Ренар Морис. Туманный день

   - Я отдал бы пять лет жизни за бинокль, -сказал мой спутник. - Трудно рассмотреть... Ах, если бы только я знал! Чего бы я не захватил с собой, Шантерен! А у меня только часы!.. Что это за летучие твари? Вот грязные скоты! А голоса у них!..
   - Конечно! Но я не знаю... Птеродактили?
   - Нет. И все же... О нет, нет! Крылатых ящеров в эту пору уже не было, ручаюсь головой... У, противные твари! - повторил он, вытирая потное лицо. Какой гадкий крик! Я не помню ничего отвратительнее... не считая одного впечатления детства...
   - Какого же?
   - О, пустяки. Я имею в виду первую увиденную мной обезьяну. Эта пародия... Так вот, крик этой птипы...
   - Вы правы, - сказал я, пораженный верностью итого сравнения. - Но лучше говорить потише. Мы не внаем, что скрывается вокруг.
   Синяя тень рощи сохраняла свою таинственную враждебность. Листва деревьев вздрагивала, колеблемая невидимыми птицами. В сквозной тени висели судорожные рои мух. Чаща явно пробуждалась, встревоженная чьими-то тайными передвижениями. Стебли трав пригибались и замирали с пугающей внезапностью, заставляя думать, что нас увидело какое-то животное или чудовище.
   - Нужно обогнуть эту скалу, - предложил я, чтобы она была между нами и сушей. Океан кажется более безопасным.
   - Давайте обогнем, - согласился Флери-Мор. Но я все время ожидаю, что этот мираж вот-вот исчезнет. Наблюдайте, старайтесь ничего не пропустить.
   Мы обошли скалу. Оказалось, море лизало здесь подошву утеса.
   - Тут нам будет, не очень удобно, - заметил я.
   - Все равно лучше остаться, - ответил ФлериМор, стоя одной ногой в воде. - Главное - не делать лишних движений, чтобы не выдать своего присутствия. Впрочем, передвигаться в мираже вообще опасно, так как мнимая местность маскирует ловушки действительной. Не забывайте этого, Шантерен, и, что бы ни случилось, не бегите. Местность, которую мы видим, попросту наложена на ту, где мы находимся, В видимой пустоте этой допотопной поляны вы можете налететь на плотный ствол теперешнего дерева. Это, кажется, единственная угрожающая нам опасность, Потому что... Ну да! - вскричал он, хлопнув себя по лбу. - Каким бы полным мираж не был, он всегда мнимый! Это отражение, иллюзия! Следовательно, друг мой, -боже, как мы были наивны!-следовательно, изображение слонов, издохших несколько сот тысяч лет назад, не могло бы причинить нам никакого вреда. Оно остается в своем времени, как мы остаемся в своем.
   Его уверенность передалась и мне.
   - И потом, - сказал я, - вот что хорошо: существа прошлого, которых мы видим, не могут видеть нас, потому что мираж не может быть двусторонним. Африканские миражи никогда не бывают двусторонними.
   - Разумеется, - подтвердил геолог. - Можно получить от прошлого непосредственное впечатление: небосвод со своими более или менее удаленными звездами дает нам каждую ночь столько изображений прошлого, сколько имеется на нем звезд. Но непосредственного впечатления будущего получить нельзя. Значит, если бы мы, скажем, вскочили и закричали, динотерий ничего не увидел бы и не услышал.
   Мы вышли из-за своего скалистого укрытия, вернув себе всю свою беспечность. Наши башмаки оставляли на влажном песке отпечатки. Современные башмаки... доисторический песок...
   Флери-Мор некотор.ое время, скрестив руки на груди, смотрел на волны,1 потом заговорил:
   - Вы не знаете, какое волнение испытываю я перед лицом этого юного моря, этого моря первых времен мира, еще близких к той первобытной эпохе, когда вся Земля была единым мором!.. Отсюда вышла вся эвизнь. Все, что Дышит и движется, вышло из недр этого океана, который и сам словно дышит и движется, как несчетное множество живых существ... Вот первоначальное море, и вот оно близ своего первого начала! Вот колыбель всего живого, праматерь человека, где уже есть вкус слез и крови и звук рыданий!
   Нам выпало несказанное счастье видеть это море в дни его юности. В этот возродившийся для пас час оно едва только окончило свое великое дело. Оно выслало на еще узкие материки все создания, порожденные его лоном. Эпоха ящеров давно миновала. Они изменились, превратились в птиц и млекопитающих. Гигантские драконы не вернутся больше. Теперь должен появиться некто другой. Теперь в недрах обезьяньего племени смутно зарождается человек, и в мозгу какого-нибудь шимпанзе начинает свой путь Вергилий...
   Наступило недолгое молчание, заполненное шумом прибоя.
   Я осмелился заговорить:
   - Ну, уж если путешествовать во времени, то я предпочел бы зайти дальше, в эру, предшествующую этой. Прекрасное зрелище - динозавры, Флери-Мор! Быть может, самое удивительное на всей Земле во все ее времена!
   - Ну! - возразил Флери-Мор. - Все ваши диплодоки, мегатерии и прочие игуанодоны были морским населением. Они жили в воде почти всегда, а не так, как нам показывают книги и музеи. Не жалуйтесь:
   разве динотерий, которого мы видели, не кажется запоздалым осколком гигантской фауны?
   - Это не ящер, - сказал я с сожалением.
   - А я, - продолжал он, все время переводя взгляд с моря на пальмовую рощу и с берега на сосняк, если бы я мог выбирать, я бы остановился на менее отдаленной эпохе, на том геологическом времени, когда в животном окончательно проявился наконец человек. Ах, увидать первых людей! Адама и Еву неоспоримой геологической книги бытия!..
   - Вот и птицы возвратились, - заметил я. - Они ловят рыбу вдали. Оперение у них кажется белым, пли же так оно выглядит издалека на солнце... Это огромные чайки,
   - Мне бы так хотелось узнать, что это за птицы, пробормотал Флери-Мор. - Но не будем терять драгоценного времени и постараемся разглядеть по крайней мере то, что есть поблизости. Вон там я вижу чедовищные груши. Попробуем подойти к лесу.
   Геолог сделал несколько шагов, нащупывая почву ногой и вытянув руки, словно вдруг ослеп: боялся реальных препятствий, скрытых миражем.
   - Ого! - вскрикнул он, резко остановившись, повернулся ко мне и, прикрывая рот рукой, прошептал нерешительно и восхищенно: - Пещера! Смотрите...
   Я молча сделал ему знак вернуться и вдруг ощутил несказанное отчаяние от мысли, что мы, быть может, навсегда останемся на этой Земле, где еще нет человека. Во мраке пещеры зажглись огоньки. Это были маленькие яркие точки, расположенные попарно, крае-" ио-зеленые и зелено-красные, бесспорно знакомые, глаза!
   - Я иду туда!- заявил Флери-Мор.
   - Нет! - И я кинулся к нему.
   - А вдруг мираж рассеется? - убеждал он меня. Потом вы будете вечно раскаиваться, что упустили такую возможность. Воспользуемся ею, друг мой! Воспользуемся этим благодетельным миражем!
   - Но разве вы не видите, что эти глаза смотрят на вас?
   - Вы с ума сошли! Смотрят в будущее?! Но я держал его крепко, ибо и сам был под властью неудержимого любопытства. Он должен был уступить мне и ограничиться наблюдением на расстоянии.
   Глаза сверкали, как парные звезды, иногда мигали, закрываясь пугающими в своей незримости веками. Моя фантазия 'пририсовывала к ним целое семейство наводящих ужас медведей ростом с бегемота.
   - Обратите внимание, - прошептал я.
   - На что?
   - Видите луч солнца?..
   - Какой луч?
   - Тот, что проникает в пещеру, - вот эта косая полоса света..
   - Ну?
   - Так вот, пара глаз, ближайшая ко входу... Не находится ли она выше полосы света?
   - Да, действительно.
   Значит, если бы это были глаза животного, стоя- щего на земле, мы бы увидели его в луче...
   - Браво! По всей видимости, эти глаза принадлежат животному, свисающему со свода... Если только оно не парит прямо в воздухе...
   Между тем парные звезды в глубине пещеры все умножались и умножались.
   Мы стояли очень открыто, и я не мог не следить за всем, что происходило вокруг. Пальмовая роща, разделенная надвое полосой красного песка, бросала тень своих стволов справа и слева от пещеры. Я не мог сдержать дрожи ужаса: эта тень тоже была усеяна красно-золотыми огоньками! На каждой из исполинских груш блестело по паре огоньков. Их было сотни. И лес, как Аргус, смотрел на нас всеми своими неподвижными зрачками.
   Мысль о том, что грушевые деревья не растения, проползла у меня в мозгу, как мохнатый паук.
   Но Флери-Мор рассудил разумно.
   - Ваши груши, - сказал он, - это попросту летучие мыши; это вампиры-гиганты, свисающие, как обычно, вниз головой и с ветвей, и с потолка пещеры. Но они должны быть дневными, потому что ваши так называемые чайки - это тоже вампиры, за это я ручаюсь. Те, что окружают вас, вероятно, спят.
   - Просыпаются, вы хотите сказать!
   Я предпочел бы не поправлять его. Мне до тошноты отвратительна даже обыкновенная летучая мышь; судите же, что я мог испытывать в окружении этого сонма вампиров, чудовищных в своих размерах. Я видел только их, переводя взгляд с пещеры на пальмовую рощу. Флери-Мор старался рассмотреть тех вампиров, что вились вдали над водой.
   Так прошла минута, ничто не двигалось.
   Невероятно, но эта неподвижность, усиливающая тревогу ожидания, толкала меня, более робкого из двоих, к действию. Я порывисто подобрал несколько камешков.
   - Можно? - спросил я, нацеливаясь в темный провал пещеры.
   Флери-Мор рассеянно кивнул.
   Первый камень не попал в цель и, ударившись о стену, упал на груду рыбьих костей у входа. Второй полетел прямо в глубь пещеры.
   Тотчас же в ее недрах поднялся ужасающий гвалт, от которого волосы у меня встали дыбом. Пещера наполнилась сатанинскими завываниями, словно вела прямо в преисподнюю. Мрак внутри усеяли пылающие угольки. И мы увидели, наконец, что в недрах тьмы что-то задвигалось, все яснее вырисовываясь посреди горящих глаз и направилось к выходу.
   - Человек! - прошептал я.
   - Обезьяна! - шепнул Флери-Мор.
   Он был и тем и другим, и ни тем ни другим; прямостоящий, двуногий, страшно худой, с жалким, маленьким круглым черепом, курносым -носом, выдавшейся челюстью, с ушами, как капустные листья, и весь в шерсти! Сомнений не было: перед нами стоял питекантроп! Питекантроп, именно такой, каким реконструи-. ровал его Дюбуа по яванским костям... Плиоценовый питекантроп здесь, в миоцене, в Европе, в Шампани... живой! Да еще по какой-то чудовищной странности он был союзником вампиров и делил с ними пещеру!..
   - Ба!-сказал я себе, чтобьг успокоиться. -Да он использует их как рабов или как охотничьих собак, вернее как рыболовных собак!
   Обезьяночеловек остановился на пороге пещеры и раскрыл свои до сих пор полузакрытые близко поставленные глаза.
   На свету стало видно то, чего мы уж никак не могли ожидать. Этот дикарь из дикарей, который должен был быть совсем голым, оказался закутанным в широкий до самых пят кожаный плащ, тонкий, темный и блестящий, с симметрично падающими складками!
   - Плащ!- изумился геолог. - Уже цивилизован! Орангутан в одежде!.. К чертям этот плащ! Он мешает нам увидеть его внешнюю анатомию...
   Питекантроп по-обезьяньи сморщился и, как человек, повернул, голову к пещере. Гам в ней сразу утих.
   - Он смотрит на нас, говорю вам!
   - Похоже на то, - согласился Флери-Мор. - Но если он нас видит, то и слышит! Полноте, это невозможно! Эй, 'дедушка!-крикнул он человекоживотному и засмеялся, конечно, чтобы подбодрить меня.
   Но мне было не до смеха.
   Тем временем наш предок, приоткрыв полу кожаного плаща, протянул свою длинную руку. Его рот, разинувшись, превратился в клыкастую пасть, извергшую визгливые, лающие звуки, которые сотрясали его тощую грудь; что-то вроде: <Аттуи, туи, туи! Хира-ха! Рато! Рато!>
   По этому зову, вернее по этому приказу, стая антропоидов вырвалась из пещеры, они высыпали и из пальмовой рощи и ринулись на поляну, даже с гребня откоса на нас смотрела <толпа> наших предков, выскочивших из сосняка. Аммиачный запах обезьянника стеснил дыхание. Тишина наполнилась отвратительным гиканьем. Нас замыкало плотное враждебное кольцо. Все, как и их предводитель, были облачены в темные плащи, складками которых они яростно потрясали.
   Я обернулся к утесам на берегу моря... Над волнами стремглав неслась стая этих гигантских чаек или огромных летучих мышей... Сейчас мы узнаем, кто летит на подмогу...
   - Крылатые люди!-вскричал Флери-Мор.
   Да, это были крылатые люди! И темно-бурый плащ, этот мундир окруживших нас приматов, что это было? Вы угадали: это были широкие свернутые крылья. Груша, птица, летучая мышь, питекантроп все это было одним и тем же существом: нашим праотцом - Адамом, царившим на земле, как и в небесах.
   Мы были окружены со всех сторон. Даже сверху над нами был купол из хлопающих крыльев. Они взяли вас под колпак, и этот живой колпак затмевал солнце. Бегство было немыслимо.
   Инстинкт прижал нас спиной к спине. Таким образом, двое в одном, зоркий двуликий Янус, мы могли преодолеть жалкую слепоту нашего тела. Я судорожно сжимал ружье.
   - Вы видите, это мираж двусторонний, - с трудом выдавил я из себя. - Мы видим их, а они- нас. Я почувствовал, как Флери-Мор пожимает плечами.
   - Призраки, призраки! - пробормотал он. - Понимаете? Восхитительная иллюзия. Постараемся запомнить все, что можем. Ха-ха-ха! Так человек в конце концов потерял свои крылья! Потерял потому, что не пользовался ими! Эволюция покарала его за леность, как пингвина! Ха-ха-ха! Постараемся же запомнить, что только можно!
   - Хорошо, согласен. Вы все время твердите одно и то же.
   Крылатые люди довольствовались пока тем, что держали нас под наблюдением. На нас были устремлены все взгляды, и это не могло не вселять в меня робости. К тому же непрерывный гам, крики, хлопанье крыльев - от всего этого голова шла кругом. Я старался побороть чисто физическую слабость; все мои силы уходили на борьбу с самим собой, и я страстно ожидал конца всех этих чудес. Флери-Мор, напротив, думал о мираже вспух. Чтобы лучше запомвить виденное, несравненный наблюдатель делал устные заметки. Я слышал, как он бормочет:
   - Лицо негроидное. Никакой цивилизации. Огня нет. Зачатки языка. Вожак - самый сильный, а не самый старший. Как у животных, полное равенство самцов и самок. Никакого оружия. Крылья... ах, несравненные крылья, которыми соединяются руки и ноги!.. Ха-ха!.. Вот они, промежуточные существа, среднее между летучей мышью и летучей белкой! Но они не насекомоядные и не грызуны. Рыбоеды, да, пожиратели рыбы. Словом, они происходят от птеродактилей; да и вся наземная фауна произошла от ящеров. Вы тоже так думаете, не правда ли, Шантерен?
   - У меня все вертится перед глазами, словно при морской болезни! - отвечал я. - Надо что-то делать! Я хочу что-нибудь предпринять...
   Мой арьергард недовольно заворчал:
   - Глупо... Безобидное представление... Живые картины... Галерея... Портреты предков...
   Потом он начал проклинать отсутствие всяких инструментов.
   - Используйте хотя бы хронометр, - посоветовал я, - Засеките время. Который час? - Пять минут шестого.
   - Спрячьте их! - вскричал я. - Они блестят! Спрячьте часы, они сыграют с вами глупую шутку, Спрячьте скорее!
   Что-то темное, тяжелое обрушилось на нас. Я отлетел в сторону. Когтистая, мохнатая лапа схватила руку с блестящими часами. На земле, подмяв под себя упавшего Флери-Мора, барахтался, сверкая крыльями, питекантроп, отвратительный как дьявол.
   Зверь словно подставлял мне свой плоский затылок. Я вскинул ружье и выстрелил. На этот раз выстрел грянул как гром. Густой дым окружил меня, закрыв первобытное солнце. За ним последовали холод и молчание.., Дым не рассеивался.
   Он и не мог рассеяться, ибо это был вновь появивэся туман. Вспышка пороха всколыхнула его и погасила удивительное видение. Мы снова были в двадцатом веке.
   Тут же, словно от того же сотрясения, дым превра- тился в изморось. Меня обдало мелким, леденящим пождем.
   Настал вечер в вечере. В полумраке, где ночь сливалась с туманом, я увидел на земле ноги ФлериМора, ничком лежащего на земле.
   Он очнулся и застонал:
   - Меня убили! Убили!..
   И действительно, он словно жаловался по ту сто- рону смерти. Руки у него были как у мертвеца, и я напрасно старался растереть их. На неподвижном, будто маска, лице застыло выражение ужаса.
   Я показал ему в сумерках на тень орешника. Это знакомое зрелище немного успокоило его. Он сказал, что видит достаточно хорошо, чтобы вернуться, и хо- чет сделать это как можно скорее.
   Я быстро связал крестик из веточек и воткнул его в землю. Флери-Мор торопил меня уйти.
   Метрах в двадцати отсюда мы нашли тропинку. Еще один крестик. Снова нетерпение Флери-Мора.
   Еще дальше нам встретились каменотесы, возвра- щавшиеся в Норуа Ле-Кормонвилль. На мои вопросы они ответили, что не видели ничего, кроме тумана, и не слышали ничего, кроме выстрела.
   - Странный феномен ограничивался очень малым радиусом,- заметил я, когда они ушли.- Это очень удачно. Иначе сколько селений оказалось бы под водой!
   Я хотел засмеяться, но тщетно...
   Флери-Мор во всю прыть спускался с холма, иног- да он внезапно останавливался, испуганный черными молниями летучих мышей или зеленым туманом спаржевых посадок. Пролетевшая беззвучно, как тень, сова заставила его в страхе съежиться.
   Я кое-как едва поспевал за ним. Мы вернулись в замок.
   Мы договорились, что сохраним случившееся с нами приключение в тайне. Не было ничего проще. Вечером мой друг занемог. Руки у него были ледяными, лицо окаменело. Его уложили. Я дежурил возле него вместе с его женой.
   Утром лихорадка уменьшилась. Доктор прописал покой, сон и молчание. Прежде чем начать лечение, Флери-Мор захотел поговорить со мною наедине.
   Он попросил меня вернуться на место миража, чтобы определить положение пещеры: <Ее нужно найти во что бы то ни стало. Там должны быть бесценные окаменелости>. Он горячо поблагодарил меня за поставленные вехи и заклинал беречь их, чтобы ни ветер, ни какой-нибудь прохожий не свалили эти мотки.
   Я отправился туда с землекопами, захватившими спои орудия.
   Крестики оказались нетронутыми. Первый из них указывал на второй, а второй - на пещеру. Зрительно я представлял себе, что между местом, где упал Флери-Мор, и входом в пещеру было метров тридцать. Но протекшие тысячелетия сдвинули край обрыва метров на двадцать, и нам пришлось бы рыть траншею именно такой длины, если бы двумя метрами левее в нужном направлении не протянулся карьер. Я отсчитал по его фронту двадцать метров; землеконы начали рыть и почти тотчас же наткнулись на глину.
   Часа в три пополудни я остановил работы. Пещеры не было. Я думаю, она обрушилась под действием геологических сдвигов. Но в своих поисках мы обнаружили в мергелистой массе конгломераты красной земли, перемешанной с костями.
   Я тут же выделил части скелета. На всех костях рук и ног виднелись какие-то наросты; они не были ни механическими повреждениями, ни следами артрита, а попросту природными выступами, к которым прикреплялись сухожилия перепончатых крыльев. (Эти части, надлежащим образом собранные, образуют почти полный составной скелет; любители могут видеть его в музее под названием Pteropithecantropus erectus, которое считается фантастическим. Его называют также антропоптериксом, или, чаще всего, кормонвилльским летучим человеком.)
   Как я и предвидел, раскопки не обнаружили ни керамики, даже грубой, ни кремней, даже необработанных; ни слоновой кости, ни палицы; не было и рога нарвала, который мог бы служить копьем. Тем более велико было мое изумление при виде извлеченной из земли затылочной кости черепа с круглым отверстием в ней.
   Я размышлял над этим обломком усерднее, чем Гамлет над черепом Йорика. Это загадочное нечто, этот пустой кружок не давал мне покоя. Мне пришло в голову измерить его. Диаметр отверстия точно совпадал с размером пуль моего ружья двенадцатого калибра!
   Не успел я опомниться от догадки, вызванной этим совпадением, как один из рабочих принес мне только что выкопанную добычу: хрупкую белую кисть правой руки, плотно впаянную в глыбу глины. Решетчатый кулак сжимал какой-то предмет, который я решил высвободить.
   Вот уже миллионы лет, как эта рука была погребена в недрах горы. И все-таки она держала золотой хронометр.
   Никогда еще мне не попадалась столь жалкая реликвия. На остатках циферблата сохранились кусочки стекла. Я открыл часы ножом, как устрицу. От стального механизма всталась лишь ржавая пыль с искорками рубинов. Но нетленное золото устояло перед натиском времени. На потускневшем корпусе можно было прочесть: <Самуэль Гольдшмидт, авеню Опера, 129, Париж>. А покрывшиеся минеральной коркой стрелки показывали через целую вечность пять минут шестого.
   Не могу и сказать, что делалось у меня в голове. Не прошло и тридцати минут, как с часами и затылочной костью в руках я, нарушив запрет, силой проник в комнату Флери-Мора. Он сидел на постели. Его прием разочаровал меня. Мое сообщение его ничуть не заинтересовало; рассеянно потрогав обе реликвии, он сказал громко и решительно:
   - Шантерен!
   - Ну?
   - Не нужно говорить этого людям.
   - Чего, друг мой?
   - Что они когда-то были крылатыми...
   - Как?!
   - Это будет слишком большим ударом для них, знаете ли... Не нужно ничего говорить... Я много размышлял, после того как вы ушли.
   - Да, Шантерен, оказывается наше желание бороздить небеса, наше неумирающее стремление летать -это не надежда, не порыв к лучшему, более прекрасному! Это лишь смутное сожаление... Сожаление об утраченных крыльях... О потерянном рае... Не об этом ли говорит нам и Библия? Что символизирует изгнание Адама и Евы? Ах, поверьте мне: все мифы древности основаны на какой-нибудь доисторической реальности! Каждый герой поочередно изображает в них человечество. Прометей - разве это не завоевание огня? Падение Икара - разве это не потеря крыльев?.. И в злых и в добрых чувствах плоти сама собой передается какая-то первобытная, глухая и цепкая традиция. Когда мы хотим летать, мы, сами того не зная, оплакиваем свои потерянные крылья; а когда мы испытываем тоску по морю, нас волнует нежность изгнанника к запретной родине... Нет-нет, не нужно говорить людям, что они падшие ангелы. Это было бы слитком грустно!
   - Как! - вскипел я - возмущению моему не было границ. - Вы посмеете промолчать? Но ведь наше открытие принадлежит не нам; это достояние всего человечества! И я не понимаю, что может быть грустного в том, если оно узнает, что некогда люди летали, но душа у них ползала! Сознайтесь, что от перемены мы только выиграли.
   - Не нужно говорить.
   - А истина? - вскричал я. - Истина! Разве ей не следует служить наперекор всему и всем? Разве не стоит пожертвовать всем ради нее? Разве не она окрыляет душу и возносит ее выше серафимов в небесах?
   - И все-таки говорить не нужно, - упрямо твердил Флери-Мор.
   Честь нашего открытия В равной мере принадлежала нам обоим. Ни один из нас не мог распоряжаться своей долей прав на него без согласия другого, Итак, я покорился...
   Вот почему прошло столько времени, прежде чем антропоптерикс появился в музее. Он обязан этой милостью изобретению самолета. На следующий же день после решающего испытания Флери-Мор разрешил мне открыть тайну.
   Хотя эти летательные аппараты смахивают на крылья, как костыль на ногу, сказал он, но мне кажется, что теперь мы можем говорить, ибо Адаму возвращен рай и Дедал снова поднимается в небо.
   Мы сказали. Кто нам поверил? Никто. Почему же?
   Потому что скелет в музее - это скелет, и только. Крылья антропоптерикса были похожи не столько на крылья летучей мыши, сколько на перепонки летучих белок; основой у них были только мышцы, которые не сохранились.
   И нет никаких доказательств, кроме нашей памяти, что на самом деле был мираж, посетивший нас в туманный день 26 октября и подаривший видение тех времен, когда люди могли летать.