Райт Гарри. Утренняя звезда

черномазый сынок?
- А вам хотелось бы знать?
- А тебе хочется быть битой?
- Я еще не видывала, чтобы белый побрезговал...
Шериф размахнулся и ударил ее ладонью по щеке. Она качнулась назад и,
наткнувшись на стену, сползла на колени.
- Так-то вы, белые, поступаете с негритянками? - Она медленно поднялась
и снова встала на ноги и, даже не дотронувшись до скулы, которая болела от
удара, сложила руки на животе. - Я еще не видывала, чтобы белый
побрезговал...
Он ударил ее опять; она, шатаясь, отступила назад и свалилась на бок.
- Вот этим, что ли, мы не брезгуем?
Она опять поднялась и стояла перед ним с сухими глазами, как будто не
ее били. Ее губы вспухли, и подбородок был в крови.
- Эй, оставь ее! Нам ведь негр нужен! - сказал кто-то.
- Где твой сын? - спросил шериф.
- Попробуйте поищите, - сказала она.
- Ну, если мы его найдем, не быть ему живому.
- Что ж, ведь вам не впервой убивать негров, - сказала она.
Злобная гордость овладела ею. Пусть делают с ней что хотят, думала она,
она все может вытерпеть, все на свете. Она стоит на узкой полоске земли и
скорее умрет, чем сдвинется с места. И вот в эту минуту, стоя на пороге
кухни и чувствуя, как теплая струйка крови стекает ей на шею, она отдала
Джонни-Боя, отдала его белым. Она отдала его потому, что они силой
вломились ей в душу, требовали, чтоб она его отдала, думали, что она
испугается побоев, испугается и скажет, где он. Она отдала его сама -
пусть знают, что им не добиться своего насилием и обманом.
- Где будет собрание? - спросил шериф.
- А вам хотелось бы знать?
- Ведь должно быть собрание?
- А почему вы меня спрашиваете?
- Так значит, собрание будет, - сказал шериф.
- Разве?
- Ох, задушил бы я тебя своими руками!
- На эти дела вы молодцы.
- Мы с тобой не шутим!
- Я и не говорю, что шутите.
- Этот твой черномазый шляется где-то поблизости, и мы его найдем, -
сказал шериф. - Если ты скажешь нам, где он, и если он не будет молчать,
он, может быть, легко отделается. Но если мы сами его найдем, не быть ему
живому. Если мы его найдем, приготовь к утру простыню, чтобы прикрыть его,
поняла? Приготовь простыню, потому что не быть ему живому!
- Что ж, вам не впервой убивать негров, - повторила она.
Шериф прошел мимо нее. Другие последовали за ним. Так вот же, вы не
добились чего хотели, думала она с торжеством. И никогда не добьетесь! Ей
до боли хотелось дать им почувствовать всю свою гордость и независимость;
ее сердце стремилось обратить самые горькие минуты Жизни в такие слова,
чтобы они почувствовали, как легко ей было вынести все, что они ей
сделали, и сколько еще она может вынести. Ее вера с такой силой вспыхнула
в ней, что она едва не ослепла. Она шла за ними к дверям, заламывая и
стискивая пальцы. Она видела, как они сошли на грязную дорогу. При каждой
вспышке желтого огня видно было, что льет косой дождь. Губы ее шевелились,
и она крикнула:
- А все-таки вы не добились чего хотели! И никогда не добьетесь!
Шериф остановился и обернулся к ней; голос его звучал тихо и зло:
- Ну, черт возьми, не пора ли тебе помолчать?
- Я сама знаю, когда мне замолчать!
- Нет, ты не знаешь! - сказал он. - Нет, ты не знаешь, когда нужно
замолчать, так я тебя выучу!
Он одним прыжком вскочил на крыльцо и бросился к двери.
Она отступила назад, не сводя с него глаз.
- Поговори у меня! - сказал он и замахнулся кулаком.
Удар пришелся по скуле; в глазах у нее потемнело, она упала ничком.
Тяжелый каблук намокших башмаков ударил ее в висок, потом в живот.
- А ну-ка, поговори еще!
Она хотела заговорить, но не могла; боль душила ее. Она лежала молча, и
откуда-то из серого провала забвения до нее донеслись слова: "Оставь ее в
покое, нам нужно найти негра..."

4

Сколько времени она пролежала, скорчившись в темном углу, она не
помнит. Первым чувством, которое вернулось к ней, был непонятный страх,
заполнивший все внутри, потом острая боль в виске, отдававшаяся по всему
телу. В ее ушах стоял монотонный шепот дождя, она дрожала от холодного
ветра, который врывался в дверь. Сначала, открыв глаза, она ничего не
видела. Смутно, как во сне, она понимала, что полулежит-полусидит в углу,
прислонившись к стене. Она с трудом повернула шею, и от того, что она
увидела, у нее занялось дыхание - прямо над ней повисло большое белое
пятно. С минуту она не могла понять, что было вначале: страх породил лицо
или лицо породило страх. Мало-помалу пятно превратилось в большое белое
лицо, которое заполнило все поле зрения. Она замерла, не двигаясь, едва
сознавая, что дышит, и все-таки чувствуя, что жизнь ее зависит только от
этого белого лица. Она видела его и раньше, страх перед ним не раз держал
ее в тисках, в нем сосредоточился весь тот страх, какой внушали ей все
белые лица, виденные ею в жизни. "Сю"... Словно откуда-то издалека, она
услышала, как ее назвали по имени. Теперь сознание возвращалось к ней, но
и страх становился все сильней. Она смотрела в лицо белого человека, и ей
хотелось завопить, чтобы он ушел; и все же она мирилась с его
присутствием, чувствуя, что так надо. В глубине ее сознания шла деятельная
работа, но тело ее было беспомощно. Словно незримый нож рассек ее надвое:
одна половина лежала неподвижно, другая дрожала в страхе перед забытым
старым врагом. "Сю, это я, Сю, это я..." И вдруг голос раздался ясно.
- Сю, это я! Это Букер!
И она услышала ответный голос, прозвучавший в глубине ее существа. Да,
это Букер... Тот, что вступил недавно... Она собрала все силы, чтобы
прогнать забытье, и тогда непонятный страх, заполнивший ее, воплотился в
Букере. Ей казалось, что в Букере таится какая-то угроза, что она не имеет
права жить на свете рядом с ним.
- Ты жива?
Она не ответила; она рванулась было встать на ноги и упала.
- Сю, ты ранена?
- Да, - вздохнула она.
- Куда тебя ранили?
- В голову, - прошептала она.
- Они тебя били?
- Да.
- Негодяи! Какие негодяи!
Она слышала, что он повторил это несколько раз подряд, потом
почувствовала, что ее поднимают.
- Не надо! - простонала она.
- Я перенесу тебя в кухню.
- Не трогай меня.
- Нельзя же тебе тут оставаться!
Она вся сжалась и отталкивала его, упираясь руками ему в плечи; в кухне
она высвободилась и упала на стул, судорожно вцепившись в спинку. Она с
сомнением глядела на Букера; в нем не было ничего, что могло бы так ее
напугать, но напряжение в ней не ослабло. Он подошел к ведру с водой,
намочил свой платок, выжал его и подал ей. Она недоверчиво глядела на
мокрую тряпку.
- Возьми, приложи ко лбу...
- Нет!
- Ну возьми же: тебе легче станет.
Она все еще колебалась; какое право она имеет бояться человека, который
так добр к ней? Нехотя она наклонилась вперед и прижала влажную тряпку к
голове. Это помогло. С каждой минутой она все больше овладевала собой, все
еще удивляясь своему недоверию.
- Что случилось?
- Не знаю.
- Тебе лучше?
- Да.
- Кто это был здесь?
- Не знаю, - повторила она.
- Голова все еще болит?
- Да.
- Ах ты господи!
- Ничего, - вздохнула она и закрыла лицо руками.
Она почувствовала, что он дотронулся до ее плеча.
- Сю, я принес тебе дурные вести...
Она поняла; она выпрямилась и вся похолодела. Так это случилось - она
смотрела перед собой сухими глазами, сжав губы.
- Мой Джонни-Бой, - сказала она.
- Да. Мне очень жаль, что пришлось тебе это сказать. Я подумал, что ты
должна знать об этом.
Напряжение в ней ослабло, и внутри раскрылась пустота. Голос в ней
прошептал: "Господи, помоги мне".
- Г-г-де он?
- Они повели его в Фоли-Вудс, хотят, чтобы он назвал остальных.
- Он не назовет, - сказала она. - Пусть уж лучше сразу убьют его, он
все равно ничего не скажет.
- Надеюсь, что не скажет, - сказал Букер. - Только вот остальным
товарищам ему не удалось сообщить. Его схватили у самого леса.
И тут ее словно озарило: она увидела разбросанные по мокрым полям
хибарки, где спят черные и белые товарищи; утром они встанут и пойдут к
Лему, и тогда их схватят. А это значит ужас, тюрьма, смерть. Товарищам
нужно сказать, она должна сказать им, она не может доверить никому другому
дело Джонни-Боя, а особенно Букеру, в котором она сомневалась. Ухватившись
за сиденье стула обеими руками, она попыталась встать, в глазах у нее
потемнело, она зашаталась. Когда она очнулась, ее поддерживал Букер.
- Пустите меня!
- Сю, ты еще слаба, тебе нельзя идти.
- Надо им сказать!
- Сядь Сю! Ты ранена, ты больна!
Когда он усадил ее, она беспомощно взглянула на него.
- Сю, послушай! Джонни взят. Я здесь. Скажи мне, кто они, и я сообщу
им.
Она смотрела в землю и не отвечала. Да, она слишком слаба. Ей не пройти
столько миль по дождю. Сказать Букеру? Если б тут был кто-нибудь вроде
Евы, с кем посоветоваться! Она не хотела решать одна, в таком деле нельзя
делать ошибок. Пальцы Букера давили на ее плечо, и было так, словно белая
глыба сталкивает ее в пропасть; она опять воскликнула про себя: "Господи,
помоги мне!" Белое лицо Букера было рядом с ней, выжидало. Хорошо ли она
сделает, если скажет ему? А что, если она не скажет, и товарищей схватят?
Она никогда себе этого не простит. А может быть, она ошибается, может
быть, ее страх - просто "глупость", как говорит Джонни-Бой. И она
вспомнила его слова: "Мать, нельзя создать партию, если всех подозревать".
- Скажи мне, кто они, Сю, и я сообщу им. Я недавно вступил в партию, я
их не знаю.
- И я их не знаю, - сказала она.
- Ты должна сказать мне, кто они, Сю.
- Говорю вам, я не знаю!
- Ты знаешь, Сю! Ну же, скажи мне.
- Нет!
- Ты хочешь, чтоб их всех убили?
Она покачала головой и глотнула. "Господи, не верю я этому человеку!"
- Послушай, я буду называть тебе имена, а ты говори, кто в партии и кто
нет, понимаешь?
- Не скажу!
- Ну же, Сю!
- Не знаю, - сказала она.
- Сю, ты не хочешь им добра. Джонни-Бой не ожидал, что ты так
поступишь. Он там стоит за наше дело. А мы здесь...
- Господи, я не знаю...
- Ты боишься меня, потому что я белый? А вот Джонни-Бой не боится.
Смотри, из-за тебя вся наша работа пропадет даром.
Она сдалась и закрыла лицо руками.
- Это Джонсон? Скажи мне, Сю?
- Да, - прошептала она в ужасе; ужас нарастал, она чувствовала, что
гибнет.
- Грин?
- Да.
- Мерфи?
- Господи, я не знаю!
- Ты должна сказать мне, Сю!
- Мистер Букер, оставьте меня в покое.
- Это Мерфи?
Он называл ей товарищей Джонни, и она отвечала "да"; отвечала, пока он
не перестал спрашивать. Тогда она подумала: откуда ему известно, что люди
шерифа стерегут дом старика Лема? Она поднялась на ноги, держась за спинку
стула, чувствуя, как в ней нарастает уверенность и твердость.
- Откуда вы знаете про Лема?
- То есть... как откуда знаю?
- Что вы здесь делаете так поздно? Откуда вам известно, что шериф
схватил Джонни-Боя?
- Сю, ты мне не веришь?
Она не верила ему, но не могла ответить. Она смотрела на него не сводя
глаз, пока губы ее не разомкнулись: она искала ответа в себе самой.
- Вы встретили Еву? - спросила она.
- Еву?
- Да, дочку Лема.
- Ах, да. Да, да, я встретил Еву.
- Она вам сказала?
Она спрашивала скорее себя, чем его: ей хотелось поверить.
- Да, - сказал он негромко. - Пожалуй, мне пора идти, сказать им.
- Кому? - спросила она. - Кому "им"?
Мускулы ее тела напряглись в ожидании ответа, словно жизнь ее зависела
от этого.
- Товарищам.
- Да, да, - вздохнула она.
Она не видела, как он ушел, она но смотрела и не слушала. Она вдруг
заметила, что в комнате никого нет и что в ней самой нет того, что
наполняло ее страхом.

5

Ей казалось, что она долго-долго, чуть не всю свою жизнь, сидит,
согнувшись над остывшей плитой. То она твердила себе: оба они теперь
погибли, и Сэг, и Джонни-Бой... Верно, я их не увижу больше. То сознание
вины поднималось в ней и пересиливало тоску. Господи, не надо было
говорить, бормотала она. Да нет, не может он быть таким подлецом, чтобы...
Не раз она собиралась бежать к товарищам сама и сказать им; она
чувствовала себя немного лучше. Но какая от этого польза? Она назвала всех
Букеру. Не может он поступить как иуда с нами, бедняками... Просто не
может!
- Тетя Сю!
Это Ева! Сердце ее подскочило от тревожной радости. Не отвечая, она
поднялась на ноги и захромала навстречу Еве. В открытую дверь на фоне
косого дождя она видела лицо Евы, которое светило белизной, попадая в
скользящий луч прожектора. Она хотела окликнуть Еву, но передумала.
Господи, помоги мне! Ведь надо ей сказать про Джонни-Боя... Господи, не
могу!
- Тетя Сю, вы здесь?
- Входи же, деточка.
Она обняла Еву и долго прижимала ее к себе, не говоря ни слова.
- Господи, я так рада, что ты здесь, - сказала она наконец.
- Я думала, с вами что-нибудь случилось, - сказала Ева, высвобождаясь.
- Я увидела, что дверь открыта... Отец велел мне вернуться и переночевать
у вас... - Ева замолчала, вглядываясь. - Что случилось?
Она была так полна тем, что Ева с нею, что не поняла вопроса.
- А?
- Шея у вас...
- Это пустяки, детка. Идем в кухню.
- Шея у вас в крови...
- Шериф был здесь...
- О, идиоты! Что им от вас понадобилось? Я бы их просто убила! Честное
слово, убила бы!
- Это пустяки, - сказала она.
Она обдумывала, как сказать Еве про Джонни-Боя и Букера. Подожду еще
немного, решила она. Теперь, когда Ева была здесь, страх уже не так
угнетал ее.
- Давайте я перевяжу вам голову, тетя Сю. Вы ранены.
Они пошли в кухню. Она сидела молча, пока Ева перевязывала ей голову.
Ей уже лучше, она подождет еще немножко и скажет Еве. Пальцы девушки
бережно касались ее головы.
- Здесь болит?
- Немного болит.
- Бедная тетя Сю!
- Это пустяки.
- Джонни-Бой приходил?
Она колебалась.
- Да.
- Он пошел сообщить остальным?
Голос Евы звучал так спокойно и доверчиво, словно в насмешку. Господи,
я не могу сказать девочке...
- Вы ведь сказали ему, тетя Сю?
- Д-да...
- Ну вот! Это хорошо! Я сказала отцу, что беспокоиться не о чем, если
Джонни-Бой уже знает. Может быть, все еще уладится.
- Надеюсь...
Она не выдержала - она терпела сколько могла и вдруг заплакала в первый
раз за этот вечер.
- Перестаньте, тетя Сю! Вы всегда были такая храбрая. Все еще уладится.
- Ничего не уладится, деточка. Видно, свет не для нас создан.
- Если вы будете так плакать, я тоже заплачу.
Она силилась перестать. Нет, нельзя так вести себя при девочке...
Совсем недавно ей было так нужно, чтобы Ева верила в нее. Она смотрела,
как девушка достает сосновые сучья из-за плиты, разводит огонь, ставит
кофейник.
- Хотите кофе, тетя Сю? - спросила Ева.
- Нет, милая.
- Выпейте, тетя Сю.
- Налей чуть-чуть, милая.
- Вот умница. Ах, да, да, я забыла, - сказала Ева, отмеривая ложечками
кофе. - Отец велел сказать, чтоб вы были поосторожнее с этим Букером. Он
предатель.
Она не шевельнулась, ничем не проявила волнения, но, когда Ева
произнесла эти слова, все у нее внутри словно обмякло.
- Отец сказал мне, как только я пришла домой. Ему дали знать из города.
Она перестала слушать. Она чувствовала себя так, как будто ее
вытолкнули на самый край жизни, в холодную тьму. Теперь она знала, что это
было, когда она подняла глаза, выйдя из тумана боли, и увидела Букера. Это
был образ всех белых и страх, неразлучный с ними, преследовавший ее всю
жизнь. И вот во второй раз за эту ночь осуществилось то, что она
предчувствовала. Она только повторяла себе: не нравился он мне, видит бог,
не нравился! Говорила я Джонни-Бою, что это кто-нибудь из белых...
- Вот, выпейте кофе...
Она взяла чашку, ее пальцы дрожали, и горячий кофе выплеснулся на
платье, на ноги.
- Простите, тетя Сю!
- Ничего, - сказала она.
- Подождите, я примочу ожог чем-нибудь.
- Мне не больно.
- Вы чем-то расстроены, тетя Сю.
- Нет, милая.
- Хотите еще кофе?
- Нет, мне больше ничего не надо, Ева.
- Ну встряхнитесь же. Не надо так...
Они замолчали. Слышно было, как Ева пьет кофе. Нет, она не скажет Еве:
кроме Евы, у нее никого не осталось. Но надо же сделать что-нибудь,
как-нибудь, все же надо. Она все равно пропала, а сказать Еве про Букера и
Джонни она не в силах, это было бы просто бессовестно. Она хотела остаться
одна, хотела без чужой помощи справиться с этим.
- Ложись, милая. Ты устала.
- Нет, я не устала, тетя Сю.
Она слышала, как донышко пустой чашки звякнуло о плиту. Надо заставить
ее лечь! Да, Букер передаст имена товарищей шерифу. Если б только можно
было его остановить! Вот решение, вот цель, вот яркая звезда, взошедшая на
заре новой надежды. Скоро, через каких-нибудь полчаса, Букер доберется до
Фоли-Вудса. Верно, пойдет дальней дорогой, ведь ближней он не знает. Я
могла бы перейти речку вброд и обогнать его... А что делать потом?
- Ева, милая, ложись спать. Мне теперь лучше. А тебе нужно отдохнуть.
- Я не хочу спать, тетя Сю.
- Я знаю, что для тебя лучше. Ты устала и промокла.
- Мне хочется посидеть с вами.
Она заставила себя улыбнуться и сказала:
- Не думаю, чтобы они что-нибудь сделали Джонни-Бою.
- Правда, тетя Сю?
- Разумеется, милая.
- Мне хочется подождать вместе с вами.
- Это уж моя забота, милая. Для того и созданы матери, чтобы дожидаться
детей.
- Спокойной ночи, тетя Сю.
- Спокойной ночи, милая.
Ева потянулась и вышла из кухни, она смотрела ей вслед; скоро зашуршала
маисовая солома в матрасе, значит, Ева легла. Она осталась одна. Сквозь
щели в плите она видела, как гаснет огонь и покрывается серым пеплом, в
комнате опять становилось холодно. Желтый луч прожектора все еще скользил
мимо окна, и дождь по-прежнему барабанил по крыше. Да, она осталась одна,
она сделала это ужасное дело одна, и выход должна найти тоже одна. И,
словно вкладывая перст в язву, она припомнила ту минуту, когда бросила
вызов шерифу, когда крикнула, чтобы почувствовать свою силу. Она отдала
Сэга, чтобы спасти других, она отпустила Джонни, чтобы он спас других, а
теперь, в минуту слабости, порожденной сознанием силы, она потеряла все.
Если бы она не окликнула тогда шерифа, у нее было бы довольно силы, чтобы
не поддаться Букеру; она могла бы сама оповестить товарищей. Что-то
сжалось в ней, когда она вспомнила тот припадок страха, который подступил
к ней в темном углу. В ту минуту ею снова овладело прошлое, от которого,
думалось ей, она отделалась навсегда. Она думала, что нежность и теплота
навсегда ушли в прошлое, она думала, что ничего не значит, если она поет
теперь: "Он - лилия долины, он - утренняя звезда..." Она пела это в те
дни, когда не надеялась ни на что в мире, когда холодная белая глыба
толкнула ее в объятия Иисуса. Она думала, что Сэг и Джонни-Бой заставили
ее забыть о нем, сосредоточить все свои надежды на борьбе за свободу
черных. Все эти годы она верила и работала вместе с ними, и благодать их
новой, грозной веры вливала в нее новую силу. Эта благодать была на ней,
когда она позволила шерифу сбить себя с ног, эта благодать была на ней,
когда она опять поднялась на ноги и стала перед шерифом. Но она сама себя
обманула: душа ее жаждала подвига, и гордость толкнула ее на подвиг,
который был ей не по силам. То, что она назвала имена товарищей
Джонни-Боя, было только преддверием беспросветного ужаса. Она стояла,
глядя в землю, и старалась заглушить в себе голос долга. Она была в
трясине между двумя мирами, ни жива ни мертва, лишенная благодатной силы и
нового и старого мира. Чем яснее она сознавала это, тем сильнее что-то
нарастало в ней и стремилось к освобождению, тем сильней она жаждала
увидеть новую звезду, новую надежду на беспросветном небе своей жизни,
новую грозную веру, которая дала бы ей силы жить и действовать. Бесшумно и
тревожно она ходила по кухне, чувствуя себя беззащитной перед мраком,
перед дождем, перед внешним миром и замирая от стыда, когда мысль о любви
Евы проносилась в ее сознании. Она подняла свои натруженные руки и
разглядывала скрюченные пальцы.
Господи, что же я могу сделать? Она могла перейти речку вброд и
обогнать Букера. А потом? Как ей увидеть Джонни-Боя или Букера? И в ее
ушах зазвучал угрожающий голос шерифа: "Готовь простыню, живым ему не
быть!" Простыня! Да, да, простыня! Все ее существо обратилось в волю: все
долгие годы ее жизни сосредоточились, слились в стремлении к одной цели.
Возьму простыню и пойду! Сделаю, как он сказал. Господи боже, пойду с
простыней за телом моего сына! А потом что? Она выпрямилась и сурово
улыбнулась; она поняла сердцем, для чего прожила всю жизнь; вся она готова
была вылиться в одном, последнем действии. Я знаю! Я знаю! Она вспомнила,
что револьвер Джонни-Боя лежит в комоде. Спрячу револьвер под простыней и
пойду за телом Джонни-Боя... На цыпочках она прошла к себе в комнату,
выдвинула ящик и достала простыню. Ева спала: в темноте слышалось ее
ровное дыхание. Она пошарила в ящике и нашла револьвер. Завернула его в
простыню и спрятала под фартук. Потом она подкралась к постели и долго
смотрела на Еву. А может быть, так даже лучше. Это должно было
когда-нибудь случиться... Здесь, на Юге, ей нельзя было жить вместе с
Джонни... И я не могла сказать ей про Букера. Скоро все кончится, и она
никогда не узнает. Никогда не перестанет мне верить. Она затаила дыхание,
когда солома в матрасе сухо зашуршала; потом все снова затихло, и она
спокойно вздохнула. На цыпочках она вышла из комнаты, прошла по коридору и
остановилась на крыльце. За пеленой дождя в небе скользил желтый луч
прожектора. Она сошла на грязную дорогу, поднялась по косогору,
остановилась и оглянулась на дом. В ее окне горела лампа, и желтый луч,
вспыхивавший каждую секунду, казалось, питал ее светом. Она повернулась и
зашагала через поля, крепко прижимая к себе простыню и револьвер и думая:
"Бедная Ева... Бедная девочка... Она крепко спит".

6

Почти все время она шла, полузакрыв глаза, крепко сжав губы, подставив
грудь ветру и косому дождю, и тяжелый холодный револьвер под простыней
оттягивал ей руку. Она промокла насквозь; казалось, что ноги ее сами
ступали в каждую лужу между рядами кукурузных стеблей.
Она подошла к берегу речки и остановилась, соображая, в каком месте
всего мельче. Вынув простыню из-под фартука, она обернула ею револьвер
так, чтобы палец был на спуске. Перейду здесь, подумала она. Сначала она
не почувствовала воды; ноги у нее уже промокли. Но, войдя по колено в
воду, она ощутила холод; и вздрогнула, когда вода дошла ей до пояса.
Господи, как глубоко! Миновав середину, она поняла, что опасности больше
нет. Она вышла из воды, вскарабкалась на высокий, заросший травою берег,
свернула в сторону и увидела, что впереди горят фары машин. Да, они все
еще здесь! Она торопливо шла вперед, опустив голову. Успела я его обогнать
или нет? Дай-то господи! Белое лицо Букера как живое всплыло на мгновенье
перед ее глазами, но усилием воли она прогнала его. Теперь она была среди
машин. Откуда-то послышались грубые мужские голоса.
- Эй, ты!
Она остановилась, крепко стиснув простыню. Двое белых с обрезами
подошли к ней.
- Какого черта ты здесь делаешь?
Она не ответила.
- Ты слышишь, что с тобой говорят?
- Я пришла за моим сыном, - сказала она смиренно.
- За своим сыном?
- Да, сэр.
- А что твоему сыну здесь понадобилось?
- Шериф его взял.
- Ах, чтоб тебя! Джим, ведь это того негра мамаша.
- Что у тебя тут? - спросил один.
- Простыня.
- Простыня?
- Да, сэр.
- Зачем?
- Шериф сказал, чтоб я принесла простыню завернуть его тело.
- Ну-ну...
- Вот так штука.
Белые переглянулись.
- Да, эти негры любят друг друга.
- Что верно, то верно.
- Отведите меня к шерифу, - попросила она.
- Ты это что, командовать вздумала?
- Нет, сэр.
- Сведем тебя, когда надо будет.
- Да, сэр.
- Так ты пришла за его телом?
- Да, сэр.
- Ну так он еще жив.
- Они убьют его, - сказала она.
- Если скажет, то не убьют.
- Он не скажет.
- Почем ты знаешь?
- Не скажет.
- Мы уж знаем, как развязать негру язык.
- Только не ему.
- А ты высокого мнения о своем красном негре!
- Он мой сын.
- Что ж ты его не научила уму-разуму?
- Он мой сын, - повторила она.
- Послушай, тетушка, у тебя вон уж волос седой. Неужто ты веришь, что
негры могут устроить революцию?
- Черная республика, - ухмыльнулся другой.
- Отведите меня к шерифу, - просила она.
- Ведь ты его мать, - сказал первый. - Заставь его сказать, кто его
товарищи.
- Он не скажет.
- Хочешь, чтоб он остался жив?
Она не ответила.
- Что ж, сведем ее к Брэдли.
Они ухватили ее под руки, и она крепко вцепилась в простыню; они повели
ее в лес, где толпились люди. Все для нее было просто: Букер ничего не
скажет, для того она и пришла с револьвером, чтобы об этом позаботиться.
Чем ближе звучали голоса, тем сильнее становилось в ней стремление
исправить свою ошибку, выбраться из трясины на твердую землю. Нужно
оттянуть время, пока не явится Букер. Ох, если б они пустили меня к
Джонни-Бою! Когда они подвели ее ближе к толпе, белые лица повернулись к
ней и гул голосов стал громче.
- Кто это?
- Негритянка!
- Что ей здесь понадобилось?
- Это его мать! - крикнул один из провожатых.
- Зачем она пришла?
- Принесла простыню завернуть его тело!
- Он еще не умер.
- Там стараются развязать ему язык!
- Не долго ему жить, если он не заговорит.
- Эй, глядите! Мать негра принесла простыню, чтобы завернуть его тело!
- Вот так номер!
- Может быть, она хочет устроить молитвенное собрание?
- А проповедника она привела?
- Эй, позовите-ка Брэдли!
- Ладно.
Толпа затихла. Все с любопытством на нее смотрели. Она чувствовала, что
их холодные глаза стараются отыскать в ней уязвимое место. Она смиренно
стояла, прикрывая револьвер простыней. Со всем, что они могли сделать с
ней, она заранее примирилась.
Подошел шериф.
- Так ты принесла простыню, а?
- Да, сэр, - прошептала она.
- Похоже, что после затрещин ты стала умней?
Она не ответила.
- На что тебе простыня? Твой сын еще жив, - сказал он, протягивая руку.
Она отступила назад, широко раскрыв глаза.
- Не троньте!
- Послушай, тетушка! - сказал он. - Будет тебе валять дурака. Поди