Райан Нэн. Костер на снегу

   Граф ощутил напряжение в чреслах и удовлетворенно улыбнулся.
   Он исполнит тайную потребность Натали. К полуночи своенравная американка забудет о том, как командовать. Ему сильно недостает своей кроткой служаночки, кому-то давно пора занять ее место. Он подчинит Натали с помощью старых как мир приемов, о которых она, конечно, не имеет понятия. У алтаря будет стоять не надменная суфражистка, а игрушка графа Блэкмора, чья обязанность — выполнять каждую его прихоть. За послушание ей будет воздаваться, за ослушание она будет наказана — если ей вообще придет в голову ослушаться.
   Судья Валланс станет достойной преемницей Белинды Бейкер.
   * * *
   Натали и Кейн удалялись от Клауд-Уэста. Было одиннадцать часов утра, до полудня оставался целый час. Удержать Кейна на ранчо Натали не удалось. Он пресек дальнейшие попытки коротким “Собирайся!”, повернулся и вышел из дому, так что ей ничего не оставалось, как последовать за ним, прихватив для виду какие-то мелочи. Теперь Натали ехала рядом с острым чувством поражения.
   Час! Целый долгий час! Бог знает что может случиться за такой срок. Любовь не сделала Кейна более уступчивым, он все так же неукротимо шел к цели, если считал это нужным. Сколько она ни повторяла, что золото лучше оставить в покое, это его не убедило.
   — Я люблю тебя, мой рыжик, — сказал Кейн, когда у коновязи в Клауд-Уэсте она в последний раз попыталась задержать его, заключив в объятия, — но это не значит, что отныне я должен разделять все твои суеверия. Золото — это средство к существованию, и было бы глупо махнуть рукой на такой отличный шанс устроить свою судьбу. — Он уловил блеск в вырезе ее блузки и усмехнулся. — Взять, хотя бы тебя! Ты носишь безделушку из Гранитного дворца — и ничего.
   — Но, Кейн!..
   — Разве я не прав? Ты, белая, была там, взяла что-то из “нечистого золота”, и ничего страшного не случилось.
   — Все было не так, — возразила Натали. — Это подарок Тахомы, а он индеец и к тому же посвященный, шаман. Ему можно! Но он предсказал, что…
   — Дорогая, — перебил Кейн, — я уже наизусть знаю, что предсказал твой краснокожий друг и покровитель. Хочу напомнить, однако, что я и сам больше года жил среди команчей. Там я наслушался предсказаний на всю оставшуюся жизнь. Мне предсказывали ужасную гибель, а все потому, что я не скрывал, что не верю в их сказки. И взгляни на меня — я жив и невредим.
   — О, Кейн! — воскликнула Натали в отчаянии. — Ты уже не раз был на волосок от смерти! Почему ты не хочешь прислушаться? Разве ты не любишь меня?
   — Люблю, рыжик, — ответил он с улыбкой, — и именно поэтому хочу дать тебе все, чего только можно пожелать.
   — Все, чего я желаю, это ты!
   Кейн только усмехнулся. Он не верил в женское бескорыстие, и имел на то все основания. Первая любовь не забывается, а несчастная особенно. В глубине души Кейн был уверен, что мужчина непременно потеряет возлюбленную, если не создаст ей роскошной жизни. Было бы смешно сейчас пытаться разубеждать его в этом, и Натали замолчала.
   Теперь она ехала, едва обращая внимание на окружающее, погруженная в невеселые мысли, не сознавая того, что часто поводит плечом. Заживающая рана тупо ныла, и хотя ей самой было не до этого, Кейн подметил ее подергивания.
   — Болит? — встревоженно осведомился он. — Какое-то время это будет продолжаться, вопрос в том, насколько сильна боль.
   — Не то чтобы очень, но… чувствуется.
   — Ну конечно! Могу себе представить. Вот что — мы сейчас недалеко от горячих ключей. Вода в точности как та, в которой команчи подлечивали раны.
   — Отличная идея!
   Натали обрадовалась куда больше, чем Кейн мог себе представить. Мысли ее были не о ране, вообще не о собственном благополучии, а о времени, которое уйдет на лечебную ванну. Вот она, вожделенная отсрочка! Последний шанс уберечь Кейна от предначертанного.
   Поспешно, чтобы ее спутник вдруг не передумал, Натали повернула Блейза в направлении каньона Эскаланте. Кейн тоже подстегнул Дьявола. Вскоре они проникли в узкое жерло ущелья, под почти смыкавшиеся над головой скалы. Там было сумрачно и застоялся промозглый холод. За время бурана на дне и в складках породы образовались сугробы и наледи. Внезапная оттепель подточила все это, сделав обрывы предательски подвижными. В воздухе ощущалась тревога. Казалось, здесь готовится грандиозная трагедия, и декорации к ней уже поставлены самой природой.
   Не желая длить это неприятное ощущение, Натали быстро спешилась и рука об руку с Кейном прошла к сложенной им каменной постройке. Теперь, непредвзято, она видела, как мастерски устроена парная. Горячий ручей беспрепятственно втекал в нее и вытекал отсюда, а внутри при этом накапливался густой и теплый пар. В ответ на похвалу Кейн гордо заметил, что там есть даже предбанник, чтобы сброшенная одежда не пропитывалась влагой.
   Они шагнули в низкое отверстие и сразу окунулись в тепло. Хотя пар не скапливался в предбаннике, внутренняя перегородка была достаточно теплой, чтобы нагреть здесь воздух.
   — Быстрей, быстрей! Мне не терпится войти внутрь! Что ты стоишь, раздевайся!
   — В воду я не пойду, — сказал Кейн отступая. — Я покараулю тебя.
   — То есть как это — не пойдешь? Нет, одна я и шагу туда не ступлю. Это все твоя затея, вот и давай показывай, как это делается, как прогоняют хворь. К тому же и тебе не мешает подлечиться.
   — Я прекрасно обойдусь без этого. — Кейн начал помогать ей раздеваться. — Но если хочешь, могу зайти с тобой и посидеть рядом.
   — Ну и пожалуйста! — сказала Натали, закручивая волосы на затылке.
   Она была разочарована. Однако скоро это было забыто. Стоило ей ступить в булькающую воду, над которой поднимались густые клубы пара, как все чувства, кроме удовольствия, исчезли. Кейн присел рядом на корточки и с улыбкой следил, как она плещется. Чтобы что-нибудь рассмотреть, приходилось вглядываться.
   — Хорошо? — не удержался он.
   — Чудесно! Тепло… даже горячо! Лучше, чем в ванне!
   Наплескавшись вдоволь, Натали села на ровное каменистое дно, погрузившись при этом по шею: Кейн поставил парную на самом глубоком месте, над естественной впадиной.
   Сам он тоже по-своему наслаждался этими минутами. Перед ним разыгрывалось удивительное действо: казалось, рыжеволосая фея резвится в водах горячего источника, то материализуясь из клубов пара, то растворяясь в них. Судя по выражению лица, он был заворожен, а значит, все мысли о поездке вылетели у него из головы. Большего и не требовалось… а впрочем…
   Натали встала. Вода катилась с нее, как с мраморной статуи, внезапно поднявшейся из глубоких вод. Раскинув руки, запрокинув голову, она повернулась. Грудь ее высоко вздымалась. Натали заложила руки за голову, глубрко вздохнула. Сделала шажок, другой к противоположной стене. Клубы пара скрыли Кейна от нее, и она исчезла из поля его зрения.
   — Натали, дорогая, я тебя не вижу! — услышала она вкрадчивый голос с бархатным южным акцентом.
   — А это обязательно — видеть меня?
   — А ты как думаешь?
   Натали появилась из клубящейся белизны. Она приблизилась к Кейну вплотную, постояла так, глядя на него с таким видом, словно что-то прикидывала, и вдруг повернулась и вклинилась между его разведенными коленями.
   — Что ты делаешь?
   — Хочу, чтобы ты осмотрел рану. Как она выглядит?
   — Хм… очень неплохо.
   — Чешется. Наверное, заживает. Ты не мог бы легонько почесать вокруг?
   Кейн охотно повиновался. Натали склонилась лбом на его колено и какое-то время оставалась в этой позе, потом начала поворачиваться на согнутых в коленях ногах. Она двигалась, ладонь Кейна скользила по ее влажной коже, пока не оказалась вместо плеча на груди. Приоткрытые губы звали к поцелую. Кейн и сам не заметил, как склонился к ним. Натали положила ладонь ему на ногу, провела вверх по бедру и мимолетным дразнящим движением коснулась выпуклости на брюках.
   — Ты когда-нибудь занимался любовью в воде?
   Кейн ощутил, как его плоть, твердея, натягивает брюки.
   — Я нет. А ты?
   — Тоже нет… но хотела бы попробовать.
   Натали снова бросилась в ручей.
   * * *
   Эшлин Блэкмор вызвал Уильяма и приказал озадаченному слуге отвечать каждому, кто окажется у дверей особняка, что его хозяин вторично подхватил простуду, что он в постели и никого не принимает.
   Сразу после этого граф отправился на конюшню. Он был в удлиненном жакете для верховой езды, который обычно не надевал, находя его недостаточно элегантным. Однако на этот раз длинные полы были как нельзя более кстати — скрывали пистолеты. Вонзив серебряные шпоры в бока своего жеребца, Эшлин направил его к холмам позади особняка: путь до Промонтори-Пойнт был неблизкий, не стоило привлекать к себе лишнего внимания. Эшлин решил пробраться задами, далее по заснеженной седловине, уж потом взять курс на северо-восток. Это позволит обогнуть Клаудкасл по широкой дуге и сведет вероятность нежелательных встреч к минимуму. Разумеется, приятнее было бы воспользоваться хорошо расчищенной Парадиз-роуд, но ведь береженого и Бог бережет. Лес можно пересечь повыше ковингтоновской берлоги, им теперь некого опасаться, а оттуда до Эль-Дьенте и Тахомы рукой подать.
   Эшлин ненавидел горное солнце зимой. Его зрение было далеко не орлиным, и солнечные блики заставляли глаза слезиться. Из-под копыт жеребца летели вода и жидкая грязь, воздух был влажным, дышалось с трудом. Впервые с самого утра
   Эшлина вдруг охватило неприятное тягостное чувство. Он ответил на это тем, что глубже вонзил шпоры в бока вороного. Животное выкатило белки и наддало так, что окружающее неестественно стремительно замелькало перед глазами всадника. Казалось, у его жеребца не четыре, а восемь ног.
   Было уже чуть больше одиннадцати, когда Эшлин наконец достиг той точки своего маршрута, где собирался повернуть на северо-восток. Солнце жарило почти по-летнему, он был весь в поту. Шелковая рубашка промокла под мышками, прилипла к груди и спине.
   Кругом царила зловещая тишина. За исключением размеренного стука копыт по насыщенной влагой земле, ни единого звука не нарушало ее.
   Граф решил, что это подходящий момент для передышки, остановил взмыленного жеребца и спешился. Внезапно его прошиб озноб, мокрая рубашка еще плотнее облепила тело, руки в лайковых перчатках похолодели, каждый мельчайший волосок на теле встал дыбом. В тишине можно было слышать, как вороной тяжело поводит боками. Не выпуская поводьев, Эшлин медленно обвел взглядом сперва уходящий вниз склон, потом скалы над головой.
   Ничего.
   Тем не менее сердце стучало все чаще, все тревожнее. Что-то как будто коснулось затылка. Эшлин затоптался на месте, бросая панические взгляды то в одну сторону, то в другую.
   — Вот ты и пришел, — послышалось в мертвой тишине. — Я знал, что так случится, и ждал тебя.

Глава 38

   Эшлин окаменел. Он был готов к чему-то подобному и все же испытал такое потрясение, что на время потерял и способность рассуждать, и дар речи. Он мог лишь смотреть в черные как угли глаза старого шамана.
   Ощутив наконец стеснение в груди, граф сообразил, что какое-то время он простоял, перестав дышать,
   С минуту он жадно хватал ртом разреженный горный воздух, потом запоздало вспомнил про оружие и выхватил “кольт” из правой кобуры. Это вышло далеко не так ловко, как ему хотелось бы.
   — Я… — Он громко глотнул. — Я пришел убить тебя! Он быстро окинул взглядом Тахому: безобразное, словно изваянное из тяжелого гранита лицо; вполне цивилизованный, хотя и по-индейски украшенный наряд — бирюзовая бархатная рубаха; воинственная раскраска, но полное отсутствие оружия, не было даже томагавка. Старый индеец с презрением смотрел на его вычурный, с серебряной насечкой, револьвер.
   — Вижу, желтоволосый, что твои прихлебатели отказались иметь со мной дело.
   — А я их и не просил! — солгал граф. — Зачем оставлять кому-то другому удовольствие пустить в тебя пулю?
   — Хм. Выходит, ты не только вор и трус, ты еще и лжец.
   Пораженный тем, что у старика хватает наглости клеить ему ярлыки под дулом револьвера, Эшлин ощутил нелепую потребность защитить свое доброе имя.
   — Среди Блэкморов нет и не было трусов! С тех давних времен, куда уходит корнями наше генеалогическое древо, Блэкморы славились… — Он опомнился. — Господи, что я делаю! Оправдываюсь перед грязным дикарем! — Эшлин щелчком снял “кольт” с предохранителя и прицелился Тахоме в грудь. — Если я трус, старик, то ты просто дурак, потому что только дурак встречает врага безоружным.
   — Оружие? — Тахома пренебрежительно хмыкнул. — Когда враг твой трус, оружие ни к чему.
   — Старый осел! — рассердился граф. — Разрисовал физиономию, нацепил боевой наряд и думаешь этим обратить меня в бегство?
   — Ко всему прочему ты еще и невежда, желтоволосый, — спокойно возразил шаман. — Это не боевая раскраска и не боевой наряд. Рубаха — подарок моей богоданной дочери по имени Костер На Снегу. Тебе она известна как Натали Валланс. В этой рубахе я собираюсь предстать перед Маниту.
   Эшлин вообразил себе Натали с иглой в руке, старательно расшивающей рубаху в подарок краснокожему, и рот его искривился в гримасе отвращения.
   — Что ж, что было, то было. Я даже рад, что моей невесте взбрело в голову подарить тебе расписной саван. Тем приятнее будет обагрить его твоей кровью. Но сперва ответь, что случилось с моим братом Титусом. Это ты его убил?
   — Быть может, и я, — ответил шаман, равнодушно пожав плечами. — За свою жизнь мне пришлось отправить к праотцам немало белых, и все они были для меня на одно лицо: бледные, как личинки муравья, и такие же надоедливые — сколько ни топчи, всех не перетопчешь.
   — Это был не просто белый, а человек благородный, аристократ, младший сын досточтимого…
   — Твой брат был человек ничтожный, как и ты сам.
   — Что?! — Эшлин пришел в ярость. — Надо было прикончить тебя уже давно! Ты торчал на моем пути, как колючка в боку, и не знаю почему… — Он вдруг осекся и усмехнулся, словно вспомнив нечто очень забавное. — Кстати, старик! Отправляясь на свидание с Мапиту, прихвати с собой одну пикантную новость: на закате, когда вороны спустятся выклевать твои мертвые глаза, я получу и его золото, и твою “богоданную дочь”!
   Граф ждал, что старик вспылит, но тот, к его большой досаде, остался бесстрастным.
   — На твоем месте, желтоволосый, я бы не очень на все это рассчитывал.
   — Почему? Уж не думаешь ли ты, что ваши глупые духи встанут на стражу того и другого? Или сам Маниту приложит к этому руку? Смех да и только! А может, ты рассчитываешь выкрутиться?
   — Нет, мои дни сочтены, — спокойно признал Тахома. — Но и твои тоже, желтоволосый. Так уж предначертано, что в полдень после двенадцатого полнолуния за тобой явится чудовище, что прилетает без крыльев и терзает свои жертвы без когтей и клыков — Имя ему…
   — Замолчи! Замолчи, старик!!! — перебил Эшлин, сознавая, что нервы у него сдают окончательно,
   Он нажал на спусковой крючок. Это был не слишком меткий выстрел — пуля лишь оторвала у Тахомы мочку правого уха, и та повисла на лохмотьях кожи. Однако кровь хлынула ручьем, мгновенно промочив на плече бархат рубахи. Старик и глазом не моргнул.
   Несколько мгновений Эшлин дико таращил глаза надело своих рук. Из его груди вырвался нелепый всхлипывающий звук. Тахома засмеялся. Он шагнул вперед, окончательно оторвал отстреленный кусочек своей плоти и бросил графу под ноги, заставив того отскочить.
   — Не подходи! — взвизгнул граф. Тахома сделал еще шаг. С уха капала красная кровь, черные глаза горели, на губах застыла ужасная усмешка.
   — Дьявол! Дьявол! — закричал Эшлин и выстрелил снова.
   Рука его опять была неверна. На этот раз пуля пробила индейцу левую ногу повыше колена. Он продолжал медленно, но неуклонно приближаться. Вне себя от ужаса, граф постарался прицелиться с особой тщательностью.
   Два выстрела прозвучали один за другим. На груди старого шамана расцвели два красных пятна, ребро и ключица были перебиты. Рыхлый бархат быстро пропитался кровью, но Тахома продолжал идти. Он шел к своему палачу, не отводя взгляда, не размыкая растянутых в презрительной усмешке губ.
   Эшлин не верил своим глазам. Опустошив обойму, он выхватил второй “кольт” и продолжал стрелять, раз за разом попадая в старика. Только могучее усилие воли удерживало Тахому на ногах. Он остановился вплотную к графу — страшная кровавая статуя, воплощенное обвинение.
   — Когда же ты сдохнешь, краснокожий ублюдок?! — визгливо крикнул Эшлин. — Когда ты сдохнешь, черт тебя возьми?!
   Последняя пуля попала Тахоме в голову, и он наконец опустился на землю — медленно, с королевским достоинством, не сводя обвиняющего взгляда с бледного как мел графа. И в этот последний момент старый шаман увидел то, что и ожидал: безумный страх в глазах своего врага. Его гаснущие глаза успели уловить из-под опускающихся век, как между полами куртки по элегантным бриджам Эшлина расползается мокрое пятно. Старик умер с презрительной усмешкой на губах.
   Это случилось там, где он и ожидал, где надеялся умереть — в Скалистых горах, чуть ниже святилища своих предков. Умирая, он знал, что там, в вышине, выстрелы его врага привели в движение тяжелые массы влажного снега, уже подточенного оттепелью.
   * * *
   Кейн в мгновение ока сбросил одежду. Глаза его горели, руки слегка дрожали от нетерпения. Натали обернулась и увидела, как он входит в ручей. Возглас, сорвавшийся с ее губ, перешел в счастливый смех, когда Кейн добрался до нее и заключил в объятия.
   Она была одурманена, зачарована своим смуглым южанином, поэтому с трепетом заглянула в его глаза, где было столько жгучей страсти, что пар, казалось, таял от их взгляда, как туман поутру тает от солнечного света. Лицо Кейна было покрыто бусинками влаги, черты заострились, в них проглянуло что-то неумолимое. Когда он резко привлек ее к себе, Натали замерла в ожидании торопливого и грубого проникновения. Нельзя сказать, чтобы она была против, но испытала чувство сродни примитивному страху самки в момент, когда самец готовится покрыть ее, — страху, замешенному на вожделении.
   Кейн наклонился. Она застыла в ожидании жадного поцелуя, от которого после припухнут губы.
   Но этот непредсказуемый мужчина вдруг улыбнулся.
   — У тебя, должно быть, самые сладкие губы в целом мире. Сколько ни целуй, все мало!
   Он отпустил ее — лишь на миг, лишь для того, чтобы заключить в более нежное объятие, а когда поцеловал, то осторожно, легко, едва касаясь губ. И только потом пришло время поцелуя, которого она ждала в ту первую минуту, — долгого, и пылкого, и жадного.
   Натали ощутила, как ладонь скользит вниз по бедру, как ее нога ложится Кейну на талию. И она узнала, что заниматься любовью можно и стоя. Это было не слишком удобно, странно, но по-своему сладостно,
   Они стояли в тихонько булькающей воде, в клубах белого: пара, и любили друг друга, сплетаясь не только телами, но и взглядами. Жар голубых глаз Кейна, пыл его движений, сладость этих толчков и качаний — все придавало происходящему необычайную остроту, и на вершине упоения Натали показалось, что она не только ощущает взрыв наслаждения, но и слышит его, как треск отдаленного фейерверка.
   Но когда Кейн отстранился, она прочла у него на лице тревогу.
   — Стреляют, — коротко сказал он.

Глава 39

   Натали стояла на коленях в погребальном зале, глубоко в недрах Гранитного дворца. По щекам ее струились слезы. Кейн стоял на шаг позади нее, со скорбно опущенной головой. Он молча смотрел, как она отдает последнюю дань покойнику, как навсегда прощается с ним.
   — Тахома заменил мне отца!
   — Знаю, милая.
   — Он хотел быть похороненным именно здесь, рядом со своими предками… — Натали с усилием подавила горестные рыдания. — Спасибо тебе за помощь, Кейн. Столько крови… одна я бы не справилась!..
   — Для меня это было честью.
   Некоторое время Натали молчала, сжимая руку старого шамана. Даже ее замерзшим пальцам рука казалась ледяной.
   — Кто теперь обо мне позаботится?..
   Это был голос заблудившегося испуганного ребенка.
   — Я, милая.
   Кейн присел рядом, осторожно высвободил мертвую руку Тахомы, уложил на неподвижной груди и своими руками стал согревать холодные пальцы Натали. Натали опустила голову ему на плечо, такое сильное и надежное. Сквозь слезы она различила в расстегнутом вырезе рубашки лапу снежного барса.
   — Так вот почему Тахома передал тебе свой счастливый талисман! Это был символический жест, Кейн. Он вручил тебе и меня, теперь я это знаю.
   Она порывисто обняла любимого, и тот коснулся губами ее рыжей макушки. Затем он поднялся, увлекая ее за собой.
   — Нам нужно идти. Здесь слишком холодно.
   Натали кивнула. В погребальном зале царил промозглый холод, тела в каменных нишах были покрыты сплошной коркой льда. Бросив прощальный взгляд на Тахому, она прошептала: “Я извещу Метаку, отец!” — и последовала за Кейном к тяжелой дубовой двери. Тщательно прикрыв ее за собой, они прошли длинным каменным коридором, ведущим почти к самому устью пещеры. Как обычно. Гранитный дворец был погружен в глубокую тишину. Ни звука не доносилось из его сумеречных глубин, лишь приглушенное эхо шагов сопровождало их. Пламя свечи в руках у Кейна выгибалось назад, показывая направление потока воздуха.
   В основном коридоре их встретил столь яркий свет, что оба разом зажмурились. В это время дня солнце лилось прямо в Гранитный дворец.
   До полудня оставались считанные минуты.
   Безоблачный день позволял солнцу обрушить на южные склоны гор всю мощь своих жгучих лучей. Снег оседал все сильнее, непрочно висящие пласты его незаметно смещались.
   Блейз и Дьявол, оставленные у подножия обрыва, проявляли заметное нетерпение. При виде хозяев они дружно заржали и загарцевали на месте, дергая закрученные за ветви поводья. Как раз тогда, когда Натали и Кейн вскочили в седла, высоко над ними раздался словно бы глухой вздох. Это чудовищных размеров снежный пласт, потревоженный выстрелами Эшлина Блэкмора, потерял точку опоры и начал сползать вниз. Пока еще это было едва заметное для глаза движение, но очень скоро ему предстояло достигнуть скорости курьерского поезда.
   Натали узнала этот звук и содрогнулась. Однажды она уже слышала его, и он навсегда запечатлелся в ее памяти как предвестник гибели. Подняв голову, она увидела выше кромки обрыва облако белой пыли.
   — Скорее отсюда! — крикнула она, впервые в жизни с силой ударяя Блейза каблуками в брюхо.
   Жеребец и не подумал протестовать, наоборот, он выкатил белки и ринулся вперед так, словно хотел оторваться от земли и взлететь. Дьявол последовал его примеру, и две гнедые молнии понеслись, по диагонали пересекая склон в направлении далеко выдающегося каменного карниза. Там, дрожа всем телом, они прижались друг к другу точно так же, как и их хозяева.
   Гора содрогнулась от основания до вершины. Казалось, вся верхняя часть ее пришла в движение и устремилась вниз, на южный склон. Со своей выгодной и безопасной позиции Натали и Кейн имели возможность проследить ход лавины. Их широко раскрытые глаза вбирали в себя обманчиво ленивое, такое изящное на вид движение неисчислимых тонн снега и льда. Казалось, то морская волна невиданной высоты во время прилива перехлестнула пик и рушилась теперь на замершую в ужасе землю. Камень под ногами трясся, содрогался и двигался, как во время землетрясения.
   Волна катилась все быстрее и быстрее, подстегиваемая силой земного тяготения, увлекаемая инерцией движения. Она глотала на своем пути все, и мертвое, и живое. Это была разрушающая сила в чистом виде, и, кроме сплошного гранита, ничто не могло ей противостоять. Там, где она проходила, оставалась только начисто вылизанная скала.
   Когда лишь несколько мгновений отделяло гребень лавины от устья Гранитного дворца, оттуда выбежал человек. По белокурым, отливающим на солнце волосам Натали узнала Эшлина. В руках он держал туго набитые седельные сумки. Один взгляд — и он бросил их. Одна свалилась через край площадки и полетела с обрыва, вертясь, разбрасывая вокруг дождь золотых монет. Эшлин закрыл лицо руками. Если он и кричал, крик его был заглушен громоподобным ревом обвала.
   Натали окаменела. Каким бы ни был Эшлин, это был живой человек, и вот так лицезреть его гибель было ужасно. Руки Кейна крепче сжали ее — он тоже видел, что происходит.
   Отвести взгляд было невозможно, Натали могла лишь беспомощно следить, как белая волна настигла Эшлина и подмяла под себя. Потом она низверглась с обрыва. В гребне ее, так похожем на пенный, на миг мелькнули вскинутые руки — и исчезли, чтобы больше уже не появляться. Ни Кейн, ни Натали не знали, что в самый последний миг графу показалось, будто он слышит глухой голос старого шамана: “…имя ему — Белая Смерть!”