе не вмещаешь. Когда цензура
запретила XIII том с этой ненавистной "Сонатой", она решила действовать и,
как результат этого решения, говорила теперь с государем. Запрещение тома
означало большие денежные потери, которых она не хотела допустить. Вдобавок
ею овладела мысль, что ее хлопоты по поводу рассказа докажут всему миру, что
она не принимает этого произведения на свой счет.
-- К сожалению, Ваше Величество, форма этого рассказа слишком крайняя,
но основная мысль, что идеал всегда недостижим. Если поставить идеалом
крайнее целомудрие, то люди будут в брачной жизни только чисты.
Она понимала, что ее ответ неубедителен, только приличен. Государь по
доброте своей не возражал, он спросил, не может ли муж переделать немного
эту вещь.
-- Нет, Ваше Величество, он никогда не может поправлять свои
произведения и про эту повесть говорил, что она ему противна стала, что он
не может про нее слышать.
Она поспешила добавить:
-- Как я была бы счастлива, если бы возможно было снять арест с
"Крейцеровой сонаты" в полном собрании сочинений. Это милостивое отношение к
Льву Николаевичу могло бы очень поощрить его к работе.
-- В полном собрании, пожалуй, можно ее пропустить. Не всякий в
состоянии его купить, значит большого распространения не будет.
Она почувствовала радость. Это был успех, успех несомненный.
-- Ваше Величество, если муж мой будет опять писать в художественной
форме и я буду печатать его произведения, то для меня было бы высшим
счастьем, если бы приговор над его сочинениями был выражением личной воли
Вашего Величества.
-- Я буду очень рад, присылайте его сочинения прямо на мое
рассмотрение.
Господи, подумала она, все сбывается, о чем я молилась. Окружающие
Лёвочку толстоисты только языком мелют, а она действует. Не философствует,
но действует, добивается своего. Государь продолжал:
-- Будьте покойны, все устроится. Я очень рад.
Он встал и подал ей руку. Она сказала, поклонившись:
-- Мне очень жаль, что я не успела просить о представлении императрице.
Мне сказали, что она нездорова.
-- Нет, императрица сегодня здорова и примет вас, вы скажите, чтобы о
вас доложили.
Она уже совсем было собралась уходить, но в дверях он ее остановил
вопросом:
-- Вы долго еще пробудете в Петербурге?
-- Нет, Ваше Величество, я сегодня уезжаю.
-- Так скоро? Отчего же?
-- У меня ребенок не совсем здоров, ветряная оспа.
-- Это совсем не опасно, только бы не простудить.
-- Вот я и боюсь, Ваше Величество, что без меня простудят, такие стоят
холода.
Она еще раз поклонилась, и он еще раз, очень ласково, пожал ей руку.
V
Она оказалась в той же гостиной с ярко-красными азалиями, глядя на
которые думала, что умирает. У дверей в приемную императрицы с одной стороны
стоял пожилой лакей иностранной наружности, с другой -- негр в национальном
мундире (в кабинете государя было еще три негра). Она попросила лакея
доложить о себе государыне, прибавив, что это с разрешения государя. Лакей
ответил, что у императрицы сейчас сидит дама и что он доложит, когда дама
уйдет. Выговор у лакея был тоже иностранный.
Когда в разговоре государь спросил ее про Владимира Григорьевича
Черткова, она ответила, что они его более двух лет не видели: у него больная
жена, которую он не может оставить. И еще, что Лёвочка сошелся с Чертковым
сначала не на религиозной почве, а по поводу издательства для народа,
Посредник. Сейчас она поняла, что этот уклончивый ответ был самый лучший --
по обстоятельствам. Конечно, ей лично Чертков причинил много зла, но сказать
про это было бы нетактично. Государь лично знает Черткова и неизвестно, как
бы он отнесся к отрицательному о нем отзыву. Еще ей вдруг подумалось, что
государь напоминает Черткова, особенно голосом и манерой говорить. Когда
Чертков появился в их семье -- это было осенью 1883 года вскоре после смерти
Тургенева -- она сначала обрадовалась, потому что он выгодно отличался от
прочих толстоистов, фанатиков, нигилистов, сектантов, которых прислуга иначе
не называла как темными: душевнобольные и убогие, немытые и просто
подозрительные личности, один, например, признавался, что никогда не
открывал "Войны и мира". Чертков, молодой человек из петербургского большого
света, показался ей желанным пришельцем из привычного мира. Отец --
генерал-адъютант, мать, урожденная Чернышева-Кугликова, -- близкий друг
императрицы. Сначала он вел обычную жизнь гвардейского офицера: кутежи,
карты, женщины. Разочаровавшись, подал в отставку, обратился к религии и
философии, что привело его к идеям Лёвочки. Очень скоро она узнала другую
сторону Черткова: лицемер и холодный деспот, который поставил своей целью
совершенно отдалить ее от мужа, чтобы стать единственным апостолом и
истолкователем толстовства... Весь страшный эпизод 84-го года она относила
на счет интриг Черткова. Он приставил к Лёвочке своего друга Пашу Бирюкова в
качестве секретаря. Эти постоянные разговоры Маши, что она выйдет за
Бирюкова! Господи, за что ей такое наказание? Со дня ее рождения Маша
доставляет ей одни мучения. Если она выйдет за Бирюкова, она погибнет.
Иногда она думала, что их непонимание с Машей невозможно разрешить
из-за того, что теперь Лёвочка дает все переписывать дочерям, особенно Маше.
Раньше, бывало, она переписывала все, что он писал и ей было это радостно.
Сын Сергей как-то сосчитал, что только "Войну и мир" она переписала не менее
семи раз, а ведь в романе добрых тысяча страниц. При этом воспоминании на
сердце у нее полегчало. Тогда Лёвочка не только давал ей все им написанное,
он всегда с интересом и вниманием выслушивал ее мнение. Она часто думала и
была уверена, что без нее этот замечательный роман, может быть, никогда бы
не был завершен. И дело здесь не в одном переписывании, хотя это был труд
громадный в сочетании с неразборчивым Лёвочкиным почерком и отрывочностью
его заметок. Постепенно она научилась угадывать, что он хотел сказать, но
иногда даже он не мог вспомнить, что имел в виду. Надо еще помнить эти
постоянные беременности: четыре за время писания романа. Она принесла
Лёвочке успокоение счастливой любви. Она освободила его от множества
повседневных забот по управлению Ясной Поляной, она взяла в свои руки
финансы, чего он совсем не ожидал от восемнадцатилетней жены. Это все он
высказал в "Анне Карениной" при описании первых дней брака Кити и Левина.
Потому что Кити и Левин -- это они с Лёвочкой. С ее появлением творчество
Лёвочки набрало силу. Последнюю свою холостяцкую вещь, маленькую повесть
"Казаки", он писал почти 10 лет. Вскоре после женитьбы он взялся за свой
главный роман, который завершил за 6 лет. Надо признать, первые наметки не
произвели на нее впечатление. У себя в журнале она отметила, что ей его
писательство кажется ничтожным, когда он пишет про графиню такую-то, которая
разговаривала с княгиней такой-то. А ведь это было начало "Войны и мира"!
Очень скоро, однако, великосветский роман на ее глазах разросся в
национальную эпопею с множеством великолепных, живо выписанных персонажей,
превратился в завораживающее повествование, которое с восторгом и
восхищением читают во всем мире. Как это Лёвочка не понимает, что его слава
и величие в его романах, как может тратить себя на пустые проповеди. Она не
переставала ужасаться его бессмысленной игрой в Робинзона, когда вместо
умственной работы, которую она ставила выше всего в жизни, он с утра до
вечера ставит самовар, колет дрова, шьет сапоги, одним словом выполняет ту
неспорую физическую работу, которую в обыкновенном быту делают мужики и
бабы. Вдруг ей страстно, до боли захотелось домой, в Ясную. Господи, сделай
так, чтобы все образовалось, чтобы они опять были заодно. После их первой
брачной ночи Лёвочка записал в дневнике: "Неимоверное счастье! Не может
быть, чтобы это кончилось только жизнью!"
От автора.
Читатели, знакомые с дневниками Софьи Андреевны Толстой, без труда
обнаружат, что текст рассказа сильно обязан этим дневникам. Остальным это
тоже нелишне знать.
8 апреля 1998 года. Кресскилл
Copyright © 2000 by Vitaly Rapoport All rights reserved
Одно из ярких воcпоминаний моего детcтва это как дедушка покупал
арбузы. Поcлевоенная жизнь на Украине cоcтояла из множеcтва нехваток и
лишений, но арбузы приcутcтвовали вcегда. Что-то еcть в украинcком черноземе
подходящее для арбузов. Или в воздухе. Могло не быть, или поcтоянно не было,
мяcа, артишоков, штанов или крыши над головой, люди годами не видели
туалетного мыла, но кавуны были. До такого оcкорбления национального
доcтоинcтва не доходило. Закупкой продовольcтвия занималаcь бабушка, но
арбузы была оcобая cтатья, вне ее юриcдикции. Решение ехать за арбузом
принималоcь без моего учаcтия, я узнавал о нем, когда бабушка или мама
вручала мне объемиcтую cетку (на Украине не говорили авоcьку, это
по-моcковcки). Это значило cледовать за дедушкой. Дед перевалил за cемьдеcят
и ходил c палкой. Мы не торопяcь покрывали пару кварталов до трамвайной
оcтановки и cадилиcь в первый номер. Выcокий краcный трамвай c прицепом
позванивая гордо cледовал по тениcтому бульвару, проложенному Потемкиным
поcреди широченного проcпекта Карла Маркcа, бывшего Екатерининcкого, но так
его больше никто не называл -- из уважения к творчеcтву гениального
немецкого мыcлителя. Впрочем, горожане говорили проcто -- Проcпект. Мы
выходили, по-меcтному cходили, на оcтановке Озерка, вмеcте c множеcтвом
других паccажиров, шумных и толкливых. Одноименный рынок начиналcя тут же, в
(Как жаль, что не Лиза, она так хорошо училась).
Лёвочка настоял, чтобы венчаться через 5 дней. Он принес ей свои
дневники. Она провела ужасную ночь, читая про его холостяцкие похождения,
много плакала, но к утру успокоилась. Когда он пришел узнать ее реакцию, она
его простила. Кажется, что-то осталось на душе... В день свадьбы он явился с
решительным вопросом, любит ли она его, мать его прогнала. Потом было
венчание в дворцовой церкви, на которое жених опоздал из-за невозможности
достать рубашку, и прочая путаница; все это прекрасно описано Лёвочкой в
"Анне Карениной".
III
Пора было вставать. Предстояло еще уладить дела перед отъездом,
заплатить разным лицам. Попросив Таню-сестру уложить оставшиеся вещи, она
стала одеваться. Траурное черное платье, было заказано нарочно к случаю,
равно, как черная кружевная шляпа с вуалью. Когда ее позвали смотреть
знаменитую Дузе, она не поехала -- денег пожалела, кроме того, была слишком
разбита нервами. Все это время в Петербурге она спала не больше 5 часов.
Сердце ее билось учащенно, когда она в карете Ауэрбах въехала на двор
Аничкова дворца. У ворот и у крыльца солдаты отдавали ей честь, в ответ она
кланялась. В передней спросила щвейцара, есть ли приказание принять графиню
Толстую, ответ был: нет. Спросили еще кого-то, такой же ответ. Сердце у нее
упало. Кто-то позвал скорохода государя. Пришел молодой человек
благообразной наружности в огромного размера треугольной шляпе, одетый в
красный с золотом камзол. Со страхом в душе она повторила свой вопрос. "Как
же, ваше сиятельство, государь, вернувшись из церкви, уже о вас спрашивал",
-- ответил он и побежал по крутой лестнице, обитой ярко-зеленым ковром,
очень некрасивым. Она бросилась за ним, не соразмерив сил. Наверху
почувствовала такой прилив крови к сердцу, что испугалась, что сейчас умрет.
Скороход вернется звать ее к государю и найдет труп. Или она слова не сможет
выговорить. Ей было трудно дышать. Присев, хотела спросить воды и не могла.
Вспомнила, что загнанных лошадей начинают медленно выводить. Встав с дивана,
стала прохаживаться по гостиной, но сердце долго не успокаивалось. Она
развязала под лифом корсет и, присев на диван, принялась растирать грудь
рукой. Все это время она думала, как дети примут известие о ее смерти.
Только через несколько минут ей стало легче, и она смогла осмотреться.
Гостиная была уставлена красной атласной мебелью, в центре женская статуя с
двумя мальчиками по бокам. В простенках арок, отделявших гостиную от залы,
стояли два зеркала, везде множество растений и цветов. Когда ей было дурно,
она не отрываясь смотрела на роскошные ярко-красные азалии. Окна выходили на
скучный мощеный двор с двумя каретами. По двору ходили солдаты.
Никогда в нем не было подлинной любви, одна чувственность. Это особенно
чувствуется в лёвочкиных дневниках. Ее поразил один вырванный листок,
поразил грубым цинизмом разврата. Боже, как много в нем цинизма! В 52-ом
году он записал в дневнике: "Любви нет, есть плотская потребность сообщения
и разумная потребность в подруге жизни". Видимая нить связывает старые
дневники Лёвочки с "Крейцеровой сонатой". Интересно, какой Лёвочка
настоящий: этот или тот, который писал ей начальные буквы слов на карточном
сукне? Перед свадьбой она быстро бросила читать его дневник, слишком это
было ужасно для восемнадцатилетней девушки. Вот так Таня-сестра после
знакомства с дневниками Лёвочкина брата Сергея отказалась выйти за него...
Если бы она тогда дошла до этого мерзкого признания, то никогда, ни за что
не вышла бы за него замуж. Нет, не могут ужиться эти два понятия: чистота
женщины и разврат мужчины. Разврат мужа делает невозможным счастье брака.
Удивительно, что несмотря на все это они прожили такую брачную жизнь. Их
счастье стало возможно только благодаря ее детскому неведению. И еще чувству
самосохранения. Она инстинктивно закрывала глаза на всё прошедшее, она
умышленно, оберегая себя, не читала всех его дневников и не расспрашивала
про прошлое. Иначе погибли бы они оба. Он не знает, что только ее чистота их
спасла. Этот хладнокровный разврат, эти картины сладострастной жизни
заражают, как яд. Женщина, увлеченная кем-нибудь другим, могла бы сказать
мужу: "Ты осквернил меня своим развратом, так вот тебе за это!"
С 15 лет похоть, позывы плоти мучили Лёвочку. Гимназистом он начал
посещать дома терпимости, каждый раз презирал себя после таких визитов, но
скоро опять поддавался искушению. На Кавказе он не жил аскетом, как Оленин в
"Казаках". Старый казак Епишка, в повести Ерошка, поставлял ему местных
женщин, от одной из них он заразился дурной болезнью. Пришлось ехать в
Тифлис, и в дневнике он жалуется на дорогое и мучительное лечение ртутью...
Во всех его дневниках проглядывает самообожание. Люди для него
существовали постольку, поскольку они касались его. А женщины! Она поймала
себя на том, что запоем, словно пьяница, переписывала его дневники, и
пьянство ее состоит в ревнивом волнении от тех мест, где речь идет о
женщинах. Еще в дневниках ее поразило, что, наряду с описаниями разврата,
Лёвочка каждый день искал случая сделать доброе дело. Так и нынче. Пойдет
гулять на шоссе, и то лошадь направит пьяному, то поможет запрячь, то воз
поднять. Прямо случая ищет сделать доброе дело.
Но, мысль в ней кричала и билась, как подраненная птица, он добр ко
всем, кроме нее. Он только тогда добр, когда проявление доброты легко и
похвально, когда оно ему ничего не стоит. В начале 84-го года она в отчаянии
обнаружила, что опять беременна -- в двенадцатый раз. Сменяющиеся
беременности были для неё не только тяжелы, но и унизительны. Она больше не
ощущала себя женщиной, она думала, что ее роль больше походила на роль
породистой кобылы или сосуда, принимающего семя хозяина, чтобы произвести
ему потомство. Лёвочка, как и большинство его друзей, как тот же Страхов,
придерживался мнения, что единственное назначение женщины состоит в рождении
и воспитании детей. Ему была невозможна, нравственно отвратительна мысль,
что у женщины могут быть интересы и потребности. Их интимная близость все
больше тяготила ее, оставляла пустоту. В молодости она любила его больше
сердцем. Она охотно отдавалась, видя, какое это доставляет ему наслаждение.
С возрастом она стала замечать, что он любит ее больше всего тогда, когда
она ему нужна для удовлетворения его страсти. После этого ласковый тон
немедленно переходил в строго-суровый или брюзгливый. Лёвочка не замечал или
не хотел замечать, что она уже не сентиментальная восемнадцатилетняя
девушка, а зрелая женщина, которая в известные периоды относится к мужу
страстно и ждет от него удовлетворения. Наверно поэтому все ложь в
"Крейцеровой сонате", что касается женщины в ее молодых годах. У молодой
женщины, особенно рожавшей и кормившей, нет половой страсти. Ведь она
женщина-то в два года раз. Страсть просыпается к 30 годам...
Ей как-то подумалось, потом она совсем утвердилась в мысли, что, не
понимая женщин, Лёвочка в своих художественных вещах представляет женские
образы совсем не так, как мужские. Последние чаще всего показаны изнутри, и
в этом главная и поразительная сила Лёвочки как писателя. От женщин остается
только внешнее впечатление, часто очень яркое, но всегда наружное. Мы
узнаем, что думали и особенно переживали князь Андрей, или Пьер, или Иван
Ильич, но этого никак не скажешь про Наташу или Анну...
В 84-ом она хотела во что бы то ни стало избавиться от этой
беременности. Тайком от Лёвочки она поехала к акушерке в Тулу, но та, узнав,
кто такая посетительница, отказалась наотрез. Она брала очень горячие ванны,
прыгала с комода -- все было напрасно. Вечером 17 июня они все сидели за
столом в саду: Лёвочка, она, дети и Кузминские, которые летом обычно жили в
Ясной, когда он сказал, что хочет продать остаток лошадей из самарского
имения. Она не удержалась, напомнила ему, что эта затея с конным заводом,
как и многие его начинания, принесла им сплошные убытки. Лёвочка вскочил на
ноги, закричал, что жить так больше не может, что он уезжает в Америку,
чтобы начать новую жизнь. Бросил в котомку какието вещи и, перекинув ее
через плечо, ушел по дороге в Тулу. У нее начались родовые схватки. Ее
хотели отвести в дом, она не давалась, кричала, что здесь будет ждать
возвращения мужа. Он вернулся с полдороги, вспомнил, наверно, что жена
должна вот-вот родить. Прошел к себе, не подойдя к ней, лег спать на диване.
В три часа ночи она разбудила его: "Прости меня, я рожаю, может быть, умру".
Он ничего не ответил, помог ей подняться наверх, оттуда его прогнала
акушерка... После родов сцены продолжались. Зачем она взяла кормилицу?
Почему она соблазняет его своим поведением и в то же время отказывает ему в
близости? Ее объяснения, что не прошло и месяца после родов, что у нее
осложнения, приводили его в бешенство. Обезумевший от похоти
пятидесятишестилетний Лёвочка не хотел слушать доводов разума. Когда она, не
выдержав, уступила, результатом были страшные боли. Вызванная акушерка
прописала супругам строгую диету воздержания...
Кризис 84-го года миновал, отношения стали спокойнее, но рубец на
сердце остался. Перечитывая дневники Лёвочки того времени (с самого начала
они читали дневники друг друга, потом он стал прятать от нее дневник или
заводил другой, но прямо никогда не запрещал читать), она ясно увидела,
какая пропасть непонимания образовалась между ними. 18 июня он записал:
"Начались роды -- то, что есть самого радостного, счастливого в семье,
прошло как что-то ненужное и тяжелое". Боже, что он говорит! Счастливого --
для кого? Неужели он может быть счастлив только ценой ее страданий? Он ее
жалеет только в том смысле, что она не хочет следовать его новым правилам.
Она идет к гибели, пишет Лёвочка и тут же, в пароксизме самолюбования,
перечисляет свои достижения: он отказался от мяса и вина, чай пьет только
вприкуску, стал меньше курить. Господи, где взять силы!
IV
-- Его Величество просит графиню Толстую к себе!
Скороход стоял перед ней в почтительной позе. Доведя ее до дверей
кабинета, он с поклоном удалился. Тут же появился государь, протянул руку.
Она поклонилась, слегка присев. Сразу почувствовала, что он к ней
благосклонен.
-- Извините, графиня, что я вас заставил так долго ждать, но
обстоятельства сложились так, что ранее я никак не мог.
-- Я и так благодарна, что Ваше Величество оказали мне эту милость.
На вопрос, что она, собственно, желает от него, она, успокоившись,
заговорила: Ваше Величество, последнее время я стала замечать в моем муже
желание писать в прежнем художественном роде. Так, совсем недавно он мне
сказал, что отодвинулся от своих религиозно-философских работ, что в голове
у него складывается нечто художественное, в форме и объеме "Войны и мира".
Это была неправда, но у нее десять детей. Она начала издание Полного
собрания сочинений Толстого поздней осенью 84-го года в Москве. Перед этим
Лёвочка уже несколько лет проповедовал, что нужно отказаться от
собственности на землю и на издательсткие права. Она знала, что нужно что-то
предпринять. Дети подрастали, нужно было обеспечить им образование,
выпустить в жизнь. Ценой тяжелых переговоров и сцен они достигли
компромисса: все написанное Лёвочкой после 1881 года, откуда он исчислял
свое духовное перерождение, принадлежит всем и каждому, права на остальные
произведения и прочую собственность он передал ей. Таким образом, она стала
единственным издателем всех его шедевров: "Детство", "Отрочество" и
"Юность", "Севастопольские рассказы", "Казаки", "Война и мир", "Каренина"...
Она обратилась за советом к вдове Достоевского Анне Григорьевне. Оказалось,
что та за два года выручила от продажи Полного собрания произведений мужа 67
тысяч, научила сколько следует отчислять книгопродавцам и прочее. За три
года у нее вышло в свет 12 томов Толстого, нужно было выручать тринадцатый.
Когда Лёвочка стал жаловаться, что она погрязла в деньгах, она ему
напомнила, что продает 12 томов за 8 рублей, а он прежде брал 12 за одну
только "Войну и мир"... Когда-то он был благодарен ей за совет перестать
печатать "Войну и мир" в журнале у Каткова. В результате они заработали
многие десятки тысяч, достигли финансовой независимости, о которой Лёвочка
мечтал с юности.
Она теперь смогла вполне рассмотреть государя. Бросалось в глаза, что
он очень высокого роста и толст, но, видимо, крепок и силен. Голова, почти
лишенная волос, была немного узка от виска до виска, как бы сдавлена. Глаза
были ласковые и добрые, улыбка конфузливая и тоже добрая. Государь говорил
приятным и певучим голосом, скорее робко:
-- Ах, как это было бы хорошо! Как он пишет, как он пишет!
Она продолжала, ободренная вниманием собеседника:
-- Между тем предубеждение против моего мужа возрастает. "Плоды
просвещения" сначала запретили, теперь велели играть в императорском театре.
"Крейцерова соната" и вместе с ней XIII часть все еще арестованы...
-- Да ведь она так написана, что вы, вероятно, детям вашим не дали бы
ее читать.
Что она могла ответить государю? Что "Крейцерова соната" уже несколько
лет отравляет ее отношения с мужем? Что она сама поставлена в невыносимое,
невозможное положение... Если бы она только могла выложить всю правду,
сказать открыто, что она думает по поводу этой злополучной вещи! История
началась в Ясной Поляне летом 1887 года, когда дети устроили домашний
концерт с участием студента Московской консерватории Ляссоты, дававшего
уроки скрипки их сыну Леве. Ляссота вместе со старшим Сергеем сыграли
Крейцерову сонату. Ах, эта музыка! Что за сила и выражение всех на свете
чувств. На столе у нее стояли розы и резеда, они готовились обедать, погода
была теплая, мягкая, после грозы, потом придет ласковый и любимый Лёвочка...
Она была счастлива, как прежде. Она знала, что это ее жизнь, за которую
должно благодарить Бога. Лёвочка, обожавший Бетховена, слушал с глазами,
полными слез. Ночью, когда они остались вдвоем, это снова был нежный и
пылкий Лёвочка, как в первые годы их брака. Через несколько недель она с
ужасом обнаружила, что беременна. 23 сентября праздновали их серебрянную
свадьбу, а она испытывала смущение и стыд, не решаясь объявить про свое
положение. В марте она родила Ваничку. Шестидесятилетний счастливый отец был
наверху блаженства, однако очень скоро уселся за писание рассказа или
повести, где на многих страницах проповедовал полное воздержание от половой
жизни, даже и в браке. Она была вне себя, переписывая эти страницы, но он не
хотел слушать никаких возражений. После выхода рассказа в свет она написала
свою повесть, автобиографическую, потому что ей была невыносима мысль, что
читатели Толстого станут отождествлять ее с героиней "Крейцеровой сонаты".
Герой ее повести князь Прозоровский, чувственное животное, женится на
невинной девушке 18 лет, которая вдвое моложе его. После венчания он, не
дожидаясь, пока они приедут домой, овладевает новобрачной в карете, которая
подпрыгивает на дорожных ухабах. Позднее, когда в жену Прозоровского --
платонически -- влюбляется молодой художник, озверевший от ревности князь
убивает ее... От печатания повести ее отговорили, однако горечь и обида
остались. Если бы те, кто с благоговением читали "Крейцерову сонату", если
бы они только могли заглянуть в любовную жизнь Лёвочки! Если бы они знали,
что он бывает весел и добр только тогда, когда ведет эту им осуждаемую
любовную плотскую жизнь. О, они бы свергли своего кумира с пьедестала. Она
всегда любила его такого, как он есть: нормального, слабого в привычках и
доброго. Не нужно уподобляться животным, но в то же время безнравственно
насильно проповедывать истины, которых в себе не вмещаешь. Когда цензура
запретила XIII том с этой ненавистной "Сонатой", она решила действовать и,
как результат этого решения, говорила теперь с государем. Запрещение тома
означало большие денежные потери, которых она не хотела допустить. Вдобавок
ею овладела мысль, что ее хлопоты по поводу рассказа докажут всему миру, что
она не принимает этого произведения на свой счет.
-- К сожалению, Ваше Величество, форма этого рассказа слишком крайняя,
но основная мысль, что идеал всегда недостижим. Если поставить идеалом
крайнее целомудрие, то люди будут в брачной жизни только чисты.
Она понимала, что ее ответ неубедителен, только приличен. Государь по
доброте своей не возражал, он спросил, не может ли муж переделать немного
эту вещь.
-- Нет, Ваше Величество, он никогда не может поправлять свои
произведения и про эту повесть говорил, что она ему противна стала, что он
не может про нее слышать.
Она поспешила добавить:
-- Как я была бы счастлива, если бы возможно было снять арест с
"Крейцеровой сонаты" в полном собрании сочинений. Это милостивое отношение к
Льву Николаевичу могло бы очень поощрить его к работе.
-- В полном собрании, пожалуй, можно ее пропустить. Не всякий в
состоянии его купить, значит большого распространения не будет.
Она почувствовала радость. Это был успех, успех несомненный.
-- Ваше Величество, если муж мой будет опять писать в художественной
форме и я буду печатать его произведения, то для меня было бы высшим
счастьем, если бы приговор над его сочинениями был выражением личной воли
Вашего Величества.
-- Я буду очень рад, присылайте его сочинения прямо на мое
рассмотрение.
Господи, подумала она, все сбывается, о чем я молилась. Окружающие
Лёвочку толстоисты только языком мелют, а она действует. Не философствует,
но действует, добивается своего. Государь продолжал:
-- Будьте покойны, все устроится. Я очень рад.
Он встал и подал ей руку. Она сказала, поклонившись:
-- Мне очень жаль, что я не успела просить о представлении императрице.
Мне сказали, что она нездорова.
-- Нет, императрица сегодня здорова и примет вас, вы скажите, чтобы о
вас доложили.
Она уже совсем было собралась уходить, но в дверях он ее остановил
вопросом:
-- Вы долго еще пробудете в Петербурге?
-- Нет, Ваше Величество, я сегодня уезжаю.
-- Так скоро? Отчего же?
-- У меня ребенок не совсем здоров, ветряная оспа.
-- Это совсем не опасно, только бы не простудить.
-- Вот я и боюсь, Ваше Величество, что без меня простудят, такие стоят
холода.
Она еще раз поклонилась, и он еще раз, очень ласково, пожал ей руку.
V
Она оказалась в той же гостиной с ярко-красными азалиями, глядя на
которые думала, что умирает. У дверей в приемную императрицы с одной стороны
стоял пожилой лакей иностранной наружности, с другой -- негр в национальном
мундире (в кабинете государя было еще три негра). Она попросила лакея
доложить о себе государыне, прибавив, что это с разрешения государя. Лакей
ответил, что у императрицы сейчас сидит дама и что он доложит, когда дама
уйдет. Выговор у лакея был тоже иностранный.
Когда в разговоре государь спросил ее про Владимира Григорьевича
Черткова, она ответила, что они его более двух лет не видели: у него больная
жена, которую он не может оставить. И еще, что Лёвочка сошелся с Чертковым
сначала не на религиозной почве, а по поводу издательства для народа,
Посредник. Сейчас она поняла, что этот уклончивый ответ был самый лучший --
по обстоятельствам. Конечно, ей лично Чертков причинил много зла, но сказать
про это было бы нетактично. Государь лично знает Черткова и неизвестно, как
бы он отнесся к отрицательному о нем отзыву. Еще ей вдруг подумалось, что
государь напоминает Черткова, особенно голосом и манерой говорить. Когда
Чертков появился в их семье -- это было осенью 1883 года вскоре после смерти
Тургенева -- она сначала обрадовалась, потому что он выгодно отличался от
прочих толстоистов, фанатиков, нигилистов, сектантов, которых прислуга иначе
не называла как темными: душевнобольные и убогие, немытые и просто
подозрительные личности, один, например, признавался, что никогда не
открывал "Войны и мира". Чертков, молодой человек из петербургского большого
света, показался ей желанным пришельцем из привычного мира. Отец --
генерал-адъютант, мать, урожденная Чернышева-Кугликова, -- близкий друг
императрицы. Сначала он вел обычную жизнь гвардейского офицера: кутежи,
карты, женщины. Разочаровавшись, подал в отставку, обратился к религии и
философии, что привело его к идеям Лёвочки. Очень скоро она узнала другую
сторону Черткова: лицемер и холодный деспот, который поставил своей целью
совершенно отдалить ее от мужа, чтобы стать единственным апостолом и
истолкователем толстовства... Весь страшный эпизод 84-го года она относила
на счет интриг Черткова. Он приставил к Лёвочке своего друга Пашу Бирюкова в
качестве секретаря. Эти постоянные разговоры Маши, что она выйдет за
Бирюкова! Господи, за что ей такое наказание? Со дня ее рождения Маша
доставляет ей одни мучения. Если она выйдет за Бирюкова, она погибнет.
Иногда она думала, что их непонимание с Машей невозможно разрешить
из-за того, что теперь Лёвочка дает все переписывать дочерям, особенно Маше.
Раньше, бывало, она переписывала все, что он писал и ей было это радостно.
Сын Сергей как-то сосчитал, что только "Войну и мир" она переписала не менее
семи раз, а ведь в романе добрых тысяча страниц. При этом воспоминании на
сердце у нее полегчало. Тогда Лёвочка не только давал ей все им написанное,
он всегда с интересом и вниманием выслушивал ее мнение. Она часто думала и
была уверена, что без нее этот замечательный роман, может быть, никогда бы
не был завершен. И дело здесь не в одном переписывании, хотя это был труд
громадный в сочетании с неразборчивым Лёвочкиным почерком и отрывочностью
его заметок. Постепенно она научилась угадывать, что он хотел сказать, но
иногда даже он не мог вспомнить, что имел в виду. Надо еще помнить эти
постоянные беременности: четыре за время писания романа. Она принесла
Лёвочке успокоение счастливой любви. Она освободила его от множества
повседневных забот по управлению Ясной Поляной, она взяла в свои руки
финансы, чего он совсем не ожидал от восемнадцатилетней жены. Это все он
высказал в "Анне Карениной" при описании первых дней брака Кити и Левина.
Потому что Кити и Левин -- это они с Лёвочкой. С ее появлением творчество
Лёвочки набрало силу. Последнюю свою холостяцкую вещь, маленькую повесть
"Казаки", он писал почти 10 лет. Вскоре после женитьбы он взялся за свой
главный роман, который завершил за 6 лет. Надо признать, первые наметки не
произвели на нее впечатление. У себя в журнале она отметила, что ей его
писательство кажется ничтожным, когда он пишет про графиню такую-то, которая
разговаривала с княгиней такой-то. А ведь это было начало "Войны и мира"!
Очень скоро, однако, великосветский роман на ее глазах разросся в
национальную эпопею с множеством великолепных, живо выписанных персонажей,
превратился в завораживающее повествование, которое с восторгом и
восхищением читают во всем мире. Как это Лёвочка не понимает, что его слава
и величие в его романах, как может тратить себя на пустые проповеди. Она не
переставала ужасаться его бессмысленной игрой в Робинзона, когда вместо
умственной работы, которую она ставила выше всего в жизни, он с утра до
вечера ставит самовар, колет дрова, шьет сапоги, одним словом выполняет ту
неспорую физическую работу, которую в обыкновенном быту делают мужики и
бабы. Вдруг ей страстно, до боли захотелось домой, в Ясную. Господи, сделай
так, чтобы все образовалось, чтобы они опять были заодно. После их первой
брачной ночи Лёвочка записал в дневнике: "Неимоверное счастье! Не может
быть, чтобы это кончилось только жизнью!"
От автора.
Читатели, знакомые с дневниками Софьи Андреевны Толстой, без труда
обнаружат, что текст рассказа сильно обязан этим дневникам. Остальным это
тоже нелишне знать.
8 апреля 1998 года. Кресскилл
Copyright © 2000 by Vitaly Rapoport All rights reserved
Одно из ярких воcпоминаний моего детcтва это как дедушка покупал
арбузы. Поcлевоенная жизнь на Украине cоcтояла из множеcтва нехваток и
лишений, но арбузы приcутcтвовали вcегда. Что-то еcть в украинcком черноземе
подходящее для арбузов. Или в воздухе. Могло не быть, или поcтоянно не было,
мяcа, артишоков, штанов или крыши над головой, люди годами не видели
туалетного мыла, но кавуны были. До такого оcкорбления национального
доcтоинcтва не доходило. Закупкой продовольcтвия занималаcь бабушка, но
арбузы была оcобая cтатья, вне ее юриcдикции. Решение ехать за арбузом
принималоcь без моего учаcтия, я узнавал о нем, когда бабушка или мама
вручала мне объемиcтую cетку (на Украине не говорили авоcьку, это
по-моcковcки). Это значило cледовать за дедушкой. Дед перевалил за cемьдеcят
и ходил c палкой. Мы не торопяcь покрывали пару кварталов до трамвайной
оcтановки и cадилиcь в первый номер. Выcокий краcный трамвай c прицепом
позванивая гордо cледовал по тениcтому бульвару, проложенному Потемкиным
поcреди широченного проcпекта Карла Маркcа, бывшего Екатерининcкого, но так
его больше никто не называл -- из уважения к творчеcтву гениального
немецкого мыcлителя. Впрочем, горожане говорили проcто -- Проcпект. Мы
выходили, по-меcтному cходили, на оcтановке Озерка, вмеcте c множеcтвом
других паccажиров, шумных и толкливых. Одноименный рынок начиналcя тут же, в