Страница:
– У меня неплохая… аптечка, – смущенно бормочет он.
– Как? Откуда?
Он улыбается:
– У правительства есть загашник. Надо только знать, как к нему подобраться.
– И вы знаете?
– Скажем так, у меня есть кое-какие связи.
– В правительстве?
Он опять улыбается, но больше ничего не рассказывает.
– Похоже на вирус, – говорит он. – Поите ее чаще, а я буду каждые четыре часа давать ей парацетамол. – И вылезает из палатки.
Внутрь заглядывает Адам.
– У него есть лекарства, Адам, – говорю. – У него есть все необходимое.
– Знаю.
– Мы остановились в хорошем месте.
– Не то чтобы нам было из чего выбирать, – вздыхает он.
Я знаю, что это решение далось ему нелегко.
– Спасибо, – говорю.
– Только не обвиняй меня, если…
– «Если» что?
– Не знаю. Если все пойдет наперекосяк. Я чувствую себя… – он изо всех сил пытается подобрать слова, – как легкая мишень.
– Все будет хорошо. – Я очень хочу верить в то, что говорю.
– Надеюсь, – с сомнением в голосе отвечает он. – Надо разжечь костер.
Поворачиваюсь к Мии. Ей вроде бы уже лучше.
Ее доверчивые глаза неотрывно глядят в мои, и ее число заполняет мою голову. Я не вижу чисел, как Адам, но я знаю ее число.
Адам мне сказал. 2022054. Осталось двадцать пять лет. Это лучше, чем число, с которым она родилась, но в то же время – как мало! От одной мысли об этом у меня все внутренности сводит. Моя дочь не может умереть в двадцать семь лет; несправедливо умирать такой молодой.
«Ей надо найти другое число, более счастливое число».
Могу ли я отдать ей свое, как это сделала Вэл? Если да, то как? Как она сделала это? Если бы это помогло, я отдала бы ей свое число не раздумывая. За Мию я отдала бы жизнь.
Волосенки у нее взмокли от пота, потемнели и закурчавились, но по-прежнему остаются светлыми. Окружают ее голову точно ореол. Что такое двадцать пять лет? Да ничего. Пройдут, не успеешь и глазом моргнуть.
Беру ее на руки. По щекам текут слезы.
Мия поднимает липкую ручку к моему лицу:
– Мама плачет. Мама грустная?
Я не хочу ее расстраивать, но и перестать плакать тоже не могу.
Лучше бы мне не знать. Этот дар, это проклятие принес в нашу жизнь Адам. Он ни в чем не виноват, но сейчас, в этот самый миг, я ненавижу его за это. Ненавижу.
Знать такие вещи противоестественно.
Они разъедают человека изнутри.
Адам
Сара
Адам
Сара
Адам
– Как? Откуда?
Он улыбается:
– У правительства есть загашник. Надо только знать, как к нему подобраться.
– И вы знаете?
– Скажем так, у меня есть кое-какие связи.
– В правительстве?
Он опять улыбается, но больше ничего не рассказывает.
– Похоже на вирус, – говорит он. – Поите ее чаще, а я буду каждые четыре часа давать ей парацетамол. – И вылезает из палатки.
Внутрь заглядывает Адам.
– У него есть лекарства, Адам, – говорю. – У него есть все необходимое.
– Знаю.
– Мы остановились в хорошем месте.
– Не то чтобы нам было из чего выбирать, – вздыхает он.
Я знаю, что это решение далось ему нелегко.
– Спасибо, – говорю.
– Только не обвиняй меня, если…
– «Если» что?
– Не знаю. Если все пойдет наперекосяк. Я чувствую себя… – он изо всех сил пытается подобрать слова, – как легкая мишень.
– Все будет хорошо. – Я очень хочу верить в то, что говорю.
– Надеюсь, – с сомнением в голосе отвечает он. – Надо разжечь костер.
Поворачиваюсь к Мии. Ей вроде бы уже лучше.
Ее доверчивые глаза неотрывно глядят в мои, и ее число заполняет мою голову. Я не вижу чисел, как Адам, но я знаю ее число.
Адам мне сказал. 2022054. Осталось двадцать пять лет. Это лучше, чем число, с которым она родилась, но в то же время – как мало! От одной мысли об этом у меня все внутренности сводит. Моя дочь не может умереть в двадцать семь лет; несправедливо умирать такой молодой.
«Ей надо найти другое число, более счастливое число».
Могу ли я отдать ей свое, как это сделала Вэл? Если да, то как? Как она сделала это? Если бы это помогло, я отдала бы ей свое число не раздумывая. За Мию я отдала бы жизнь.
Волосенки у нее взмокли от пота, потемнели и закурчавились, но по-прежнему остаются светлыми. Окружают ее голову точно ореол. Что такое двадцать пять лет? Да ничего. Пройдут, не успеешь и глазом моргнуть.
Беру ее на руки. По щекам текут слезы.
Мия поднимает липкую ручку к моему лицу:
– Мама плачет. Мама грустная?
Я не хочу ее расстраивать, но и перестать плакать тоже не могу.
Лучше бы мне не знать. Этот дар, это проклятие принес в нашу жизнь Адам. Он ни в чем не виноват, но сейчас, в этот самый миг, я ненавижу его за это. Ненавижу.
Знать такие вещи противоестественно.
Они разъедают человека изнутри.
Адам
Разводя огонь, я слышу, как Сара рыдает. Может быть, надо вернуться в палатку? Постояв некоторое время снаружи, ухожу в лес.
Я не могу винить ее за то, что она боится. Я живу в страхе почти всю свою жизнь – с тех пор как понял, что означают числа. Мне было всего пять лет. Срок прошел немалый.
Она боится за Мию, и я тоже. Но я боюсь и ее. Мне стыдно, но я ничего не могу с этим поделать.
Это неправильно, да? Она очаровательная малышка с голубыми глазами и светлыми волосами, загорелая от жизни на свежем воздухе. Золотой ребенок. Куда бы мы ни пришли, люди любуются ею – особенно после того, как узнают меня. Но конечно же, у меня мозги плавятся не от ее внешности, а от ее числа. Она родилась с другим числом. Каждый раз, когда я смотрю в ее глаза, меня мучает зловещее предчувствие. Ее число мерцает у меня в голове и страшно нервирует. Каждый раз оно напоминает мне о бабуле и том ужасном дне пожара в самом начале Хаоса.
Бабуля не должна была умереть в тот день. Ей суждено было прожить еще двадцать семь лет. Я не сомневался, что она всегда будет рядом, что я всегда смогу положиться на нее. Я думал, ей ничего не грозит. Оказалось, все не так. Она умерла. Вот она еще здесь – и вдруг ее уже нет. Даже сейчас при одном воспоминании о ее смерти у меня встает комок в горле. Это несправедливо. Все несправедливо. Я не хотел, чтобы Мия так погибла, и кинулся спасать ее. Прямо в огонь. Но бабулиной смерти я тоже не хотел. Меня мучает вопрос: неужели Мия забрала бабулино число? Это было убийство? Или бабуля сама отдала ей свое число?
Никто не знает, что тогда произошло. Это наша тайна, моя и Сары, и я считаю, что это должно оставаться тайной и дальше.
Про свое странное чувство к Мии я даже Саре не говорил. Но то, что произошло в ночь пожара, было неправильно.
Это было противоестественно.
Я больше не понимаю, по каким правилам ведется игра. Не понимаю, как все это работает. Неужели Мия умеет избегать смерти? Если это так, неужели каждый раз она будет добиваться своего ценой чужой жизни?
Вечером мы опять собираемся у Дэниэла вокруг костра.
Сегодня на ужин тушеная крольчатина. Горячая еда буквально опьяняет, по телу разливается тепло и дурман. Кроликов поймали Марти и Люк, и я вижу, что они страшно горды собой. Они толкают друг друга локтями, смеются и шутят. Кто-то затягивает старую песню.
Мия всматривается в огонь, и языки пламени бросают розоватый свет на ее личико. Она еще больше похожа на ангелочка, чем обычно. Кажется, ей лучше. Парацетамол помог. Но что будет, если она заболеет опять? Сара права, нам действительно нужны люди.
Обнимаю Сару и кладу руку ей на талию. Чувствую, как под пальцами шевелится наш малыш. Она склоняется ко мне. Я целую ее макушку, закрываю глаза и делаю вдох, слушая пение. Мгновение, буквально долю секунды, я счастлив. Правильно мы сделали, что остались.
Сперва шум моторов звучит настолько тихо, что я едва замечаю его. Как будто это пение эхом отдается в деревьях. Затем он становится громче, и все слышат его. Пение обрывается.
Отсветы пламени дрожат на лицах разом притихших людей. Я вдруг понимаю, что все смотрят на меня.
– Они вернулись, – говорит Дэниэл.
Нет нужды пояснять, кто такие «они».
Трое мотоциклистов. Из тех, кому лучше на глаза не показываться.
Вскакиваю, хватаю мальчишек за руки.
– Уходим, – говорю. – Пошли отсюда. Сейчас же.
Марти и Люк смотрят на Сару. Она кладет руку мне на запястье, пытаясь остановить меня.
– Адам…
Бесполезно. Я знаю, что в этом нет никакой логики, но нам нужно идти.
– Пожалуйста! – умоляю я.
Она видит выражение моего лица и с трудом поднимается, держа на руках Мию.
– Адам, оставайтесь здесь. Мы все готовы вам помочь, – говорит Дэниэл.
Он обводит взглядом остальных, и все согласно кивают. Он говорит за всех. Но я не могу просто сидеть и ждать. Не могу.
Спотыкаясь, мы отходим от огня, пробираемся между навесами и уходим в темный лес, где сбиваемся тесной кучкой и смотрим на лагерь. Нам отсюда все видно, а вот нас – нет. Мотоциклы больше не урчат, но их фары не выключены, и к костру устремляются три подрагивающих луча света. Вскоре я вижу троих мужчин в черных кожаных куртках и штанах, черных ботинках, черных перчатках. Они шагают, размахивая фонарями во все стороны, и останавливаются снаружи круга. Люди сидят у костра, тесно прижимаясь друг к другу, так что пустота в том месте, где только что были мы, просто не может не бросаться в глаза. Да что они, в самом деле, неужели не доперли, что надо рассесться посвободнее?
Все взгляды устремлены на мужчин. Их отличает не только одежда, но и поведение, и оружие: армейские винтовки через плечо и патронташи на груди.
Тот, что идет посередине, выдвигается вперед. У него коротко стриженные седые волосы, выступающий, почти квадратный подбородок. Лицо бледное, как будто он давно не был на улице. Возраст… А пес его знает. Тридцать? Шестьдесят?
– Простите, если помешали, – говорит он. Голос у него глубокий, но резкий и безжизненный. – Мы ищем, где можно остановиться на ночь.
Звучит вполне невинно. Трое усталых путников хотят сделать привал и вздремнуть.
Мия тихо хнычет.
Мальчики молча смотрят на лагерь.
Сара успокаивает Мию, которая свернулась клубочком у нее на руках и закрывает лицо.
– Драконы, – шепчет она. – Гремучие драконы.
– Ш-ш, Мия, ш-ш.
То теплое, умиротворенное состояние, которое снизошло на нас возле костра, давно в прошлом. На лице Сары страдание и тревога.
– Пожалуйста, располагайтесь, – говорит Дэниэл. – Сейчас сообразим вам чего-нибудь горячего перекусить.
Трое мужчин подходят ближе к огню и занимают наши места в кругу, повернувшись к нам спинами. Похоже, тот, что разговаривал с Дэниэлом, у них главный. Слева от него сел парень поменьше ростом, жилистый и на вид туповатый. Третий – верзила с длинными темными волосами.
Вдали от костра холодно. Марти и Люк дрожат. Мия начинает кашлять. Сара прижимает ее к себе, но кашель все равно слышен.
Люди, что сидят у огня, никак не реагируют. Все молча смотрят на пламя. Затем приходит черед вопросов.
– Вы знаете, кого мы ищем, – произносит седой. – Вы его видели? Вы видели Адама Доусона?
У меня перехватывает дыхание.
Как поступят Дэниэл и остальные? Чью шкуру будут спасать – свою или нашу?
– Да, я видел его, – отвечает Дэниэл. – Он здесь был, но уже ушел.
Строго говоря, он не солгал. И в то же время не выдал меня.
– Когда это было?
– Он ушел сразу после обеда.
– Вы не будете возражать, если мы обыщем лагерь?
– У вас есть ордер?
Седой смеется. Не смех, а лязг и скрежет, как будто он не смеялся уже очень давно.
– Нет. Он мне ни к чему. Я здесь по поручению правительства. Меня зовут Савл, а больше вам ничего знать не положено.
Так-так-так, значит, правительство. Я чувствую, как мой мир рушится и разлетается к чертям. Неужели все еще то давнее обвинение в убийстве? Неужели они здесь поэтому?
Дэниэл явно чувствует себя не в своей тарелке, но по-прежнему старается быть вежливым.
– Будете искать в темноте?
– Именно.
– Нам скрывать нечего, – пожимает плечами Дэниэл, – но вообще-то это наши дома. Сейчас поздно, дети спят. Может быть, подождете до утра?
– Думаю, вы правы, – помолчав, кивает Савл. – В конце концов, по такой темноте далеко не уйдешь, как ни крути, верно?
– Палатка у вас есть? – словно не слыша его, спрашивает Дэниэл.
– Есть, но время действительно позднее, а ставить ее долго. Пожалуй, мы возьмем спальные мешки и устроимся на ночлег у огня.
Дэниэл кивает в ответ, но Савл, кажется, и не думал спрашивать его разрешения.
Вечер подошел к концу. Люди встают и отправляются к себе. Трое незнакомцев уходят в темноту за вещами.
– Что нам теперь делать? – шепчет Сара.
– Забираем свои манатки и идем, – отвечаю.
– Так темно же! Далеко ли мы уйдем на ночь глядя?
– Не знаю. Надо найти укрытие.
– В темноте?
Почему она не понимает? Почему не боится этих мужчин? Почему не может просто согласиться со мной хотя бы раз? Мия снова начинает кашлять.
– Прекрати кашлять, Мия. Мне надо подумать.
– Адам, что ты такое говоришь! Смотри, они возвращаются. Ш-ш, Мия, ш-ш. – Сара расстегивает пальто, укутывает в него Мию и качает ее вперед-назад.
– Уходи, – тихо говорит Мия. – Дядя, уходи.
Трое мужчин кладут спальные мешки на землю у костра. Они захватили с собой бутылку и теперь по очереди прикладываются к ней. Золотистая жидкость поблескивает в отсветах пламени.
Все остальные уже разошлись. Мотоциклисты спокойно переговариваются между собой, обмениваясь шуточками, как и подобает людям, которые много времени проводят вместе.
По спине пробегает мороз, и я вздрагиваю всем телом. Жуткий холод. Сколько времени пройдет, прежде чем они заснут и мы сможем крадучись уйти отсюда? Бутылка почти пуста, огонь начинает затухать.
И тут Савл, седоволосый мужчина, не поворачивая головы, громко произносит:
– Что же вы не идете к костру, Адам? У вас там, должно быть, от холода зуб на зуб не попадает.
Я не могу винить ее за то, что она боится. Я живу в страхе почти всю свою жизнь – с тех пор как понял, что означают числа. Мне было всего пять лет. Срок прошел немалый.
Она боится за Мию, и я тоже. Но я боюсь и ее. Мне стыдно, но я ничего не могу с этим поделать.
Это неправильно, да? Она очаровательная малышка с голубыми глазами и светлыми волосами, загорелая от жизни на свежем воздухе. Золотой ребенок. Куда бы мы ни пришли, люди любуются ею – особенно после того, как узнают меня. Но конечно же, у меня мозги плавятся не от ее внешности, а от ее числа. Она родилась с другим числом. Каждый раз, когда я смотрю в ее глаза, меня мучает зловещее предчувствие. Ее число мерцает у меня в голове и страшно нервирует. Каждый раз оно напоминает мне о бабуле и том ужасном дне пожара в самом начале Хаоса.
Бабуля не должна была умереть в тот день. Ей суждено было прожить еще двадцать семь лет. Я не сомневался, что она всегда будет рядом, что я всегда смогу положиться на нее. Я думал, ей ничего не грозит. Оказалось, все не так. Она умерла. Вот она еще здесь – и вдруг ее уже нет. Даже сейчас при одном воспоминании о ее смерти у меня встает комок в горле. Это несправедливо. Все несправедливо. Я не хотел, чтобы Мия так погибла, и кинулся спасать ее. Прямо в огонь. Но бабулиной смерти я тоже не хотел. Меня мучает вопрос: неужели Мия забрала бабулино число? Это было убийство? Или бабуля сама отдала ей свое число?
Никто не знает, что тогда произошло. Это наша тайна, моя и Сары, и я считаю, что это должно оставаться тайной и дальше.
Про свое странное чувство к Мии я даже Саре не говорил. Но то, что произошло в ночь пожара, было неправильно.
Это было противоестественно.
Я больше не понимаю, по каким правилам ведется игра. Не понимаю, как все это работает. Неужели Мия умеет избегать смерти? Если это так, неужели каждый раз она будет добиваться своего ценой чужой жизни?
Вечером мы опять собираемся у Дэниэла вокруг костра.
Сегодня на ужин тушеная крольчатина. Горячая еда буквально опьяняет, по телу разливается тепло и дурман. Кроликов поймали Марти и Люк, и я вижу, что они страшно горды собой. Они толкают друг друга локтями, смеются и шутят. Кто-то затягивает старую песню.
Мия всматривается в огонь, и языки пламени бросают розоватый свет на ее личико. Она еще больше похожа на ангелочка, чем обычно. Кажется, ей лучше. Парацетамол помог. Но что будет, если она заболеет опять? Сара права, нам действительно нужны люди.
Обнимаю Сару и кладу руку ей на талию. Чувствую, как под пальцами шевелится наш малыш. Она склоняется ко мне. Я целую ее макушку, закрываю глаза и делаю вдох, слушая пение. Мгновение, буквально долю секунды, я счастлив. Правильно мы сделали, что остались.
Сперва шум моторов звучит настолько тихо, что я едва замечаю его. Как будто это пение эхом отдается в деревьях. Затем он становится громче, и все слышат его. Пение обрывается.
Отсветы пламени дрожат на лицах разом притихших людей. Я вдруг понимаю, что все смотрят на меня.
– Они вернулись, – говорит Дэниэл.
Нет нужды пояснять, кто такие «они».
Трое мотоциклистов. Из тех, кому лучше на глаза не показываться.
Вскакиваю, хватаю мальчишек за руки.
– Уходим, – говорю. – Пошли отсюда. Сейчас же.
Марти и Люк смотрят на Сару. Она кладет руку мне на запястье, пытаясь остановить меня.
– Адам…
Бесполезно. Я знаю, что в этом нет никакой логики, но нам нужно идти.
– Пожалуйста! – умоляю я.
Она видит выражение моего лица и с трудом поднимается, держа на руках Мию.
– Адам, оставайтесь здесь. Мы все готовы вам помочь, – говорит Дэниэл.
Он обводит взглядом остальных, и все согласно кивают. Он говорит за всех. Но я не могу просто сидеть и ждать. Не могу.
Спотыкаясь, мы отходим от огня, пробираемся между навесами и уходим в темный лес, где сбиваемся тесной кучкой и смотрим на лагерь. Нам отсюда все видно, а вот нас – нет. Мотоциклы больше не урчат, но их фары не выключены, и к костру устремляются три подрагивающих луча света. Вскоре я вижу троих мужчин в черных кожаных куртках и штанах, черных ботинках, черных перчатках. Они шагают, размахивая фонарями во все стороны, и останавливаются снаружи круга. Люди сидят у костра, тесно прижимаясь друг к другу, так что пустота в том месте, где только что были мы, просто не может не бросаться в глаза. Да что они, в самом деле, неужели не доперли, что надо рассесться посвободнее?
Все взгляды устремлены на мужчин. Их отличает не только одежда, но и поведение, и оружие: армейские винтовки через плечо и патронташи на груди.
Тот, что идет посередине, выдвигается вперед. У него коротко стриженные седые волосы, выступающий, почти квадратный подбородок. Лицо бледное, как будто он давно не был на улице. Возраст… А пес его знает. Тридцать? Шестьдесят?
– Простите, если помешали, – говорит он. Голос у него глубокий, но резкий и безжизненный. – Мы ищем, где можно остановиться на ночь.
Звучит вполне невинно. Трое усталых путников хотят сделать привал и вздремнуть.
Мия тихо хнычет.
Мальчики молча смотрят на лагерь.
Сара успокаивает Мию, которая свернулась клубочком у нее на руках и закрывает лицо.
– Драконы, – шепчет она. – Гремучие драконы.
– Ш-ш, Мия, ш-ш.
То теплое, умиротворенное состояние, которое снизошло на нас возле костра, давно в прошлом. На лице Сары страдание и тревога.
– Пожалуйста, располагайтесь, – говорит Дэниэл. – Сейчас сообразим вам чего-нибудь горячего перекусить.
Трое мужчин подходят ближе к огню и занимают наши места в кругу, повернувшись к нам спинами. Похоже, тот, что разговаривал с Дэниэлом, у них главный. Слева от него сел парень поменьше ростом, жилистый и на вид туповатый. Третий – верзила с длинными темными волосами.
Вдали от костра холодно. Марти и Люк дрожат. Мия начинает кашлять. Сара прижимает ее к себе, но кашель все равно слышен.
Люди, что сидят у огня, никак не реагируют. Все молча смотрят на пламя. Затем приходит черед вопросов.
– Вы знаете, кого мы ищем, – произносит седой. – Вы его видели? Вы видели Адама Доусона?
У меня перехватывает дыхание.
Как поступят Дэниэл и остальные? Чью шкуру будут спасать – свою или нашу?
– Да, я видел его, – отвечает Дэниэл. – Он здесь был, но уже ушел.
Строго говоря, он не солгал. И в то же время не выдал меня.
– Когда это было?
– Он ушел сразу после обеда.
– Вы не будете возражать, если мы обыщем лагерь?
– У вас есть ордер?
Седой смеется. Не смех, а лязг и скрежет, как будто он не смеялся уже очень давно.
– Нет. Он мне ни к чему. Я здесь по поручению правительства. Меня зовут Савл, а больше вам ничего знать не положено.
Так-так-так, значит, правительство. Я чувствую, как мой мир рушится и разлетается к чертям. Неужели все еще то давнее обвинение в убийстве? Неужели они здесь поэтому?
Дэниэл явно чувствует себя не в своей тарелке, но по-прежнему старается быть вежливым.
– Будете искать в темноте?
– Именно.
– Нам скрывать нечего, – пожимает плечами Дэниэл, – но вообще-то это наши дома. Сейчас поздно, дети спят. Может быть, подождете до утра?
– Думаю, вы правы, – помолчав, кивает Савл. – В конце концов, по такой темноте далеко не уйдешь, как ни крути, верно?
– Палатка у вас есть? – словно не слыша его, спрашивает Дэниэл.
– Есть, но время действительно позднее, а ставить ее долго. Пожалуй, мы возьмем спальные мешки и устроимся на ночлег у огня.
Дэниэл кивает в ответ, но Савл, кажется, и не думал спрашивать его разрешения.
Вечер подошел к концу. Люди встают и отправляются к себе. Трое незнакомцев уходят в темноту за вещами.
– Что нам теперь делать? – шепчет Сара.
– Забираем свои манатки и идем, – отвечаю.
– Так темно же! Далеко ли мы уйдем на ночь глядя?
– Не знаю. Надо найти укрытие.
– В темноте?
Почему она не понимает? Почему не боится этих мужчин? Почему не может просто согласиться со мной хотя бы раз? Мия снова начинает кашлять.
– Прекрати кашлять, Мия. Мне надо подумать.
– Адам, что ты такое говоришь! Смотри, они возвращаются. Ш-ш, Мия, ш-ш. – Сара расстегивает пальто, укутывает в него Мию и качает ее вперед-назад.
– Уходи, – тихо говорит Мия. – Дядя, уходи.
Трое мужчин кладут спальные мешки на землю у костра. Они захватили с собой бутылку и теперь по очереди прикладываются к ней. Золотистая жидкость поблескивает в отсветах пламени.
Все остальные уже разошлись. Мотоциклисты спокойно переговариваются между собой, обмениваясь шуточками, как и подобает людям, которые много времени проводят вместе.
По спине пробегает мороз, и я вздрагиваю всем телом. Жуткий холод. Сколько времени пройдет, прежде чем они заснут и мы сможем крадучись уйти отсюда? Бутылка почти пуста, огонь начинает затухать.
И тут Савл, седоволосый мужчина, не поворачивая головы, громко произносит:
– Что же вы не идете к костру, Адам? У вас там, должно быть, от холода зуб на зуб не попадает.
Сара
Похоже, нас загнали в угол, хотя за нашими спинами никаких стен, лишь многие мили безлюдного темного леса. Он, должно быть, услышал Миин кашель. Придется идти. Сейчас все узнаем.
– Помоги мне встать, – обращаюсь к Адаму, и мы все вместе волочимся к костру.
Марти и Люк прячутся за мной.
Трое мужчин поворачиваются и смотрят на нас. Поначалу мне не страшно, но, когда мы подходим к огню и наблюдающим за нами незнакомцам, у меня по всему телу бегут мурашки. Чувствую, как темные глаза вожака сверлят меня. Он как будто дотрагивается до меня. Мысленно отталкиваю его.
Мия начинает плакать. Я плотнее заворачиваю ее в свое пальто, но она вся съеживается, тычется головой мне в подмышку, и ее худенькое тельце разрывается от слез и кашля.
– Уходи, – повторяет она сквозь слезы. – Дядя, уходи.
– Как вы узнали, что мы там? – спрашивает Адам.
Савл переводит взгляд на него. От волнения у меня перехватывает дыхание.
– Я вас почувствовал.
На какой-то миг я верю ему: он дьявол, вампир, оборотень. Существо со сверхчеловеческими возможностями.
Но затем он усмехается:
– Мой луч засек твой чип. – Он похлопывает по фонарю, что свисает с его ремня. – Хитрая штуковина. А еще я услышал детский кашель, – добавляет он. – Похоже, ей плохо.
– Ничего не плохо, – говорю, – просто мне пора ее укладывать.
– Твоя дочь? – спрашивает Савл. Он обращается не ко мне, а к Адаму, который не соглашается, однако и не поправляет его. – Дайте-ка взглянуть.
– Нет, – возражаю я, крепче прижимая Мию к себе, защищая ее, но Савл оказывается рядом со мной, не успеваю я и глазом моргнуть. Он хватает меня за воротник и разводит полы моего пальто. Спустя секунду его пальцы касаются ее лица, поворачивают ее голову к нему, а его большой палец поднимает ее веко.
– Что вы делаете?.. А ну прекратите!
– Мама! – рыдает Мия.
Ее испуганный голубой глаз вперивается в него, грудка тяжело поднимается, и она начинает биться и визжать. Я никогда не видела, чтобы она вот так на кого-то реагировала.
– Оставьте ее в покое! – кричим мы с Адамом.
Не извиняясь, Савл молча отступает. Взгляд его все еще прикован к Мии. Вдруг его горло издает смех, все такой же резкий и искусственный.
– Девочка в лесу, – произносит он. – Шумная она у вас. С виду ангелочек, а визжит, как бесенок.
Ненавижу его. Ненавижу этого человека. Как можно напугать ребенка, а потом смеяться, когда он плачет? Не могу поверить, что он коснулся ее. От одной мысли об этом к горлу подкатывает тошнота.
– Она испугалась. Вы напугали ее, – говорю я, пытаясь утихомирить Мию. – Пойдем, Адам, нам пора.
Но Адам не двигается с места.
– Я буду через минуту, – говорит он. Его голос звучит странно, неестественно.
– Адам?
Но он смотрит на Савла так, как будто в мире больше никого нет. Как будто меня нет.
Я оставляю его у костра.
Марти и Люк засыпают быстро, но на то, чтобы успокоить Мию, у меня уходит очень много времени.
– Дядя бяка, – рыдая и икая, повторяет она.
– Да, да, – говорю я, поглаживая ее волосы. – Не думай о нем больше. Давай засыпать, хорошо?
– Мама споет «Мигалочку»?
«Звездочка моя, мигай»[1]. Ее любимая песенка. Мия любит звезды. Пожалуй, единственное, чем обогатил нашу жизнь Хаос, – это бесконечные черные ночные небеса, усеянные звездами, планетами и созвездиями, метеорами и, конечно же, украшенные луной, знакомой нам так же хорошо, как и солнце.
Я начинаю негромко петь, стараясь не разбудить братьев.
Мия вытягивает ручки над головой. Она сжимает и разжимает ладошки, «мигает» ими.
Чуть позже она кладет большой палец в рот и поворачивается на бочок. Я укутываю ее в одеяло, вылезаю из палатки и сажусь снаружи. Жду Адама.
– Помоги мне встать, – обращаюсь к Адаму, и мы все вместе волочимся к костру.
Марти и Люк прячутся за мной.
Трое мужчин поворачиваются и смотрят на нас. Поначалу мне не страшно, но, когда мы подходим к огню и наблюдающим за нами незнакомцам, у меня по всему телу бегут мурашки. Чувствую, как темные глаза вожака сверлят меня. Он как будто дотрагивается до меня. Мысленно отталкиваю его.
Мия начинает плакать. Я плотнее заворачиваю ее в свое пальто, но она вся съеживается, тычется головой мне в подмышку, и ее худенькое тельце разрывается от слез и кашля.
– Уходи, – повторяет она сквозь слезы. – Дядя, уходи.
– Как вы узнали, что мы там? – спрашивает Адам.
Савл переводит взгляд на него. От волнения у меня перехватывает дыхание.
– Я вас почувствовал.
На какой-то миг я верю ему: он дьявол, вампир, оборотень. Существо со сверхчеловеческими возможностями.
Но затем он усмехается:
– Мой луч засек твой чип. – Он похлопывает по фонарю, что свисает с его ремня. – Хитрая штуковина. А еще я услышал детский кашель, – добавляет он. – Похоже, ей плохо.
– Ничего не плохо, – говорю, – просто мне пора ее укладывать.
– Твоя дочь? – спрашивает Савл. Он обращается не ко мне, а к Адаму, который не соглашается, однако и не поправляет его. – Дайте-ка взглянуть.
– Нет, – возражаю я, крепче прижимая Мию к себе, защищая ее, но Савл оказывается рядом со мной, не успеваю я и глазом моргнуть. Он хватает меня за воротник и разводит полы моего пальто. Спустя секунду его пальцы касаются ее лица, поворачивают ее голову к нему, а его большой палец поднимает ее веко.
– Что вы делаете?.. А ну прекратите!
– Мама! – рыдает Мия.
Ее испуганный голубой глаз вперивается в него, грудка тяжело поднимается, и она начинает биться и визжать. Я никогда не видела, чтобы она вот так на кого-то реагировала.
– Оставьте ее в покое! – кричим мы с Адамом.
Не извиняясь, Савл молча отступает. Взгляд его все еще прикован к Мии. Вдруг его горло издает смех, все такой же резкий и искусственный.
– Девочка в лесу, – произносит он. – Шумная она у вас. С виду ангелочек, а визжит, как бесенок.
Ненавижу его. Ненавижу этого человека. Как можно напугать ребенка, а потом смеяться, когда он плачет? Не могу поверить, что он коснулся ее. От одной мысли об этом к горлу подкатывает тошнота.
– Она испугалась. Вы напугали ее, – говорю я, пытаясь утихомирить Мию. – Пойдем, Адам, нам пора.
Но Адам не двигается с места.
– Я буду через минуту, – говорит он. Его голос звучит странно, неестественно.
– Адам?
Но он смотрит на Савла так, как будто в мире больше никого нет. Как будто меня нет.
Я оставляю его у костра.
Марти и Люк засыпают быстро, но на то, чтобы успокоить Мию, у меня уходит очень много времени.
– Дядя бяка, – рыдая и икая, повторяет она.
– Да, да, – говорю я, поглаживая ее волосы. – Не думай о нем больше. Давай засыпать, хорошо?
– Мама споет «Мигалочку»?
«Звездочка моя, мигай»[1]. Ее любимая песенка. Мия любит звезды. Пожалуй, единственное, чем обогатил нашу жизнь Хаос, – это бесконечные черные ночные небеса, усеянные звездами, планетами и созвездиями, метеорами и, конечно же, украшенные луной, знакомой нам так же хорошо, как и солнце.
Я начинаю негромко петь, стараясь не разбудить братьев.
Мия вытягивает ручки над головой. Она сжимает и разжимает ладошки, «мигает» ими.
Чуть позже она кладет большой палец в рот и поворачивается на бочок. Я укутываю ее в одеяло, вылезаю из палатки и сажусь снаружи. Жду Адама.
Адам
Мы стоим на расстоянии двух метров и смотрим друг на друга. Над его левым глазом белеет шрам.
Я едва не обделываюсь, но не хочу, чтобы он знал, как мне страшно. Заставляю себя стоять прямо, встречаюсь с ним взглядом. И когда я вижу его число, меня чуть кондрашка не хватает. Это просто нечто.
1622029.
Но поражает меня не дата.
Сама смерть.
Словами это не описать. На долю секунды меня захлестывает ощущение боли, отчаяния, гнева и паники. Никогда не чувствовал ничего подобного. Я вижу, что смерть проникает в него снаружи, кромсает кожу, наполняет внутренности скребущей, грызущей, нечеловеческой болью и одновременно раздирает его изнутри, разрушает каждую клетку и превращает его последние минуты в раскаленный добела ад.
Я хочу отвести взгляд, оторваться от его боли, но в ней есть что-то еще. Его число мерцает в моей голове. Чем больше я пытаюсь сосредоточиться на нем, тем быстрее оно движется, то становясь четче, то расплываясь. Свет и тьма перетекают друг в друга. Проходит одна минута, потом другая.
От увиденного голова идет кругом. Земля под ногами дрожит.
– Адам, – обращается ко мне Савл, – присаживайся. Выпьешь?
– Нет, спасибо, – отвечаю, – не пью спиртное.
Сесть все-таки приходится. Особого выбора нет – ноги совсем ватные.
Савл кивает своим спутникам, и они исчезают в темноте.
– Заставил ты нас побегать, – говорит Савл.
Он садится рядом со мной, достает бутылку и залпом выхлебывает остатки.
Я сосредотачиваюсь на дыхании, пытаясь справиться с тревогой, которая разливается по всему телу.
Кто этот человек? От чего так погибают?
– А зачем вы за мной гоняетесь? – спрашиваю, и голос мой звучит выше, чем хотелось бы. – На что я вам сдался?
– Я приехал забрать тебя.
Горло как будто сжимает цепкая рука. А я же говорил Саре. Говорил. Они гнались за мной и теперь хотят увезти меня.
– Забрать меня? Но куда? Зачем?
– Мы работаем на правительство. Налаживаем жизнь в стране. Нам нужны люди вроде тебя, Адам. Сильные люди. Люди, которые могут вести за собой. Одаренные люди.
Вот это да.
– «Одаренные», – повторяю, пробуя слово на вкус. Впервые кто-то называет меня одаренным. – Но правительство не хочет ничего слушать, не хочет ничего знать! Два года назад я попытался достучаться до них, а они мне только рот затыкали.
– Тебя арестовали.
– Да.
– За убийство.
– Которого я не совершал! Это было ложное обвинение. Я никого не убивал.
Теперь мне по-настоящему страшно. Кем бы ни был этот тип, он много знает обо мне. Слишком много.
– Это дело прошлое. Сейчас все по-другому. Нам нужна твоя помощь.
– Да какой от меня теперь прок? Я уже сказал всем, что наступает конец, и он наступил.
– Это не конец, Адам. – Савл качает головой. – Это только начало, начало нового мира, где к таким людям, как ты, прислушиваются, их уважают, их ценят. Где твои слова могут все изменить.
Не знаю, что и сказать.
– Что вы имеете в виду?
– Однажды люди послушались тебя и стали покидать Лондон. Они послушаются тебя снова. Ты можешь стать флагманом нового общества. Если ты почуешь опасность, то сможешь предупредить людей, их эвакуируют из областей, которым угрожает затопление, из зданий, которые скоро разрушатся. Сможешь добиться, чтобы детей перевезли туда, где есть пища. Ты всем поможешь, Адам. Ты будешь восстанавливать эту страну. Вместе с нами.
Я не верю ему. С какого перепуга людям, которые когда-то сочли меня опасным и изолировали, вдруг захотелось обратиться ко мне за помощью?
– Что-то долго вы меня выслеживали. А ведь я чипирован, и вы могли засечь меня в любой момент.
– Мы восстанавливали информационную инфраструктуру. Программное обеспечение, системы. У нас были беспилотники, но мы не могли поддерживать с ними связь. Теперь можем. Телефоны тоже есть, базовая сеть снова работает. Мы по кусочкам воссоздаем все то, что было разрушено, но нам нужны такие люди, как ты.
– Я, конечно, хочу помогать людям, но…
– Тебе незачем так жить, – продолжает он, будто не слыша меня. – Тебе незачем жить так, как живет здешний люд, прозябать в грязи и прятаться. Твоим детям незачем голодать и мерзнуть. Им незачем болеть.
– О чем вы говорите?
– Вы можете жить там, где есть электричество, отопление, еда и лекарства.
– В Англии есть такие места?
– В Англии, Шотландии, Уэльсе. Тут и там есть островки цивилизации. Анклавы. Для тех, кто может приносить пользу.
– Города?
Он пожимает плечами:
– Районы городов, здания, усадьбы, фермы. Специализированные территории, созданные по особым проектам, оснащенные ветряными двигателями, твердотопливными топками, солнечными батареями. Одни сохранились. Другие были восстановлены.
Он улыбается и бросает пустую бутылку в огонь.
– Зима будет суровой, Адам. Самой суровой с 2010 года.
Я знаю, что он прав. В лагере есть по крайней мере три человека, которые не дотянут до весны. Я думаю о Марти и Люке, о Мии и Саре, о двух прошедших годах.
«Островки цивилизации».
Одна мысль о том, что мы могли бы оказаться в помещении, где тепло и сухо, причиняет боль.
– И что я должен буду делать?
Савл хлопает меня по спине, как будто я уже согласился ехать с ним.
– Играть свою роль, дружище. Играть свою роль. Мы закладываем фундамент нового общества, где интуиция и наука работают рука об руку. Единство старого и нового. В этом обществе будут иначе относиться к особенным людям вроде тебя, которых раньше не понимали. Мы хотим понять вас.
«Одаренные». «Особенные». «Не понимали». «Понять».
Он тщательно подбирает слова и искусно складывает их в предложения. Нажимает на мои болевые точки. Мне это не нравится. Но его слова такие теплые. Они греют душу.
– Обсуди это с Сарой, – все так же спокойно произносит он. – Иди и обсуди прямо сейчас. Потом возвращайся и скажи мне, что она ответит.
– Она, наверно, спит. Не хочу будить ее.
– Значит, поговори с ней, как только она проснется. Я буду здесь.
Я представляю, как он сидит у костра всю ночь и ждет моего ответа.
И устроит его только один ответ.
Я едва не обделываюсь, но не хочу, чтобы он знал, как мне страшно. Заставляю себя стоять прямо, встречаюсь с ним взглядом. И когда я вижу его число, меня чуть кондрашка не хватает. Это просто нечто.
1622029.
Но поражает меня не дата.
Сама смерть.
Словами это не описать. На долю секунды меня захлестывает ощущение боли, отчаяния, гнева и паники. Никогда не чувствовал ничего подобного. Я вижу, что смерть проникает в него снаружи, кромсает кожу, наполняет внутренности скребущей, грызущей, нечеловеческой болью и одновременно раздирает его изнутри, разрушает каждую клетку и превращает его последние минуты в раскаленный добела ад.
Я хочу отвести взгляд, оторваться от его боли, но в ней есть что-то еще. Его число мерцает в моей голове. Чем больше я пытаюсь сосредоточиться на нем, тем быстрее оно движется, то становясь четче, то расплываясь. Свет и тьма перетекают друг в друга. Проходит одна минута, потом другая.
От увиденного голова идет кругом. Земля под ногами дрожит.
– Адам, – обращается ко мне Савл, – присаживайся. Выпьешь?
– Нет, спасибо, – отвечаю, – не пью спиртное.
Сесть все-таки приходится. Особого выбора нет – ноги совсем ватные.
Савл кивает своим спутникам, и они исчезают в темноте.
– Заставил ты нас побегать, – говорит Савл.
Он садится рядом со мной, достает бутылку и залпом выхлебывает остатки.
Я сосредотачиваюсь на дыхании, пытаясь справиться с тревогой, которая разливается по всему телу.
Кто этот человек? От чего так погибают?
– А зачем вы за мной гоняетесь? – спрашиваю, и голос мой звучит выше, чем хотелось бы. – На что я вам сдался?
– Я приехал забрать тебя.
Горло как будто сжимает цепкая рука. А я же говорил Саре. Говорил. Они гнались за мной и теперь хотят увезти меня.
– Забрать меня? Но куда? Зачем?
– Мы работаем на правительство. Налаживаем жизнь в стране. Нам нужны люди вроде тебя, Адам. Сильные люди. Люди, которые могут вести за собой. Одаренные люди.
Вот это да.
– «Одаренные», – повторяю, пробуя слово на вкус. Впервые кто-то называет меня одаренным. – Но правительство не хочет ничего слушать, не хочет ничего знать! Два года назад я попытался достучаться до них, а они мне только рот затыкали.
– Тебя арестовали.
– Да.
– За убийство.
– Которого я не совершал! Это было ложное обвинение. Я никого не убивал.
Теперь мне по-настоящему страшно. Кем бы ни был этот тип, он много знает обо мне. Слишком много.
– Это дело прошлое. Сейчас все по-другому. Нам нужна твоя помощь.
– Да какой от меня теперь прок? Я уже сказал всем, что наступает конец, и он наступил.
– Это не конец, Адам. – Савл качает головой. – Это только начало, начало нового мира, где к таким людям, как ты, прислушиваются, их уважают, их ценят. Где твои слова могут все изменить.
Не знаю, что и сказать.
– Что вы имеете в виду?
– Однажды люди послушались тебя и стали покидать Лондон. Они послушаются тебя снова. Ты можешь стать флагманом нового общества. Если ты почуешь опасность, то сможешь предупредить людей, их эвакуируют из областей, которым угрожает затопление, из зданий, которые скоро разрушатся. Сможешь добиться, чтобы детей перевезли туда, где есть пища. Ты всем поможешь, Адам. Ты будешь восстанавливать эту страну. Вместе с нами.
Я не верю ему. С какого перепуга людям, которые когда-то сочли меня опасным и изолировали, вдруг захотелось обратиться ко мне за помощью?
– Что-то долго вы меня выслеживали. А ведь я чипирован, и вы могли засечь меня в любой момент.
– Мы восстанавливали информационную инфраструктуру. Программное обеспечение, системы. У нас были беспилотники, но мы не могли поддерживать с ними связь. Теперь можем. Телефоны тоже есть, базовая сеть снова работает. Мы по кусочкам воссоздаем все то, что было разрушено, но нам нужны такие люди, как ты.
– Я, конечно, хочу помогать людям, но…
– Тебе незачем так жить, – продолжает он, будто не слыша меня. – Тебе незачем жить так, как живет здешний люд, прозябать в грязи и прятаться. Твоим детям незачем голодать и мерзнуть. Им незачем болеть.
– О чем вы говорите?
– Вы можете жить там, где есть электричество, отопление, еда и лекарства.
– В Англии есть такие места?
– В Англии, Шотландии, Уэльсе. Тут и там есть островки цивилизации. Анклавы. Для тех, кто может приносить пользу.
– Города?
Он пожимает плечами:
– Районы городов, здания, усадьбы, фермы. Специализированные территории, созданные по особым проектам, оснащенные ветряными двигателями, твердотопливными топками, солнечными батареями. Одни сохранились. Другие были восстановлены.
Он улыбается и бросает пустую бутылку в огонь.
– Зима будет суровой, Адам. Самой суровой с 2010 года.
Я знаю, что он прав. В лагере есть по крайней мере три человека, которые не дотянут до весны. Я думаю о Марти и Люке, о Мии и Саре, о двух прошедших годах.
«Островки цивилизации».
Одна мысль о том, что мы могли бы оказаться в помещении, где тепло и сухо, причиняет боль.
– И что я должен буду делать?
Савл хлопает меня по спине, как будто я уже согласился ехать с ним.
– Играть свою роль, дружище. Играть свою роль. Мы закладываем фундамент нового общества, где интуиция и наука работают рука об руку. Единство старого и нового. В этом обществе будут иначе относиться к особенным людям вроде тебя, которых раньше не понимали. Мы хотим понять вас.
«Одаренные». «Особенные». «Не понимали». «Понять».
Он тщательно подбирает слова и искусно складывает их в предложения. Нажимает на мои болевые точки. Мне это не нравится. Но его слова такие теплые. Они греют душу.
– Обсуди это с Сарой, – все так же спокойно произносит он. – Иди и обсуди прямо сейчас. Потом возвращайся и скажи мне, что она ответит.
– Она, наверно, спит. Не хочу будить ее.
– Значит, поговори с ней, как только она проснется. Я буду здесь.
Я представляю, как он сидит у костра всю ночь и ждет моего ответа.
И устроит его только один ответ.
Сара
Он еще не зашел в палатку, а я уже слышу его. Ветки хрустят под его ботинками.
– Что им нужно?
Внутри все сжалось от страха в тугой комок.
– Хотят, чтобы я помогал им, помогал правительству.
– Почему ты?
– Потому что у меня есть… дар. Когда я почувствую угрозу, то смогу сообщить об этом и спасти людей. Как тогда.
– Адам, в тот раз тебя пытались остановить именно люди из правительства. Что изменилось?
– Думаю, они просто поняли, что от меня может быть польза. Они видят во мне лидера.
Чушь редкостная.
– Я им не доверяю, – говорю.
– Я тоже, – кивает он, – но они сказали, что мы можем уехать с ними, перебраться туда, где тепло и сухо, где есть врачи, электричество, короче, все, чего у нас не было эти два года. Ты ведь сама хочешь где-нибудь осесть, Сара. Ты хочешь, чтобы Марти, Люк, Мия и малыш были в безопасности. Может быть, там у нас все это будет.
– Я думала, мы решили пожить здесь.
– Все, что нам светит здесь, – это и дальше жить в палатке в лесу, так ведь? Савл предлагает совсем другое. Мы вернемся в цивилизацию. Дети будут нормально питаться. Заметила, какое у этих мужиков снаряжение? Они явно приехали из места, где есть все необходимое и даже больше.
«Где есть все необходимое и даже больше». Мысленно я переношусь в дом, где я выросла. До землетрясения и до моего побега еще далеко. Голые ступни утопают в мягком ковре. Я погружаюсь в ванну на львиных ногах, наполненную пузырящейся пеной, смотрю голливудские блокбастеры на экране во всю стену. У меня есть все… о такой жизни большинство людей может только мечтать. Но эта жизнь насквозь гнилая.
Моя семья греховна, отравлена, а дом – всего лишь красивая клетка, в которой мой отец может делать все, что ему вздумается. И он делает это – ночь за ночью, ночь за ночью.
– Дом – это люди, Адам. Ты сам сказал. И потом, этот Савл – редкостная сволочь. Ты разве забыл, как он повел себя с Мией?
– Подумай о другом. Мия и твои братья будут жить по-человечески. Регулярное питание, крыша над головами. Разве это не классно?
– Не знаю. Я ему не доверяю.
– Ты не слышала, что он предлагает. Поговори с ним утром. Сама убедишься.
Внимательно смотрю на него. Что-то не так. У него бегают глаза.
Он чего-то недоговаривает.
– Что им нужно?
Внутри все сжалось от страха в тугой комок.
– Хотят, чтобы я помогал им, помогал правительству.
– Почему ты?
– Потому что у меня есть… дар. Когда я почувствую угрозу, то смогу сообщить об этом и спасти людей. Как тогда.
– Адам, в тот раз тебя пытались остановить именно люди из правительства. Что изменилось?
– Думаю, они просто поняли, что от меня может быть польза. Они видят во мне лидера.
Чушь редкостная.
– Я им не доверяю, – говорю.
– Я тоже, – кивает он, – но они сказали, что мы можем уехать с ними, перебраться туда, где тепло и сухо, где есть врачи, электричество, короче, все, чего у нас не было эти два года. Ты ведь сама хочешь где-нибудь осесть, Сара. Ты хочешь, чтобы Марти, Люк, Мия и малыш были в безопасности. Может быть, там у нас все это будет.
– Я думала, мы решили пожить здесь.
– Все, что нам светит здесь, – это и дальше жить в палатке в лесу, так ведь? Савл предлагает совсем другое. Мы вернемся в цивилизацию. Дети будут нормально питаться. Заметила, какое у этих мужиков снаряжение? Они явно приехали из места, где есть все необходимое и даже больше.
«Где есть все необходимое и даже больше». Мысленно я переношусь в дом, где я выросла. До землетрясения и до моего побега еще далеко. Голые ступни утопают в мягком ковре. Я погружаюсь в ванну на львиных ногах, наполненную пузырящейся пеной, смотрю голливудские блокбастеры на экране во всю стену. У меня есть все… о такой жизни большинство людей может только мечтать. Но эта жизнь насквозь гнилая.
Моя семья греховна, отравлена, а дом – всего лишь красивая клетка, в которой мой отец может делать все, что ему вздумается. И он делает это – ночь за ночью, ночь за ночью.
– Дом – это люди, Адам. Ты сам сказал. И потом, этот Савл – редкостная сволочь. Ты разве забыл, как он повел себя с Мией?
– Подумай о другом. Мия и твои братья будут жить по-человечески. Регулярное питание, крыша над головами. Разве это не классно?
– Не знаю. Я ему не доверяю.
– Ты не слышала, что он предлагает. Поговори с ним утром. Сама убедишься.
Внимательно смотрю на него. Что-то не так. У него бегают глаза.
Он чего-то недоговаривает.
Адам
С первыми лучами солнца мы выходим из палатки, оставив спящих мальчиков и Мию, и идем к Савлу. Он по-прежнему сидит у костра и ждет, как и обещал. Другие двое куда-то делись. Спальные мешки и винтовки тоже.
Сара засыпает его вопросами. Она еще больше похожа на ротвейлера, чем в самом начале нашего знакомства. Сильное зрелище, даже немного трогательное. Но по лицу Савла я вижу, что он еле сдерживается. Он не хочет отвечать на вопросы, не хочет рассказывать, куда именно мы поедем. «На юг» – вот и все его объяснения. Наконец он нехотя произносит слово «Котсуолдс». Я без понятия, что это и где это.
– Дотуда миль пятьдесят, – говорит Сара. Похоже, слово «Котсуолдс» ей знакомо. – Как мы туда доберемся?
– На мотоциклах. Час пути, и мы на месте.
– Нас пятеро, вас трое. Да и потом, Мия не поедет на мотоцикле, мальчикам, я думаю, тоже не стоит, а я не могу…
Она обрывает себя на полуслове, и я понимаю: она не хочет, чтобы Савл узнал о ребенке. Но она зачем-то плотнее запахивается в пальто и вместо того, чтобы скрыть живот, только привлекает внимание к нему.
Савл оглядывает ее с головы до ног. Дошло, значит.
– Точно, Сара, – соглашается он. – Ввосьмером на трех мотоциклах не уедешь. Значит, едем вшестером. Трое нас, трое вас – Адам, ты и Мия.
Сара засыпает его вопросами. Она еще больше похожа на ротвейлера, чем в самом начале нашего знакомства. Сильное зрелище, даже немного трогательное. Но по лицу Савла я вижу, что он еле сдерживается. Он не хочет отвечать на вопросы, не хочет рассказывать, куда именно мы поедем. «На юг» – вот и все его объяснения. Наконец он нехотя произносит слово «Котсуолдс». Я без понятия, что это и где это.
– Дотуда миль пятьдесят, – говорит Сара. Похоже, слово «Котсуолдс» ей знакомо. – Как мы туда доберемся?
– На мотоциклах. Час пути, и мы на месте.
– Нас пятеро, вас трое. Да и потом, Мия не поедет на мотоцикле, мальчикам, я думаю, тоже не стоит, а я не могу…
Она обрывает себя на полуслове, и я понимаю: она не хочет, чтобы Савл узнал о ребенке. Но она зачем-то плотнее запахивается в пальто и вместо того, чтобы скрыть живот, только привлекает внимание к нему.
Савл оглядывает ее с головы до ног. Дошло, значит.
– Точно, Сара, – соглашается он. – Ввосьмером на трех мотоциклах не уедешь. Значит, едем вшестером. Трое нас, трое вас – Адам, ты и Мия.