Страница:
В известной книге о Рембо Рене Этьембля и Яссю Гоклер (1936) показано значение воспоминания в стихотворении.
В ч. I "женский элемент" кажется сублимированным до воспоминаний о Жанне д'Арк, а далее - от слова "нет" - все переводится в русло более обыденной поэтичности.
Сведений о других переводах нет.
II. "О сердце, что для нас..."
Впервые напечатано без ведома автора в "Ла Вог" Э 7 за 7-14 июня 1886 г., затем в книге Рембо "Озарения" (1886).
Сохранился автограф "рукописи Пьер Берес".
Хотя эта вещь относится к группе "Последних стихотворений", она по духу, определенности революционного смысла и характеру стиха тесно связана со стихами поэта о Коммуне, особенно с "Парижской оргией".
Отражая индивидуальность поэта, "О сердце..." передает настроения, овладевшие многими коммунарами во время Кровавой недели, когда они были готовы в отместку за поражение крушить весь старый мир.
Рембо по-своему подводит итог Коммуне, поднимается до интернационалистической идеи братства с черными, грозит старому миру вселенской анархией.
Не ослабляет отчаянный характер стихотворения приписка, видимо, более поздняя, чем сама вещь: слова о том, что Рембо по-прежнему остается в неподвижном старом мире.
Зять Рембо Патерн Берришон начиная с издания 1912 г. произвольно дал стихотворению заголовок "Головокружение", ослабляющий его смысл.
Другие переводы - Ф. Сологуба и П. Антокольского.
Перевод Ф. Сологуба:
Что нам, душа моя, кровавый ток,
И тысячи убийств, и злобный стон,
И зной, и ад, взметнувший на порог
Весь строй; и на обломках Аквилон.
Вся месть? Ничто!.. Но нет, ее мы вновь,
Князья, сенаты, биржи, всю хотим,
Все сгинь! Преданья, власть и суд - на дым!
Так надо. Золото огня и кровь.
В огне все, в мести, в ужасе гори!
Мой дух! Не слушай совести. За тьмой
Сокройтесь вы, республики, цари,
Полки, рабы, народы, все долой!
Встревожим вихрь разгневанных огней,
И мы, и наши названные братья!
Нам, романтическим, милы проклятья,
Не рабский труд неси, а пламеней!
Весь шар земной мы местью обовьем,
Деревни, города. Пускай вулкан
Взрывается! Пусть в битве мы падем!
Все поглотит суровый Океан.
Друзья! О сердце, верь, они мне - братья,
Безвестно-темные. Идем, идем!
Все больше к вам! Несчастия заклятья!
Под тающей землей трепещет гром.
Все ничего: я здесь; я здесь всегда.
Перевод П. Антокольского:
Что значит для нас эта скатерть в крови
И в пламени, и преисподние недра,
Свалившие прежний Порядок, и рвы,
И сотни казненных, и бешенство ветра,
И мщенье? - Ничто!.. Ну, а если хотим
Мы этого? Гибните, принцы, купцы,
История, кодексы права, дворцы!
Кровь! Кровь! Ибо голод наш ненасытим.
Все силы на мщенье! Террор начался.
Свихнись, мой рассудок, от горечи злой.
Рассейтесь, дивизии и корпуса!
Республика, сгинь! Император, долой!
Кто рыжее пламя раздует в золе?
Мы, прочие люди. Мы братьями станем.
Понравилось нам заниматься восстаньем.
Не надо трудиться на грешной земле.
Европа, Америка, Азия, вы
Исчезните! Вырвалась наша орда,
Деревни займет она и города.
Вулканы молчат! Океаны мертвы!
Стучи, мое сердце! Ты встретило братьев,
Черны незнакомцы и все же - вперед!
Но горе! - я чувствую, залихорадив,
Земля-старушенция всех заберет...
Пускай же! Я есмь! Я останусь в живых.
III. Мишель и Кристина
Впервые напечатано там же, где и предыдущее, сохранилось в том же автографе, без даты.
Надо обратить внимание на частичное и непоследовательное разрушение рифм в стихотворении.
"Мишель и Кристина" относится к числу стихотворений, не подлежащих прямому лексически-смысловому разъяснению, но могущих быть интерпретируемыми, как музыка.
Между тем и крупные исследователи хотели бы "дотолковать" его более или менее "буквально", опираясь на то, что заглавие совпадает с названием одного водевиля Эжена Скриба, хотя с этим водевилем в стихотворении нет никакой смысловой переклички. Сам Рембо в "Одном лете в аду" дал определение степени этой связи: "Название водевиля порождало ужасы в моем сознании". Некоторыми исследователями придавалось большое значение географическим именам, например упоминанию "ста Солонь". Солонь - французская провинция к югу от Орлеана, сравнительно болотистая и лесная зона центральной Франции. Похоже, что она упомянута ради идеи протяженности, нагнетаемой повторами звуков: "cent Solognes longues comme un railway". Это тем вероятнее, что английское "railway" употреблено вместо "chemin de fer" ("железная дорога") также, видимо, из-за эвфонической экзотики и долготы звуков.
Скорее всего стихотворение связано с предыдущим и как бы вспышками показывает одну из важных, по мысли поэта, апокалипсических перспектив гибель Европы с ее христианством, идиллиями, близкими народной поэзии пейзажами, гибель от нашествия азиатских орд.
Сведений о других переводах нет.
IV. Слеза
Стихотворение было в иной редакции (может быть, просто по памяти) впервые напечатано самим Рембо как цитата в "Одном лете в аду" (1873).
Без ведома автора "Слеза" печаталась в полной редакции "рукописи Пьер Берес" начиная с "Ла Бог" Э 9 за 21-27 июня 1886 г. и в книге Рембо "Озарения" (1886), наконец, начиная с сочинений Рембо 1912 г. по близкому, но, видимо, более обработанному автографу "рукописи Мессэн", где имеется и заголовок "Слеза".
Стихотворение написано одиннадцатисложником, т. е. одним из тех нечетносложных размеров, одним из нечетов, которые пропагандировались Верленом как средство расшатывания ригоризма старой поэтики. Рифмы у Рембо частично заменены ассонансами и вольными созвучиями.
"Слеза" - не только предварение стихотворной свободы XX в., но и довольно явный результат того разрушения всех чувств, которое должно было сделать поэта ясновидцем.
Интерпретируя стихотворение, следует помнить, что Рембо год спустя в "Одном лете в аду" сам дал к "Слезе" пояснение: "... я льстил себя надеждой, что с помощью инстинктивных ритмов я изобрел такую поэзию, которая когда-нибудь станет доступной для всех пяти чувств...
Сперва это было пробой пера. Я писал молчанье и ночь, выражал невыразимое, запечатлевал головокружительные мгновенья [далее идет текст "Слезы"]".
Несмотря на этот "самокритический" комментарий поэта, стихотворение теперь, когда традиция Рембо вошла в плоть поэзии XX в., читается как довольно ясное воспроизведение состояния души творца в месяцы отчаянных исканий новых путей, в месяцы кратких восторгов и горьких разочарований.
Объяснение стихотворения Эрнестом Делаэ как конкретного воспоминания о прогулке к весеннему пруду кажется наивным.
Сведений о других переводах нет.
V. Черносмородинная река
Впервые напечатано без ведома автора в "Ла Вог" М> 9 за 21-27 июня 1886 г. и в том же году в книге Рембо "Озарения".
До 1912 г. издания опирались на текст автографа "рукописи Пьер Берес", с 1912 г. - "рукописи Мессэн".
Стихотворение написано с теми же отступлениями от принятого французского стихосложения, что и предыдущее, к которым прибавляется в стихах 3, 11 и 18 "чудовищное" разделение стоп после немого "е", что нарушает самую основу декламационной системы французского стиха.
Рембо вспоминает и "цитирует" в стихе 16 свое стихотворение "Вороны".
Даже заглавие стихотворения - загадка. "La riviere de Cassis" скорее всего должно быть собственным именем несуществующей реки, хотя слово "кассис" означает черную смородину, а "касси" (пишется одинаково) - выемку, желобок поперек дороги. С большой натяжкой пытаются идентифицировать "реку Кассис" с небольшим правым притоком Мезы (Мааса) - Семуа, текущим по бельгийским и французским Арденнам и впадающим в Мезу севернее Шарлевиля. Над Семуа у Буйона стоят развалины замка известного вождя крестоносцев Готфрида Вульонского. С Арденнами связано множество преданий (легенды о четырех сыновьях Эмона (Аймона) и др.), что может объяснить несвойственное Рембо обращение к нелюбимой им средневековой старине. Поэтичность долин Семуа привлекла также внимание Верлена, отмечавшего, что река "черна ("черносмородинна" по Рембо. - Н. В.) на своем ложе болтливогремящнх камней".
В стихотворении можно видеть внутреннюю связь с "Воронами" а стихами Рембо о Коммуне: поэт в нем не хочет принимать ни засилья старья, ни "деревенщины"; вновь просит он, чтобы "вороны" возвещали Франции о гражданском долге; они ободрят "пешехода", т. е. Рембо-изгоя (беженца, скрывающегося от версальцев?).
VI. Комедия жажды
Впервые напечатано без ведома автора в "Ла Вог" Э 7 за 7-13 июня 1886 г. и в том же году в книге Рембо "Озарения".
До 1912 г. печаталось без заглавия по автографу "рукописи Пьер Берес", с 1912 г. - с заглавием и некоторыми отличиями по автографу "рукописи Луи Барту", содержащей неполный вариант стихотворения, озаглавленного "Ад жажды".
Мучительная жажда в прямом и особенно в переносном смысле - одна из преследовавших Рембо тем.
"Комедия жажды" (или "Ад жажды"), хотя ей свойственны все формальные ухищрения и вызывающие вольности предыдущих вещей, имеет более ясно выраженную тему. Рембо будто собирает воедино всех своих противников собственнические традиции постылой материнской семьи, лживую, с его точки зрения, романтизацию жизни в поэзии "вчерашнего дня", ставит с этим рядом и принявшую его с распростертыми объятиями литературную богему круга Верлена. Все они так или иначе, но якобы понимают жажду поэта в "одомашненном" смысле - пить доброе домашнее вино, сидр, молоко, чай, кофе, бредни романтического духа, горькие аперитивы или абсент, полынную водку. Рембо же все это надоело и не нужно: пить - это искать гибели у неведомых свирепых рек, пить какую попало воду у водопоя для скота, "пить" горькую смерть погребальных урн... мечтать об уединенном тихом городе и "пить" терпение; но такого места нет, и все пути утоления жажды заказаны для поэта навек. Остается только мечта быть, как дикая природа, "пить", как дикая природа, - мечта, реализуемая лишь как гибель на лоне природы.
В стихотворении зреет идея "Одного лета в аду" - идея отказа от той новейшей поэзии, которой сам Рембо придал такой мощный импульс.
Другой (по неполному тексту, без 4-й и 5-й главок) перевод В. Брюсова (обратить внимание на воссоздание переводчиком необычных рифм: Норвегии - о снеге и):
1. Предки (Они)
Твои великие мы Предки,
Предки!
Покрытые холодным потом
Луны, деревьев и тумана.
Смысл наших вин сухих был: жить!
Под этим солнцем без обмана
Что надо человеку? - Пить.
Я
Ах, умереть на побережьях диких!
Они
Твои великие мы Предки
Из степи.
Мы жбаны налили водою.
Послушай, как журчат потоки
Вкруг влажных замков - далеко.
Мы в погреб спустимся глубокий:
Там есть и сидр и молоко.
Я
Ах, убежать к свободным водопоям!
Они
Твои великие мы Предки.
Ах, бедный!
В шкапах мы сберегли ликеры.
И чай и кофе будут скоро
Кипеть; есть в чайниках вода.
Взгляни: разводы и узоры.
Мы с кладбища пришли сюда...
Я
Ах, выпить, выпить все до дна!
2. Дух (Он)
Бессмертные ундины,
Явитесь из пучины.
Венера, дочь лазури,
Смири волненье бури.
Ты, Вечный Жид Норвегии,
Расскажи о снеге и
Ведавшие горе
Пропойте песнь про море.
Я
Напитков чистых мне не надо,
Воды не лейте в мой стакан!
Ни образами, ни Элладой
Я никогда не буду пьян.
Я жажде верен, как красотке.
Певец, та жажда - дочь твоя!
О гидра тайная, без глотки,
Не от тебя ль погибну я!
3. Друзья (Они)
Идем! вдоль побережий
Вином залит простор!
Потоком биттер свежий
Течет но склонам гор!
Туда - толпой бессонной
Где взнес абсент колонны!
Я
Стран этих чужд поэт.
Прочь опьяненья бред!
Милее мне, быть может,
В болоте гнить, где тины
И ветер не встревожит,
Качая ив вершины.
[. . . . . . .]
VII. Добрые мысли поутру
Впервые напечатано Рембо без заголовка как цитация в книге Рембо "Одно лето в аду" (187,4), затем без ведома автора - в книге Рембо "Реликварий" (1891).
Существует два автографа; стихотворение принято печатать по так называемой первой рукописи, где оно озаглавлено, есть дата и пунктуация.
Текст в книге "Одно лето в аду" заметно отличается, и не исключено, что он был воспроизведен Рембо по памяти.
В "Добрых мыслях..." Рембо также вольно обращается с традициями французской версификации, как и в предыдущих вещах. Может быть отмечено "незаконосообразное" элидирование немых "е", без которого, например, стихи 1 и 7 были бы не восьмисложниками, а соответственно девяти- и десятисложниками.
Вместе с тем исследователи отмечают удавшуюся простоту стихотворения, приближающую его к некоторым стихам XVIII в., в частности к стихам либреттиста в драматурга Шарля-Симона Фавара (1710-1792).
По своему гуманистическому пафосу и сочувствию труженикам стихотворение стоит близко к таким стихотворениям "Цветов Зла", как "Вино Старьевщиков", и к "Стихотворениям в прозе" Бодлера.
В последней строфе: "Царица Пастухов..." - неясно, продолжается ли обращение к Венере, или имеется в виду Богоматерь. Тем более что "вино" (l'eau-de-vie) здесь может означать просто "водку", но (по правилам: без дефисов) также и евангельскую "воду живую", т. е. спасающую веру (например, Иоанн, 4, 7-15, разговор Иисуса с Самарянкой). Другой перевод - Н. Банникова:
Лето. Утро. Четыре часа.
Еще сон не покинул влюбленных.
В дальних рощах, росой окропленных,
Раздались голоса.
Дышит утренняя синева
На сады Гесперид золотые.
И стучат, закатав рукава,
Мастера молодые.
Это там, под щитом небосклона,
У глухих, обомшелых дорог,
Где возводят царю Вавилона
Величавый чертог.
Топорами звенят и стучат
Мастера, напрягаясь без меры.
О, так пусть хоть влюбленные спят!
Огради их, Венера!
Матерям же, богиня благая,
Дай крепящего силы вина,
Пусть их в полдень омоет морская
Голубая волна!
Празднества терпения
Под этим заголовком объединены четыре стихотворения, которые мы ниже обозначаем римской цифрой общего ряда (VIII-XI) и арабской (1-4) по месту в "Празднествах терпения".
VIII(1). Майские ленты
Впервые напечатано посмертно в книге Рембо "Собрание стихотворений" (1895) по автографу, где вещь называется "Терпение". С издания Плеяды печатается по другому автографу под заголовком "Майские ленты" (подразумеваются разноцветные ленточки и флажки, которыми украшали майское дерево или майскую мачту по случаю праздника весны).
Во всех "Празднествах терпения" доведена до высокой степени тенденция к нелексической, не прямо словесной передаче смысла. Стихотворения "говорят" созвучиями, хрупкими и индивидуальными ритмами не меньше, чем значением слов и фраз, и поэтому не поддаются рассудочному разъяснению.
В "Майских лентах" можно попытаться нащупать линию противодействия поэта несправедливому обществу, обнаружить волю к единению с природой будто тихие отзвуки безумного бега "Пьяного корабля".
"Пастухи" - это прежде всего влюбленные. И в народной поэзии, и у Рембо этот образ метонимически выведен из французского выражения "l'heure du berger" (букв.: "час, пора пастуха"), обозначающего тот благоприятный миг, когда подруга может, склониться на просьбы влюбленного. Свет же, по Рембо, устроен так, что у простых людей отнимают "l'heure du berger". Рембо готов искупительно умереть за них, но не по законам света, а по законам природы, умереть, чтобы они не умирали по бесчеловечным законам света.
В этом стихотворении, вероятно, нужно искать истоки упоминавшегося в статье образа поэзии времени Сопротивления у Элюара, считавшего, что, пока на земле все еще есть насильственная смерть, первыми должны умирать поэты.
IХ(2). Песня самой высокой башни
III и IV строфы с рефреном, в который превращено заключительное двустишие строфы I, напечатаны самим Рембо в книге Рембо "Одно лето в аду" (1873). Полная версия, восходящая к автографу "рукописи Пьер Берес", впервые напечатана в "Ла Вог" за 7-13 июня 1886 г. и в том же году в книге Рембо "Озарения".
Сохранился еще один автограф, мало отличающийся от "рукописи Пьер Берес".
Содержание стихотворения и неуловимо, и будто ясно. Оно выражено больше косвенно, чем логикой фраз. Надо думать, что речь идет о надеждах и о заблуждении поколения поэтов - о заблуждении, в котором одни жили, не больно страдая, другие - страдая, а третьи, как Рембо, не хотели жить в путах заблуждения.
Вероятно, восемнадцатилетний Рембо 1872 г. видел все это "с самой высокой башни".
Лучший комментарий дал сам поэт в книге "Одно лето в аду". "...Я прощался с миром, сочиняя что-то вроде романсов", - пишет Рембо, предваряя текст, а немного спустя продолжает: "Бей по стеклам сверкающих магазинов, бей по Салонам! Вынуди город пожирать свою пыль...".
Другой перевод - Ф. Сологуба под заглавием "Песня с самой высокой башни":
Юность беспечная,
Волю сломившая,
Нежность сердечная,
Жизнь погубившая,
Срок приближается,
Сердце пленяется!
Брось все старания,
Будь в отдалении,
Без обещания,
Без утешения,
Что задержало бы
Гордые жалобы.
К вдовьим стенаниям
В душу низводится
Облик с сиянием
Твой, Богородица:
Гимны ль такие
Деве Марии?
Эти томления
Разве забылися?
Страхи, мучения
На небо скрылися,
Жаждой истомною
Кровь стала темною.
Так забывается
Поросль кустарников,
Там, где сливается
Запах нектарников
С диким гудением
Мушек над тлением.
Юность беспечная,
Волю сломившая,
Нежность сердечная,
Жизнь погубившая,
Срок приближается,
Сердце пленяется!
Х(3). Вечность
Впервые напечатано без заголовка и в отличающемся варианте самим Рембо в книге "Одно лето в аду" (1873), затем по отдельным автографам ("рукопись Пьер Берес" и "рукопись Мессэн") печаталось без ведома автора там же, где и предыдущее.
Об этом примечательном стихотворении можно сказать то же, что и о том, которое предшествовало. Однако радость поэзии здесь выражена сильнее, а страдания поэта и его искушения не ощущаются.
Р. Этьембль справедливо осмеял тенденциозное понимание некоторыми критиками "вечности" в стихотворении как спиритуалистической категории. "Вечность здесь, - пишет ученый, - это счастливое мгновение для человека, обретающего языческий дух, море, солнце, природу".
XI(4). Золотой век
Впервые напечатано без ведома автора в тех же изданиях 1886 г., что и предыдущее.
До издания Плеяды печаталось по автографу "рукописи Пьер Берес", затем чаще по более полному варианту автографа "рукописи Мессэн".
На обратной стороне листа - общее оглавление четырех "Празднеств терпения".
С этой ироничной и неровной по настроению вещью, которая датирована месяцем позже, чем предшествовавшие, связывают отражение более четкого осознания Рембо тщеты теории ясновидения и тщеты надежд поэта своими страданиями и своим гением счастливо преобразовать мир.
Стихотворение - пункт, на котором для Рембо и для его последовательных продолжателей должна была бы кончаться поэзия или, во всяком случае, поэтическая эпоха.
Для менее последовательных - почти для всех будущих французских поэтов-модернистов - поэзия отсюда начиналась. Но никто из них до таких стихов, может быть, больше не подымался.
XII. Юная чета
Впервые напечатано посмертно в книге Рембо "Собрание стихотворений" (1895).
Печатается по автографу "рукописи Мессэн".
Пусть содержание этого стихотворения кажется более определенным, чем предыдущих, и саркастически воспроизводит годы бродяжничества Рембо и Верлена, даже содержит насмешки над религиозными увлечениями последнего ("О привиденья в белом Вифлеема..."), оно отстранение и остраненно моделирует будущую модернистскую поэзию, хотя для самого Рембо такая поэзия была запредельна и не нужна.
Обилие сложных реалий, вроде упоминания хитрого названия вьющегося растения кирказон (аристолохия), лишь нагнетает отчуждение: рождается тип стихотворения для немногих посвященных или для одного автора, которым или которому эти "реалии" что-то говорят и с чем-то определенным ассоциируются.
Через год Рембо как поэт умрет, а через семнадцать лет, в 1899 г., в Намюре родится Анри Мишо, один из поэтов, для которых такие стихи будут исходным пунктом к утраченным пределам "ясности" и "контакта с миром":
...Но крыса зубы точит,
И дело с ней придется им иметь...
ХIII. Брюссель
Впервые напечатано без ведома автора в "Ла Вог" К 8 за 14-20 июня 1886 г. и в том же году в книге Рембо "Озарения".
Источник - автограф "рукописи Пьер Берес", Стихотворение того же рода, что и предыдущее, но гений Рембо все еще вырывается из эстетических тупиков.
XIV. "Альмея ли она?.."
Впервые напечатано посмертно в книге Рембо "Собрание стихотворений" (1895).
Источник - автограф "рукописи Гро" (Graux).
Значение слова "альмея" (индийская танцовщица) мало помогает интерпретации стихотворения, хотя и ироничного, но более близкого светлым вещам мая 1872 г., чем горьким следующих месяцев.
Предлагаемая нами интерпретация основана на том, что стихотворение как бы веха на пути от "Пьяного корабля" к "Озарениям". Тогда правдоподобно, что речь идет о ранней заре, о часе, когда воздух чист и прозрачен, когда природа ближе всего человеку; конечно, если пейзаж - а речь идет о пейзаже близ большого города, видимо на водных подходах к Лондону, - если пейзаж не до конца изуродован индустриальной цивилизацией. На рассвете океан и в XX в. все еще может показаться чистым.
Пусть не радость, но возможность радости великолепно передана в стихотворении.
Другие переводы - Ф. Сологуба, Г. Петникова.
Перевод Ф. Сологуба:
Алмея ли она? На голубом рассвете
Исчезнет ли она, как мертвый цвет в расцвете?
Пред этой шириной, в безмерном процветанье
Роскошных городов, в их зыблемом дыханье!
Избыток красоты? Но это только плата
За дочку рыбака, за песенку пирата,
И чтобы поздние могли поверить маски,
Что в море чистом есть торжественные краски!
Перевод Г. Петникова:
Алмея ли она? В рассветно-голубые
Часы исчезнет ли, словно цветы ночные,
Таимые вдали, в безбрежном обаянье,
Где город-исполин льет сонное дыханье?..
Не слишком ли хорош тот непременный дар
Напевов, что поют рыбачка и корсар,
Затем, чтоб верили исчезнувшие реи
В ночные празднества блистательных морей!
XV. Праздник голода
Под заглавием "Голод" впервые неполностью напечатано самим поэтом в книге Рембо "Одно лето в аду" (1873), данный текст - посмертно в книге Рембо "Собрание стихотворений" (1895).
Точность даты недостоверна, ибо дата, как и исправления, и подпись в автографе ("рукопись Мессэн"), написана более яркими чернилами и, вероятно, позже, чем основной текст.
Припев считают связанным с реминисценциями поэтов XVII-XVIII вв. Лафонтена и Перро.
По содержанию схоже с предыдущим стихотворением. Жизнь впроголодь в Лондоне с Верленом (а случались у них и полуголодные дни и недели) не воспринималась трагически воссмнадцатилетним Рембо. Сильнее простого голода, жгучего, но избывного, был для поэта иной "голод" в каменном, железном и каменноугольном нагромождении Лондона прошлого века. Мысль та же, что в "Альмее...", но ситуация рассмотрена более изнутри - изнутри каменного мешка.
Это стихотворение Рембо вошло в литературную биографию "отца русского футуризма" Давида Бурлюка (1883-1967). После того как Б. Лившиц привлек внимание Бурлюка к данным стихам французского поэта, Д. Бурлюк написал подражание (или свободный перевод):
Каждый молод, молод, молод,
В животе чертовский голод,
Так идите же за мной,
За моей спиной!
Я бросаю гордый клич,
Этот краткий спич!
Будем кушать камни, травы,
Сладость, горечь и отравы,
Будем лопать пустоту,
Глубину и высоту,
Птиц, зверей, чудовищ, рыб,
Ветер, глину, соль и зыбь!
Каждый молод, молод, молод,
В животе чертовский голод,
Все, что встретим на пути,
Может в пищу нам идти!
XVI. "Волк под деревом кричал..."
Впервые напечатано самим Рембо в его книге "Одно лето в аду" (1873).
Других источников не обнаружено, и не исключено, что это - усеченная редакция, наподобие того текста "Праздника голода", который дан в "Одном лете в аду".
В Плеяде редкая в этом издании опечатка в тексте (р. 139): вставлено слово "plus" во фразе "En crachant les plus belles plumes".
Стихотворение в таком виде, как оно сохранилось, еще труднее других вещей этого периода.
Поэт изнуряет себя, ибо, как подсказывает игра словом "consumer", "он грызет сам себя", т. е. ест не самое лучшее.
Однако в стихах с поэтом происходит нечто совсем необычное: даже если его "варят" как жертву в храме Соломона (в древнем Иерусалиме), все равно это "варево" вольется в священный ручей Кедрон.
Кедрон отделяет Иерусалим от Гефсиманского сада - Масличной горы, где Христа настигли и взяли под стражу по приказу первосвященников воины и служители иудейские, которых привел Иуда (Иоанн, 18, 1-2).
Таким образом, хотя об этом в Евангелии прямо и не говорится, путь Иисуса на мученичество начался с обратного перехода Кедрона.
Рембо - поэт, сам себя истязующий, переходит через такой Кедрон, в котором уже течет "мученическое варево" из него самого.
XVII. "Прислушайся к вздохам..."
Напечатано впервые без ведома автора в книге Рембо "Реликварий" (осень 1891 г.).
Стихотворение еще менее поддающееся сколько-нибудь обоснованной интерпретации, чем "Волк под деревом...".
Форма стихотворения настолько вольна, что даже Сюзанна Бернар была введена в заблуждение, где есть в стихотворении рифмы, а где их нет.
В последнем четверостишии она увидела зрительную рифму 1-4: rest(ent) justement, хотя созвучия раскладываются 1-3: restent - triste и 2-4: Allemagne - justement и подкреплены внутристиховыми созвучиями, в свете которых и надо воспринимать: restent - triste - justement.
Стихотворение относится к тем подвергнутым критике самим Рембо вещам, о которых поэт говорил: "...затем я стал объяснять свои магические софизмы с помощью галлюцинации слов".
Это же можно сказать и о следующем стихотворении.
XVIII. "О з_а_мки, о смена времен!.."
Впервые напечатано самим Рембо в "Одном лете в аду" (1873), завершенный вариант из автографа "рукописи Пьер Берес" без ведома автора - в "Ла Вог" Э 9 за 21-27 июня 1886 г. и в том же году в книге Рембо "Озарения".
Сохранился также интересный автограф черновика, описанный А. Буйаном де Лакотом и в издании Плеяды (р. 708-709).
Черновик этот замечателен тем, что ему предшествует, правда зачеркнутая, но выразительная, прозаическая характеристика стихотворения: "...надо было сказать, что она, жизнь, ничего не составляет, жизнь: вот "Смена времен"".
Перечеркнутый комментарий важен, но им не исчерпать стихотворения, одного из высших достижений порта на неосуществимом пути. В "Одном лете в аду" Рембо связывает "Смену времен" с потребностью в счастье, "зуб которого, такой сладостный, что от него можно умереть, напоминает мне о себе" под пение петуха и звуки заутрени "в самых мрачных городах". Суть стихотворения поэт выразил в строчках, отсутствующих в версии "рукописи Пьер Верес":
И когда оно [счастье] скроется прочь,
Смерть придет и наступит ночь.
Несколько месяцев спустя Рембо понимал жизнь уже драматичнее и активнее: речь не шла только о том, чтобы счастье само его навещало: "Это прошло. Теперь я умею приветствовать красоту". Другие переводы - Ф. Сологуба и А. Ревича.
Перевод Ф. Сологуба:
О, времена, о, города,
Какая же душа тверда?
О, времена, о, города!
Меня волшебство научает счастью,
Что ничьему не властно безучастью.
Петух наш галльский воздает
Ему хвалу, когда поет.
Теперь мое желанье дремлет,
Ведь счастье жизнь мою подъемлет,
Очарованье телу и уму,
И все усилья ни к чему.
А песнь моя понятно ль пела?
Она бежала и летела.
О, времена, о, города!
Перевод А. Ревича (под заголовком "Счастье"):
Светлый дом! Дни весны!
Кто из нас без вины?
Светлый дом! Дни весны!
Чудесам учусь у счастья,
Каждый ждет его участья.
Пусть ворвется утро в дом
Звонким галльским петухом!
Что еще мне в жизни надо?
Радость - высшая награда.
Чар ее не побороть
И душа в плену и плоть.
Слов своих не понимаешь,
Улетают - не поймаешь.
Светлый дом! Дни весны!
XIX. Позор
Впервые напечатано без ведома автора в "Ла Вог" Э 8 за 14-20 июня 1886 г. и в том же году в книге Рембо "Озарения". Источник - автограф в "рукописи Пьер Берес".
Стихотворение имеет мало отношения к поэтике соседних вещей. Это стихотворение "на случай" - ясное и выдержанное в традиционной версификации. Оно концентрирует и пародирует ханжеские упреки и проклятия, которыми мать, а также кающийся Верлен порой осыпали поэта-"ребенка".
В расставании Рембо с поэзией немалую роль сыграло то, что он обнаружил в конце 1872 г. и в 1873 г. у Верлена, своего друга и великого поэта, черты неискренности и бытовой нетерпимости, показавшиеся раздраженному Рембо столь же противными, как у матери и у шарлевильских мещан.
Сам Рембо тоже был нелегок для окружающих, он готов был признать, что невыносим, но, видимо, его ранило, когда ему вменяли в вину эту невыносимость, перелагая вину с мещанского засилия, ожесточившего поэта, на самого поэта.
Составил Н. И. Балашов; подбор русских переводов и примечания к ним И. С. Поступальского. Обоснование текста - Н. И. Балашов
В ч. I "женский элемент" кажется сублимированным до воспоминаний о Жанне д'Арк, а далее - от слова "нет" - все переводится в русло более обыденной поэтичности.
Сведений о других переводах нет.
II. "О сердце, что для нас..."
Впервые напечатано без ведома автора в "Ла Вог" Э 7 за 7-14 июня 1886 г., затем в книге Рембо "Озарения" (1886).
Сохранился автограф "рукописи Пьер Берес".
Хотя эта вещь относится к группе "Последних стихотворений", она по духу, определенности революционного смысла и характеру стиха тесно связана со стихами поэта о Коммуне, особенно с "Парижской оргией".
Отражая индивидуальность поэта, "О сердце..." передает настроения, овладевшие многими коммунарами во время Кровавой недели, когда они были готовы в отместку за поражение крушить весь старый мир.
Рембо по-своему подводит итог Коммуне, поднимается до интернационалистической идеи братства с черными, грозит старому миру вселенской анархией.
Не ослабляет отчаянный характер стихотворения приписка, видимо, более поздняя, чем сама вещь: слова о том, что Рембо по-прежнему остается в неподвижном старом мире.
Зять Рембо Патерн Берришон начиная с издания 1912 г. произвольно дал стихотворению заголовок "Головокружение", ослабляющий его смысл.
Другие переводы - Ф. Сологуба и П. Антокольского.
Перевод Ф. Сологуба:
Что нам, душа моя, кровавый ток,
И тысячи убийств, и злобный стон,
И зной, и ад, взметнувший на порог
Весь строй; и на обломках Аквилон.
Вся месть? Ничто!.. Но нет, ее мы вновь,
Князья, сенаты, биржи, всю хотим,
Все сгинь! Преданья, власть и суд - на дым!
Так надо. Золото огня и кровь.
В огне все, в мести, в ужасе гори!
Мой дух! Не слушай совести. За тьмой
Сокройтесь вы, республики, цари,
Полки, рабы, народы, все долой!
Встревожим вихрь разгневанных огней,
И мы, и наши названные братья!
Нам, романтическим, милы проклятья,
Не рабский труд неси, а пламеней!
Весь шар земной мы местью обовьем,
Деревни, города. Пускай вулкан
Взрывается! Пусть в битве мы падем!
Все поглотит суровый Океан.
Друзья! О сердце, верь, они мне - братья,
Безвестно-темные. Идем, идем!
Все больше к вам! Несчастия заклятья!
Под тающей землей трепещет гром.
Все ничего: я здесь; я здесь всегда.
Перевод П. Антокольского:
Что значит для нас эта скатерть в крови
И в пламени, и преисподние недра,
Свалившие прежний Порядок, и рвы,
И сотни казненных, и бешенство ветра,
И мщенье? - Ничто!.. Ну, а если хотим
Мы этого? Гибните, принцы, купцы,
История, кодексы права, дворцы!
Кровь! Кровь! Ибо голод наш ненасытим.
Все силы на мщенье! Террор начался.
Свихнись, мой рассудок, от горечи злой.
Рассейтесь, дивизии и корпуса!
Республика, сгинь! Император, долой!
Кто рыжее пламя раздует в золе?
Мы, прочие люди. Мы братьями станем.
Понравилось нам заниматься восстаньем.
Не надо трудиться на грешной земле.
Европа, Америка, Азия, вы
Исчезните! Вырвалась наша орда,
Деревни займет она и города.
Вулканы молчат! Океаны мертвы!
Стучи, мое сердце! Ты встретило братьев,
Черны незнакомцы и все же - вперед!
Но горе! - я чувствую, залихорадив,
Земля-старушенция всех заберет...
Пускай же! Я есмь! Я останусь в живых.
III. Мишель и Кристина
Впервые напечатано там же, где и предыдущее, сохранилось в том же автографе, без даты.
Надо обратить внимание на частичное и непоследовательное разрушение рифм в стихотворении.
"Мишель и Кристина" относится к числу стихотворений, не подлежащих прямому лексически-смысловому разъяснению, но могущих быть интерпретируемыми, как музыка.
Между тем и крупные исследователи хотели бы "дотолковать" его более или менее "буквально", опираясь на то, что заглавие совпадает с названием одного водевиля Эжена Скриба, хотя с этим водевилем в стихотворении нет никакой смысловой переклички. Сам Рембо в "Одном лете в аду" дал определение степени этой связи: "Название водевиля порождало ужасы в моем сознании". Некоторыми исследователями придавалось большое значение географическим именам, например упоминанию "ста Солонь". Солонь - французская провинция к югу от Орлеана, сравнительно болотистая и лесная зона центральной Франции. Похоже, что она упомянута ради идеи протяженности, нагнетаемой повторами звуков: "cent Solognes longues comme un railway". Это тем вероятнее, что английское "railway" употреблено вместо "chemin de fer" ("железная дорога") также, видимо, из-за эвфонической экзотики и долготы звуков.
Скорее всего стихотворение связано с предыдущим и как бы вспышками показывает одну из важных, по мысли поэта, апокалипсических перспектив гибель Европы с ее христианством, идиллиями, близкими народной поэзии пейзажами, гибель от нашествия азиатских орд.
Сведений о других переводах нет.
IV. Слеза
Стихотворение было в иной редакции (может быть, просто по памяти) впервые напечатано самим Рембо как цитата в "Одном лете в аду" (1873).
Без ведома автора "Слеза" печаталась в полной редакции "рукописи Пьер Берес" начиная с "Ла Бог" Э 9 за 21-27 июня 1886 г. и в книге Рембо "Озарения" (1886), наконец, начиная с сочинений Рембо 1912 г. по близкому, но, видимо, более обработанному автографу "рукописи Мессэн", где имеется и заголовок "Слеза".
Стихотворение написано одиннадцатисложником, т. е. одним из тех нечетносложных размеров, одним из нечетов, которые пропагандировались Верленом как средство расшатывания ригоризма старой поэтики. Рифмы у Рембо частично заменены ассонансами и вольными созвучиями.
"Слеза" - не только предварение стихотворной свободы XX в., но и довольно явный результат того разрушения всех чувств, которое должно было сделать поэта ясновидцем.
Интерпретируя стихотворение, следует помнить, что Рембо год спустя в "Одном лете в аду" сам дал к "Слезе" пояснение: "... я льстил себя надеждой, что с помощью инстинктивных ритмов я изобрел такую поэзию, которая когда-нибудь станет доступной для всех пяти чувств...
Сперва это было пробой пера. Я писал молчанье и ночь, выражал невыразимое, запечатлевал головокружительные мгновенья [далее идет текст "Слезы"]".
Несмотря на этот "самокритический" комментарий поэта, стихотворение теперь, когда традиция Рембо вошла в плоть поэзии XX в., читается как довольно ясное воспроизведение состояния души творца в месяцы отчаянных исканий новых путей, в месяцы кратких восторгов и горьких разочарований.
Объяснение стихотворения Эрнестом Делаэ как конкретного воспоминания о прогулке к весеннему пруду кажется наивным.
Сведений о других переводах нет.
V. Черносмородинная река
Впервые напечатано без ведома автора в "Ла Вог" М> 9 за 21-27 июня 1886 г. и в том же году в книге Рембо "Озарения".
До 1912 г. издания опирались на текст автографа "рукописи Пьер Берес", с 1912 г. - "рукописи Мессэн".
Стихотворение написано с теми же отступлениями от принятого французского стихосложения, что и предыдущее, к которым прибавляется в стихах 3, 11 и 18 "чудовищное" разделение стоп после немого "е", что нарушает самую основу декламационной системы французского стиха.
Рембо вспоминает и "цитирует" в стихе 16 свое стихотворение "Вороны".
Даже заглавие стихотворения - загадка. "La riviere de Cassis" скорее всего должно быть собственным именем несуществующей реки, хотя слово "кассис" означает черную смородину, а "касси" (пишется одинаково) - выемку, желобок поперек дороги. С большой натяжкой пытаются идентифицировать "реку Кассис" с небольшим правым притоком Мезы (Мааса) - Семуа, текущим по бельгийским и французским Арденнам и впадающим в Мезу севернее Шарлевиля. Над Семуа у Буйона стоят развалины замка известного вождя крестоносцев Готфрида Вульонского. С Арденнами связано множество преданий (легенды о четырех сыновьях Эмона (Аймона) и др.), что может объяснить несвойственное Рембо обращение к нелюбимой им средневековой старине. Поэтичность долин Семуа привлекла также внимание Верлена, отмечавшего, что река "черна ("черносмородинна" по Рембо. - Н. В.) на своем ложе болтливогремящнх камней".
В стихотворении можно видеть внутреннюю связь с "Воронами" а стихами Рембо о Коммуне: поэт в нем не хочет принимать ни засилья старья, ни "деревенщины"; вновь просит он, чтобы "вороны" возвещали Франции о гражданском долге; они ободрят "пешехода", т. е. Рембо-изгоя (беженца, скрывающегося от версальцев?).
VI. Комедия жажды
Впервые напечатано без ведома автора в "Ла Вог" Э 7 за 7-13 июня 1886 г. и в том же году в книге Рембо "Озарения".
До 1912 г. печаталось без заглавия по автографу "рукописи Пьер Берес", с 1912 г. - с заглавием и некоторыми отличиями по автографу "рукописи Луи Барту", содержащей неполный вариант стихотворения, озаглавленного "Ад жажды".
Мучительная жажда в прямом и особенно в переносном смысле - одна из преследовавших Рембо тем.
"Комедия жажды" (или "Ад жажды"), хотя ей свойственны все формальные ухищрения и вызывающие вольности предыдущих вещей, имеет более ясно выраженную тему. Рембо будто собирает воедино всех своих противников собственнические традиции постылой материнской семьи, лживую, с его точки зрения, романтизацию жизни в поэзии "вчерашнего дня", ставит с этим рядом и принявшую его с распростертыми объятиями литературную богему круга Верлена. Все они так или иначе, но якобы понимают жажду поэта в "одомашненном" смысле - пить доброе домашнее вино, сидр, молоко, чай, кофе, бредни романтического духа, горькие аперитивы или абсент, полынную водку. Рембо же все это надоело и не нужно: пить - это искать гибели у неведомых свирепых рек, пить какую попало воду у водопоя для скота, "пить" горькую смерть погребальных урн... мечтать об уединенном тихом городе и "пить" терпение; но такого места нет, и все пути утоления жажды заказаны для поэта навек. Остается только мечта быть, как дикая природа, "пить", как дикая природа, - мечта, реализуемая лишь как гибель на лоне природы.
В стихотворении зреет идея "Одного лета в аду" - идея отказа от той новейшей поэзии, которой сам Рембо придал такой мощный импульс.
Другой (по неполному тексту, без 4-й и 5-й главок) перевод В. Брюсова (обратить внимание на воссоздание переводчиком необычных рифм: Норвегии - о снеге и):
1. Предки (Они)
Твои великие мы Предки,
Предки!
Покрытые холодным потом
Луны, деревьев и тумана.
Смысл наших вин сухих был: жить!
Под этим солнцем без обмана
Что надо человеку? - Пить.
Я
Ах, умереть на побережьях диких!
Они
Твои великие мы Предки
Из степи.
Мы жбаны налили водою.
Послушай, как журчат потоки
Вкруг влажных замков - далеко.
Мы в погреб спустимся глубокий:
Там есть и сидр и молоко.
Я
Ах, убежать к свободным водопоям!
Они
Твои великие мы Предки.
Ах, бедный!
В шкапах мы сберегли ликеры.
И чай и кофе будут скоро
Кипеть; есть в чайниках вода.
Взгляни: разводы и узоры.
Мы с кладбища пришли сюда...
Я
Ах, выпить, выпить все до дна!
2. Дух (Он)
Бессмертные ундины,
Явитесь из пучины.
Венера, дочь лазури,
Смири волненье бури.
Ты, Вечный Жид Норвегии,
Расскажи о снеге и
Ведавшие горе
Пропойте песнь про море.
Я
Напитков чистых мне не надо,
Воды не лейте в мой стакан!
Ни образами, ни Элладой
Я никогда не буду пьян.
Я жажде верен, как красотке.
Певец, та жажда - дочь твоя!
О гидра тайная, без глотки,
Не от тебя ль погибну я!
3. Друзья (Они)
Идем! вдоль побережий
Вином залит простор!
Потоком биттер свежий
Течет но склонам гор!
Туда - толпой бессонной
Где взнес абсент колонны!
Я
Стран этих чужд поэт.
Прочь опьяненья бред!
Милее мне, быть может,
В болоте гнить, где тины
И ветер не встревожит,
Качая ив вершины.
[. . . . . . .]
VII. Добрые мысли поутру
Впервые напечатано Рембо без заголовка как цитация в книге Рембо "Одно лето в аду" (187,4), затем без ведома автора - в книге Рембо "Реликварий" (1891).
Существует два автографа; стихотворение принято печатать по так называемой первой рукописи, где оно озаглавлено, есть дата и пунктуация.
Текст в книге "Одно лето в аду" заметно отличается, и не исключено, что он был воспроизведен Рембо по памяти.
В "Добрых мыслях..." Рембо также вольно обращается с традициями французской версификации, как и в предыдущих вещах. Может быть отмечено "незаконосообразное" элидирование немых "е", без которого, например, стихи 1 и 7 были бы не восьмисложниками, а соответственно девяти- и десятисложниками.
Вместе с тем исследователи отмечают удавшуюся простоту стихотворения, приближающую его к некоторым стихам XVIII в., в частности к стихам либреттиста в драматурга Шарля-Симона Фавара (1710-1792).
По своему гуманистическому пафосу и сочувствию труженикам стихотворение стоит близко к таким стихотворениям "Цветов Зла", как "Вино Старьевщиков", и к "Стихотворениям в прозе" Бодлера.
В последней строфе: "Царица Пастухов..." - неясно, продолжается ли обращение к Венере, или имеется в виду Богоматерь. Тем более что "вино" (l'eau-de-vie) здесь может означать просто "водку", но (по правилам: без дефисов) также и евангельскую "воду живую", т. е. спасающую веру (например, Иоанн, 4, 7-15, разговор Иисуса с Самарянкой). Другой перевод - Н. Банникова:
Лето. Утро. Четыре часа.
Еще сон не покинул влюбленных.
В дальних рощах, росой окропленных,
Раздались голоса.
Дышит утренняя синева
На сады Гесперид золотые.
И стучат, закатав рукава,
Мастера молодые.
Это там, под щитом небосклона,
У глухих, обомшелых дорог,
Где возводят царю Вавилона
Величавый чертог.
Топорами звенят и стучат
Мастера, напрягаясь без меры.
О, так пусть хоть влюбленные спят!
Огради их, Венера!
Матерям же, богиня благая,
Дай крепящего силы вина,
Пусть их в полдень омоет морская
Голубая волна!
Празднества терпения
Под этим заголовком объединены четыре стихотворения, которые мы ниже обозначаем римской цифрой общего ряда (VIII-XI) и арабской (1-4) по месту в "Празднествах терпения".
VIII(1). Майские ленты
Впервые напечатано посмертно в книге Рембо "Собрание стихотворений" (1895) по автографу, где вещь называется "Терпение". С издания Плеяды печатается по другому автографу под заголовком "Майские ленты" (подразумеваются разноцветные ленточки и флажки, которыми украшали майское дерево или майскую мачту по случаю праздника весны).
Во всех "Празднествах терпения" доведена до высокой степени тенденция к нелексической, не прямо словесной передаче смысла. Стихотворения "говорят" созвучиями, хрупкими и индивидуальными ритмами не меньше, чем значением слов и фраз, и поэтому не поддаются рассудочному разъяснению.
В "Майских лентах" можно попытаться нащупать линию противодействия поэта несправедливому обществу, обнаружить волю к единению с природой будто тихие отзвуки безумного бега "Пьяного корабля".
"Пастухи" - это прежде всего влюбленные. И в народной поэзии, и у Рембо этот образ метонимически выведен из французского выражения "l'heure du berger" (букв.: "час, пора пастуха"), обозначающего тот благоприятный миг, когда подруга может, склониться на просьбы влюбленного. Свет же, по Рембо, устроен так, что у простых людей отнимают "l'heure du berger". Рембо готов искупительно умереть за них, но не по законам света, а по законам природы, умереть, чтобы они не умирали по бесчеловечным законам света.
В этом стихотворении, вероятно, нужно искать истоки упоминавшегося в статье образа поэзии времени Сопротивления у Элюара, считавшего, что, пока на земле все еще есть насильственная смерть, первыми должны умирать поэты.
IХ(2). Песня самой высокой башни
III и IV строфы с рефреном, в который превращено заключительное двустишие строфы I, напечатаны самим Рембо в книге Рембо "Одно лето в аду" (1873). Полная версия, восходящая к автографу "рукописи Пьер Берес", впервые напечатана в "Ла Вог" за 7-13 июня 1886 г. и в том же году в книге Рембо "Озарения".
Сохранился еще один автограф, мало отличающийся от "рукописи Пьер Берес".
Содержание стихотворения и неуловимо, и будто ясно. Оно выражено больше косвенно, чем логикой фраз. Надо думать, что речь идет о надеждах и о заблуждении поколения поэтов - о заблуждении, в котором одни жили, не больно страдая, другие - страдая, а третьи, как Рембо, не хотели жить в путах заблуждения.
Вероятно, восемнадцатилетний Рембо 1872 г. видел все это "с самой высокой башни".
Лучший комментарий дал сам поэт в книге "Одно лето в аду". "...Я прощался с миром, сочиняя что-то вроде романсов", - пишет Рембо, предваряя текст, а немного спустя продолжает: "Бей по стеклам сверкающих магазинов, бей по Салонам! Вынуди город пожирать свою пыль...".
Другой перевод - Ф. Сологуба под заглавием "Песня с самой высокой башни":
Юность беспечная,
Волю сломившая,
Нежность сердечная,
Жизнь погубившая,
Срок приближается,
Сердце пленяется!
Брось все старания,
Будь в отдалении,
Без обещания,
Без утешения,
Что задержало бы
Гордые жалобы.
К вдовьим стенаниям
В душу низводится
Облик с сиянием
Твой, Богородица:
Гимны ль такие
Деве Марии?
Эти томления
Разве забылися?
Страхи, мучения
На небо скрылися,
Жаждой истомною
Кровь стала темною.
Так забывается
Поросль кустарников,
Там, где сливается
Запах нектарников
С диким гудением
Мушек над тлением.
Юность беспечная,
Волю сломившая,
Нежность сердечная,
Жизнь погубившая,
Срок приближается,
Сердце пленяется!
Х(3). Вечность
Впервые напечатано без заголовка и в отличающемся варианте самим Рембо в книге "Одно лето в аду" (1873), затем по отдельным автографам ("рукопись Пьер Берес" и "рукопись Мессэн") печаталось без ведома автора там же, где и предыдущее.
Об этом примечательном стихотворении можно сказать то же, что и о том, которое предшествовало. Однако радость поэзии здесь выражена сильнее, а страдания поэта и его искушения не ощущаются.
Р. Этьембль справедливо осмеял тенденциозное понимание некоторыми критиками "вечности" в стихотворении как спиритуалистической категории. "Вечность здесь, - пишет ученый, - это счастливое мгновение для человека, обретающего языческий дух, море, солнце, природу".
XI(4). Золотой век
Впервые напечатано без ведома автора в тех же изданиях 1886 г., что и предыдущее.
До издания Плеяды печаталось по автографу "рукописи Пьер Берес", затем чаще по более полному варианту автографа "рукописи Мессэн".
На обратной стороне листа - общее оглавление четырех "Празднеств терпения".
С этой ироничной и неровной по настроению вещью, которая датирована месяцем позже, чем предшествовавшие, связывают отражение более четкого осознания Рембо тщеты теории ясновидения и тщеты надежд поэта своими страданиями и своим гением счастливо преобразовать мир.
Стихотворение - пункт, на котором для Рембо и для его последовательных продолжателей должна была бы кончаться поэзия или, во всяком случае, поэтическая эпоха.
Для менее последовательных - почти для всех будущих французских поэтов-модернистов - поэзия отсюда начиналась. Но никто из них до таких стихов, может быть, больше не подымался.
XII. Юная чета
Впервые напечатано посмертно в книге Рембо "Собрание стихотворений" (1895).
Печатается по автографу "рукописи Мессэн".
Пусть содержание этого стихотворения кажется более определенным, чем предыдущих, и саркастически воспроизводит годы бродяжничества Рембо и Верлена, даже содержит насмешки над религиозными увлечениями последнего ("О привиденья в белом Вифлеема..."), оно отстранение и остраненно моделирует будущую модернистскую поэзию, хотя для самого Рембо такая поэзия была запредельна и не нужна.
Обилие сложных реалий, вроде упоминания хитрого названия вьющегося растения кирказон (аристолохия), лишь нагнетает отчуждение: рождается тип стихотворения для немногих посвященных или для одного автора, которым или которому эти "реалии" что-то говорят и с чем-то определенным ассоциируются.
Через год Рембо как поэт умрет, а через семнадцать лет, в 1899 г., в Намюре родится Анри Мишо, один из поэтов, для которых такие стихи будут исходным пунктом к утраченным пределам "ясности" и "контакта с миром":
...Но крыса зубы точит,
И дело с ней придется им иметь...
ХIII. Брюссель
Впервые напечатано без ведома автора в "Ла Вог" К 8 за 14-20 июня 1886 г. и в том же году в книге Рембо "Озарения".
Источник - автограф "рукописи Пьер Берес", Стихотворение того же рода, что и предыдущее, но гений Рембо все еще вырывается из эстетических тупиков.
XIV. "Альмея ли она?.."
Впервые напечатано посмертно в книге Рембо "Собрание стихотворений" (1895).
Источник - автограф "рукописи Гро" (Graux).
Значение слова "альмея" (индийская танцовщица) мало помогает интерпретации стихотворения, хотя и ироничного, но более близкого светлым вещам мая 1872 г., чем горьким следующих месяцев.
Предлагаемая нами интерпретация основана на том, что стихотворение как бы веха на пути от "Пьяного корабля" к "Озарениям". Тогда правдоподобно, что речь идет о ранней заре, о часе, когда воздух чист и прозрачен, когда природа ближе всего человеку; конечно, если пейзаж - а речь идет о пейзаже близ большого города, видимо на водных подходах к Лондону, - если пейзаж не до конца изуродован индустриальной цивилизацией. На рассвете океан и в XX в. все еще может показаться чистым.
Пусть не радость, но возможность радости великолепно передана в стихотворении.
Другие переводы - Ф. Сологуба, Г. Петникова.
Перевод Ф. Сологуба:
Алмея ли она? На голубом рассвете
Исчезнет ли она, как мертвый цвет в расцвете?
Пред этой шириной, в безмерном процветанье
Роскошных городов, в их зыблемом дыханье!
Избыток красоты? Но это только плата
За дочку рыбака, за песенку пирата,
И чтобы поздние могли поверить маски,
Что в море чистом есть торжественные краски!
Перевод Г. Петникова:
Алмея ли она? В рассветно-голубые
Часы исчезнет ли, словно цветы ночные,
Таимые вдали, в безбрежном обаянье,
Где город-исполин льет сонное дыханье?..
Не слишком ли хорош тот непременный дар
Напевов, что поют рыбачка и корсар,
Затем, чтоб верили исчезнувшие реи
В ночные празднества блистательных морей!
XV. Праздник голода
Под заглавием "Голод" впервые неполностью напечатано самим поэтом в книге Рембо "Одно лето в аду" (1873), данный текст - посмертно в книге Рембо "Собрание стихотворений" (1895).
Точность даты недостоверна, ибо дата, как и исправления, и подпись в автографе ("рукопись Мессэн"), написана более яркими чернилами и, вероятно, позже, чем основной текст.
Припев считают связанным с реминисценциями поэтов XVII-XVIII вв. Лафонтена и Перро.
По содержанию схоже с предыдущим стихотворением. Жизнь впроголодь в Лондоне с Верленом (а случались у них и полуголодные дни и недели) не воспринималась трагически воссмнадцатилетним Рембо. Сильнее простого голода, жгучего, но избывного, был для поэта иной "голод" в каменном, железном и каменноугольном нагромождении Лондона прошлого века. Мысль та же, что в "Альмее...", но ситуация рассмотрена более изнутри - изнутри каменного мешка.
Это стихотворение Рембо вошло в литературную биографию "отца русского футуризма" Давида Бурлюка (1883-1967). После того как Б. Лившиц привлек внимание Бурлюка к данным стихам французского поэта, Д. Бурлюк написал подражание (или свободный перевод):
Каждый молод, молод, молод,
В животе чертовский голод,
Так идите же за мной,
За моей спиной!
Я бросаю гордый клич,
Этот краткий спич!
Будем кушать камни, травы,
Сладость, горечь и отравы,
Будем лопать пустоту,
Глубину и высоту,
Птиц, зверей, чудовищ, рыб,
Ветер, глину, соль и зыбь!
Каждый молод, молод, молод,
В животе чертовский голод,
Все, что встретим на пути,
Может в пищу нам идти!
XVI. "Волк под деревом кричал..."
Впервые напечатано самим Рембо в его книге "Одно лето в аду" (1873).
Других источников не обнаружено, и не исключено, что это - усеченная редакция, наподобие того текста "Праздника голода", который дан в "Одном лете в аду".
В Плеяде редкая в этом издании опечатка в тексте (р. 139): вставлено слово "plus" во фразе "En crachant les plus belles plumes".
Стихотворение в таком виде, как оно сохранилось, еще труднее других вещей этого периода.
Поэт изнуряет себя, ибо, как подсказывает игра словом "consumer", "он грызет сам себя", т. е. ест не самое лучшее.
Однако в стихах с поэтом происходит нечто совсем необычное: даже если его "варят" как жертву в храме Соломона (в древнем Иерусалиме), все равно это "варево" вольется в священный ручей Кедрон.
Кедрон отделяет Иерусалим от Гефсиманского сада - Масличной горы, где Христа настигли и взяли под стражу по приказу первосвященников воины и служители иудейские, которых привел Иуда (Иоанн, 18, 1-2).
Таким образом, хотя об этом в Евангелии прямо и не говорится, путь Иисуса на мученичество начался с обратного перехода Кедрона.
Рембо - поэт, сам себя истязующий, переходит через такой Кедрон, в котором уже течет "мученическое варево" из него самого.
XVII. "Прислушайся к вздохам..."
Напечатано впервые без ведома автора в книге Рембо "Реликварий" (осень 1891 г.).
Стихотворение еще менее поддающееся сколько-нибудь обоснованной интерпретации, чем "Волк под деревом...".
Форма стихотворения настолько вольна, что даже Сюзанна Бернар была введена в заблуждение, где есть в стихотворении рифмы, а где их нет.
В последнем четверостишии она увидела зрительную рифму 1-4: rest(ent) justement, хотя созвучия раскладываются 1-3: restent - triste и 2-4: Allemagne - justement и подкреплены внутристиховыми созвучиями, в свете которых и надо воспринимать: restent - triste - justement.
Стихотворение относится к тем подвергнутым критике самим Рембо вещам, о которых поэт говорил: "...затем я стал объяснять свои магические софизмы с помощью галлюцинации слов".
Это же можно сказать и о следующем стихотворении.
XVIII. "О з_а_мки, о смена времен!.."
Впервые напечатано самим Рембо в "Одном лете в аду" (1873), завершенный вариант из автографа "рукописи Пьер Берес" без ведома автора - в "Ла Вог" Э 9 за 21-27 июня 1886 г. и в том же году в книге Рембо "Озарения".
Сохранился также интересный автограф черновика, описанный А. Буйаном де Лакотом и в издании Плеяды (р. 708-709).
Черновик этот замечателен тем, что ему предшествует, правда зачеркнутая, но выразительная, прозаическая характеристика стихотворения: "...надо было сказать, что она, жизнь, ничего не составляет, жизнь: вот "Смена времен"".
Перечеркнутый комментарий важен, но им не исчерпать стихотворения, одного из высших достижений порта на неосуществимом пути. В "Одном лете в аду" Рембо связывает "Смену времен" с потребностью в счастье, "зуб которого, такой сладостный, что от него можно умереть, напоминает мне о себе" под пение петуха и звуки заутрени "в самых мрачных городах". Суть стихотворения поэт выразил в строчках, отсутствующих в версии "рукописи Пьер Верес":
И когда оно [счастье] скроется прочь,
Смерть придет и наступит ночь.
Несколько месяцев спустя Рембо понимал жизнь уже драматичнее и активнее: речь не шла только о том, чтобы счастье само его навещало: "Это прошло. Теперь я умею приветствовать красоту". Другие переводы - Ф. Сологуба и А. Ревича.
Перевод Ф. Сологуба:
О, времена, о, города,
Какая же душа тверда?
О, времена, о, города!
Меня волшебство научает счастью,
Что ничьему не властно безучастью.
Петух наш галльский воздает
Ему хвалу, когда поет.
Теперь мое желанье дремлет,
Ведь счастье жизнь мою подъемлет,
Очарованье телу и уму,
И все усилья ни к чему.
А песнь моя понятно ль пела?
Она бежала и летела.
О, времена, о, города!
Перевод А. Ревича (под заголовком "Счастье"):
Светлый дом! Дни весны!
Кто из нас без вины?
Светлый дом! Дни весны!
Чудесам учусь у счастья,
Каждый ждет его участья.
Пусть ворвется утро в дом
Звонким галльским петухом!
Что еще мне в жизни надо?
Радость - высшая награда.
Чар ее не побороть
И душа в плену и плоть.
Слов своих не понимаешь,
Улетают - не поймаешь.
Светлый дом! Дни весны!
XIX. Позор
Впервые напечатано без ведома автора в "Ла Вог" Э 8 за 14-20 июня 1886 г. и в том же году в книге Рембо "Озарения". Источник - автограф в "рукописи Пьер Берес".
Стихотворение имеет мало отношения к поэтике соседних вещей. Это стихотворение "на случай" - ясное и выдержанное в традиционной версификации. Оно концентрирует и пародирует ханжеские упреки и проклятия, которыми мать, а также кающийся Верлен порой осыпали поэта-"ребенка".
В расставании Рембо с поэзией немалую роль сыграло то, что он обнаружил в конце 1872 г. и в 1873 г. у Верлена, своего друга и великого поэта, черты неискренности и бытовой нетерпимости, показавшиеся раздраженному Рембо столь же противными, как у матери и у шарлевильских мещан.
Сам Рембо тоже был нелегок для окружающих, он готов был признать, что невыносим, но, видимо, его ранило, когда ему вменяли в вину эту невыносимость, перелагая вину с мещанского засилия, ожесточившего поэта, на самого поэта.
Составил Н. И. Балашов; подбор русских переводов и примечания к ним И. С. Поступальского. Обоснование текста - Н. И. Балашов