Страница:
Нас первыми Господь сам, Вседержитель сотворил,
Чем наше он мужское благородство освятил.
Средь божьих ангелов мы женщин не находим,
Что значит -- Господу пол женский неугоден.
Скажу я далее о благородности мужчин,
Пример тому явил Господь нам не один,
Затем, что он животных отдал подо власть мужей,
Чтоб получили имена, как нам, мужам, видней.
Явимо благородство всех мужчин и из того,
Что тварное их чистая землица вещество,
Она же злато, серебро, пшеницу нам дает,
Чем кормит, сохраняя людской обширный род.
А женщину Господь родил, известно, из ребра,
Затем, что ведал, что никчемна и пуста она,
Как кости, от которых другой полезности нет,
Как сделать из них игру, чтоб тешился белый свет.
Играющих же затянет адская коловерть:
Возникнут ссоры и ругань, драки за мнимую честь,
И явятся ярость, позор, ненависть, месть и смерть.
Ущербностью происхождения попрекали женщин постоянно и в самых различных вариантах. Якоб фон Кенигсхофен в своей эльзасской хронике ставит вопрос так: "Warumbe Frowen me claffen denne Man?" (Почему же женщины более скандальны, чем мужчины? (древне-средненемецкий)).
Как считает хронист, потому что бог создал Адама из земли ("И создал Господь Бог человека из праха земного и вдунул в лице его дыхание жизни" (Бытие, 2; 7), а Еву из ребра Адама ("И создал Господь Бог из ребра, взятого у человеке, жену" (Бытие, 2; 22). Если наполнить корзину землей, звучать она не будет, но, загруженная костями, загромыхает. Происхождение из ребра окажется роковым для женского пола и в день Страшного суда:
Однако в отместку чертовке старой что мне сказать?
В день гнева господнего всяк обретет свою часть,
И женщин не станет, ибо воздается и им:
Вернут твари женского пола, что считали своим -
В ту кость обратятся, из которой посеял их Бог,
В грудь мужа вернутся на место -- исполнится рок.
ЛИТЕРАТУРА, СКАНДАЛИЗИРУЮЩАЯ ЖЕНЩИН
Удивляюсь, что еще никому не пришло в голову написать историю антиженской литературы. Какое бы то было, верно, удовольствие, прикрываясь благородным плащом науки, взять букетики из глупостей, неучтивостей и грубостей. Заглавие вот только не подходит: не верю я, что тьмы и тьмы пасквилей, которые пятнают женщин со времен шестой сатиры Ювенала, рождены одним лишь женоненавистничеством. Найдется не больше одного-двух писателей, которые хамили из неподдельной ненависти к женскому полу, остальные же хотели только позлить женщин, как откровенно признается Криштоф Армбруст,-- то "старую чертовку", то юную кокетку. Термином "антиженская литература" не воспользовался бы я и для обозначения жанра, для него больше годится другое наименование -- "литература, скандализирующая женщин". Венгерских сочинений, которые оскорбляли бы весь женский пол вообще, я не встречал. В тех, которые мне попадались, нападки всегда бывали конкретными -- на жену (женщину) злую, кокетливую, модницу-тряпичницу и т. п. Но уж этих зато предостаточно. Вот, например, образчик из сочинения Яноша Кони "Всегда смеющийся Демокрит, или Не без умысла отысканные курьезные истории", изданного в Буде в 1796 году. Автор, бывший сержант, пишет о тщеславных женщинах. Отставной гусар терпеть не мог сердечных отношений, издревле сложившихся между женщиной и зеркалом. За привязанность к зеркалу девушек он только укоряет:
"И сколько таких, у которых зеркала повсюду: зеркало в комнате, зеркало в будуаре, по всем углам, на всех местах, даже в постели зеркало; и, как непредставимы лошадь без чесотки, птица без крыльев, телега без смазки, пьяница без кружки, так и они не могут без зеркала. А в наши времена они дошли до того, что вставляют зеркала в молитвенники, чтобы и в церкви ублажать себя рассматриванием своих пышных нарядов, своих волос в каленых и посыпанных мукой завитушках, заросли капусты на своих головах, нетопыриные гнезда". Под "зарослями капусты" и "нетопыриными гнездами" автор разумеет модные в эпоху рококо прически, нелепостью своей превосходящие всякую меру. На головах экзальтированных парижских дам парикмахеры-маги, вызывали к жизни целые цветники, причудливые птичьи гнезда, соломенные стога, корабли и т. п.
Пожилые же дамы, влюбленные в зеркало, удостаиваются у Яноша Кони суждения более жесткого: "Но туда же и старые хрычовки, волосы которых похожи на паклю, свалявшуюся в семидесятилетних матрасах; губы которых настолько изборождены морщинами, что напоминают землю, вспаханную под посев, а лицо -- провалившийся печной под, нос -- фонтанный канал, рот -проржавевшую замочную скважину в двери сарая, орган со снятыми трубками, шея -- усохшую кожаную котомку, в которой дети держат по осени клей для ловли птиц. Так вот, говорю, и эти старые хрычовки, которым только бы в мусоре рыться да верхом на помеле ездить, эти развалюхи тоже не расстаются с зеркалом, и все пятнышки, бородавки на своем носу, морщинистом, словно оборки на рубашечках бараняйских молодух, пятнистом, как березовая кора, из которой цыгане делают смолу, -- все это сваливают на зеркало. Они еще и брови выщипывают, эти высохшие к осени встопорщенные травянистые заросли, и опять-таки смотрятся в зеркало; вставшие утром с постели, они подобны огородным пугалам на корявых вишнях, в глазах у них ночники с полкулака, и все же они сразу бросаются к зеркалу посмотреть, помолодела ли их дряхлая кожа, и, одеваясь, они опять торчат перед зеркалом, любуются новым модным платком на своем дуплистом, коряжистом стане".
Редко встретишь порицание, написанное такой трескучей бранью; ведь я еще к тому же многое просто не смог процитировать.
И вот еще одно, уже совершенно бульварное издание конца XIX века, которое ныне является библиографической редкостью: "Истины о женщинах, их привилегии и совершенно новые их литании. Напечатано в этом году:
Ты злое пресмыкающееся
Ты отрава очага
Ты отражение бешеной желчи
Ты ядовитый дракон
Ты горькая луковица
Ты вонючая коза
Ты трескучая мельница
Ты тяжкий домашний крест
Ты расстроенный орган
Ты вместилище коварства
Ты лавка лжи
Ты мех для раздувания ссор
Ты оковы своего мужа
Ты погибель своего мужа
Ты гвоздь во гроб своего мужа
Через кротость своего мужа / Исправься
Через честность своего мужа / Исправься
Через любовь своего мужа / Исправься
Через жизнерадостность своего мужа / Исправься
Через прилежание своего мужа / Исправься
Через милости своего мужа / Исправься
Через заботливость своего мужа / Исправься
Эта литания пригодна только для недобрых женщин; добрым женщинам пусть воздается почетом и поклонением". Чтобы не сложилось у читателей превратного впечатления, надо сказать, что число книг в защиту женщины в истории книги куда больше. Каждый из книгочеев легко отыщет множество их в своей памяти. За пределами художественной литературы самой популярной апологией женщины была книга Хайнриха Корнелия Агриппы "Declamatio de nobilitate et praecellentia foemini sexus" (Возглашение благородства и превосходства женского пола), изданная в Антверпене в 1529 году. Она имела широчайшее хождение в немецких, французских, английских и прочих переводах. Великий философ-оккультист перевешивает чашу в пользу женщин и доказывает, что они отличны от мужчин и выше их. Обеляет он и праматерь Еву, указывая на ясные слова Святого Писания: когда бог объявил свой запрет на яблоки райского сада, Евы еще не существовало, а значит, он ее не касался. Книга Агриппы дошла и до Венгрии. Иштван Колоши Терек воспользовался заглавием Агриппы для своей книги стихов, вышедшей в 1655 году: "Рифмы о благородстве, достоинстве Женского пола". По тогдашнему обычаю, содержание книги заключалось в заглавии, которое продолжается так: "Тому, кому дается добрая женщина, дается и наследство, достойное вспомоществование, опора состояния и покоя. И наоборот: там, где нет заслона, там расточается наследство, и где нет Женщины, приходят Беды и Нищета". Думаю, что излишне рассказывать о содержании книги Иштвана Колоши Терека. Все ведь знают, что значит этот "заслон" в жизни мужчины и в жизни вообще, жизни как таковой. Предыдущая глава | Содержание | Следующая глава
СЛОВАРЬ ФЛЮГЕРОВ
* СЛОВАРЬ ФЛЮГЕРОВ
Телега истории порою еле тащится, а порою мчится стремглав. Во времена революций и крупных социальных переворотов она проделывает путь больший, чем обычно. Оживляется тогда и пассажирское движение: люди входят и выходят чаще и в больших количествах, чем в медленно текущие годы мира. В 1815 году на парижском книжном рынке появилась курьезная книга. Скромный автор себя не назвал, но заглавие обещало много: "Dictionnaire des girouettes" (Словарь флюгеров). Этот странный словарь в алфавитном порядке приводит имена всех тех политических деятелей, жизненный путь которых напоминает вращение флюгеров,-- всех тех, кто не следовал примеру политических деятелей, писателей, художников, философов, идеологов и других, с ослиным упрямством цеплявшихся за свои устаревшие принципы и взгляды, кто, мудро приспосабливаясь к духу меняющегося времени, поворачивался всякий раз в ту сторону, куда дул ветер. Против каждого имени были нарисованы флажки -столько флажков, сколько раз данное лицо меняло свои принципы.
Больше всего флажков было у имени Фуше. Об этом абсолютном чемпионе двурушничества написано множество книг, но все эти жизнеописания можно сравнить с роскошной древесной кроной: за листьями не виден точный контур ветвления дерева. Так что было бы правильным сбросить с его биографии роскошное лиственное украшение и показать тем самым все ответвления ствола.
Против его имени в словаре стояло двенадцать флажков:
1. Воспитывался в католическом духе в ораторианской школе. За прилежание и набожность орден наградил его местом учителя математики и философии.
2. Начинается Великая французская революция. Его избирают депутатом Конвента. У Фуше складываются дружеские отношения с лидерами Жиронды.
3. Покидает умеренных и примыкает к партии Горы. Во время суда над королевской семьей голосует за смертную казнь.
4. Конвент посылает его в провинцию, где он отличается на поприще дехристианизации: закрывает церкви, конфискует золотые и серебряные предметы -- пожертвования верующих. С ворот кладбищ снимает надпись: "Все мы воскреснем!" и заменяет ее другой:
"Смерть -- это вечный сон".
5. Предчувствуя падение Робеспьера, быстро примыкает к Тальену.
6. Но этот маневр не помогает, Фуше арестован. Некоторое время проводит в тюрьме. Выйдя на свободу, втирается в доверие к Баррасу. Его назначают послом в Цизальпинскую республику.
7. Директория им недовольна, и Фуше отзывают в Париж. Ему вновь удается умыть руки и получить наиболее подходящий пост -- пост министра полиции. Бывший член партии Горы отличается в подавлении гражданских свобод. Приобретает громадное состояние. Предвидя будущее Бонапарта, становится доверенным лицом Жозефины, в скором времени императрицы.
8. В период императорства Наполеона получает титул графа и герцога Отрантского. Узнав, что Наполеон хочет вступить во второй брак, сообщает об этом Жозефине, а императору советует развод.
9. Император, раздраженный двуличием Фуше, лишает его своей милости. Не беда. Фуше уже предвидит падение Наполеона и вступает в отношения с партией Бурбонов. Узнав, что Наполеон возвращается, покидает Париж, чтобы следить за развитием событий издали.
10. В период Ста дней вновь министр полиции при Наполеоне. Понимая, что окончательное падение императора не за горами, предает Наполеона англичанам. Это предательство было, наверное, самым блистательным творением Фуше. Узнав о предстоящем бельгийском походе, он посылает план этой кампании Веллингтону, но при этом отдает распоряжение чинить своему курьеру все возможные препятствия, чтобы он прибыл к англичанам с опозданием, тем самым обеспечивая свою безопасность на все случаи.
11. После Ватерлоо становится президентом временного правительства. Порывает с бонапартистами и ориентируется на герцога Орлеанского.
12. Убедившись, что герцог Орлеанский королем не будет, что союзники возвращают Людовика XVIII, не моргнув глазом поступает на службу к Бурбонам и вновь становится министром полиции. Якобинец, голосовавший за казнь короля,-- министр королевского дома!
Так толкуются в словаре двенадцать флажков при имени Фуше. Дополню эту словарную статью событиями последующих лет. Когда был издан декрет против "царей-убийц", обрекавший их на пожизненное изгнание, не избег этой участи и Фуше. Потеряв место посланника в Дрездене, он уехал в Триест, где принял австрийское подданство. Флюгер заржавел и вращаться больше не мог. Герцог Отрантский скончался в Триесте спустя четыре года после изгнания.
"Словарь флюгеров" включает множество писателей, поэтов и ученых, которые заслужили флажки всей своей жизнью. Луи Фонтан, например, сделал блистательную карьеру. Начал поэтом, был журнальным издателем, во время Директории стал учителем в одной из средних школ Парижа и написал очень красивое сочинение об учительском призвании. Главная цель педагога, писал Фонтан, воспитать молодежь "в духе идей свободы и истинного республиканства", знамя которого несет Париж. И так далее -- о тех же идеях и о том же духе. Явился Наполеон.
Фонтан был способным человеком: консул его полюбил, а император засыпал милостями. Фонтан стал профессором университета, сенатором, кавалером ордена Почетного легиона, затем -- "великим магистром университета, его главой, по-нашему -- ректором. 16 ноября 1809 года от имени университета он приветствовал императора большой речью. Вот отрывок из нее:
"Сир! Университет с почтением склоняется пред троном Вашего Величества, преподнося Вашему Величеству обет целого поколения, которое Ваше Величество научило любить Ваше Величество и служить Вашему Величеству. Университет, наследник древних принципов, говорит от имени столетий, заявляя, что как верный страж всегда будет бороться с вредными и новыми идеями, которые стремятся навлечь погибель на институции империи и на весь мир... Позвольте, Ваше Величество, отвлечь наш взгляд от трона, который Ваше Величество покрыло неизбывной славой, и устремить его к высочайшей колыбели, в которой отдыхает наследник величия Вашего Величества. Вместе с нами благословляет вся французская молодежь царственного ребенка, который будет повелевать нами. Мы клянемся ему в столь же безграничной преданности, которую храним к Вашему Величеству... Сейчас, когда континент обезоружен новыми победами Вашего Величества, нашего родного отца, который возвратился домой, дайте, Ваше Величество, на несколько минут отдохнуть взгляду Вашего Величества на отрадном зрелище юных талантов, подрастающих, чтобы любить Ваше Величество и служить Вашему Величеству. Сейчас, когда перед триумфаторской коляской Вашего Величества слагают свои штандарты побежденные нации, мы предлагаем Вашему Величеству мирные трофеи наук и искусств, кои всегда пребудут союзниками власти Вашего Величества и могут цвести лишь в ореоле славы Вашего Величества. И т. д.".
Наследник трона вывалился из царственной колыбели, империя потерпела крах, и в Париж вступил Людовик XVIII.
Короля приветствовала университетская делегация. С приветственной речью выступил великий магистр Фонтан. Речь эта опубликована в пятом майском номере "Journal des Debats" от 1814 года:
"Сир! Университет в глубочайшем почтении склоняется перед троном Вашего Величества и обращается к Вашему Величеству от имени отцов, которые видели на троне предков Вашего Величества и все свои надежды возлагали на царствующий дом Вашего Величества, университет говорит и от имени сынов, которые подрастают, чтобы любить Ваше Величество и служить Вашему Величеству...
Французы всех возрастов с надеждой приветствуют короля французов. Королевские добродетели, достояние Родины Вашего Величества, несомненно, заставят нас вскоре забыть те тяжкие времена, которые пережили мы в отсутствие Вашего Величества. Нравственность и религиозность Святого Людовика обеспечивают право Вашего Величества на французский трон. После стольких испытаний вновь мы можем устремить свои сердца к этим высочайшим идеям. Сир! Рассказывая молодежи о Вашем Величестве, мы тем самым возносим хвалу хранящему Францию Господу Богу за то благодеяние, которое содеял Он, вернув Ваше Величество на трон предков Вашего Величества".
Король признал, что дело воспитания молодежи в надежных руках, и великого магистра Фонтана 4 июня того же года назначил пэром Франции. Подлый словарь поставил против его имени совсем мало флажков. Политическая карьера Талейрана-дипломата достаточно известна, и останавливаться на ней я в этой книге не буду. А вот какие флаги украшают его супружескую жизнь, известно мало. В Париж прибыла некая госпожа Гран, дама с бурным восточно-индийским прошлым. Приехала она из Лондона, и полиция заподозрила ее в связях с лондонскими эмигрантами. Над госпожой Гран нависла угроза ареста. Знакомые посоветовали ей обратиться за поддержкой к Талейрану, министру иностранных дел Директории. Нельзя было терять ни минуты. Испуганная дама позвонила у дверей резиденции Талейрана поздно ночью, попросила передать, что привезла из Лондона важные данные. Данные были таковы: стройна, большие черные глаза, лилейно-белая кожа, золотистые волосы. Министр иностранных дел понял, что эти данные следует пока держать в тайне, и юная дама осталась у него. Первый флажок. Пришедший к власти Наполеон потребовал от своих приближенных честной супружеской жизни. После того, как папа освободил епископа Отенского от обета, последний вступил в гражданский брак с госпожой Гран. Второй флажок.
Между тем объявился господин Гран, ищущий свою жену. Надо было их официально развести. Мужу дали кучу денег и подыскали ему место в Южной Америке. Однако за это флажок еще не полагается. Но через некоторое время третий флажок стал реальностью. Королевство, сменившее империю, исповедовало иные принципы. Талейран, как ни крути, был все же священником, а быть женатым священнику нельзя.
Но разве это проблема? Талейран разводится, назначает бывшей жене ежегодное содержание и отправляет ее в Англию.
Помимо флажков за политическую жизнь, зерцалу дипломатов положено три флажка за жизнь брачную. Всего шестнадцать.
Можно себе представить, какую сенсацию вызвал "Словарь флюгеров". Еще бы. Почитав его, подумаешь, что вся общественная жизнь Франции поражена язвой беспринципности. Так просто оставить это было нельзя. И именитый французский ученый Бешо вызвался спасти честь общественной жизни своей родины. Он составил и издал контрсловарь: "Dictionnaire des Immo-biles" (Словарь непоколебимых). В нем рассказывается о тех патриотах, которых не заставили отступить от своих принципов никакие бури, никакие перемены. Таким был Лафайет и многие другие. Какой замечательный словарь! Одна только беда: "флюгеры" заполнили 508 страниц, а "непоколебимым" едва удалось заселить 38. Предыдущая глава | Содержание | Следующая глава
ГРАНИТНЫЙ ДНЕВНИК РЕТИФА ДЕ ЛА БРЕТОННА
* ГРАНИТНЫЙ ДНЕВНИК РЕТИФА ДЕ ЛА БРЕТОННА
25 октября 1734 года родился Ретиф де Ла Бретонн, предшественник Золя и Бальзака, дедушка реалистического романа, один из интереснейших писателей XVIII века. Много лет спустя Эдмон де Гонкур скажет: наипервейшая задача писателя -- собирание человеческих документов. В произведениях Ретифа перед нами встает такое обилие человеческих документов, как мало у кого другого. Главный его труд, шестнадцатитомный роман "Господин Никола", представляет собой настолько откровенную и подробную хронику жизни, душевных переживаний, поступков одного человека, что писатель с полным правом дал ему подзаголовок:
"Le coeur humain devoile" (Сердце человеческое без прикрас (фр.))
Об этом романе Вильгельм фон Гумбольдт писал Гете, что это самая правдивая и жизненная книга из всех, какие когда-либо видели свет. Упоминает роман в письме к Гете и Шиллер: он называет его творением непревзойденной ценности. Ретиф и сам понимал огромное значение своей книги.
Правда, он не мнит себя выше Руссо, но видит свое место рядом с ним. Он пишет, что Руссо в "Исповеди" показывает во всех подробностях великого человека, тогда как он, Ретиф,-- человека обыкновенного, раскрывая его действия с помощью самого беспощадного самоанализа. "Я дарю нации мой труд, который превосходит "Естественную историю" Бюффона, поучителен для современников и весьма полезен для потомков, ибо никогда уже, пожалуй, не появится больше на свете писатель такой безграничной искренности". Потомки во многом признали его правоту. Функ-Брентано в толстом труде, посвященном Ретифу, указывает сорок три исследования о писателе; его книга стала сорок четвертой. Из известных литераторов творчеством Ретифа де Ла Бретонна занимались Жерар де Нерваль, Монселе, Поль Лакруа, Ассеза, Альмера, Анрио, Гран-Картере, Коттен. Самую пространную и основательную (объемом в 32 печатных листа) монографию о нем написал немец Эуген Дюрен (псевдоним Ивана Блоха). Всех их покорила ни перед чем не останавливающаяся, ничего не приукрашивающая, не имеющая себе равной откровенность Ретифа; их влекло к нему то же волнение, которое чувствует врач, вскрывающий тело человеческое, -- и которое когда-то заставляло великого Везалия похищать с виселиц трупы и затем дома, при свете лампады, исследовать тайну тайн: человека. Мы, как правило, с некоторым недоверием -- хотя и не без уважения -- читаем мемуары, написанные авторами по памяти в преклонном возрасте. Ретиф работал совсем не так. У него сохранялась не только вся его переписка (в том числе и собственные письма в копиях), но и дневниковые записи, которые он вел с пятнадцатилетнего возраста вплоть до сорока пяти лет. К ним относится и знаменитый дневник на камне. За парижским собором Нотр-Дам есть маленький остров Сен-Луи; оставаясь вне парижской суеты, парижского шума, он и поныне сохраняет особую атмосферу древности и покоя. Здесь всегда селились поэты, писатели. Здесь жили Готье и Бодлер. В эпоху Ретифа остров был, вероятно, еще более тихим и старомодным. Здесь он бродил по вечерам, погруженный в пережитое. Ретиф был из тех, кто живет воспоминаниями. Когда с ним что-нибудь случалось, он записывал это, а после отмечал годовщину события: записи воскрешали в душе прошлое, позволяли заново его пережить. Годовщина важна была для него не менее, чем само событие. Он часто пишет (на милой его сердцу латыни): "Hodie dico: quid anno sequent, tali die, sentiam, dicam aut again" (Сегодня я говорю: что буду я чувствовать, говорить и делать в этот самый день год спустя?). Он испытывает бесконечное наслаждение при мысли: все, что год назад в этот день было неведомым, не поддающимся предвидению будущим, сегодня превратилось в известное настоящее. Сентиментальная натура Ретифа в такие дни заставляет его -- в зависимости от характера события -- трепетать от счастья или, расчувствовавшись, лить слезы и страдать от душевной боли. Вдоль берега Сены на острове тянулся низенький каменный парапет, покрытый сверху каменными же плитами. На этих-то плитах и выцарапывал он -- поначалу ключом, потом специально для этого подобранным стержнем -- знаменательные даты своей жизни, сопровождая их кратким латинским комментарием. Конечно, экзальтированная душа его воспринимала в самых ярких красках даже такие события, которые нормальный человек посчитает ничем не замечательными. Каменные скрижали увековечивали не только начало и конец любовных его увлечений и все то, что наполняло этот период, но и дни, проведенные в веселом кругу друзей или, наоборот, омраченные перебранкой с недругами; дни, когда он начинал или заканчивал новую работу или нес ее цензору; дни, когда он просматривал корректуру или имел счастье увидеть стройные женские ножки. В течение целых семи лет, с 1789 года по 1795-й, гулял Ретиф вечерами по берегам острова Сен-Луи, занося на камень свои заметки. Слухи о его странной мании стали распространяться в литературных кругах; но над ним не смеялись, напротив, считалось честью, если он брал с собой на прогулку кого-нибудь из собратьев по перу и они вместе, просматривая его заметки, вели философские беседы. Но в один прекрасный день романтическим прогулкам, тихому празднованию годовщин и занесению на камень новых впечатлений пришел конец. Жители острова Сен-Луи мало что понимали в литературе и в тонких движениях души; они видели в Ретифе всего лишь чудака, который бродит по берегу Сены и выцарапывает на парапете непонятные слова. Ретиф был в их глазах не знаменитым писателем, а смешным уличным чудаком. Взрослые не обижали его -разве что посмеивались да пожимали плечами; ребятишки были куда более безжалостны. Окружив его, они кривлялись, хохотали, выкрикивали издевательские прозвища. "Грифон!" -- кричали они ему вслед; "грифон" -- это гриф, но можно понимать это слово и как "писака", "бумагомаратель". Но это бы еще ничего: маленькие варвары соскребали с камня его заметки
Уличные дети отравили вечерние прогулки и сладостные мечтания Ретифа. Он перестал приходить на остров.
Гранитный дневник мало-помалу стал исчезать. Дождь и снег стирали его с камня; плиты постепенно крошились, их заменяли новыми. В середине прошлого века почитатели Ретифа пытались отыскать его заметки, но от них и следа не осталось.
Спустя сто лет после смерти Ретифа де Ла Бретонна, в 80-х годах XIX века, при разборке архива Бастилии была обнаружена связка бумаг с трудно поддающимся прочтению текстом. На первом листе стояло название:
Чем наше он мужское благородство освятил.
Средь божьих ангелов мы женщин не находим,
Что значит -- Господу пол женский неугоден.
Скажу я далее о благородности мужчин,
Пример тому явил Господь нам не один,
Затем, что он животных отдал подо власть мужей,
Чтоб получили имена, как нам, мужам, видней.
Явимо благородство всех мужчин и из того,
Что тварное их чистая землица вещество,
Она же злато, серебро, пшеницу нам дает,
Чем кормит, сохраняя людской обширный род.
А женщину Господь родил, известно, из ребра,
Затем, что ведал, что никчемна и пуста она,
Как кости, от которых другой полезности нет,
Как сделать из них игру, чтоб тешился белый свет.
Играющих же затянет адская коловерть:
Возникнут ссоры и ругань, драки за мнимую честь,
И явятся ярость, позор, ненависть, месть и смерть.
Ущербностью происхождения попрекали женщин постоянно и в самых различных вариантах. Якоб фон Кенигсхофен в своей эльзасской хронике ставит вопрос так: "Warumbe Frowen me claffen denne Man?" (Почему же женщины более скандальны, чем мужчины? (древне-средненемецкий)).
Как считает хронист, потому что бог создал Адама из земли ("И создал Господь Бог человека из праха земного и вдунул в лице его дыхание жизни" (Бытие, 2; 7), а Еву из ребра Адама ("И создал Господь Бог из ребра, взятого у человеке, жену" (Бытие, 2; 22). Если наполнить корзину землей, звучать она не будет, но, загруженная костями, загромыхает. Происхождение из ребра окажется роковым для женского пола и в день Страшного суда:
Однако в отместку чертовке старой что мне сказать?
В день гнева господнего всяк обретет свою часть,
И женщин не станет, ибо воздается и им:
Вернут твари женского пола, что считали своим -
В ту кость обратятся, из которой посеял их Бог,
В грудь мужа вернутся на место -- исполнится рок.
ЛИТЕРАТУРА, СКАНДАЛИЗИРУЮЩАЯ ЖЕНЩИН
Удивляюсь, что еще никому не пришло в голову написать историю антиженской литературы. Какое бы то было, верно, удовольствие, прикрываясь благородным плащом науки, взять букетики из глупостей, неучтивостей и грубостей. Заглавие вот только не подходит: не верю я, что тьмы и тьмы пасквилей, которые пятнают женщин со времен шестой сатиры Ювенала, рождены одним лишь женоненавистничеством. Найдется не больше одного-двух писателей, которые хамили из неподдельной ненависти к женскому полу, остальные же хотели только позлить женщин, как откровенно признается Криштоф Армбруст,-- то "старую чертовку", то юную кокетку. Термином "антиженская литература" не воспользовался бы я и для обозначения жанра, для него больше годится другое наименование -- "литература, скандализирующая женщин". Венгерских сочинений, которые оскорбляли бы весь женский пол вообще, я не встречал. В тех, которые мне попадались, нападки всегда бывали конкретными -- на жену (женщину) злую, кокетливую, модницу-тряпичницу и т. п. Но уж этих зато предостаточно. Вот, например, образчик из сочинения Яноша Кони "Всегда смеющийся Демокрит, или Не без умысла отысканные курьезные истории", изданного в Буде в 1796 году. Автор, бывший сержант, пишет о тщеславных женщинах. Отставной гусар терпеть не мог сердечных отношений, издревле сложившихся между женщиной и зеркалом. За привязанность к зеркалу девушек он только укоряет:
"И сколько таких, у которых зеркала повсюду: зеркало в комнате, зеркало в будуаре, по всем углам, на всех местах, даже в постели зеркало; и, как непредставимы лошадь без чесотки, птица без крыльев, телега без смазки, пьяница без кружки, так и они не могут без зеркала. А в наши времена они дошли до того, что вставляют зеркала в молитвенники, чтобы и в церкви ублажать себя рассматриванием своих пышных нарядов, своих волос в каленых и посыпанных мукой завитушках, заросли капусты на своих головах, нетопыриные гнезда". Под "зарослями капусты" и "нетопыриными гнездами" автор разумеет модные в эпоху рококо прически, нелепостью своей превосходящие всякую меру. На головах экзальтированных парижских дам парикмахеры-маги, вызывали к жизни целые цветники, причудливые птичьи гнезда, соломенные стога, корабли и т. п.
Пожилые же дамы, влюбленные в зеркало, удостаиваются у Яноша Кони суждения более жесткого: "Но туда же и старые хрычовки, волосы которых похожи на паклю, свалявшуюся в семидесятилетних матрасах; губы которых настолько изборождены морщинами, что напоминают землю, вспаханную под посев, а лицо -- провалившийся печной под, нос -- фонтанный канал, рот -проржавевшую замочную скважину в двери сарая, орган со снятыми трубками, шея -- усохшую кожаную котомку, в которой дети держат по осени клей для ловли птиц. Так вот, говорю, и эти старые хрычовки, которым только бы в мусоре рыться да верхом на помеле ездить, эти развалюхи тоже не расстаются с зеркалом, и все пятнышки, бородавки на своем носу, морщинистом, словно оборки на рубашечках бараняйских молодух, пятнистом, как березовая кора, из которой цыгане делают смолу, -- все это сваливают на зеркало. Они еще и брови выщипывают, эти высохшие к осени встопорщенные травянистые заросли, и опять-таки смотрятся в зеркало; вставшие утром с постели, они подобны огородным пугалам на корявых вишнях, в глазах у них ночники с полкулака, и все же они сразу бросаются к зеркалу посмотреть, помолодела ли их дряхлая кожа, и, одеваясь, они опять торчат перед зеркалом, любуются новым модным платком на своем дуплистом, коряжистом стане".
Редко встретишь порицание, написанное такой трескучей бранью; ведь я еще к тому же многое просто не смог процитировать.
И вот еще одно, уже совершенно бульварное издание конца XIX века, которое ныне является библиографической редкостью: "Истины о женщинах, их привилегии и совершенно новые их литании. Напечатано в этом году:
Ты злое пресмыкающееся
Ты отрава очага
Ты отражение бешеной желчи
Ты ядовитый дракон
Ты горькая луковица
Ты вонючая коза
Ты трескучая мельница
Ты тяжкий домашний крест
Ты расстроенный орган
Ты вместилище коварства
Ты лавка лжи
Ты мех для раздувания ссор
Ты оковы своего мужа
Ты погибель своего мужа
Ты гвоздь во гроб своего мужа
Через кротость своего мужа / Исправься
Через честность своего мужа / Исправься
Через любовь своего мужа / Исправься
Через жизнерадостность своего мужа / Исправься
Через прилежание своего мужа / Исправься
Через милости своего мужа / Исправься
Через заботливость своего мужа / Исправься
Эта литания пригодна только для недобрых женщин; добрым женщинам пусть воздается почетом и поклонением". Чтобы не сложилось у читателей превратного впечатления, надо сказать, что число книг в защиту женщины в истории книги куда больше. Каждый из книгочеев легко отыщет множество их в своей памяти. За пределами художественной литературы самой популярной апологией женщины была книга Хайнриха Корнелия Агриппы "Declamatio de nobilitate et praecellentia foemini sexus" (Возглашение благородства и превосходства женского пола), изданная в Антверпене в 1529 году. Она имела широчайшее хождение в немецких, французских, английских и прочих переводах. Великий философ-оккультист перевешивает чашу в пользу женщин и доказывает, что они отличны от мужчин и выше их. Обеляет он и праматерь Еву, указывая на ясные слова Святого Писания: когда бог объявил свой запрет на яблоки райского сада, Евы еще не существовало, а значит, он ее не касался. Книга Агриппы дошла и до Венгрии. Иштван Колоши Терек воспользовался заглавием Агриппы для своей книги стихов, вышедшей в 1655 году: "Рифмы о благородстве, достоинстве Женского пола". По тогдашнему обычаю, содержание книги заключалось в заглавии, которое продолжается так: "Тому, кому дается добрая женщина, дается и наследство, достойное вспомоществование, опора состояния и покоя. И наоборот: там, где нет заслона, там расточается наследство, и где нет Женщины, приходят Беды и Нищета". Думаю, что излишне рассказывать о содержании книги Иштвана Колоши Терека. Все ведь знают, что значит этот "заслон" в жизни мужчины и в жизни вообще, жизни как таковой. Предыдущая глава | Содержание | Следующая глава
СЛОВАРЬ ФЛЮГЕРОВ
* СЛОВАРЬ ФЛЮГЕРОВ
Телега истории порою еле тащится, а порою мчится стремглав. Во времена революций и крупных социальных переворотов она проделывает путь больший, чем обычно. Оживляется тогда и пассажирское движение: люди входят и выходят чаще и в больших количествах, чем в медленно текущие годы мира. В 1815 году на парижском книжном рынке появилась курьезная книга. Скромный автор себя не назвал, но заглавие обещало много: "Dictionnaire des girouettes" (Словарь флюгеров). Этот странный словарь в алфавитном порядке приводит имена всех тех политических деятелей, жизненный путь которых напоминает вращение флюгеров,-- всех тех, кто не следовал примеру политических деятелей, писателей, художников, философов, идеологов и других, с ослиным упрямством цеплявшихся за свои устаревшие принципы и взгляды, кто, мудро приспосабливаясь к духу меняющегося времени, поворачивался всякий раз в ту сторону, куда дул ветер. Против каждого имени были нарисованы флажки -столько флажков, сколько раз данное лицо меняло свои принципы.
Больше всего флажков было у имени Фуше. Об этом абсолютном чемпионе двурушничества написано множество книг, но все эти жизнеописания можно сравнить с роскошной древесной кроной: за листьями не виден точный контур ветвления дерева. Так что было бы правильным сбросить с его биографии роскошное лиственное украшение и показать тем самым все ответвления ствола.
Против его имени в словаре стояло двенадцать флажков:
1. Воспитывался в католическом духе в ораторианской школе. За прилежание и набожность орден наградил его местом учителя математики и философии.
2. Начинается Великая французская революция. Его избирают депутатом Конвента. У Фуше складываются дружеские отношения с лидерами Жиронды.
3. Покидает умеренных и примыкает к партии Горы. Во время суда над королевской семьей голосует за смертную казнь.
4. Конвент посылает его в провинцию, где он отличается на поприще дехристианизации: закрывает церкви, конфискует золотые и серебряные предметы -- пожертвования верующих. С ворот кладбищ снимает надпись: "Все мы воскреснем!" и заменяет ее другой:
"Смерть -- это вечный сон".
5. Предчувствуя падение Робеспьера, быстро примыкает к Тальену.
6. Но этот маневр не помогает, Фуше арестован. Некоторое время проводит в тюрьме. Выйдя на свободу, втирается в доверие к Баррасу. Его назначают послом в Цизальпинскую республику.
7. Директория им недовольна, и Фуше отзывают в Париж. Ему вновь удается умыть руки и получить наиболее подходящий пост -- пост министра полиции. Бывший член партии Горы отличается в подавлении гражданских свобод. Приобретает громадное состояние. Предвидя будущее Бонапарта, становится доверенным лицом Жозефины, в скором времени императрицы.
8. В период императорства Наполеона получает титул графа и герцога Отрантского. Узнав, что Наполеон хочет вступить во второй брак, сообщает об этом Жозефине, а императору советует развод.
9. Император, раздраженный двуличием Фуше, лишает его своей милости. Не беда. Фуше уже предвидит падение Наполеона и вступает в отношения с партией Бурбонов. Узнав, что Наполеон возвращается, покидает Париж, чтобы следить за развитием событий издали.
10. В период Ста дней вновь министр полиции при Наполеоне. Понимая, что окончательное падение императора не за горами, предает Наполеона англичанам. Это предательство было, наверное, самым блистательным творением Фуше. Узнав о предстоящем бельгийском походе, он посылает план этой кампании Веллингтону, но при этом отдает распоряжение чинить своему курьеру все возможные препятствия, чтобы он прибыл к англичанам с опозданием, тем самым обеспечивая свою безопасность на все случаи.
11. После Ватерлоо становится президентом временного правительства. Порывает с бонапартистами и ориентируется на герцога Орлеанского.
12. Убедившись, что герцог Орлеанский королем не будет, что союзники возвращают Людовика XVIII, не моргнув глазом поступает на службу к Бурбонам и вновь становится министром полиции. Якобинец, голосовавший за казнь короля,-- министр королевского дома!
Так толкуются в словаре двенадцать флажков при имени Фуше. Дополню эту словарную статью событиями последующих лет. Когда был издан декрет против "царей-убийц", обрекавший их на пожизненное изгнание, не избег этой участи и Фуше. Потеряв место посланника в Дрездене, он уехал в Триест, где принял австрийское подданство. Флюгер заржавел и вращаться больше не мог. Герцог Отрантский скончался в Триесте спустя четыре года после изгнания.
"Словарь флюгеров" включает множество писателей, поэтов и ученых, которые заслужили флажки всей своей жизнью. Луи Фонтан, например, сделал блистательную карьеру. Начал поэтом, был журнальным издателем, во время Директории стал учителем в одной из средних школ Парижа и написал очень красивое сочинение об учительском призвании. Главная цель педагога, писал Фонтан, воспитать молодежь "в духе идей свободы и истинного республиканства", знамя которого несет Париж. И так далее -- о тех же идеях и о том же духе. Явился Наполеон.
Фонтан был способным человеком: консул его полюбил, а император засыпал милостями. Фонтан стал профессором университета, сенатором, кавалером ордена Почетного легиона, затем -- "великим магистром университета, его главой, по-нашему -- ректором. 16 ноября 1809 года от имени университета он приветствовал императора большой речью. Вот отрывок из нее:
"Сир! Университет с почтением склоняется пред троном Вашего Величества, преподнося Вашему Величеству обет целого поколения, которое Ваше Величество научило любить Ваше Величество и служить Вашему Величеству. Университет, наследник древних принципов, говорит от имени столетий, заявляя, что как верный страж всегда будет бороться с вредными и новыми идеями, которые стремятся навлечь погибель на институции империи и на весь мир... Позвольте, Ваше Величество, отвлечь наш взгляд от трона, который Ваше Величество покрыло неизбывной славой, и устремить его к высочайшей колыбели, в которой отдыхает наследник величия Вашего Величества. Вместе с нами благословляет вся французская молодежь царственного ребенка, который будет повелевать нами. Мы клянемся ему в столь же безграничной преданности, которую храним к Вашему Величеству... Сейчас, когда континент обезоружен новыми победами Вашего Величества, нашего родного отца, который возвратился домой, дайте, Ваше Величество, на несколько минут отдохнуть взгляду Вашего Величества на отрадном зрелище юных талантов, подрастающих, чтобы любить Ваше Величество и служить Вашему Величеству. Сейчас, когда перед триумфаторской коляской Вашего Величества слагают свои штандарты побежденные нации, мы предлагаем Вашему Величеству мирные трофеи наук и искусств, кои всегда пребудут союзниками власти Вашего Величества и могут цвести лишь в ореоле славы Вашего Величества. И т. д.".
Наследник трона вывалился из царственной колыбели, империя потерпела крах, и в Париж вступил Людовик XVIII.
Короля приветствовала университетская делегация. С приветственной речью выступил великий магистр Фонтан. Речь эта опубликована в пятом майском номере "Journal des Debats" от 1814 года:
"Сир! Университет в глубочайшем почтении склоняется перед троном Вашего Величества и обращается к Вашему Величеству от имени отцов, которые видели на троне предков Вашего Величества и все свои надежды возлагали на царствующий дом Вашего Величества, университет говорит и от имени сынов, которые подрастают, чтобы любить Ваше Величество и служить Вашему Величеству...
Французы всех возрастов с надеждой приветствуют короля французов. Королевские добродетели, достояние Родины Вашего Величества, несомненно, заставят нас вскоре забыть те тяжкие времена, которые пережили мы в отсутствие Вашего Величества. Нравственность и религиозность Святого Людовика обеспечивают право Вашего Величества на французский трон. После стольких испытаний вновь мы можем устремить свои сердца к этим высочайшим идеям. Сир! Рассказывая молодежи о Вашем Величестве, мы тем самым возносим хвалу хранящему Францию Господу Богу за то благодеяние, которое содеял Он, вернув Ваше Величество на трон предков Вашего Величества".
Король признал, что дело воспитания молодежи в надежных руках, и великого магистра Фонтана 4 июня того же года назначил пэром Франции. Подлый словарь поставил против его имени совсем мало флажков. Политическая карьера Талейрана-дипломата достаточно известна, и останавливаться на ней я в этой книге не буду. А вот какие флаги украшают его супружескую жизнь, известно мало. В Париж прибыла некая госпожа Гран, дама с бурным восточно-индийским прошлым. Приехала она из Лондона, и полиция заподозрила ее в связях с лондонскими эмигрантами. Над госпожой Гран нависла угроза ареста. Знакомые посоветовали ей обратиться за поддержкой к Талейрану, министру иностранных дел Директории. Нельзя было терять ни минуты. Испуганная дама позвонила у дверей резиденции Талейрана поздно ночью, попросила передать, что привезла из Лондона важные данные. Данные были таковы: стройна, большие черные глаза, лилейно-белая кожа, золотистые волосы. Министр иностранных дел понял, что эти данные следует пока держать в тайне, и юная дама осталась у него. Первый флажок. Пришедший к власти Наполеон потребовал от своих приближенных честной супружеской жизни. После того, как папа освободил епископа Отенского от обета, последний вступил в гражданский брак с госпожой Гран. Второй флажок.
Между тем объявился господин Гран, ищущий свою жену. Надо было их официально развести. Мужу дали кучу денег и подыскали ему место в Южной Америке. Однако за это флажок еще не полагается. Но через некоторое время третий флажок стал реальностью. Королевство, сменившее империю, исповедовало иные принципы. Талейран, как ни крути, был все же священником, а быть женатым священнику нельзя.
Но разве это проблема? Талейран разводится, назначает бывшей жене ежегодное содержание и отправляет ее в Англию.
Помимо флажков за политическую жизнь, зерцалу дипломатов положено три флажка за жизнь брачную. Всего шестнадцать.
Можно себе представить, какую сенсацию вызвал "Словарь флюгеров". Еще бы. Почитав его, подумаешь, что вся общественная жизнь Франции поражена язвой беспринципности. Так просто оставить это было нельзя. И именитый французский ученый Бешо вызвался спасти честь общественной жизни своей родины. Он составил и издал контрсловарь: "Dictionnaire des Immo-biles" (Словарь непоколебимых). В нем рассказывается о тех патриотах, которых не заставили отступить от своих принципов никакие бури, никакие перемены. Таким был Лафайет и многие другие. Какой замечательный словарь! Одна только беда: "флюгеры" заполнили 508 страниц, а "непоколебимым" едва удалось заселить 38. Предыдущая глава | Содержание | Следующая глава
ГРАНИТНЫЙ ДНЕВНИК РЕТИФА ДЕ ЛА БРЕТОННА
* ГРАНИТНЫЙ ДНЕВНИК РЕТИФА ДЕ ЛА БРЕТОННА
25 октября 1734 года родился Ретиф де Ла Бретонн, предшественник Золя и Бальзака, дедушка реалистического романа, один из интереснейших писателей XVIII века. Много лет спустя Эдмон де Гонкур скажет: наипервейшая задача писателя -- собирание человеческих документов. В произведениях Ретифа перед нами встает такое обилие человеческих документов, как мало у кого другого. Главный его труд, шестнадцатитомный роман "Господин Никола", представляет собой настолько откровенную и подробную хронику жизни, душевных переживаний, поступков одного человека, что писатель с полным правом дал ему подзаголовок:
"Le coeur humain devoile" (Сердце человеческое без прикрас (фр.))
Об этом романе Вильгельм фон Гумбольдт писал Гете, что это самая правдивая и жизненная книга из всех, какие когда-либо видели свет. Упоминает роман в письме к Гете и Шиллер: он называет его творением непревзойденной ценности. Ретиф и сам понимал огромное значение своей книги.
Правда, он не мнит себя выше Руссо, но видит свое место рядом с ним. Он пишет, что Руссо в "Исповеди" показывает во всех подробностях великого человека, тогда как он, Ретиф,-- человека обыкновенного, раскрывая его действия с помощью самого беспощадного самоанализа. "Я дарю нации мой труд, который превосходит "Естественную историю" Бюффона, поучителен для современников и весьма полезен для потомков, ибо никогда уже, пожалуй, не появится больше на свете писатель такой безграничной искренности". Потомки во многом признали его правоту. Функ-Брентано в толстом труде, посвященном Ретифу, указывает сорок три исследования о писателе; его книга стала сорок четвертой. Из известных литераторов творчеством Ретифа де Ла Бретонна занимались Жерар де Нерваль, Монселе, Поль Лакруа, Ассеза, Альмера, Анрио, Гран-Картере, Коттен. Самую пространную и основательную (объемом в 32 печатных листа) монографию о нем написал немец Эуген Дюрен (псевдоним Ивана Блоха). Всех их покорила ни перед чем не останавливающаяся, ничего не приукрашивающая, не имеющая себе равной откровенность Ретифа; их влекло к нему то же волнение, которое чувствует врач, вскрывающий тело человеческое, -- и которое когда-то заставляло великого Везалия похищать с виселиц трупы и затем дома, при свете лампады, исследовать тайну тайн: человека. Мы, как правило, с некоторым недоверием -- хотя и не без уважения -- читаем мемуары, написанные авторами по памяти в преклонном возрасте. Ретиф работал совсем не так. У него сохранялась не только вся его переписка (в том числе и собственные письма в копиях), но и дневниковые записи, которые он вел с пятнадцатилетнего возраста вплоть до сорока пяти лет. К ним относится и знаменитый дневник на камне. За парижским собором Нотр-Дам есть маленький остров Сен-Луи; оставаясь вне парижской суеты, парижского шума, он и поныне сохраняет особую атмосферу древности и покоя. Здесь всегда селились поэты, писатели. Здесь жили Готье и Бодлер. В эпоху Ретифа остров был, вероятно, еще более тихим и старомодным. Здесь он бродил по вечерам, погруженный в пережитое. Ретиф был из тех, кто живет воспоминаниями. Когда с ним что-нибудь случалось, он записывал это, а после отмечал годовщину события: записи воскрешали в душе прошлое, позволяли заново его пережить. Годовщина важна была для него не менее, чем само событие. Он часто пишет (на милой его сердцу латыни): "Hodie dico: quid anno sequent, tali die, sentiam, dicam aut again" (Сегодня я говорю: что буду я чувствовать, говорить и делать в этот самый день год спустя?). Он испытывает бесконечное наслаждение при мысли: все, что год назад в этот день было неведомым, не поддающимся предвидению будущим, сегодня превратилось в известное настоящее. Сентиментальная натура Ретифа в такие дни заставляет его -- в зависимости от характера события -- трепетать от счастья или, расчувствовавшись, лить слезы и страдать от душевной боли. Вдоль берега Сены на острове тянулся низенький каменный парапет, покрытый сверху каменными же плитами. На этих-то плитах и выцарапывал он -- поначалу ключом, потом специально для этого подобранным стержнем -- знаменательные даты своей жизни, сопровождая их кратким латинским комментарием. Конечно, экзальтированная душа его воспринимала в самых ярких красках даже такие события, которые нормальный человек посчитает ничем не замечательными. Каменные скрижали увековечивали не только начало и конец любовных его увлечений и все то, что наполняло этот период, но и дни, проведенные в веселом кругу друзей или, наоборот, омраченные перебранкой с недругами; дни, когда он начинал или заканчивал новую работу или нес ее цензору; дни, когда он просматривал корректуру или имел счастье увидеть стройные женские ножки. В течение целых семи лет, с 1789 года по 1795-й, гулял Ретиф вечерами по берегам острова Сен-Луи, занося на камень свои заметки. Слухи о его странной мании стали распространяться в литературных кругах; но над ним не смеялись, напротив, считалось честью, если он брал с собой на прогулку кого-нибудь из собратьев по перу и они вместе, просматривая его заметки, вели философские беседы. Но в один прекрасный день романтическим прогулкам, тихому празднованию годовщин и занесению на камень новых впечатлений пришел конец. Жители острова Сен-Луи мало что понимали в литературе и в тонких движениях души; они видели в Ретифе всего лишь чудака, который бродит по берегу Сены и выцарапывает на парапете непонятные слова. Ретиф был в их глазах не знаменитым писателем, а смешным уличным чудаком. Взрослые не обижали его -разве что посмеивались да пожимали плечами; ребятишки были куда более безжалостны. Окружив его, они кривлялись, хохотали, выкрикивали издевательские прозвища. "Грифон!" -- кричали они ему вслед; "грифон" -- это гриф, но можно понимать это слово и как "писака", "бумагомаратель". Но это бы еще ничего: маленькие варвары соскребали с камня его заметки
Уличные дети отравили вечерние прогулки и сладостные мечтания Ретифа. Он перестал приходить на остров.
Гранитный дневник мало-помалу стал исчезать. Дождь и снег стирали его с камня; плиты постепенно крошились, их заменяли новыми. В середине прошлого века почитатели Ретифа пытались отыскать его заметки, но от них и следа не осталось.
Спустя сто лет после смерти Ретифа де Ла Бретонна, в 80-х годах XIX века, при разборке архива Бастилии была обнаружена связка бумаг с трудно поддающимся прочтению текстом. На первом листе стояло название: