Кли Янг поднялся, взмахами одновременно четырех щупалец требуя внимания, и защебетал:
— Это идея. Она превосходна. Я, Кли Янг, одобряю ее, в том числе и от лица моих товарищей. Мы готовы забиться вместе с вами в морозильник и обещаем терпеть запах землян сколько потребуется.
Проигнорировав шутку по поводу запаха землян, Макналти кивнул и произнес:
— Боюсь, нам всем придется забиться в холодильную камеру и постараться не обращать внимания на неудобства.
— Совершенно согласен, — сказал Кли. — Целиком и полностью, — зачем-то добавил он. Затем, наставив кончик щупальца на Макналти, он продолжал: — Но ведь мы не сможем управлять кораблем, если набьемся в холодильник, подобно трем с половиной дюжинам порций клубничного мороженого. В рубке на носу должен оставаться пилот. Один человек вполне сможет удерживать корабль на нужной траектории. Следовательно, кому-то из нас предстоит превратиться в жаркое. — Он замахал щупальцами, в простоте душевной считая, что этим маханием просто-таки завораживает слушателей. — А поскольку никто не станет отрицать, что мы, марсиане, менее всего чувствительны к высоким температурам, предлагаю…
Тут на него довольно бесцеремонно цыкнул Макналти. Но его напускная грубость никого не обманула. Слов нет, марсиане, конечно, зануды, но товарищи они отличные.
— Ах вот как! — Щебет Кли превратился в пронзительный возмущенный визг. — Тогда, может быть, кто-нибудь желает поджариться заживо?
— Я, — вдруг послышался голос Эла Стора. Он произнес это довольно странным тоном, как бы не оставляющим сомнений в том, что он — единственный достойный кандидат и не видеть этого может только слепой.
В принципе, он был совершенно прав! Никто бы не справился с этим лучше Эла. Если кто-нибудь и мог перенести испытание, ждавшее человека, сидящего перед носовыми иллюминаторами, так это Эл Стор. Ведь он был таким большим и сильным, как будто специально родился для этого дела. Физически он намного превосходил всех нас и, кроме того, являлся вторым — аварийным — пилотом. А то, что грозило нам, было куда хуже любой аварии.
И тут же предательское воображение нарисовало перед моим мысленным взором такую картину: Эл в полном одиночестве сидит в рубке за пультом управления, кругом ни души, а безжалостное гигантское светило тянет к нему свои огненные когти…
— Что? — взвился Кли Янг, прервав полет моего воображения. Его выпученные от ярости глаза сверлили огромного невозмутимого человека на возвышении. — Вот, значит, как! А по-моему, вы сообразили, что не миновать вам от меня мата в четыре хода, — вот вы и норовите спрятаться в рубке!
— В шесть ходов, — легко парировал Эл. — Никак не меньше чем за шесть.
— В четыре, — буквально взвыл Кли Янг. — Причем я готов прямо…
Тут Макналти решил, что это уж слишком. Он так побагровел, что казалось, его вот-вот хватит удар. Он повернулся к яростно размахивающему щупальцами Кли.
— Да забудешь ты когда-нибудь про свои проклятые шахматы или нет! — взревел он. — Довольно! Все по местам! Слышали, что я сказал! Приготовиться к максимальной перегрузке. Как только возникнет необходимость отправляться в холодильную камеру, я снова дам сигнал общего сбора. — Он обвел взглядом присутствующих. Его лицо, по мере того как спадало давление, постепенно приобретало нормальный цвет. — Все, разумеется, кроме Эла.
Теперь, как и в старые добрые времена, двигатели работали на всю катушку — ровно и без перебоев. Внутри корабля становилось все жарче и жарче, и мы начали прямо-таки истекать потом, а гладкие стены корабельных помещений покрылись каплями конденсата. Каково было в навигационной рубке, я просто даже представить себе не мог, да и не особенно хотел думать об этом.
За временем я, в принципе, не следил, но, помнится, до того как вновь прозвучал сигнал общего сбора, я успел отстоять две вахты, между которыми ухитрился поспать. К тому моменту дела наши обстояли совсем плохо. Теперь я не просто потел, а медленно таял, стекая в собственные ботинки.
Сэм, будучи негром, разумеется, переносил все это гораздо легче, чем остальные земляне, и продержался достаточно долго, чтобы успеть вытащить своего пациента из кризисного состояния. Инженер оказался просто везунчиком, если, конечно, можно считать везением то, что его спасли для того, чтобы вскоре предать сожжению. Как только он более или менее оправился, мы посадили его и Сэма в холодильную камеру.
Остальные же последовали за ними только после того, как прозвучал сигнал. Наше убежище было не просто холодильной камерой, а самым защищенным и холодным отсеком корабля, в котором имелись стойки для приборов, два медицинских бокса и нечто вроде комнаты отдыха для пассажиров, страдающих космической болезнью. Так что места там хватало с избытком, и разместились мы все, можно сказать, даже с удобствами.
Все, за исключением марсиан. Места им, конечно, хватило, но вот что касается удобств… Разве может им быть удобно при давлении в четырнадцать фунтов, когда воздух кажется им густым, как патока, да еще и воняющим старым козлом?
Прямо на наших глазах Кли Янг достал бутылку с ароматической жидкостью хулу и передал ее своему полуродителю Кли Моргу. Тот взял ее, с отвращением взглянул на нас и вызывающе начал нюхать. Это было едва ли не оскорблением, но никто ничего не сказал.
В отсеке сейчас находились все, за исключением Макналти и Эла Стора. Капитан появился часа два спустя. Судя по его ужасному виду, дела в носу были не ахти. Его изможденное лицо блестело от пота, а обычно пухлые щеки впали и покрылись волдырями. Форма сейчас висела на нем как на вешалке. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что в рубке он торчал до тех пор, пока жара не стала совсем уж невыносимой.
Пошатываясь, он пересек комнату, зашел в бокс и медленно, болезненно морщась, разделся. Сэм намазал его противоожоговой мазью. До нас то и дело доносились хриплые стоны капитана — очевидно, доктор очень старался.
Жара постепенно проникала и в наше убежище. Стены, пол, да и сам воздух, казалось, обжигали каждую клетку тела. Кое-кто из инженеров уже начал скидывать куртки и ботинки. Вскоре их примеру последовали пассажиры, снявшие с себя верхнюю одежду. Мой незадачливый фермер сидел неподалеку от меня в одном шелковом нижнем белье и, похоже, размышлял о своей неминуемой кончине.
Вышедший наконец из бокса капитан рухнул на койку и заявил:
— Если продержимся еще часа четыре, то худшее будет позади.
В этот момент двигатели сдохли. Мы тотчас догадались, что произошло: топливо в одном из баков кончилось, а реле отказало и не переключило двигатели на другой бак. Если бы в рубке находился инженер, то он тут же вручную переключил бы баки. От невыносимой жары и тревоги кому-то стало плохо.
Едва мы успели осознать, что произошло, как Кли Янг опрометью бросился в дверь. Он находился к ней ближе всех и успел выскочить, пока мы пытались собраться со своими перегретыми мыслями.
Не прошло и двадцати секунд, как снова послышался мерный рокот двигателей.
Прямо над моим ухом раздался звонок интеркома. Включив микрофон, я прохрипел: «Да?» — и услышал голос Эла:
— Кто это сделал?
— Кли Янг, — ответил я. — Он все еще не вернулся.
— Скорее всего, отправился за шлемами, — предположил Эл. — Передай ему мою благодарность.
— Ну как там у тебя? — поинтересовался я.
— Хорошего мало. Хуже всего… глазам. — Он на мгновение замолчал, затем продолжил: — Надеюсь, я все же продержусь до конца… как-нибудь. Когда я в следующий раз дам сигнал, пристегнитесь или ухватитесь за что-нибудь покрепче.
— Зачем? — не то прокричал, не то прохрипел я.
— Хочу закрутить корабль вокруг продольной оси. Попытаюсь… равномерно распределить… нагрев.
Слабый щелчок, раздавшийся в микрофоне, означал, что Эл отключился. Я велел всем пристегнуться. Марсианам же беспокоиться было не о чем — с тем количеством присосок, размером с хорошее блюдце каждая, они могли на любой поверхности держаться как приваренные.
Кли вернулся, и оказалось, что предположение Эла было верным. Он притащил с собой дыхательные аппараты на всю свою шайку. Видно было, что он тащит сей тяжкий груз из последних сил, поскольку температура уже поднялась настолько, что начало пронимать даже его.
Эти марсианские лодыри тут же радостно напялили на себя свои любимые шлемы и загерметизировали их, чтобы установить внутри свои вожделенные три фунта. Как мало нужно для полного счастья! Учитывая, что мы, земляне, пользуемся скафандрами, чтобы удержать воздух внутри них, довольно странно наблюдать, как эти ребята напяливают дыхательные аппараты, чтобы изолировать себя от окружающей атмосферы.
Едва они покончили с обустройством и даже вытащили шахматную доску, чтобы устроить небольшой блицтурнир, как раздался сигнал. Мы ухватились кто за что смог. Марсиане тут же повисли на своих присосках.
Корабль медленно, но безостановочно начал вращаться вокруг своей продольной оси. Шахматная доска с расставленными на ней фигурами не удержалась — и поползла сначала по полу, затем по стене, а через некоторое время по потолку. Благодаря солнечному притяжению она всегда оставалась на стороне, обращенной к Солнцу.
Я увидел, как напряженно и мрачно наблюдает за движением черного слона изнуренный жарой Кли Морг. Наверняка сейчас в его похожей на аквариум башке проносятся самые отборные марсианские ругательства.
— Три с половиной часа, — задыхаясь, пел Макналти.
Объявленные им ранее четыре часа наверняка подразумевали двухчасовое приближение к Солнцу, а затем соответственно два часа постепенного удаления от него. То есть, когда останется два часа, мы окажемся максимально близко к солнечному пеклу, и это будет самым опасным моментом.
Самого критического момента я не помню, поскольку потерял сознание за двадцать минут до его наступления. Думаю, ни к чему описывать ужас, который мы в те минуты переживали. Кажется, я тогда даже был немного не в себе. Я чувствовал себя кабаном, которого заживо медленно поджаривают на вертеле в пламени очага. Именно тогда я в первый и последний раз в жизни возненавидел Солнце и больше всего на свет возжелал его гибели. А вскоре после этого я отключился и больше уже ничего хотеть не мог.
Наконец я снова очнулся и с трудом пошевелился — ремни по-прежнему удерживали меня. Это произошло через девяносто минут после прохождения критической точки. Мой затуманенный разум с трудом осознал тот факт, что до теоретического спасения осталось всего полчаса.
Оставалось только гадать, что творилось в отсеке в то время, пока я валялся без сознания, но тогда мне совершенно не хотелось думать. Солнце полыхало во много миллионов раз более свирепо, чем глаз самого свирепого тигра, и в сотни тысяч раз сильнее любого тигра жаждало нашей плоти и крови. Пылающие языки пламени пытались лизнуть крошечный кораблик, внутри которого в ужасе скорчилась кучка полумертвых существ, приготовившихся к самому худшему.
А в самом носу этой стальной капельки, один как перст, за пультом перед кварцевыми иллюминаторами восседал Эл Стор, наблюдая, как все ближе и ближе к нам становится пылающий ад.
С трудом поднявшись на ноги, я пошатнулся и снова рухнул на место, как тряпичная кукла. Корабль, похоже, перестал вращаться и теперь пулей летел вперед.
Первыми пришли в себя марсиане. Я заранее знал, что так и будет. Один из них помог мне принять вертикальное положение и придерживал меня, пока я снова не обрел контроль над своим измученным телом. Тут я заметил, что еще один марсианин растянулся поверх потерявших сознание Макналти и еще трех пассажиров. Таким образом он частично прикрыл их от невероятного жара. Судя по всему, они особо не пострадали и вскоре могли прийти в чувство.
С трудом доковыляв до интеркома, я включил его и попытался связаться с рубкой, но безуспешно. После первой попытки мне пришлось минуты три набираться сил, а потом я попробовал снова. С тем же успехом. Эл либо не хотел, либо был не в состоянии отвечать.
Но меня это не смутило, и я предпринял еще несколько попыток добиться от него ответа. Никакого результата. Эти усилия закончились еще одним обмороком, и я снова повалился на пол. Жара была ужасающей. Мне казалось, что я высох, как мумия, пролежавшая в песке не меньше миллиона лет.
Кли Янг приоткрыл дверь и, с трудом перевалившись через порог, выполз в коридор. На нем по-прежнему красовался дыхательный аппарат. Через пять минут он вернулся и сквозь диафрагму шлема произнес:
— До рубки невозможно добраться. Все двери закрыты, и за ними, похоже, жарко, как в печи. — Он обвел отсек взглядом, взглянул на меня и, прочитав в моих глазах немой вопрос, добавил: — Воздуха на носу совсем нет.
Отсутствие воздуха означало только одно: иллюминаторы в навигационной рубке приказали долго жить. Иначе воздух оттуда никуда бы не делся. Что ж, все необходимое для ремонта у нас имелось, и когда станет ясно, что мы выбрались из переделки, можно будет не спеша все привести в порядок. А пока корабль сломя голову несся непонятно куда, неизвестно, правильным курсом или нет, с оставшимся без воздуха носовым отсеком и пугающе молчащим интеркомом.
Поэтому мы продолжали просто сидеть и восстанавливать силы. Последним пришел в себя инженер — пациент Сэма, — опять-таки с его же помощью. Макналти вытер со лба пот.
— Четыре часа позади, ребята, — произнес он с каким-то мрачным удовлетворением. — У нас все же получилось!
И, клянусь Юпитером, от этих слов капитана раскаленный воздух в отсеке сразу показался градусов на десять прохладнее. Мы из последних сил выразили свой восторг по этому поводу. Удивительно, как спад напряжения сразу дает о себе знать: мы буквально за одну минуту оправились от слабости и уже были готовы к чему угодно. Но потребовалось еще четыре часа, прежде чем четверо инженеров в скафандрах сумели проникнуть в ад, который царил в навигационной рубке, и вернулись, неся с собой Эла Стора.
С величайшей осторожностью они положили его на койку в мед отсеке. Я бестолково топтался возле безмолвного могучего тела, всматриваясь в сожженное до черноты лицо и без конца повторяя:
— Эл, Эл! Ну как ты?
Видимо, он все же меня услышал, потому что вдруг слабо шевельнул пальцами правой руки, а из его груди вырвался какой-то скрипящий звук. Два инженера отправились в его каюту и принесли оттуда столь поразивший меня при первой встрече огромный кожаный баул. Они тут же закрыли дверь, оставшись с Элом, а меня и марсиан выставили за дверь. Кли Янг слонялся взад-вперед по коридору с таким видом, будто не знал, куда девать свои щупальца.
Сэм вышел к нам примерно через час, и мы тут же бросились к нему:
— Как Эл?
— Он полностью ослеп. — Сэм сокрушенно покачал кудрявой головой. — И вряд ли сможет говорить — уж больно ему досталось.
— А, так вот почему он не отвечал по интеркому! — Я посмотрел Сэму в глаза: — Ты сможешь… сможешь ему чем-нибудь помочь?
— Тут одного желания мало. — По сероватому лицу Сэма было видно, что он и сам страшно переживает. — Ты же знаешь, я и сам рад бы поставить его на ноги. Но не могу. — Он бессильно развел руками. — Это далеко за пределами моих скромных возможностей. Ему может помочь разве что сам Йохансен. Вот когда мы вернемся на Землю… — Он не закончил фразу и снова скрылся в медотсеке.
Кли Янг печально вздохнул:
— Как жаль!
Эту сцену я не забуду до конца своих дней. В тот вечер мы присутствовали в качестве почетных гостей на заседании Астроклуба в Нью-Йорке. И тогда, и теперь членами этого клуба могли стать только самые замечательные люди на свете. Для этого нужно было в отчаянной аварийной ситуации совершить подвиг, граничащий с чудом. Тогда в клубе состояло всего девять человек, а сейчас — двенадцать.
Председательствовал Мейс Уолдрон — замечательный пилот, который в две тысячи двести третьем спас марсианский лайнер. С иголочки одетый Мейс стоял во главе стола, а рядом с ним восседал Эл Стор. На противоположном конце стола сидел, как всегда самодовольно улыбающийся, розовый и пухлый Макналти. Возле нашего капитана занял место седовласый старик, великий ученый, гениальный Йохансен, создатель Л-серии. Остальные места за столом, с трудом скрывая смущение, занимали члены экипажа нашей «Колбаски», включая марсиан и трех пассажиров, которые в честь такого знаменательного события решили отложить переселение на Венеру.
Разумеется, не обошлось и без парочки журналистов, вооруженных камерами и микрофонами.
— Джентльмены и ведрас! — произнес Мейс Уолдрон. — Вы присутствуете при беспрецедентном в истории человечества, а также в истории нашего клуба событии. И именно поэтому я считаю вдвойне почетной для себя обязанностью и честью предложить принять Эла Стора, аварийного пилота, в полноправные и почетные члены нашего Астроклуба.
— Согласны! — тут же в один голос прокричали сразу три члена клуба.
— Благодарю вас, джентльмены. — И он выжидательно приподнял бровь.
Восемь рук разом взметнулись вверх.
— Принято, — сказал он. — Единогласно.
Бросив взгляд на сидевшего рядом с ним неподвижного и хранившего молчание Эла Стора, председатель начал петь ему дифирамбы. Он просто соловьем заливался, перечисляя его заслуги, а Эл сидел с совершенно безразличным видом.
Я обратил внимание, что улыбка Макналти, сидящего за дальним концом стола, становилась все шире и шире, а старик Йохансен бросал на Стора взгляды, полные отцовской любви, со стороны выглядевшие довольно забавно. Остальные также не сводили глаз с сохранявшего совершенно невозмутимый вид адресата столь пышной речи. Разумеется, камеры тоже были направлены исключительно на него.
Я тоже последовал примеру остальных и обратил наконец внимание на виновника торжества, отметив про себя, что восстановленные глаза Эла прямо-таки сияют, хотя лицо по-прежнему остается совершенно невозмутимым, несмотря на все почести, славу и отеческую гордость Йохансена.
Но минут через десять я все же увидел, как Л-100Р заерзал на месте, явно смущенный происходящим.
Так вот, если кто-нибудь начнет убеждать вас, что у роботов нет чувств, — не верьте!
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
— Это идея. Она превосходна. Я, Кли Янг, одобряю ее, в том числе и от лица моих товарищей. Мы готовы забиться вместе с вами в морозильник и обещаем терпеть запах землян сколько потребуется.
Проигнорировав шутку по поводу запаха землян, Макналти кивнул и произнес:
— Боюсь, нам всем придется забиться в холодильную камеру и постараться не обращать внимания на неудобства.
— Совершенно согласен, — сказал Кли. — Целиком и полностью, — зачем-то добавил он. Затем, наставив кончик щупальца на Макналти, он продолжал: — Но ведь мы не сможем управлять кораблем, если набьемся в холодильник, подобно трем с половиной дюжинам порций клубничного мороженого. В рубке на носу должен оставаться пилот. Один человек вполне сможет удерживать корабль на нужной траектории. Следовательно, кому-то из нас предстоит превратиться в жаркое. — Он замахал щупальцами, в простоте душевной считая, что этим маханием просто-таки завораживает слушателей. — А поскольку никто не станет отрицать, что мы, марсиане, менее всего чувствительны к высоким температурам, предлагаю…
Тут на него довольно бесцеремонно цыкнул Макналти. Но его напускная грубость никого не обманула. Слов нет, марсиане, конечно, зануды, но товарищи они отличные.
— Ах вот как! — Щебет Кли превратился в пронзительный возмущенный визг. — Тогда, может быть, кто-нибудь желает поджариться заживо?
— Я, — вдруг послышался голос Эла Стора. Он произнес это довольно странным тоном, как бы не оставляющим сомнений в том, что он — единственный достойный кандидат и не видеть этого может только слепой.
В принципе, он был совершенно прав! Никто бы не справился с этим лучше Эла. Если кто-нибудь и мог перенести испытание, ждавшее человека, сидящего перед носовыми иллюминаторами, так это Эл Стор. Ведь он был таким большим и сильным, как будто специально родился для этого дела. Физически он намного превосходил всех нас и, кроме того, являлся вторым — аварийным — пилотом. А то, что грозило нам, было куда хуже любой аварии.
И тут же предательское воображение нарисовало перед моим мысленным взором такую картину: Эл в полном одиночестве сидит в рубке за пультом управления, кругом ни души, а безжалостное гигантское светило тянет к нему свои огненные когти…
— Что? — взвился Кли Янг, прервав полет моего воображения. Его выпученные от ярости глаза сверлили огромного невозмутимого человека на возвышении. — Вот, значит, как! А по-моему, вы сообразили, что не миновать вам от меня мата в четыре хода, — вот вы и норовите спрятаться в рубке!
— В шесть ходов, — легко парировал Эл. — Никак не меньше чем за шесть.
— В четыре, — буквально взвыл Кли Янг. — Причем я готов прямо…
Тут Макналти решил, что это уж слишком. Он так побагровел, что казалось, его вот-вот хватит удар. Он повернулся к яростно размахивающему щупальцами Кли.
— Да забудешь ты когда-нибудь про свои проклятые шахматы или нет! — взревел он. — Довольно! Все по местам! Слышали, что я сказал! Приготовиться к максимальной перегрузке. Как только возникнет необходимость отправляться в холодильную камеру, я снова дам сигнал общего сбора. — Он обвел взглядом присутствующих. Его лицо, по мере того как спадало давление, постепенно приобретало нормальный цвет. — Все, разумеется, кроме Эла.
Теперь, как и в старые добрые времена, двигатели работали на всю катушку — ровно и без перебоев. Внутри корабля становилось все жарче и жарче, и мы начали прямо-таки истекать потом, а гладкие стены корабельных помещений покрылись каплями конденсата. Каково было в навигационной рубке, я просто даже представить себе не мог, да и не особенно хотел думать об этом.
За временем я, в принципе, не следил, но, помнится, до того как вновь прозвучал сигнал общего сбора, я успел отстоять две вахты, между которыми ухитрился поспать. К тому моменту дела наши обстояли совсем плохо. Теперь я не просто потел, а медленно таял, стекая в собственные ботинки.
Сэм, будучи негром, разумеется, переносил все это гораздо легче, чем остальные земляне, и продержался достаточно долго, чтобы успеть вытащить своего пациента из кризисного состояния. Инженер оказался просто везунчиком, если, конечно, можно считать везением то, что его спасли для того, чтобы вскоре предать сожжению. Как только он более или менее оправился, мы посадили его и Сэма в холодильную камеру.
Остальные же последовали за ними только после того, как прозвучал сигнал. Наше убежище было не просто холодильной камерой, а самым защищенным и холодным отсеком корабля, в котором имелись стойки для приборов, два медицинских бокса и нечто вроде комнаты отдыха для пассажиров, страдающих космической болезнью. Так что места там хватало с избытком, и разместились мы все, можно сказать, даже с удобствами.
Все, за исключением марсиан. Места им, конечно, хватило, но вот что касается удобств… Разве может им быть удобно при давлении в четырнадцать фунтов, когда воздух кажется им густым, как патока, да еще и воняющим старым козлом?
Прямо на наших глазах Кли Янг достал бутылку с ароматической жидкостью хулу и передал ее своему полуродителю Кли Моргу. Тот взял ее, с отвращением взглянул на нас и вызывающе начал нюхать. Это было едва ли не оскорблением, но никто ничего не сказал.
В отсеке сейчас находились все, за исключением Макналти и Эла Стора. Капитан появился часа два спустя. Судя по его ужасному виду, дела в носу были не ахти. Его изможденное лицо блестело от пота, а обычно пухлые щеки впали и покрылись волдырями. Форма сейчас висела на нем как на вешалке. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что в рубке он торчал до тех пор, пока жара не стала совсем уж невыносимой.
Пошатываясь, он пересек комнату, зашел в бокс и медленно, болезненно морщась, разделся. Сэм намазал его противоожоговой мазью. До нас то и дело доносились хриплые стоны капитана — очевидно, доктор очень старался.
Жара постепенно проникала и в наше убежище. Стены, пол, да и сам воздух, казалось, обжигали каждую клетку тела. Кое-кто из инженеров уже начал скидывать куртки и ботинки. Вскоре их примеру последовали пассажиры, снявшие с себя верхнюю одежду. Мой незадачливый фермер сидел неподалеку от меня в одном шелковом нижнем белье и, похоже, размышлял о своей неминуемой кончине.
Вышедший наконец из бокса капитан рухнул на койку и заявил:
— Если продержимся еще часа четыре, то худшее будет позади.
В этот момент двигатели сдохли. Мы тотчас догадались, что произошло: топливо в одном из баков кончилось, а реле отказало и не переключило двигатели на другой бак. Если бы в рубке находился инженер, то он тут же вручную переключил бы баки. От невыносимой жары и тревоги кому-то стало плохо.
Едва мы успели осознать, что произошло, как Кли Янг опрометью бросился в дверь. Он находился к ней ближе всех и успел выскочить, пока мы пытались собраться со своими перегретыми мыслями.
Не прошло и двадцати секунд, как снова послышался мерный рокот двигателей.
Прямо над моим ухом раздался звонок интеркома. Включив микрофон, я прохрипел: «Да?» — и услышал голос Эла:
— Кто это сделал?
— Кли Янг, — ответил я. — Он все еще не вернулся.
— Скорее всего, отправился за шлемами, — предположил Эл. — Передай ему мою благодарность.
— Ну как там у тебя? — поинтересовался я.
— Хорошего мало. Хуже всего… глазам. — Он на мгновение замолчал, затем продолжил: — Надеюсь, я все же продержусь до конца… как-нибудь. Когда я в следующий раз дам сигнал, пристегнитесь или ухватитесь за что-нибудь покрепче.
— Зачем? — не то прокричал, не то прохрипел я.
— Хочу закрутить корабль вокруг продольной оси. Попытаюсь… равномерно распределить… нагрев.
Слабый щелчок, раздавшийся в микрофоне, означал, что Эл отключился. Я велел всем пристегнуться. Марсианам же беспокоиться было не о чем — с тем количеством присосок, размером с хорошее блюдце каждая, они могли на любой поверхности держаться как приваренные.
Кли вернулся, и оказалось, что предположение Эла было верным. Он притащил с собой дыхательные аппараты на всю свою шайку. Видно было, что он тащит сей тяжкий груз из последних сил, поскольку температура уже поднялась настолько, что начало пронимать даже его.
Эти марсианские лодыри тут же радостно напялили на себя свои любимые шлемы и загерметизировали их, чтобы установить внутри свои вожделенные три фунта. Как мало нужно для полного счастья! Учитывая, что мы, земляне, пользуемся скафандрами, чтобы удержать воздух внутри них, довольно странно наблюдать, как эти ребята напяливают дыхательные аппараты, чтобы изолировать себя от окружающей атмосферы.
Едва они покончили с обустройством и даже вытащили шахматную доску, чтобы устроить небольшой блицтурнир, как раздался сигнал. Мы ухватились кто за что смог. Марсиане тут же повисли на своих присосках.
Корабль медленно, но безостановочно начал вращаться вокруг своей продольной оси. Шахматная доска с расставленными на ней фигурами не удержалась — и поползла сначала по полу, затем по стене, а через некоторое время по потолку. Благодаря солнечному притяжению она всегда оставалась на стороне, обращенной к Солнцу.
Я увидел, как напряженно и мрачно наблюдает за движением черного слона изнуренный жарой Кли Морг. Наверняка сейчас в его похожей на аквариум башке проносятся самые отборные марсианские ругательства.
— Три с половиной часа, — задыхаясь, пел Макналти.
Объявленные им ранее четыре часа наверняка подразумевали двухчасовое приближение к Солнцу, а затем соответственно два часа постепенного удаления от него. То есть, когда останется два часа, мы окажемся максимально близко к солнечному пеклу, и это будет самым опасным моментом.
Самого критического момента я не помню, поскольку потерял сознание за двадцать минут до его наступления. Думаю, ни к чему описывать ужас, который мы в те минуты переживали. Кажется, я тогда даже был немного не в себе. Я чувствовал себя кабаном, которого заживо медленно поджаривают на вертеле в пламени очага. Именно тогда я в первый и последний раз в жизни возненавидел Солнце и больше всего на свет возжелал его гибели. А вскоре после этого я отключился и больше уже ничего хотеть не мог.
Наконец я снова очнулся и с трудом пошевелился — ремни по-прежнему удерживали меня. Это произошло через девяносто минут после прохождения критической точки. Мой затуманенный разум с трудом осознал тот факт, что до теоретического спасения осталось всего полчаса.
Оставалось только гадать, что творилось в отсеке в то время, пока я валялся без сознания, но тогда мне совершенно не хотелось думать. Солнце полыхало во много миллионов раз более свирепо, чем глаз самого свирепого тигра, и в сотни тысяч раз сильнее любого тигра жаждало нашей плоти и крови. Пылающие языки пламени пытались лизнуть крошечный кораблик, внутри которого в ужасе скорчилась кучка полумертвых существ, приготовившихся к самому худшему.
А в самом носу этой стальной капельки, один как перст, за пультом перед кварцевыми иллюминаторами восседал Эл Стор, наблюдая, как все ближе и ближе к нам становится пылающий ад.
С трудом поднявшись на ноги, я пошатнулся и снова рухнул на место, как тряпичная кукла. Корабль, похоже, перестал вращаться и теперь пулей летел вперед.
Первыми пришли в себя марсиане. Я заранее знал, что так и будет. Один из них помог мне принять вертикальное положение и придерживал меня, пока я снова не обрел контроль над своим измученным телом. Тут я заметил, что еще один марсианин растянулся поверх потерявших сознание Макналти и еще трех пассажиров. Таким образом он частично прикрыл их от невероятного жара. Судя по всему, они особо не пострадали и вскоре могли прийти в чувство.
С трудом доковыляв до интеркома, я включил его и попытался связаться с рубкой, но безуспешно. После первой попытки мне пришлось минуты три набираться сил, а потом я попробовал снова. С тем же успехом. Эл либо не хотел, либо был не в состоянии отвечать.
Но меня это не смутило, и я предпринял еще несколько попыток добиться от него ответа. Никакого результата. Эти усилия закончились еще одним обмороком, и я снова повалился на пол. Жара была ужасающей. Мне казалось, что я высох, как мумия, пролежавшая в песке не меньше миллиона лет.
Кли Янг приоткрыл дверь и, с трудом перевалившись через порог, выполз в коридор. На нем по-прежнему красовался дыхательный аппарат. Через пять минут он вернулся и сквозь диафрагму шлема произнес:
— До рубки невозможно добраться. Все двери закрыты, и за ними, похоже, жарко, как в печи. — Он обвел отсек взглядом, взглянул на меня и, прочитав в моих глазах немой вопрос, добавил: — Воздуха на носу совсем нет.
Отсутствие воздуха означало только одно: иллюминаторы в навигационной рубке приказали долго жить. Иначе воздух оттуда никуда бы не делся. Что ж, все необходимое для ремонта у нас имелось, и когда станет ясно, что мы выбрались из переделки, можно будет не спеша все привести в порядок. А пока корабль сломя голову несся непонятно куда, неизвестно, правильным курсом или нет, с оставшимся без воздуха носовым отсеком и пугающе молчащим интеркомом.
Поэтому мы продолжали просто сидеть и восстанавливать силы. Последним пришел в себя инженер — пациент Сэма, — опять-таки с его же помощью. Макналти вытер со лба пот.
— Четыре часа позади, ребята, — произнес он с каким-то мрачным удовлетворением. — У нас все же получилось!
И, клянусь Юпитером, от этих слов капитана раскаленный воздух в отсеке сразу показался градусов на десять прохладнее. Мы из последних сил выразили свой восторг по этому поводу. Удивительно, как спад напряжения сразу дает о себе знать: мы буквально за одну минуту оправились от слабости и уже были готовы к чему угодно. Но потребовалось еще четыре часа, прежде чем четверо инженеров в скафандрах сумели проникнуть в ад, который царил в навигационной рубке, и вернулись, неся с собой Эла Стора.
С величайшей осторожностью они положили его на койку в мед отсеке. Я бестолково топтался возле безмолвного могучего тела, всматриваясь в сожженное до черноты лицо и без конца повторяя:
— Эл, Эл! Ну как ты?
Видимо, он все же меня услышал, потому что вдруг слабо шевельнул пальцами правой руки, а из его груди вырвался какой-то скрипящий звук. Два инженера отправились в его каюту и принесли оттуда столь поразивший меня при первой встрече огромный кожаный баул. Они тут же закрыли дверь, оставшись с Элом, а меня и марсиан выставили за дверь. Кли Янг слонялся взад-вперед по коридору с таким видом, будто не знал, куда девать свои щупальца.
Сэм вышел к нам примерно через час, и мы тут же бросились к нему:
— Как Эл?
— Он полностью ослеп. — Сэм сокрушенно покачал кудрявой головой. — И вряд ли сможет говорить — уж больно ему досталось.
— А, так вот почему он не отвечал по интеркому! — Я посмотрел Сэму в глаза: — Ты сможешь… сможешь ему чем-нибудь помочь?
— Тут одного желания мало. — По сероватому лицу Сэма было видно, что он и сам страшно переживает. — Ты же знаешь, я и сам рад бы поставить его на ноги. Но не могу. — Он бессильно развел руками. — Это далеко за пределами моих скромных возможностей. Ему может помочь разве что сам Йохансен. Вот когда мы вернемся на Землю… — Он не закончил фразу и снова скрылся в медотсеке.
Кли Янг печально вздохнул:
— Как жаль!
Эту сцену я не забуду до конца своих дней. В тот вечер мы присутствовали в качестве почетных гостей на заседании Астроклуба в Нью-Йорке. И тогда, и теперь членами этого клуба могли стать только самые замечательные люди на свете. Для этого нужно было в отчаянной аварийной ситуации совершить подвиг, граничащий с чудом. Тогда в клубе состояло всего девять человек, а сейчас — двенадцать.
Председательствовал Мейс Уолдрон — замечательный пилот, который в две тысячи двести третьем спас марсианский лайнер. С иголочки одетый Мейс стоял во главе стола, а рядом с ним восседал Эл Стор. На противоположном конце стола сидел, как всегда самодовольно улыбающийся, розовый и пухлый Макналти. Возле нашего капитана занял место седовласый старик, великий ученый, гениальный Йохансен, создатель Л-серии. Остальные места за столом, с трудом скрывая смущение, занимали члены экипажа нашей «Колбаски», включая марсиан и трех пассажиров, которые в честь такого знаменательного события решили отложить переселение на Венеру.
Разумеется, не обошлось и без парочки журналистов, вооруженных камерами и микрофонами.
— Джентльмены и ведрас! — произнес Мейс Уолдрон. — Вы присутствуете при беспрецедентном в истории человечества, а также в истории нашего клуба событии. И именно поэтому я считаю вдвойне почетной для себя обязанностью и честью предложить принять Эла Стора, аварийного пилота, в полноправные и почетные члены нашего Астроклуба.
— Согласны! — тут же в один голос прокричали сразу три члена клуба.
— Благодарю вас, джентльмены. — И он выжидательно приподнял бровь.
Восемь рук разом взметнулись вверх.
— Принято, — сказал он. — Единогласно.
Бросив взгляд на сидевшего рядом с ним неподвижного и хранившего молчание Эла Стора, председатель начал петь ему дифирамбы. Он просто соловьем заливался, перечисляя его заслуги, а Эл сидел с совершенно безразличным видом.
Я обратил внимание, что улыбка Макналти, сидящего за дальним концом стола, становилась все шире и шире, а старик Йохансен бросал на Стора взгляды, полные отцовской любви, со стороны выглядевшие довольно забавно. Остальные также не сводили глаз с сохранявшего совершенно невозмутимый вид адресата столь пышной речи. Разумеется, камеры тоже были направлены исключительно на него.
Я тоже последовал примеру остальных и обратил наконец внимание на виновника торжества, отметив про себя, что восстановленные глаза Эла прямо-таки сияют, хотя лицо по-прежнему остается совершенно невозмутимым, несмотря на все почести, славу и отеческую гордость Йохансена.
Но минут через десять я все же увидел, как Л-100Р заерзал на месте, явно смущенный происходящим.
Так вот, если кто-нибудь начнет убеждать вас, что у роботов нет чувств, — не верьте!
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПУТЕШЕСТВИЕ НА МЕХАНИСТРИЮ
Мы стояли на балконе Седьмого Административного Здания Террастропорта. Никто из нас даже представить себе не мог, какого черта нас вызвали так неожиданно и почему отменен наш обычный утренний рейс на Венеру.
Вот мы и слонялись без дела, а во взгляде каждого из нас можно было прочесть один и тот же немой вопрос, на который никто из нас не мог дать ответа. Однажды мне довелось увидеть группу из тридцати венерианских гуппи, в совершенном отупении наблюдающих, как шотландский терьер Фергус размахивает хвостом, и отчаянно напрягающих свои гороховые мозги в тщетных попытках понять, почему у странного существа подергивается одна из конечностей. Мне казалось, что сейчас мы очень напоминаем этих тупиц.
Капитан Макналти, как всегда обходительный и представительный, подошел к нам, когда уже вот-вот должно было начаться соревнование: кто быстрее сгрызет ногти до локтей. Его сопровождали шестеро техников с нашей «Колбаски» и какой-то тощий коротышка, которого мы никогда раньше не видели. Замыкал шествие Эл Стор, шагавший, как всегда, необыкновенно легко, несмотря на триста с лишним фунтов веса. Я никогда не переставал удивляться небрежному изяществу, с каким он нес свою массивную тушу. Увидев нас, он просто-таки засиял от радости. Дав нам знак следовать за собой, Макналти привел нас в какую-то комнату, взобрался на небольшое возвышение и начал говорить тоном школьного учителя, намеревающегося наставить на путь истинный доставшийся ему волею судеб третий класс.
— Джентльмены и ведрас! Сегодня перед нами выступит известный ученый профессор Флетнер. — Он кивнул головой в сторону коротышки, который нахмурился и, как нашкодивший ребенок, нелепо изогнул ноги носками внутрь. — Профессор набирает экипаж для межзвездного корабля «Марафон». Эл Стор и еще шестеро наших техников уже дали свое согласие на участие в полете. Комиссия утвердила их кандидатуры, и за то время, что вы находились в отпуске, мы успели пройти курс дополнительного обучения.
— Все прошло просто замечательно, — вставил Флетнер, видимо очень обеспокоенный нашим возможным недовольством по поводу того, что он без спросу отнял у нас любимого капитана.
— Земное правительство, — продолжал польщенный Макналти, — одобрило идею укомплектовать экипаж «Марафона» членами моей старой команды, обслуживавшей венерианский грузовоз «Калабаска-Сити». Теперь, ребята, дело за вами. Те, кто пожелает остаться на «Калабаска-Сити», может уйти прямо сейчас, вернуться на корабль и приступить к исполнению своих обязанностей. А теперь прощу тех, кто все же решил присоединиться ко мне, подтвердить это поднятием руки. — Тут его взгляд скользнул по марсианам, и он быстро добавил: — Или щупальца.
Сэм Хигнет быстро вытянул загорелую руку вверх:
— Я хотел бы остаться с вами, капитан.
Он опередил остальных всего на какую-то долю секунды. Самое смешное то, что на самом деле ни один из нас не горел желанием снять пробу с флетнеровского летающего гроба. Скорее всего, нам было просто страшно отказаться. А может, просто захотелось заслужить одобрительный взгляд Макналти.
— Спасибо, ребята, — сказал Макналти похоронно-торжественным голосом.
Он вздохнул, громко высморкался и обвел нас теплым, почти любящим взглядом, который вдруг остановился на фигуре одного из марсиан, нелепо скукожившегося в углу и разбросавшего вокруг себя многочисленные щупальца.
— Саг Фарн, а ты… — начал он. Кли Янг, глава нашей шайки уроженцев Красной Планеты, тут же вмешался:
— Я поднял два щупальца, капитан. Одно за себя, а другое за него. Он спит. Он поручил мне выступать от его имени, говорить «да», «нет», а если потребуется, даже спеть за него песенку.
Все засмеялись. Саг Фарн с его абсолютной и всепоглощающей ленью был настоящей достопримечательностью нашей «Колбаски». Один лишь капитан не знал, что только самая срочная работа в открытом космосе или партия в шахматы могли пробудить Саг Фарна от вечной спячки. Не успел стихнуть наш смех, как в наступившей тишине этот засоня испустил характерный свист — марсианский вариант нашего храпа.
— Прекрасно, — сказал Макналти, изо всех сил пытавшийся удержаться от улыбки. — В таком случае вы все должны явиться на борт на рассвете. Мы вылетаем ровно в десять по Гринвичу. Эл Стор расскажет вам все остальное и ответит на все ваши вопросы.
«Марафон» был просто воплощением красоты. Сконструированный Флетнером и построенный на правительственные средства, он представлял собой прекрасное сочетание военного крейсера и спортивной яхты. И в самом деле, по сравнению со старушкой «Колбаской» он был оборудован просто роскошно. Мне, как, впрочем, и всем остальным, он сразу ужасно понравился.
Стоя на металлическом телескопическом трапе, я наблюдал, как подтягиваются последние члены экипажа. Эл Стор куда-то сбегал и вскоре вернулся с баулом огромных размеров. Он имел право взять с собой в рейс в три раза больше багажа, чем кто-либо другой. И это неудивительно, поскольку среди совершенно необходимых ему вещей был, например, атомный двигатель — этакий чудесный маленький образчик последних достижений технической мысли, весивший около восьмидесяти фунтов. В некотором смысле это было его запасное сердце.
Четверо правительственных экспертов поднялись на корабль тесной группкой. Хотя я не имел ни малейшего понятия, кто они такие и какого черта летят с нами, я все же объяснил им, как найти отведенные для них каюты. Последним прибыл молодой Уилсон — светловолосый угрюмый парень лет девятнадцати. До этого на корабль и так уже загрузили три принадлежащих ему коробки, а сейчас он пытался протащить еще три.
— Что в них? — спросил я.
— Пластинки. — Он с нескрываемым отвращением оглядывал корабль.
— Музычку, что ли, слушать собираешься? — спросил я.
— Фотографические, — отрезал он без тени улыбки на лице.
— Ты фотограф экспедиции, что ли?
— Да.
— Ну хорошо, давай закидывай коробки в грузовой отсек.
Он нахмурился.
— Запомни раз и навсегда: их никогда не кидают, никогда не швыряют и не бросают. Их ставят, понятно? Ставят, — сказал он. — Причем аккуратно. Ты понял?!
Мне в общем-то понравилась внешность этого парня, но страшно не понравилась его агрессивность.
Преувеличенно бережно поставив коробки на верхней площадке трапа, он смерил меня взглядом. Его тонкие губы были плотно сжаты, а кулаки стиснуты так, что даже костяшки пальцев побелели. Наконец он сказал:
— Интересно, а сам-то ты что за шишка?
— Я — корабельный оружейник, — безапелляционно заявил я. — А теперь бери свои коробки и тащи их подальше отсюда в какое-нибудь более безопасное место, пока я не вышел из себя и не дал им здоровенного пинка.
Это был удар ниже пояса. Думаю, если бы я задел его самолюбие хоть немного еще, он точно бросился бы на меня с кулаками. Но он, похоже, скорее бы умер, чем дал мне или кому-нибудь еще дотронуться до его ненаглядных коробок.
То и дело бросая на меня взгляды, попеременно предвещавшие то смертельную битву, то мою скоропостижную смерть, то просто море крови, он начал перетаскивать свои драгоценные коробки в шлюз. Он носил по одной, неторопливо и бережно, как любимых детей. После этого я его довольно долго не видел. Наверное, я обошелся с ним чересчур круто, но, к сожалению, я понял это гораздо позже.
Вот мы и слонялись без дела, а во взгляде каждого из нас можно было прочесть один и тот же немой вопрос, на который никто из нас не мог дать ответа. Однажды мне довелось увидеть группу из тридцати венерианских гуппи, в совершенном отупении наблюдающих, как шотландский терьер Фергус размахивает хвостом, и отчаянно напрягающих свои гороховые мозги в тщетных попытках понять, почему у странного существа подергивается одна из конечностей. Мне казалось, что сейчас мы очень напоминаем этих тупиц.
Капитан Макналти, как всегда обходительный и представительный, подошел к нам, когда уже вот-вот должно было начаться соревнование: кто быстрее сгрызет ногти до локтей. Его сопровождали шестеро техников с нашей «Колбаски» и какой-то тощий коротышка, которого мы никогда раньше не видели. Замыкал шествие Эл Стор, шагавший, как всегда, необыкновенно легко, несмотря на триста с лишним фунтов веса. Я никогда не переставал удивляться небрежному изяществу, с каким он нес свою массивную тушу. Увидев нас, он просто-таки засиял от радости. Дав нам знак следовать за собой, Макналти привел нас в какую-то комнату, взобрался на небольшое возвышение и начал говорить тоном школьного учителя, намеревающегося наставить на путь истинный доставшийся ему волею судеб третий класс.
— Джентльмены и ведрас! Сегодня перед нами выступит известный ученый профессор Флетнер. — Он кивнул головой в сторону коротышки, который нахмурился и, как нашкодивший ребенок, нелепо изогнул ноги носками внутрь. — Профессор набирает экипаж для межзвездного корабля «Марафон». Эл Стор и еще шестеро наших техников уже дали свое согласие на участие в полете. Комиссия утвердила их кандидатуры, и за то время, что вы находились в отпуске, мы успели пройти курс дополнительного обучения.
— Все прошло просто замечательно, — вставил Флетнер, видимо очень обеспокоенный нашим возможным недовольством по поводу того, что он без спросу отнял у нас любимого капитана.
— Земное правительство, — продолжал польщенный Макналти, — одобрило идею укомплектовать экипаж «Марафона» членами моей старой команды, обслуживавшей венерианский грузовоз «Калабаска-Сити». Теперь, ребята, дело за вами. Те, кто пожелает остаться на «Калабаска-Сити», может уйти прямо сейчас, вернуться на корабль и приступить к исполнению своих обязанностей. А теперь прощу тех, кто все же решил присоединиться ко мне, подтвердить это поднятием руки. — Тут его взгляд скользнул по марсианам, и он быстро добавил: — Или щупальца.
Сэм Хигнет быстро вытянул загорелую руку вверх:
— Я хотел бы остаться с вами, капитан.
Он опередил остальных всего на какую-то долю секунды. Самое смешное то, что на самом деле ни один из нас не горел желанием снять пробу с флетнеровского летающего гроба. Скорее всего, нам было просто страшно отказаться. А может, просто захотелось заслужить одобрительный взгляд Макналти.
— Спасибо, ребята, — сказал Макналти похоронно-торжественным голосом.
Он вздохнул, громко высморкался и обвел нас теплым, почти любящим взглядом, который вдруг остановился на фигуре одного из марсиан, нелепо скукожившегося в углу и разбросавшего вокруг себя многочисленные щупальца.
— Саг Фарн, а ты… — начал он. Кли Янг, глава нашей шайки уроженцев Красной Планеты, тут же вмешался:
— Я поднял два щупальца, капитан. Одно за себя, а другое за него. Он спит. Он поручил мне выступать от его имени, говорить «да», «нет», а если потребуется, даже спеть за него песенку.
Все засмеялись. Саг Фарн с его абсолютной и всепоглощающей ленью был настоящей достопримечательностью нашей «Колбаски». Один лишь капитан не знал, что только самая срочная работа в открытом космосе или партия в шахматы могли пробудить Саг Фарна от вечной спячки. Не успел стихнуть наш смех, как в наступившей тишине этот засоня испустил характерный свист — марсианский вариант нашего храпа.
— Прекрасно, — сказал Макналти, изо всех сил пытавшийся удержаться от улыбки. — В таком случае вы все должны явиться на борт на рассвете. Мы вылетаем ровно в десять по Гринвичу. Эл Стор расскажет вам все остальное и ответит на все ваши вопросы.
«Марафон» был просто воплощением красоты. Сконструированный Флетнером и построенный на правительственные средства, он представлял собой прекрасное сочетание военного крейсера и спортивной яхты. И в самом деле, по сравнению со старушкой «Колбаской» он был оборудован просто роскошно. Мне, как, впрочем, и всем остальным, он сразу ужасно понравился.
Стоя на металлическом телескопическом трапе, я наблюдал, как подтягиваются последние члены экипажа. Эл Стор куда-то сбегал и вскоре вернулся с баулом огромных размеров. Он имел право взять с собой в рейс в три раза больше багажа, чем кто-либо другой. И это неудивительно, поскольку среди совершенно необходимых ему вещей был, например, атомный двигатель — этакий чудесный маленький образчик последних достижений технической мысли, весивший около восьмидесяти фунтов. В некотором смысле это было его запасное сердце.
Четверо правительственных экспертов поднялись на корабль тесной группкой. Хотя я не имел ни малейшего понятия, кто они такие и какого черта летят с нами, я все же объяснил им, как найти отведенные для них каюты. Последним прибыл молодой Уилсон — светловолосый угрюмый парень лет девятнадцати. До этого на корабль и так уже загрузили три принадлежащих ему коробки, а сейчас он пытался протащить еще три.
— Что в них? — спросил я.
— Пластинки. — Он с нескрываемым отвращением оглядывал корабль.
— Музычку, что ли, слушать собираешься? — спросил я.
— Фотографические, — отрезал он без тени улыбки на лице.
— Ты фотограф экспедиции, что ли?
— Да.
— Ну хорошо, давай закидывай коробки в грузовой отсек.
Он нахмурился.
— Запомни раз и навсегда: их никогда не кидают, никогда не швыряют и не бросают. Их ставят, понятно? Ставят, — сказал он. — Причем аккуратно. Ты понял?!
Мне в общем-то понравилась внешность этого парня, но страшно не понравилась его агрессивность.
Преувеличенно бережно поставив коробки на верхней площадке трапа, он смерил меня взглядом. Его тонкие губы были плотно сжаты, а кулаки стиснуты так, что даже костяшки пальцев побелели. Наконец он сказал:
— Интересно, а сам-то ты что за шишка?
— Я — корабельный оружейник, — безапелляционно заявил я. — А теперь бери свои коробки и тащи их подальше отсюда в какое-нибудь более безопасное место, пока я не вышел из себя и не дал им здоровенного пинка.
Это был удар ниже пояса. Думаю, если бы я задел его самолюбие хоть немного еще, он точно бросился бы на меня с кулаками. Но он, похоже, скорее бы умер, чем дал мне или кому-нибудь еще дотронуться до его ненаглядных коробок.
То и дело бросая на меня взгляды, попеременно предвещавшие то смертельную битву, то мою скоропостижную смерть, то просто море крови, он начал перетаскивать свои драгоценные коробки в шлюз. Он носил по одной, неторопливо и бережно, как любимых детей. После этого я его довольно долго не видел. Наверное, я обошелся с ним чересчур круто, но, к сожалению, я понял это гораздо позже.