Рецептер Владимир. Эта жизнь неисправима

   Ситуация была типовой: гроссмейстер видел партию наперед до самой победы, и пешечные жертвы его не заботили...
   Я сидел перед ним и Диной, опустив голову, и чувствовал, что заплатить за спектакль такой ценой едва ли сумею...
   И все же, стоило сейчас "упереться рогом", и я подвергну опасности все дело, в том числе и Галю Волкову. А если дело пойдет насмарку из-за моей прямолинейной настырности, это будет предательством по отношению к Блоку, себе и всем остальным...
   "Пора становиться гибким, - говорил я себе, - пора быть хитрым. Следует довести до "сдачи", а там придут блоковеды и Галю Волкову, может быть, защитят". Что им придется защищать меня, я не предполагал. "И вообще, - думал я, - утро вечера мудренее". Сколько у нас времени до ноября, и как может вырасти в роли актриса! Может, ее и защищать не придется? Ну что мне стоит обещать Гоге "подумать"?
   Но так как он видел, что я уже вовсю думаю, сидя перед ним в позе "Мыслителя" на шатучей табуретке, я этого слова все-таки избежал...
   Перед самым выпуском Гога появился в зале, но не один, а с выводком каких-то стажеров, и стало ясно, что он станет не только помогать играющему режиссеру Р., но и давать гостям "смелые уроки".
   Так и вышло: едва началась репетиция, Мастер тотчас ее остановил и попросил артиста Р., то есть блоковского Бертрана, перейти с правой стороны сцены на левую и сесть на табурет не спиной к залу, как было прежде, а лицом. Таким решительным жестом было достигнуто общее впечатление о том, что собравшиеся станут очевидцами полной сценической перестройки.
   В своей обычной манере Р. открыл было рот, чтобы задать Мастеру знаменитый вопрос "Зачем?", но вовремя спохватился, сообразив, что лучше публично не подставляться, а озаботиться оценками и накоплениями. Хотя "копить" первый монолог Бертрана, сидя к публике спиной, было гораздо удобнее, и Р. к этому удобству уже привык.
   Следующее предложение Мастера выглядело более логично.
   - Володя, - сказал он, - я бы на вашем месте дал монолог Бертрана гораздо медленнее... Вы все знаете, а я ничего...
   Это был его конек: он всегда был вместе с публикой и старался ничего на будущее не знать, чтобы избежать умозрительности.
   И тут было о чем поспорить, потому что он ни при каких обстоятельствах не мог оказаться на моем месте, так как ему никогда не пришло бы в голову ставить пьесу Блока. Несмотря на юбилей.
   Однако Р. удержался от спора и тут.
   - Я попробую, Георгий Александрович, - благоразумно сказал он.
   И попробовал...
   Выходило хуже, потому что искусственное "торможение" вносило разлад в его внутреннюю жизнь и создавало впечатление излишнего груза на телеге. Но Гоге понравилось, что его предложение безоговорочно принято, и он сказал:
   - Вот видите!.. Совсем другое дело!..
   И засопел.
   И закурил.
   Так обнаружилась опасность строительства "совсем другого дела" на костях уже построенного, но Р. решил сегодня стерпеть все, а в остальные дни взять реванш.
   Это была ошибка, но она казалась выходом из положения...
   И как только Р. уступил лидерство, взволнованные "единомышленники" один за другим стали его "сдавать", на всякую Гогину подсказку отвечая восклицаниями вроде: "Да, да, конечно, Г. А., именно так я и думал!" (артист А.), "Ах, вот оно что-о!.. Тогда - понятно!.." (артистка Б.); или "Я понимаю вас, Г. А.!" (артист В.) и так далее. При этом часть исполнителей случайно забывала достигнутые ранее с Р. договоренности...
   - По-моему, получается! - бодро сказал Гога растерянному Р., уходя на перерыв, но после перерыва сильно заскучал, так как действие в Замке графа Арчимбаута, с его бытовыми заботами и понятными интригами, закончилось и начались большие, наполненные символами и загадками диалоги Бертрана и Гаэтана.
   Собравшись изо всех сил и дослушав второй акт до конца, Гога сказал Рецептеру и Заблудовскому:
   - Вы хорошо читаете стихи, но все это очень длинно и скучно!.. По-моему, нужно оставить только два мэста: когда Бертран говорит о своем прошлом и узнавание... этого...
   - Странника, - подсказал Изиль.
   - Да! А все остальное - выбросить, выбросить бэс-пощадно!.. Поверьте мне, Володя, будет гораздо лучше!..
   "Ну вот, - молча кричал Р. - он хочет обнажить сюжет и этим ограничиться! Голый сюжет, понятный любому ежу!.. Он хочет "прийти, увидеть, победить"! В своей обычной манере!.. Но с налету эту пьесу не взять! Не тот случай! Что же делать?.. Терпеть?.. Да, терпеть! Может быть, он еще покуражится, а потом... Нет, так нельзя! Или он все-таки сам сообразит, или я в конце концов скажу, что мы не имеем права так относиться к Блоку... Или бережно, или никак!.."
   Со дня первого прогона Дина Шварц принимала блоковский спектакль близко к сердцу и, полная сочувствия к Р., сообщила ему о репликах, которыми она обменялась с Гогой после этой репетиции.
   Дина сказала Гоге:
   - Вот так Станиславский пришел на репетицию "Розы и Креста" во МХАТе и погубил постановку!..
   Гога ответил Дине:
   - Ей-богу, я его понимаю!..
   Появляясь на репетициях, - а он приходил на "Розу и Крест" не менее пяти раз, - Гога мастерски вел борьбу за сокращения, и Р. изнемогал в этой борьбе. Потому что, следя за общим ходом действия как режиссер, он неизбежно ослаблял внимание к любимой роли, а, ослабив главную роль, начинал мешать созидательному движению.
   По мнению некоторых выходило, что уж если сам Гога - в зале, то от Р. требуется только ударный актерский труд, не более. Однако неполная совместимость Блока и Товстоногова (смотрите, какое аккуратное выражение применил автор!) не давала всех оснований для такого решения.
   А тут еще характерность, о которой ему твердил Мастер!..
   Какая характерность, если в этот момент речь идет о сокращениях важнейших сцен не освоившего характерность героя?!
   Каждая репетиция становилась эпохой тотальной войны, состоящей из мелких стычек, переговоров, измен, пленений, аннексий и контрибуций; создавались враждебные союзы, случались перебежчики, засылались парламентеры, маркитантки, появлялись свидетели, шли трибуналы и пересуды...
   Дина сказала Гоге:
   - Признайтесь, Георгий Александрович, ведь вы увлеклись пьесой?
   Гога ответил Дине:
   - Меня увлекла театральная сторона. А пьесу я не понимаю. В ней есть что-то тайное, завораживающее меня, но... Не понимаю...
   Он был обезоруживающе, трогательно откровенен.
   Пытаясь перехитрить Мэтра и отстоять сцены Бертрана и Гаэтана, Р. использовал "домашнюю заготовку" и сказал, что хочет перенести антракт, то есть устроить его в "неположенном" месте.
   - Понимаете, Георгий Александрович, - сказал он тоном заговорщика, - мы дадим встречу и начало поединка, а когда Бертран скажет Гаэтану: "Проси пощады, или я отрублю тебе голову!" и занесет над ним меч, - тут Р. показал Мастеру, как занесет меч над головой Изиля Заблудовского, и сделал драматическую паузу, - мы устроим внезапную вырубку и дадим антракт!.. Такой "детективный" ход, понимаете? И до начала второго акта зритель ждет разгадки!
   - Давайте делать! - бодро сказал Гога. Но едва начался "бой", как он снова вмешался.
   - Бой нужно делать по-настоящему! - страстно сказал он. Профессионально!..
   По его мнению, Рецептер и Заблудовский должны были не символически обозначить поединок, а применить очевидные усилия, наподобие силовых схваток, которые были поставлены в "Генрихе IV".
   Тут пришлось напомнить Гоге, что у нас не было денег на приглашение профессионального драчмейстера, и он притих...
   - А что, если нам сразу задать, что у него на груди - роза?! - увлеченно воскликнул Гога при появлении Гаэтана-Заблудовского. - Понимаете, Володя?.. Это будет уже изначально задано!..
   - Георгий Александрович! - завопил Р. - В том-то все и дело, что у него не Роза, а Крест!.. Изора мечтает о молодом рыцаре с Розой, а видит старика с Крестом!..
   Нимало не смутившись, Гога сказал:
   - Простите мне мое невежество.
   Р. последовал его примеру:
   - А вы простите мне мою горячность...
   Дине Шварц тоже очень нравилась идея назвать Малую сцену именем Блока.
   - Я напомню Георгию Александровичу, - сказала она, - может быть, напишем в министерство.
   - Напишите, - согласно сказал я.
   - Или сначала нужно провести через худсовет? - подумала она вслух.
   - Диночка, вам виднее, - сказал я, - Гога - за, вы - тоже... Всем ясно, что театр ему задолжал...
   - Нужно выяснить порядок, - рассудительно сказала Дина. - Может быть, в этом случае лучше прозвучит письмо от общественности?..
   - И это красиво! - сказал я. - Сделать черновичок?.. Или вы сами?..
   - Сделайте на всякий случай, - покровительственно сказала Дина. - Главное - выяснить порядок...
   Черновичок сохранился. В нем вкратце излагалась история вопроса, упоминался зав. кульсектором БДТ Сергей Абашидзе с его приоритетным предложением и то, какую решающую организационную, творческую и нравственную роль сыграл А. А. Блок в жизни Большого драматического театра. Главным же аргументом был, как вы понимаете, блоковский юбилей и то обстоятельство, что именно в наше счастливое время в театре возникла реально действующая Малая сцена, со своим репертуаром и зрителем, расширившая диапазон художественной работы АБДТ имени М. Горького.
   В подписанты черновичок намечал от театра Г. А. Товстоногова и К. Ю. Лаврова, а от общественности - персека Ленинградского отряда советских писателей А. Н. Чепурова и видных блоковедов.
   Р. был убежден, что дело сладится.
   Но неожиданно Гога и Дина стали уходить от темы, и однажды, встретившись у расписания с Лавровым, Р. догадался задать вопрос ему:
   - Кира, - сказал он, - тут была идея назвать Малую сцену именем Блока, вы обсуждали ее на худсовете?..
   Кирилл молчал, думая, как ответить.
   Тогда Р. добавил:
   - Блок сделал для этого театра не меньше Горького, мягко говоря...
   - Не знаю, Володя, - сказал Кирилл. - Я не вижу в этом смысла...
   Проглотив информацию, Р. сказал:
   - Жаль.
   Ну что тут поделаешь? Все естественно. Лавров имел полное право думать не так, как Р., и видеть смысл в том, что для Р. смысла не имело.
   И если Гоге и худсовету пришлось выбирать между тем, что видится Р., и тем, что видится Л., вполне понятно, что, в конце концов, все приняли сторону Л.
   Хотя сперва Гоге показалось, что это "очень хорошая мысль", и он готов был ее реализовать.
   Накануне сдачи спектакля худсовету театра, по пути на Малую сцену Гога отозвал Р. в сторонку, чтобы конфиденциально напомнить о характерности и все-таки вымарать последнюю перед "Календами" сцену Бертрана и Гаэтана.
   - Мы выиграем, если заранее не будем подавать Гаэтана, понимаете? Тем сильнее будет удар, когда он читает свою главную песню... Поверьте мне, Володя, я чувствую в этом месте вялость, и ее нужно убрать...
   И тут Р. сказал:
   - Хорошо, Георгий Александрович.
   Чуть помедлив, Гога повторил:
   - Понимаете, есть ощущение, что "Майские календы" нужно начинать раньше... И Заблудовский от этого выиграет...
   Р. сказал:
   - Георгий Александрович, я уже согласился, что вы меня убеждаете?
   Он сказал:
   - Я себя убеждаю...
   И пошел в зал.
   Что-то мешало артисту Р., и он не понимал что.
   Кажется, подчиняясь Гогиным убеждениям, он утрачивал власть над собой. На время - но утрачивал.
   Ему казалось, что Гога то и делал, что всей силой своего дарования лишал Р. собственной воли. Отчасти, но лишал.
   А завтра был худсовет.
   Императорский библиотекарь
   В "Амадее" Питера Шеффера Грише Гаю досталась невеликая роль императорского библиотекаря Ван Свитена.
   Костюмы к спектаклю сочинил Эдик Кочергин, а помогала их делать Инна Габай. На атлас или парчу нашивалась крашеная гардинная сетка. А красить ее нужно было по чутью: похолоднее или потеплее, и выходило необыкновенно красиво...
   Гришин камзол шили в театрально-постановочном комбинате из сиреневой парчи, перекрывая ее лиловой гардинкой; на штаны пошел сиреневый блестящий атлас; туфли были замшевые и тоже сиреневые, с бутафорской сиреневой пряжкой, ну и, конечно, белоснежная рубашка с жабо. Прибавив сюда белые обтягивающие чулки и напудренный парик, получим общую картинку...
   Но, надевая дворцовый камзол и сиреневые штаны, натягивая чулки и башмаки, Гриша уже не мог отвлечься от своих собственных проблем. Он думал о старшей дочери, уехавшей навсегда в страну Израиль, и о судьбе потерянного внука. Ему казалось, что он должен спасти жену, обманутую немецким дельцом, и младшую дочь Настеньку, которая забывает русский язык...
   И о ком бы из своих он ни думал, жизнь поворачивалась так, что только тверди да тверди самому себе фразу из любимой роли в "Фиесте" Хемингуэя: "Не падай духом, никогда не падай духом..."
   И снова промах, накладка... Странности.
   Обо всех случаях докладывали Гоге, и Гога стал его избегать.
   Многие ярились, не понимая, в чем дело, а это подступала болезнь...
   А ведь он помнил времена, когда они с Гогой были очень близки, потому что приехали из Москвы строить новый Ленком настоящими единомышленниками и друзьями.
   Однако, приняв БДТ, Георгий Александрович не тотчас позвал за собой Гая, а когда все-таки позвал или принял в расчет Гришино стремление, то уже на вторые, а не первые роли, о чем, судя по некоторым свидетельствам, его и предупредил. То есть речь шла об укреплении вторых ролей в БДТ артистом первого положения из Ленкома, и ему самому предстояло решить, согласен он на новые условия или нет.
   Пожалуй, это и был для Гриши первый удар.
   Попробуй-ка сделать такой выбор: остаться одному в обезглавленном Ленкоме или продолжить совместную с Гогой творческую жизнь, но уже на втором плане...
   И Григорий снова присягнул на верность Георгию, приняв его условия и стараясь не падать духом...
   Гай всегда был настоящим добытчиком и кормильцем. Он первым вскакивал по утрам, чтобы приготовить кашу для маленькой Насти. Принести же домой что-нибудь вкусное было для него постоянной задачей...
   Читателю, не изучившему наших времен, полезно узнать, что добывание дефицитных продуктов было актуально в живой повседневности, и мужчина, содержащий семью, по праву гордился, доставив в зубах и положив перед детенышем свежесхваченную добычу.
   В постоянной охоте использовались как индивидуальные, так и коллективные навыки, и здесь трудно переоценить роль заказных или шефских концертов силами артистов БДТ перед работниками советской торговли.
   Гастроли 1970 года протекали в приподнято-дружеской атмосфере празднования 40-летия Советского Казахстана, а БДТ играл роль юбилейного подарка от Российской Федерации. Имеется в виду встреча коллектива лично с Первым секретарем ЦК Компартии Казахстана т. Динмухамедом Ахмедовичем Кунаевым и вытекающие отсюда последствия в виде спроса на концерты в выдающихся трудовых коллективах республики.
   В центральном гастрономе Алма-Аты театр представляла творческая бригада, возглавляемая лауреатом Государственной (бывшей Сталинской) премии Григорием Гаем. Вначале Гриша излагал краткую историю рожденного революцией первого советского театра, подчеркнув, что после вступительных слов Александра Блока и знаменитых "Разбойников" Шиллера матросы шли штурмовать мятежный Кронштадт. Затем Людмила Макарова и Владимир Татосов исполняли свой шлягерный номер рассказ В. Катаева "Жемчужина", поставленный Александром Белинским, где Люся играла разборчивую морскую рыбку-невесту с жемчужиной под плавником, а Володя сразу несколько ролей, включая морских коньков, молодого дельфина-жениха, старого краба и пожилого электрического ската - ювелира, который в конце концов определял, что у стареющей и переборчивой невесты выросла вовсе не жемчужина, а бородавка. Вслед за Макаровой с Татосовым шел Николай Трофимов с рассказом Михаила Зощенко "Стакан", который, ввиду бесконечных его повторений, все участники концерта знали наизусть, а затем - снова Гай, на этот раз с художественным чтением Владимира Маяковского: "Стихи о советском паспорте", лирика, и, в заключение, "Шесть монахинь"...
   Накануне концерта сильно кутили, поздно легли, а Гастроном захотел получить порцию драматического искусства пораньше, чуть ли не в 8 часов утра.
   Перед началом в кабинете директора, несмотря на головную боль, Гриша завел целенаправленный диалог о дефицитных яствах, которые концертная бригада, разумеется, оплатит, причем Гай помимо юбилейных колбас и печени трески особенно интересовался говяжим языком в банках.
   Устроительница заверила концертантов, что в ее распоряжении есть большой выбор благородных съестных припасов и весь этот выбор будет предоставлен артистам БДТ, вставшим в такую рань...
   - Кто рано ивстае-ет, тому Бог дайе-от, - пропела уполномоченная.
   Гриша деловито уточнил:
   - А говяжий язык в банках?..
   - Бу-у-дит, и все бу-удит, - спела уполномоченная.
   Концерт пошел весело и с подъемом, несмотря на неурочное утреннее время и то, что местом действия был выбран сыроватый подвал, уставленный огромным количеством таинственных ящиков. И вступление, и "Жемчужина", и "Стакан" вызвали горячие аплодисменты, наконец Гриша своим революционно-обворожительным басом проник в женские сердца вместе с лирикой и перешел к "Шести монахиням", после чего должен был последовать финал с общим славянским поклоном и переходом к дефициту.
   В заключающем концерт стихотворении великого пролетарского поэта содержались пророческие слова:
   Мне б язык испанский!
   Я б спросил, взъяренный...
   И едва Гриша подошел к патетическому мгновению, как Володя Татосов в качестве суфлера подбросил ему из-за ящика: "Мне б язык говяжий..."
   И тут, не в силах преодолеть роковой подсказки, Гриша, а за ним и вся бригада согнулись пополам от сумасшедшего хохота...
   И говяжий язык, и все остальное предназначалось Настеньке.
   Ну, что тут объяснять? Младшая, долгожданная...
   Последняя Гришина женитьба имела свою предысторию. Артист Р. по дружбе был представлен избраннице задолго до брака, когда она еще не обладала всей полнотой единоличной власти над Григорием, и их роман из тайного подспудно и постепенно превращался в явный.
   Ирина была намного моложе Гриши, тогда как ее предшественница, тоже Ирина, была намного старше его. Первую взрослую дочь его тоже звали Ириной, так что Настенька нарушила именную семейную традицию и, появившись на свет не только по любви, но и по закону, стала средоточием жизни и тем самым любимым детенышем, которому Гриша, вскакивая с утра, варил кашку и таскал добычу в зубах...
   Жизнь его обновилась, и сам он помолодел, это было заметно, и автор не исключает того, что новая семья в его сознании несколько оттеснила все остальное, может быть, даже и сам театр.
   Оттого ли, что ей пришлось долго ждать, или просто по молодости, Ирина, переехав вместе с матерью из Пушкина в опустевшую Гришину квартиру в Тульском переулке, открыто взяла в руки всю семейную власть; во всяком случае так показалось Р., который, как свидетель прежних отношений, был ею от дома вежливо отлучен...
   Тем тесней и откровенней сплотила его с Гришей общая гримерка. Ни у артиста Р. от артиста Г., ни у Г. от Р. секретов не было, и поэтому все дальнейшее Р. переживал вместе с Гаем по мере развития непредусмотренных событий.
   Однажды Гришиной Ирине досталась путевка в Болгарию, на Солнечный берег, куда она и уехала отдыхать, кажется вместе с Настенькой. Там и возникло знакомство с немецким предпринимателем Х., тоже старше ее, однако моложе Гриши, взволновавшее ее настолько, что Ирина не стала делать из него секрета.
   Переписка с иностранцем, привлекшая естественное внимание компетентных органов, шла по домашнему адресу, на тот же Тульский переулок...
   Мальчишкой господин Х. успел повоевать в составе вермахта, затем основал какое-то дело, женился, вырастил детей и похоронил жену. Будучи свободен и вдов, он, как и Гриша, увидел в Ирине новое продолжение жизни и честно предложил ей руку, сердце и переезд на постоянное жительство в портовый город Гамбург...
   И она честно приняла это предложение, поставив Гришу перед суровым фактом.
   Конечно, обоим было тяжело, особенно ввиду того, что приходилось делить любимую Настеньку, но Грише было больнее: выбор оказался не в его пользу, и, не беря на себя права заедать чужой век, он дал жене развод и скрепя сердце приобрел взрослый и детский авиабилеты до Гамбурга.
   Очевидно, здесь читатель может обнаружить в тексте следы остаточной аберрации, вызванной тем, что артист Р. в те времена совершенно не умел быть объективным и, болея за Гришу, не чувствовал такого же драматизма с противоположной стороны; он был моложе, беспощаднее к женщинам и безапелляционнее, чем теперь, хотя его сегодняшним критикам будет трудно в это поверить...
   Во время полета какой-то попутчик подсказал Ирине: мол, нынешние советские правила таковы, что стоит ей с ребенком выйти из самолета и ступить на землю Гамбурга, как обратный путь будет навсегда заказан, а, если она, мол, не покинет самолета и дождется обратного вылета, то еще можно будет все отыграть назад...
   И они с Настенькой не вышли из самолета и вернулись домой, где их, естественно, принял Гриша, настраивавший себя на последнее одиночество и с радостью оплативший обратный маршрут.
   Этот эпизод явно свидетельствует о том, какое раздвоение томило бедную Ирину, хотя в те времена Р. не мог этого оценить.
   Однако история тем не окончилась, потому что господин Х. не оставил своей мечты и стал еще активней писать и звонить на Тульский переулок из Гамбурга.
   Более того, он сам прилетел в Ленинград, попросив личной встречи у Григория Аркадьевича Гая.
   Что было делать?
   Гай согласился, а господин Х. пришел не один, а в сопровождении консула Федеративной Республики Германия, и они вдвоем стали убеждать Гришу, что это и есть та редкая любовь, о которой писали не только Шиллер и Гете, но и русские классики, - и именно господин Гай мог бы освятить новый союз, чистосердечно благословив свою нерешительную супругу.
   Насколько помнит Р. по рассказу Григория, встреча произвела на него особенное впечатление, так как частный случай перерастал в событие международное, а может быть, и глобальное, и от Гриши Гая частично зависело теперь не только преодоление тяжких последствий Второй мировой войны, но и как знать! - начальное разрушение железного занавеса.
   В конце концов браки совершаются на небесах, говорил он мне...
   Агитировать Ирину Гриша, конечно, не взялся, но обещал господам визитерам дать возлюбленным возможность последней встречи.
   Встреча состоялась.
   По ее убедительным результатам пришлось покупать новые билеты до Гамбурга, и Гай пережил второе расставание. Как он ни старался не падать духом, теперь это ему удавалось не вполне.
   Стоит ли говорить о мелочном побочном эффекте события: в связи с выездом старшей дочери в страну Израиль, а жены - в Федеративную Республику Германия, артист Гай перестал рассматриваться как кандидат в любые зарубежные гастроли и окончательно утратил доверие партийных, советских и компетентных органов.
   Долго ли, коротко ли текло время, но Настенька успела прекрасно овладеть немецким языком, а Ирина - несколько разочароваться в своем суженом. Кажется, ей пришлось много работать и огорчаться по разным семейным поводам, она болела, и ей пришлось сделать операцию.
   И вот, по прошествии нескольких лет, Гриша узнал, что Ирина с Настенькой хотели бы вернуться, и, если он не возражает, то именно к нему, в Тульский переулок, для воссоединения разрушенной прежде семьи...
   И Гриша тотчас согласился, проявив такое супружеское благородство, терпимость и широту, которое было христианнейше описано еще Львом Толстым в романе "Анна Каренина" и на какое, конечно же, не был способен его узколобый, ревнивый и амбициозный коллега, артист Р.
   Роли Призрака и Первого актера в "Гамлете" Козинцева озвучивал Гриша Гай, и призрак актерской трагедии стал вмешиваться в его судьбу.
   То он опоздает на выход, то вовсе прозевает его...
   То спутает партнеров и скажет текст из другого спектакля...
   То уйдет за кулисы, прежде, чем окончится сцена...
   Не тот костюм, не те времена, а он опять императорский библиотекарь, о, Господи!..
   Наконец, Гришу отстранили от всех спектаклей, и он стал жить под домашним присмотром. И младшая дочь была уже рядом, и жена как будто здесь, а он все искал выхода из положения...
   Однажды его пришел навестить Володя Татосов, который успел оставить БДТ и устроить свою актерскую жизнь по-новому. Но, увидев его, Гриша поднялся:
   - Мне пора...
   - Постой, я пришел к тебе в гости, а ты меня бросаешь, - сказал Володя.
   - Я иду играть "Амадей", - разведя руками, сказал Гриша.
   - Позволь, но за тебя ввели другого артиста...
   - Это неважно, - сказал Гриша. - Я приду пораньше, надену свой костюм и буду играть... Или отниму костюм силой!..
   - Постой, подожди, - просил Татосов, но Гриша был тверд и вышел из квартиры.
   Валерию Караваеву, новому исполнителю роли Ван-Свитена, директора императорской библиотеки, Гай позвонил из автомата:
   - Валера, это ты? - спросил он.
   - Я, - ответил Валерий.
   - Пожалуйста, не приходи сегодня играть Ван-Свитена, я сам его сыграю, сказал Гай.
   - Гриша, - сказал Валерий, - в расписании стоит моя фамилия, и не мне решать такой вопрос, ты же знаешь, наше дело солдатское...
   - А ты опоздай, приди попозже, а я надену костюм и сыграю, - Валерий молчал. Тогда Гриша добавил: - Или прикинься больным, я тебя в хорошую больницу устрою.
   - Больницы не нужно, - сказал Валерий. - Лучше ты позвони в режиссерское... Или Гоге. Если меня вычеркнут, сыграешь ты. Я буду только рад...