– Боже милостивый, помоги мне! О, Дебора, если бы только я смог вызволить тебя отсюда, если хоть как-нибудь это было бы возможно…
И тут, Стефан, я совершенно потерял самообладание и лишился разума.
– Дебора, – сказал я, – если твой слуга Лэшер может с моей помощью устроить твой побег, только скажи, что нужно сделать!
В мыслях я видел, как силою вырываю ее у разъяренной толпы, как мы покидаем город и скрываемся в лесу.
Мне не описать, какой улыбкой она улыбнулась, услышав эти слова, сколько нежности и печали было в той улыбке. Точно так же она улыбалась мне, когда мы расставались после той ночи.
– Это фантазии, Петир, – сказала она.
Потом ее улыбка сделалась шире. В слабом свете свечи Дебора выглядела безумной или же… похожей на ангела либо на сумасшедшую святую. Ее белое лицо было столь же прекрасным, как пламя свечи.
– Моя жизнь кончена, но я славно попутешествовала, уносясь из этой темницы, – сказала она. – А теперь уходи. Передай мое послание Шарлотте, но не раньше, чем ты благополучно выберешься из этого городишки.
Я поцеловал ее руки. Во время пыток палачи обожгли ей ладони. На них остались глубокие шрамы, которые я тоже поцеловал. Они меня не пугали.
– Я всегда любил тебя, – сказал я ей.
Я еще сказал много разных слов, глупых и нежных, которых не стану повторять здесь. Все это она выслушала с полным смирением. Дебора знала: только сейчас я вдруг понял, как сожалею о том, что не уехал тогда с нею. Она знала, что в эту минуту я ненавидел себя самого и дело всей своей жизни.
Я знаю, Стефан, это пройдет. Я знал об этом и тогда, когда несколько часов назад покинул ее камеру. Но сейчас воспоминания слишком мучительны, и я чувствую себя, как святой Иоанн в его «Темной ночи души». Всякое утешение покинуло меня. Да и что толку в нем?
Я люблю ее, и этим все сказано. Я знаю, что этот демон погубил Дебору, как когда-то погубил ее мать. Случившееся с нею лишь подтверждало предостережения Рёмера, Гертруды и чародеев всех времен.
Я не мог уйти, не обняв и не поцеловав Дебору. И когда я держал ее в своих объятиях, то во всей полноте ощущал ее боль; я чувствовал, как болят все ожоги и шрамы на ее теле, все жилы, вывернутые на дыбе. И это истерзанное создание, вцепившееся в меня, было когда-то моей прекрасной Деборой. Она вдруг заплакала, словно я повернул некий потайной ключ в ее душе.
– Прости меня, любимая, – сказал я, обвиняя себя в этих слезах.
– Как сладостно обнимать тебя, – прошептала она. Потом Дебора оттолкнула меня.
– Иди же и помни все, что я сказала.
Я вышел из камеры точно помешанный. Площадь все так же была запружена народом, собравшимся поглазеть на казнь. Одни при свете факелов мастерили лотки и скамьи, другие спали возле стены, завернувшись в одеяла.
Я сказал старому священнику, что ничуть не убежден, будто это женщина является ведьмой, и потому хочу немедленно видеть инквизитора. Говорю тебе, Стефан, я был готов ради нее сдвинуть горы и сотрясти небеса.
Слушай же, что было дальше.
Мы отправились в замок, и нас приняли. Этот дуралей священник был очень рад оказаться в компании важного лица и тем самым попасть на пиршество, на которое его не пригласили. К этому времени я вполне овладел собой и повел себя самым решительным образом. Я обратился с вопросами непосредственно к инквизитору, задав их по-латыни. Затем я стал расспрашивать старую графиню, смуглую женщину, внешне очень похожую на испанку, которая приняла меня с необычайной учтивостью, ибо мои манеры произвели на нее впечатление.
Инквизитор, отец Лувье, человек, приятный на вид и очень упитанный, с великолепно ухоженной бородой и волосами, моргающий своими темными глазками, не усмотрел в моих манерах ничего подозрительного. Он отнесся ко мне с подобострастием, словно я прибыл из Ватикана, ибо так, возможно, он и подумал. Когда я заявил, что они собираются сжигать женщину, которая, скорее всего, невиновна, он поспешил успокоить меня.
– Такой ведьмы вы еще не видели, – сказала старая графиня, рассмеявшись отвратительным сдавленным смехом, и предложила мне еще вина.
Затем она представила меня графине де Шамийяр, сидевшей рядом, а также всей остальной собравшейся знати, которая собиралась присутствовать при сожжении ведьмы.
Любой из задаваемых мною вопросов, любое мое возражение и предложение собравшиеся встречали с неизменной уверенностью в виновности Деборы. Для них суд уже свершился. Оставалось лишь отпраздновать торжество справедливости, намеченное на завтрашнее утро.
Да, сыновья Деборы плакали в своих комнатах, но они оправятся, сказали мне. Теперь Дебора не страшна. Если бы ее демон был достаточно силен, чтобы освободить ее, он бы уже это сделал. Разве не таков удел всех ведьм? Как только они оказываются в цепях, дьявол тут же бросает их на произвол судьбы.
– Однако эта женщина не призналась в содеянном, – заявил я. – И ее муж упал с лошади в лесу по своей вине. Ведь нельзя же обвинить графиню, основываясь на показаниях умирающего человека, пребывавшего в агонии!
С таким же успехом я мог бы осыпать их сухими листьями, ибо мои слова никак не действовали на собравшихся.
– Я любила сына больше всего на свете, – сказала старая графиня, и ее маленькие черные глазки сделались жесткими, а рот отвратительно скривился.
Затем, словно спохватившись, она произнесла лицемерным тоном:
– Бедная Дебора. Разве я когда-либо говорила, что не люблю Дебору? Разве не прощала ей тысячи разных проступков?
– Вы довольно сказали! – весьма ханжески провозгласил отец Лувье и энергично взмахнул рукой.
Чувствовалось, что это чудовище успело порядком напиться.
– Я говорю не о колдовстве, – ответила старуха, совершенно не обращая внимания на выходку инквизитора. – Я говорю о моей невестке, обо всех ее слабостях и тайнах. В городе всякому было известно, что Шарлотта родилась слишком рано после свадьбы ее родителей, однако мой сын оказался столь ослеплен чарами Деборы, столь обрадовался ее приданому, да и вообще был изрядным глупцом во всех отношениях.
– Зачем мы должны говорить об этом? – прошептала графиня де Шамийяр, явно встревоженная словами старухи. – Шарлотты нет среди нас.
– Ее найдут и сожгут, как и ее мать, – объявил Лувье, и его слова были встречены кивками и одобрительными возгласами собравшихся.
Эти люди продолжали говорить о том, какое громадное удовлетворение они испытают после казни, и когда я пытался расспрашивать их, они лишь отмахивались, предлагая мне умолкнуть, выпить вина и не терзать себя.
Меня ужасало, что они совершенно игнорируют меня, подобно каким-нибудь существам из сна, которые не слышат наших криков. Тем не менее я настаивал на том, что у них нет доказательств ночных полетов Деборы, участия ее в шабашах, сношений с демонами и всех прочих глупостей, за которые людей обычно отправляют на костер. Что касается целительства, каковым она занималась, это не более чем знахарское искусство, и зачем вменять его в вину? Пресловутая кукла могла быть не более чем инструментом, которым Дебора пользовалась при лечении.
Все было напрасно!
До чего же веселыми и спокойными были эти люди, пировавшие за столом, принадлежавшим Деборе, пользовавшиеся ее серебряной посудой, тогда как сама Дебора находилась в убогой тюремной камере.
Наконец я стал просить, чтобы ей позволили принять смерть через удушение, прежде чем ее сожгут.
– Многие ли из вас своими глазами видели, как человек сгорает заживо в огне? – спрашивал я.
Но мои слова были встречены с явным недовольством.
– Эта ведьма не раскаялась, – сказала графиня де Шамийяр, единственная из всех казавшаяся трезвой и даже слегка испуганной.
– Да и много ли ей страдать? Всего лишь четверть часа, не более, – возразил инквизитор, вытирая рот грязной салфеткой. – Что эти минуты в сравнении с вечным адским пламенем?
Итак, я покинул это сборище и вновь оказался на забитой народом площади, где у небольших костров шло пьяное веселье. Я стоял, глядя на приготовленный для сожжения Деборы костер и высившийся над ним столб с железными кандалами. Потом перевел взгляд влево, на тройные арки церковных дверей, украшенных грубой резьбой минувших веков, изображавшей исчадий ада, ввергаемых в пламя святым архангелом Михаилом. Его трезубец пронзал брюхо чудовища.
Когда я глядел на эту убогую резьбу, освещаемую отблесками костров, в моих ушах звенели слова инквизитора: «Да и много ли ей страдать? Всего лишь четверть часа, не более… Что эти минуты в сравнении с вечным адским пламенем?»
Ах, Дебора! Ты никогда и никому не причинила намеренного вреда, исцеляя самых бедных и самых богатых. Как же легкомысленна ты была!
И где же был ее мстительный дух, ее Лэшер, который решил избавить ее от горя и погубил ее мужа, но не уберег Дебору от застенка? Был ли он сейчас с нею, как она говорила? Но почему-то не его имя срывалось с ее губ во время пыток. Дебора повторяла мое имя и имя ее старого доброго мужа Роэланта.
Стефан, я написал это длинное письмо не только для наших архивов, но в равной степени затем, чтобы не сойти с ума. Сейчас я чувствую, что изможден. Я уже собрал свои вещи и готов покинуть этот город, как только увижу конец столь горестной истории. Это письмо я запечатаю и положу в свою сумку, снабдив традиционной запиской, что в случае моей смерти того, кто доставит письмо в Амстердам, будет ждать вознаграждение… ну и все прочее.
Я не знаю, что ждет меня впереди. Если к вечеру завтрашнего дня я окажусь где-нибудь в другом месте, то продолжу описание этой трагедии в следующем письме.
Сквозь окна в комнату уже льется солнечный свет. Я молюсь о том, чтобы Деборе каким-либо образом удалось спастись, но я знаю, что подобное невозможно. Стефан, я вызвал бы ее дьявола, если бы знал, что он меня услышит. Я попытался бы заставить его совершить какой-нибудь отчаянный поступок. Однако я знаю, что не обладаю такой силой, и потому просто жду.
Преданный тебе в деле Таламаски,
Петир ван Абель, Монклев,
день святого Михаила, 1689.
Майкл дочитал первую часть расшифрованных записей. Он достал из конверта вторую и долго сидел, положив руки на листы и глупо молясь о том, чтобы Дебора каким-то образом избегла сожжения.
Потом, не в состоянии более сидеть неподвижно, он схватил трубку, позвонил телефонистке и попросил соединить с Эроном.
– Эрон, скажите, та картина, написанная Рембрандтом, до сих пор находится у вас в Амстердаме?
– Да, Майкл. Она по-прежнему висит в тамошней Обители. Я уже попросил, чтобы из архивов прислали ее фотокопию. Но на этого потребуется некоторое время.
– Вы знаете, Эрон, это и есть та темноволосая женщина! Это она. А изумруд – должно быть, это тот самый камень, который я видел. Могу поклясться, что я знаю Дебору. Это наверняка она приходила ко мне, и у нее на шее висел изумруд. И Лэшер… это его имя я произнес, когда открыл глаза на яхте.
– Бы действительно это помните?
– Нет, но я уверен. И еще…
– Майкл, постарайтесь воздержаться от истолкований и анализа. Продолжайте чтение. У вас не слишком много времени.
– Мне нужны ручка и бумага, чтобы делать заметки.
– На самом деле вам нужна записная книжка, куда вы сможете записывать все ваши мысли и все, что вспомните относительно ваших видений.
– Верно. Жаль, что до сих пор я до этого не додумался.
– Вам принесут записную книжку. Разрешите дать вам совет: когда вам захочется что-то отметить, делайте это в виде свободных дневниковых записей. Но прошу вас, продолжайте чтение. Вскоре вам принесут еще кофе. Если что-либо понадобится, звоните.
– Пока достаточно. Эрон, здесь так много всего…
– Понимаю, Майкл. Постарайтесь оставаться спокойным. Просто читайте.
Майкл повесил трубку, закурил сигарету, выпил еще немного остывшего кофе и уперся глазами в обложку второй папки.
Едва раздался стук, он подошел к двери.
На пороге стояла та самая миловидная женщина, которую он встретил в коридоре. Она принесла свежий кофе, несколько ручек и добротную записную книжку в кожаном переплете, листы который, были ослепительно белыми и разлинованными. Женщина поставила поднос на письменный стол, забрала пустой кофейник и тихо ушла.
Майкл вновь остался один. Он налил себе чашку свежего черного кофе, сразу же открыл записную книжку, поставил дату и сделал первую запись:
«Прочитав первую папку, я понял, что Дебора и есть та самая женщина, которую я видел в своих видениях. Я знаю ее. Я знаю ее лицо и ее характер. Если постараюсь, я способен услышать ее голос.
У меня есть сильные основания предполагать, что слово, которое я произнес после того, как Роуан привела меня в чувство, было «Лэшер». Но Эрон прав. На самом деле я этого не помню. Я это просто знаю.
Разумеется, сила моих рук связана со всей этой историей. Но какого использования этой силы от меня ждут?
Явно не касания руками всего подряд, что я делал, до сих пор. Мне нужно коснуться чего-то особого…
Сейчас еще слишком рано делать какие-либо выводы…
«Если бы я мог потрогать что-либо из вещей, принадлежавших Деборе, – подумал Майкл. – Но от нее ничего не осталось, иначе Эрон, конечно, послал бы за ними». Майкл внимательно рассмотрел фотокопии писем Петира ван Абеля. Но это были, всего лишь фотокопии, бесполезные для его беспокойных рук.
Майкл задумался, если, конечно, хаос в его голове можно было назвать мыслью, а потом набросал в книжке рисунок кулона, поместив в центре прямоугольный изумруд, добавив оправу и золотую цепь. Он нарисовал это так, как делал архитектурные наброски: четкими, прямыми линиями с легкой растушевкой деталей.
Майкл осмотрел сделанный набросок, нервно перебирая пальцами левой руки свои волосы, затем сжал пальцы в кулак и опустил руку на стол. Рисунок ему не понравился, и Майкл уже было намеревался зачиркать изображение кулона, но затем он раскрыл вторую папку и начал читать.
2
Часть II
И тут, Стефан, я совершенно потерял самообладание и лишился разума.
– Дебора, – сказал я, – если твой слуга Лэшер может с моей помощью устроить твой побег, только скажи, что нужно сделать!
В мыслях я видел, как силою вырываю ее у разъяренной толпы, как мы покидаем город и скрываемся в лесу.
Мне не описать, какой улыбкой она улыбнулась, услышав эти слова, сколько нежности и печали было в той улыбке. Точно так же она улыбалась мне, когда мы расставались после той ночи.
– Это фантазии, Петир, – сказала она.
Потом ее улыбка сделалась шире. В слабом свете свечи Дебора выглядела безумной или же… похожей на ангела либо на сумасшедшую святую. Ее белое лицо было столь же прекрасным, как пламя свечи.
– Моя жизнь кончена, но я славно попутешествовала, уносясь из этой темницы, – сказала она. – А теперь уходи. Передай мое послание Шарлотте, но не раньше, чем ты благополучно выберешься из этого городишки.
Я поцеловал ее руки. Во время пыток палачи обожгли ей ладони. На них остались глубокие шрамы, которые я тоже поцеловал. Они меня не пугали.
– Я всегда любил тебя, – сказал я ей.
Я еще сказал много разных слов, глупых и нежных, которых не стану повторять здесь. Все это она выслушала с полным смирением. Дебора знала: только сейчас я вдруг понял, как сожалею о том, что не уехал тогда с нею. Она знала, что в эту минуту я ненавидел себя самого и дело всей своей жизни.
Я знаю, Стефан, это пройдет. Я знал об этом и тогда, когда несколько часов назад покинул ее камеру. Но сейчас воспоминания слишком мучительны, и я чувствую себя, как святой Иоанн в его «Темной ночи души». Всякое утешение покинуло меня. Да и что толку в нем?
Я люблю ее, и этим все сказано. Я знаю, что этот демон погубил Дебору, как когда-то погубил ее мать. Случившееся с нею лишь подтверждало предостережения Рёмера, Гертруды и чародеев всех времен.
Я не мог уйти, не обняв и не поцеловав Дебору. И когда я держал ее в своих объятиях, то во всей полноте ощущал ее боль; я чувствовал, как болят все ожоги и шрамы на ее теле, все жилы, вывернутые на дыбе. И это истерзанное создание, вцепившееся в меня, было когда-то моей прекрасной Деборой. Она вдруг заплакала, словно я повернул некий потайной ключ в ее душе.
– Прости меня, любимая, – сказал я, обвиняя себя в этих слезах.
– Как сладостно обнимать тебя, – прошептала она. Потом Дебора оттолкнула меня.
– Иди же и помни все, что я сказала.
Я вышел из камеры точно помешанный. Площадь все так же была запружена народом, собравшимся поглазеть на казнь. Одни при свете факелов мастерили лотки и скамьи, другие спали возле стены, завернувшись в одеяла.
Я сказал старому священнику, что ничуть не убежден, будто это женщина является ведьмой, и потому хочу немедленно видеть инквизитора. Говорю тебе, Стефан, я был готов ради нее сдвинуть горы и сотрясти небеса.
Слушай же, что было дальше.
Мы отправились в замок, и нас приняли. Этот дуралей священник был очень рад оказаться в компании важного лица и тем самым попасть на пиршество, на которое его не пригласили. К этому времени я вполне овладел собой и повел себя самым решительным образом. Я обратился с вопросами непосредственно к инквизитору, задав их по-латыни. Затем я стал расспрашивать старую графиню, смуглую женщину, внешне очень похожую на испанку, которая приняла меня с необычайной учтивостью, ибо мои манеры произвели на нее впечатление.
Инквизитор, отец Лувье, человек, приятный на вид и очень упитанный, с великолепно ухоженной бородой и волосами, моргающий своими темными глазками, не усмотрел в моих манерах ничего подозрительного. Он отнесся ко мне с подобострастием, словно я прибыл из Ватикана, ибо так, возможно, он и подумал. Когда я заявил, что они собираются сжигать женщину, которая, скорее всего, невиновна, он поспешил успокоить меня.
– Такой ведьмы вы еще не видели, – сказала старая графиня, рассмеявшись отвратительным сдавленным смехом, и предложила мне еще вина.
Затем она представила меня графине де Шамийяр, сидевшей рядом, а также всей остальной собравшейся знати, которая собиралась присутствовать при сожжении ведьмы.
Любой из задаваемых мною вопросов, любое мое возражение и предложение собравшиеся встречали с неизменной уверенностью в виновности Деборы. Для них суд уже свершился. Оставалось лишь отпраздновать торжество справедливости, намеченное на завтрашнее утро.
Да, сыновья Деборы плакали в своих комнатах, но они оправятся, сказали мне. Теперь Дебора не страшна. Если бы ее демон был достаточно силен, чтобы освободить ее, он бы уже это сделал. Разве не таков удел всех ведьм? Как только они оказываются в цепях, дьявол тут же бросает их на произвол судьбы.
– Однако эта женщина не призналась в содеянном, – заявил я. – И ее муж упал с лошади в лесу по своей вине. Ведь нельзя же обвинить графиню, основываясь на показаниях умирающего человека, пребывавшего в агонии!
С таким же успехом я мог бы осыпать их сухими листьями, ибо мои слова никак не действовали на собравшихся.
– Я любила сына больше всего на свете, – сказала старая графиня, и ее маленькие черные глазки сделались жесткими, а рот отвратительно скривился.
Затем, словно спохватившись, она произнесла лицемерным тоном:
– Бедная Дебора. Разве я когда-либо говорила, что не люблю Дебору? Разве не прощала ей тысячи разных проступков?
– Вы довольно сказали! – весьма ханжески провозгласил отец Лувье и энергично взмахнул рукой.
Чувствовалось, что это чудовище успело порядком напиться.
– Я говорю не о колдовстве, – ответила старуха, совершенно не обращая внимания на выходку инквизитора. – Я говорю о моей невестке, обо всех ее слабостях и тайнах. В городе всякому было известно, что Шарлотта родилась слишком рано после свадьбы ее родителей, однако мой сын оказался столь ослеплен чарами Деборы, столь обрадовался ее приданому, да и вообще был изрядным глупцом во всех отношениях.
– Зачем мы должны говорить об этом? – прошептала графиня де Шамийяр, явно встревоженная словами старухи. – Шарлотты нет среди нас.
– Ее найдут и сожгут, как и ее мать, – объявил Лувье, и его слова были встречены кивками и одобрительными возгласами собравшихся.
Эти люди продолжали говорить о том, какое громадное удовлетворение они испытают после казни, и когда я пытался расспрашивать их, они лишь отмахивались, предлагая мне умолкнуть, выпить вина и не терзать себя.
Меня ужасало, что они совершенно игнорируют меня, подобно каким-нибудь существам из сна, которые не слышат наших криков. Тем не менее я настаивал на том, что у них нет доказательств ночных полетов Деборы, участия ее в шабашах, сношений с демонами и всех прочих глупостей, за которые людей обычно отправляют на костер. Что касается целительства, каковым она занималась, это не более чем знахарское искусство, и зачем вменять его в вину? Пресловутая кукла могла быть не более чем инструментом, которым Дебора пользовалась при лечении.
Все было напрасно!
До чего же веселыми и спокойными были эти люди, пировавшие за столом, принадлежавшим Деборе, пользовавшиеся ее серебряной посудой, тогда как сама Дебора находилась в убогой тюремной камере.
Наконец я стал просить, чтобы ей позволили принять смерть через удушение, прежде чем ее сожгут.
– Многие ли из вас своими глазами видели, как человек сгорает заживо в огне? – спрашивал я.
Но мои слова были встречены с явным недовольством.
– Эта ведьма не раскаялась, – сказала графиня де Шамийяр, единственная из всех казавшаяся трезвой и даже слегка испуганной.
– Да и много ли ей страдать? Всего лишь четверть часа, не более, – возразил инквизитор, вытирая рот грязной салфеткой. – Что эти минуты в сравнении с вечным адским пламенем?
Итак, я покинул это сборище и вновь оказался на забитой народом площади, где у небольших костров шло пьяное веселье. Я стоял, глядя на приготовленный для сожжения Деборы костер и высившийся над ним столб с железными кандалами. Потом перевел взгляд влево, на тройные арки церковных дверей, украшенных грубой резьбой минувших веков, изображавшей исчадий ада, ввергаемых в пламя святым архангелом Михаилом. Его трезубец пронзал брюхо чудовища.
Когда я глядел на эту убогую резьбу, освещаемую отблесками костров, в моих ушах звенели слова инквизитора: «Да и много ли ей страдать? Всего лишь четверть часа, не более… Что эти минуты в сравнении с вечным адским пламенем?»
Ах, Дебора! Ты никогда и никому не причинила намеренного вреда, исцеляя самых бедных и самых богатых. Как же легкомысленна ты была!
И где же был ее мстительный дух, ее Лэшер, который решил избавить ее от горя и погубил ее мужа, но не уберег Дебору от застенка? Был ли он сейчас с нею, как она говорила? Но почему-то не его имя срывалось с ее губ во время пыток. Дебора повторяла мое имя и имя ее старого доброго мужа Роэланта.
Стефан, я написал это длинное письмо не только для наших архивов, но в равной степени затем, чтобы не сойти с ума. Сейчас я чувствую, что изможден. Я уже собрал свои вещи и готов покинуть этот город, как только увижу конец столь горестной истории. Это письмо я запечатаю и положу в свою сумку, снабдив традиционной запиской, что в случае моей смерти того, кто доставит письмо в Амстердам, будет ждать вознаграждение… ну и все прочее.
Я не знаю, что ждет меня впереди. Если к вечеру завтрашнего дня я окажусь где-нибудь в другом месте, то продолжу описание этой трагедии в следующем письме.
Сквозь окна в комнату уже льется солнечный свет. Я молюсь о том, чтобы Деборе каким-либо образом удалось спастись, но я знаю, что подобное невозможно. Стефан, я вызвал бы ее дьявола, если бы знал, что он меня услышит. Я попытался бы заставить его совершить какой-нибудь отчаянный поступок. Однако я знаю, что не обладаю такой силой, и потому просто жду.
Преданный тебе в деле Таламаски,
Петир ван Абель, Монклев,
день святого Михаила, 1689.
Майкл дочитал первую часть расшифрованных записей. Он достал из конверта вторую и долго сидел, положив руки на листы и глупо молясь о том, чтобы Дебора каким-то образом избегла сожжения.
Потом, не в состоянии более сидеть неподвижно, он схватил трубку, позвонил телефонистке и попросил соединить с Эроном.
– Эрон, скажите, та картина, написанная Рембрандтом, до сих пор находится у вас в Амстердаме?
– Да, Майкл. Она по-прежнему висит в тамошней Обители. Я уже попросил, чтобы из архивов прислали ее фотокопию. Но на этого потребуется некоторое время.
– Вы знаете, Эрон, это и есть та темноволосая женщина! Это она. А изумруд – должно быть, это тот самый камень, который я видел. Могу поклясться, что я знаю Дебору. Это наверняка она приходила ко мне, и у нее на шее висел изумруд. И Лэшер… это его имя я произнес, когда открыл глаза на яхте.
– Бы действительно это помните?
– Нет, но я уверен. И еще…
– Майкл, постарайтесь воздержаться от истолкований и анализа. Продолжайте чтение. У вас не слишком много времени.
– Мне нужны ручка и бумага, чтобы делать заметки.
– На самом деле вам нужна записная книжка, куда вы сможете записывать все ваши мысли и все, что вспомните относительно ваших видений.
– Верно. Жаль, что до сих пор я до этого не додумался.
– Вам принесут записную книжку. Разрешите дать вам совет: когда вам захочется что-то отметить, делайте это в виде свободных дневниковых записей. Но прошу вас, продолжайте чтение. Вскоре вам принесут еще кофе. Если что-либо понадобится, звоните.
– Пока достаточно. Эрон, здесь так много всего…
– Понимаю, Майкл. Постарайтесь оставаться спокойным. Просто читайте.
Майкл повесил трубку, закурил сигарету, выпил еще немного остывшего кофе и уперся глазами в обложку второй папки.
Едва раздался стук, он подошел к двери.
На пороге стояла та самая миловидная женщина, которую он встретил в коридоре. Она принесла свежий кофе, несколько ручек и добротную записную книжку в кожаном переплете, листы который, были ослепительно белыми и разлинованными. Женщина поставила поднос на письменный стол, забрала пустой кофейник и тихо ушла.
Майкл вновь остался один. Он налил себе чашку свежего черного кофе, сразу же открыл записную книжку, поставил дату и сделал первую запись:
«Прочитав первую папку, я понял, что Дебора и есть та самая женщина, которую я видел в своих видениях. Я знаю ее. Я знаю ее лицо и ее характер. Если постараюсь, я способен услышать ее голос.
У меня есть сильные основания предполагать, что слово, которое я произнес после того, как Роуан привела меня в чувство, было «Лэшер». Но Эрон прав. На самом деле я этого не помню. Я это просто знаю.
Разумеется, сила моих рук связана со всей этой историей. Но какого использования этой силы от меня ждут?
Явно не касания руками всего подряд, что я делал, до сих пор. Мне нужно коснуться чего-то особого…
Сейчас еще слишком рано делать какие-либо выводы…
«Если бы я мог потрогать что-либо из вещей, принадлежавших Деборе, – подумал Майкл. – Но от нее ничего не осталось, иначе Эрон, конечно, послал бы за ними». Майкл внимательно рассмотрел фотокопии писем Петира ван Абеля. Но это были, всего лишь фотокопии, бесполезные для его беспокойных рук.
Майкл задумался, если, конечно, хаос в его голове можно было назвать мыслью, а потом набросал в книжке рисунок кулона, поместив в центре прямоугольный изумруд, добавив оправу и золотую цепь. Он нарисовал это так, как делал архитектурные наброски: четкими, прямыми линиями с легкой растушевкой деталей.
Майкл осмотрел сделанный набросок, нервно перебирая пальцами левой руки свои волосы, затем сжал пальцы в кулак и опустил руку на стол. Рисунок ему не понравился, и Майкл уже было намеревался зачиркать изображение кулона, но затем он раскрыл вторую папку и начал читать.
2
ДОСЬЕ МЭЙФЕЙРСКИХ ВЕДЬМ
Часть II
Марсель, Франция
4 октября 1689 г.
Я уже получил деньги от нашего здешнего агента и отправлю это письмо не позднее чем через час после его написания. Так что ты получишь его вслед за предыдущим, которое я отослал вчерашним вечером, прибыв сюда.
Сердце мое болит, Стефан. Удобства здешней большой и пристойной гостиницы почти ничего не значат для меня, хотя я рад оказаться после провинциальных городишек в большом городе, где я не могу не чувствовать покоя и относительной безопасности.
Если в Марселе и стало известно о событиях в Монклеве, я пока об этом не слышал. И поскольку при подъезде к Сен-Реми я сменил мое церковное одеяние на наряд голландского состоятельного путешественника, то не думаю, что кому-нибудь придет в голову расспрашиваться о тех событиях, случившихся далеко отсюда. С какой стати мне знать о них?
Я вновь пишу, дабы не только отправить тебе отчет, что обязан делать, но и избегнуть помешательства. Итак, продолжаю свое повествование.
Казнь Деборы начиналась так, как многие подобные казни. Едва взошло солнце, на площади, у дверей собора Сен-Мишель собрался весь город. Виноторговцы спешили заработать. Старая графиня, одетая в черное, появилась с двумя дрожащими внуками. Оба мальчика были темноволосыми и смуглолицыми. На них лежала печать испанской крови, но рост и тонкость костей были унаследованы ими от матери. Дети были сильно испуганы, когда их вели на самый верх скамеек для зрителей, находящихся возле тюрьмы и обращенных прямо к костру.
Мне показалось, что младший, Кретьен, начал плакать и цепляться за свою бабушку. В толпе пронеслись возгласы: «Кретьен! Посмотрите на Кретьена!» Когда мальчик садился на скамью, у него дрожали губы. Но его старший брат Филипп выказывал лишь страх и, возможно, ненависть к тому, что происходило вокруг. Старая графиня обняла и успокаивала обоих детей. С другой стороны от нее расположились графиня де Шамийяр и инквизитор, отец Лувье с двумя молодыми церковниками в красивых сутанах.
Еще четыре духовных лица, насколько мне известно, нездешних, также заняли самые верхние места на скамьях. Внизу стояла небольшая группа вооруженных людей. Насколько могу судить, они представляли собой местную власть.
Остальные важные персоны, точнее, изрядное количество тех, кто считал себя очень важными, проворно заполнили остающиеся верхние места. Едва ли было хоть одно окно, которое не открылось заблаговременно и в котором не торчали любопытные лица. Те же, кто стоял на ногах, теснились в такой близости от костра, что я невольно задумался о том, сумеют ли они избежать ожогов.
Из глубины толпы вынырнул небольшой вооруженный отряд, несший лестницу. Ее положили напротив костра. Малыш Кретьен, увидав это, снова в страхе повернулся к бабушке, трясясь всем телом, тогда как Филипп сидел неподвижно.
Наконец двери собора отворились, и на самом пороге, стоя под закругленной аркой, появились священник и еще один человек отвратительного вида – скорее всего, местный мэр. Он держал в руках свернутый свиток. Справа и слева от него впереди встали по паре вооруженных стражников.
Между ними взорам внезапно затихшей и распираемой любопытством толпы предстала моя Дебора. Она стояла прямо, с высоко поднятой головой. Ее худое тело покрывало белое одеяние, свисавшее до самых босых ее ног. В руках она держала шестифунтовую свечу. Глаза Деборы внимательно осматривали толпу.
Стефан, за всю свою жизнь я никогда не видел подобного бесстрашия, хотя, когда я выглянул из окна постоялого двора, находившегося напротив, и мои глаза встретились с глазами Деборы, мой взор был застлан слезами.
Не могу точно описать тебе того, что произошло затем, кроме одного: едва головы толпы были готовы повернуться в сторону того, на кого падал пристальный взгляд «ведьмы», Дебора тут же отводила глаза от этого человека. Ее глаза продолжали внимательно скользить по лоткам виноторговцев и продавцов закусок она глядела на группки собравшихся, которые тут же поворачивались к ней спиной. Наконец, ее взгляд остановился на скамьях для зрителей, возвышавшихся перед нею. Она увидела старую графиню, являвшую собой молчаливое обвинение, а потом и графиню де Шамийяр, которая моментально съежилась на своем сиденье. Лицо последней покраснело, и она в панике взглянула на старую графиню, по-прежнему остававшуюся неподвижной.
Между тем отец Лувье, этот великий и победоносный инквизитор, хрипло крикнул мэру, чтобы тот прочитал обвинительный приговор, поскольку «нужно начинать процедуру».
Толпа приглушенно загудела. Мэр откашлялся, готовясь начать чтение, и здесь я с удовлетворением заметил, что руки, и ноги Деборы не связаны.
Моим намерением в ту минуту было спуститься вниз и, если понадобится, самым жестоким образом пробиться сквозь толпу, чтобы встать вблизи Деборы, невзирая на любую опасность, которую мог нести мне подобный шаг.
Я уже отходил от окна, когда мэр начал мучительно медленно читать по-латыни текст приговора, и тут раздался голос Деборы, заставив его замолчать и утихомирив толпу.
– Я никогда не причиняла зла никому из вас, вплоть до самых бедных! – медленно и громко произнесла Дебора.
Ее слова эхом отразились от каменных стен, и когда отец Лувье крикнул, требуя тишины, она возвысила голос и заявила, что будет говорить.
– Заставьте ее замолчать! – потребовала старая графиня, пришедшая теперь в ярость.
Лувье снова заорал, обращаясь к мэру, а испуганный пастор посмотрел на свою вооруженную охрану. Но стражники отступили назад и тоже со страхом глядели на Дебору и на испуганную толпу.
– Я буду услышана! – снова прокричала моя Дебора, и голос ее оставался таким же громким.
Когда она сделала всего лишь шаг, полностью выйдя на солнечный свет, толпа отпрянула, превратившись в громадную копошащуюся массу.
– Меня несправедливо обвинили в колдовстве, – кричала Дебора, – поскольку я не являюсь еретичкой и не поклоняюсь сатане. Никому из присутствующих здесь я не причинила никакого зла!
Прежде чем старая графиня успела вновь раскрыть рот, Дебора продолжала:
– Вы, мои сыновья, которые свидетельствовали против меня. Я отрекаюсь от вас! И ты, моя любимая свекровь, своею ложью обрекла себя на адские мучения.
– Ведьма! – завопила охваченная паникой графиня де Шамийяр. – Сожгите ее! Бросьте ее в костер!
Мне показалось, что несколько человек протиснулись вперед: то ли из страха, то ли из желания прослыть героями, а может, с целью извлечь для себя выгоду. Возможно, они просто находились в замешательстве. Но вооруженные стражники не пошевелились.
– Вы называете меня ведьмой? – переспросила Дебора.
Она с силой швырнула наземь свечу и воздела вверх руки перед теми, кто мог бы удержать ее, но не сделал этого.
– Так слушайте же меня! – потребовала Дебора. – Я покажу вам колдовство, какого прежде вы от меня не видели!
К этому моменту толпа была полностью объята ужасом. Одни покидали площадь, другие напирали, стремясь добраться до узких улочек, ведущих прочь от этого места. Даже те, кто находился на скамьях, встали, а маленький Кретьен уткнулся лицом в старую графиню и вновь затрясся от рыданий.
Вместе с тем глаза сотен людей продолжали пристально глядеть на Дебору, поднявшую свои исхудавшие и искалеченные руки. Ее губы двигались, но слов я не слышал. Под окном раздались крики, затем над крышами что-то загрохотало. Звук был слабее, нежели звук грома, и потому наводил больший ужас. Внезапно налетел сильнейший ветер, вместе с которым появился еще один звук – негромкий треск и хруст. Поначалу я не понимал, что это за звук, но затем вспомнил множество других бурь: старые городские крыши отдавали ветру свою расшатанную и ломаную черепицу.
С крыш моментально начали падать куски черепицы, поодиночке и целыми участками, а ветер завывал и метался по площади. Захлопали деревянные ставни постоялых дворов. Моя Дебора снова закричала, перекрывая шум ветра и отчаянные вопли толпы.
– Иди же сюда, мой Лэшер, мой мститель, сокруши моих врагов!
Наклонившись вперед, Дебора воздела руки. Ее лицо пылало, охваченное гневом.
– Я вижу тебя, Лэшер, я знаю тебя! Я призываю тебя! Потом она выпрямилась и разметала руки:
– уничтожь моих сыновей, сокруши моих обвинителей! уничтожь тех, кто пришел посмотреть на мою смерть!
Черепица падала отовсюду: с крыш домов, с собора, с крыши тюрьмы, ризницы, постоялых дворов. Куски черепицы ударяли по головам собравшихся, вызывая новые крики. Зрительские скамьи, наспех сооруженные из хрупких досок, палок, веревок и кое-как скрепленные известкой, закачались от ветра, и находившиеся там люди старались удержаться и вопили что есть мочи.
Только отец Лувье не потерял присутствия духа.
– Сожгите ведьму! – кричал он, пытаясь пробиться сквозь обезумевших от паники мужчин и женщин, которые натыкались друг на друга, спеша убраться с площади.
– Сожгите ведьму, и вы прекратите бурю.
Никто не шевельнулся, чтобы выполнить его приказ. И хотя собор мог укрыть от бури всех, никто не осмеливался двинуться туда, ибо Дебора стояла у входа, вытянув вперед руки. Стража в панике бежала от нее. Приходский священник забился в дальний угол. Мэра нигде было не видать.
Даже небо потемнело. Люди бились друг с другом, сыпали проклятиями и падали в общее месиво. Яростный дождь из черепицы ударил и по старой графине. Она поскользнулась, потеряв равновесие, и, перелетев через сплетение копошащихся тел, рухнула прямо на камни. Двое сыновей Деборы прижались друг к другу, когда на них хлынул ливень черепичных обломков с церковного фасада. Кретьен согнулся, точно деревце под градом Удар лишил его сознания, и он упал на колени. Теперь обрушились и сами зрительские скамьи, потянув с собою вниз не только сыновей Деборы, но и еще двадцать или более человек, все еще пытающихся выбраться.
Насколько я мог видеть, все стражники сбежали с площади. Священник тоже скрылся. Теперь я видел, как моя Дебора, пятясь, отступила в тень, хотя ее глаза были по-прежнему обращены к небу.
– Я вижу тебя, Лэшер! – кричала она. – Мой сильный и прекрасный Лэшер!
С этими словами она скрылась во тьме нефа.
Я оторвался от окна, сбежал вниз по лестнице, прямо в сумятицу, царящую на площади. Не могу сказать тебе, что творилось у меня в мозгу. Мною владела мысль, что я могу добраться до Деборы и, воспользовавшись паникой, вызволить ее.
Но когда я пересекал открытое пространство, один из падавших кусков черепицы задел мое плечо, а другой ударил в левую руку. Деборы не было видно, Только церковные двери, невзирая на их громадную тяжесть, качались на ветру.
Оконные ставни ломались и тоже падали на обезумевших людей, которые были не в состоянии добраться до узких улочек. Возле каждой арки и крыльца лежали груды тел. Старая графиня глядела мертвыми невидящими глазами вверх, а люди бежали, переступая через нее. У развалин зрительских скамеек лежало скрюченное тело маленького Кретьена. Судя по всему, мальчик не подавал признаков жизни.
4 октября 1689 г.
Дорогой Стефан!
Теперь я нахожусь в Марселе. Путешествие из Монклева сюда заняло несколько дней, в течение которых я отдохнул в Сен-Реми и оттуда двинулся совсем неспешно по причине моего поврежденного плеча и израненной души.Я уже получил деньги от нашего здешнего агента и отправлю это письмо не позднее чем через час после его написания. Так что ты получишь его вслед за предыдущим, которое я отослал вчерашним вечером, прибыв сюда.
Сердце мое болит, Стефан. Удобства здешней большой и пристойной гостиницы почти ничего не значат для меня, хотя я рад оказаться после провинциальных городишек в большом городе, где я не могу не чувствовать покоя и относительной безопасности.
Если в Марселе и стало известно о событиях в Монклеве, я пока об этом не слышал. И поскольку при подъезде к Сен-Реми я сменил мое церковное одеяние на наряд голландского состоятельного путешественника, то не думаю, что кому-нибудь придет в голову расспрашиваться о тех событиях, случившихся далеко отсюда. С какой стати мне знать о них?
Я вновь пишу, дабы не только отправить тебе отчет, что обязан делать, но и избегнуть помешательства. Итак, продолжаю свое повествование.
Казнь Деборы начиналась так, как многие подобные казни. Едва взошло солнце, на площади, у дверей собора Сен-Мишель собрался весь город. Виноторговцы спешили заработать. Старая графиня, одетая в черное, появилась с двумя дрожащими внуками. Оба мальчика были темноволосыми и смуглолицыми. На них лежала печать испанской крови, но рост и тонкость костей были унаследованы ими от матери. Дети были сильно испуганы, когда их вели на самый верх скамеек для зрителей, находящихся возле тюрьмы и обращенных прямо к костру.
Мне показалось, что младший, Кретьен, начал плакать и цепляться за свою бабушку. В толпе пронеслись возгласы: «Кретьен! Посмотрите на Кретьена!» Когда мальчик садился на скамью, у него дрожали губы. Но его старший брат Филипп выказывал лишь страх и, возможно, ненависть к тому, что происходило вокруг. Старая графиня обняла и успокаивала обоих детей. С другой стороны от нее расположились графиня де Шамийяр и инквизитор, отец Лувье с двумя молодыми церковниками в красивых сутанах.
Еще четыре духовных лица, насколько мне известно, нездешних, также заняли самые верхние места на скамьях. Внизу стояла небольшая группа вооруженных людей. Насколько могу судить, они представляли собой местную власть.
Остальные важные персоны, точнее, изрядное количество тех, кто считал себя очень важными, проворно заполнили остающиеся верхние места. Едва ли было хоть одно окно, которое не открылось заблаговременно и в котором не торчали любопытные лица. Те же, кто стоял на ногах, теснились в такой близости от костра, что я невольно задумался о том, сумеют ли они избежать ожогов.
Из глубины толпы вынырнул небольшой вооруженный отряд, несший лестницу. Ее положили напротив костра. Малыш Кретьен, увидав это, снова в страхе повернулся к бабушке, трясясь всем телом, тогда как Филипп сидел неподвижно.
Наконец двери собора отворились, и на самом пороге, стоя под закругленной аркой, появились священник и еще один человек отвратительного вида – скорее всего, местный мэр. Он держал в руках свернутый свиток. Справа и слева от него впереди встали по паре вооруженных стражников.
Между ними взорам внезапно затихшей и распираемой любопытством толпы предстала моя Дебора. Она стояла прямо, с высоко поднятой головой. Ее худое тело покрывало белое одеяние, свисавшее до самых босых ее ног. В руках она держала шестифунтовую свечу. Глаза Деборы внимательно осматривали толпу.
Стефан, за всю свою жизнь я никогда не видел подобного бесстрашия, хотя, когда я выглянул из окна постоялого двора, находившегося напротив, и мои глаза встретились с глазами Деборы, мой взор был застлан слезами.
Не могу точно описать тебе того, что произошло затем, кроме одного: едва головы толпы были готовы повернуться в сторону того, на кого падал пристальный взгляд «ведьмы», Дебора тут же отводила глаза от этого человека. Ее глаза продолжали внимательно скользить по лоткам виноторговцев и продавцов закусок она глядела на группки собравшихся, которые тут же поворачивались к ней спиной. Наконец, ее взгляд остановился на скамьях для зрителей, возвышавшихся перед нею. Она увидела старую графиню, являвшую собой молчаливое обвинение, а потом и графиню де Шамийяр, которая моментально съежилась на своем сиденье. Лицо последней покраснело, и она в панике взглянула на старую графиню, по-прежнему остававшуюся неподвижной.
Между тем отец Лувье, этот великий и победоносный инквизитор, хрипло крикнул мэру, чтобы тот прочитал обвинительный приговор, поскольку «нужно начинать процедуру».
Толпа приглушенно загудела. Мэр откашлялся, готовясь начать чтение, и здесь я с удовлетворением заметил, что руки, и ноги Деборы не связаны.
Моим намерением в ту минуту было спуститься вниз и, если понадобится, самым жестоким образом пробиться сквозь толпу, чтобы встать вблизи Деборы, невзирая на любую опасность, которую мог нести мне подобный шаг.
Я уже отходил от окна, когда мэр начал мучительно медленно читать по-латыни текст приговора, и тут раздался голос Деборы, заставив его замолчать и утихомирив толпу.
– Я никогда не причиняла зла никому из вас, вплоть до самых бедных! – медленно и громко произнесла Дебора.
Ее слова эхом отразились от каменных стен, и когда отец Лувье крикнул, требуя тишины, она возвысила голос и заявила, что будет говорить.
– Заставьте ее замолчать! – потребовала старая графиня, пришедшая теперь в ярость.
Лувье снова заорал, обращаясь к мэру, а испуганный пастор посмотрел на свою вооруженную охрану. Но стражники отступили назад и тоже со страхом глядели на Дебору и на испуганную толпу.
– Я буду услышана! – снова прокричала моя Дебора, и голос ее оставался таким же громким.
Когда она сделала всего лишь шаг, полностью выйдя на солнечный свет, толпа отпрянула, превратившись в громадную копошащуюся массу.
– Меня несправедливо обвинили в колдовстве, – кричала Дебора, – поскольку я не являюсь еретичкой и не поклоняюсь сатане. Никому из присутствующих здесь я не причинила никакого зла!
Прежде чем старая графиня успела вновь раскрыть рот, Дебора продолжала:
– Вы, мои сыновья, которые свидетельствовали против меня. Я отрекаюсь от вас! И ты, моя любимая свекровь, своею ложью обрекла себя на адские мучения.
– Ведьма! – завопила охваченная паникой графиня де Шамийяр. – Сожгите ее! Бросьте ее в костер!
Мне показалось, что несколько человек протиснулись вперед: то ли из страха, то ли из желания прослыть героями, а может, с целью извлечь для себя выгоду. Возможно, они просто находились в замешательстве. Но вооруженные стражники не пошевелились.
– Вы называете меня ведьмой? – переспросила Дебора.
Она с силой швырнула наземь свечу и воздела вверх руки перед теми, кто мог бы удержать ее, но не сделал этого.
– Так слушайте же меня! – потребовала Дебора. – Я покажу вам колдовство, какого прежде вы от меня не видели!
К этому моменту толпа была полностью объята ужасом. Одни покидали площадь, другие напирали, стремясь добраться до узких улочек, ведущих прочь от этого места. Даже те, кто находился на скамьях, встали, а маленький Кретьен уткнулся лицом в старую графиню и вновь затрясся от рыданий.
Вместе с тем глаза сотен людей продолжали пристально глядеть на Дебору, поднявшую свои исхудавшие и искалеченные руки. Ее губы двигались, но слов я не слышал. Под окном раздались крики, затем над крышами что-то загрохотало. Звук был слабее, нежели звук грома, и потому наводил больший ужас. Внезапно налетел сильнейший ветер, вместе с которым появился еще один звук – негромкий треск и хруст. Поначалу я не понимал, что это за звук, но затем вспомнил множество других бурь: старые городские крыши отдавали ветру свою расшатанную и ломаную черепицу.
С крыш моментально начали падать куски черепицы, поодиночке и целыми участками, а ветер завывал и метался по площади. Захлопали деревянные ставни постоялых дворов. Моя Дебора снова закричала, перекрывая шум ветра и отчаянные вопли толпы.
– Иди же сюда, мой Лэшер, мой мститель, сокруши моих врагов!
Наклонившись вперед, Дебора воздела руки. Ее лицо пылало, охваченное гневом.
– Я вижу тебя, Лэшер, я знаю тебя! Я призываю тебя! Потом она выпрямилась и разметала руки:
– уничтожь моих сыновей, сокруши моих обвинителей! уничтожь тех, кто пришел посмотреть на мою смерть!
Черепица падала отовсюду: с крыш домов, с собора, с крыши тюрьмы, ризницы, постоялых дворов. Куски черепицы ударяли по головам собравшихся, вызывая новые крики. Зрительские скамьи, наспех сооруженные из хрупких досок, палок, веревок и кое-как скрепленные известкой, закачались от ветра, и находившиеся там люди старались удержаться и вопили что есть мочи.
Только отец Лувье не потерял присутствия духа.
– Сожгите ведьму! – кричал он, пытаясь пробиться сквозь обезумевших от паники мужчин и женщин, которые натыкались друг на друга, спеша убраться с площади.
– Сожгите ведьму, и вы прекратите бурю.
Никто не шевельнулся, чтобы выполнить его приказ. И хотя собор мог укрыть от бури всех, никто не осмеливался двинуться туда, ибо Дебора стояла у входа, вытянув вперед руки. Стража в панике бежала от нее. Приходский священник забился в дальний угол. Мэра нигде было не видать.
Даже небо потемнело. Люди бились друг с другом, сыпали проклятиями и падали в общее месиво. Яростный дождь из черепицы ударил и по старой графине. Она поскользнулась, потеряв равновесие, и, перелетев через сплетение копошащихся тел, рухнула прямо на камни. Двое сыновей Деборы прижались друг к другу, когда на них хлынул ливень черепичных обломков с церковного фасада. Кретьен согнулся, точно деревце под градом Удар лишил его сознания, и он упал на колени. Теперь обрушились и сами зрительские скамьи, потянув с собою вниз не только сыновей Деборы, но и еще двадцать или более человек, все еще пытающихся выбраться.
Насколько я мог видеть, все стражники сбежали с площади. Священник тоже скрылся. Теперь я видел, как моя Дебора, пятясь, отступила в тень, хотя ее глаза были по-прежнему обращены к небу.
– Я вижу тебя, Лэшер! – кричала она. – Мой сильный и прекрасный Лэшер!
С этими словами она скрылась во тьме нефа.
Я оторвался от окна, сбежал вниз по лестнице, прямо в сумятицу, царящую на площади. Не могу сказать тебе, что творилось у меня в мозгу. Мною владела мысль, что я могу добраться до Деборы и, воспользовавшись паникой, вызволить ее.
Но когда я пересекал открытое пространство, один из падавших кусков черепицы задел мое плечо, а другой ударил в левую руку. Деборы не было видно, Только церковные двери, невзирая на их громадную тяжесть, качались на ветру.
Оконные ставни ломались и тоже падали на обезумевших людей, которые были не в состоянии добраться до узких улочек. Возле каждой арки и крыльца лежали груды тел. Старая графиня глядела мертвыми невидящими глазами вверх, а люди бежали, переступая через нее. У развалин зрительских скамеек лежало скрюченное тело маленького Кретьена. Судя по всему, мальчик не подавал признаков жизни.