Страница:
Дело было так. После памятного совещания у Сталина Георгий Филиппович, вдруг почуяв свободу, сразу же устремился в свою академию, в Жуковку, чтоб продолжить прерванный курс инженерных наук. Да не тут-то было!
Начальник ВВС РККА командарм Яков Иванович Алкснис, еще не дав Байдукову остыть от кремлевских впечатлений, вызвал его к себе и недвусмысленно произнес:
– Ваша неудача поставила в неудобное положение не только Военно-воздушные силы и авиационную промышленность, но и весь Советский Союз. И хорошо бы это темное пятно смыть…
Ничего себе задачка для второго пилота, особенно после той, что была поставлена Сталиным. Алкснис же, как нетрудно заметить, видел перспективу перелета несколько в иной конфигурации, чем та, что была предрешена накануне, и уж, во всяком случае, без привлечения самолетов иностранного происхождения и даже без Леваневского!
Рискованный заход! Тем не менее задача была поставлена именно так.
Байдуков не вернулся не только в академию, но и в НИИ ВВС, где он работал раньше. Новое назначение оказалось неожиданным: шеф-пилот и летчик-испытатель 22-го авиазавода в Филях, под Москвой. Ничего не поделаешь – пришлось принимать дела.
Работы хватало: испытывал серийные СБ, летал на испытания опытного четырехмоторного бомбардировщика ДБ-А. А в конце рабочего дня, под вечер, садился на заводской бипланчик У-2 и перелетал через реку Москву на Центральный аэродром, где печально и одиноко ждал своей участи тот самый АНТ-25 РД.
Байдуков подлетывал на нем, менял кое-что из самолетного оборудования, пытался воспроизвести картину выброса масла и, наконец, вместе с Андреем Николаевичем Туполевым занялся перестановкой суфлера подальше от горячих частей мотора, чтоб избежать, если уж снова случится выброс, сифона сгоревшего масла в кабину.
Но вот самолет приведен в идеальное состояние – можно отправляться хоть на край света. А с кем лететь?
Как ни странно, но задачу по формированию экипажа Алкснис взвалил тоже на плечи Байдукова.
Немыслимое дело, чудовищная ситуация: не командир, как принято, формирует свой экипаж, а второй пилот обязан был подыскать для себя и штурмана, и командира.
Со штурманом проблем не возникло – Александр Васильевич Беляков сразу согласился войти в состав экипажа. Командиром мог бы смело лететь и сам Байдуков – лучшего не стоило искать. Но ему эту роль никто не даст: при всех его блестящих летных достоинствах Георгий Филиппович был еще мало популярен в народе и главное – не приглянулся Сталину. Да и отец пилота – рабочий, железнодорожник – сидел на Колыме, срок отбывал, социализм строил. За что сидел? Да все за то же – по разряду вредительства, по одной статье на всех.
При таких «показателях» – можно ли попасть к вождю с заветной просьбой, без разрешения которого никакой перелет состояться не может?
Конечно, потенциальных командиров экипажей назвать было нетрудно: Громов, Юмашев, Коккинаки, Стефановский, Бабушкин, Молоков, ну еще три или четыре имени. Но это элита, выдающиеся летчики, любовь и гордость страны. Они сами вправе выбирать для себя экипажи, а не наниматься в командиры к неприкаянному второму пилоту.
Байдуков перебирал в памяти знакомые имена великолепных летчиков, прекрасно владеющих мастерством слепого полета – первейшего и непременного требования к тем, кто вознамерится пройтись по высоким широтам Арктики, – но все больше причаливал в мыслях к своему другу по испытательному институту Валерию Чкалову. Правда, он не умел летать по приборам вне видимости земли, понятия не имел о радионавигации и не владел навыками в ведении радиосвязи – с такими пробоинами в летной подготовке за сто верст нельзя приближаться к полярному кругу. Понимал это и Валерий Павлович:
– Я ж истребитель, куда ж вы меня такого берете? Нет, я не справлюсь, – отбивался он от наседавшего на него Байдукова.
– Ты только добейся у Сталина права на перелет и подними машину с полным весом – это уже будет полдела. Больше от тебя ничего не требуется. Все остальное мы с Беляковым исполним сами, – не отступал Георгий Филиппович, подкупая своего друга не очень обременительными обязанностями.
Да, пробиться к Сталину и получить у него разрешение на перелет – это Байдуков точно вычислил – в то время мог только Чкалов. Единственный! Сталин ему не откажет. Он, должно быть, помнит то недавнее и прекрасное утро 2 мая 1935 года на Тушинском аэродроме, когда, проходя вдоль строя летчиков, застывших у своих самолетов, Серго Орджоникидзе показал ему на Чкалова. Это имя со вчерашнего дня Сталину было знакомо – во время парада войск чкаловская краснокрылая пятерка истребителей стремительно промчала над Красной площадью и свечой скрылась в небе. Вся площадь рукоплескала нашим летчикам.
Сталин подошел к Чкалову, подал руку, заговорил с ним. Именно в той беседе вождь народов выразил небывало доброе и бережное внимание к ценностям человеческого бытия:
– Почему вы не пользуетесь парашютами? Ваша жизнь дороже нам любой машины.
Эту сталинскую фразу на другой день знала вся страна. Ее, похоже, «довели до сознания» и тех, кому свобода только снилась.
Потом Чкалов запустил свой И-16 и выдал такой пилотажный концерт, что все трибуны с замиранием сердца только ахали, видя то необычное зрелище. Впал, конечно, в восторг и Сталин. В тот день он явно проникся большой симпатией к этому русскому богатырю, бесстрашному летчику, великому мастеру высшего пилотажа.
Дня через два или три Чкалов получил орден Ленина. Такое событие в те годы возвеличивало человека неимоверно: орденоносец!
И вот теперь стоял он перед выбором, прекрасно понимая, что у Сталина никто, кроме него, аудиенции не получит, а отказаться от участия в перелете – значит сорвать его.
– Ты только взлети, – не отставал от него Георгий Филиппович, – ты только взлети…
Конечно, с неменьшим успехом это мог бы сделать и Байдуков, но взлетать должен командир – таков порядок. В конце концов, Валерий Павлович не устоял:
– Ну, если так… Я согласен войти в вашу компанию. Он еще не летал на АНТ-25, и, когда Байдуков дал ему возможность попробовать самолет в воздухе, Валерий Павлович воодушевился, возликовал – ему очень понравилась эта новая и непривычная для него машина – такая большая, но послушная, устойчивая и приятная в управлении. Он стал все больше привыкать к ней и уже сам загорелся идеей перелета через полюс, готовился к этому событию с энтузиазмом и интересом.
Но все же экипаж был услышан и приглашен в Кремль.
Сталин был несколько удивлен докладом Чкалова о полной готовности к перелету в Америку – когда успели? И все на том же самолете? Он выразил сомнение в оправданности риска пускаться в такой опасный путь на одномоторной машине.
– Зачем лететь обязательно на Северный полюс? Летчикам все кажется нестрашным – рисковать привыкли…
Ему, несомненно, запомнился не только тот недавний выпад Леваневского, в котором был намертво опорочен АНТ-25 и отвергнута сама идея возможности благополучного перелета через полюс на самолете с одним мотором, но не забыт и подобный взгляд Шмидта. Похоже, теперь и Сталин был того же мнения.
Чкалов, однако, не отступил и сумел, как ему показалось, убедить вождя в абсолютной надежности самолета и уверенности экипажа в успешном осуществлении перелета.
Но Сталин не колебнулся. Он предложил другой вариант перелета – длительный, непростой, но… материковый – с запада на восток:
– Вот вам маршрут полета: Москва – Петропавловск-Камчатский.
Решение для экипажа было ошеломляющим, почти шоковым. По сравнению с проложенным на Сан-Франциско, новый маршрут внутри страны выглядел как обыкновенный тренировочный.
Экипаж недоумевал: что остановило Сталина, так любившего запредельные воздушные достижения – боязнь повторения недавнего срыва? Приберегал заветный путь первооткрывателя для Леваневского? Но делать нечего – пришлось разрабатывать новые линии пути.
Вскоре Сталин принял их снова. Чкалов раскрыл навигационные карты и доложил присутствующим три варианта маршрута: какой Сталин утвердит – тот и будет. Один из них, самый «лихой», по которому больше всего и хотел пройти экипаж, вел на Камчатку вдоль полярных морей и прибрежных островов, едва касаясь берегов Сибири. Два других были попроще, поскромнее – за полярным кругом, но вдоль побережья, над материком.
Сталин пока молчал, выслушивая варианты, и, как всегда, был неожидан. Он придвинулся к карте и произнес:
– Летите на Землю Франца-Иосифа, потом поворачивайте на Северную Землю и через Якутию – на Петропавловск-Камчатский, а дальше – к устью Амура, на Хабаровск и, сколько хватит горючего, по вашему усмотрению.
Этот новый воздушный путь перехлестнул самые смелые порывы, с которыми экипаж намерен был достигнуть поставленной цели, и трудно было предположить, что возник он экспромтом, в ходе беседы с экипажем. Судя по всему, кто-то вполне профессионально срежиссировал его заранее. Говорят, накануне у Сталина был разговор с Громовым.
До взлета всего-то дней десять, и каждый час на счету, а тут, как на грех, привалила крутая неприятность.
Во время последнего контрольного полета при уборке шасси хрустнула и разрушилась электрическая лебедка. Шасси застряло в промежуточном положении – ни туда ни сюда.
С огромным усилием, с применением подручных средств, экипажу все же поддалась на выпуск левая стойка, а правая – ни в какую.
На исходе дня Чкалов так и посадил машину на одну левую ногу – ювелирно, идеально, но избежать в конце пробега сваливания на правое крыло было, конечно, невозможно. Крыльевая консоль пропахала по земле и получила изрядные повреждения. Пришлось недельку с ней повозиться.
Но вот машина в строю. По обоим бортам фюзеляжа распласталась броская надпись – «Сталинский маршрут». Это девиз, клятва! Как в бою – «Ни шагу назад!». Она возлагала на экипаж огромную ответственность за итог и исход полета перед Сталиным и страной.
Наконец – 20 июля, день взлета, раннее утро.
На аэродроме никакой вокзальной суеты – все как обычно. Сюда не звали ни родственников, ни друзей – лишь избранных от прессы, кино и вещания. Но пока – ни слова в печати, ни звука по радио: подальше от конфуза, если вдруг случится неудача.
Чкалов взлетел превосходно – пораньше поднял хвостовое оперение, дал машине набрать на разбеге хорошую скорость и дальше шла она будто сама – отстучав амортизаторами, мягко сошла с полосы, пониже, уже без шасси, прошлась над аэродромной травкой и плавно перешла в набор высоты. Сидевший за спиной командира Байдуков в восторге обнял плечи друга и, протянув руку вперед, показал большой палец.
Первый двенадцатичасовой этап полета до о. Виктории, самого западного, «оторванного» от Земли Франца-Иосифа, принадлежал Чкалову. Байдуков, «согласно регламенту», сел за штурманский столик. А Белякову предстояла наиболее трудная задача – заставить себя с утра погрузиться в сон, часиков эдак на шесть.
Веселая погодка, прозрачный воздух – что может быть приятнее для пилота? На землю идут сухие тексты радиограмм. Чуть больше обычного возбужден Байдуков: он понимает – по летной части тут фактически он главный начальник и распорядитель.
Но вот Беляков, спустя два или три часа, не выдержал – заступил на штурманскую вахту. Теперь и Байдукову не терпится сменить Чкалова – самому посидеть за рулями. А Валерий Павлович держится крепко, видно, вошел во вкус, и только на подходе к точке разворота, за час до о. Виктория, уступил свое место Байдукову.
Ах, какая это прелесть – чувствовать в ладонях через самолетные рули все тело машины, слушать ровную музыку мотора и всматриваться в синеву горизонта!
Но вот спустя два часа после разворота на новый курс горизонт бесследно исчез, на самолет грузно навалилась черная масса циклона. Она несла в себе мощные снежные заряды, неугомонную болтанку и интенсивное обледенение. Байдуков весь сосредоточился на приборах и только временами посматривал за борт, в надежде найти более спокойные проходы. Но их нигде не было.
Так продолжалось многие часы, пока не замелькала в мелких разрывах Северная Земля. Это был крупный подарок, но скоротечный. Неожиданно Северная Земля вышла на связь. В эфире был зимовавший там Эрнст Кренкель. Его позывные RAEM знали все радисты мира. Он дал фактическую погоду над островами и подробный, но неутешительный прогноз на ближайший этап полета.
Разрывы захлопнулись, и самолет снова погрузился в тучи. Байдуков решил пробиваться к земле, к ориентирам. По расчетам, в этом районе не было крупных превышений, и он решился. Получилось без ошибок – вышли на береговую черту у устья Лены. Тут, на периферии циклона, полет несколько упростился, и за штурвал сел Чкалов, а Байдуков заспешил к Белякову: Александр Васильевич просидел на непрерывной вахте более 19 часов, а встретив подмену – рухнул на днище машины и мгновенно заснул.
Но проспать удалось всего два часа – самолет снова вошел в облака, и Байдуков, разбудив Белякова, пошел менять Чкалова.
Казалось, самая трудная, арктическая часть пути пройдена, до Петропавловска осталось почти столько же, да не отпускает погода – опять облачный мрак, болтанка, обледенение.
С борта и на борт идут лаконичные радиограммы. Беляков на трудности пути штабу перелета не жалуется, сохраняет ровный тон. Москва, в свою очередь, вопросами и советами не донимает.
И вдруг в телефонах – правительственная: «Вся страна следит за вашим полетом. Ваша победа будет победой Советской страны. Желаем успеха, крепко жмем ваши руки. Сталин, Молотов, Орджоникидзе».
Вот это – да! Даже вроде лететь стало легче. Ну, теперь экипажу – держись! Завершить полет надо красиво – не только дойти до Хабаровска, но обязательно, как и запланировали, до Читы! Это будет небывалый успех, триумф – мировой рекорд дальности полета по ломаной линии!
Все вместе смастерили ответное послание, клятвенно пообещав довести дело до конца и заявив о своей готовности к новым свершениям!
Теперь о полете чкаловской тройки узнала вся страна и услышал весь мир. Журналистское племя сбивалось с ног в поисках хоть каких-то материалов о свалившейся на них сенсации. Только те, кому удалось попасть на аэродром в день проводов экипажа, к следующему утру сумели овладеть пространством всех газетных полос. На первых страницах крупным планом – очертания границ Советского Союза и плотным пунктиром – маршрут полета аж до Читы.
Какой рекордище ожидал нашу страну!
Между тем график смены членов экипажа разрушился окончательно. Погодка «на ощупь» оказалась гораздо серьезнее предполагаемой, и Байдукову не то что отдохнуть – подменить Белякова не удавалось к сроку. На отдельных участках межфронтальных разрывов за штурвал садился Чкалов, но разрывы были короткими, и к рулям снова спешил Байдуков.
Вышли в район Петропавловска-Камчатского. Город тоже заплыл облаками, но не сплошными и временами, как сквозь щели, был виден.
Сбросили вымпел – там сидел спортивный комиссар, фиксировал точку прохода самолета для регистрации рекорда – и взяли курс на Хабаровск. Но уже подлетая к северной части Сахалина, стало ясно: дальше – на шаг не пробиться. Мощно-кучевые и грозовые облака – тучи! – от запредельных высот и до самых волн Охотского моря были неприступны – сверкали грозовыми сполохами и забавлялись самолетом как игрушкой.
Начинало смеркаться – дело шло к ночи. Уже закрытым оказался и Петропавловск-Камчатский – туда не вернуться. В радиусе свободного полета до наступления темноты не было ни одного аэродрома, к которому можно было бы пройти, а внизу – только волны.
Состояние безвыходности, почти отчаяния. Машина обледенела и все еще обрастает льдом. Байдуков повел ее вниз, под нижнюю кромку облаков и передал управление Чкалову. Бреющие полеты, тем более над морем, – это чкаловское «амплуа» еще с его летной юности. Тут виртуознее его вряд ли другой найдется. Но как выйти к берегу? Его обрамляют высокие скалы, а нижняя кромка облаков, а то и туманы лежат у их подножия.
В одном из заходов беда все же чуть не случилась: утес перед носом машины вырос мгновенно, и Чкалов успел крутым разворотом уйти от него в морское марево.
Что делать? В воздухе уже 55 часов, и никаких шансов на посадку. Байдуков не удержался – отстучал на землю: «Туман до земли. Беда. Дайте широковещательную Хабаровска. Обледеневаем в тумане. Байдуков».
Москва не замешкалась: «Приказываю прекратить полет. Сесть при первой возможности. Орджоникидзе».
Спасибо за полезные указания. Экипаж и сам ломает голову – где бы сесть. А как Орджоникидзе еще мог ответить?
Но вот Беляков нашел на карте группу крохотных островов в затерянном заливе Счастья – авось подойдут? – и вывел на них Чкалова. Валерий Павлович пронесся над тремя и облюбовал вроде бы подходящий: на том, единственном из всех гористых, застроенных и корявых, была маленькая прибрежная галечная коса – жалкий лоскуток относительно ровной земли, ничтожный и последний шанс на спасение, который пока еще зависел от пилота, а может быть, и нет.
Уже изрядно стемнело, когда Валерий Павлович пошел на посадку. Он осторожно подвел машину к земле, плавно опустил ее на грунт, и она, с грохотом выбивая камни из-под колес, врезаясь в гальку, на резком торможении чуть пробежала и остановилась.
Все. Полет закончен. Тишина. Беляков выстукивал доклад – «Всем, всем…».
Появились люди – тут жили рыбаки. Они и приютили экипаж.
А утром, после долгого и крепкого сна, возвращаясь к перипетиям перелета, Чкалов и Байдуков не на шутку сокрушались невезениями вчерашнего дня – что вот, мол, сели-то удачно, ничего не скажешь, но… не там, где должны были сесть, и не там, где хотелось.
Какой там рекорд – даже до Хабаровска не дотянули, а собирались – до Читы! Так как считать – задание выполнили или нет?
– Трепачи мы, трепачи, – горестно подытожил ситуацию Байдуков.
И вдруг – гонец. На крохотном гидропланчике летчик из пограничных войск привез правительственную телеграмму: Сталин и его соратники поздравляли экипаж с успешным завершением полета и сообщали о решении правительства присвоить всем троим звание Героя Советского Союза.
Нетрудно представить себе, в какое радостное волнение впали друзья – все сомнения разом куда-то схлынули. Пришлось сочинять подобающий ответ.
А когда доставили им свежие газеты – все были просто поражены той массой поздравлений и статей, что лавиной хлынули на газетные страницы со всех концов страны и света.
Но самая неожиданная и драгоценная – как награда – статья принадлежала Михаилу Михайловичу Громову. В «Правде», назвав ее «Этому перелету нет равного в мире», он в каждом абзаце впечатывал твердые оценки и крепкую мысль: «По сравнению со всеми прочими полетами на дальность этот полет значительно более сложен, чем любой другой… Я полагаю, что полет через Северный полюс не более сложная вещь, чем полет Чкалова… Этот полет подтверждает, что перелет через Северный полюс вполне возможен и именно на этом самолете».
Слышать такое от Громова – это дорогого стоит.
– Да он просто подталкивает нас к перелету в Америку! – взволнованно восклицал Валерий Павлович, вчитываясь в строки своего учителя и инструктора по школе высшего пилотажа. Хотя не трудно было понять – Громов не столько «подталкивал» Чкалова, сколько сам делал заявку на свой собственный рекордный полет через полюс.
На острове (то был о. Удд, вскоре ставший о. Чкалов) экипаж отсиживался недолго. Приплывшие на кораблике с баржей окружные военные строители – с материалами, инструментом – бойко выложили небольшой дощатый настил, и Чкалов, лихо сняв с него облегченную машину, увел ее в Хабаровск.
И тут началось: митинги, знамена, цветы, оркестры… Чита, Красноярск, Омск – аж до самой Москвы.
В Омске, на родине Байдукова, своего Героя встречала вся родня, и среди самых близких был пожилой человек, которого Байдуков не сразу узнал. То был его отец – Филипп Капитонович, препровожденный для встречи с сыном из мест заключения. Туда он должен был и вернуться, но вмешался Чкалов. Кого уж там он уговаривал – сказать трудно, но старика отпустили, и Георгий Филиппович был благодарен другу вечно и бесконечно.
Что ж говорить о Москве: сам Сталин вместе со своим Политбюро вышел навстречу экипажу прямо на аэродром.
Теперь стало ясно – первым претендентом на перелет в Америку вышел Чкалов! Дали бы ему вместо Петропавловска, как он и просил, Сан-Франциско – он туда в эти дни и пробился бы. Но Сталин не стал рисковать. Зато теперь все убедились в надежном запасе прочности и самолета, и экипажа. Уж на что досталось мотору – все выдержал, нигде не подвел.
Сигизмунд Александрович был в постоянном окружении прессы, деловых людей, бывал на чередующихся банкетах, встречался с именитыми персонами промышленного бизнеса. Виделся он и с Джимми Маттерном, прилетевшим из Чикаго, чтоб обнять своего давнего друга. А перед отлетом на Родину Леваневский вылетел в Вашингтон с прощальным визитом военному и морскому министрам.
Этикет – это святое.
В общем, в Соединенных Штатах он был чрезвычайно популярной и привлекательной фигурой и имел репутацию далеко не ординарной личности.
Там же, в Калифорнии, пришла к нему весть о перелете Чкалова. Вероятно, прикинул: такого летного времени – 56 часов – вполне хватило бы и ему для перелета в Америку, да вот поостерегся, отступил. Как теперь обернется вторая попытка? Опять будут предлагать АНТ-25?
В начале августа Леваневский поднял свою новенькую комфортную, ярко раскрашенную в синие и красные цвета поплавковую амфибию «Валти» (мотор там был хоть и один, зато «Райт-Циклон») и вместе с Левченко повел ее вдоль Тихоокеанского побережья на север, к Аляске. И хотя полет на этом этапе, как и предписывал Сталин, считался в некотором роде исследовательским – с целью, так сказать, познания климатических особенностей американского севера, Леваневскому и без того знакомого, – другого пути, чтоб «перепрыгнуть» через Тихий океан на советский берег, просто не было.
Леваневский никуда не спешил – передвигался мелкими шажками, порой пережидая туманы и бурливую погоду в лагунах и под защитой скал, но это было у канадских берегов, а на первом этапе, в попутных городах – Сан-Франциско, Сиэтле, Фербенксе – он задерживался вовсе не из-за плохой погоды: там его ожидали торжественные встречи – приемы, банкеты, визиты и всякого рода другие знаки почтения.
Наконец – Чукотка, родная, но бедная сестра Аляски. Уэлен, Ванкарем, мыс Шмидта, бухта Тикси – памятные места, подарившие в свое время многим летчикам славу, но забывчивые и равнодушные даже к знаменитостям. Тут ни встреч, ни приемов. Да и ему, Леваневскому, – был бы бензин.
В бухте Амбарчик встретился с Василием Сергеевичем Молоковым. Он еще с прошлого года не уходил из Арктики, а сейчас на своей старенькой «Каталине», грузовой летающей лодке, пройдя от Красноярска через Якутию, Камчатку и Берингово море к восточным берегам Чукотки, держал путь на Архангельск – облетывал полярные станции вдоль всего побережья Ледовитого океана в поисках новых «точек» для будущих зимовок, причалов и посадочных площадок, залетал, петляя, в необжитые места, садился в пустынных бухтах, заливах у прибрежных островов. Да еще попутно вел ледовую разведку – не откажешь ведь капитанам судов и караванов, пробивающим в ледяных полях пути к своим целям! Будничная работа – трудная, бессонная, опасная и со стороны незаметная.
Другое дело – Леваневский. Хотя задача его сводилась всего лишь к перегонке нового самолета – он весь на виду!
В Красноярске, куда он прилетел, чтоб дозаправиться и сменить поплавки на колеса, местное руководство и давние знакомцы приготовили ему дружескую встречу и вручили целый ворох газет, пестревших телеграфными сообщениями и разного рода другой информацией – главным образом с американских берегов – о его выдающемся перелете. На него взирали, как на Прометея, который еще не успел подарить людям огонь.
Хмельная эта штука – залетная слава.
Но вот Москва. Над центральным аэродромом он появился через 40 дней после старта в Сан-Диего и был немало удивлен зрелищем пестрой массы людей, блеском оркестровых труб, праздничным украшением трибуны и появлением легковых автомобилей – несомненным свидетельством присутствия важных фигур из центральных органов партийной и государственной власти.
«Кого ж это так встречают?» – недоумевал Леваневский.
Он еще не знал, что незадолго до его прилета состоялось решение Политбюро Центрального комитета партии, обязавшее Главсевморпуть и секретариат ЦК организовать встречу экипажа Леваневского на высоком уровне торжественности с участием членов Политбюро, Центрального комитета партии и Правительства, а прессе было предписано осветить значение этого перелета как исторического и выдающегося.
Начальник ВВС РККА командарм Яков Иванович Алкснис, еще не дав Байдукову остыть от кремлевских впечатлений, вызвал его к себе и недвусмысленно произнес:
– Ваша неудача поставила в неудобное положение не только Военно-воздушные силы и авиационную промышленность, но и весь Советский Союз. И хорошо бы это темное пятно смыть…
Ничего себе задачка для второго пилота, особенно после той, что была поставлена Сталиным. Алкснис же, как нетрудно заметить, видел перспективу перелета несколько в иной конфигурации, чем та, что была предрешена накануне, и уж, во всяком случае, без привлечения самолетов иностранного происхождения и даже без Леваневского!
Рискованный заход! Тем не менее задача была поставлена именно так.
Байдуков не вернулся не только в академию, но и в НИИ ВВС, где он работал раньше. Новое назначение оказалось неожиданным: шеф-пилот и летчик-испытатель 22-го авиазавода в Филях, под Москвой. Ничего не поделаешь – пришлось принимать дела.
Работы хватало: испытывал серийные СБ, летал на испытания опытного четырехмоторного бомбардировщика ДБ-А. А в конце рабочего дня, под вечер, садился на заводской бипланчик У-2 и перелетал через реку Москву на Центральный аэродром, где печально и одиноко ждал своей участи тот самый АНТ-25 РД.
Байдуков подлетывал на нем, менял кое-что из самолетного оборудования, пытался воспроизвести картину выброса масла и, наконец, вместе с Андреем Николаевичем Туполевым занялся перестановкой суфлера подальше от горячих частей мотора, чтоб избежать, если уж снова случится выброс, сифона сгоревшего масла в кабину.
Но вот самолет приведен в идеальное состояние – можно отправляться хоть на край света. А с кем лететь?
Как ни странно, но задачу по формированию экипажа Алкснис взвалил тоже на плечи Байдукова.
Немыслимое дело, чудовищная ситуация: не командир, как принято, формирует свой экипаж, а второй пилот обязан был подыскать для себя и штурмана, и командира.
Со штурманом проблем не возникло – Александр Васильевич Беляков сразу согласился войти в состав экипажа. Командиром мог бы смело лететь и сам Байдуков – лучшего не стоило искать. Но ему эту роль никто не даст: при всех его блестящих летных достоинствах Георгий Филиппович был еще мало популярен в народе и главное – не приглянулся Сталину. Да и отец пилота – рабочий, железнодорожник – сидел на Колыме, срок отбывал, социализм строил. За что сидел? Да все за то же – по разряду вредительства, по одной статье на всех.
При таких «показателях» – можно ли попасть к вождю с заветной просьбой, без разрешения которого никакой перелет состояться не может?
Конечно, потенциальных командиров экипажей назвать было нетрудно: Громов, Юмашев, Коккинаки, Стефановский, Бабушкин, Молоков, ну еще три или четыре имени. Но это элита, выдающиеся летчики, любовь и гордость страны. Они сами вправе выбирать для себя экипажи, а не наниматься в командиры к неприкаянному второму пилоту.
Байдуков перебирал в памяти знакомые имена великолепных летчиков, прекрасно владеющих мастерством слепого полета – первейшего и непременного требования к тем, кто вознамерится пройтись по высоким широтам Арктики, – но все больше причаливал в мыслях к своему другу по испытательному институту Валерию Чкалову. Правда, он не умел летать по приборам вне видимости земли, понятия не имел о радионавигации и не владел навыками в ведении радиосвязи – с такими пробоинами в летной подготовке за сто верст нельзя приближаться к полярному кругу. Понимал это и Валерий Павлович:
– Я ж истребитель, куда ж вы меня такого берете? Нет, я не справлюсь, – отбивался он от наседавшего на него Байдукова.
– Ты только добейся у Сталина права на перелет и подними машину с полным весом – это уже будет полдела. Больше от тебя ничего не требуется. Все остальное мы с Беляковым исполним сами, – не отступал Георгий Филиппович, подкупая своего друга не очень обременительными обязанностями.
Да, пробиться к Сталину и получить у него разрешение на перелет – это Байдуков точно вычислил – в то время мог только Чкалов. Единственный! Сталин ему не откажет. Он, должно быть, помнит то недавнее и прекрасное утро 2 мая 1935 года на Тушинском аэродроме, когда, проходя вдоль строя летчиков, застывших у своих самолетов, Серго Орджоникидзе показал ему на Чкалова. Это имя со вчерашнего дня Сталину было знакомо – во время парада войск чкаловская краснокрылая пятерка истребителей стремительно промчала над Красной площадью и свечой скрылась в небе. Вся площадь рукоплескала нашим летчикам.
Сталин подошел к Чкалову, подал руку, заговорил с ним. Именно в той беседе вождь народов выразил небывало доброе и бережное внимание к ценностям человеческого бытия:
– Почему вы не пользуетесь парашютами? Ваша жизнь дороже нам любой машины.
Эту сталинскую фразу на другой день знала вся страна. Ее, похоже, «довели до сознания» и тех, кому свобода только снилась.
Потом Чкалов запустил свой И-16 и выдал такой пилотажный концерт, что все трибуны с замиранием сердца только ахали, видя то необычное зрелище. Впал, конечно, в восторг и Сталин. В тот день он явно проникся большой симпатией к этому русскому богатырю, бесстрашному летчику, великому мастеру высшего пилотажа.
Дня через два или три Чкалов получил орден Ленина. Такое событие в те годы возвеличивало человека неимоверно: орденоносец!
И вот теперь стоял он перед выбором, прекрасно понимая, что у Сталина никто, кроме него, аудиенции не получит, а отказаться от участия в перелете – значит сорвать его.
– Ты только взлети, – не отставал от него Георгий Филиппович, – ты только взлети…
Конечно, с неменьшим успехом это мог бы сделать и Байдуков, но взлетать должен командир – таков порядок. В конце концов, Валерий Павлович не устоял:
– Ну, если так… Я согласен войти в вашу компанию. Он еще не летал на АНТ-25, и, когда Байдуков дал ему возможность попробовать самолет в воздухе, Валерий Павлович воодушевился, возликовал – ему очень понравилась эта новая и непривычная для него машина – такая большая, но послушная, устойчивая и приятная в управлении. Он стал все больше привыкать к ней и уже сам загорелся идеей перелета через полюс, готовился к этому событию с энтузиазмом и интересом.
«Вся страна следит за вашим полетом»
Месяц июнь. Роскошное небо. Пора бы поднимать паруса. Но нет еще на то разрешения. На все записки и запросы в ЦК полное молчание. Видно, никто из тройки не знал, что Сталин уже отказал в перелете даже Леваневскому и до высадки экспедиции на полюс закрыл туда путь всем остальным.Но все же экипаж был услышан и приглашен в Кремль.
Сталин был несколько удивлен докладом Чкалова о полной готовности к перелету в Америку – когда успели? И все на том же самолете? Он выразил сомнение в оправданности риска пускаться в такой опасный путь на одномоторной машине.
– Зачем лететь обязательно на Северный полюс? Летчикам все кажется нестрашным – рисковать привыкли…
Ему, несомненно, запомнился не только тот недавний выпад Леваневского, в котором был намертво опорочен АНТ-25 и отвергнута сама идея возможности благополучного перелета через полюс на самолете с одним мотором, но не забыт и подобный взгляд Шмидта. Похоже, теперь и Сталин был того же мнения.
Чкалов, однако, не отступил и сумел, как ему показалось, убедить вождя в абсолютной надежности самолета и уверенности экипажа в успешном осуществлении перелета.
Но Сталин не колебнулся. Он предложил другой вариант перелета – длительный, непростой, но… материковый – с запада на восток:
– Вот вам маршрут полета: Москва – Петропавловск-Камчатский.
Решение для экипажа было ошеломляющим, почти шоковым. По сравнению с проложенным на Сан-Франциско, новый маршрут внутри страны выглядел как обыкновенный тренировочный.
Экипаж недоумевал: что остановило Сталина, так любившего запредельные воздушные достижения – боязнь повторения недавнего срыва? Приберегал заветный путь первооткрывателя для Леваневского? Но делать нечего – пришлось разрабатывать новые линии пути.
Вскоре Сталин принял их снова. Чкалов раскрыл навигационные карты и доложил присутствующим три варианта маршрута: какой Сталин утвердит – тот и будет. Один из них, самый «лихой», по которому больше всего и хотел пройти экипаж, вел на Камчатку вдоль полярных морей и прибрежных островов, едва касаясь берегов Сибири. Два других были попроще, поскромнее – за полярным кругом, но вдоль побережья, над материком.
Сталин пока молчал, выслушивая варианты, и, как всегда, был неожидан. Он придвинулся к карте и произнес:
– Летите на Землю Франца-Иосифа, потом поворачивайте на Северную Землю и через Якутию – на Петропавловск-Камчатский, а дальше – к устью Амура, на Хабаровск и, сколько хватит горючего, по вашему усмотрению.
Этот новый воздушный путь перехлестнул самые смелые порывы, с которыми экипаж намерен был достигнуть поставленной цели, и трудно было предположить, что возник он экспромтом, в ходе беседы с экипажем. Судя по всему, кто-то вполне профессионально срежиссировал его заранее. Говорят, накануне у Сталина был разговор с Громовым.
До взлета всего-то дней десять, и каждый час на счету, а тут, как на грех, привалила крутая неприятность.
Во время последнего контрольного полета при уборке шасси хрустнула и разрушилась электрическая лебедка. Шасси застряло в промежуточном положении – ни туда ни сюда.
С огромным усилием, с применением подручных средств, экипажу все же поддалась на выпуск левая стойка, а правая – ни в какую.
На исходе дня Чкалов так и посадил машину на одну левую ногу – ювелирно, идеально, но избежать в конце пробега сваливания на правое крыло было, конечно, невозможно. Крыльевая консоль пропахала по земле и получила изрядные повреждения. Пришлось недельку с ней повозиться.
Но вот машина в строю. По обоим бортам фюзеляжа распласталась броская надпись – «Сталинский маршрут». Это девиз, клятва! Как в бою – «Ни шагу назад!». Она возлагала на экипаж огромную ответственность за итог и исход полета перед Сталиным и страной.
Наконец – 20 июля, день взлета, раннее утро.
На аэродроме никакой вокзальной суеты – все как обычно. Сюда не звали ни родственников, ни друзей – лишь избранных от прессы, кино и вещания. Но пока – ни слова в печати, ни звука по радио: подальше от конфуза, если вдруг случится неудача.
Чкалов взлетел превосходно – пораньше поднял хвостовое оперение, дал машине набрать на разбеге хорошую скорость и дальше шла она будто сама – отстучав амортизаторами, мягко сошла с полосы, пониже, уже без шасси, прошлась над аэродромной травкой и плавно перешла в набор высоты. Сидевший за спиной командира Байдуков в восторге обнял плечи друга и, протянув руку вперед, показал большой палец.
Первый двенадцатичасовой этап полета до о. Виктории, самого западного, «оторванного» от Земли Франца-Иосифа, принадлежал Чкалову. Байдуков, «согласно регламенту», сел за штурманский столик. А Белякову предстояла наиболее трудная задача – заставить себя с утра погрузиться в сон, часиков эдак на шесть.
Веселая погодка, прозрачный воздух – что может быть приятнее для пилота? На землю идут сухие тексты радиограмм. Чуть больше обычного возбужден Байдуков: он понимает – по летной части тут фактически он главный начальник и распорядитель.
Но вот Беляков, спустя два или три часа, не выдержал – заступил на штурманскую вахту. Теперь и Байдукову не терпится сменить Чкалова – самому посидеть за рулями. А Валерий Павлович держится крепко, видно, вошел во вкус, и только на подходе к точке разворота, за час до о. Виктория, уступил свое место Байдукову.
Ах, какая это прелесть – чувствовать в ладонях через самолетные рули все тело машины, слушать ровную музыку мотора и всматриваться в синеву горизонта!
Но вот спустя два часа после разворота на новый курс горизонт бесследно исчез, на самолет грузно навалилась черная масса циклона. Она несла в себе мощные снежные заряды, неугомонную болтанку и интенсивное обледенение. Байдуков весь сосредоточился на приборах и только временами посматривал за борт, в надежде найти более спокойные проходы. Но их нигде не было.
Так продолжалось многие часы, пока не замелькала в мелких разрывах Северная Земля. Это был крупный подарок, но скоротечный. Неожиданно Северная Земля вышла на связь. В эфире был зимовавший там Эрнст Кренкель. Его позывные RAEM знали все радисты мира. Он дал фактическую погоду над островами и подробный, но неутешительный прогноз на ближайший этап полета.
Разрывы захлопнулись, и самолет снова погрузился в тучи. Байдуков решил пробиваться к земле, к ориентирам. По расчетам, в этом районе не было крупных превышений, и он решился. Получилось без ошибок – вышли на береговую черту у устья Лены. Тут, на периферии циклона, полет несколько упростился, и за штурвал сел Чкалов, а Байдуков заспешил к Белякову: Александр Васильевич просидел на непрерывной вахте более 19 часов, а встретив подмену – рухнул на днище машины и мгновенно заснул.
Но проспать удалось всего два часа – самолет снова вошел в облака, и Байдуков, разбудив Белякова, пошел менять Чкалова.
Казалось, самая трудная, арктическая часть пути пройдена, до Петропавловска осталось почти столько же, да не отпускает погода – опять облачный мрак, болтанка, обледенение.
С борта и на борт идут лаконичные радиограммы. Беляков на трудности пути штабу перелета не жалуется, сохраняет ровный тон. Москва, в свою очередь, вопросами и советами не донимает.
И вдруг в телефонах – правительственная: «Вся страна следит за вашим полетом. Ваша победа будет победой Советской страны. Желаем успеха, крепко жмем ваши руки. Сталин, Молотов, Орджоникидзе».
Вот это – да! Даже вроде лететь стало легче. Ну, теперь экипажу – держись! Завершить полет надо красиво – не только дойти до Хабаровска, но обязательно, как и запланировали, до Читы! Это будет небывалый успех, триумф – мировой рекорд дальности полета по ломаной линии!
Все вместе смастерили ответное послание, клятвенно пообещав довести дело до конца и заявив о своей готовности к новым свершениям!
Теперь о полете чкаловской тройки узнала вся страна и услышал весь мир. Журналистское племя сбивалось с ног в поисках хоть каких-то материалов о свалившейся на них сенсации. Только те, кому удалось попасть на аэродром в день проводов экипажа, к следующему утру сумели овладеть пространством всех газетных полос. На первых страницах крупным планом – очертания границ Советского Союза и плотным пунктиром – маршрут полета аж до Читы.
Какой рекордище ожидал нашу страну!
Между тем график смены членов экипажа разрушился окончательно. Погодка «на ощупь» оказалась гораздо серьезнее предполагаемой, и Байдукову не то что отдохнуть – подменить Белякова не удавалось к сроку. На отдельных участках межфронтальных разрывов за штурвал садился Чкалов, но разрывы были короткими, и к рулям снова спешил Байдуков.
Вышли в район Петропавловска-Камчатского. Город тоже заплыл облаками, но не сплошными и временами, как сквозь щели, был виден.
Сбросили вымпел – там сидел спортивный комиссар, фиксировал точку прохода самолета для регистрации рекорда – и взяли курс на Хабаровск. Но уже подлетая к северной части Сахалина, стало ясно: дальше – на шаг не пробиться. Мощно-кучевые и грозовые облака – тучи! – от запредельных высот и до самых волн Охотского моря были неприступны – сверкали грозовыми сполохами и забавлялись самолетом как игрушкой.
Начинало смеркаться – дело шло к ночи. Уже закрытым оказался и Петропавловск-Камчатский – туда не вернуться. В радиусе свободного полета до наступления темноты не было ни одного аэродрома, к которому можно было бы пройти, а внизу – только волны.
Состояние безвыходности, почти отчаяния. Машина обледенела и все еще обрастает льдом. Байдуков повел ее вниз, под нижнюю кромку облаков и передал управление Чкалову. Бреющие полеты, тем более над морем, – это чкаловское «амплуа» еще с его летной юности. Тут виртуознее его вряд ли другой найдется. Но как выйти к берегу? Его обрамляют высокие скалы, а нижняя кромка облаков, а то и туманы лежат у их подножия.
В одном из заходов беда все же чуть не случилась: утес перед носом машины вырос мгновенно, и Чкалов успел крутым разворотом уйти от него в морское марево.
Что делать? В воздухе уже 55 часов, и никаких шансов на посадку. Байдуков не удержался – отстучал на землю: «Туман до земли. Беда. Дайте широковещательную Хабаровска. Обледеневаем в тумане. Байдуков».
Москва не замешкалась: «Приказываю прекратить полет. Сесть при первой возможности. Орджоникидзе».
Спасибо за полезные указания. Экипаж и сам ломает голову – где бы сесть. А как Орджоникидзе еще мог ответить?
Но вот Беляков нашел на карте группу крохотных островов в затерянном заливе Счастья – авось подойдут? – и вывел на них Чкалова. Валерий Павлович пронесся над тремя и облюбовал вроде бы подходящий: на том, единственном из всех гористых, застроенных и корявых, была маленькая прибрежная галечная коса – жалкий лоскуток относительно ровной земли, ничтожный и последний шанс на спасение, который пока еще зависел от пилота, а может быть, и нет.
Уже изрядно стемнело, когда Валерий Павлович пошел на посадку. Он осторожно подвел машину к земле, плавно опустил ее на грунт, и она, с грохотом выбивая камни из-под колес, врезаясь в гальку, на резком торможении чуть пробежала и остановилась.
Все. Полет закончен. Тишина. Беляков выстукивал доклад – «Всем, всем…».
Появились люди – тут жили рыбаки. Они и приютили экипаж.
А утром, после долгого и крепкого сна, возвращаясь к перипетиям перелета, Чкалов и Байдуков не на шутку сокрушались невезениями вчерашнего дня – что вот, мол, сели-то удачно, ничего не скажешь, но… не там, где должны были сесть, и не там, где хотелось.
Какой там рекорд – даже до Хабаровска не дотянули, а собирались – до Читы! Так как считать – задание выполнили или нет?
– Трепачи мы, трепачи, – горестно подытожил ситуацию Байдуков.
И вдруг – гонец. На крохотном гидропланчике летчик из пограничных войск привез правительственную телеграмму: Сталин и его соратники поздравляли экипаж с успешным завершением полета и сообщали о решении правительства присвоить всем троим звание Героя Советского Союза.
Нетрудно представить себе, в какое радостное волнение впали друзья – все сомнения разом куда-то схлынули. Пришлось сочинять подобающий ответ.
А когда доставили им свежие газеты – все были просто поражены той массой поздравлений и статей, что лавиной хлынули на газетные страницы со всех концов страны и света.
Но самая неожиданная и драгоценная – как награда – статья принадлежала Михаилу Михайловичу Громову. В «Правде», назвав ее «Этому перелету нет равного в мире», он в каждом абзаце впечатывал твердые оценки и крепкую мысль: «По сравнению со всеми прочими полетами на дальность этот полет значительно более сложен, чем любой другой… Я полагаю, что полет через Северный полюс не более сложная вещь, чем полет Чкалова… Этот полет подтверждает, что перелет через Северный полюс вполне возможен и именно на этом самолете».
Слышать такое от Громова – это дорогого стоит.
– Да он просто подталкивает нас к перелету в Америку! – взволнованно восклицал Валерий Павлович, вчитываясь в строки своего учителя и инструктора по школе высшего пилотажа. Хотя не трудно было понять – Громов не столько «подталкивал» Чкалова, сколько сам делал заявку на свой собственный рекордный полет через полюс.
На острове (то был о. Удд, вскоре ставший о. Чкалов) экипаж отсиживался недолго. Приплывшие на кораблике с баржей окружные военные строители – с материалами, инструментом – бойко выложили небольшой дощатый настил, и Чкалов, лихо сняв с него облегченную машину, увел ее в Хабаровск.
И тут началось: митинги, знамена, цветы, оркестры… Чита, Красноярск, Омск – аж до самой Москвы.
В Омске, на родине Байдукова, своего Героя встречала вся родня, и среди самых близких был пожилой человек, которого Байдуков не сразу узнал. То был его отец – Филипп Капитонович, препровожденный для встречи с сыном из мест заключения. Туда он должен был и вернуться, но вмешался Чкалов. Кого уж там он уговаривал – сказать трудно, но старика отпустили, и Георгий Филиппович был благодарен другу вечно и бесконечно.
Что ж говорить о Москве: сам Сталин вместе со своим Политбюро вышел навстречу экипажу прямо на аэродром.
Теперь стало ясно – первым претендентом на перелет в Америку вышел Чкалов! Дали бы ему вместо Петропавловска, как он и просил, Сан-Франциско – он туда в эти дни и пробился бы. Но Сталин не стал рисковать. Зато теперь все убедились в надежном запасе прочности и самолета, и экипажа. Уж на что досталось мотору – все выдержал, нигде не подвел.
Калифорнийские каникулы
Однако Леваневский свое лидерство уступать не собирался. Он почти полгода провел в Калифорнии, главным образом в Сан-Диего, на самолетостроительной фирме Жерара Валти, но навещал и заводы Сикорского – выбирал, прицениваясь, самолеты, участвовал в их доработке и оснащении оборудованием для работы в условиях Русского севера и Арктики.Сигизмунд Александрович был в постоянном окружении прессы, деловых людей, бывал на чередующихся банкетах, встречался с именитыми персонами промышленного бизнеса. Виделся он и с Джимми Маттерном, прилетевшим из Чикаго, чтоб обнять своего давнего друга. А перед отлетом на Родину Леваневский вылетел в Вашингтон с прощальным визитом военному и морскому министрам.
Этикет – это святое.
В общем, в Соединенных Штатах он был чрезвычайно популярной и привлекательной фигурой и имел репутацию далеко не ординарной личности.
Там же, в Калифорнии, пришла к нему весть о перелете Чкалова. Вероятно, прикинул: такого летного времени – 56 часов – вполне хватило бы и ему для перелета в Америку, да вот поостерегся, отступил. Как теперь обернется вторая попытка? Опять будут предлагать АНТ-25?
В начале августа Леваневский поднял свою новенькую комфортную, ярко раскрашенную в синие и красные цвета поплавковую амфибию «Валти» (мотор там был хоть и один, зато «Райт-Циклон») и вместе с Левченко повел ее вдоль Тихоокеанского побережья на север, к Аляске. И хотя полет на этом этапе, как и предписывал Сталин, считался в некотором роде исследовательским – с целью, так сказать, познания климатических особенностей американского севера, Леваневскому и без того знакомого, – другого пути, чтоб «перепрыгнуть» через Тихий океан на советский берег, просто не было.
Леваневский никуда не спешил – передвигался мелкими шажками, порой пережидая туманы и бурливую погоду в лагунах и под защитой скал, но это было у канадских берегов, а на первом этапе, в попутных городах – Сан-Франциско, Сиэтле, Фербенксе – он задерживался вовсе не из-за плохой погоды: там его ожидали торжественные встречи – приемы, банкеты, визиты и всякого рода другие знаки почтения.
Наконец – Чукотка, родная, но бедная сестра Аляски. Уэлен, Ванкарем, мыс Шмидта, бухта Тикси – памятные места, подарившие в свое время многим летчикам славу, но забывчивые и равнодушные даже к знаменитостям. Тут ни встреч, ни приемов. Да и ему, Леваневскому, – был бы бензин.
В бухте Амбарчик встретился с Василием Сергеевичем Молоковым. Он еще с прошлого года не уходил из Арктики, а сейчас на своей старенькой «Каталине», грузовой летающей лодке, пройдя от Красноярска через Якутию, Камчатку и Берингово море к восточным берегам Чукотки, держал путь на Архангельск – облетывал полярные станции вдоль всего побережья Ледовитого океана в поисках новых «точек» для будущих зимовок, причалов и посадочных площадок, залетал, петляя, в необжитые места, садился в пустынных бухтах, заливах у прибрежных островов. Да еще попутно вел ледовую разведку – не откажешь ведь капитанам судов и караванов, пробивающим в ледяных полях пути к своим целям! Будничная работа – трудная, бессонная, опасная и со стороны незаметная.
Другое дело – Леваневский. Хотя задача его сводилась всего лишь к перегонке нового самолета – он весь на виду!
В Красноярске, куда он прилетел, чтоб дозаправиться и сменить поплавки на колеса, местное руководство и давние знакомцы приготовили ему дружескую встречу и вручили целый ворох газет, пестревших телеграфными сообщениями и разного рода другой информацией – главным образом с американских берегов – о его выдающемся перелете. На него взирали, как на Прометея, который еще не успел подарить людям огонь.
Хмельная эта штука – залетная слава.
Но вот Москва. Над центральным аэродромом он появился через 40 дней после старта в Сан-Диего и был немало удивлен зрелищем пестрой массы людей, блеском оркестровых труб, праздничным украшением трибуны и появлением легковых автомобилей – несомненным свидетельством присутствия важных фигур из центральных органов партийной и государственной власти.
«Кого ж это так встречают?» – недоумевал Леваневский.
Он еще не знал, что незадолго до его прилета состоялось решение Политбюро Центрального комитета партии, обязавшее Главсевморпуть и секретариат ЦК организовать встречу экипажа Леваневского на высоком уровне торжественности с участием членов Политбюро, Центрального комитета партии и Правительства, а прессе было предписано осветить значение этого перелета как исторического и выдающегося.