Страница:
Ревич Всеволод
Реализм фантастики (полемические заметки)
ДИСКУССИОННЫЙ КЛУБ ФАНТАСТОВ
ВСЕВОЛОД РЕВИЧ
Реализм фантастики
(полемические заметки)
Зачастую бывает трудно дать исчерпывающее определение самым распространенным понятиям. Например: что есть человек? Правда, миллиарды людей превосходно отличают себе подобных от всего прочего, не испытывая ни малейших затруднений от незнания научных дефиниций. Но такая умиротворенность длится лишь до поры до времени. "Пора и время" возникают, когда мы сталкиваемся с пограничными случаями. Представим себе... Впрочем, незачем затруднять воображение, искомая ситуация детально описана в романе Веркора "Люди или животные?". Французский писатель убедительно показал, что столь, казалось бы, академичное дело, как определение сущности человека, может стать источником весьма драматичных столкновений. В полемику вовлечен и сам читатель, который убеждается, что вопрос, на который ищет ответ книга, и вправду не из простых.
Дискуссии членов парламентской комиссии в романе "Люди или животные?" по вопросу, что же такое человек, весьма напоминают полемику, ведущуюся в нашей критике по вопросу, что такое современная фантастическая литература, или научная фантастика, как ее обычно называют.
"Не признавать" сейчас фантастику не то чтобы невозможно (этото как раз возможно, есть немало читателей, литераторов, печатных органов, издательств, которые по старинке ее "не признают"), а нелепо, неразумно. Массированное наступление на читателя, которое ведет сейчас фантастика во всем мире, заставляет к ней относиться как к мощному идеологическому оружию, оказывающему основательное воздействие на умы и заслуживающему - хотя бы только в силу своей массовости - серьезного подхода. Как известно, читатель вовсе не протестует против "агрессии" фантастики, а, наоборот, всячески подогревает ее своим энтузиазмом.
Но... в 1938 году в "Литературной газете" Александр Беляев назвал фантастику "Золушкой", а через 25 лет Ариадна Громова, не зная о статье А. Беляева, точно так же озаглавила свою статью в той же "Литературной газете". Почему же фантастику так долго не пускают в высшее общество и действительно ли она "Золушка", то есть особа, которая превосходит своими достоинствами сестер, имеющих беспрепятственный доступ в королевские чертоги?
Теория фантастики находится пока еще в зародышевом состоянии, однако если выписать здесь формулировки, которые были пред" ложены хотя бы за последние три-четыре года, вся остальная часть статьи состояла бы уже только из них. Среди определений наблюдаются целые реестры, чуть ли не на страницу, состоящие из многих пунктов, может быть в отдельности и справедливых, но не дающих возможности решать спорные вопросы. А есть и такие, которые почему-то хочется сравнить с высказываниями отставного полковника Стренга из того же веркоровского романа, который -- помните? - предлагал положить в основу определения человека половые извращения.
А стоит ли вообще заниматься подобными дебатами? Миллионы любителей фантастики безошибочно раскупают в книжных магазинах нужные им книги. Думаю, правда, что они руководствуются при этом либо именем зарекомендовавшего себя автора, либо рубрикой на титульном листе. Но зато уж издательства, ставящие эти рубрики, они-то, разумеется, знают, что делают.
А вот что такое, например, "Люди или животные?"? Относится ли роман Веркора к научно-фантастическому жанру? Да? Нет? Почему?
"САМИ ПО СЕВЕ" ИЛИ "НЕ САМИ ПО СЕБЕ"?
Мне кажется, что большинство сложностей и неудач рождено тем, что зачастую критики пытаются определять не столько самое суть фантастики, давно, кстати, определенную в любом толковом словаре, сколько термин "научная фантастика". При этом тратится масса энергии на доказательство того, что наша фантастика может быть только научной и никакой другой. А вопрос о том, для чего она, собственно, нужна, либо отодвигается на второй план, либо на него даются явно неудовлетворительные ответы.
Разумеется, авторы этих ответов вовсе не считают их неудовлетворительными. Но... Но полемические заметки тoгда и пишутся, когда возникает желание поспорить.
В предисловии к недавно вышедшему у нас роману американца Хьюго Гернсбека "Ральф 124С41 + " Александр Йазанцев сообщает o дискуссии, в которой он участвовал на брюссельском телевидении; "Устроители этого выступления исповедовали современную точку зрения некоторых американских критиков от фантастики, объявивших, что нынешнего читателя якобы не интересуют пути технических решений любых проблем, его занимают будто бы лишь ситуации, возникающие в результате новых научных и технических решений... Такому направлению фантастики противостоит прежде всего советская научно-фантастическая литература..." В другом месте автор предисловия, критикуя американских писателей, применяет еще более сжатую формулу, говоря о "фонтанах сделанных или еще не сделанных изобретений, которые нужны были не сами по себе, а лишь для того, чтобы поставить героя" в ту или иную ситуацию (подчеркнуто мной. - В. Р.).
Итак, по мнению A. KasaHuesai научная фантастика - это литература, которую интересуют пути технических решений любых проблем, научные гипотезы, открытия, изобретения сами п о с е б е.
Так ли это?
Не должна ли существовать в фантастическом произведении какая-то "высшая" цель, кроме пропаганды той или иной научнотехнической идеи? Может быть, не стоило так безоговорочно заявлять, что в то время как западные писатели занялись отношениями между людьми, наши с головой погружены в изобретательство и рационализаторство?
Можно без труда назвать множество произведений, где научная или техническая идея и вправду занимает автора сама по себе.
Возьмем хотя бы "Плутонию" В. Обручева, рассказывающую в занимательной форме о прошлом животного мира Земли, или "Приключения Карика и Вали" Я. Ларри, где герои, уменьшившиеся фантастическим способом до макроскопических размеров, получают возможность - познакомиться вблизи с жизнью насекомых. Разве не очевидно, что такие книги - своеобразная отрасль научной популяризации? Это подтверждается и тем, что наиболее удачные произведения подобного рода принадлежат чаще всего самим ученым.
Прекрасный пример - очерки К. Циолковского "На Луне" и "Вне Земли", точно и конкретно предсказавшие поведение человека в непривычных условиях скажем, в невесомости. Или "Алмазная труба", наглядное свидетельство дара предвидения у И. Ефремова как ученого, предсказавшего алмазы в Якутии до их фактического открытия.
В других фантастических произведениях (их гораздо больше) пропагандируются всевозможные научно-технические "придумки" со значительно менее прикладным звучанием, чем в "Карике и Вале": полеты к звездам, искусственные острова, подводные раскопки, встречи со следами иных цивилизаций, побывавших на Земле, а то и с самими представителями упомянутых цивилизаций, мыслящие роботы, усовершенствование человеческого организма... Я имею в виду многие рассказы и повести А. Днепрова, М. Емцева и Е. Парнова, А. Шалимова, С. Гансовского, И. Росоховатского и т. д.
Такая фантастика тоже носит титул научной и в общем имеет на это право. Однако названные авторы вряд ли безропотно согласятся с тем, что смысл их произведений целиком исчерпывается наукой и техникой. И действительно, налицо более или менее беллетризованная форма. Но, к сожалению, чаще всего это лишь видимость художественности, некий багет, который хотя и подбирается по размерам картины, с легкостью может быть заменен другим, совершенно на него не похожим. Сама же картина - научно-техническая гипотеза - от этого не пострадает. Страдающей стороной, как правило, бывает искусство слова. Для большей части так называемой научной фантастики характерны схематизм, приблизительность в обрисовке людей, скоропись, невыразительность художественных .средств, очерковость в худшем смысле. Оно и понятно, ведь внимание писателя устремлено в иную сторону.
Если воспользоваться математической терминологией, то произведение "очень" научной фантастики стремится к определенному пределу, и пределом этим служит сама гипотеза, сама идея, так сказать, в очищенном виде, действительно сама по себе. И надо сказать, что. часто именно такая, очищенная от всякой беллетристической оболочки научно-фантастическая гипотеза может быть куда интересней, чем "неочищенная". В научной или научно-популярной статье автор может, не стесняясь, развернуть аргументацию, привести математические выкладки и т. д. Нельзя ли втиснуть такую же аргументацию, такие же формулы в рассказ, роман, повесть?
Можно. И это делается. Но зачем? Ведь художественное обрамление будет только мешать, а не помогать раскрытию основной мысли автора.
Наглядный пример. Мне представляется, что за последнее десятилетие одной из наиболее смелых или, во всяком случае, привлекших всеобщее внимание была гипотеза советского астрофизика И. Шкловского об искусственном происхождении спутников Марса.
Опубликованная сначала в "Комсомольской правде", эта гипотеза вошла в книгу И. Шкловского "Вселенная, жизнь, разум", второе издание которой разошлось мгновенно, так же как и первое. В самом деле, кого не взволнует столь заманчивая вероятность, если она подкреплена весьма убедительными, а для непосвященных лиц и неопровержимыми доводами?
Можно ли эту же гипотезу положить в основу научно-фантастической книги? Вполне, такие произведения существуют. Взять хотя бы повесть Владимира Михайлова "Особая необходимость". Правда, она увидела свет после появления в печати предположений ученого, что, конечно, сильно понижает акции фантаста, но оставим в стороне это соображение.
Мы узнаем из повести о межпланетном полете советских космонавтов, обнаруживших, что спутник Марса Деймос - это гигантский звездолет, база для полетов космических кораблей, по неясным причинам оставленная ее создателями. Повесть написана вполне профессионально и читается легко. Но даже эмоционально (не говоря уже о степени убедительности) она воздействует куда слабее, чем статья или книга И. Шкловского.
Да, В. Михайлов занимательно описал внутреннее устройство Деймоса и злоключения космонавтов, не сразу освоившихся с незнакомой техникой. Но для чего это написано? Хотел ли автор, чтобы ему поверили? Вряд ли. Значит, произведение написано ради чего-то еще. Несомненно. Повесть В. Михайлова один из вариантов распространенной в фантастике ситуации: встреча человека с Неведомым. Но раз так, то в действие вступают уже иные, не научно-логические, а художественные законы: мы хотим, чтобы нам показали с психологической достоверностью, как будут вести себя люди при такой встрече. И здесь-то сразу обнаруживаются слабости книги - характеры намечены эскизно, переживания героев изображены неглубоко.
Допустим, что перед автором была бы поставлена задача доработать, улучшить свой труд. В каком направлении он должен был бы это делать? В том, в каком ему указывает А. Казанцев, то есть пойти по пути усиления научных и технических мотивировок или постараться превратить свою книгу в подлинно художественное произведение? Ответ напрашивается сам собой.
Подобный этому разрыв заметен и в некоторых произведениях Генриха Альтова - скажем, в его рассказе "Ослик и аксиома".
Гипотеза на этот раз свежа и оригинальна - как добиться того, чтобы звездоплаватели, уходящие на долгие годы в полет, при возвращении не оказались безнадежно отставшими, потому что на Земле протекло значительно больше лет и человеческая наука далеко шагнула вперед. Если не выйти из подобного противоречия, обессмысливается сама идея межзвездных перелетов. Фантасты просто-напросто обходили эту принципиально трудную проблему - Г. Альтов предлагает свое решение: очень интересное и, вероятно, заслуживающее серьезного научного внимания. Но так ли нужен для того, чтобы высказать эти мысли, герой? Будет ли он таким, как у Г. Альтова - гением-одиночкой, отрешившимся от земных благ и забот, или другим - решающего значения не имеет. В любом случае он прежде всего лектор, излагающий авторские идеи. И разве не целесообразнее вообще обойтись без него, говорить с читателем без посредников, как это и сделали Г. Альтов и В. Журавлева несколько лет назад в интересной статье о лазерной природе тунгусского взрыва? " Лишь тогда, когда писателям удается преодолеть раздвоенность, добиться необходимой художественной цельности, наполнить произведение серьезной человеческой, общественной, нравственной проблематикой, их ждет удача: "Икар и Дедал" Г. Альтова, "Крабы идут по острову" А. Днепрова, "Орленок" В. Журавлевой, "День гнева" С. Гансовского, "Тор I" И. Росоховатского...
ГИПЕРТРОФИЯ "НАУЧНОСТИ"...
Выступления против термина "научная фантастика" могут вызывать умозаключения примерно такого рода: "Ага, значит, вы против того, чтобы наша, советская фантастика была научной, значит, она, по-вашему, должна быть не научной?" А "не научная" звучит уже почти как "антинаучная". Но, в сущности, тут все дело сводится к не вызывающему никаких сомнений вопросу об идейности произведения. Выдвинута некая фантастическая посылка. Для чего, с какой целью - вот первый пункт, на который должен дать ответ сам писатель и который должны понять его критики. Если, например, вводится нечто необыкновенное с целью пропаганды религиозномистических взглядов, то ясно, что такое произведение для нас неприемлемо, чуждо нам по идеологии, в какую бы наукообразную оберточку ни были завернуты эти идеи. С другой стороны, многие произведения современных фантастов имеют сказочную форму.
Но, право же, это не наносит ни малейшего ущерба нашему материалистическому мировоззрению, как и появление черта в сугубо реалистических романах Достоевского и Томаса Манна.
Тем не менее, столкнувшись с фантастикой-сказкой, критика приходит в замешательство. Когда появилась юмористически-сатирическая повесть братьев Стругацких "Понедельник начинается в субботу" - о буднях учреждения со смешным названием НИИЧАВО (Научно-исследовательский институт чародейства и волшебства), одни стали говорить, что нам такие вещи вообще не нужны, а другие попытались втиснуть "Понедельник" все в то же прокрустово ложе научности. Вот что, например, писал М. Лазарев: "Неразменный пятак, сказочная щука из колодца, рыбьи хвосты на дубе и... страдающий склерозом "кот" как будто намекают на попытку объяснения сказочного фольклора с точки зрения современных научнотехнических гипотез, попытку, заведомо обреченную на неудачу, какими бы сверхсовременными ни оказались привлеченные к этому средства" [ "О литературе для детей", выл. 10-й. Л., 1965, стр. 201]. Здесь можно только сказать, что заведомо обречена на неудачу попытка подойти к сказке как к несказке. Давайте оставим за ней право называться своим собственным именем.
, И фантастику будем называть фантастикой - социальной, философской, памфлетной или приключенческой, в зависимости от конкретной задачи, поставленной автором. Я не сторонник того, чтобы смешать все фантастические жанры в одном котле, как это предлагают сделать, например, те же братья Стругацкие. Несомненно, что "Нос" Гоголя, "Превращение" Кафки, "Носорог" Ионеско - это произведения иных жанров, чем "Аэлита", "Борьба миров", "Туманность Андромеды". Конечно, о первых надо говорить особо, хотя идейная разница, внутренняя функция фантастического в произведении продолжает мне казаться более важным, чем его жанровая природа.
Затруднение со словом "научная" испытывают и зарубежные критики фантастики. Вот к каким выводам приходит один из современных английских критиков в своем исследовании англо-американской фантастики: "Я хотел бы отметить заметное падение роли науки в научной фантастике за последние десять лет. Космический корабль, например, долго считался новинкой, достойной описания, теперь он только транспорт для доставки героев на место действия.
Авторы уделяют ему внимания не больше, чем самолету или такси.
Часто сюжетом служат грядущие изменения в политике и экономике, - науке и технике отводится роль реквизита: пока герой занят тем, что убеждает своих коллег по клану Дженерал-моторс пойти войной на клан Крайслера, официант-робот подает ему филе летающей обезьяны с Венеры. Такие романы обычно самые интересные. Научная фантастика с каждым днем все больше теряет право называться научной. Арьергардные бои, которые ведутся в ее защиту критиками, утверждающими, что политика, экономика, психология, антропология и даже этика такие же науки, как атомная физика, интересны только как показатель состояния умов".
Как бы прямо в противовес этим словам советский критик И. Майзель пишет; "Фантазия - и, соответственно, фантастическая литература - вев более прочно опирается на науку, становится, можно сказать, все более реалистической" [О, литературе для детей", стр. 182.]. Ну, вот мы и вернулись к спору, который состоялся на брюссельбком телевидении, выслушав мнение одного из "критиков от фантастики". Смотрите, какая получается стройная концепция.
Англо-американская фантастика становится все менее научной (менее ненаучной-антинаучной, все та же логическая цепочка).
Причем об этом "свидетельствуют они сами". В то же время советская делается все более научной. В такой концепции на первый взгляд есть Даже определенный идеологический смысл.
Но давайте вдумаемся. О чем говорится в приведенной выше цитате английского критика: вместо описания звездолетов фантастика занялась политикой, экономикой, этикой и т. д. А что такое политика, экономика, этика в применении к художественной литературе?
Это отношения между людьми в обществе. Англо-американская фантастика (конечно, только в лице ее лучших представителей) шла от преодоления традиций "космической оперы", то есть костюмированного маскарада в галактических масштабах, сопровождающегося чудовищными войнами и самыми невероятными приключениями земных и иных красавиц (наиболее ярким представителем "космической оперы" был небезызвестный автор "Тарзана" Эдгар Берроуз).
И только когда она занялась действительно отношениями между людьми, возникающими в результате тех или иных открытий или преобразований, когда она стала (разумеется, опять-таки в соответствии со своим мировоззрением) выяснять возможное влияние развития науки на общество, когда она занялась социальной критикой, только тогда и выдвинулись в ее среде такие фигуры мирового плана, как Брэдбери, Шекли, Кларк, Азимов...
А что означает утверждение, что фантастика становится все более реалистической? Оно равноценно утверждению, что она становится все менее фантастической - иными словами, теряет право называться своим именем. Ясно, что предположение о возможности каких-нибудь вулканных турбогенераторов куда более и научно и реалистично, чем предположение о такой молекулярной перестройке вещества, при которой твердые тела становятся проницаемыми.
На первом построена унылая повесть А. Днепрова "Тускарора", на втором увлекательный роман Е. Войскунского и И. Лукодьянова "Экипаж "Меконга", на мой взгляд, одно из лучших произведений современной фантастики для детей.
Могут сказать, что такое сопоставление неубедительно, так как речь идет о разных авторах с разной степенью таланта. Но дело здесь не в таланте, так как и у Днепрова есть вещи, превосходящие "Тускарору", и у бакинских писателей - уступающие "Меконгу".
Можно привести в пример и Алексея Толстого. Любому из сторонников научности "Гиперболоид инженера Гарина" должен представляться куда более научным (а следовательно, по мнению И. Майзеля, и реалистичным), чем "Аэлита". Что ж важнее, что ценнее?
По-моему, двух мнений быть не может. Ведь не случайно эта нереалистическая марсианская девица продолжает жить и за пределами романа. Недаром ее именем называют кафе, в ее честь слагают песни. Да ей впору памятник поставить, как Тому Сойеру или Шерлоку Холмсу и другим литературным героям. Так что вопрос о реализме в фантастике не решается столь прямолинейно...
Рассуждения подобного рода о том, что фантастика должна быть как можно более реалистичной, однажды уже завели наших писателей в глухой тупик теории "ближнего прицела".
Все это вовсе не означает, что фантастика есть нечто оторванное от реализма и противостоящее ему. Но реалистичность фантастики не в рабском следовании за естественными науками. Фантастика всегда была и будет, пока она будет существовать, литературой, поражающей смелостью воображения, неожиданностью ситуаций, парадоксальностью мышления. Куда более справедливо упрекнуть наших писателей в робости, в бедности их выдумки, в том, что зачастую они движутся по наезженным колеям, хотя и называют это движение красиво звучащим словом "экстраполяция".
В отличие от прочих писателей фантаст имеет не только свободу в выборе площадки для игры, но и возможность самому сконструировать эту площадку. Однако сама игра ведется по правилам, установленным для всей литературы, и менять их в ходе дела никому не разрешается. Именно здесь, на площадке, проверяется реалистическое мастерство писателя-фантаста. Но можно ли вообще говорить о реализме того, чего никто не видел, чего никогда не было и, возможно, никогда не будет?
Не хочу особенно упрощать себе задачу, проводя мысль о том, что для героя фантастических произведений - скажем, космонавта, высадившегося на Луну (беру самый скромный случай), обстоятельства, окружающие его, станут такими же типическими, как и те, которые окружают нас на Земле. Ведь он будет постоянно находиться в этих обстоятельствах, они станут его бытом. И даже встреча с неожиданным не будет для него полной неожиданностью, ибо уже и сейчас психологи готовят космонавтов к возможности такой встречи. Ну, пусть даже обстоятельства будут исключительными, невероятными, неповторимыми. И в этих условиях надо остаться верным правде характера, логике образа, закономерности всех вытекающих вымышленных обстоятельств, следствий. Стремление к полной достоверности, несмотря на всю фантастичность посылки - вот что должно отличать настоящую художественную фантастику. Ведь и вводится вся эта условность, фантастичность для того, чтобы заострить, гиперболизировать черты реальной жизни, с большей остротой задеть различные стороны действительности. Фантастика и рождена действительностью и обращена -к ней.
Почему уэллсовская "Война миров" стала одним из самых известных произведений мировой литературы, краеугольным камнем современной фантастики? Именно потому, что писатель с дотошностью историка, не пренебрегая и мелкими деталями, проанализировал все возможные следствия из своей заданной посылки.
"Война миров" отличается жуткой правдоподобностью; читая ее, трудно стряхнуть с себя наваждение, нашептывающее, что так оно все и было. Недаром радиопостановка "Войны миров" в Америке вызвала панику. Именно поэтому мы находим в книге Уэллса столь много соответствий как тому, что происходило в мире во время создания "Войны миров", так и тому, что произошло за те семьдесят лет, которые миновали после ее появления. Я не уверен, что "Войну миров" надо называть научной фантастикой, да так никто и не решается ее называть, но я совершенно уверен, что эта книга создана по законам реализма.
В уже цитированной статье М. Лазарев грозно вопрошает: "...Хотелось бы услышать ясный ответ: на какой основе возможна нынче фантастика, кроме научной?" [О литературе для детей", стр. 203] Охотно отвечаю: "нынче" (как и в прошлом, а также и в будущем) фантастика возможна на одной основе: на художественной. Произведениям же "чисто" научной фантастики я, признавая их существование, отказываю в праве называться художественной литературой. Или техницизм, или человековедение. Приходится выбирать.
.И К ЧЕМУ ЭТО ПРИВОДИТ
Спорами по поводу термина, может быть, и не стоило бы заниматься, если бы постоянное подчеркивание, выделение слова "научная" не приводило на практике к таким последствиям, которых вряд ли добиваются даже некоторые из стойких защитников научности нашей фантастики.
Во-первых, смещаются всякие критерии в подходе к произведениям, в их анализе. Становится совершенно непонятным, за что надо хвалить писателей, за что критиковать. Вот какую сентенцию, например, можно прочитать в одной из статей А. Днепрова: "То, что нарисовано у Ст. Лема в романе "Возвращение со звезд", не вызывает никаких научных возражений" [ Журнал "Молодой коммунист", 1964, ЛЬ 12, стр. 47. ]. Неужели возможно произнести такие слова по поводу произведения, которое и написано-то специально для того, чтобы вызывать одни возражения? Неужели читателя "Возвращения со звезд" должен волновать вопрос, можно или нельзя в действительности осуществить "бетризацию" человека, приводящую к его духовной кастрации? Автор старался, чтобы читатель не только поразмыслил над нравственно-философской проблемой, но и подумал о преступности неизвестно к чему могущих привести экспериментов над человечеством. Но, вместо того чтобы раскрыть, зачем, с какой целью Ст. Леи изобразил в романе стадо зажравшихся мещан, А. Днепров размеренно продолжает изучать вопрос, вполне ли научно писатель это сделал: "Вероятно, польский писатель придумал "бетризацию" под влиянием ведущихся нейрофизиологических опытов по отысканию в мозге животных различных центров... Нет никаких оснований считать, что в мозге нет центра злобы, центра ярости, центра мести". Вот к чему сведен смысл одного из самых гневных, самых печальных и во многом спорных произведений современной фантастики.
ВСЕВОЛОД РЕВИЧ
Реализм фантастики
(полемические заметки)
Зачастую бывает трудно дать исчерпывающее определение самым распространенным понятиям. Например: что есть человек? Правда, миллиарды людей превосходно отличают себе подобных от всего прочего, не испытывая ни малейших затруднений от незнания научных дефиниций. Но такая умиротворенность длится лишь до поры до времени. "Пора и время" возникают, когда мы сталкиваемся с пограничными случаями. Представим себе... Впрочем, незачем затруднять воображение, искомая ситуация детально описана в романе Веркора "Люди или животные?". Французский писатель убедительно показал, что столь, казалось бы, академичное дело, как определение сущности человека, может стать источником весьма драматичных столкновений. В полемику вовлечен и сам читатель, который убеждается, что вопрос, на который ищет ответ книга, и вправду не из простых.
Дискуссии членов парламентской комиссии в романе "Люди или животные?" по вопросу, что же такое человек, весьма напоминают полемику, ведущуюся в нашей критике по вопросу, что такое современная фантастическая литература, или научная фантастика, как ее обычно называют.
"Не признавать" сейчас фантастику не то чтобы невозможно (этото как раз возможно, есть немало читателей, литераторов, печатных органов, издательств, которые по старинке ее "не признают"), а нелепо, неразумно. Массированное наступление на читателя, которое ведет сейчас фантастика во всем мире, заставляет к ней относиться как к мощному идеологическому оружию, оказывающему основательное воздействие на умы и заслуживающему - хотя бы только в силу своей массовости - серьезного подхода. Как известно, читатель вовсе не протестует против "агрессии" фантастики, а, наоборот, всячески подогревает ее своим энтузиазмом.
Но... в 1938 году в "Литературной газете" Александр Беляев назвал фантастику "Золушкой", а через 25 лет Ариадна Громова, не зная о статье А. Беляева, точно так же озаглавила свою статью в той же "Литературной газете". Почему же фантастику так долго не пускают в высшее общество и действительно ли она "Золушка", то есть особа, которая превосходит своими достоинствами сестер, имеющих беспрепятственный доступ в королевские чертоги?
Теория фантастики находится пока еще в зародышевом состоянии, однако если выписать здесь формулировки, которые были пред" ложены хотя бы за последние три-четыре года, вся остальная часть статьи состояла бы уже только из них. Среди определений наблюдаются целые реестры, чуть ли не на страницу, состоящие из многих пунктов, может быть в отдельности и справедливых, но не дающих возможности решать спорные вопросы. А есть и такие, которые почему-то хочется сравнить с высказываниями отставного полковника Стренга из того же веркоровского романа, который -- помните? - предлагал положить в основу определения человека половые извращения.
А стоит ли вообще заниматься подобными дебатами? Миллионы любителей фантастики безошибочно раскупают в книжных магазинах нужные им книги. Думаю, правда, что они руководствуются при этом либо именем зарекомендовавшего себя автора, либо рубрикой на титульном листе. Но зато уж издательства, ставящие эти рубрики, они-то, разумеется, знают, что делают.
А вот что такое, например, "Люди или животные?"? Относится ли роман Веркора к научно-фантастическому жанру? Да? Нет? Почему?
"САМИ ПО СЕВЕ" ИЛИ "НЕ САМИ ПО СЕБЕ"?
Мне кажется, что большинство сложностей и неудач рождено тем, что зачастую критики пытаются определять не столько самое суть фантастики, давно, кстати, определенную в любом толковом словаре, сколько термин "научная фантастика". При этом тратится масса энергии на доказательство того, что наша фантастика может быть только научной и никакой другой. А вопрос о том, для чего она, собственно, нужна, либо отодвигается на второй план, либо на него даются явно неудовлетворительные ответы.
Разумеется, авторы этих ответов вовсе не считают их неудовлетворительными. Но... Но полемические заметки тoгда и пишутся, когда возникает желание поспорить.
В предисловии к недавно вышедшему у нас роману американца Хьюго Гернсбека "Ральф 124С41 + " Александр Йазанцев сообщает o дискуссии, в которой он участвовал на брюссельском телевидении; "Устроители этого выступления исповедовали современную точку зрения некоторых американских критиков от фантастики, объявивших, что нынешнего читателя якобы не интересуют пути технических решений любых проблем, его занимают будто бы лишь ситуации, возникающие в результате новых научных и технических решений... Такому направлению фантастики противостоит прежде всего советская научно-фантастическая литература..." В другом месте автор предисловия, критикуя американских писателей, применяет еще более сжатую формулу, говоря о "фонтанах сделанных или еще не сделанных изобретений, которые нужны были не сами по себе, а лишь для того, чтобы поставить героя" в ту или иную ситуацию (подчеркнуто мной. - В. Р.).
Итак, по мнению A. KasaHuesai научная фантастика - это литература, которую интересуют пути технических решений любых проблем, научные гипотезы, открытия, изобретения сами п о с е б е.
Так ли это?
Не должна ли существовать в фантастическом произведении какая-то "высшая" цель, кроме пропаганды той или иной научнотехнической идеи? Может быть, не стоило так безоговорочно заявлять, что в то время как западные писатели занялись отношениями между людьми, наши с головой погружены в изобретательство и рационализаторство?
Можно без труда назвать множество произведений, где научная или техническая идея и вправду занимает автора сама по себе.
Возьмем хотя бы "Плутонию" В. Обручева, рассказывающую в занимательной форме о прошлом животного мира Земли, или "Приключения Карика и Вали" Я. Ларри, где герои, уменьшившиеся фантастическим способом до макроскопических размеров, получают возможность - познакомиться вблизи с жизнью насекомых. Разве не очевидно, что такие книги - своеобразная отрасль научной популяризации? Это подтверждается и тем, что наиболее удачные произведения подобного рода принадлежат чаще всего самим ученым.
Прекрасный пример - очерки К. Циолковского "На Луне" и "Вне Земли", точно и конкретно предсказавшие поведение человека в непривычных условиях скажем, в невесомости. Или "Алмазная труба", наглядное свидетельство дара предвидения у И. Ефремова как ученого, предсказавшего алмазы в Якутии до их фактического открытия.
В других фантастических произведениях (их гораздо больше) пропагандируются всевозможные научно-технические "придумки" со значительно менее прикладным звучанием, чем в "Карике и Вале": полеты к звездам, искусственные острова, подводные раскопки, встречи со следами иных цивилизаций, побывавших на Земле, а то и с самими представителями упомянутых цивилизаций, мыслящие роботы, усовершенствование человеческого организма... Я имею в виду многие рассказы и повести А. Днепрова, М. Емцева и Е. Парнова, А. Шалимова, С. Гансовского, И. Росоховатского и т. д.
Такая фантастика тоже носит титул научной и в общем имеет на это право. Однако названные авторы вряд ли безропотно согласятся с тем, что смысл их произведений целиком исчерпывается наукой и техникой. И действительно, налицо более или менее беллетризованная форма. Но, к сожалению, чаще всего это лишь видимость художественности, некий багет, который хотя и подбирается по размерам картины, с легкостью может быть заменен другим, совершенно на него не похожим. Сама же картина - научно-техническая гипотеза - от этого не пострадает. Страдающей стороной, как правило, бывает искусство слова. Для большей части так называемой научной фантастики характерны схематизм, приблизительность в обрисовке людей, скоропись, невыразительность художественных .средств, очерковость в худшем смысле. Оно и понятно, ведь внимание писателя устремлено в иную сторону.
Если воспользоваться математической терминологией, то произведение "очень" научной фантастики стремится к определенному пределу, и пределом этим служит сама гипотеза, сама идея, так сказать, в очищенном виде, действительно сама по себе. И надо сказать, что. часто именно такая, очищенная от всякой беллетристической оболочки научно-фантастическая гипотеза может быть куда интересней, чем "неочищенная". В научной или научно-популярной статье автор может, не стесняясь, развернуть аргументацию, привести математические выкладки и т. д. Нельзя ли втиснуть такую же аргументацию, такие же формулы в рассказ, роман, повесть?
Можно. И это делается. Но зачем? Ведь художественное обрамление будет только мешать, а не помогать раскрытию основной мысли автора.
Наглядный пример. Мне представляется, что за последнее десятилетие одной из наиболее смелых или, во всяком случае, привлекших всеобщее внимание была гипотеза советского астрофизика И. Шкловского об искусственном происхождении спутников Марса.
Опубликованная сначала в "Комсомольской правде", эта гипотеза вошла в книгу И. Шкловского "Вселенная, жизнь, разум", второе издание которой разошлось мгновенно, так же как и первое. В самом деле, кого не взволнует столь заманчивая вероятность, если она подкреплена весьма убедительными, а для непосвященных лиц и неопровержимыми доводами?
Можно ли эту же гипотезу положить в основу научно-фантастической книги? Вполне, такие произведения существуют. Взять хотя бы повесть Владимира Михайлова "Особая необходимость". Правда, она увидела свет после появления в печати предположений ученого, что, конечно, сильно понижает акции фантаста, но оставим в стороне это соображение.
Мы узнаем из повести о межпланетном полете советских космонавтов, обнаруживших, что спутник Марса Деймос - это гигантский звездолет, база для полетов космических кораблей, по неясным причинам оставленная ее создателями. Повесть написана вполне профессионально и читается легко. Но даже эмоционально (не говоря уже о степени убедительности) она воздействует куда слабее, чем статья или книга И. Шкловского.
Да, В. Михайлов занимательно описал внутреннее устройство Деймоса и злоключения космонавтов, не сразу освоившихся с незнакомой техникой. Но для чего это написано? Хотел ли автор, чтобы ему поверили? Вряд ли. Значит, произведение написано ради чего-то еще. Несомненно. Повесть В. Михайлова один из вариантов распространенной в фантастике ситуации: встреча человека с Неведомым. Но раз так, то в действие вступают уже иные, не научно-логические, а художественные законы: мы хотим, чтобы нам показали с психологической достоверностью, как будут вести себя люди при такой встрече. И здесь-то сразу обнаруживаются слабости книги - характеры намечены эскизно, переживания героев изображены неглубоко.
Допустим, что перед автором была бы поставлена задача доработать, улучшить свой труд. В каком направлении он должен был бы это делать? В том, в каком ему указывает А. Казанцев, то есть пойти по пути усиления научных и технических мотивировок или постараться превратить свою книгу в подлинно художественное произведение? Ответ напрашивается сам собой.
Подобный этому разрыв заметен и в некоторых произведениях Генриха Альтова - скажем, в его рассказе "Ослик и аксиома".
Гипотеза на этот раз свежа и оригинальна - как добиться того, чтобы звездоплаватели, уходящие на долгие годы в полет, при возвращении не оказались безнадежно отставшими, потому что на Земле протекло значительно больше лет и человеческая наука далеко шагнула вперед. Если не выйти из подобного противоречия, обессмысливается сама идея межзвездных перелетов. Фантасты просто-напросто обходили эту принципиально трудную проблему - Г. Альтов предлагает свое решение: очень интересное и, вероятно, заслуживающее серьезного научного внимания. Но так ли нужен для того, чтобы высказать эти мысли, герой? Будет ли он таким, как у Г. Альтова - гением-одиночкой, отрешившимся от земных благ и забот, или другим - решающего значения не имеет. В любом случае он прежде всего лектор, излагающий авторские идеи. И разве не целесообразнее вообще обойтись без него, говорить с читателем без посредников, как это и сделали Г. Альтов и В. Журавлева несколько лет назад в интересной статье о лазерной природе тунгусского взрыва? " Лишь тогда, когда писателям удается преодолеть раздвоенность, добиться необходимой художественной цельности, наполнить произведение серьезной человеческой, общественной, нравственной проблематикой, их ждет удача: "Икар и Дедал" Г. Альтова, "Крабы идут по острову" А. Днепрова, "Орленок" В. Журавлевой, "День гнева" С. Гансовского, "Тор I" И. Росоховатского...
ГИПЕРТРОФИЯ "НАУЧНОСТИ"...
Выступления против термина "научная фантастика" могут вызывать умозаключения примерно такого рода: "Ага, значит, вы против того, чтобы наша, советская фантастика была научной, значит, она, по-вашему, должна быть не научной?" А "не научная" звучит уже почти как "антинаучная". Но, в сущности, тут все дело сводится к не вызывающему никаких сомнений вопросу об идейности произведения. Выдвинута некая фантастическая посылка. Для чего, с какой целью - вот первый пункт, на который должен дать ответ сам писатель и который должны понять его критики. Если, например, вводится нечто необыкновенное с целью пропаганды религиозномистических взглядов, то ясно, что такое произведение для нас неприемлемо, чуждо нам по идеологии, в какую бы наукообразную оберточку ни были завернуты эти идеи. С другой стороны, многие произведения современных фантастов имеют сказочную форму.
Но, право же, это не наносит ни малейшего ущерба нашему материалистическому мировоззрению, как и появление черта в сугубо реалистических романах Достоевского и Томаса Манна.
Тем не менее, столкнувшись с фантастикой-сказкой, критика приходит в замешательство. Когда появилась юмористически-сатирическая повесть братьев Стругацких "Понедельник начинается в субботу" - о буднях учреждения со смешным названием НИИЧАВО (Научно-исследовательский институт чародейства и волшебства), одни стали говорить, что нам такие вещи вообще не нужны, а другие попытались втиснуть "Понедельник" все в то же прокрустово ложе научности. Вот что, например, писал М. Лазарев: "Неразменный пятак, сказочная щука из колодца, рыбьи хвосты на дубе и... страдающий склерозом "кот" как будто намекают на попытку объяснения сказочного фольклора с точки зрения современных научнотехнических гипотез, попытку, заведомо обреченную на неудачу, какими бы сверхсовременными ни оказались привлеченные к этому средства" [ "О литературе для детей", выл. 10-й. Л., 1965, стр. 201]. Здесь можно только сказать, что заведомо обречена на неудачу попытка подойти к сказке как к несказке. Давайте оставим за ней право называться своим собственным именем.
, И фантастику будем называть фантастикой - социальной, философской, памфлетной или приключенческой, в зависимости от конкретной задачи, поставленной автором. Я не сторонник того, чтобы смешать все фантастические жанры в одном котле, как это предлагают сделать, например, те же братья Стругацкие. Несомненно, что "Нос" Гоголя, "Превращение" Кафки, "Носорог" Ионеско - это произведения иных жанров, чем "Аэлита", "Борьба миров", "Туманность Андромеды". Конечно, о первых надо говорить особо, хотя идейная разница, внутренняя функция фантастического в произведении продолжает мне казаться более важным, чем его жанровая природа.
Затруднение со словом "научная" испытывают и зарубежные критики фантастики. Вот к каким выводам приходит один из современных английских критиков в своем исследовании англо-американской фантастики: "Я хотел бы отметить заметное падение роли науки в научной фантастике за последние десять лет. Космический корабль, например, долго считался новинкой, достойной описания, теперь он только транспорт для доставки героев на место действия.
Авторы уделяют ему внимания не больше, чем самолету или такси.
Часто сюжетом служат грядущие изменения в политике и экономике, - науке и технике отводится роль реквизита: пока герой занят тем, что убеждает своих коллег по клану Дженерал-моторс пойти войной на клан Крайслера, официант-робот подает ему филе летающей обезьяны с Венеры. Такие романы обычно самые интересные. Научная фантастика с каждым днем все больше теряет право называться научной. Арьергардные бои, которые ведутся в ее защиту критиками, утверждающими, что политика, экономика, психология, антропология и даже этика такие же науки, как атомная физика, интересны только как показатель состояния умов".
Как бы прямо в противовес этим словам советский критик И. Майзель пишет; "Фантазия - и, соответственно, фантастическая литература - вев более прочно опирается на науку, становится, можно сказать, все более реалистической" [О, литературе для детей", стр. 182.]. Ну, вот мы и вернулись к спору, который состоялся на брюссельбком телевидении, выслушав мнение одного из "критиков от фантастики". Смотрите, какая получается стройная концепция.
Англо-американская фантастика становится все менее научной (менее ненаучной-антинаучной, все та же логическая цепочка).
Причем об этом "свидетельствуют они сами". В то же время советская делается все более научной. В такой концепции на первый взгляд есть Даже определенный идеологический смысл.
Но давайте вдумаемся. О чем говорится в приведенной выше цитате английского критика: вместо описания звездолетов фантастика занялась политикой, экономикой, этикой и т. д. А что такое политика, экономика, этика в применении к художественной литературе?
Это отношения между людьми в обществе. Англо-американская фантастика (конечно, только в лице ее лучших представителей) шла от преодоления традиций "космической оперы", то есть костюмированного маскарада в галактических масштабах, сопровождающегося чудовищными войнами и самыми невероятными приключениями земных и иных красавиц (наиболее ярким представителем "космической оперы" был небезызвестный автор "Тарзана" Эдгар Берроуз).
И только когда она занялась действительно отношениями между людьми, возникающими в результате тех или иных открытий или преобразований, когда она стала (разумеется, опять-таки в соответствии со своим мировоззрением) выяснять возможное влияние развития науки на общество, когда она занялась социальной критикой, только тогда и выдвинулись в ее среде такие фигуры мирового плана, как Брэдбери, Шекли, Кларк, Азимов...
А что означает утверждение, что фантастика становится все более реалистической? Оно равноценно утверждению, что она становится все менее фантастической - иными словами, теряет право называться своим именем. Ясно, что предположение о возможности каких-нибудь вулканных турбогенераторов куда более и научно и реалистично, чем предположение о такой молекулярной перестройке вещества, при которой твердые тела становятся проницаемыми.
На первом построена унылая повесть А. Днепрова "Тускарора", на втором увлекательный роман Е. Войскунского и И. Лукодьянова "Экипаж "Меконга", на мой взгляд, одно из лучших произведений современной фантастики для детей.
Могут сказать, что такое сопоставление неубедительно, так как речь идет о разных авторах с разной степенью таланта. Но дело здесь не в таланте, так как и у Днепрова есть вещи, превосходящие "Тускарору", и у бакинских писателей - уступающие "Меконгу".
Можно привести в пример и Алексея Толстого. Любому из сторонников научности "Гиперболоид инженера Гарина" должен представляться куда более научным (а следовательно, по мнению И. Майзеля, и реалистичным), чем "Аэлита". Что ж важнее, что ценнее?
По-моему, двух мнений быть не может. Ведь не случайно эта нереалистическая марсианская девица продолжает жить и за пределами романа. Недаром ее именем называют кафе, в ее честь слагают песни. Да ей впору памятник поставить, как Тому Сойеру или Шерлоку Холмсу и другим литературным героям. Так что вопрос о реализме в фантастике не решается столь прямолинейно...
Рассуждения подобного рода о том, что фантастика должна быть как можно более реалистичной, однажды уже завели наших писателей в глухой тупик теории "ближнего прицела".
Все это вовсе не означает, что фантастика есть нечто оторванное от реализма и противостоящее ему. Но реалистичность фантастики не в рабском следовании за естественными науками. Фантастика всегда была и будет, пока она будет существовать, литературой, поражающей смелостью воображения, неожиданностью ситуаций, парадоксальностью мышления. Куда более справедливо упрекнуть наших писателей в робости, в бедности их выдумки, в том, что зачастую они движутся по наезженным колеям, хотя и называют это движение красиво звучащим словом "экстраполяция".
В отличие от прочих писателей фантаст имеет не только свободу в выборе площадки для игры, но и возможность самому сконструировать эту площадку. Однако сама игра ведется по правилам, установленным для всей литературы, и менять их в ходе дела никому не разрешается. Именно здесь, на площадке, проверяется реалистическое мастерство писателя-фантаста. Но можно ли вообще говорить о реализме того, чего никто не видел, чего никогда не было и, возможно, никогда не будет?
Не хочу особенно упрощать себе задачу, проводя мысль о том, что для героя фантастических произведений - скажем, космонавта, высадившегося на Луну (беру самый скромный случай), обстоятельства, окружающие его, станут такими же типическими, как и те, которые окружают нас на Земле. Ведь он будет постоянно находиться в этих обстоятельствах, они станут его бытом. И даже встреча с неожиданным не будет для него полной неожиданностью, ибо уже и сейчас психологи готовят космонавтов к возможности такой встречи. Ну, пусть даже обстоятельства будут исключительными, невероятными, неповторимыми. И в этих условиях надо остаться верным правде характера, логике образа, закономерности всех вытекающих вымышленных обстоятельств, следствий. Стремление к полной достоверности, несмотря на всю фантастичность посылки - вот что должно отличать настоящую художественную фантастику. Ведь и вводится вся эта условность, фантастичность для того, чтобы заострить, гиперболизировать черты реальной жизни, с большей остротой задеть различные стороны действительности. Фантастика и рождена действительностью и обращена -к ней.
Почему уэллсовская "Война миров" стала одним из самых известных произведений мировой литературы, краеугольным камнем современной фантастики? Именно потому, что писатель с дотошностью историка, не пренебрегая и мелкими деталями, проанализировал все возможные следствия из своей заданной посылки.
"Война миров" отличается жуткой правдоподобностью; читая ее, трудно стряхнуть с себя наваждение, нашептывающее, что так оно все и было. Недаром радиопостановка "Войны миров" в Америке вызвала панику. Именно поэтому мы находим в книге Уэллса столь много соответствий как тому, что происходило в мире во время создания "Войны миров", так и тому, что произошло за те семьдесят лет, которые миновали после ее появления. Я не уверен, что "Войну миров" надо называть научной фантастикой, да так никто и не решается ее называть, но я совершенно уверен, что эта книга создана по законам реализма.
В уже цитированной статье М. Лазарев грозно вопрошает: "...Хотелось бы услышать ясный ответ: на какой основе возможна нынче фантастика, кроме научной?" [О литературе для детей", стр. 203] Охотно отвечаю: "нынче" (как и в прошлом, а также и в будущем) фантастика возможна на одной основе: на художественной. Произведениям же "чисто" научной фантастики я, признавая их существование, отказываю в праве называться художественной литературой. Или техницизм, или человековедение. Приходится выбирать.
.И К ЧЕМУ ЭТО ПРИВОДИТ
Спорами по поводу термина, может быть, и не стоило бы заниматься, если бы постоянное подчеркивание, выделение слова "научная" не приводило на практике к таким последствиям, которых вряд ли добиваются даже некоторые из стойких защитников научности нашей фантастики.
Во-первых, смещаются всякие критерии в подходе к произведениям, в их анализе. Становится совершенно непонятным, за что надо хвалить писателей, за что критиковать. Вот какую сентенцию, например, можно прочитать в одной из статей А. Днепрова: "То, что нарисовано у Ст. Лема в романе "Возвращение со звезд", не вызывает никаких научных возражений" [ Журнал "Молодой коммунист", 1964, ЛЬ 12, стр. 47. ]. Неужели возможно произнести такие слова по поводу произведения, которое и написано-то специально для того, чтобы вызывать одни возражения? Неужели читателя "Возвращения со звезд" должен волновать вопрос, можно или нельзя в действительности осуществить "бетризацию" человека, приводящую к его духовной кастрации? Автор старался, чтобы читатель не только поразмыслил над нравственно-философской проблемой, но и подумал о преступности неизвестно к чему могущих привести экспериментов над человечеством. Но, вместо того чтобы раскрыть, зачем, с какой целью Ст. Леи изобразил в романе стадо зажравшихся мещан, А. Днепров размеренно продолжает изучать вопрос, вполне ли научно писатель это сделал: "Вероятно, польский писатель придумал "бетризацию" под влиянием ведущихся нейрофизиологических опытов по отысканию в мозге животных различных центров... Нет никаких оснований считать, что в мозге нет центра злобы, центра ярости, центра мести". Вот к чему сведен смысл одного из самых гневных, самых печальных и во многом спорных произведений современной фантастики.