Распутин Валентин Григорьевич. Василий и Василиса

   Где и как они с Василием сговорились, никто не знал.
   Петру уже сыграли свадьбу, на которой больше всех пела и плясала Настя, прошли октябрьс-кие праздники, выпал запоздавший в ту осень снег. Василий, собиравшийся перед этим на промысел, вдруг приостановил сборы и позвал к себе Петра.
   - Ты эту, пришлую, видел? - спросил он сына, не глядя на него.
   - Это которая шьет?
   - Ага.
   - Видел, она ж по деревне ходит.
   - Хочу взять ее к себе,- сказал Василий и повернулся к Петру.
   - Да ты что, отец, серьезно? - не сдержавшись, удивился Петр.
   - А чего? Нельзя мне, что ли?
   - Да почему нельзя? - забормотал Петр, не зная, что сказать.- Конечно. Ты еще не старый. Кто говорит, что нельзя?
   - Дело не в том, старый или не старый,- невесело поправил Василий.Надоело мне самого себя обстирывать, самому себе кашу варить. Живу как арестант. Хозяйка нужна - вот какое дело.
   Они помолчали.
   - Заходи перед вечером завтра, бутылку на троих разопьем, свадьбу, стало быть, сыграем. Я Насте накажу, чтоб сготовила.
   Дома Василиса хлопотала на кухне.
   - Мать! - возбужденно закричал Петр, входя.- У нас отец женится.
   - Но,- бесстрастно откликнулась Василиса.
   - Точно говорю. Завтра приведет.
   - Пускай хошь тыщу раз женится, я к нему никакого касанья не имею.
   - Обидно, поди?
   - Чего ты, Емеля, мелешь? - вскинулась Василиса.- Обидно стало, изошлась вся от обиды - куды там! Полоумная она, раз идет за него. Добрая не пошла бы.
   Новую жену Василия звали Александрой, и была она ненамного старше Анны, его первой дочери. Василиса впервые увидела ее утром из окна, когда Александра, припадая на одну ногу, шла через двор в уборную.
   - Да она хромоножка,- обрадовалась Василиса.- Я говорила, добрая за него не пойдет, так и есть. Теперь они заживут. Черт черту рога не обломит.
   В первое время Александра нигде не показывалась, отсиживалась в амбаре. Василий сам кипятил чай, сам ходил в магазин, но и он тоже старался лишний раз на улицу не выходить. Для деревни его женитьба была ковшом меда, вылитым на муравейник: ее судили и рядили на все лады, после войны она стала самым важным событием, намного важнее любой смерти, случив-шейся за последние годы. У баб вдруг не стало хватать соли, хлеба, исчезли куда-то стиральные доски и утюги, и за всем этим они шли к Василисе, заводя разговор о молодых,- конечно, имелось в виду, что они спрашивают о Петре и Тане. И только бабке Авдотье, которая уже и тогда была глуховатой, хитрить не приходилось.
   - Ты, сказывают, сестричкой обзавелась, Василиса! - кричала она, расположившись на скамье.
   - Тебе, старуха Авдотья, делать нечего, вот ты и ходишь, сплетни полощешь,- сердито отвечала Василиса.
   - А тебя за душу берет?
   - Мне начхать, мне ихнее исподнее белье не стирать.
   Бабка Авдотья обводила избу испытующим взглядом и снова кричала:
   - Сюды-то не заходит?
   - Пускай только зайдет - я ей глаза выцарапаю.
   - Выцарапай, выцарапай,- поддакивала бабка Авдотья.- Ей волю дай, и тебя из избы выгонит. Ты, Василиса, с ее глаз не спускай.
   Вскоре они встретились - жить в одном дворе и совсем не встречаться было невозможно. Александра, выйдя из амбара, вдруг прямо перед собой увидела Василису и в нерешительности остановилась, не зная, как быть. Василиса с интересом разглядывала ее и ждала.
   - Здравствуйте,- совсем растерявшись, чуть слышно поздоровалась Александра.
   - Вот оно как - здрасьте, значит,- удивилась Василиса и рассердилась.А чаю не хотите? Хромай, куды хромала, хромоножка, я не сахарная, от твоих "здрасьте" не растаю. Ишь ты, здрасьте, обходительная какая!
   Она долго не могла успокоиться, ворчала на Петра, через стенку накричала на Настю, на весь дом гремела посудой. Ей казалось, что ее оскорбили, а она не сумела ответить как следует, она на все лады повторяла злополучное "здравствуйте", произнесенное Александрой, словно оно не переставало ее жалить.
   Настя подружилась с Александрой и уже через месяц звала ее Шурой. А потом у Насти застучала машинка - это Александра шила ее ребятишкам рубашонки, штанишки, и они, несмышленыши, бежали хвастаться обновой к Василисе. Заглянув на стук машинки один раз, зачастила в Настину избу и Таня - тоже что-то кроила, шила, а потом появлялась в новом халате, в новой юбке. Василиса хмурилась, молчала. Через стенку было слышно, как на той половине избы разговаривали, смеялись. Василисе казалось, что никто ее больше не замечает, никто с ней не считается, а только терпят,- мол, живешь, ну и живи.
   - Матерью-то еще не зовешь ее? - с обидой спрашивала она у Насти.
   - Ты, мама, не собирай чего не следует,- сердилась Настя.
   - А по мне хошь зови. Мне помирать скоро, а она вон кобылицей ржет молодая.
   - Ты, мать, жизнь прожила, а ума не нажила,- вступался за Александру Петр.- Ходишь, злишься, а за что - сама не знаешь. В чем она перед тобой виновата?
   Василиса умолкала, уходила в себя.
   Однажды после Нового года, когда Василиса ушла в гости, Александра наконец-то осмелилась войти в избу - сама бы она ни за что даже через порог не переступила, да ее позвала Таня, чтобы помочь ей разобраться в какой-то выкройке. Они разговорились, потом Александра выглянула в окно и ахнула: Василиса закрывала за собой ворота. Александра метнулась в дверь, но проскочить незамеченной мимо Василисы не успела.
   - Эт-то еще чего?! - увидев ее, закричала Василиса.- Ах ты, супротивица! В избу захотела. Я тебе счас покажу дорожку, я тебе...
   - Меня Таня позвала,- пыталась оправдаться Александра.
   - Мало ей амбара! - гремела Василиса, торопливо осматривая двор, словно подыскивая палку.- Мало ей Настькиной половины - сюды захотела! Я тебя отважу!
   - Не смей! - пыталась защищаться Александра.
   - Я тебе не посмею! Я тебе вторую ногу обломаю!
   - Злишься, да? - вдруг переходя в наступление, закричала Александра.Хочешь выжить меня? Не выйдет! Все равно он с тобой жить не будет,отталкиваясь одной ногой, она наступала на Василису.- Он мой! Ты ему не нужна, не нужна, не нужна!
   - Чего, чего! - опешила Василиса и рявкнула: - Кыш, кукша! Кыш, кукша! - еще раз крикнула она и, не оборачиваясь, пошла в дом.
   - Чтоб больше эта хромая нога сюды не ступала! - строго выговорила Василиса Тане.- Покуда я здесь хозяйка, а не она. У меня и без нее кровь порченая, моя судьба не сладкая была. Вот умру - еще помянете меня.
   Она сняла с головы платок, который снимала редко, и стала гребешком расчесывать свои седые волосы. Таня, напугавшись, забилась на кровать и молчала.
   - Сейчас бы квасу попила,- неожиданно сказала Василиса Тане.
   - А квасники есть? - обрадовалась Таня.- Я бы поставила...
   - Нету,- вздохнула Василиса.
   Со временем Василиса, кажется, стала привыкать к Александре, она уже не ворчала, не злилась, а, встречая ее, отводила глаза и молча проходила мимо. О случившемся Василиса не вспоминала - то ли чувствовала себя виноватой, то ли просто не хотела бередить душу. Она стала молчаливой, задумчивой, по вечерам, убравшись по хозяйству, уходила к старухам на чай и возвращалась только ко сну.
   - Ты у нас, мать, не заболела? - спрашивал Петр.
   - Есть когда мне болезнями заниматься,- неласково отвечала она и уходила.
   Потом выяснилось, что Василиса писала письмо среднему сыну, который жил в тридцати километрах от деревни в леспромхозе, чтобы он взял ее к себе. Сын с радостью согласился и даже собирался ехать за ней, но она с попутчиками передала, чтобы он не торопился. Переселиться на новое место она так и не решилась.
   - Везде хорошо, где нас нету,- вздыхая, говорила она Тане.- Куды мне теперь трогаться, помирать скоро надо.
   В последнее время Василиса привязалась к Тане, по утрам, жалея ее, старалась не греметь посудой, не позволяла ей делать тяжелую работу. Таня часто болела, заболев, улыбалась грустной и виноватой улыбкой.
   - Поболей, поболей,- утешала ее Василиса.- Потом детей народишь, болеть некогда будет. А жисть, она долгая. Твоя жисть тоже не сладкая будет, мужик тебе не золото достался.
   Потом она шла к Насте и говорила:
   - Ты бы, Настька, сходила в амбар, к этим. У них, поди, малина есть. Пускай Таня чай с малиной попьет. Скажи Александре своей - для Тани.
   Прошла зима, в марте сбежала под гору талая вода, запели по дворам петухи. Настиных ребятишек в эту пору домой загонять приходилось ремнем или пряником. Убегут и дверь не закроют, кому не лень приходи и все собирай. Мать на работе, Василиса, как могла, следила - да разве за всем уследишь?
   Как-то раз Василиса пошла посмотреть, есть ли кто у Насти дома, открыла незапертую дверь и вдруг замерла. В комнате кто-то плакал. Осторожно ступая, Василиса воровато заглянула в комнату - на кровати, зарывшись головой в подушки, лежала Александра и всхлипывала.
   - Евон как,- удивилась Василиса.- Плачет.
   Она подождала, но Александра все не успокаивалась. Василиса подумала и подошла к самой кровати.
   - Слезами горе не зальешь,- негромко, чтобы только дать о себе знать, сказала Василиса.
   Александра испуганно вскочила и села на край кровати.
   - А может, горя-то и нету,- продолжала Василиса.- У бабы, как у курицы, глаза на мокрое место поставлены.
   Александра, не переставая всхлипывать, по-прежнему смотрела на нее с испугом.
   - Пойдем-ка, бабонька, ко мне,- вдруг предложила Василиса.- Я самовар поставлю, чай попьем.
   Александра, отказываясь, замотала головой.
   - Пойдем, пойдем, не ерепенься,- решительно сказала Василиса.- Я на тебя зла не имею, и ты на меня не имей. Нам с тобой делить нечего.
   Она привела ее в дом и усадила у стола. Александра то всхлипывала, то начинала икать.
   - Не могу, когда бабы плачут,- обращаясь к опешившей Тане, которая лежала в кровати, объяснила Василиса.- Для меня это нож острый по сердцу. Жисть как пятак - с одной стороны орел, с другой решка, все хотят на орла попасть, а того не знают, что и с той и с другой стороны он пять копеек стоит. Эх, бабоньки! - она вздохнула.- Много плакать будем - сырость пойдет, а от сырости гниль заводится. Да кто вам сказал, что ежели плохо, то плакать надо?
   Она ушла на кухню и загремела там самоваром.
   - Ну? - вернувшись, спросила она у Александры и показала в сторону амбара.- Он, ли чо ли?
   - Нет,- замотала головой Александра.- Это из-за мальчика, из-за сына.
   Она взглянула на Василису и умолкла.
   - Ты расскажи,- попросила Василиса,- легче будет.
   - Легче не будет. Я чай подожду, чтобы запивать. Так не могу.
   Александра помолчала, но почти сразу же, не вытерпев, стала рассказывать:
   - Ему было четыре годика, совсем маленький. Меня взяли в трудармию, а он остался с моей мамой. Их без меня эвакуировали, я долго не могла попасть в город, пришла, а их нету.
   Она опять всхлипнула.
   - Скоро чай будет,- напомнила Василиса.
   - Маму дорогой ранило, ее сняли с поезда, а его повезли дальше. Говорили, что в вашу область.
   - Скоро чай будет,- опять сказала Василиса.
   - Теперь он мне снится. Когда ему исполнилось десять лет, снился десятилетним, когда исполнилось пятнадцать, и во сне столько же. А теперь он совсем взрослый. Приходит сегодня ночью и говорит: "Мама, дайте мне свое родительское благословение, жениться хочу".
   - А ты? - вся подавшись вперед, спросила Василиса.
   - А я ему отвечаю: "Подожди, сынок, вот найду тебя, тогда и женись"."А скоро ты меня найдешь?" - спрашивает он.
   - Ой ты! - ахнула Василиса.
   - "Скоро,- говорю,- сынок, очень скоро". Он и пошел от меня. "Ау! кричит.- Мама, ищи".- Василиса, замерев, ждет продолжения. Александра молчит.
   - Так и ушел?
   - Ушел.
   - А не сказал, где искать-то?
   - Нет.
   - Спросить надо было, допытаться.
   Александра бессильно пожала плечами.
   Они пили чай и разговаривали, потом разговаривали уже после чая. А через несколько дней рано утром Александра зашла к Василисе прощаться.
   - Собралась я,- грустно сказала она.- Пойду дальше.
   - С богом,- благословила ее Василиса.- Иди, Александра, иди. Земля у нас одна, так и иди по ней. А я за тебя молиться буду.
   Она вышла проводить ее за ворота и долго смотрела ей вслед, как когда-то в войну, когда провожала ребят.
   В то утро Василий впервые пришел к самовару. Василиса налила ему стакан чаю и поставила на середину стола.
   * * *
   В последнее время Василий все чащо и чаще жалуется на поясницу. Он сидит на кровати и, раскачиваясь, пробует размять спину. При этом он морщится и кряхтит, на его измученном лице в рыжей щетине блестят капли пота.
   - Ох,- стонет он,- подсидела, окаянная, скараулила, нечистая сила! Хошь бы на минутку отпустила.
   Обессилев, Василий ложится и закрывает глаза. Спокойно лежать он тоже не может и опять приподнимается.
   - Васька! - кричит он в открытую дверь.
   Никто ему не отвечает.
   - Васька!
   Васьки нет.
   После работы к Василию приходит Петр.
   - Ты накажи Ваське, чтоб заглядывал ко мне,- говорит Василий.- А то круглый день один. Умру, и никто глаза не закроет.
   - Как у тебя? - спрашивает Петр.
   - Чего как? Сам видишь как. Вся спина книзу опускается. Хошь караул кричи.
   - Врача надо.
   - Врача, врача,- злится Василий.- Была вчера фельдшерица, а толку сколько? Я ей говорю, поясница болит, а она глазами хлопает. Она до меня знать не знала, что у человека поясница есть.
   - У них это по-другому называется.
   - Они понос тоже по-другому зовут, а лечить обязаны, на то учились.
   - Что она тебе сказала-то?
   - А ничего. Постукала и ушла, как на экскурсию сходила. "Завтра,говорит,- приду", и все идет.
   Он откидывается к стене и стонет. Через минуту опять выпрямляется.
   - Ты сбегай в магазин, а,- просит Василий.- От нее мне легчает. Хошь ненадолго, а отпустит, чтоб оглядеться. Деньги над дверью. И сам со мной с устатку выпьешь.
   Петр поднимается, молча отыскивает деньги и уходит.
   На следующий день за водкой бежит Васька.
   - На сдачу конфет взял,- хвастает он Василисе.
   - Хорошее лекарство придумали,- с удовольствием язвит Василиса.Стакан выпил, крякнул, и вся хворь из тебя, как от чумы, уходит.
   После водки Василий и в самом деле успокаивается и засыпает. Но потом боль становится еще сильней, она словно злится за свое вынужденное отступление и свирепствует с новой силой.
   Наконец-то опять пришла врачиха и сказала, что Василия надо везти в районный центр на рентген. Василий молча согласился, он устал. Ему хотелось скорее выпить и уснуть, а потом пусть везут его хоть в Москву, он все вытерпит и все будет делать так, как ему скажут. Он прожил немало, кто-то, видно, не может родиться, пока он здесь, или просто подошла его очередь, и он теперь задерживает движение.
   Врачиха уходит, и Василий торопливо наливает себе полный стакан, Петру полстакана. Они выпивают, через минуту Василий оживляется.
   - Скажи ты мне,- спрашивает он,- почему это люди все больше рождаются и умирают по ночам?
   - Не знаю,- пожимает плечами Петр.
   - Вот то-то и оно - никто не знает. А почему человек на белый свет приходит ночью и уходит ночью? Неправильно это. Я хочу днем умереть. Люди разговаривают, курицы крыльями хлопают, собаки лают. Ночью страшно, все спят. А тут ребенок кричит, из матери вышел. В другом месте старик кричит из него жизнь уходит. А люди, которые посередине, спят. Вот это и страшно, что спят. Проснутся, а уж кочевье произошло. Работу свою сделают, не сделают, опять ночь, опять спать, и опять все сдвинулось. О-хо-хо! Ночью никто тебе не поможет, не скажет: "Умирай, Василий, умирай, не бойся, ты всё сделал, а чего не сделал, другие доделают". Человека успокоить надо, и тогда ему не страшно в домовище ложиться.
   - Ты чего это, отец? - испуганно спрашивает Петр.- Чего мелешь-то?
   - Мелешь, говоришь? А мне страшно. Вот ты встал и ушел, а я один. Я привык один - жить, значит, привык один. Умирать одному страшно. Не привык.
   Он тянется за бутылкой.
   - Давай разольем, да я лягу.
   Петр приходит домой и говорит Василисе:
   - Плохо отцу.
   Василиса не отвечает.
   Опять день. Дверь в амбар снова открыта.
   - Васька! - кричит Василий.
   Васьки нет.
   Василиса, придерживая в руках край платка, осторожно заглядывает в дверь.
   - Нету Васьки, не кричи почем зря,- говорит она.
   Василий приподнимается и смотрит на нее.
   - Это ты, Василиса? - ослабевшим голосом спрашивает он.- А где Васька?
   - Убежал.
   - Ты зайди, Василиса, чего уж теперь.
   Василиса перешагивает через порог и останавливается.
   - Подойди, Василиса.
   - Захворал, ли чо ли? - спрашивает Василиса от порога.
   - Чую, смерть моя близко. Ты подойди, попрощаемся.
   Она осторожно подходит и садится на край кровати.
   - Плохо мы с тобой жили, Василиса,- шепчет Василий.- Это я во всем виноватый.
   - Совсем не плохо,- качает головой Василиса.- Дети выросли, работают.
   - Плохо, Василиса. Стыдно перед смертью.
   Василиса подносит к губам край платка и наклоняется над Василием.
   - Ты чего это выдумал-то, Василий? - шепчет она.- Чего это ты выдумал-то?
   - На меня твои слезы капают,- обрадованно шепчет Василий.- Вот опять.
   Он закрывает глаза и улыбается.
   - Чего это ты выдумал-то, Василий? Боже мой, грех-то какой!
   Она трясет его за плечи, он открывает глаза и говорит:
   - Давай попрощаемся, Василиса.
   Он подает ей руку, она пожимает ее и, всхлипывая, поднимается.
   - Теперь иди,- говорит он.- Теперь мне легче стало.
   Она делает шаг, второй, потом оборачивается. Василий улыбается. Она всхлипывает и выходит.
   Он улыбается, лежит и улыбается.
   Стоит тихий, словно перед дождем, день. В такой день хорошо пить простоквашу - не очень холодную и не очень теплую - и смотреть в окно, что происходит на улице.
   1966