– Знаешь, Ванда, – сказал однажды вечером Радомир, – Примо мне столько всего рассказал. Почти всю свою жизнь, короткую еще, но полную стольких событий. А потом мне вдруг пришло в голову – ведь он по сути своей скучающий человек! Как заметил Вольтер: «Загадка скуки кроется в том, что человек способен все открыть». Ну, да. Может, с тобой он не так болтлив?
Впредь в те дни, когда Примо будет работать, он не станет переезжать в гондоле с берега на берег всемирно известного Большого канала, а будет натирать мозоли, карабкаясь по мосту Академии и толкаясь с потными туристами.
– Венеция неповторима, – сказала вдова Пиньятти.
Мужчины смотрели на Примо так, словно перед ними стояло говорящее пресмыкающееся, с которым им предстояло говорить о среде его обитания.
– У него красивая шея, – сказала жена графа Гримани, глотнув ртом воздух, – видимо, от гребли.
Радомир посадил Примо рядом с австрийской баронессой. Ванда готова была его придушить. Она слышала, как баронесса сказала:
– Вы гондольер? Нет? Как романтично!
Благодаря случившейся паузе Радомир решил отделаться от неприятной темы и привлечь к себе всеобщее внимание, вырвав эстафету из рук своего тайного соперника, графа Морозини. Он с наслаждением заговорил о Палаццо Дарио, о последних сеансах по изгнанию проклятия, о том, что рука рока, лежащего на дворце, дотянулась даже до мужского туалета на рыбном рынке, где арестовали мага Александра, и о плохом дизайнерском вкусе его – Радомира, который, по мнению госпожи Лидии, и притягивает злых духов.
– О, если бы все неуспокоенные души, обитающие в Палаццо Дарио, могли заговорить! – воскликнула советница по налогам, впервые за весь вечер, который она проводила, неторопливо вычищая пепельницы.
– В этом дворце могли жить и куртизанки, – сказала президент Фонда Палладио, мечтательно улыбнувшись Примо и не замечая красноречивого взгляда своего мужа. – Может быть, сама Вероника Франко, которая провела ночь с Генрихом IIl Французским во время его приезда в Венецию. Она увлекла его.
– Откуда ты знаешь? – спросил ее муж.
– Это известно всем! – резко ответила она.
– Она была одной из самых блестящих поэтесс Венеции, – сказал Морозини, восстанавливая свою репутацию ученого-исследователя. – Она была, позвольте заметить, любовницей трех моих предков: у нее была связь с Маффио Морозини, непристойным поэтом, все началось с литературного спора, в котором она победила; с его братом – Доменико Морозини, конгениальным поэтом, она была его протеже, и с его кузеном – дипломатом Марко Морозини.
– Со всеми тремя вместе? – взволнованно спросила советница по налогам, но Морозини не обратил на нее внимания.
– Была ведь еще куртизанка, которая посоветовала Жан Жаку Руссо бросить женщин и заняться математикой, – заметила жена графа Гримани и бросила кокетливый взгляд на Примо. – А у вас в семье были куртизанки?
– Разумеется, были, – ответил Примо к удивлению Ванды.. – Как же ее звали… Камидлета дель Орсо. Она, случайно, не за одного из Гримани вышла замуж?
– Нет! – возмутился граф Гримани, словно оскорбили его любимую тетушку. – Вы путаете с семьей Цорци.
Разговор о куртизанках мог перерасти в скандал, и Радомир дал знак оркестру. Играли танго, вальсы и мазурки, постепенно танцевальное пространство все заполнилось парами. Гримани танцевал, двигаясь так, будто старался стереть прилипшую к подошве жвачку. Он шаркал ногами по полу, но, как видно, жвачка отставать не хотела. Графиня Гримани, высоко поднимая руки, двигала кистями из стороны в сторону, выкручивая невидимые лампочки. Владелец древесного питомника танцевал пасодобль с синьорой Костанцо, забыв свои антивенецианские настроения. Театральный декоратор Костанцо танцевал квикстеп с вдовой Пиньятти, вальс с президентом Фонда Палладио и танго с Вандой.
Во время танго Ванда услышала – Костанцо именно в этот момент опрокинул ее так, что она, казалось, стукнется головой об пол – как низенькая маленькая австрийская баронесса сказала Примо: «Венеция всегда Венеция» и пригласила его танцевать. И Примо не только не отказался, но еще и улыбнулся в ответ. Какой-то дурацкой улыбкой, подумала Ванда. Неужели он не видел, как баронесса походила на морской огурец? Радомир тоже улыбался ликующей улыбкой. Слегка преждевременно, решила Ванда.
И тут с потолка сорвалась люстра.
23
Такой Радомир не мог представить себе свою кончину. Просто в одночасье уйти из жизни? Не объявляя об этом всему миру, без драматургии? Оказаться свечой, которую загасили незримым мановением. Знай он об этом, он был бы возмущен.
Ванда в полной растерянности сидела около своего мертвого дяди. Все формальности были закончены. Врач подтвердил факт кончины и посоветовал из-за сентябрьской жары похоронить Радомира в течение двух дней. Ванда, возможно, ждала, что он вот-вот еще раз поднимется и сядет в своей постели. Казалось, ему еще отпущено время и предоставлена возможность очнуться и удивленно воскликнуть «One, jam satis!» (О, довольно! – Гораций).
Чем дольше он так лежал, тем более недовольное и ворчливо-задиристое выражение принимало его лицо. Лоб покрылся морщинками, словно он в любую минуту готов был поссориться по любому поводу.
«Когда я вижу какого-нибудь дебильного наследника престола, я совершенно не жалею, что Италия – не монархия», – казалось, скажет он. Или: «Настанет время, когда Венеция окончательно уйдет под воду!»
– Мадонна! – вскрикнула Мария. – Как вы меня напугали!
Она никогда не видела Радомира в пижаме и тем более в постели. Обычно он звонил один раз, давая ей знать, что в комнату можно войти. Это значило, что он уже отправился в свою суперванную приводить себя в порядок.
Сейчас он был в шелковой полосатой пижаме серебристо-серого цвета.
– Такое замечательное сегодня утро, настоящее позднее лето! – сказала Мария. – Слишком даже хорошее, чтобы валяться в постели.
Возможно, это был розыгрыш. Мария знала, что Радомир всегда встает чудовищно поздно именно тогда, когда за окном светит солнце. Это для других хорошая погода была поводом пораньше начать день. Радомир же считал для себя принципиальным, в отличие от других, не ставить свою жизнь в зависимость от погодных условий. Она удивилась, что он ей не ответил. Это было странно.
– Синьор! – окликнула его Мария, ожидая, что он вскочит и выгонит ее из спальни. – Синьор Радомир!
Не дождавшись ответа, она подошла поближе и, наклонившись, приложила ухо к его губам. Он не храпел, но ничего другого Мария и не ждала. Лишь после того, как она тронула его за плечо, а он снова не отозвался, она закричала.
С рыданиями и призывами ко всем святым Мария вывалила случившееся на Ванду, и они вдвоем побежали в спальню Радомира.
Оказалось, что Ванда совсем не знает, что же надо делать. Она потрогала его лоб, как у больного с температурой, пощупала пульс. Радомир уже был холодным.
– Мария, – сказала Ванда, – я думаю, он умер.
Она посмотрела на недовольное лицо Радомира. Да, у него, конечно, есть повод злиться, подумала она. Ведь так никто не договаривался.
Это была потрясающая вещь. XVIIl век, Ка Реццонико, как называли эту люстру, выполненную по образцу из дворца Реццонико на всемирно известном Большом канале. Люстра на 18 свечей, она висела в Ка Дарио еще со времен Анри Ренье. Радомир очень гордился ею. «Польский консул, который лет 50 назад гостил в Ка Дарио, прожигал жизнь в свете этой люстры!» – любил острить он каждый раз, щелкая выключателем. А это случалось не часто. Он считал слишком расточительным включать люстру только для того, чтобы почитать газету. Которое столетие люстра висела в салоне на кованом железном крюке. И вот разбита – разлетелась на миллиарды стеклянных брызг. И все из-за того, что этот кретин-электрик так неумело укрепил на ней праздничную гирлянду, что крепление не выдержало. Центнер муранского стекла обрушился вниз, но, к счастью, лишь слегка задел Радомира. Большинство гостей позеленели от испуга, но чудесным образом никто не получил даже царапины. Было похоже, что Радомир даже доволен. Как хозяин собаки, которому наконец удалось заставить пуделя показать гостям несколько удачных номеров. «Мир взирает на нас», – прошептал он Ванде. Ему столько лет пришлось прожить в проклятом дворце, прежде чем что-то настоящее, существенное произошло на глазах у всех.
А теперь… Просто скончался во сне. Такого от своего палаццо он не ждал, думала Ванда, сидя около Радомира.
Мария, уже успокоившись и ища себе сообразное случившемуся занятие, убирала комнату умершего. Снаружи, со стороны всемирно известного Большого канала, в комнату лилась «Ciao-Venezia-ciao-Venezia– ciao-ciao-ciao».
– Святая Мадонна! – перекрестившись, вздохнула Мария.
Она закрыла ставни, завесила окна черными гардинами и зажгла свечи.
Когда Ванда сообщила Микелю печальную весть, он чуть было не потерял сознание. «Проклятие! Проклятие! Проклятие!» – бесконечно повторял он. Наконец он сказал, что готов сделать для усопшего все необходимое.
Всем было понятно, что Радомира нужно похоронить в его любимом костюме венецианского вельможи эпохи рококо из розового атласа с кружевным жабо. Микель привел в порядок его лицо, надел на него парик и положил вдоль тела трость с серебряным набалдашником.
Ванда нашла, что покойный смотрится очень неплохо, даже красиво, с подведенными бирюзовым штрихом веками, ртом сердечком и мушкой на щеке.
Пришел священник из церкви Санта Мария делла Салюте. Пожилой человек в рясе с пятнами, от которого пахло вином. Он не удостоил разодетого покойника даже взглядом. Точно так же он читал бы молитву и над дубовым комодом.
На Кампиелло Барбаро Мария купила все необходимое, а Ванда позвонила в похоронное бюро Безмятежной. Тогда вся Венеция узнала о кончине Радомира. Вечером пришли первые посетители выразить соболезнование. Старая подруга Радомира – графиня Мария Пиа Ферри и адвокат Карле. Оба только вчера вечером вернулись из отпуска, поэтому и не были на роковом празднике в честь Исторической регаты.
– Он мучился или это была мгновенная смерть? – спросила графиня.
– Он просто уснул и не проснулся. Его часы остановились. Кончился завод. Так сказал врач, – ответила Ванда.
– Если на человека падает люстра, нет ничего удивительного в том, что с места он уже не сойдет, – сказал адвокат Карле.
– Да, мы слышали об этой люстре, – подтвердила графиня и закашлялась.
– Его срок вышел. Сердце остановилось, – упорно твердила Ванда.
– Неудивительно, – в один голос сказали графиня и адвокат.
Затем пришел заместитель директора музея по древностям и искусству. С женой.
– Да, да, – сказал он, взглянув на мушку на щеке Радомира. – Понимаю. Но как это могло случиться, чтобы крючок оборвался, если он провисел уже несколько столетий? Странно.
– Коронарные сосуды, – ответила Ванда. – Врач сказал, вероятно, это сосуды. Склероз.
– Понятно, – медленно произнес заместитель директора. – Значит, сосуды.
Он улыбнулся.
Потом пришли соседи. Мясник с Кампиелло Барбаро, инженер Трескони со своей кузиной из Палаццо Барбаро. Они не могли не почтить Радомира в последний раз.
– Как это случилось? – спрашивал каждый.
Ванда говорила о склеротичных коронарных сосудах Радомира. Все понимающе улыбались.
– Да, да, – повторяли они. – Коронарные сосуды.
«Gazzettino» отдала дань Радомиру уже на следующий день. «Радомир Радзивилл, Seigneur du Carneval107, скончался в Палаццо Дарио», – было напечатано на странице местных новостей. О нем писали, как о выдающейся личности, страстном венецианце, большом оригинале, феллиниевской натуре, знатоке искусств и радушном хозяине, ушедшем из жизни при трагических и не вполне выясненных обстоятельствах.
– Что за черт! – сказал бы Радомир, если бы имел удовольствие прочесть некролог о себе.
Только на второй странице появились слова «проклятие Ка Дарио», и они сопровождались впечатляющим комментарием о «покрытых мраком тайнах» и «Злом роке».
Ванда с трудом нашла четырех носильщиков. Микель, это понятно, а кто еще? Примо отпадал, он должен был вести траурную гондолу. А Радомир вот уже много лет дружил исключительно с женщинами. Молодые люди, посещавшие его салон, чтобы украсить его жизнь, испарялись с той же легкостью, что и появлялись. Остался только молодой поэт с последних сборищ. Но если ему трудно прямо держать даже собственную голову, как же он удержит гроб? Ванда решила обратиться к музыкантам из оркестра Радомира, они показались ей немного покрепче: стекольщик (саксофон), реставратор мебели (скрипка) и окулист (рояль). Но когда они пришли, оказалось, что все четверо, включая Микеля, жутко отличаются ростом. Микеяь, по меньшей мере, 1, 90, стекольщик – 1, 60 на каблуках. Но выбора не было. Гроб выглядел, как странное чудовище на четырех ногах разной длины.
Внизу, у дворцового причала ожидала траурная гондола. Четыре гондольера, одетые в черное, выглядели как пажи при отелях. И Примо, изобразивший по этому поводу мертвенно-горькую мину на лице, но встретивший Ванду вспышкой подобия улыбки. Гондола была больше обычной и обита черной и фиолетовой тканью, на ее носу стояла фигура Мадонны со сложенными руками, как на галионе. Опуская гроб в гондолу, Микель оступился на заросшем водорослями причале. Радомир чуть было не свалился в канал.
Траурная месса в церкви Санта Мария делла Салюте была великолепна. Пышнее Festa della Salute108, подумали многие.
Вся Венеция была здесь. В завещании Радомир пожелал, чтобы на панихиде звучала музыка Нино Рота из фильма «Бездельники». Четыре носильщика старались шагать в ритм музыки вслед за служителями церкви, что под эту музыку было совсем непросто. Невольно они начали пританцовывать.
Радомир отправился в последний путь в сосновом гробу в прекрасную погоду, задержавшуюся от позднего лета. Голубое небо со сверкающим белым налетом вздымалось над лагуной, на волнах которой, словно кувшинка, покачивалась Венеция.
Радомир завещал, чтобы траурная гондола с четырьмя гондольерами ни в коем случае не сокращала путь через Рио Санта Джустина мимо Гражданского госпиталя. «Только не мимо этой жуткой больницы, где каналы забиты грузовиками и мусоросборщиками!» – часто повторял он. Нет, надо было проплыть вокруг церкви Святой Елены.
Гости разместились в такси, которое следовало до кладбища Сан Микеле. Когда гондола причалила, неожиданно поднялся. ветер. Еще мгновение назад вода мирно дремала у ступеней церкви Санта Мария делла Салюте, но вдруг начала волноваться, то бросаясь на камни, то отступая от них. Лагуна выгнула спину. Ванда подумала, что Радомир, должно быть, тоже перевернулся в гробу.
Пышная церемония продолжалась. За гробом следовала длинная траурная процессия. Ванда была бледна, ей было плохо от ладана, которым кадили два церковных служителя. Стоя у гроба, она вытирала нос и принимала соболезнования. От многочисленных Раймонд Раймонди, Антонелл Антонелли, молодых поэтов – она пожимала бесконечное число рук. Даже кельнеры из кафе «Флориан» пришли почтить память своего завсегдатая.
Наконец к Ванде подошел Джироламо Морозини.
– Мне жаль вашего дядю, синьорина, – сказал он, пожимая ей руку. – У него, у вашего дяди, был стиль. И вкус. Да, да. Как вспомню только этих Геркулесов… Он купил их у меня. У него был острый глаз на достойные вещи. Если у вас нет никаких планов, синьорина доктор, я говорю о Геркулесах, имейте меня в виду. И оруженосцы эпохи Ренессанса тоже. Всегда к вашим услугам.
Ванда шмыгнула носом.
– Да, да, – сказал он. – События разворачивались бурно.
– Мой дядя скончался, – резко возразила Ванда, – мирно!
– О да, конечно, уснул вечным сном, разумеется, почил, почил, – забормотал Морозини. – А я и забыл.
Он улыбнулся Ванде, словно ему удалось расшифровать тайное послание.
Постепенно начали расходиться. Тени от кипарисов на кладбище Сан Микеле стали длиннее. Ванда в последний раз посмотрела на могилу Радомира и тоже покинула кладбище.
«Умереть – это лучшее, что можно совершить в Венеции», – всегда говорил Радомир. Однажды вечером, когда они сидели на террасе и пили bellini109, он сказал: «Знаешь, Ванда, почему я торчу на здешних коктейлях, толкаюсь с туристами, вляпываюсь в голубиный помет? Только потому, что тогда я умру здесь, как подобает».
На его камне должно быть написано «morto a Venezia»110.
Он считал эти надписи на надгробиях кладбища Сан Микеле особенно ценными.
«Born in Cleveland»111, а внизу «Died in Venice»112.
Слова «morto a Venezia» облагораживали любую жизнь и исправляли ошибку с Брауншвейгом и Кливлендом. И с Везермаршем тоже. Так и свершилось.
24
Мария читала на кухне, зажав в пальцах сигарету.
– Вьющееся растение из пяти букв или предлог из двух букв? – спросила Ванда.
– Что, мне больше делать нечего? – ответила Мария.
– Извини, – сказала Ванда. – Я не хотела тебе мешать.
Со времени кончины Радомира Мария стала еще более несносной, чем при нем, подумала Ванда. Ей, видимо, не хватало его капризов, которые в свою очередь регулировали перепады ее собственного настроения. Прошло уже полгода, как его не стало. Его всем не хватало. Без его монологов и бесконечных переодеваний в Палаццо Дарио стало тихо. Микель сразу же после смерти Радомира покинул дворец и перешел на службу к графине Марии Пиа Ферри. А кроме того, из венецианской жизни Ванды ушла одна из важных ее составляющих – Джироламо Морозини. Ему наконец удалось получить разрешение на более ранний уход на пенсию, с получением которой он хотел полностью посвятить себя литературному творчеству, о чем он и сообщил Ванде. Многие годы он отдал научным исследованиям и теперь не мог дождаться возможности целиком окунуться в беллетристику. Он мечтал найти наконец итальянского издателя для своей книги, первого венецианского романа о современности. Говоря об этом, он выпил несколько стаканов мерло.
– Подумать только, ведь эта книга может быть переведена на все языки мира! Только здесь, у себя на родине, это никому не нужно! Кошмар!
В Восточный музей пришел новый директор, который не прибавлял Ванде знаний о Венеции, зато устраивал одну выставку за другой. От этого стало как-то неуютно.
– Вот глупость! – сказала Мария, с шумом выпустив дым, и раздраженно придвинула к Ванде пачку бумаги, которую она читала. – Вот здесь, специально для тебя. Может, тебе и понравится, ведь ты неаполитанка.
Ванда проглотила укол и пододвинула пачку к себе. Это была ксерокопия рукописи.
– Морозини принес. Ты должна прочитать, – сказала Мария, погасила сигарету и начала доставать морские продукты.
– Рыбный суп? – спросила Ванда.
– Рыбный суп, – ответила Мария.
– Бедный Радомир. Он так его любил. Особенно с шафраном.
Она кашлянула, затем придвинулась к столу и начала читать. Мария чистила дары моря.
Прошло несколько часов. Суп стоял остывшим, а Ванда все читала. Иногда она начинала смеяться, и тогда Мария говорила: «Я знала, что тебе понравится». Наконец Ванда положила всю пачку в сумку. Она торопилась. У причала ее ждал Примо. Это была их первая прогулка на лодке после долгой зимы. Ванда, сбежала вниз по ступеням и открыла двери в портик. Издалека она увидела бирюзовую лодку Примо.
– Ну и денек! – сказал Примо, помогая ей сесть в лодку. – Японцы, японцы, японцы.
Ванда устроилась поудобнее. Она прикрыла колени пледом и, вытащив бумажную стопку, улыбнулась Примо.
– Если меня еще хоть раз попросят грести в гондоле с серенадами, я кого-нибудь из них убью, – сказал он.
– Блестящая мысль! – ответила Ванда и разгладила листы бумаги. – Но не забудь утопить и певца.
Они плыли мимо церкви Санта Мария делла Салюте.
– Бессмысленно, – сказал Примо.
– Что? – испуганно спросила Ванда. Она сосредоточенно разбирала перепутавшиеся страницы рукописи.
– Жить в Венеции, – ответил Примо.
– Действительно, – задумчиво ответила она, ища нужную страницу.
Похоже, Морозини близко к сердцу принял критику издателя Мондауди и откровенно изменил стиль последней главы, что слишком резко выбивалось из общей картины: ни тебе «всемирно известного Большого канала», ни «полуночного сияния», ни одной любовной сцены.
Ванда читала, а Примо продолжал жаловаться на японцев, которые носятся по Италии с такой скоростью, что в гондолах сидят уже словно оглушенные.
– Прости, что перебиваю, – сказала Ванда, – но не мог бы ты мне дать дочитать главу?
Сиял первый весенний день, был штиль, небо было синим, как бархатная подушка, и лагуна безмятежно дремала, не желая шевелиться.
25
«Стоял один из тех ясных дней ранней осени иди позднего лета, когда Радомира Радзивилла, последнего владельца Палаццо Дарио, несли в гробу.
Никто точно не знал, был он поляком или скорее всего русским. Радомир Радзивилл. Необычное имя. В Радзивилле было что-то авантюрное. Слишком экзальтированный. Слишком. Одно то, как он сидел в кафе «Флориан», а его все разглядывали… Конечно, Венеции такие люди нужны, но у него все было чересчур. Многие венецианцы считали, что он и дворец купил только для того, чтобы обессмертить себя. Он купил палаццо. Из тщеславия. От самовлюбленности. Но такого ужасного необъяснимого конца он, конечно, не заслужил.
А с другой стороны, так должно было случиться. Он знал, на что шел. Его предупреждал весь город. «Берегитесь!» – говорили ему, указывая на то, что ни один из владельцев Палаццо Дарио не умер своей смертью. Роберт Баулдер – застрелился. Фабио делле Фенестрелле – убит. Мик Суинтон – проломил затылок. Массимо Миниато – его сестра умерла на кукурузном поле. И Вергато – застрелился в спальне дворца. Все они не верили в проклятие.
Разумеется, Радомир Радзивилл тоже боялся. Домоправительница Мария однажды рассказала ему, что слышала голоса и шаги несколько ночей подряд. Она даже видела, как черный молодой человек прошел в спальню Радомира. Сквозь стену! И так же вышел обратно. Она чуть с ума не сошла. Потом Радомир Радзивилл пригласил приехать из Неаполя свою племянницу, Ванду. Южане славятся умением изгонять злых духов. У племянницы были рыжие волосы. Многие говорили, что у нее есть второе лицо.
Сначала погиб телевизионный мастер. Интересно отметить, что его скорее всего прикончил сам Радомир, у которого была известная мужская склонность. Поэтому он и полез за телевизионщиком, довольно симпатичным молодым парнем, на крышу. Тот пытался отбиться от него, кричал, вырывался, но никто ему не помог: ни Мария – домоправительница, ни камердинер Микель. Несчастный парень пытался спастись и сорвался с крыши.
А архитектор, который продал Палаццо Дарио Радомиру, сошел с ума. И маги ничего не могли поделать с Ка Дарио. Маг Александр ходил туда-сюда! И что же? Его арестовали в мужском туалете. И мадам Лидия, уж на что магиня – не справилась.
Проклятие Палаццо Дарио касалось не только его владельцев, но и его обитателей. Эта Мария была довольно странной персоной. А после смерти Радомира совсем распустилась и стала очень агрессивной. Однажды чуть было не избила японскую туристку за то, что та не уступила ей место в вапоретто. Потом она стала все чаще кормить голубей. Когда же это запретили, а ее оштрафовали, она совсем помешалась. В последний раз ее видели недалеко от Понте делла Паэлья, она сидела под аркой Дворца дожей и гадала туристам по руке.
Камердинер Микель после смерти Радомира тоже окончательно утратил остатки своего и без того слабого рассудка. Собственно говоря, он тоже мог быть виновен в смерти своего хозяина, пригласив для изгнания духов своих темнокожих братьев. Венецианский мавр виновен. Они жили во дворце, набиваясь в его комнату под крышей. Кто же не испугается? Повсюду одни черные лица. В темноте их вообще не видно. Только глаза, ох уж эти глаза!
Иногда, когда я прохожу вечером по Калле дель Каффетье, они толпой идут навстречу с сумками через плечо к катеру на Кампо Ла Фениче, чтобы переехать в Рацция в Калле.
Март прошел. А они все кричат: «Prada? Хорошая цена, доктор!»
Они заполонили весь город, всю страну, полиция уже не справляется. Африканцы, куда ни посмотришь. С деревьев и прямо в Венецию. Откуда знать, что творится в их черных головах? Они ждут любой возможности. Разумеется, Радомир это чувствовал. Его коробило при одной только мысли, что в его отсутствие эти африканцы шастают в его дворец. «Они меня когда-нибудь сожрут», – были его собственные слова, говорила мне Мария. Она же и обнаружила его, как это лучше выразить, бренные останки.
Его племянница Ванда все отрицала. Оно и понятно, ведь она единственная наследница. Известно – злые духи снижают цену! При погребении, однако, было непонятно, есть ли что-то в гробу или нет. Гроб несли так, словно он был бумажный. Конечно, Радомир был утонченной натурой, но не до такой же степени.
Ванда, получившая Палаццо Дарио в наследство, еще некоторое время жила там после смерти дяди. С одним гондольером. Говорили, что он был еще и художником. Однако, если он художник, значит, я – королева Маргерита. Однажды, в ясный весенний день, они отправились на лодке по лагуне. Был штиль, небо было синим, как бархатная подушка, и лагуна безмятежно дремала, не желая шевелиться.
Они не вернулись.
Палаццо Дарио снова продается».
Впредь в те дни, когда Примо будет работать, он не станет переезжать в гондоле с берега на берег всемирно известного Большого канала, а будет натирать мозоли, карабкаясь по мосту Академии и толкаясь с потными туристами.
– Венеция неповторима, – сказала вдова Пиньятти.
Мужчины смотрели на Примо так, словно перед ними стояло говорящее пресмыкающееся, с которым им предстояло говорить о среде его обитания.
– У него красивая шея, – сказала жена графа Гримани, глотнув ртом воздух, – видимо, от гребли.
Радомир посадил Примо рядом с австрийской баронессой. Ванда готова была его придушить. Она слышала, как баронесса сказала:
– Вы гондольер? Нет? Как романтично!
Благодаря случившейся паузе Радомир решил отделаться от неприятной темы и привлечь к себе всеобщее внимание, вырвав эстафету из рук своего тайного соперника, графа Морозини. Он с наслаждением заговорил о Палаццо Дарио, о последних сеансах по изгнанию проклятия, о том, что рука рока, лежащего на дворце, дотянулась даже до мужского туалета на рыбном рынке, где арестовали мага Александра, и о плохом дизайнерском вкусе его – Радомира, который, по мнению госпожи Лидии, и притягивает злых духов.
– О, если бы все неуспокоенные души, обитающие в Палаццо Дарио, могли заговорить! – воскликнула советница по налогам, впервые за весь вечер, который она проводила, неторопливо вычищая пепельницы.
– В этом дворце могли жить и куртизанки, – сказала президент Фонда Палладио, мечтательно улыбнувшись Примо и не замечая красноречивого взгляда своего мужа. – Может быть, сама Вероника Франко, которая провела ночь с Генрихом IIl Французским во время его приезда в Венецию. Она увлекла его.
– Откуда ты знаешь? – спросил ее муж.
– Это известно всем! – резко ответила она.
– Она была одной из самых блестящих поэтесс Венеции, – сказал Морозини, восстанавливая свою репутацию ученого-исследователя. – Она была, позвольте заметить, любовницей трех моих предков: у нее была связь с Маффио Морозини, непристойным поэтом, все началось с литературного спора, в котором она победила; с его братом – Доменико Морозини, конгениальным поэтом, она была его протеже, и с его кузеном – дипломатом Марко Морозини.
– Со всеми тремя вместе? – взволнованно спросила советница по налогам, но Морозини не обратил на нее внимания.
– Была ведь еще куртизанка, которая посоветовала Жан Жаку Руссо бросить женщин и заняться математикой, – заметила жена графа Гримани и бросила кокетливый взгляд на Примо. – А у вас в семье были куртизанки?
– Разумеется, были, – ответил Примо к удивлению Ванды.. – Как же ее звали… Камидлета дель Орсо. Она, случайно, не за одного из Гримани вышла замуж?
– Нет! – возмутился граф Гримани, словно оскорбили его любимую тетушку. – Вы путаете с семьей Цорци.
Разговор о куртизанках мог перерасти в скандал, и Радомир дал знак оркестру. Играли танго, вальсы и мазурки, постепенно танцевальное пространство все заполнилось парами. Гримани танцевал, двигаясь так, будто старался стереть прилипшую к подошве жвачку. Он шаркал ногами по полу, но, как видно, жвачка отставать не хотела. Графиня Гримани, высоко поднимая руки, двигала кистями из стороны в сторону, выкручивая невидимые лампочки. Владелец древесного питомника танцевал пасодобль с синьорой Костанцо, забыв свои антивенецианские настроения. Театральный декоратор Костанцо танцевал квикстеп с вдовой Пиньятти, вальс с президентом Фонда Палладио и танго с Вандой.
Во время танго Ванда услышала – Костанцо именно в этот момент опрокинул ее так, что она, казалось, стукнется головой об пол – как низенькая маленькая австрийская баронесса сказала Примо: «Венеция всегда Венеция» и пригласила его танцевать. И Примо не только не отказался, но еще и улыбнулся в ответ. Какой-то дурацкой улыбкой, подумала Ванда. Неужели он не видел, как баронесса походила на морской огурец? Радомир тоже улыбался ликующей улыбкой. Слегка преждевременно, решила Ванда.
И тут с потолка сорвалась люстра.
23
О том, какую роль может сыграть люстра для коронарных сосудов сердца
Такой Радомир не мог представить себе свою кончину. Просто в одночасье уйти из жизни? Не объявляя об этом всему миру, без драматургии? Оказаться свечой, которую загасили незримым мановением. Знай он об этом, он был бы возмущен.
Ванда в полной растерянности сидела около своего мертвого дяди. Все формальности были закончены. Врач подтвердил факт кончины и посоветовал из-за сентябрьской жары похоронить Радомира в течение двух дней. Ванда, возможно, ждала, что он вот-вот еще раз поднимется и сядет в своей постели. Казалось, ему еще отпущено время и предоставлена возможность очнуться и удивленно воскликнуть «One, jam satis!» (О, довольно! – Гораций).
Чем дольше он так лежал, тем более недовольное и ворчливо-задиристое выражение принимало его лицо. Лоб покрылся морщинками, словно он в любую минуту готов был поссориться по любому поводу.
«Когда я вижу какого-нибудь дебильного наследника престола, я совершенно не жалею, что Италия – не монархия», – казалось, скажет он. Или: «Настанет время, когда Венеция окончательно уйдет под воду!»
* * *
Его обнаружила Мария. Как обычно, около десяти утра, она вошла в его спальню, чтобы открыть ставни на окнах, впустить в комнату чистый свежий воздух, а заодно выкурить у окна сигаретку. Она ловко стянула с кровати покрывало, чтобы проветрить его, встряхнув из окна. И тут она увидела Радомира. Он лежал на животе, повернув голову набок, волосы растрепались, рот был полуоткрыт.– Мадонна! – вскрикнула Мария. – Как вы меня напугали!
Она никогда не видела Радомира в пижаме и тем более в постели. Обычно он звонил один раз, давая ей знать, что в комнату можно войти. Это значило, что он уже отправился в свою суперванную приводить себя в порядок.
Сейчас он был в шелковой полосатой пижаме серебристо-серого цвета.
– Такое замечательное сегодня утро, настоящее позднее лето! – сказала Мария. – Слишком даже хорошее, чтобы валяться в постели.
Возможно, это был розыгрыш. Мария знала, что Радомир всегда встает чудовищно поздно именно тогда, когда за окном светит солнце. Это для других хорошая погода была поводом пораньше начать день. Радомир же считал для себя принципиальным, в отличие от других, не ставить свою жизнь в зависимость от погодных условий. Она удивилась, что он ей не ответил. Это было странно.
– Синьор! – окликнула его Мария, ожидая, что он вскочит и выгонит ее из спальни. – Синьор Радомир!
Не дождавшись ответа, она подошла поближе и, наклонившись, приложила ухо к его губам. Он не храпел, но ничего другого Мария и не ждала. Лишь после того, как она тронула его за плечо, а он снова не отозвался, она закричала.
С рыданиями и призывами ко всем святым Мария вывалила случившееся на Ванду, и они вдвоем побежали в спальню Радомира.
Оказалось, что Ванда совсем не знает, что же надо делать. Она потрогала его лоб, как у больного с температурой, пощупала пульс. Радомир уже был холодным.
– Мария, – сказала Ванда, – я думаю, он умер.
Она посмотрела на недовольное лицо Радомира. Да, у него, конечно, есть повод злиться, подумала она. Ведь так никто не договаривался.
Это была потрясающая вещь. XVIIl век, Ка Реццонико, как называли эту люстру, выполненную по образцу из дворца Реццонико на всемирно известном Большом канале. Люстра на 18 свечей, она висела в Ка Дарио еще со времен Анри Ренье. Радомир очень гордился ею. «Польский консул, который лет 50 назад гостил в Ка Дарио, прожигал жизнь в свете этой люстры!» – любил острить он каждый раз, щелкая выключателем. А это случалось не часто. Он считал слишком расточительным включать люстру только для того, чтобы почитать газету. Которое столетие люстра висела в салоне на кованом железном крюке. И вот разбита – разлетелась на миллиарды стеклянных брызг. И все из-за того, что этот кретин-электрик так неумело укрепил на ней праздничную гирлянду, что крепление не выдержало. Центнер муранского стекла обрушился вниз, но, к счастью, лишь слегка задел Радомира. Большинство гостей позеленели от испуга, но чудесным образом никто не получил даже царапины. Было похоже, что Радомир даже доволен. Как хозяин собаки, которому наконец удалось заставить пуделя показать гостям несколько удачных номеров. «Мир взирает на нас», – прошептал он Ванде. Ему столько лет пришлось прожить в проклятом дворце, прежде чем что-то настоящее, существенное произошло на глазах у всех.
А теперь… Просто скончался во сне. Такого от своего палаццо он не ждал, думала Ванда, сидя около Радомира.
Мария, уже успокоившись и ища себе сообразное случившемуся занятие, убирала комнату умершего. Снаружи, со стороны всемирно известного Большого канала, в комнату лилась «Ciao-Venezia-ciao-Venezia– ciao-ciao-ciao».
– Святая Мадонна! – перекрестившись, вздохнула Мария.
Она закрыла ставни, завесила окна черными гардинами и зажгла свечи.
Когда Ванда сообщила Микелю печальную весть, он чуть было не потерял сознание. «Проклятие! Проклятие! Проклятие!» – бесконечно повторял он. Наконец он сказал, что готов сделать для усопшего все необходимое.
Всем было понятно, что Радомира нужно похоронить в его любимом костюме венецианского вельможи эпохи рококо из розового атласа с кружевным жабо. Микель привел в порядок его лицо, надел на него парик и положил вдоль тела трость с серебряным набалдашником.
Ванда нашла, что покойный смотрится очень неплохо, даже красиво, с подведенными бирюзовым штрихом веками, ртом сердечком и мушкой на щеке.
Пришел священник из церкви Санта Мария делла Салюте. Пожилой человек в рясе с пятнами, от которого пахло вином. Он не удостоил разодетого покойника даже взглядом. Точно так же он читал бы молитву и над дубовым комодом.
На Кампиелло Барбаро Мария купила все необходимое, а Ванда позвонила в похоронное бюро Безмятежной. Тогда вся Венеция узнала о кончине Радомира. Вечером пришли первые посетители выразить соболезнование. Старая подруга Радомира – графиня Мария Пиа Ферри и адвокат Карле. Оба только вчера вечером вернулись из отпуска, поэтому и не были на роковом празднике в честь Исторической регаты.
– Он мучился или это была мгновенная смерть? – спросила графиня.
– Он просто уснул и не проснулся. Его часы остановились. Кончился завод. Так сказал врач, – ответила Ванда.
– Если на человека падает люстра, нет ничего удивительного в том, что с места он уже не сойдет, – сказал адвокат Карле.
– Да, мы слышали об этой люстре, – подтвердила графиня и закашлялась.
– Его срок вышел. Сердце остановилось, – упорно твердила Ванда.
– Неудивительно, – в один голос сказали графиня и адвокат.
Затем пришел заместитель директора музея по древностям и искусству. С женой.
– Да, да, – сказал он, взглянув на мушку на щеке Радомира. – Понимаю. Но как это могло случиться, чтобы крючок оборвался, если он провисел уже несколько столетий? Странно.
– Коронарные сосуды, – ответила Ванда. – Врач сказал, вероятно, это сосуды. Склероз.
– Понятно, – медленно произнес заместитель директора. – Значит, сосуды.
Он улыбнулся.
Потом пришли соседи. Мясник с Кампиелло Барбаро, инженер Трескони со своей кузиной из Палаццо Барбаро. Они не могли не почтить Радомира в последний раз.
– Как это случилось? – спрашивал каждый.
Ванда говорила о склеротичных коронарных сосудах Радомира. Все понимающе улыбались.
– Да, да, – повторяли они. – Коронарные сосуды.
«Gazzettino» отдала дань Радомиру уже на следующий день. «Радомир Радзивилл, Seigneur du Carneval107, скончался в Палаццо Дарио», – было напечатано на странице местных новостей. О нем писали, как о выдающейся личности, страстном венецианце, большом оригинале, феллиниевской натуре, знатоке искусств и радушном хозяине, ушедшем из жизни при трагических и не вполне выясненных обстоятельствах.
– Что за черт! – сказал бы Радомир, если бы имел удовольствие прочесть некролог о себе.
Только на второй странице появились слова «проклятие Ка Дарио», и они сопровождались впечатляющим комментарием о «покрытых мраком тайнах» и «Злом роке».
Ванда с трудом нашла четырех носильщиков. Микель, это понятно, а кто еще? Примо отпадал, он должен был вести траурную гондолу. А Радомир вот уже много лет дружил исключительно с женщинами. Молодые люди, посещавшие его салон, чтобы украсить его жизнь, испарялись с той же легкостью, что и появлялись. Остался только молодой поэт с последних сборищ. Но если ему трудно прямо держать даже собственную голову, как же он удержит гроб? Ванда решила обратиться к музыкантам из оркестра Радомира, они показались ей немного покрепче: стекольщик (саксофон), реставратор мебели (скрипка) и окулист (рояль). Но когда они пришли, оказалось, что все четверо, включая Микеля, жутко отличаются ростом. Микеяь, по меньшей мере, 1, 90, стекольщик – 1, 60 на каблуках. Но выбора не было. Гроб выглядел, как странное чудовище на четырех ногах разной длины.
Внизу, у дворцового причала ожидала траурная гондола. Четыре гондольера, одетые в черное, выглядели как пажи при отелях. И Примо, изобразивший по этому поводу мертвенно-горькую мину на лице, но встретивший Ванду вспышкой подобия улыбки. Гондола была больше обычной и обита черной и фиолетовой тканью, на ее носу стояла фигура Мадонны со сложенными руками, как на галионе. Опуская гроб в гондолу, Микель оступился на заросшем водорослями причале. Радомир чуть было не свалился в канал.
Траурная месса в церкви Санта Мария делла Салюте была великолепна. Пышнее Festa della Salute108, подумали многие.
Вся Венеция была здесь. В завещании Радомир пожелал, чтобы на панихиде звучала музыка Нино Рота из фильма «Бездельники». Четыре носильщика старались шагать в ритм музыки вслед за служителями церкви, что под эту музыку было совсем непросто. Невольно они начали пританцовывать.
Радомир отправился в последний путь в сосновом гробу в прекрасную погоду, задержавшуюся от позднего лета. Голубое небо со сверкающим белым налетом вздымалось над лагуной, на волнах которой, словно кувшинка, покачивалась Венеция.
Радомир завещал, чтобы траурная гондола с четырьмя гондольерами ни в коем случае не сокращала путь через Рио Санта Джустина мимо Гражданского госпиталя. «Только не мимо этой жуткой больницы, где каналы забиты грузовиками и мусоросборщиками!» – часто повторял он. Нет, надо было проплыть вокруг церкви Святой Елены.
Гости разместились в такси, которое следовало до кладбища Сан Микеле. Когда гондола причалила, неожиданно поднялся. ветер. Еще мгновение назад вода мирно дремала у ступеней церкви Санта Мария делла Салюте, но вдруг начала волноваться, то бросаясь на камни, то отступая от них. Лагуна выгнула спину. Ванда подумала, что Радомир, должно быть, тоже перевернулся в гробу.
Пышная церемония продолжалась. За гробом следовала длинная траурная процессия. Ванда была бледна, ей было плохо от ладана, которым кадили два церковных служителя. Стоя у гроба, она вытирала нос и принимала соболезнования. От многочисленных Раймонд Раймонди, Антонелл Антонелли, молодых поэтов – она пожимала бесконечное число рук. Даже кельнеры из кафе «Флориан» пришли почтить память своего завсегдатая.
Наконец к Ванде подошел Джироламо Морозини.
– Мне жаль вашего дядю, синьорина, – сказал он, пожимая ей руку. – У него, у вашего дяди, был стиль. И вкус. Да, да. Как вспомню только этих Геркулесов… Он купил их у меня. У него был острый глаз на достойные вещи. Если у вас нет никаких планов, синьорина доктор, я говорю о Геркулесах, имейте меня в виду. И оруженосцы эпохи Ренессанса тоже. Всегда к вашим услугам.
Ванда шмыгнула носом.
– Да, да, – сказал он. – События разворачивались бурно.
– Мой дядя скончался, – резко возразила Ванда, – мирно!
– О да, конечно, уснул вечным сном, разумеется, почил, почил, – забормотал Морозини. – А я и забыл.
Он улыбнулся Ванде, словно ему удалось расшифровать тайное послание.
Постепенно начали расходиться. Тени от кипарисов на кладбище Сан Микеле стали длиннее. Ванда в последний раз посмотрела на могилу Радомира и тоже покинула кладбище.
«Умереть – это лучшее, что можно совершить в Венеции», – всегда говорил Радомир. Однажды вечером, когда они сидели на террасе и пили bellini109, он сказал: «Знаешь, Ванда, почему я торчу на здешних коктейлях, толкаюсь с туристами, вляпываюсь в голубиный помет? Только потому, что тогда я умру здесь, как подобает».
На его камне должно быть написано «morto a Venezia»110.
Он считал эти надписи на надгробиях кладбища Сан Микеле особенно ценными.
«Born in Cleveland»111, а внизу «Died in Venice»112.
Слова «morto a Venezia» облагораживали любую жизнь и исправляли ошибку с Брауншвейгом и Кливлендом. И с Везермаршем тоже. Так и свершилось.
24
Первый рыбный суп без Радомира
Мария читала на кухне, зажав в пальцах сигарету.
– Вьющееся растение из пяти букв или предлог из двух букв? – спросила Ванда.
– Что, мне больше делать нечего? – ответила Мария.
– Извини, – сказала Ванда. – Я не хотела тебе мешать.
Со времени кончины Радомира Мария стала еще более несносной, чем при нем, подумала Ванда. Ей, видимо, не хватало его капризов, которые в свою очередь регулировали перепады ее собственного настроения. Прошло уже полгода, как его не стало. Его всем не хватало. Без его монологов и бесконечных переодеваний в Палаццо Дарио стало тихо. Микель сразу же после смерти Радомира покинул дворец и перешел на службу к графине Марии Пиа Ферри. А кроме того, из венецианской жизни Ванды ушла одна из важных ее составляющих – Джироламо Морозини. Ему наконец удалось получить разрешение на более ранний уход на пенсию, с получением которой он хотел полностью посвятить себя литературному творчеству, о чем он и сообщил Ванде. Многие годы он отдал научным исследованиям и теперь не мог дождаться возможности целиком окунуться в беллетристику. Он мечтал найти наконец итальянского издателя для своей книги, первого венецианского романа о современности. Говоря об этом, он выпил несколько стаканов мерло.
– Подумать только, ведь эта книга может быть переведена на все языки мира! Только здесь, у себя на родине, это никому не нужно! Кошмар!
В Восточный музей пришел новый директор, который не прибавлял Ванде знаний о Венеции, зато устраивал одну выставку за другой. От этого стало как-то неуютно.
– Вот глупость! – сказала Мария, с шумом выпустив дым, и раздраженно придвинула к Ванде пачку бумаги, которую она читала. – Вот здесь, специально для тебя. Может, тебе и понравится, ведь ты неаполитанка.
Ванда проглотила укол и пододвинула пачку к себе. Это была ксерокопия рукописи.
– Морозини принес. Ты должна прочитать, – сказала Мария, погасила сигарету и начала доставать морские продукты.
– Рыбный суп? – спросила Ванда.
– Рыбный суп, – ответила Мария.
– Бедный Радомир. Он так его любил. Особенно с шафраном.
Она кашлянула, затем придвинулась к столу и начала читать. Мария чистила дары моря.
Прошло несколько часов. Суп стоял остывшим, а Ванда все читала. Иногда она начинала смеяться, и тогда Мария говорила: «Я знала, что тебе понравится». Наконец Ванда положила всю пачку в сумку. Она торопилась. У причала ее ждал Примо. Это была их первая прогулка на лодке после долгой зимы. Ванда, сбежала вниз по ступеням и открыла двери в портик. Издалека она увидела бирюзовую лодку Примо.
– Ну и денек! – сказал Примо, помогая ей сесть в лодку. – Японцы, японцы, японцы.
Ванда устроилась поудобнее. Она прикрыла колени пледом и, вытащив бумажную стопку, улыбнулась Примо.
– Если меня еще хоть раз попросят грести в гондоле с серенадами, я кого-нибудь из них убью, – сказал он.
– Блестящая мысль! – ответила Ванда и разгладила листы бумаги. – Но не забудь утопить и певца.
Они плыли мимо церкви Санта Мария делла Салюте.
– Бессмысленно, – сказал Примо.
– Что? – испуганно спросила Ванда. Она сосредоточенно разбирала перепутавшиеся страницы рукописи.
– Жить в Венеции, – ответил Примо.
– Действительно, – задумчиво ответила она, ища нужную страницу.
Похоже, Морозини близко к сердцу принял критику издателя Мондауди и откровенно изменил стиль последней главы, что слишком резко выбивалось из общей картины: ни тебе «всемирно известного Большого канала», ни «полуночного сияния», ни одной любовной сцены.
Ванда читала, а Примо продолжал жаловаться на японцев, которые носятся по Италии с такой скоростью, что в гондолах сидят уже словно оглушенные.
– Прости, что перебиваю, – сказала Ванда, – но не мог бы ты мне дать дочитать главу?
Сиял первый весенний день, был штиль, небо было синим, как бархатная подушка, и лагуна безмятежно дремала, не желая шевелиться.
25
«Последняя на данное время часть драмы.
Радомир Радзивилл, или Правдивая история»
«Стоял один из тех ясных дней ранней осени иди позднего лета, когда Радомира Радзивилла, последнего владельца Палаццо Дарио, несли в гробу.
Никто точно не знал, был он поляком или скорее всего русским. Радомир Радзивилл. Необычное имя. В Радзивилле было что-то авантюрное. Слишком экзальтированный. Слишком. Одно то, как он сидел в кафе «Флориан», а его все разглядывали… Конечно, Венеции такие люди нужны, но у него все было чересчур. Многие венецианцы считали, что он и дворец купил только для того, чтобы обессмертить себя. Он купил палаццо. Из тщеславия. От самовлюбленности. Но такого ужасного необъяснимого конца он, конечно, не заслужил.
А с другой стороны, так должно было случиться. Он знал, на что шел. Его предупреждал весь город. «Берегитесь!» – говорили ему, указывая на то, что ни один из владельцев Палаццо Дарио не умер своей смертью. Роберт Баулдер – застрелился. Фабио делле Фенестрелле – убит. Мик Суинтон – проломил затылок. Массимо Миниато – его сестра умерла на кукурузном поле. И Вергато – застрелился в спальне дворца. Все они не верили в проклятие.
Разумеется, Радомир Радзивилл тоже боялся. Домоправительница Мария однажды рассказала ему, что слышала голоса и шаги несколько ночей подряд. Она даже видела, как черный молодой человек прошел в спальню Радомира. Сквозь стену! И так же вышел обратно. Она чуть с ума не сошла. Потом Радомир Радзивилл пригласил приехать из Неаполя свою племянницу, Ванду. Южане славятся умением изгонять злых духов. У племянницы были рыжие волосы. Многие говорили, что у нее есть второе лицо.
Сначала погиб телевизионный мастер. Интересно отметить, что его скорее всего прикончил сам Радомир, у которого была известная мужская склонность. Поэтому он и полез за телевизионщиком, довольно симпатичным молодым парнем, на крышу. Тот пытался отбиться от него, кричал, вырывался, но никто ему не помог: ни Мария – домоправительница, ни камердинер Микель. Несчастный парень пытался спастись и сорвался с крыши.
А архитектор, который продал Палаццо Дарио Радомиру, сошел с ума. И маги ничего не могли поделать с Ка Дарио. Маг Александр ходил туда-сюда! И что же? Его арестовали в мужском туалете. И мадам Лидия, уж на что магиня – не справилась.
Проклятие Палаццо Дарио касалось не только его владельцев, но и его обитателей. Эта Мария была довольно странной персоной. А после смерти Радомира совсем распустилась и стала очень агрессивной. Однажды чуть было не избила японскую туристку за то, что та не уступила ей место в вапоретто. Потом она стала все чаще кормить голубей. Когда же это запретили, а ее оштрафовали, она совсем помешалась. В последний раз ее видели недалеко от Понте делла Паэлья, она сидела под аркой Дворца дожей и гадала туристам по руке.
Камердинер Микель после смерти Радомира тоже окончательно утратил остатки своего и без того слабого рассудка. Собственно говоря, он тоже мог быть виновен в смерти своего хозяина, пригласив для изгнания духов своих темнокожих братьев. Венецианский мавр виновен. Они жили во дворце, набиваясь в его комнату под крышей. Кто же не испугается? Повсюду одни черные лица. В темноте их вообще не видно. Только глаза, ох уж эти глаза!
Иногда, когда я прохожу вечером по Калле дель Каффетье, они толпой идут навстречу с сумками через плечо к катеру на Кампо Ла Фениче, чтобы переехать в Рацция в Калле.
Март прошел. А они все кричат: «Prada? Хорошая цена, доктор!»
Они заполонили весь город, всю страну, полиция уже не справляется. Африканцы, куда ни посмотришь. С деревьев и прямо в Венецию. Откуда знать, что творится в их черных головах? Они ждут любой возможности. Разумеется, Радомир это чувствовал. Его коробило при одной только мысли, что в его отсутствие эти африканцы шастают в его дворец. «Они меня когда-нибудь сожрут», – были его собственные слова, говорила мне Мария. Она же и обнаружила его, как это лучше выразить, бренные останки.
* * *
Его племянница Ванда все отрицала. Оно и понятно, ведь она единственная наследница. Известно – злые духи снижают цену! При погребении, однако, было непонятно, есть ли что-то в гробу или нет. Гроб несли так, словно он был бумажный. Конечно, Радомир был утонченной натурой, но не до такой же степени.
Ванда, получившая Палаццо Дарио в наследство, еще некоторое время жила там после смерти дяди. С одним гондольером. Говорили, что он был еще и художником. Однако, если он художник, значит, я – королева Маргерита. Однажды, в ясный весенний день, они отправились на лодке по лагуне. Был штиль, небо было синим, как бархатная подушка, и лагуна безмятежно дремала, не желая шевелиться.
Они не вернулись.
Палаццо Дарио снова продается».