Стало быть, необходимо прежде всего установить, что именно из романа Обручевой относится к этому времени. Допустим, хотя и это не бесспорно, что все интимные переживания наших героев сразу же становились широко известными в Петербурге и немедленно доходили до Чернышевского. {П. И. Боков (домашний врач Чернышевских с 1858 г.) несомненно был близок Чернышевскому. Дата знакомства Сеченова и Чернышевского не установлена, но скорее всего оно произошло через Бокова. Точно известно, что Сеченов приехал в Петербург 1 февраля 1860 г. Как предполагает М. И. Яновская, знакомство его с Боковым произошло в одну из суббот после 25 февраля 1861 г. у С. П. Боткина, - это могли быть субботы 5, 12, 19 или 26 марта (М. Яновская. Сеченов, стр. 96 и 116. - Эта книга, вышедшая в серии "Жизнь замечательных людей", написана в полубеллетристической форме, но является результатом внимательной работы над материалами эпохи). Не датирован единственный сохранившийся документ визитная карточка Бокова, на которой написано: "П. И. Боков и И. М. Сеченов приглашают Чернышевского и Александра Николаевича по случаю окончания экзаменов Марии Александровны" (Чернышевский, XI, 718). Записка написана не ранее осени 1861 г. - времени знакомства Сеченова с Обручевой и до апреля 1862 г., когда Пыпин уехал за границу. Во всяком случае (вероятно, в начале 1863 г.) Сеченов предложил "Современнику" свою статью: "Попытка ввести физиологические основы в психические процессы". Она была запрещена цензурою, но под заглавием "Рефлексы головного мозга" в том же году появилась в "Медицинском вестнике" (Э 47 от 23 ноября). См.: В. Е. Евгеньев-Максимов. Великий ученый и царская цензура. (Цензура 1860-х гг. в борьбе с материализмом). - Резец, 1938, Э 24, стр. 17-19; С. Е. Драпкина. Н. Г. Чернышевский и И. М. Сеченов. - Физиологический журнал, 1940, т. 28, вып. 2-3, стр. 147-156; В. Е. Гурвич. Еще одно доказательство личной и идейной близости И. М. Сеченова и Н. Г. Чернышевского. - Труды института истории естествознания и техники, 1955, т. IV, стр. 376-379 (в этой работе сделана неубедительная попытка доказать, что знакомство Сеченова с Чернышевским должно быть отнесено к 1857-1860 гг.); Научное наследство. Том III. Иван Михайлович Сеченов. Неопубликованные работы, переписка и документы. М., 1956, стр. 36 и 56-57; М. Г. Ярошенко. Н. Г. Чернышевский и И. М. Сеченов. Вопросы философии, 1958, Э 7, стр. 76-83.}
   Мария Александровна Обручева стала посещать лекции в Петербургском университете с осени 1860 г., {Л. Ф. Пантелеев. Воспоминания, стр. 213.} а затем стала слушать лекции в Медико-хирургической академии. Здесь она и встретилась с И. М. Сеченовым, в это время (с 16 апреля 1860 г.) адъюнкт-профессором кафедры физиологии. {Научное наследство..., стр. 271} У нас нет никаких основании подвергать сомнению указываемую самим Сеченовым дату его знакомства с Марией Александровной - осень 1861 г. {И. М. Сеченов. Автобиографические записки, стр. 174-175.}
   Нет точных сведений, когда познакомился с М. А. Обручевой П. И. Боков. Во всяком случае, это знакомство произошло раньше, чем знакомство М. А. с Сеченовым: Боков был приглашен в семью генерала А. А. Обручева давать уроки его дочери; для освобождения ее от тяжкой ферулы родительского гнета он вскоре предложил ей частый в обычаях того времени фиктивный брак. Он был оформлен 20 августа 1861 г. - эта дата точно устанавливается воспоминаниями брата невесты, В. А. Обручева, и письмом О. С. Чернышевской мужу в Саратов от 29 августа 1861 г. {В. А. Обручев. Из пережитого. - Вестник Европы, 1907, Э 5, стр. 134 - Письмо О. С. Чернышевской мне неизвестно. О нем упоминает А. П. Скафтымов в цитированной выше статье в саратовском сборнике (стр. 115).}
   Далее: из биографии М. А. Обручевой-Боковой мы знаем, что этот фиктивный брак через некоторое время стал браком фактическим. И только спустя еще какой-то промежуток времени М. А. стала женой Сеченова.
   Таким образом, для того чтобы Чернышевский мог воспользоваться сложившейся ситуацией и описать в романе брак с П. И. Боковым, сближение с И. М. Сеченовым и уход к нему, остается время с начала сентября 1861 до 7 июля 1862 г., т. е. никак не более 10 месяцев, а в действительности, вероятно, гораздо меньше.
   Уже эта справка должна заставить нас отнестись с большим сомнением к традиционной гипотезе.
   За эти десять месяцев в отношениях Обручевой и Бокова не произошло ничего такого, что могло заставить Чернышевского обратить особое внимание на эту пару. Весьма вероятно, что Чернышевский знал о том, что брак был поначалу фиктивный, но браков такого рода вокруг него было в это время немало. Не забудем, что в романе брак Лопухова и Веры Павловны изображен как вначале фиктивный и лишь позднее (см. 19 и 20 главы третьей) ставший фактическим: {Это было понято их квартирной хозяйкой Петровной, но осталось незамеченным современной исследовательницей Н. Наумовой, которая с энергией, достойной лучшего применения, настаивает на фактическом браке с самого начала, - см. ее книгу: Роман Н. Г. Чернышевского "Что делать?". Л., 1972, стр. 29, 31. - Ср. в статье французского исследователя Шарля Корбе (Corbel): "Этот фиктивный брак перешел в реальный..." (Reminiscences sandiennes dans "Que faire?" de Cernysevskij. - Revue des etudes slaves, t. XLIII, fasc. 1-4, Paris, 1964, p. 22).} именно так нередко и происходило в действительности. Не говорю уже о совершенно различной социальной среде: Обручева - дочь генерала, а Вера Павловна - из среды мелкого чиновничества.
   Наши сомнения еще более усилятся, когда мы попытаемся установить продолжительность фиктивного и фактического брака Обручевой и Бокова. По счастью, такого рода более или менее точные сведения в нашем распоряжении есть. Этот брак продолжался четыре года! Эта цифра указана в упомянутой выше статье С. Султанова, написанной на основании непосредственных бесед с П. И. Боковым. Приблизительно в конце 1860-х годов Боков сошелся с женой видного петербургского чиновника Т. П. Измайловой (урожденной баронессой Д'Альгейм) и вскоре переехал с ней в Москву.
   Очень осведомленный, очень точный и близкий к М. А. Сечеповой Л. Ф. Пантелеев {Его статья "Памяти Н. Г. Чернышевского" (Голос минувшего, 1915, Э 11 посвящена "Моему другу М. А. С".} по этому поводу писал: "Семейная жизнь М. А. (урожденной Обручевой) и П. И. потерпела крушение от очень обыденной причины - увлечений П. И. своими прекрасными пациентками. _Так говорила мне сама_ М. А. Ее близкие отношения к И. Мих. Сеченову, который помог ей своими средствами на поездку за границу для довершения медицинского образования, относятся к значительно более позднему времени, чем фабула романа "Что делать?"". {Л. Ф. Пантелеев. Воспоминания, стр. 335 (курсив мой, - С. Р.).}
   Эти даты соответствуют данным, которые можно извлечь из писем и очень сдержанных во всем, что касается личной жизни, "Автобиографических записок" Сеченова.
   В письмах первых лет Сеченов систематически передает приветы Бокову ("Петру Ивановичу" или официально: "Вашему мужу"). {Архив Академии наук СССР, Московское отделение, ф. 605, д. Э 24; Научное наследство, стр. 234-235.}
   Упоминая о знакомстве с В. О. Ковалевским, Сеченов пишет: "С ним я познакомился, когда _моя будущая жена_ - мой неизменный друг до смерти - и я стали заниматься переводами, это началось в 1863 г.". {И. М. Сеченов. Автобиографические записки, стр. 197 (курсив мой, - С. Р.).}
   Если в рассказе о 1863 г. М. А. именуется "будущая жена", то, излагая свою дальнейшую жизнь, Сеченов пишет уже иначе: "В каникулы следующего, 1865 года _мы отправились с женой_ за границу". {Там же, стр. 204 (курсив мой, С. Р.). Речь здесь, разумеется, не может идти о формальном браке; развод с Боковым был оформлен лишь в 1888 г. (Звенья, т. III-IV, стр. 894), а брак с Сеченовым заключен в 1891 г. (Дворянский адрес-календарь на 1898 г., ч. 1, стр. 195).}
   Некоторое время уход к Сеченову, может быть, и можно было скрывать, тем более что все трое мирно жили в одной квартире (вообще не исключена ситуация, именуемая menage a trois, - и она была вполне в духе эпохи: вспомним рассуждение Рахметова в главе "Особенный человек"), но в конце концов надо было известить об этом мать жены. В письме от 18 декабря 1867 г. П. И. Боков и сделал это сообщив З. Ф. Обручевой о том, что дочь ее "по характеру сошлась более с удивительным из людей русских, дорогим сыном нашей бедной родины - Иваном Михайловичем Вы можете себе представить, до какой степени наша жизнь счастливей, имея членом семьи Ивана Михайловича!". {Звенья, т. III-IV, стр. 887.}
   Что брак М. А. Обручевой и П. И. Бокова в самом деле не был кратковременным эпизодом, видно хотя бы из следующих строк письма Марии Александровны к В. О. Ковалевскому от 22 ноября 1872 г. М. А. Бокова писала: "Никогда не вздыхаю о husband'e Хороший он человек, только мы не созданы друг для друга". Так написать может только женщина, прошлый брак которой еще не стал слишком далеким прошлым. Через десять-двенадцать лет эти слова едва ли возможны. {Там же, стр. 597. - 16 октября 1889 г. И. М. Сеченов писал Обручевой: "Ты бы не была счастлива, моя золотая, окруженная такими дарами" (Архив Академии наук СССР, Московское отделение, ф. 605, д. Э 29). Речь идет о роскошной обстановке, в которой жили Боков и Измайлова.}
   Впрочем, все, что произошло в жизни трех героев после 7 июля 1862 г., уже не может представлять для наших целей непосредственного интереса. Произведенные хронологические расчеты приводят к выводу, что все перипетии романа М. А. Обручевой с П. И. Боковым и И. М. Сеченовым относятся ко времени после написания "Что делать?" и, стало быть, вопреки общераспространенному мнению, никакого отношения к фабуле романа не имеют. {Поскольку хронологические соображения являются исключающими, у нас нет надобности заниматься таким вопросом, как сравнительное изучение характеров лжепрототипов и персонажей романа.}
   14
   Трудно, если не невозможно, да едва ли и нужно выяснять сейчас, каким образом создалась разоблаченная нами легенда.
   Как и другие недостоверные сообщения о революционных демократах, она возникла скорее всего в качестве устного (по условиям судьбы Чернышевского) предположения какого-то или каких-то не очень осведомленных современников, усмотревших разительное сходство ситуации, но не знавших сколько-нибудь точных дат всех событий.
   Едва ли Чернышевский имел в виду в своем романе какую-либо конкретную ситуацию. Вернее, как всякий большой мастер, он обобщил и типизировал характерное для его эпохи явление. {Ср.: А. И. Ревякин. Проблема типического в художественной литературе. Пособие для учителей. М., 1959, стр. 105.} Именно так и надо понимать его слова о том, что "все существенное в моем рассказе - факты, пережитые моими добрыми знакомыми" (713). Однако эти слова (вообще большая часть этого параграфа) из чернового текста в беловой все же не перешли. Очень важно не забывать, что резкий протест против обязательных поисков прототипов содержится в написанном 10 октября 1863 г., т. е. вскоре после завершения "Что делать?", предисловии к "Повести в повести": "..."Не умеющие читать", как я называю их в романе, не могут никакими резонами быть обращены в людей с здравым смыслом, понимающих, что роман надобно читать как роман. Они все ищут: с кого срисовал автор вот это или вот то лицо? с себя? или с своей кузины? или с своего приятеля? Они не могут успокоиться, пока не отыщут чего-нибудь такого Если бы я был менее опытен в жизни, я надеялся бы, что этою шуткою для невинного смеха честным людям, этою оплеухою некоторой тенденции некоторых людей я отобью у сплетников охоту к сплетням" (XII, 684-685). Это мнение самого автора романа игнорируется обычно исследователями, желающими во что бы то ни стало отыскать прототип.
   С этой достаточно наивной презумпцией - прототип обязательно был исследователю расстаться очень трудно. Так, В. Свирский, будучи не в состоянии опровергнуть мои хронологические расчеты, нехотя уступает лишь часть: ситуация Боков-Обручева послужила якобы исходным пунктом. Из множества других аналогичных фактов этот "запал ближе в его душу, чем другие". Только после этого В. Свирский соглашается признать "творческое воображение" художника и "общий стратегический план". {Владимир Свирский. Откуда вы. герои книг? Очерки о прототипах. М., 1972, стр. 66-68}
   Примерно такова же точка зрения П. Ф. Ковалевой, автора статьи "К вопросу о прототипах "новых людей" Чернышевского". {Уч. зап. Орловского гос. пед. ин-та. Сборник работ аспирантов по гуманитарным наукам, 1963, т. XIX, стр. 175-187.} П. Ф. Ковалева тоже не мыслит художественного произведения вне понятия прототипа. "Учитель, - пишет она, - должен рассказать какие жизненные события и лица возбудили творческую фантазию художника и, следовательно , "явились прототипами"" (стр. 175). В сноске П. Ф. Ковалева продолжает: "Умолчать об этом невозможно, так как сведения о прототипах есть в школьном учебнике и учебно-педагогической практике". Казалось бы, чего проще - разъяснить школьнику, что прототип совсем не обязательное условие создания художественного образа, что написанное в некоторых школьных книжках ошибочно; нет - исходя из своеобразно понятых педагогических соображений, автор тщится во что бы то ни стало утвердить традицию, не допуская и мысли о ее пересмотре.
   Чтобы доказать свой тезис, приходится идти на ряд натяжек, неправдоподобных и недоказуемых предположений. Так как даты не сдвинуть остается допустить, что какие-то сведения о романе Обручевой Чернышевский мог получить из писем, присылавшихся ему в Петропавловскую крепость (стр. 184). Трудно представить себе бестактность корреспондента Чернышевского, который, отлично понимая, что все письма подвергаются тщательному просмотру, стал бы "развлекать" узника Алексеевского равелина слухами, неизбежно носящими оттенок сплетни. (Свидания с женой начались 23 февраля 1863 г., {Н. М. Чернышевская. Летопись..., стр. 287.} когда большая часть романа (примерно до 17 главы четвертой) уже была написана и никакой новой информацией писатель воспользоваться не мог).
   Другим, тоже надуманным аргументом является предположение, что Сеченов уехал весною 1862 г., по окончании учебного года, в научную командировку за границу (до мая 1863 г.), чтобы подавить чувство к Обручевой и не разрушать ее брака с Боковым. Но это предположение решительно противоречит всему, что мы знаем о научных интересах и исканиях Сеченова, и никак не согласуется с приведенными выше данными.
   Фактическое сближение Обручевой с Сеченовым, как видно из приведенных выше данных, следует отнести к концу 1864-началу 1865 г. Но допустим даже, что Сеченов сразу же (т. е. с сентября 1861 г.) бурно влюбился в Обручеву, сразу же получил признание, сразу же разрушил брак с Боковым, - и тогда (опять-таки при условии, что все интимные отношения тройки сразу же сообщались только этим и занятому Чернышевскому!) мы сможем допустить, что будущему автору "Что делать?" была известна лишь начальная часть новых отношений. Но если все произошло так стремительно, как нужно П. Ф. Ковалевой для торжества ее точки зрения, тогда, спрашивается, зачем было Сеченову пытаться гасить отъездом за границу свою любовь? Гораздо больше логики было в попытках Кирсанова подавить свое чувство к Вере Павловне.
   Таким образом, новые доводы, привлеченные П. Ф. Ковалевой, никакой доказательной силы не имеют, внутренне противоречивы и ее попытка спасти традиционное толкование должна быть признана неудачной.
   Описанные в романе факты и отношения были в это время едва ли не массовым явлением: таковы фиктивные браки, возникшие в борьбе за свободу женщины; а так называемый (употребляя терминологию эпохи) "консервы", "братья" и "доктора" привлекали всеобщее внимание. У всех на устах был, например, брак С. В. Корвин-Круковской с В. О. Ковалевским; в обществе шли непрерывные разговоры о семейных отношениях Л. П. и Н. В. Шелгуновых и М. Л. Михайлова, А. Я. и И. И. Панаевых и Некрасова и др., - еще одна история, притом связанная с именем передового ученого и одной из первых русских женщин-врачей, легко включилась в тот же ряд. Достаточно было небольшого сдвига (ведь современники не имели в руках документов, которыми располагаем мы), чтобы жизненный эпизод прикрепился к запретному роману, разрабатывавшему именно эту тему. Хронологическая контаминация - явление, хорошо знакомое каждому историку.
   Читатель вообще склонен искать реальную основу художественного произведения. Для примера можно напомнить попытку объявить "Грозу" Островского изложением реального эпизода с Клыковым в Костроме в 1859 г., хотя простая справка о времени этого дела и дате окончания драмы должна была бы устранить всякие возможности сопоставления. Возникало предположение, что для фабулы "Преступления и наказания" Достоевский якобы воспользовался делом студента А. М. Данилова, убившего 12 января 1866 г. капитана Попова и его служанку; на самом деле роман начал писаться за несколько месяцев до этой даты.
   В этой связи весьма интересно указать, что в секретно изданном в 1865 г. в Петербурге "Собрании материалов о направлении различных отраслей русской словесности за последнее десятилетие" читаем: "Роман Чернышевского имел большое влияние даже на внешнюю жизнь некоторых недалеких и нетвердых в понятиях о нравственности людей, как в столицах, так и в провинции Были примеры, что дочери покидали отцов и матерей, жены - мужей, некоторые шли даже на все крайности, отсюда вытекающие, появилась попытка устройства на практике коммунистического общежития в виде каких-то общин и ремесленных артелей" (стр. 194).
   "За 16 лет пребывания в университете, - свидетельствовал названный выше П. П. Цитович, - мне не удавалось встретить студента, который бы не прочел знаменитого романа еще в гимназии, а гимназистка 5-6 класса считалась бы дурой, если б не ознакомилась с похождениями Веры Павловны Я уже не говорю, в какой мере влиянием романа "Что делать?" объясняется размножение социальных девиц и "мадамш"". {П. Цитович. Что делали в романс "Что делать?", стр. V.}
   Роман, который был признан евангелием нового учения, определил очень многое в жизни. Напомню слова Г.,И. Димитрова о значении "Что делать?" в его жизненной судьбе. Факты такого рода отнюдь не единичны. "Фиктивные браки, с целью освобождения генеральских и купеческих дочек из-под ига семейного деспотизма, в подражание Лопухову и Вере Павловне сделались обыденным явлением жизни", - свидетельствует А. М. Скабичевский. {А. М. Скабичевский. Литературные воспоминания. М.-Л., 1928, стр. 249-250; ср.: Е. Н. Водовозова. На заре жизни, стр. 199 и след.}
   Пример Веры Павловны и в самом деле мог оказать влияние на смелое решение Марии Александровны Боковой, решившейся бросить вызов общепринятым нормам современного быта.
   В романе "Что делать?" исследователь должен искать не псевдонимы тех или иных конкретных лиц, а типически обобщенное, широкое полотно эпохи.
   12
   15 июля 1878 г. Карл Маркс в письме к З. Шотту по поводу невозможности поехать в Киссинген писал: "_Что делать_ (que faire?) - как говорят русские", {К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Изд. 2-е, т. XXXIV, стр. 258.} - первые два слова написаны по-русски.
   История русской литературы знает ряд проблемных заглавий-вопросов, отражающих искания передовой мысли: Кто виноват? Не начало ли перемены? (первоначально: Чего ждать?) Что такое обломовщина? Когда же придет настоящий день? Кому на Руси жить хорошо? Виновата ли она? Где лучше? Научились ли? Что нужно народу? Что делать войску? и другие. Более поздним отголоском, вероятно ориентированным все же на заглавие романа Чернышевского, является в 1880-х годах толстовское - Так что же нам делать?
   Формула "Что делать?" подготовлялась всем общественно-политическим развитием эпохи. В том или другом варианте она встречается в разговоре Ольги Ильинской с Обломовым, в прощальном письме Елены Стаховой в "Накануне", в речах Базарова, в знаменитой статье Добролюбова о романе Тургенева "Накануне", в статье Писарева о романе "Отцы и дети" {Б. П. Козьмин указывал, что в некрологе Ф. Ф. Павленкова о Писареве содержится утверждение, будто "Что делать?" представляет собою ответ на вопрос, поставленный Писаревым (Д. И. Писарев и социализм. - Литература и марксизм, 1929, Э 4, стр. 74; перепеч.: В. П. Козьмин. Литература и история. М., 1969, стр. 259). Некролог этот недавно опубликован Ф. Ф. Кузнецовым в "Русской литературе" (1959, Э 2, стр. 207). В нем действительно содержится такое утверждение, со ссылкой на окончание статьи Писарева "Базаров". Статья Писарева на вопрос "Что делать?" отвечала так: "Жить пока живется, есть сухой хлеб, когда нет ростбифу, быть с женщинами, когда нельзя любить женщину, а вообще не мечтать об апельсинных деревьях и пальмах, когда под ногами сугробы и холодные тундры" (Русское слово, 1862, Э 3; Сочинения, т. 2. М., 1955, стр. 50). Эти слова куда как далеки от идейного смысла романа Чернышевского.} и т. д. Заглавие романа Чернышевского стало наиболее емким и обобщающим фразеологическим оборотом и знаком эпохи самого широкого социального диапазона.
   Продолжая традицию великого русского революционера, тридцать восемь лет спустя так же озаглавил свою работу В. И. Ленин.