Расул-Заде Натиг. Счастливая встреча

   - Я к чему все-это так долго рассказываю - к тому, что и я, и ты, мы оба теперь одни остались... Правда, у каждого своя судьба сложилась, но, верно, не очень удачные, видать, у нас с тобой судьбы, если мы оба так рады нашей встрече, а?..
   Она не ответила. Он подождал немного.
   - Тридцать пять лет прошло, - произнесла она с горечью, впрочем, он мог и ошибиться, вполне возможно, что горечь только послышалась ему в ее голосе.
   - И бог с ним, - он приподнял руку, хотел махнуть, но передумал и только заерзал пальцами по-подлокотнику, - время идет, такое у него свойство - идти вперед. Тут уж ничего не поделаешь... Но отчего же теперь нам, - он помолчал, подыскивая верные и чтоб не очень серьезные, могущие - не приведи бог прозвучать жалобно и беспомощно, слова, - отчего бы нам не сплотиться, так сказать, перед лицом одиночества и надвигающейся старости, вернее, у тебя надвигающейся, у меня - уже надвинувшейся? Отчего бы нам не быть опять вместе?.. Kaк и тридцать пять лет назад, с той только разницей, что теперь мы оба понимаем и ценим: как это много - быть вместе и не быть одному... А? Как ты думаешь? Всё-таки двое - это больше, чем один. А так одному, в четырех стенах... И спятить недолго... Тем более, что мы оба на пенсии, так сказать, без моральной поддержки коллектива, в котором хоть и на семь-восемь часов в сутки, а все же, что ни говори, можно было бы отвлечься, забыть, что ты одинок... Сплошное, значит, получается одиночество... А?.. Что ты скажешь?..
   - Что? - спросила она еле слышно, уставившись в пол перед собой, хотя прекрасно все поняла.
   - Как ты насчет TOFO, чтобы, значит, нам сплотиться? - повторил он терпеливо, как ребенку, покашлял и, так как она ничего не' отвечала, добавил: Жить можно будет у меня, здесь я один, как видишь, без соседей, не коммуналка, вроде твоей...
   - Зато уж очень шумная улица, - сказала она и тут же спохватилась выходило, что уже вроде бы соглашается и им осталось только обговорить частности. - Нет, нет,- поспешно
   добавила она, и еще поспешнее, боясь, что он примет за отказ ее решительно вырвавшееся "нет", сказала: - как же так сразу?.. Мне подумать надо...
   --Чего тут долго думать?.- нетерпеливо возразил он, и она вдруг на миг единый, неуловимый, летучий миг, сквозь все признаки старческой немощи, увидела его молодого, .каким знала тридцать пять лет назад - стремительного, решительного, резкого, но в следующее мгновение этот прекрасный образ уступил место реальному старику, ворчливому, не терпящему возражений, капризному, как ребенок, сидящему в кресле напротив нее и. доказывающему свою чудную правоту. - Тебе ведь за шестьдесят, так или нет?
   Она кивнула, с любопытством разглядывая его.
   - Мне без малого семьдесят. Не время раздумывать в нашем возрасте, того и гляди, околеешь от мыслей всяких... Долго думать хорошо смолоду - все впереди, все предстоит... А теперь - чего уж там... Оба одного боимся, одного бережемся - одинокой дряхлой старости. И тебе, и мне скоро уход и пригляд потребуются. Вот и станем друг об дружке заботиться. Разве плохо?
   Она продолжала молчать, но взгляд, устремленный в лицо его, сделался вдруг молящим, жалким.
   - Идет, что ли? - намеренно прямо, по-простецки, не обращая внимания на мольбу в ее глазах, спросил он, повысив голос.
   Она робко кивнула, но кивок получился какой-то слишком мелкий, он не заметил, или сделал вид, что не заметил, и еще раз спросил сердито:
   - А? Она, точно подстегнутая его сердитым окриком, торопливо кивнула два раза подряд.
   - Вот и порядок, - сказал он, и теперь можно было заметить по тому, как он расслабился, с каким напряжением ждал он ее ответа; но даже сейчас, надеясь, что она не заметила его напряжения, он уже задним числом решил сгладить запоздалой снисходительностью свою серьезность, чтобы она, упаси бог, не возомнила как-нибудь, что он в ней нуждается больше, чем она в нем, и тогда он вновь, по застарелой привычке, спрятался за свою маску шутливой небрежности. Вот и поладили, - он фальшиво, вымученно улыбнулся, впрочем, все-таки был предательский вздох, говорящий больше и красноречивее слов, напряжение дало себя знать: облегченно, еле слышно вздохнул. И поспешил снова спрятаться в свой непробиваемый панцирь;- А что печки нету - не беда... У меня электрокамин - чудо отечественной электротехнической мысли, всего пять раз за зиму портится... Вмиг комнату утеплит... Я его пока не достал, он там, в шкафу, возиться надо, весь в пыли, наверно; неохота сейчас вытирать с него пыль, вот и не достал.
   - Электрокамин много энергии потребляет, - сказала она неожиданно озабоченным голосом. Он с интересом глянул на нее.
   - Ничего, - сказал он. - Пусть потребляет. Пусть жрет свою энергию...
   Он тяжело поднялся с кресла, пошел на кухню и вернулся с початой, надежно закупоренной бутылкой шампанского.
   - А по этому случаю выпьем по глоточку, - возвестил он с порога комнаты, шампанское... Как в старину, а? Как гусары...
   Он долго возился с пробкой, которая все никак не поддавалась, уже начинал заметно нервничать, наконец вытащил упорствующую пробку, утомился, рука крупно дрожала, и, запыхавшись, разливая дрожащей рукой, из бутылки по дешевеньким стеклянным фужерам," он, перехватив ее встревоженный взгляд, устремленный на его руку, на его побледневшее от напряжения лицо, поспешил успокоить ее:
   - Ты не думай, пьяницей я не успел стать. Эта бутылка - стыдно сказать недели две тут у меня стоит... Сосед приносил, уже не помню сейчас по какому случаю, какое-то
   событие у него было, отмечали, выпили по бокалу... А бутылку мне оставил, вот и стоит с тех пор...
   Взгляд ее оттаял, потеплел, она отпила из фужера не почувствовав вкуса вина, он выпил до дна - было заметно, Что последние глотки он делает через силу, что заставляет себя -проглотить содержимое бокала до конца, но он уже не мог прервать браваду, с которой появился на пороге комнаты с бутылкой шампанского в руках. Он поставил бокал на стол, отдышался и подмигнул ей:
   - Гулять так гулять!
   Они еще с полчаса сидели в сгущающихся в комнате сумерках, рассказывая друг другу свои жизни, и, как это обычно бывает в первые встрече двух давно не видевших друг друга людей, рассказывали далеко не самое главное, вспоминали какие-то случаи, лежавшие, на поверхности памяти, будто все еще боялись притронуться к более важному, наболевшему, что' у обоих имелось, но было глубоко, так глубоко", что требовалось время, чтобы это главное само собой всплыло на поверхность души и потребовало выхода. Они выпили еще немного, и оба почти враз почувствовали легкое головокружение, дружно пошутили над этим, поулыбались тому, что как, оказывается, мало им теперь нужно, чтобы закружилась голова. Внезапно и ему и ей стало легко и весело, будто ток веселья и бодрости прошел меж ними, задев своим дыханием обоих.
   На улице уже зажглись фонари, и свет ближнего из них падал через окно на пол комнаты, и, конечно, стоило ему подняться, и включить лампу, как пятно исчезло бы, утонув в ярком освещении, но он немножко отяжелел от выпитого шампанского, ему было лень двигаться, и сидел он в кресле, как-то очень по-старчески развалившись, одряхлев враз. Она смотрела на это чужое, не комнатное пятно света на полу, возникшее словно из другого мира, падавшее на паркет оттого, что не было занавесей на окне, смотрела на это чужое пятно и чувствовала, как могла бы здесь навести уют.
   - Заболтались мы с тобой - вдруг произнес он, с усилием поднимаясь, чувствуя, что еще немного - и он может задремать при ней в кресле, - Ты посиди пока, я в магазин зайду. Здесь кондитерская рядом...
   - Ничего не нужно, - запротестовала она.
   - Совсем рядом кондитерская, - повторил он, - через улицу... Возьму торт и попьем с тобой чаю
   - Уверяю тебя, не нужно...
   - Ты не скучай тут. Я очень скоро вернусь, - сказал он, не обращая внимания на ее протестующие жесты.
   Она попробовала еще раз возразить, ей и в самом деле не хотелось, чтобы он уходил, пусть даже ненадолго, но он не слушал ее абсолютно, кажется, он все-таки был чуточку под хмельком.
   Он улыбнулся ей в, дверях, подмигнул и вышел. Она за дверью слышала, как он вызвал лифт на этаж, потом подошла к окну и увидела его долговязую фигуру, по-старчески сутулую, на блестящем от дождя тротуаре. Он стоял у перекрестка, ожидая, когда зажжется зеленый на светофоре. Она глядела на него, на его одинокую фигуру посреди оживленной улицы, и вдруг, в миг единый, весь их разговор, все их благие намерения и планы показались ей детскими фантазиями; будто она внезапно прозрела, и теперь могла видеть то, что по незрячести своей не било ей доступно до сей минуты; и только этот миг, в котором их решение, вроде бы избавляющее ее от одиночества, предстало перед ней не умнее детской кратковременной шалости, только миг этот был реален, реальнее всего на свете. "Нет, - думала она, провожая взглядом его, переходящего улицу, - нет, ничего не нужно... И он должен теперь понять это не хуже меня... Слишком поздно что-то начинать,. Теперь уже ничего не надо. Просто был обманчивый миг, когда мне подумалось, что можно еще что-то вернуть, что есть еще соломинка... Можно не быть такой одинокой, подумалось мне... Но все эти привычки, сложившиеся друг без друга характеры, незнание друг друга, старческая раздражительность... Нет, нет, это был не совсем продуманный разговор, все гораздо сложнее... Будто впали в детство... Слишком поздно теперь начинать... Пусть он придет, я ему все скажу... Он должен понять".
   Когда он, стоя у прилавка в ярко освещенном магазине, смотрел, как продавщица завязывала шпагатом торт, в голову ему вдруг пришла мысль, пронзившая мгновенно - будто ток прошел по нему с головы до пят - все существо его, но боли
   он не почувствовал от мысли, напрочь сметавшей еще только несколько минут назад воздвигнутые надежды. "Нет, - подумал он. - Я повел себя непростительно глупо, по-мальчишески глупо... Но неужели она не поймет?.. Черт меня побери, я был словно
   в помрачении рассудка. Это же, в конце концов, смешно... Союз двух развалин... Мы будем отравлять друг другу остаток жизни... Нет, нет, слишком поздно уже что-то затевать... Видно, надо было, выйти на свежий воздух, под дождь, на оживленную улицу, войти в этот ярко освещенный магазин, чтобы я снова мог начать думать, как нормальный человек.... Ничего из этой затеи не выйдет... И она должна понять. Она поймет..."
   - Ну, что же вы, папаша? - послышался рядом раздраженный возглас.
   Он поднял рассеянный взгляд на продавщицу, протягивающую, ему торт.
   - Нет, нет, - машинально сказал он - Ничего не нужно.
   Но тут же спохватился, взял у нее торт и поспешно вышел из магазина, ощущая сутулой спиной насмешливый взгляд юной продавщицы.
   Когда он пересек улицу, его сверху будто позвал кто-то, будто подтолкнули, он поднял взгляд и посмотрел на свое окно на втором этаже. Он увидел ее в окне, на лицо ее через стекло падал свет уличного фонаря и, пристально вглядевшись в выражение ее лица, он облегченно вздохнул и решительным шагом пошел к своему подъезду,, на ходу готовя очередную шутку, насчет того, как они дружно ударились в детство и как теперь должны отметить это событие стремительного омоложения. Он скажет нечто подобное и положит на стол торт, подумал он. А она поймет и поддержит его, подумал он еще.