Райт Ричард. Утренняя звезда

   - Ну довольно! Поговорила, и будет с тебя на сегодня! Где твой черномазый сынок?
   - А вам хотелось бы знать?
   - А тебе хочется быть битой?
   - Я еще не видывала, чтобы белый побрезговал...
   Шериф размахнулся и ударил ее ладонью по щеке. Она качнулась назад и, наткнувшись на стену, сползла на колени.
   - Так-то вы, белые, поступаете с негритянками? - Она медленно поднялась и снова встала на ноги и, даже не дотронувшись до скулы, которая болела от удара, сложила руки на животе. - Я еще не видывала, чтобы белый побрезговал...
   Он ударил ее опять; она, шатаясь, отступила назад и свалилась на бок.
   - Вот этим, что ли, мы не брезгуем?
   Она опять поднялась и стояла перед ним с сухими глазами, как будто не ее били. Ее губы вспухли, и подбородок был в крови.
   - Эй, оставь ее! Нам ведь негр нужен! - сказал кто-то.
   - Где твой сын? - спросил шериф.
   - Попробуйте поищите, - сказала она.
   - Ну, если мы его найдем, не быть ему живому.
   - Что ж, ведь вам не впервой убивать негров, - сказала она.
   Злобная гордость овладела ею. Пусть делают с ней что хотят, думала она, она все может вытерпеть, все на свете. Она стоит на узкой полоске земли и скорее умрет, чем сдвинется с места. И вот в эту минуту, стоя на пороге кухни и чувствуя, как теплая струйка крови стекает ей на шею, она отдала Джонни-Боя, отдала его белым. Она отдала его потому, что они силой вломились ей в душу, требовали, чтоб она его отдала, думали, что она испугается побоев, испугается и скажет, где он. Она отдала его сама пусть знают, что им не добиться своего насилием и обманом.
   - Где будет собрание? - спросил шериф.
   - А вам хотелось бы знать?
   - Ведь должно быть собрание?
   - А почему вы меня спрашиваете?
   - Так значит, собрание будет, - сказал шериф.
   - Разве?
   - Ох, задушил бы я тебя своими руками!
   - На эти дела вы молодцы.
   - Мы с тобой не шутим!
   - Я и не говорю, что шутите.
   - Этот твой черномазый шляется где-то поблизости, и мы его найдем, сказал шериф. - Если ты скажешь нам, где он, и если он не будет молчать, он, может быть, легко отделается. Но если мы сами его найдем, не быть ему живому. Если мы его найдем, приготовь к утру простыню, чтобы прикрыть его, поняла? Приготовь простыню, потому что не быть ему живому!
   - Что ж, вам не впервой убивать негров, - повторила она.
   Шериф прошел мимо нее. Другие последовали за ним. Так вот же, вы не добились чего хотели, думала она с торжеством. И никогда не добьетесь! Ей до боли хотелось дать им почувствовать всю свою гордость и независимость; ее сердце стремилось обратить самые горькие минуты Жизни в такие слова, чтобы они почувствовали, как легко ей было вынести все, что они ей сделали, и сколько еще она может вынести. Ее вера с такой силой вспыхнула в ней, что она едва не ослепла. Она шла за ними к дверям, заламывая и стискивая пальцы. Она видела, как они сошли на грязную дорогу. При каждой вспышке желтого огня видно было, что льет косой дождь. Губы ее шевелились, и она крикнула:
   - А все-таки вы не добились чего хотели! И никогда не добьетесь!
   Шериф остановился и обернулся к ней; голос его звучал тихо и зло:
   - Ну, черт возьми, не пора ли тебе помолчать?
   - Я сама знаю, когда мне замолчать!
   - Нет, ты не знаешь! - сказал он. - Нет, ты не знаешь, когда нужно замолчать, так я тебя выучу!
   Он одним прыжком вскочил на крыльцо и бросился к двери.
   Она отступила назад, не сводя с него глаз.
   - Поговори у меня! - сказал он и замахнулся кулаком.
   Удар пришелся по скуле; в глазах у нее потемнело, она упала ничком. Тяжелый каблук намокших башмаков ударил ее в висок, потом в живот.
   - А ну-ка, поговори еще!
   Она хотела заговорить, но не могла; боль душила ее. Она лежала молча, и откуда-то из серого провала забвения до нее донеслись слова: "Оставь ее в покое, нам нужно найти негра..."
   4
   Сколько времени она пролежала, скорчившись в темном углу, она не помнит. Первым чувством, которое вернулось к ней, был непонятный страх, заполнивший все внутри, потом острая боль в виске, отдававшаяся по всему телу. В ее ушах стоял монотонный шепот дождя, она дрожала от холодного ветра, который врывался в дверь. Сначала, открыв глаза, она ничего не видела. Смутно, как во сне, она понимала, что полулежит-полусидит в углу, прислонившись к стене. Она с трудом повернула шею, и от того, что она увидела, у нее занялось дыхание - прямо над ней повисло большое белое пятно. С минуту она не могла понять, что было вначале: страх породил лицо или лицо породило страх. Мало-помалу пятно превратилось в большое белое лицо, которое заполнило все поле зрения. Она замерла, не двигаясь, едва сознавая, что дышит, и все-таки чувствуя, что жизнь ее зависит только от этого белого лица. Она видела его и раньше, страх перед ним не раз держал ее в тисках, в нем сосредоточился весь тот страх, какой внушали ей все белые лица, виденные ею в жизни. "Сю"... Словно откуда-то издалека, она услышала, как ее назвали по имени. Теперь сознание возвращалось к ней, но и страх становился все сильней. Она смотрела в лицо белого человека, и ей хотелось завопить, чтобы он ушел; и все же она мирилась с его присутствием, чувствуя, что так надо. В глубине ее сознания шла деятельная работа, но тело ее было беспомощно. Словно незримый нож рассек ее надвое: одна половина лежала неподвижно, другая дрожала в страхе перед забытым старым врагом. "Сю, это я, Сю, это я..." И вдруг голос раздался ясно.
   - Сю, это я! Это Букер!
   И она услышала ответный голос, прозвучавший в глубине ее существа. Да, это Букер... Тот, что вступил недавно... Она собрала все силы, чтобы прогнать забытье, и тогда непонятный страх, заполнивший ее, воплотился в Букере. Ей казалось, что в Букере таится какая-то угроза, что она не имеет права жить на свете рядом с ним.
   - Ты жива?
   Она не ответила; она рванулась было встать на ноги и упала.
   - Сю, ты ранена?
   - Да, - вздохнула она.
   - Куда тебя ранили?
   - В голову, - прошептала она.
   - Они тебя били?
   - Да.
   - Негодяи! Какие негодяи!
   Она слышала, что он повторил это несколько раз подряд, потом почувствовала, что ее поднимают.
   - Не надо! - простонала она.
   - Я перенесу тебя в кухню.
   - Не трогай меня.
   - Нельзя же тебе тут оставаться!
   Она вся сжалась и отталкивала его, упираясь руками ему в плечи; в кухне она высвободилась и упала на стул, судорожно вцепившись в спинку. Она с сомнением глядела на Букера; в нем не было ничего, что могло бы так ее напугать, но напряжение в ней не ослабло. Он подошел к ведру с водой, намочил свой платок, выжал его и подал ей. Она недоверчиво глядела на мокрую тряпку.
   - Возьми, приложи ко лбу...
   - Нет!
   - Ну возьми же: тебе легче станет.
   Она все еще колебалась; какое право она имеет бояться человека, который так добр к ней? Нехотя она наклонилась вперед и прижала влажную тряпку к голове. Это помогло. С каждой минутой она все больше овладевала собой, все еще удивляясь своему недоверию.
   - Что случилось?
   - Не знаю.
   - Тебе лучше?
   - Да.
   - Кто это был здесь?
   - Не знаю, - повторила она.
   - Голова все еще болит?
   - Да.
   - Ах ты господи!
   - Ничего, - вздохнула она и закрыла лицо руками.
   Она почувствовала, что он дотронулся до ее плеча.
   - Сю, я принес тебе дурные вести...
   Она поняла; она выпрямилась и вся похолодела. Так это случилось - она смотрела перед собой сухими глазами, сжав губы.
   - Мой Джонни-Бой, - сказала она.
   - Да. Мне очень жаль, что пришлось тебе это сказать. Я подумал, что ты должна знать об этом.
   Напряжение в ней ослабло, и внутри раскрылась пустота. Голос в ней прошептал: "Господи, помоги мне".
   - Г-г-де он?
   - Они повели его в Фоли-Вудс, хотят, чтобы он назвал остальных.
   - Он не назовет, - сказала она. - Пусть уж лучше сразу убьют его, он все равно ничего не скажет.
   - Надеюсь, что не скажет, - сказал Букер. - Только вот остальным товарищам ему не удалось сообщить. Его схватили у самого леса.
   И тут ее словно озарило: она увидела разбросанные по мокрым полям хибарки, где спят черные и белые товарищи; утром они встанут и пойдут к Лему, и тогда их схватят. А это значит ужас, тюрьма, смерть. Товарищам нужно сказать, она должна сказать им, она не может доверить никому другому дело Джонни-Боя, а особенно Букеру, в котором она сомневалась. Ухватившись за сиденье стула обеими руками, она попыталась встать, в глазах у нее потемнело, она зашаталась. Когда она очнулась, ее поддерживал Букер.
   - Пустите меня!
   - Сю, ты еще слаба, тебе нельзя идти.
   - Надо им сказать!
   - Сядь Сю! Ты ранена, ты больна!
   Когда он усадил ее, она беспомощно взглянула на него.
   - Сю, послушай! Джонни взят. Я здесь. Скажи мне, кто они, и я сообщу им.
   Она смотрела в землю и не отвечала. Да, она слишком слаба. Ей не пройти столько миль по дождю. Сказать Букеру? Если б тут был кто-нибудь вроде Евы, с кем посоветоваться! Она не хотела решать одна, в таком деле нельзя делать ошибок. Пальцы Букера давили на ее плечо, и было так, словно белая глыба сталкивает ее в пропасть; она опять воскликнула про себя: "Господи, помоги мне!" Белое лицо Букера было рядом с ней, выжидало. Хорошо ли она сделает, если скажет ему? А что, если она не скажет, и товарищей схватят? Она никогда себе этого не простит. А может быть, она ошибается, может быть, ее страх - просто "глупость", как говорит Джонни-Бой. И она вспомнила его слова: "Мать, нельзя создать партию, если всех подозревать".
   - Скажи мне, кто они, Сю, и я сообщу им. Я недавно вступил в партию, я их не знаю.
   - И я их не знаю, - сказала она.
   - Ты должна сказать мне, кто они, Сю.
   - Говорю вам, я не знаю!
   - Ты знаешь, Сю! Ну же, скажи мне.
   - Нет!
   - Ты хочешь, чтоб их всех убили?
   Она покачала головой и глотнула. "Господи, не верю я этому человеку!"
   - Послушай, я буду называть тебе имена, а ты говори, кто в партии и кто нет, понимаешь?
   - Не скажу!
   - Ну же, Сю!
   - Не знаю, - сказала она.
   - Сю, ты не хочешь им добра. Джонни-Бой не ожидал, что ты так поступишь. Он там стоит за наше дело. А мы здесь...
   - Господи, я не знаю...
   - Ты боишься меня, потому что я белый? А вот Джонни-Бой не боится. Смотри, из-за тебя вся наша работа пропадет даром.
   Она сдалась и закрыла лицо руками.
   - Это Джонсон? Скажи мне, Сю?
   - Да, - прошептала она в ужасе; ужас нарастал, она чувствовала, что гибнет.
   - Грин?
   - Да.
   - Мерфи?
   - Господи, я не знаю!
   - Ты должна сказать мне, Сю!
   - Мистер Букер, оставьте меня в покое.
   - Это Мерфи?
   Он называл ей товарищей Джонни, и она отвечала "да"; отвечала, пока он не перестал спрашивать. Тогда она подумала: откуда ему известно, что люди шерифа стерегут дом старика Лема? Она поднялась на ноги, держась за спинку стула, чувствуя, как в ней нарастает уверенность и твердость.
   - Откуда вы знаете про Лема?
   - То есть... как откуда знаю?
   - Что вы здесь делаете так поздно? Откуда вам известно, что шериф схватил Джонни-Боя?
   - Сю, ты мне не веришь?
   Она не верила ему, но не могла ответить. Она смотрела на него не сводя глаз, пока губы ее не разомкнулись: она искала ответа в себе самой.
   - Вы встретили Еву? - спросила она.
   - Еву?
   - Да, дочку Лема.
   - Ах, да. Да, да, я встретил Еву.
   - Она вам сказала?
   Она спрашивала скорее себя, чем его: ей хотелось поверить.
   - Да, - сказал он негромко. - Пожалуй, мне пора идти, сказать им.
   - Кому? - спросила она. - Кому "им"?
   Мускулы ее тела напряглись в ожидании ответа, словно жизнь ее зависела от этого.
   - Товарищам.
   - Да, да, - вздохнула она.
   Она не видела, как он ушел, она но смотрела и не слушала. Она вдруг заметила, что в комнате никого нет и что в ней самой нет того, что наполняло ее страхом.
   5
   Ей казалось, что она долго-долго, чуть не всю свою жизнь, сидит, согнувшись над остывшей плитой. То она твердила себе: оба они теперь погибли, и Сэг, и Джонни-Бой... Верно, я их не увижу больше. То сознание вины поднималось в ней и пересиливало тоску. Господи, не надо было говорить, бормотала она. Да нет, не может он быть таким подлецом, чтобы...
   Не раз она собиралась бежать к товарищам сама и сказать им; она чувствовала себя немного лучше. Но какая от этого польза? Она назвала всех Букеру. Не может он поступить как иуда с нами, бедняками... Просто не может!
   - Тетя Сю!
   Это Ева! Сердце ее подскочило от тревожной радости. Не отвечая, она поднялась на ноги и захромала навстречу Еве. В открытую дверь на фоне косого дождя она видела лицо Евы, которое светило белизной, попадая в скользящий луч прожектора. Она хотела окликнуть Еву, но передумала. Господи, помоги мне! Ведь надо ей сказать про Джонни-Боя... Господи, не могу!
   - Тетя Сю, вы здесь?
   - Входи же, деточка.
   Она обняла Еву и долго прижимала ее к себе, не говоря ни слова.
   - Господи, я так рада, что ты здесь, - сказала она наконец.
   - Я думала, с вами что-нибудь случилось, - сказала Ева, высвобождаясь. - Я увидела, что дверь открыта... Отец велел мне вернуться и переночевать у вас... - Ева замолчала, вглядываясь. - Что случилось?
   Она была так полна тем, что Ева с нею, что не поняла вопроса.
   - А?
   - Шея у вас...
   - Это пустяки, детка. Идем в кухню.
   - Шея у вас в крови...
   - Шериф был здесь...
   - О, идиоты! Что им от вас понадобилось? Я бы их просто убила! Честное слово, убила бы!
   - Это пустяки, - сказала она.
   Она обдумывала, как сказать Еве про Джонни-Боя и Букера. Подожду еще немного, решила она. Теперь, когда Ева была здесь, страх уже не так угнетал ее.
   - Давайте я перевяжу вам голову, тетя Сю. Вы ранены.
   Они пошли в кухню. Она сидела молча, пока Ева перевязывала ей голову. Ей уже лучше, она подождет еще немножко и скажет Еве. Пальцы девушки бережно касались ее головы.
   - Здесь болит?
   - Немного болит.
   - Бедная тетя Сю!
   - Это пустяки.
   - Джонни-Бой приходил?
   Она колебалась.
   - Да.
   - Он пошел сообщить остальным?
   Голос Евы звучал так спокойно и доверчиво, словно в насмешку. Господи, я не могу сказать девочке...
   - Вы ведь сказали ему, тетя Сю?
   - Д-да...
   - Ну вот! Это хорошо! Я сказала отцу, что беспокоиться не о чем, если Джонни-Бой уже знает. Может быть, все еще уладится.
   - Надеюсь...
   Она не выдержала - она терпела сколько могла и вдруг заплакала в первый раз за этот вечер.
   - Перестаньте, тетя Сю! Вы всегда были такая храбрая. Все еще уладится.
   - Ничего не уладится, деточка. Видно, свет не для нас создан.
   - Если вы будете так плакать, я тоже заплачу.
   Она силилась перестать. Нет, нельзя так вести себя при девочке... Совсем недавно ей было так нужно, чтобы Ева верила в нее. Она смотрела, как девушка достает сосновые сучья из-за плиты, разводит огонь, ставит кофейник.
   - Хотите кофе, тетя Сю? - спросила Ева.
   - Нет, милая.
   - Выпейте, тетя Сю.
   - Налей чуть-чуть, милая.
   - Вот умница. Ах, да, да, я забыла, - сказала Ева, отмеривая ложечками кофе. - Отец велел сказать, чтоб вы были поосторожнее с этим Букером. Он предатель.
   Она не шевельнулась, ничем не проявила волнения, но, когда Ева произнесла эти слова, все у нее внутри словно обмякло.
   - Отец сказал мне, как только я пришла домой. Ему дали знать из города.
   Она перестала слушать. Она чувствовала себя так, как будто ее вытолкнули на самый край жизни, в холодную тьму. Теперь она знала, что это было, когда она подняла глаза, выйдя из тумана боли, и увидела Букера. Это был образ всех белых и страх, неразлучный с ними, преследовавший ее всю жизнь. И вот во второй раз за эту ночь осуществилось то, что она предчувствовала. Она только повторяла себе: не нравился он мне, видит бог, не нравился! Говорила я Джонни-Бою, что это кто-нибудь из белых...
   - Вот, выпейте кофе...
   Она взяла чашку, ее пальцы дрожали, и горячий кофе выплеснулся на платье, на ноги.
   - Простите, тетя Сю!
   - Ничего, - сказала она.
   - Подождите, я примочу ожог чем-нибудь.
   - Мне не больно.
   - Вы чем-то расстроены, тетя Сю.
   - Нет, милая.
   - Хотите еще кофе?
   - Нет, мне больше ничего не надо, Ева.
   - Ну встряхнитесь же. Не надо так...
   Они замолчали. Слышно было, как Ева пьет кофе. Нет, она не скажет Еве: кроме Евы, у нее никого не осталось. Но надо же сделать что-нибудь, как-нибудь, все же надо. Она все равно пропала, а сказать Еве про Букера и Джонни она не в силах, это было бы просто бессовестно. Она хотела остаться одна, хотела без чужой помощи справиться с этим.
   - Ложись, милая. Ты устала.
   - Нет, я не устала, тетя Сю.
   Она слышала, как донышко пустой чашки звякнуло о плиту. Надо заставить ее лечь! Да, Букер передаст имена товарищей шерифу. Если б только можно было его остановить! Вот решение, вот цель, вот яркая звезда, взошедшая на заре новой надежды. Скоро, через каких-нибудь полчаса, Букер доберется до Фоли-Вудса. Верно, пойдет дальней дорогой, ведь ближней он не знает. Я могла бы перейти речку вброд и обогнать его... А что делать потом?
   - Ева, милая, ложись спать. Мне теперь лучше. А тебе нужно отдохнуть.
   - Я не хочу спать, тетя Сю.
   - Я знаю, что для тебя лучше. Ты устала и промокла.
   - Мне хочется посидеть с вами.
   Она заставила себя улыбнуться и сказала:
   - Не думаю, чтобы они что-нибудь сделали Джонни-Бою.
   - Правда, тетя Сю?
   - Разумеется, милая.
   - Мне хочется подождать вместе с вами.
   - Это уж моя забота, милая. Для того и созданы матери, чтобы дожидаться детей.
   - Спокойной ночи, тетя Сю.
   - Спокойной ночи, милая.
   Ева потянулась и вышла из кухни, она смотрела ей вслед; скоро зашуршала маисовая солома в матрасе, значит, Ева легла. Она осталась одна. Сквозь щели в плите она видела, как гаснет огонь и покрывается серым пеплом, в комнате опять становилось холодно. Желтый луч прожектора все еще скользил мимо окна, и дождь по-прежнему барабанил по крыше. Да, она осталась одна, она сделала это ужасное дело одна, и выход должна найти тоже одна. И, словно вкладывая перст в язву, она припомнила ту минуту, когда бросила вызов шерифу, когда крикнула, чтобы почувствовать свою силу. Она отдала Сэга, чтобы спасти других, она отпустила Джонни, чтобы он спас других, а теперь, в минуту слабости, порожденной сознанием силы, она потеряла все. Если бы она не окликнула тогда шерифа, у нее было бы довольно силы, чтобы не поддаться Букеру; она могла бы сама оповестить товарищей. Что-то сжалось в ней, когда она вспомнила тот припадок страха, который подступил к ней в темном углу. В ту минуту ею снова овладело прошлое, от которого, думалось ей, она отделалась навсегда. Она думала, что нежность и теплота навсегда ушли в прошлое, она думала, что ничего не значит, если она поет теперь: "Он - лилия долины, он - утренняя звезда..." Она пела это в те дни, когда не надеялась ни на что в мире, когда холодная белая глыба толкнула ее в объятия Иисуса. Она думала, что Сэг и Джонни-Бой заставили ее забыть о нем, сосредоточить все свои надежды на борьбе за свободу черных. Все эти годы она верила и работала вместе с ними, и благодать их новой, грозной веры вливала в нее новую силу. Эта благодать была на ней, когда она позволила шерифу сбить себя с ног, эта благодать была на ней, когда она опять поднялась на ноги и стала перед шерифом. Но она сама себя обманула: душа ее жаждала подвига, и гордость толкнула ее на подвиг, который был ей не по силам. То, что она назвала имена товарищей Джонни-Боя, было только преддверием беспросветного ужаса. Она стояла, глядя в землю, и старалась заглушить в себе голос долга. Она была в трясине между двумя мирами, ни жива ни мертва, лишенная благодатной силы и нового и старого мира. Чем яснее она сознавала это, тем сильнее что-то нарастало в ней и стремилось к освобождению, тем сильней она жаждала увидеть новую звезду, новую надежду на беспросветном небе своей жизни, новую грозную веру, которая дала бы ей силы жить и действовать. Бесшумно и тревожно она ходила по кухне, чувствуя себя беззащитной перед мраком, перед дождем, перед внешним миром и замирая от стыда, когда мысль о любви Евы проносилась в ее сознании. Она подняла свои натруженные руки и разглядывала скрюченные пальцы.
   Господи, что же я могу сделать? Она могла перейти речку вброд и обогнать Букера. А потом? Как ей увидеть Джонни-Боя или Букера? И в ее ушах зазвучал угрожающий голос шерифа: "Готовь простыню, живым ему не быть!" Простыня! Да, да, простыня! Все ее существо обратилось в волю: все долгие годы ее жизни сосредоточились, слились в стремлении к одной цели. Возьму простыню и пойду! Сделаю, как он сказал. Господи боже, пойду с простыней за телом моего сына! А потом что? Она выпрямилась и сурово улыбнулась; она поняла сердцем, для чего прожила всю жизнь; вся она готова была вылиться в одном, последнем действии. Я знаю! Я знаю! Она вспомнила, что револьвер Джонни-Боя лежит в комоде. Спрячу револьвер под простыней и пойду за телом Джонни-Боя... На цыпочках она прошла к себе в комнату, выдвинула ящик и достала простыню. Ева спала: в темноте слышалось ее ровное дыхание. Она пошарила в ящике и нашла револьвер. Завернула его в простыню и спрятала под фартук. Потом она подкралась к постели и долго смотрела на Еву. А может быть, так даже лучше. Это должно было когда-нибудь случиться... Здесь, на Юге, ей нельзя было жить вместе с Джонни... И я не могла сказать ей про Букера. Скоро все кончится, и она никогда не узнает. Никогда не перестанет мне верить. Она затаила дыхание, когда солома в матрасе сухо зашуршала; потом все снова затихло, и она спокойно вздохнула. На цыпочках она вышла из комнаты, прошла по коридору и остановилась на крыльце. За пеленой дождя в небе скользил желтый луч прожектора. Она сошла на грязную дорогу, поднялась по косогору, остановилась и оглянулась на дом. В ее окне горела лампа, и желтый луч, вспыхивавший каждую секунду, казалось, питал ее светом. Она повернулась и зашагала через поля, крепко прижимая к себе простыню и револьвер и думая: "Бедная Ева... Бедная девочка... Она крепко спит".
   6
   Почти все время она шла, полузакрыв глаза, крепко сжав губы, подставив грудь ветру и косому дождю, и тяжелый холодный револьвер под простыней оттягивал ей руку. Она промокла насквозь; казалось, что ноги ее сами ступали в каждую лужу между рядами кукурузных стеблей.
   Она подошла к берегу речки и остановилась, соображая, в каком месте всего мельче. Вынув простыню из-под фартука, она обернула ею револьвер так, чтобы палец был на спуске. Перейду здесь, подумала она. Сначала она не почувствовала воды; ноги у нее уже промокли. Но, войдя по колено в воду, она ощутила холод; и вздрогнула, когда вода дошла ей до пояса. Господи, как глубоко! Миновав середину, она поняла, что опасности больше нет. Она вышла из воды, вскарабкалась на высокий, заросший травою берег, свернула в сторону и увидела, что впереди горят фары машин. Да, они все еще здесь! Она торопливо шла вперед, опустив голову. Успела я его обогнать или нет? Дай-то господи! Белое лицо Букера как живое всплыло на мгновенье перед ее глазами, но усилием воли она прогнала его. Теперь она была среди машин. Откуда-то послышались грубые мужские голоса.
   - Эй, ты!
   Она остановилась, крепко стиснув простыню. Двое белых с обрезами подошли к ней.
   - Какого черта ты здесь делаешь?
   Она не ответила.
   - Ты слышишь, что с тобой говорят?
   - Я пришла за моим сыном, - сказала она смиренно.
   - За своим сыном?
   - Да, сэр.
   - А что твоему сыну здесь понадобилось?
   - Шериф его взял.
   - Ах, чтоб тебя! Джим, ведь это того негра мамаша.
   - Что у тебя тут? - спросил один.
   - Простыня.
   - Простыня?
   - Да, сэр.
   - Зачем?
   - Шериф сказал, чтоб я принесла простыню завернуть его тело.
   - Ну-ну...
   - Вот так штука.
   Белые переглянулись.
   - Да, эти негры любят друг друга.
   - Что верно, то верно.
   - Отведите меня к шерифу, - попросила она.
   - Ты это что, командовать вздумала?
   - Нет, сэр.
   - Сведем тебя, когда надо будет.
   - Да, сэр.
   - Так ты пришла за его телом?
   - Да, сэр.
   - Ну так он еще жив.
   - Они убьют его, - сказала она.
   - Если скажет, то не убьют.
   - Он не скажет.
   - Почем ты знаешь?
   - Не скажет.
   - Мы уж знаем, как развязать негру язык.
   - Только не ему.
   - А ты высокого мнения о своем красном негре!
   - Он мой сын.
   - Что ж ты его не научила уму-разуму?
   - Он мой сын, - повторила она.
   - Послушай, тетушка, у тебя вон уж волос седой. Неужто ты веришь, что негры могут устроить революцию?
   - Черная республика, - ухмыльнулся другой.
   - Отведите меня к шерифу, - просила она.
   - Ведь ты его мать, - сказал первый. - Заставь его сказать, кто его товарищи.
   - Он не скажет.
   - Хочешь, чтоб он остался жив?
   Она не ответила.
   - Что ж, сведем ее к Брэдли.
   Они ухватили ее под руки, и она крепко вцепилась в простыню; они повели ее в лес, где толпились люди. Все для нее было просто: Букер ничего не скажет, для того она и пришла с револьвером, чтобы об этом позаботиться. Чем ближе звучали голоса, тем сильнее становилось в ней стремление исправить свою ошибку, выбраться из трясины на твердую землю. Нужно оттянуть время, пока не явится Букер. Ох, если б они пустили меня к Джонни-Бою! Когда они подвели ее ближе к толпе, белые лица повернулись к ней и гул голосов стал громче.
   - Кто это?
   - Негритянка!
   - Что ей здесь понадобилось?
   - Это его мать! - крикнул один из провожатых.
   - Зачем она пришла?
   - Принесла простыню завернуть его тело!
   - Он еще не умер.
   - Там стараются развязать ему язык!
   - Не долго ему жить, если он не заговорит.
   - Эй, глядите! Мать негра принесла простыню, чтобы завернуть его тело!
   - Вот так номер!
   - Может быть, она хочет устроить молитвенное собрание?
   - А проповедника она привела?
   - Эй, позовите-ка Брэдли!
   - Ладно.
   Толпа затихла. Все с любопытством на нее смотрели. Она чувствовала, что их холодные глаза стараются отыскать в ней уязвимое место. Она смиренно стояла, прикрывая револьвер простыней. Со всем, что они могли сделать с ней, она заранее примирилась.