Страница:
Казнс уставился на него. Ребус заметил, что в его глубоко посаженных глазах затеплился едва заметный огонек.
– Ну, инспектор, будем надеяться, что кто-тораспознает его, прежде чем будет слишком поздно. Четыре трупа за четыре месяца. Этот человек постоянен как луна.
Ребус улыбнулся:
– Всем известно, оборотни находятся под влиянием луны, не так ли?
Казнс расхохотался. Его глубокий резонирующий смех звучал слегка диковато в этом скорбном помещении. Лэм не засмеялся, даже не улыбнулся. Он вообще не следил за разговором, и это почему-то было приятно Ребусу. Но Лэм не собирался оставаться за бортом.
– Мне кажется, что он просто гавкающий маньяк. Хе-хе. Дошло?
– Ну… – проговорил Казнс с таким видом, словно эта шутка была настолько неуместной, что не стоила даже того, чтобы хоть как-то на нее реагировать. Пришло время продолжить работу. Он обернулся к столу. – Господа, вы закончили? – Эксперты разом закивали. – Бижутерию сняли? – Еще один синхронный кивок. – Хорошо. Тогда, если вы готовы, я думаю, пора приступать.
Начало было не таким уж ужасным. Замеры, физическое описание – рост метр шестьдесят восемь, шатенка, что-то в этом роде. Соскобы из-под ногтей поместили в новую порцию полиэтиленовых пакетов. Ребус дал себе зарок купить акции любой компании, которая их выпускает. На каждое расследование, подобное этому, уходят сотни таких пакетов.
А ситуация тем временем становилась все страшней и страшней – медленно, но неотвратимо. Взяв мазки из вагины Джин Купер, Казнс приступил к более серьезной работе.
– …Большая колотая рана в области горла. Очертания позволяют сделать вывод, что убийца вращал в ней ножом. Нож небольшой. Судя по размеру выходного отверстия раны, я бы предположил, что длина лезвия – около пяти дюймов, может, чуть поменьше, а ширина – около дюйма, с очень острым концом. На коже вокруг входного отверстия раны видны следы от ударов рукоятки ножа. Это свидетельствует о том, что нож вошел в тело с известной силой. На руках и на ногах жертвы отсутствуют следы борьбы, поскольку у жертвы не было времени защищаться. Существует вероятность, что убийца настиг ее сзади. Вокруг губ и на правой щеке размазана помада. Если на нее напали сзади, возможно, убийца закрыл ей рот левой рукой, чтобы она не кричала, размазав таким образом помаду по лицу. Удар был нанесен правой рукой. Рана на горле нанесена под небольшим углом. Это говорит о том, что убийца был выше жертвы.
Казнс снова откашлялся. Ребус подумал, что теперь они могут со спокойным сердцем вычеркнуть из списка подозреваемых работника морга и одного из фотографов. Все остальные в комнате были не ниже метра семидесяти.
Воспользовавшись внезапной паузой, наблюдатели разом зашаркали ногами, закашлялись, разглядывая друг друга и отмечая про себя мертвенную бледность окружающих лиц. Ребуса поразили заключения, сделанные патологоанатомом. Ведь, по идее, это ихработа, а не его. Все патологоанатомы, с которыми Ребусу доводилось сталкиваться раньше, выдавали только голые факты, предоставляя Ребусу право самому делать выводы. Но у Казнса, по-видимому, был свой подход. Может, в душе он был неудавшимся детективом. Ребусу до сих пор не верилось, что патологоанатомом можно стать по собственному выбору.
Появился чай в пластиковых стаканчиках на пластиковом подносе, который принес Флайт. Казнс и Изабель Пенни взяли себе по стакану, третий взял сам Флайт. Некоторые офицеры, мучимые жаждой, бросали на них завистливые взгляды, в том числе и Ребус.
– Теперь я намерен осмотреть анальную рану, – проговорил Казнс между глотками.
Чем дальше, тем хуже. Ребус пытался сосредоточиться на словах Казнса, но это было непросто. Тем же ножом было нанесено несколько ударов в анус. На бедрах жертвы, там, где с нее грубо стянули колготки, были заметны ссадины. Ребус покосился в сторону Изабель Пенни, но она оставалась бесстрастной, только щеки покрылись легким румянцем. Может статься, ей доводилось видеть и кое-что пострашнее. Невозможно, ибо нет ничего страшнее этого. Или все же…
– Обратите внимание на живот, – продолжал Казнс, – блузку разорвали специально, чтобы его обнажить, и на коже видны извилистые следы достаточно глубоких надрезов. Но на коже также видна одна особенная отметина без каких бы то ни было следов крови, из чего я заключаю, что акт был осуществлен посленанесения ударов. Фактически после смерти жертвы. Вот эти засохшие пятна на животе около следов от укуса. Данные, полученные во время расследования трех очень схожих дел, показали, что эти пятна имеют одну особенность – это следы слез или капли пота. Теперь я намерен измерить температуру внутри тела.
Ребуса мучила жажда. Ему было жарко, усталость постепенно овладевала его телом, а из-за того, что клонило в сон, все происходящее вокруг казалось какой-то немыслимой игрой воображения. Над головами патологоанатома, его ассистентки и работника морга сияли радужные нимбы. Стены двигались, и Ребус не решался смотреть на них, чтобы не потерять равновесие. Он случайно кинул взгляд в сторону Лэма, и констебль одарил его мерзкой ухмылкой и еще более мерзким подмигиванием.
Потом, когда тело в первый раз вымыли, очистив от бурых пятен крови, Казнс вновь осмотрел его, не найдя ничего нового, и после того, как были взяты отпечатки пальцев, приступил к внутреннему исследованию.
По всему животу был сделан глубокий разрез. Были взяты образцы крови, мочи, содержимого желудка, печени, волос с тела (а также с бровей) и тканей внутренних органов. Все это было передано судмедэкспертам. Когда-то Ребус с трудом выносил эту процедуру. Если причина смерти очевидна, то зачем это все нужно? Но за годы работы он понял, что внешние повреждения, которые видны невооруженным глазом, зачастую не так важны по сравнению с тем, что обнаруживается только под микроскопом или в результате химического анализа. Так что ему волей-неволей приходилось запасаться терпением, которое он пытался проявить и сейчас, подавляя зевок каждые полминуты.
– Я вас не утомил? – вежливо пробормотал Казнс. Он поднял глаза от своей работы и, поймав взгляд Ребуса, улыбнулся.
– Нисколько, – сказал Ребус.
– Ну и отлично. Уверен, мы бы все предпочли лежать у себя дома в постели, нежели находиться здесь, в этой комнате. – Казалось, только работник морга с родимым пятном сомневался в этом утверждении. Казнс начал вводить руку в грудь трупа. – Дольше, чем нужно, я здесь не задержусь.
Дурно присутствующим могло стать не только от представлявшегося их глазам зрелища, подумал Ребус, но и от сопутствовавших ему звуков. Треска разрывающейся плоти – словно мясник сдирает мясо с костей. Бульканья жидкостей и негромкого скрежета режущих инструментов. Если б только заткнуть чем-нибудь уши, все было бы не так отвратительно. Но его слух, как назло, улавливал даже едва слышный шум. В следующий раз он принесет с собой вату и набьет ее в уши. В следующий раз…
…Между тем органы брюшной полости и те, что расположены за грудиной, были удалены и отнесены на отдельный стол, где их промыли из шланга, прежде чем Казнс приступил к иссечению. Его помощник тем временем извлекал мозг при помощи крошечной циркулярной пилы. Ребус зажмурился, но комната все равно продолжала неистово вращаться. Скоро эта пытка закончится, слава богу. Осталось совсем недолго. Но теперь это были не только звуки, верно? Теперь это был еще и запах – запах, который не перепутаешь ни с каким другим. Запах сырого мяса. Он проникал в ноздри, будто аромат сильных духов, наполняя легкие, схватывая горло и растекаясь по небу, пока не превращался в мерзкий привкус во рту. Ребус ощущал его невероятно остро. В его животе тут же началось какое-то смятение, и он принялся незаметно поглаживать его. Но Лэм все равно заметил его движения.
– Вас сейчас вырвет. – Это Лэм, словно злой демон, вырос из-за его плеча. – Вам лучше выйти, – прошипел он. А потом раздался подавленный смешок, похожий на звук заглохшего мотора. Ребус, едва повернув голову, зловеще улыбнулся.
Вскоре все извлеченные органы были зашиты обратно, и Ребус знал, что к тому моменту, когда родственники будут допущены к телу Джин Купер, она, а точнее, ее тело будет выглядеть более или менее естественно.
И, как это всегда бывает по окончании вскрытия, в комнате воцарилась гробовая тишина. Все присутствовавшие были сделаны из того же теста, что и Джин Купер, и теперь они стояли, пораженные мыслью о том, что, оказывается, каждый из них – не личность, не индивидуум, а тело, животное, мешок с требухой. Единственная разница заключалась в том, что их сердца, в отличие от сердца Джин Купер, еще бились. Но в один прекрасный день, и достаточно скоро, это биение прекратится, и наступит конец. И где гарантии, что и они не попадут в эту мясную лавку, на эту скотобойню?
Казнс снял резиновые перчатки, тщательно вымыл руки и вытер их бумажным полотенцем, предложенным услужливым помощником.
– Я думаю, это все, господа, пока Пенни не отпечатает свои записи. Я полагаю, что жертва была убита между девятью и девятью тридцатью вечера. Тот же modus operandiхарактерен для Оборотня. Думаю, я только что вскрыл его четвертую жертву. Завтра я приведу Энтони Моррисона, пусть он осмотрит следы зубов. Поглядим, что он скажет.
Поскольку все, кроме Ребуса, видимо, знали, о ком идет речь, он решился спросить:
– А кто это такой?
– Дантист, – поспешил ответить Флайт.
– Дантист-патологоанатом, и неплохой, смею заметить, – поправил Казнс. – Он помогал нам в расследовании трех предыдущих убийств. Его анализы следов укусов нам очень пригодились. – Казнс бросил взгляд на Флайта, чтобы тот подтвердил его слова, но Флайт опустил взгляд, словно говоря: «Я бы так не сказал».
– Ладно, – вздохнул Казнс (видимо, он понял молчаливый намек), – в любом случае вам известно о моих находках. Они сейчас у ваших ребят в лаборатории. Здесь вам уже вряд ли что-нибудь пригодится для вашего расследования, – он кивнул в сторону выпотрошенного трупа, – а если так, то я, с вашего позволения, поеду домой спать.
Очевидно, Флайт догадался, что Казнс им недоволен.
– Спасибо, Филип. – Он поднял руку и положил ее на руку патологоанатома. Казнс посмотрел на руку Флайта, потом на его лицо и улыбнулся.
Представление закончилось. Публика начала понемногу расходиться, растворяясь в холодной промозглой тьме пробуждающегося дня. Ребус посмотрел на часы. Четыре тридцать. Он чувствовал себя совершенно разбитым, настолько разбитым, что был готов заснуть на лужайке перед главным корпусом. Но Флайт уже шагал к нему с его багажом в руках.
– Поехали, – сказал он, – я вас подброшу.
В своем расслабленном состоянии Ребус подумал, что это самые добрые, самые замечательные слова, которые кто-либо когда-либо ему говорил в последнее время.
– А вы уверены, что для меня там найдется местечко? – спросил он. – Учитывая мишку, и все такое…
Флайт помолчал, а потом осведомился:
– Так вы предпочитаете идти пешком, инспектор?
Ребус поднял руки вверх, показывая, что сдается, а затем, увидев открытую дверь, забрался на переднее сиденье красной «сьерры». Сиденье показалось ему мягче пуховой перины.
– Вот, – сказал Флайт, протягивая фляжку.
Ребус открутил крышечку и понюхал.
– Это вас не убьет, – добавил Флайт.
Содержимое фляжки пахло виски. Не самым лучшим, не «Исли», конечно, но достаточно сносным виски. Что ж, это поможет ему не уснуть прямо в машине, по дороге к отелю. Ребус чокнулся с ветровым стеклом и отхлебнул горячительного.
Флайт сел за руль, завел машину и, разогревая мотор, взял у Ребуса фляжку и сделал несколько жадных глотков.
– Далеко отсюда до отеля? – спросил Ребус.
– Около двадцати минут езды, учитывая это время суток, – отвечал Флайт, снимая машину с ручного тормоза и пряча фляжку в карман. – Особенно если мы попадем в «красную волну».
– Тогда я разрешаю вам игнорировать все красные сигналы светофора.
Флайт устало рассмеялся. Оба они втихомолку задавались вопросом, с чего начать разговор о вскрытии.
– Может, лучше отложим разговор до утра, а? – предложил Ребус, высказывая общее мнение.
Флайт едва кивнул и тронулся вперед, помахав на прощание Казнсу и Изабель Пенни, которые как раз садились в свою машину. Ребус из окна взирал на констебля Лэма, стоящего около своей фасонистой спортивной машинки. Банально, подумал Ребус. Боже мой, как же это банально. Лэм уставился на Ребуса, в очередной раз одарив его своей презрительной ухмылкой.
ПТНФ, мысленно проговорил Ребус. ПТНФ. Потом он повернулся на сиденье, чтобы получше рассмотреть плюшевого медведя. Флайт наотрез отказывался понять намек, и Ребус, хоть и умирал от любопытства, не собирался лезть на рожон, рискуя своими едва завязавшимися и еще не совсем определившимися отношениями с этим человеком. Некоторые вопросы всегда лучше отложить до утра.
Виски прочистил их ноздри, глотки и легкие. Ребус глубоко вдохнул, видя перед собой маленького работника морга с его синевато-багровым родимым пятном, Изабель Пенни, делающую наброски, подобно какой-нибудь художнице-любительнице, с таким видом, словно она находится где-нибудь в музее, у картины известного художника. Ему было интересно, в чем ее секрет – секрет неколебимого спокойствия, но в то же время он думал, что, скорее всего, этот секрет ему известен. Ее работа стала для нее просто работой. Быть может, однажды и Ребусу удастся почувствовать нечто подобное. И все-таки он надеялся, что этого не произойдет.
Как бы там ни было, по дороге к отелю Флайт и Ребус сказали друг другу еще меньше, чем по дороге в морг. Виски постепенно начинал действовать на голодный желудок Ребуса, да к тому же внутри машины было очень жарко. Он попытался чуть-чуть приоткрыть окно, но порыв пронзительно-холодного ветра, ворвавшегося в машину, только усугубил ситуацию.
Перед его мысленным взором снова разыгралась сцена в прозекторской. Режущие инструменты, органы, вынутые из тела, разрезы и осмотры, глаза Казнса, рассматривающие губчатую ткань внутреннего органа с расстояния не более двух сантиметров. Еще немного, и его лицо прижмется к нему… Изабель Пенни, наблюдающая за всем происходящим, прилежно ведущая записи, разрез от горла до лобка… Мимо него вихрем проносился Лондон. Флайт, верный своему слову, игнорировал некоторые светофоры, а на других все же слегка притормаживал. На улице до сих пор было много машин. Похоже, город никогда не спал. Ночные клубы, вечеринки, бездомные, бродяги… страдающие от бессонницы владельцы собак, все ночные пекарни и лавочки с вывесками «Крендели»; причем на одних было написано «Крендели», а на других – «Кренделя». Какие, на фиг, кренделя? Не та ли это гадость, которую они все время поглощают в фильмах Вуди Аллена?
Образцы ее волос и бровей, черт возьми. Какой от них толк? Они должны сосредоточить свое внимание на убийце, а не на жертве. А эти следы зубов… Как там звали этого дантиста? То есть не дантиста, а зубного патологоанатома. Моррисон. Да, именно так. Моррисон, есть такая улица в Эдинбурге, Моррисон-стрит, недалеко от канала, рядом с пивоварней, где когда-то жили лебеди, всего пара лебедей. Почему их не стало? Неужели их истребили пивовары? В этой красной машине так невыносимо жарко. Ребус чувствовал, что его вот-вот вывернет наизнанку. Поворот ножа в горле. Маленького ножа. Он так явственно его видел. Что-то наподобие кухонного ножа. Острый, кисловатый привкус во рту.
– Почти приехали, – сказал Флайт, – это на Шафтсбери-авеню. А вон там, справа – Сохо. Боже мой, за эти несколько лет мы все-таки навели порядок в этом притоне. Невероятно. Знаете, я тут подумал, там, где нашли тело… В общем, это недалеко от того места, где жили братья Крей. Где-то на Ли-Бридж-роуд. Я тогда еще был совсем неопытным молодым сыщиком. А о них в те времена шла дурная слава…
– Пожалуйста… – сказал Ребус.
– Они обчистили какого-то типа в «Стоки». Джек Маквити, по-моему, так его звали. Они прозвали его «Джек в Шляпе».
– Можете здесь притормозить? – выпалил Ребус.
Флайт с удивлением взглянул на него:
– Что случилось?
– Мне не хватает воздуха. Остаток пути я пройду пешком. Просто остановите машину, пожалуйста.
Флайт поначалу запротестовал, но потом все же притормозил у тротуара. Выйдя из машины, Ребус сразу же почувствовал себя лучше. На его лбу, шее и спине выступил холодный пот. Он глубоко дышал. Флайт поставил его багаж на мостовую.
– Еще раз спасибо, – проговорил Ребус, – я прошу прощения. Просто покажите мне, куда идти.
– Прямо за площадью, – сказал Флайт.
Ребус кивнул:
– Думаю, у них есть ночной портье. – Да, ему определенно стало лучше.
– Сейчас уже без четверти пять, – сказал Флайт, – может, вам посчастливится застать утреннюю смену, заступающую на службу. – Он коротко рассмеялся, а затем, посерьезнев, кивнул Ребусу. – Вы были сегодня на высоте, Джон. Все нормально?
Ребус кивнул в ответ. Джон. Лед в самом деле тронулся? Или это просто дань вежливости?
– Спасибо, – сказал он. Они пожали друг другу руки. – По поводу совещания в десять утра… Все остается в силе?
– Ладно, перенесем его на одиннадцать, договорились? Я пришлю кого-нибудь за вами в отель.
Ребус кивнул и подобрал сумки. Потом наклонился к заднему окну машины:
– Спокойной ночи, мишка.
– Смотрите не потеряйтесь! – крикнул ему Флайт.
Машина тронулась с места и, сделав резкий разворот, с ревом понеслась обратно. Ребус огляделся вокруг. Шафтсбери-авеню. Дома так и наваливались на него со всех сторон. Театры, магазины. Залежи мусора: результат ночных гулянок. Из ближайшего темного проулка с глухим ревом вынырнула мусороуборочная машина. На мусорщиках были оранжевые комбинезоны. Они не обратили никакого внимания на прошмыгнувшего мимо них Ребуса. Когда же это наконец закончится? Вон за тем поворотом? Но до поворота еще далеко, дальше, чем ему показалось на первый взгляд.
Чертов Лондон. Потом он увидел статую Эроса над его фонтаном. Что-то здесь было не так. Площадь Пикадилли выглядела не так, как раньше: фонтан замостили, так что теперь поток машин проносился в двух шагах от Эроса, а не огибал его. На фиг они это сделали? Сзади него притормозила машина, потом поравнялась с ним. Белая, с оранжевой полосой: полицейская машина. Офицер на пассажирском сиденье опустил окно и окликнул его:
– Извините, сэр, куда вы направляетесь?
– Что? – Вопрос застал Ребуса врасплох, и он остановился. Автомобиль тоже остановился, и оттуда появились водитель и пассажир.
– Это ваши сумки, сэр?
Ребус почувствовал, как внутри него закипает ярость. Потом он случайно увидел собственное отражение в окне патрульной машины. Четыре сорок пять утра. Лондонская улица. Небритый всклокоченный, явно невыспавшийся тип с чемоданом, сумкой и портфелем в руках. С портфелем?Кому придет в голову шататься по улицам с портфелем в руках в такую рань? Ребус поставил на землю свой багаж и почесал переносицу. И еще до того, как он успел понять, что происходит, его плечи затряслись, а тело содрогнулось от смеха. Офицеры недоумевающе посмотрели друг на друга. Ребус подавил смех и полез во внутренний карман. Один из офицеров сделал шаг назад.
– Спокойно, сынок, – сказал Ребус, доставая документы, – я на вашей стороне.
Второй офицер, более решительный, взял документы, внимательно изучил их и отдал обратно со словами:
– Далеко же вы забрались от вашего участка, сэр.
– Я и сам знаю, – отвечал Ребус. – Как тебя зовут, сынок?
Констебль смутился:
– Беннет, сэр. Джои Беннет. То есть Джозеф Беннет.
– Ладно, Джои. Можно тебя кое о чем попросить? – Констебль кивнул. – Ты знаешь, где находится отель «Принц Ройял»?
– Да, сэр, – Беннет начал жестикулировать левой рукой, – это в пятидесяти ярдах…
– Постой, – прервал его Ребус, – просто позови меня, ладно? – Молодой человек промолчал. – Согласен, констебль Беннет?
– Да, сэр.
Ребус кивнул. Похоже, он начинает привыкать к Лондону. Он может вступить с ним в схватку и одержать победу.
– Отлично, – сказал он, поворачиваясь в сторону отеля. – О, чуть не забыл, – спохватился Ребус, обернувшись и окинув взглядом обоих полицейских. – И не забудьте про мои сумки. – Повернувшись к ним спиной, Ребус явственно ощутил, как у ребят в буквальном смысле отвисла челюсть. – Да, – поинтересовался он, оглядываясь, – как вы думаете, стоит ли мне сообщить старшему инспектору Лейну, что двое его офицеров подвергли меня унизительной процедуре, в то время как я являюсь его гостем в этом славном городе?
Ребус продолжал идти, не замедляя шага, слыша, как двое офицеров, подобрав его багаж, кинулись следом за ним. Они громко спорили по поводу того, стоит или не стоит оставлять патрульную машину незапертой. Ребус улыбался, несмотря ни на что. Маленькая победа. Немного лукавства, ну и черт с ним. В конце концов, это Лондон. Это Шафтсбери-авеню. А это все равно, что шоу-бизнес.
Добравшись до дому, она прежде всего приняла ванну, после которой ей стало значительно лучше. Из багажника своей машины она принесла мешок для мусора с одеждой, в которой она была тогда: дешевенькие простенькие вещички. Завтра она наведет порядок на заднем дворе и сожжет их.
Она больше не плакала. Она успокоилась. Она всегда успокаивалась потом. Из полиэтиленового пакета она достала другой пакет, с окровавленным ножом. Раковина на кухне была наполнена горячей мыльной водой. Она запихнула оба пакета в мешок для мусора, а нож бросила в раковину. Она тщательно вымыла его, несколько раз меняя воду, мурлыча себе под нос песенку, какой-то неопределенный мотив. Но эти звуки успокаивали и утешали ее, словно мамина колыбельная много лет назад.
Ну вот и все. Это была нелегкая работа, и она была рада, что наконец покончила с ней. Главное в этом деле – предельная сосредоточенность. Стоит хоть на секунду отвлечься, и можно совершить ошибку и, что еще хуже, не заметить этого. Она промыла раковину три раза, отскабливая каждое микроскопическое пятнышко крови, и положила нож в сушилку для посуды. Потом она вышла в коридор и остановилась перед одной из дверей, ища ключ.
Здесь была ее потайная комната, ее картинная галерея. Одна стена комнаты была сплошь увешана картинами, написанными акварелью и маслом. Правда, три из них были непоправимо испорчены. Очень жаль, ибо когда-то она их особенно любила; теперь ей нравился небольшой деревенский пейзаж, выполненный в примитивистском стиле: простенькая неброская цветовая гамма, ручеек на переднем плане, а на заднем сидят мужчина и мальчик, а может, мужчина и девочка, трудно сказать. Это характерно для примитивизма. И даже не спросишь у художника, кого он, собственно, хотел изобразить, поскольку художника давно уже нет на свете.
Она старалась не смотреть на стену напротив. Это была страшная стена. Ей ужасно не нравилось то, что она видела там краешком глаза. Она решила, что больше всего в любимой картине ей нравится размер: примерно двадцать на двадцать пять, не считая помпезной позолоченной рамы в стиле барокко, совершенно не сочетавшейся с самим полотном. Жаль, что у мамы не было никакого вкуса. Небольшой размер и слегка размытые цвета придавали картине особую утонченность, нежность и изящество, которые так нравились ей. Безусловно, эта сцена не отличалась особой правдоподобностью. Все в ней было фальшью и наглой ложью. Никогда не существовало ни ручейка, ни трогательных фигурок отца и ребенка, сидящих подле него. Существовал только леденящий ужас. Вот почему именно Веласкес был ее любимым художником: игра сумрачных отсветов, густые черные тени, черепа, подозрения… Так обнажалось черное сердце.
«Черное сердце». Она удовлетворенно кивнула собственным мыслям. Она могла видеть и ощущать то, что было дано немногим. В этом была ее жизнь. Смысл ее существования. А картина вдруг начала дразнить ее, ручеек изогнулся в кривую злую усмешку бирюзового цвета.
Медленно, продолжая напевать, она взяла ножницы со стула и принялась полосовать ими полотно – сначала ровными вертикальными ударами, потом горизонтальными, потом опять вертикальными, нанося удар за ударом, пока картина не исчезла навсегда.
Подземка
– Ну, инспектор, будем надеяться, что кто-тораспознает его, прежде чем будет слишком поздно. Четыре трупа за четыре месяца. Этот человек постоянен как луна.
Ребус улыбнулся:
– Всем известно, оборотни находятся под влиянием луны, не так ли?
Казнс расхохотался. Его глубокий резонирующий смех звучал слегка диковато в этом скорбном помещении. Лэм не засмеялся, даже не улыбнулся. Он вообще не следил за разговором, и это почему-то было приятно Ребусу. Но Лэм не собирался оставаться за бортом.
– Мне кажется, что он просто гавкающий маньяк. Хе-хе. Дошло?
– Ну… – проговорил Казнс с таким видом, словно эта шутка была настолько неуместной, что не стоила даже того, чтобы хоть как-то на нее реагировать. Пришло время продолжить работу. Он обернулся к столу. – Господа, вы закончили? – Эксперты разом закивали. – Бижутерию сняли? – Еще один синхронный кивок. – Хорошо. Тогда, если вы готовы, я думаю, пора приступать.
Начало было не таким уж ужасным. Замеры, физическое описание – рост метр шестьдесят восемь, шатенка, что-то в этом роде. Соскобы из-под ногтей поместили в новую порцию полиэтиленовых пакетов. Ребус дал себе зарок купить акции любой компании, которая их выпускает. На каждое расследование, подобное этому, уходят сотни таких пакетов.
А ситуация тем временем становилась все страшней и страшней – медленно, но неотвратимо. Взяв мазки из вагины Джин Купер, Казнс приступил к более серьезной работе.
– …Большая колотая рана в области горла. Очертания позволяют сделать вывод, что убийца вращал в ней ножом. Нож небольшой. Судя по размеру выходного отверстия раны, я бы предположил, что длина лезвия – около пяти дюймов, может, чуть поменьше, а ширина – около дюйма, с очень острым концом. На коже вокруг входного отверстия раны видны следы от ударов рукоятки ножа. Это свидетельствует о том, что нож вошел в тело с известной силой. На руках и на ногах жертвы отсутствуют следы борьбы, поскольку у жертвы не было времени защищаться. Существует вероятность, что убийца настиг ее сзади. Вокруг губ и на правой щеке размазана помада. Если на нее напали сзади, возможно, убийца закрыл ей рот левой рукой, чтобы она не кричала, размазав таким образом помаду по лицу. Удар был нанесен правой рукой. Рана на горле нанесена под небольшим углом. Это говорит о том, что убийца был выше жертвы.
Казнс снова откашлялся. Ребус подумал, что теперь они могут со спокойным сердцем вычеркнуть из списка подозреваемых работника морга и одного из фотографов. Все остальные в комнате были не ниже метра семидесяти.
Воспользовавшись внезапной паузой, наблюдатели разом зашаркали ногами, закашлялись, разглядывая друг друга и отмечая про себя мертвенную бледность окружающих лиц. Ребуса поразили заключения, сделанные патологоанатомом. Ведь, по идее, это ихработа, а не его. Все патологоанатомы, с которыми Ребусу доводилось сталкиваться раньше, выдавали только голые факты, предоставляя Ребусу право самому делать выводы. Но у Казнса, по-видимому, был свой подход. Может, в душе он был неудавшимся детективом. Ребусу до сих пор не верилось, что патологоанатомом можно стать по собственному выбору.
Появился чай в пластиковых стаканчиках на пластиковом подносе, который принес Флайт. Казнс и Изабель Пенни взяли себе по стакану, третий взял сам Флайт. Некоторые офицеры, мучимые жаждой, бросали на них завистливые взгляды, в том числе и Ребус.
– Теперь я намерен осмотреть анальную рану, – проговорил Казнс между глотками.
Чем дальше, тем хуже. Ребус пытался сосредоточиться на словах Казнса, но это было непросто. Тем же ножом было нанесено несколько ударов в анус. На бедрах жертвы, там, где с нее грубо стянули колготки, были заметны ссадины. Ребус покосился в сторону Изабель Пенни, но она оставалась бесстрастной, только щеки покрылись легким румянцем. Может статься, ей доводилось видеть и кое-что пострашнее. Невозможно, ибо нет ничего страшнее этого. Или все же…
– Обратите внимание на живот, – продолжал Казнс, – блузку разорвали специально, чтобы его обнажить, и на коже видны извилистые следы достаточно глубоких надрезов. Но на коже также видна одна особенная отметина без каких бы то ни было следов крови, из чего я заключаю, что акт был осуществлен посленанесения ударов. Фактически после смерти жертвы. Вот эти засохшие пятна на животе около следов от укуса. Данные, полученные во время расследования трех очень схожих дел, показали, что эти пятна имеют одну особенность – это следы слез или капли пота. Теперь я намерен измерить температуру внутри тела.
Ребуса мучила жажда. Ему было жарко, усталость постепенно овладевала его телом, а из-за того, что клонило в сон, все происходящее вокруг казалось какой-то немыслимой игрой воображения. Над головами патологоанатома, его ассистентки и работника морга сияли радужные нимбы. Стены двигались, и Ребус не решался смотреть на них, чтобы не потерять равновесие. Он случайно кинул взгляд в сторону Лэма, и констебль одарил его мерзкой ухмылкой и еще более мерзким подмигиванием.
Потом, когда тело в первый раз вымыли, очистив от бурых пятен крови, Казнс вновь осмотрел его, не найдя ничего нового, и после того, как были взяты отпечатки пальцев, приступил к внутреннему исследованию.
По всему животу был сделан глубокий разрез. Были взяты образцы крови, мочи, содержимого желудка, печени, волос с тела (а также с бровей) и тканей внутренних органов. Все это было передано судмедэкспертам. Когда-то Ребус с трудом выносил эту процедуру. Если причина смерти очевидна, то зачем это все нужно? Но за годы работы он понял, что внешние повреждения, которые видны невооруженным глазом, зачастую не так важны по сравнению с тем, что обнаруживается только под микроскопом или в результате химического анализа. Так что ему волей-неволей приходилось запасаться терпением, которое он пытался проявить и сейчас, подавляя зевок каждые полминуты.
– Я вас не утомил? – вежливо пробормотал Казнс. Он поднял глаза от своей работы и, поймав взгляд Ребуса, улыбнулся.
– Нисколько, – сказал Ребус.
– Ну и отлично. Уверен, мы бы все предпочли лежать у себя дома в постели, нежели находиться здесь, в этой комнате. – Казалось, только работник морга с родимым пятном сомневался в этом утверждении. Казнс начал вводить руку в грудь трупа. – Дольше, чем нужно, я здесь не задержусь.
Дурно присутствующим могло стать не только от представлявшегося их глазам зрелища, подумал Ребус, но и от сопутствовавших ему звуков. Треска разрывающейся плоти – словно мясник сдирает мясо с костей. Бульканья жидкостей и негромкого скрежета режущих инструментов. Если б только заткнуть чем-нибудь уши, все было бы не так отвратительно. Но его слух, как назло, улавливал даже едва слышный шум. В следующий раз он принесет с собой вату и набьет ее в уши. В следующий раз…
…Между тем органы брюшной полости и те, что расположены за грудиной, были удалены и отнесены на отдельный стол, где их промыли из шланга, прежде чем Казнс приступил к иссечению. Его помощник тем временем извлекал мозг при помощи крошечной циркулярной пилы. Ребус зажмурился, но комната все равно продолжала неистово вращаться. Скоро эта пытка закончится, слава богу. Осталось совсем недолго. Но теперь это были не только звуки, верно? Теперь это был еще и запах – запах, который не перепутаешь ни с каким другим. Запах сырого мяса. Он проникал в ноздри, будто аромат сильных духов, наполняя легкие, схватывая горло и растекаясь по небу, пока не превращался в мерзкий привкус во рту. Ребус ощущал его невероятно остро. В его животе тут же началось какое-то смятение, и он принялся незаметно поглаживать его. Но Лэм все равно заметил его движения.
– Вас сейчас вырвет. – Это Лэм, словно злой демон, вырос из-за его плеча. – Вам лучше выйти, – прошипел он. А потом раздался подавленный смешок, похожий на звук заглохшего мотора. Ребус, едва повернув голову, зловеще улыбнулся.
Вскоре все извлеченные органы были зашиты обратно, и Ребус знал, что к тому моменту, когда родственники будут допущены к телу Джин Купер, она, а точнее, ее тело будет выглядеть более или менее естественно.
И, как это всегда бывает по окончании вскрытия, в комнате воцарилась гробовая тишина. Все присутствовавшие были сделаны из того же теста, что и Джин Купер, и теперь они стояли, пораженные мыслью о том, что, оказывается, каждый из них – не личность, не индивидуум, а тело, животное, мешок с требухой. Единственная разница заключалась в том, что их сердца, в отличие от сердца Джин Купер, еще бились. Но в один прекрасный день, и достаточно скоро, это биение прекратится, и наступит конец. И где гарантии, что и они не попадут в эту мясную лавку, на эту скотобойню?
Казнс снял резиновые перчатки, тщательно вымыл руки и вытер их бумажным полотенцем, предложенным услужливым помощником.
– Я думаю, это все, господа, пока Пенни не отпечатает свои записи. Я полагаю, что жертва была убита между девятью и девятью тридцатью вечера. Тот же modus operandiхарактерен для Оборотня. Думаю, я только что вскрыл его четвертую жертву. Завтра я приведу Энтони Моррисона, пусть он осмотрит следы зубов. Поглядим, что он скажет.
Поскольку все, кроме Ребуса, видимо, знали, о ком идет речь, он решился спросить:
– А кто это такой?
– Дантист, – поспешил ответить Флайт.
– Дантист-патологоанатом, и неплохой, смею заметить, – поправил Казнс. – Он помогал нам в расследовании трех предыдущих убийств. Его анализы следов укусов нам очень пригодились. – Казнс бросил взгляд на Флайта, чтобы тот подтвердил его слова, но Флайт опустил взгляд, словно говоря: «Я бы так не сказал».
– Ладно, – вздохнул Казнс (видимо, он понял молчаливый намек), – в любом случае вам известно о моих находках. Они сейчас у ваших ребят в лаборатории. Здесь вам уже вряд ли что-нибудь пригодится для вашего расследования, – он кивнул в сторону выпотрошенного трупа, – а если так, то я, с вашего позволения, поеду домой спать.
Очевидно, Флайт догадался, что Казнс им недоволен.
– Спасибо, Филип. – Он поднял руку и положил ее на руку патологоанатома. Казнс посмотрел на руку Флайта, потом на его лицо и улыбнулся.
Представление закончилось. Публика начала понемногу расходиться, растворяясь в холодной промозглой тьме пробуждающегося дня. Ребус посмотрел на часы. Четыре тридцать. Он чувствовал себя совершенно разбитым, настолько разбитым, что был готов заснуть на лужайке перед главным корпусом. Но Флайт уже шагал к нему с его багажом в руках.
– Поехали, – сказал он, – я вас подброшу.
В своем расслабленном состоянии Ребус подумал, что это самые добрые, самые замечательные слова, которые кто-либо когда-либо ему говорил в последнее время.
– А вы уверены, что для меня там найдется местечко? – спросил он. – Учитывая мишку, и все такое…
Флайт помолчал, а потом осведомился:
– Так вы предпочитаете идти пешком, инспектор?
Ребус поднял руки вверх, показывая, что сдается, а затем, увидев открытую дверь, забрался на переднее сиденье красной «сьерры». Сиденье показалось ему мягче пуховой перины.
– Вот, – сказал Флайт, протягивая фляжку.
Ребус открутил крышечку и понюхал.
– Это вас не убьет, – добавил Флайт.
Содержимое фляжки пахло виски. Не самым лучшим, не «Исли», конечно, но достаточно сносным виски. Что ж, это поможет ему не уснуть прямо в машине, по дороге к отелю. Ребус чокнулся с ветровым стеклом и отхлебнул горячительного.
Флайт сел за руль, завел машину и, разогревая мотор, взял у Ребуса фляжку и сделал несколько жадных глотков.
– Далеко отсюда до отеля? – спросил Ребус.
– Около двадцати минут езды, учитывая это время суток, – отвечал Флайт, снимая машину с ручного тормоза и пряча фляжку в карман. – Особенно если мы попадем в «красную волну».
– Тогда я разрешаю вам игнорировать все красные сигналы светофора.
Флайт устало рассмеялся. Оба они втихомолку задавались вопросом, с чего начать разговор о вскрытии.
– Может, лучше отложим разговор до утра, а? – предложил Ребус, высказывая общее мнение.
Флайт едва кивнул и тронулся вперед, помахав на прощание Казнсу и Изабель Пенни, которые как раз садились в свою машину. Ребус из окна взирал на констебля Лэма, стоящего около своей фасонистой спортивной машинки. Банально, подумал Ребус. Боже мой, как же это банально. Лэм уставился на Ребуса, в очередной раз одарив его своей презрительной ухмылкой.
ПТНФ, мысленно проговорил Ребус. ПТНФ. Потом он повернулся на сиденье, чтобы получше рассмотреть плюшевого медведя. Флайт наотрез отказывался понять намек, и Ребус, хоть и умирал от любопытства, не собирался лезть на рожон, рискуя своими едва завязавшимися и еще не совсем определившимися отношениями с этим человеком. Некоторые вопросы всегда лучше отложить до утра.
Виски прочистил их ноздри, глотки и легкие. Ребус глубоко вдохнул, видя перед собой маленького работника морга с его синевато-багровым родимым пятном, Изабель Пенни, делающую наброски, подобно какой-нибудь художнице-любительнице, с таким видом, словно она находится где-нибудь в музее, у картины известного художника. Ему было интересно, в чем ее секрет – секрет неколебимого спокойствия, но в то же время он думал, что, скорее всего, этот секрет ему известен. Ее работа стала для нее просто работой. Быть может, однажды и Ребусу удастся почувствовать нечто подобное. И все-таки он надеялся, что этого не произойдет.
Как бы там ни было, по дороге к отелю Флайт и Ребус сказали друг другу еще меньше, чем по дороге в морг. Виски постепенно начинал действовать на голодный желудок Ребуса, да к тому же внутри машины было очень жарко. Он попытался чуть-чуть приоткрыть окно, но порыв пронзительно-холодного ветра, ворвавшегося в машину, только усугубил ситуацию.
Перед его мысленным взором снова разыгралась сцена в прозекторской. Режущие инструменты, органы, вынутые из тела, разрезы и осмотры, глаза Казнса, рассматривающие губчатую ткань внутреннего органа с расстояния не более двух сантиметров. Еще немного, и его лицо прижмется к нему… Изабель Пенни, наблюдающая за всем происходящим, прилежно ведущая записи, разрез от горла до лобка… Мимо него вихрем проносился Лондон. Флайт, верный своему слову, игнорировал некоторые светофоры, а на других все же слегка притормаживал. На улице до сих пор было много машин. Похоже, город никогда не спал. Ночные клубы, вечеринки, бездомные, бродяги… страдающие от бессонницы владельцы собак, все ночные пекарни и лавочки с вывесками «Крендели»; причем на одних было написано «Крендели», а на других – «Кренделя». Какие, на фиг, кренделя? Не та ли это гадость, которую они все время поглощают в фильмах Вуди Аллена?
Образцы ее волос и бровей, черт возьми. Какой от них толк? Они должны сосредоточить свое внимание на убийце, а не на жертве. А эти следы зубов… Как там звали этого дантиста? То есть не дантиста, а зубного патологоанатома. Моррисон. Да, именно так. Моррисон, есть такая улица в Эдинбурге, Моррисон-стрит, недалеко от канала, рядом с пивоварней, где когда-то жили лебеди, всего пара лебедей. Почему их не стало? Неужели их истребили пивовары? В этой красной машине так невыносимо жарко. Ребус чувствовал, что его вот-вот вывернет наизнанку. Поворот ножа в горле. Маленького ножа. Он так явственно его видел. Что-то наподобие кухонного ножа. Острый, кисловатый привкус во рту.
– Почти приехали, – сказал Флайт, – это на Шафтсбери-авеню. А вон там, справа – Сохо. Боже мой, за эти несколько лет мы все-таки навели порядок в этом притоне. Невероятно. Знаете, я тут подумал, там, где нашли тело… В общем, это недалеко от того места, где жили братья Крей. Где-то на Ли-Бридж-роуд. Я тогда еще был совсем неопытным молодым сыщиком. А о них в те времена шла дурная слава…
– Пожалуйста… – сказал Ребус.
– Они обчистили какого-то типа в «Стоки». Джек Маквити, по-моему, так его звали. Они прозвали его «Джек в Шляпе».
– Можете здесь притормозить? – выпалил Ребус.
Флайт с удивлением взглянул на него:
– Что случилось?
– Мне не хватает воздуха. Остаток пути я пройду пешком. Просто остановите машину, пожалуйста.
Флайт поначалу запротестовал, но потом все же притормозил у тротуара. Выйдя из машины, Ребус сразу же почувствовал себя лучше. На его лбу, шее и спине выступил холодный пот. Он глубоко дышал. Флайт поставил его багаж на мостовую.
– Еще раз спасибо, – проговорил Ребус, – я прошу прощения. Просто покажите мне, куда идти.
– Прямо за площадью, – сказал Флайт.
Ребус кивнул:
– Думаю, у них есть ночной портье. – Да, ему определенно стало лучше.
– Сейчас уже без четверти пять, – сказал Флайт, – может, вам посчастливится застать утреннюю смену, заступающую на службу. – Он коротко рассмеялся, а затем, посерьезнев, кивнул Ребусу. – Вы были сегодня на высоте, Джон. Все нормально?
Ребус кивнул в ответ. Джон. Лед в самом деле тронулся? Или это просто дань вежливости?
– Спасибо, – сказал он. Они пожали друг другу руки. – По поводу совещания в десять утра… Все остается в силе?
– Ладно, перенесем его на одиннадцать, договорились? Я пришлю кого-нибудь за вами в отель.
Ребус кивнул и подобрал сумки. Потом наклонился к заднему окну машины:
– Спокойной ночи, мишка.
– Смотрите не потеряйтесь! – крикнул ему Флайт.
Машина тронулась с места и, сделав резкий разворот, с ревом понеслась обратно. Ребус огляделся вокруг. Шафтсбери-авеню. Дома так и наваливались на него со всех сторон. Театры, магазины. Залежи мусора: результат ночных гулянок. Из ближайшего темного проулка с глухим ревом вынырнула мусороуборочная машина. На мусорщиках были оранжевые комбинезоны. Они не обратили никакого внимания на прошмыгнувшего мимо них Ребуса. Когда же это наконец закончится? Вон за тем поворотом? Но до поворота еще далеко, дальше, чем ему показалось на первый взгляд.
Чертов Лондон. Потом он увидел статую Эроса над его фонтаном. Что-то здесь было не так. Площадь Пикадилли выглядела не так, как раньше: фонтан замостили, так что теперь поток машин проносился в двух шагах от Эроса, а не огибал его. На фиг они это сделали? Сзади него притормозила машина, потом поравнялась с ним. Белая, с оранжевой полосой: полицейская машина. Офицер на пассажирском сиденье опустил окно и окликнул его:
– Извините, сэр, куда вы направляетесь?
– Что? – Вопрос застал Ребуса врасплох, и он остановился. Автомобиль тоже остановился, и оттуда появились водитель и пассажир.
– Это ваши сумки, сэр?
Ребус почувствовал, как внутри него закипает ярость. Потом он случайно увидел собственное отражение в окне патрульной машины. Четыре сорок пять утра. Лондонская улица. Небритый всклокоченный, явно невыспавшийся тип с чемоданом, сумкой и портфелем в руках. С портфелем?Кому придет в голову шататься по улицам с портфелем в руках в такую рань? Ребус поставил на землю свой багаж и почесал переносицу. И еще до того, как он успел понять, что происходит, его плечи затряслись, а тело содрогнулось от смеха. Офицеры недоумевающе посмотрели друг на друга. Ребус подавил смех и полез во внутренний карман. Один из офицеров сделал шаг назад.
– Спокойно, сынок, – сказал Ребус, доставая документы, – я на вашей стороне.
Второй офицер, более решительный, взял документы, внимательно изучил их и отдал обратно со словами:
– Далеко же вы забрались от вашего участка, сэр.
– Я и сам знаю, – отвечал Ребус. – Как тебя зовут, сынок?
Констебль смутился:
– Беннет, сэр. Джои Беннет. То есть Джозеф Беннет.
– Ладно, Джои. Можно тебя кое о чем попросить? – Констебль кивнул. – Ты знаешь, где находится отель «Принц Ройял»?
– Да, сэр, – Беннет начал жестикулировать левой рукой, – это в пятидесяти ярдах…
– Постой, – прервал его Ребус, – просто позови меня, ладно? – Молодой человек промолчал. – Согласен, констебль Беннет?
– Да, сэр.
Ребус кивнул. Похоже, он начинает привыкать к Лондону. Он может вступить с ним в схватку и одержать победу.
– Отлично, – сказал он, поворачиваясь в сторону отеля. – О, чуть не забыл, – спохватился Ребус, обернувшись и окинув взглядом обоих полицейских. – И не забудьте про мои сумки. – Повернувшись к ним спиной, Ребус явственно ощутил, как у ребят в буквальном смысле отвисла челюсть. – Да, – поинтересовался он, оглядываясь, – как вы думаете, стоит ли мне сообщить старшему инспектору Лейну, что двое его офицеров подвергли меня унизительной процедуре, в то время как я являюсь его гостем в этом славном городе?
Ребус продолжал идти, не замедляя шага, слыша, как двое офицеров, подобрав его багаж, кинулись следом за ним. Они громко спорили по поводу того, стоит или не стоит оставлять патрульную машину незапертой. Ребус улыбался, несмотря ни на что. Маленькая победа. Немного лукавства, ну и черт с ним. В конце концов, это Лондон. Это Шафтсбери-авеню. А это все равно, что шоу-бизнес.
Добравшись до дому, она прежде всего приняла ванну, после которой ей стало значительно лучше. Из багажника своей машины она принесла мешок для мусора с одеждой, в которой она была тогда: дешевенькие простенькие вещички. Завтра она наведет порядок на заднем дворе и сожжет их.
Она больше не плакала. Она успокоилась. Она всегда успокаивалась потом. Из полиэтиленового пакета она достала другой пакет, с окровавленным ножом. Раковина на кухне была наполнена горячей мыльной водой. Она запихнула оба пакета в мешок для мусора, а нож бросила в раковину. Она тщательно вымыла его, несколько раз меняя воду, мурлыча себе под нос песенку, какой-то неопределенный мотив. Но эти звуки успокаивали и утешали ее, словно мамина колыбельная много лет назад.
Ну вот и все. Это была нелегкая работа, и она была рада, что наконец покончила с ней. Главное в этом деле – предельная сосредоточенность. Стоит хоть на секунду отвлечься, и можно совершить ошибку и, что еще хуже, не заметить этого. Она промыла раковину три раза, отскабливая каждое микроскопическое пятнышко крови, и положила нож в сушилку для посуды. Потом она вышла в коридор и остановилась перед одной из дверей, ища ключ.
Здесь была ее потайная комната, ее картинная галерея. Одна стена комнаты была сплошь увешана картинами, написанными акварелью и маслом. Правда, три из них были непоправимо испорчены. Очень жаль, ибо когда-то она их особенно любила; теперь ей нравился небольшой деревенский пейзаж, выполненный в примитивистском стиле: простенькая неброская цветовая гамма, ручеек на переднем плане, а на заднем сидят мужчина и мальчик, а может, мужчина и девочка, трудно сказать. Это характерно для примитивизма. И даже не спросишь у художника, кого он, собственно, хотел изобразить, поскольку художника давно уже нет на свете.
Она старалась не смотреть на стену напротив. Это была страшная стена. Ей ужасно не нравилось то, что она видела там краешком глаза. Она решила, что больше всего в любимой картине ей нравится размер: примерно двадцать на двадцать пять, не считая помпезной позолоченной рамы в стиле барокко, совершенно не сочетавшейся с самим полотном. Жаль, что у мамы не было никакого вкуса. Небольшой размер и слегка размытые цвета придавали картине особую утонченность, нежность и изящество, которые так нравились ей. Безусловно, эта сцена не отличалась особой правдоподобностью. Все в ней было фальшью и наглой ложью. Никогда не существовало ни ручейка, ни трогательных фигурок отца и ребенка, сидящих подле него. Существовал только леденящий ужас. Вот почему именно Веласкес был ее любимым художником: игра сумрачных отсветов, густые черные тени, черепа, подозрения… Так обнажалось черное сердце.
«Черное сердце». Она удовлетворенно кивнула собственным мыслям. Она могла видеть и ощущать то, что было дано немногим. В этом была ее жизнь. Смысл ее существования. А картина вдруг начала дразнить ее, ручеек изогнулся в кривую злую усмешку бирюзового цвета.
Медленно, продолжая напевать, она взяла ножницы со стула и принялась полосовать ими полотно – сначала ровными вертикальными ударами, потом горизонтальными, потом опять вертикальными, нанося удар за ударом, пока картина не исчезла навсегда.
Подземка
– А это, – сказал Джордж Флайт, – место, где родился Оборотень.
Ребус оглянулся. Не самое лучшее место для рождения: мощенный булыжником тупик, по обеим сторонам которого громоздились трехэтажные строения. Окна домов зарешечены или забиты досками. Черные мешки с мусором выглядели так, словно валялись здесь уже не одну неделю. Некоторые прорвались, и из них, словно из канализационной трубы, вылезало их вонючее содержимое.
– Очень мило, – сказал он.
– Большая часть зданий пустует. Местные рок-группы время от времени устраивают вон в том подвале репетиции и поднимают страшный грохот, когда войдут в раж. – Флайт показал на одно из зарешеченных окон. – А в этом, я думаю, была подпольная швейная мастерская… Но мы никого здесь не видели с тех пор, как вплотную занялись этой улицей.
– Да? – заинтересованно спросил Ребус, но Флайт покачал головой:
– В этом нет ничего особенного, можете мне поверить. Эти ребята используют рабский труд, по большей части нелегальных иммигрантов из Бангладеш. Меньше всего на свете они хотят иметь неприятности с полицией. Скорее всего, они перевезли швейные машины куда-нибудь в другое место.
Ребус оглянулся. Не самое лучшее место для рождения: мощенный булыжником тупик, по обеим сторонам которого громоздились трехэтажные строения. Окна домов зарешечены или забиты досками. Черные мешки с мусором выглядели так, словно валялись здесь уже не одну неделю. Некоторые прорвались, и из них, словно из канализационной трубы, вылезало их вонючее содержимое.
– Очень мило, – сказал он.
– Большая часть зданий пустует. Местные рок-группы время от времени устраивают вон в том подвале репетиции и поднимают страшный грохот, когда войдут в раж. – Флайт показал на одно из зарешеченных окон. – А в этом, я думаю, была подпольная швейная мастерская… Но мы никого здесь не видели с тех пор, как вплотную занялись этой улицей.
– Да? – заинтересованно спросил Ребус, но Флайт покачал головой:
– В этом нет ничего особенного, можете мне поверить. Эти ребята используют рабский труд, по большей части нелегальных иммигрантов из Бангладеш. Меньше всего на свете они хотят иметь неприятности с полицией. Скорее всего, они перевезли швейные машины куда-нибудь в другое место.